И брошен наземь мой железный бог…
Я выполнял обычное движенье
С коротким злым названием „рывок“.
Песня левого защитника
Мяч затаился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире.
Они играют по системе „Дубль-вэ“,
А нам плевать, у нас „4-2-4“.
Ох, инсайд, для него, что футбол, что балет,
И всегда он танцует по правому краю.
Справедливости в мире и на поле нет:
Почему я всегда только слева играю?
Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретил меня на дороге.
Не могу, меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.
Мяч затаился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире.
Они играют по системе „Дубль-вэ“,
А нам плевать, у нас „4-2-4“.
Ничего, пусть сегодня я повременю,
Для меня и штрафная площадка — квартира.
Догоню, непременно его догоню,
Пусть меня не заявят на первенство мира.
Ничего, после матча его подожду,
И тогда побеседуем с ним без судьи мы.
Попаду, чует сердце мое, попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.
Мяч остановился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире,
Они играют по системе „Дубль-вэ“,
А нам плевать, у нас „4-2-4“.
Комментатор из своей кабины
Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца,
Но недаром клуб „Фиорентина“
Предлагал мильон за Бышовца.
Что ж Пеле, как Пеле, объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюлле вместе с Жаирзинья.
Муром занялась прокуратура,
Что ему реклама, он и рад.
Здесь бы Мур не выбрался из МУР-а,
Если б был у нас чемпионат.
Я сижу на нуле, дрянь купил жене и рад,
А у Пеле „Шевроле“ В Рио-де-Жанейро.
Может, не считает и до ста он,
Но могу сказать без лишних слов:
Был бы глаз второй бы у Тостао,
Он бы вдвое больше забивал голов.
Что же Пеле, как Пеле объясняю Зине я,
Ест пеле крем-брюлле вместе с Жаирзинья
Я сижу на нуле, дрянь купил жене и рад,
А у Пеле „Шевроле“ в Рио-де-Жанейро.
Печаль не тает
Свои обиды каждый человек,
Проходит время — и забывает,
А моя печаль, как вечный снег,
Не тает, не тает.
Не тает она и летом,
В полуденный зной,
И знаю я — печаль-тоску мне эту
Век носить с собой.
Песня моряка
Покрепче, парень, вяжи узлы
Беда бредет по пятам.
Вода и ветер сегодня злы,
И зол, как черт, капитан.
Пусть волны вслед разевают рты,
И стонет парус тугой.
О них навек позабудешь ты,
Когда вернешься домой.
Не верь подруге, а верь в вино,
Не жди от женщин добра.
Сегодня помнить им не дано,
О том, что было вчера.
За крепкий стол посади гостей
И громче песню запой.
И чтобы от зависти лопнуть ей,
Когда вернешься домой.
Не плачь, моряк, по чужой земле,
Летящей мимо бортов.
Пускай ладони твои в смоле,
Без пятен сердце зато.
Лицо укутай в соленый дым,
Водою морской омой
И снова будешь ты молодым,
Когда вернешься домой.
Покрепче, парень, вяжи узлы,
Беда бредет по пятам.
Вода и ветер сегодня злы,
И зол, как черт, капитан.
И больше нету пути назад,
Как нет следа за кормой.
Сам черт не может тебе сказать,
Когда вернешься домой.
Дальний Восток
Долго же шел ты в конверте, листок,
Вышли последние сроки.
Но потому он и Дальний Восток,
Что далеко на Востоке.
Ждешь с нетерпеньем ответ ты,
Весточку в несколько слов.
Мы здесь встречаем рассветы
Раньше на восемь часов.
Здесь до утра пароходы ревут,
Рейд океанский шумит.
Но потому его Тихим зовут,
Что он действительно тих.
Ждешь с нетерпеньем ответ ты,
Весточку в несколько слов.
Мы здесь встречаем рассветы
Раньше на восемь часов.
Что говорить, здесь, конечно, не рай,
Невмоготу переписка.
Знаешь что, милая, ты приезжай,
Дальний Восток — это близко.
Скоро получишь ответ ты
Весточку в несколько слов.
Вместе мы встретим рассветы
Раньше на восемь часов.
Сначала было слово
Сначала было слово печали и тоски,
Рождалась в муках творчества планета,
Рвались от суши в никуда огромные куски
И островами становились где-то.
И странствуя по свету без фрахта и без флага,
Сквозь миллионолетья, эпохи и века,
Менял свой облик остров, отшельник и бродяга,
Но сохранил природу и дух материка.
Сначала было слово, но кончились слова,
Уже матросы землю населяли.
И ринулись они по сходням, вверх на острова,
Для красоты назвав их кораблями.
Но цепко держит берег, надежней мертвой хватки.
И острова вернутся назад, наверняка,
На них царят морские, особые порядки,
На них хранят законы и честь материка.
Простит ли нас наука за эту паралель?
За вольность толкований и теорий?
И если уж сначала было слово на земле,
То безусловно слово „море“.
Мир как театр
Мир как театр, как говорил Шекспир,
Я вижу лишь характерные роли,
Тот негодяй, тот жулик, тот вампир,
И все.
Как Пушкин говорил, чего же боле.
Позывные кораблей
Этот день будет первым всегда и везде,
Пробил час, долгожданный, серебряный час,
Мы ушли по весенней высокой воде,
Обещанием помнить и ждать заручась.
По горячим следам мореходов живых и экранных
Что пробили нам курс через рифы, туманы и льды,
Мы под парусом белым идем с океаном на равных Л
ишь в упряжке ветров, не терзая винтами воды.
Впереди чудеса неземные,
А земле, чтобы ждать веселей,
Будем вечно мы слать позывные
Эту вечную дань кораблей.
Говорят, будто парусам реквием спет,
Черный бриг за пиратство в музей заточен.
Бросил якорь в историю стройный корвет,
Многотрубные увальни вышли в почет.
Но весь род моряков, сколько есть до седьмого колена
Будет помнить о тех, кто ходил на накале страстей.
И текла за кормой добела раскаленная пена,
И щадила судьба непутевых своих сыновей.
Впереди чудеса неземные,
А земле, чтобы ждать веселей,
Будем честно мы слать позывные
Эту вечную дань кораблей.
Материк безымянный не встретим вдали,
Островам не присвоим названьев своих.
Все открытые земли давно нарекли
Именами великих людей и святых.
Рассветали открытья, мы ложных иллюзий не строим.
Но стекает вода с якорей, как живая вода,
Повезет и тогда мы в себе эти земли откроем,
И на берег сойдем, и останемся там навсегда.
Не смыкайте же век, рулевые,
Вдруг расщедрится серая мгла.
На летучем голландце впервые
Запалят ради нас факела.
Впереди чудеса неземные,
А земле, чтобы ждать веселей,
Будем честно мы слать позывные
Эту вечную дань кораблей.
Цунами
Пословица звучит витиевато:
Не восхищайся прошлогодним небом,
Не возвращайся, где был рай когда-то,
И брось дурить, иди туда, где не был.
Там что творит одна природа с нами,
Туда добраться трудно и молве,
Там каждый встречный, что ему цунами,
Со штормами в душе и в голове.
Покой здесь, правда, ни за что не купишь,
Но ты вернешься, говорят ребята,
Наперекор пословице поступишь,
Придешь туда, где встретил их когда-то.
Здесь что творит одна природа с нами,
Сюда добраться трудно и молве,
Здесь иногда рождаются цунами,
И рушат все в душе и в голове.
На море штиль, но в мире нет покоя,
Локатор ищет цель за облаками,
Тревога, если что-нибудь такое,
Или сигнал: „Внимание! Цунами!“
Я нынче поднимаю тост с друзьями,
Цунами, равнодушная волна.
Бывают беды пострашней цунами
И радости сильнее, чем она.
49 дней
Суров же ты, климат охотский,
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых — Федотов Иван.
Стихия реветь продолжала,
И тихий шумел океан,
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги.
И принято было решенье,
И начали есть сапоги.
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза,
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
Доедена банка консервов
И суп из картошки одной,
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанья — домой.
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.
Зиганшин крепился, держался,
Бодрился, сам бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,