— Что готова переспать с пнем!
— Ну вот как грубо! — сказал Хирон, но в принципе он был согласен с Дедалом. — Дама она уже солидная, в летах…
— Чепуха! — закричал Дедал. — Это было десять лет назад! Какие могут быть лета?
— Ну, дама она все равно солидная, с пышными формами, родившая Андрогея, из-за которого Крит поссорился с Афинами, а также девочек — Ариадну и Федру. И вот эта мать семейства воспылала страстью к белому быку! — Хирон замолчал, как бы подыскивая наиболее приличные слова для последующего рассказа, а Дедал вмешался в паузу, заявив:
— Да ты говори как есть, не стесняйся. Наша подруга знает, какая птица приносит детей.
Дедал Коре совсем не нравился. Она привыкла к тому, что в учебниках, книгах и фильмах все великие ученые, изобретатели и поэты — обязательно милейшие, мудрейшие и бескорыстные люди. И если поэт Пушкин влюбляется в какую-нибудь Керн или Воронцову, то делает это только для того, чтобы подарить ей букет цветов, воспылать вдохновением и заодно порадовать мужа своей музы… Конечно, это он придумал! Конечно, он: «Гений и злодейство несовместимы!» Правда, имел он в виду не Дедала, а Моцарта.
— Хорошо, — согласился кентавр. — Я буду придерживаться безжалостных фактов.
— Почему безжалостных? — удивился Дедал. — Любовь зла — полюбишь и кентавра! Разве вы не слышали такой поговорки?
— Полюбишь и козла, — поправила Дедала Кора.
Все засмеялись. И она сама засмеялась, поняв, что ее поправка была неуместной.
— Пасифая начала выходить в поле, — продолжал Хирон, — когда там пасся белый бык, и ласкала его, гладила, приносила ему всевозможные вкусные вещи и всеми знаками, принятыми у людей, показывала, что хотела бы добиться с ним близости. Бык был обыкновенным — бык как бык. Он не возражал против близости, но не с Пасифаей, так как у быков нет рук, чтобы прижимать крошек к груди.
Когда кентавры отсмеялись, заговорил Дедал:
— Давай я сам доскажу. Вызывает меня Пасифая, а я тогда только-только на Крите укоренился, мне нужны были покровители, да и сама женщина мне нравилась…
— Неужели и ты тоже воспользовался ее ласками? — спросил Фол.
— А чем я хуже белого быка? — удивился Дедал. — Я мужик хоть куда! Это входило в мой гонорар.
— Ты еще и деньги с нее взял?
— Изобретатель живет на свои гонорары. Я не беру подачек. Но если сдаю работу, то попрошу: деньги на стол!
— И что же вы придумали? — спросила Кора, чтобы возвратить Дедала на истинный путь рассказа.
— Я посмотрел на то, как мучается несчастная женщина на лугу, стараясь соответствовать белому быку, как она, бедная, подлезает под него, да и он страдает… Я понял, что должен был решить проблему ко всеобщему удовольствию. И вот что я сделал: я изготовил деревянную корову, крепкую, гладкую, изящную с точки зрения коровьей эстетики, затем я обшил ее коровьей шкурой… Вам понятно?
— Пока да.
— Внутри нее я сделал ложе, на которое могла устроиться царица Пасифая. Затем проделал в дереве дырку там, где у коровы соответствующее отверстие, и подогнал ложе Пасифаи таким образом, чтобы ее соответствующее отверстие совпало с соответствующим отверстием в деревянной корове.
— Ну хватит, все ясно, — сказал Хирон.
— Сейчас кончаю, немного осталось, — ответил изобретатель. — Я дал совет Пасифае: держитесь крепче и если что не так — терпите. Потом закрыл царицу в корове, отошел и позвал быка. Вскоре белый бык появился. Он увидел мою деревянную корову — должен вам сказать, шедевр коровьей красоты — и буквально кинулся к ней, раздеваясь на ходу.
— Быки ничего на себе не носят, — заметил Фол.
Дедал долго смотрел на него, склонив голову набок. Фол вопросительно обернулся к Хирону.
— Дедал пошутил, — пояснил Хирон.
— Да, я пошутил, — сказал Дедал. — И мне грустно сознавать, что с такими тупыми лошадками я дружу и даже позволяю им меня судить.
— Заканчивай свою историю, надоело, — буркнул Фол.
— А больше нечего рассказывать. Бык взгромоздился на деревянную корову, и изнутри вскоре донесся отчаянный женский вопль. Однако я был бессилен помочь несчастной, потому что бык вряд ли позволил бы мне вытащить ее из деревянной коровы. Когда бык утолил свою страсть и удалился пастись, я подошел к корове и, с некоторым ужасом, открыл окошко внутрь. Я боялся увидеть холодеющий труп Пасифаи, но вместо этого увидел разъяренную львицу, которая потребовала, чтобы я заставил быка возвратиться и продолжить любовное насилие!
Дедал расхохотался подобно маленькому мальчику. Он зашелся от смеха, и кентавру Хирону пришлось как следует шлепнуть его по спине.
— Меня чудом не поймали за этим занятием, — закончил Дедал, — потому что Пасифая заставила меня еще раз десять устраивать ей свидания в деревянной корове, а вы попробуйте спрятать корову, когда любовное свидание закончилось!
— Результатом этих мерзких действий Дедала… — начал Хирон.
— Не надо! Не надо навешивать ярлыки! — возмутился Дедал. — Если любовники счастливы, никогда не смей называть этот процесс «мерзкими действиями».
— Но ты же служил ее мужу!
— Ее мужу я тоже служил. Должен тебе сказать, что для него я делал не меньшие мерзости, чем для жены. Пойми в конце концов, вечная задача наша, изобретателей, поэтов, ученых, писателей, — угождать самым низменным прихотям правителей и владык. Если эти прихоти совпадают с общественным мнением и к тому же ты славно услужил начальству, то останешься в истории, как Гомер. Еще вопросы есть?
— Есть, — сказал Хирон. — Ты построил Лабиринт для Минотавра?
— Да, милая женщина. — Дедал вновь обратился к Коре, полагая, что ей не известно продолжение этой истории. — От любви к белому быку Пасифая забеременела. И как следовало ожидать, родилось чудовище. Здоровенный младенец — все в нем как у людей, а голова бычья! Фу, какая гадость! И как только природа терпит этих гибридов!
— Поосторожнее, Дедал, — заметил кентавр Фол. — Нас она пока терпит.
— Недолго это будет продолжаться, — сказал Дедал. — Вы же с Хироном — исключение, а как правило — кентавры, грубые скоты, мечтающие лишь о том, как кого-нибудь изнасиловать, а потом напиться допьяна.
Фол и Хирон не стали спорить. Помолчали. Видно, в словах Дедала заключалась неприятная правда.
— До последнего момента Пасифая надеялась, что все обойдется и у нее родится человеческий младенец. Но боги у нас любят пошутить, — продолжал Дедал. — Когда Минос пришел в ужас, она поклялась ему, что белый бык напал на нее в поле и надругался над ней. Но она испугалась сразу признаться мужу, потому что берегла его чувства. Неизвестно, поверил ли Минос этой лжи, но все же велел казнить всех акушерок, служанок и повивальных бабок, которые присутствовали при родах, приказал назвать чудище Минотавром, а затем велел мне построить такой каменный дворец, в который можно войти, но выхода не найдешь. Заблудившись, обязательно попадешь в самый его центр, где таится Минотавр. Для меня это была инженерная задача, и я ее выполнил. Дорогу внутрь Лабиринта не знала даже Пасифая. Лишь однажды она попросила меня провести ее внутрь, чтобы показать, хорошо ли устроен малыш, удобно ли ему. Я подчинился царице. Она равнодушно поглядела на Минотавра, и я понял, что она не чувствует себя его матерью. Потом она спросила меня, нельзя ли заменить кормилиц коровами. И мы сделали так… А потом он их съел.
— Кого съел? Кормилиц? — удивился Фол.
— Нет, коров.
— А чем его теперь кормят? — спросила Кора и по неловкому молчанию окружающих поняла, что вопрос оказался бестактным.
— В этом и проблема, — сказал наконец кентавр Хирон. — Поэтому мы и пригласили мастера Дедала.
— Я догадываюсь, — сказал маленький гений.
— Каждый год семь самых красивых девушек и семь самых сильных юношей отправляются на Крит на корабле Дедала, чтобы стать жертвами отвратительного кровожадного Минотавра.
— Какой ужас! — воскликнула Кора. — Нельзя ли его кормить чем-нибудь попроще? Кроликами, например?
— Это дело принципа, — заметил Дедал. — Я сам не раз спрашивал Миноса: «Зачем тебе эти варварские обычаи?» Мы живем в гуманном государстве в гуманную просвещенную эпоху. А он в ответ: «Мой сын погиб в Афинах и потому афинские дети будут погибать на Крите».
— Может, выпустить Минотавра, пускай живет на воле, может, женится на какой-нибудь корове, — спросила Кора.
— Какая наивность! — воскликнул Фол. — Минотавр — чудовище. Так постановила судьба. Как же он может стать обыкновенным быком и жениться на корове? Нет, пока его кто-нибудь не убьет, все это будет продолжаться!
— Вот именно поэтому, — сказал Хирон, — ты, Дедал, должен нам помочь.
— Всегда рад! — В голосе Дедала прозвучала бравада, будто он заранее знал, что они скажут, и заранее отметал это как пустяк.
— Завтра ты поднимаешь паруса и отбываешь на Крит?
— Да.
— На борту у тебя будут четырнадцать жертв — лучших сынов и дочерей Афин, предназначенных для того, чтобы их сожрало чудовище. Ты считаешь, это правильно?
— Меня никто не спрашивает.
— Скажи, а если бы ты изобрел, к примеру, бомбу, которая может испепелить половину мира, ты бы отдал ее своему царю? — спросил Фол.
— Боги решают такие проблемы. Боги, а не мы, смертные.
— Ты не ответил на мой вопрос! — закричал Фол, стуча копытом.
— Я не мерзавец. Я честный гений. Я лучший в мире изобретатель. Не смей оскорблять меня, мерин паршивый!
— Подождите, подождите, — прервал его Хирон, — в таких спорах не бывает победителя, потому что никто не согласится считать себя неправым. Дедал, у нас к тебе очень простая просьба. У тебя самого есть любимый сын Икар, тебе знакомы отцовские чувства. Поэтому от имени всех отцов города Афины я прошу тебя об одном — дай мне план Лабиринта.
— Зачем вам план Лабиринта?
— Чтобы можно было войти в него, пройти безопасными ходами и выйти оттуда.
— Ни в коем случае!
— Но почему?
— Это слишком опасно. В моих интересах, чтобы с Минотавром было все в порядке. Чтобы он был сыт, чтобы все жертвы попадали к нему в желудок… Как только случится что-то неладное, на меня сразу же падет подозрение, что я подстроил встречи Пасифаи и белого быка. Минос — страшный человек, тиран, деспот. А у меня любимый сын Икар. Я должен его беречь.