Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон,
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна,
Это слезы несжатых полей.
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждем, торопите коней.
В добрый час, в добрый час, в добрый час,
Пусть попутные ветры не бьют,
А ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей,
Ивы плачут о вас,
И без ваших улыбок — бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живем теремах,
Входа нет никому в эти зданья,
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть,
Белизна неодетых рубах.
Твои старые песни приелись
И навязли в зубах.
Мы вас ждем, торопите коней.
В добрый час, в добрый час, в добрый час,
Пусть попутные ветры не бьют,
А ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей,
Ивы плачут о вас,
И без ваших улыбок
Бледнеют и сохнут рябины.
Все единою болью болит,
И звучит с каждым днем непрестанней
Вековой надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших и конных,
Утомленных, не целых, любых.
Только б не пустота похоронных
И предчувствие их.
Мы вас ждем, торопите коней
В добрый час, в добрый час, в добрый час,
Пусть попутные ветры не бьют,
А ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей,
Ивы плачут о вас,
И без ваших улыбок
Бледнеют и сохнут рябины.
Серенада Соловья-разбойника
Выходи, я тебе посвищу серенаду,
Кто тебе серенаду еще посвистит?
Сутки кряду могу до упаду,
Если муза меня посетит.
Я пока еще только шучу и шалю,
Я пока на себя не похож,
Я обиду стерплю, но когда я вспылю,
Я дворец подпалю, подпалю, развалю,
Если ты на балкон не придешь.
Ты отвечай мне прямо, откровенно,
Разбойничую душу не трави.
О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,
Послушай серенаду о любви.
Ей-ей-ей, трали-вали.
Кабы красна девица жила в полуподвале
Я бы тогда на корточки
Приседал у форточки,
Мы бы до утра проворковали.
В лесных кладовых моих уйма товара,
Два уютных дупла, три пенечка гнилых.
Чем же я тебе, Груня, не пара?
Чем я, Феня, тебе не жених?
Так тебя я люблю,
Что ночами не сплю,
Сохну с горя у всех на виду.
Вот и голос сорвал, и хриплю, и сиплю.
Ох, и дров нарублю, и себя погублю,
Но тебя я украду, уведу.
Я женихов твоих через колено,
Я папе твоему попорчу кровь,
О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,
О, не губи разбойничую кровь.
Ей-ей-ей, трали-вали.
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я б тогда на корточки,
Приседал у форточки,
Мы бы до утра проворковали.
Хирург-еврей
Он был хирургом — даже нейро,
Специалистом по мозгам.
На съезде в Рио-де-Жанейро
Пред ним все были мелюзга.
Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению, было — еврей.
В науке он привык бороться,
И за скачком всегда скачок.
Он одному землепроходцу
Поставил новый мозжечок.
Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению, было — еврей.
Любовь в эпоху Возрождения
Может быть выпив поллитру,
Некий художник от бед
Встретил чужую палитру
И посторонний мольберт.
Дело теперь за немногим,
Нужно натуры живой,
Глядь, симпатичные ноги
Гордо идут с головой.
Он подбегает к Венере:
«Знаешь ли ты, говорят,
Данте к своей Алигьери
Запросто шастает в ад.
Ада с тобой нам не надо
Холодно в царстве теней.
Кличут меня леонардо,
Так раздевайся скорей.
Я тебя даже нагую
Действием не оскорблю.
Ну дай я тебя нарисую
Или из глины слеплю».
Но отвечала сестричка:
«Как же вам не ай-яй-яй,
Честная я католичка
И не согласная я.
Вот испохабились нынче,
Так и таскают в постель.
Ишь, Леонардо да Винчи,
Тоже какой Рафаэль.
С детства я против распутства,
Не соглашуся ни в жизнь.
Да мало, что ты для искусства
Сперва давай-ка женись.
Там и разденемся в спальной,
Как у людей повелось.
Да мало, что ты гениальный,
Мы не глупее небось».
«Что ж, у меня вдохновенье,
Можно сказать, что экстаз»,
Крикнул художник в волненьи,
Свадьбу сыграли нараз.
Женщину с самого низа
Встретил я раз в темноте.
Это была Монна Лиза,
В точности как на холсте.
Бывшим подругам в Сорренто
Хвасталась эта змея:
«Ловко я интеллигента
Заполучила в мужья».
Вкалывал он больше года.
Весь этот длительный срок
Все ухмылялась Джоконда,
Мол, дурачок, дурачок.
В песне разгадка дается
Тайны улыбки, а в ней
Женское племя смеется
Над простодушьем мужей.
Детективы
Нат Пинкертон — вот с детства мой кумир.
Сравниться с ним теперь никто не может.
Но он имел такой преступный мир,
Что плохо спится мне, и зависть гложет.
Аппарат и наметанный глаз,
И работа идет эффективно,
Только я столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
Не скрыться вам, ведь от меня секретов нет.
Мой метод прост: брать всех под подозренье,
Любой преступник оставляет след
И возвращается на место преступленья.
Аппарат и наметанный глаз,
И работа идет эффективно,
Только я столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
У детективов хмурый вид и мрачный нрав,
Характер наш достоен укоризны,
Имеем дело с попираньем прав,
И только с темной стороною жизни.
Аппарат и наметанный глаз,
И работа идет эффективно,
Только я столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
Другие люди, сдав все горести на слом,
Гуляют всласть за праздничным столом,
Я ж не сижу за праздничным столом,
Хожу кругом и в окна наблюдаю.
Аппарат и наметанный глаз,
И работа идет эффективно,
Только я столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
Случай на таможне
На Шереметьево, в ноябре, третьего
Метеоусловие не те.
Я стою встревоженный, бледный, но ухоженный,
На досмотр таможенный в хвосте.
Стоял спокойно, чтоб не нарываться,
Ведь я спиртного лишку загрузил.
А впереди шмонали парагвайца,
Который контрабанду провозил.
Крест на груди, в густой шерсти,
Толпа как хором ахнет:
«За ноги надо потрясти,
Глядишь, чего и звякнет».
И точно, ниже живота,
Смешно, да не до смеха,
Висели два литых креста
Пятнадцатого века.
Ох, как он сетовал:
«Где закон? Нету, мол.
Я могу, мол, опоздать на рейс.»
Но Христа распятого в половине пятого
Не пустили в Буэнос-Айрес.
Мы все-таки мудреем год от года,
Распятья нам самим теперь нужны,
Они богатство нашего народа,
Хотя, конечно, пережиток старины.
А раньше мы во все края,
И надо, и не надо,
Дарили лики, жития,
В окладе, без оклада.
Из пыльных ящиков косясь,
Безропотно, устало,
Искусство древнее от нас
Бывало и сплывало.
Доктор зуб высверлил, хоть слезу мистер лил,
Но таможенник вынул из дупла,
Чуть поддев лопатою, мраморную статую,
Целенькую, только без весла.
Ощупали заморского барыгу,
Который подозрительно притих,
И сразу же нашли в кармане фигу,
А в фиге вместо косточки — триптих.
Зачем вам складень, пассажир?
Купили бы за трешку
В «Березке» русский сувенир,
Гармонь или матрешку.
«Мир-дружба, прекратить огонь,
Попер он как на кассу,
Козе — баян, попу — гармонь,
Икону — папуасу».
Тяжело с истыми контрабандистами,
Этот, что статуи был лишен,
Малый с подковыркою, цикнул зубом с дыркою,
Сплюнул и уехал в Вашингтон.
Как хорошо, что бдительнее стало,
Таможня ищет ценный капитал,
Чтоб золотинки с ним бы не упало,
Чтобы гвоздок с распятья не пропал.
Толкают кто иконостас,
Кто — крестик, кто — иконку,
Так веру в господа от нас
Увозят потихоньку.
И на поездки в далеко,
Навек, бесповоротно,
Угодники идут легко,
Пророки — неохотно.
Реки лью потные: весь я тут, вот он я,
Слабый для таможни интерес,
Правда, возле щиколот, синий крестик выколот,
Но я скажу, что это красный крест.
Один мулат триптих запрятал в книги,
Да, контрабанда — это ремесло,
Я пальцы ежил в кармане в виде фиги,
На всякий случай, чтобы пронесло.
Арабы нынче, ну и ну,
Европу поприжали,
А мы в шестидневную войну,
Их очень поддержали.
Они к нам ездят неспроста,
Задумайтесь об этом,
Увозят нашего Христа
На встречу с Магометом.
Я пока здесь еще, здесь мое детище,
Все мое: и дело и родня,
Лики, как товарищи, смотрят понимающе