У гетер, хотя безнравственней, но они не обезумели.
У гетеры пусть все явственней, зато родственники умерли.
Там сумею исцелиться и из запоя скоро выйду я…
И пошли домой патриции, Марку пьяному завидуя.
Раздвоенная личность
И вкусы, и запросы мои странны,
Я экзотичен, мягко говоря,
Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два «я», два полюса планеты,
Два разных человека, два врага.
Когда один стремится на балеты,
Другой стремится прямо на бега.
Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица.
Но часто вырывается на волю
Второе «я» в обличье подлеца.
И я боюсь, давлю в себе мерзавца,
О, участь беспокойная моя!
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе «я».
Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама,
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.
Но вот летят к чертям все идеалы.
Но вот я груб, я нетерпим и зол.
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.
А суд идет. Весь зал мне смотрит в спину,
И прокурор, и гражданин судья.
Поверьте мне, не я разбил витрину,
А подлое мое второе «я».
И я прошу вас, строго не судите,
Лишь дайте срок, но не давайте срок,
Я буду посещать суды, как зритель,
И в тюрьмы заходить на огонек.
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан. Так и запиши.
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души.
Искореню! Похороню! Зарою!
Очищусь! Ничего не скрою я.
Мне чуждо это «я» мое второе.
Нет, это не мое второе «я».
Роза-гимназистка
В томленьи одиноком, в тени, не на виду,
Под неусыпным оком цвела она в саду.
Маман всегда с друзьями, папа от них сбежал,
Зато каштан ветвями от взглядов укрывал.
Высоко или низко каштан над головой,
Но роза-гимназистка увидела его.
Нарцисс — цветок воспетый, отец его — магнат
У многих роз до этой вдыхал он аромат.
Он вовсе был не хамом, — изысканных манер.
Мама его — гранд-дама, папа — миллионер.
Он в детстве был опрыскан, не запах, а дурман
И роза-гимназистка вступила с ним в роман.
И вот, исчадье ада, нарцисс тот, ловелас
- Иди ко мне из сада. — Сказал ей как-то раз.
Когда еще так пелось? И роза в чем была,
Сказала: — ах, — зарделась и вещи собрала.
И всеми лепестками он завладел, нахал…
Маман была с друзьями, каштан уже опал.
Искала роза счастья и не видала как
Сох от любви и страсти почти что зрелый мак.
Но думала едва ли, как душит пошлый цвет…
Все лепестки опали и розы больше нет.
И в черном цвете мака был траурный покой…
Каштан ужасно плакал, когда расцвел весной.
Невидимка
Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,
Приходит ли знакомая блондинка,
Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,
Но только не простой, а невидимка.
Иногда срываюсь с места, будто тронутый я,
До сих пор моя невеста мной не тронутая.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, — мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
Однажды выпиваю, да и кто сейчас не пьет?
Нейдет она: как рюмка — так в отрыжку.
Я чувствую, сидит, подлец, и выпитому счет
Ведет в свою невидимую книжку.
Побледнев, срываюсь с места, как напудренный я,
До сих пор моя невеста целомудренная.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, — мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
Я дергался, я нервничал, на хитрости пошел:
Вот лягу спать и поднимаю храп, ну
Коньяк открытый ставлю и закусочку на стол,
Вот сядет он, тут я его и хапну.
Побледнев, срываюсь с места, как напудренный я,
До сих пор моя невеста целомудренная.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, — мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
К тому ж он мне вредит. Да вот не дале, как вчера,
Поймаю, так убью его на месте,
Сижу, а мой партнер подряд играет мизера,
А у меня — гора, три тыщи двести.
Иногда срываюсь с места, будто тронутый я,
До сих пор моя невеста мной не тронутая.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, — мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
А вот он мне недавно на работу написал
Чудовищно тупую анонимку.
Начальник прочитал и показал, а я узнал
По почерку родную невидимку.
Оказалась невидимкой — нет, не тронутый я
Эта самая блондинка мной не тронутая.
Эта самая блондинка — у меня весь лоб горит.
Я спросил: — Зачем ты, Нинка? — Чтоб женился, — говорит.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
Все относительно
О вкусах не спорят, есть тысяча мнений.
Я этот закон на себе испытал.
Ведь даже Эйнштейн, физический гений,
Весьма относительно все понимал.
Оделся по моде, как требует век
Вы скажете сами:
— Да это же просто другой человек.
А я — тот же самый.
Вот уж, действительно
Все относительно,
Все-все. Все.
Набедренный пояс из шкуры пантеры…
О да. Неприлично. Согласен, ей-ей!
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры им было видней.
Оделся по моде, как в каменный век
Вы скажете сами:
— Да это же просто другой человек.
А я — тот же самый.
Вот уж, действительно
Все относительно,
Все-все. Все.
Оденусь, как рыцарь и после турнира
Знакомые вряд ли узнают меня.
И крикну, как Ричард я в драме Шекспира:
— Коня мне. Полцарства даю за коня.
Но вот усмехнется и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
— Да это же просто другой человек.
А я тот же самый.
Вот уж, действительно
Все относительно,
Все-все. Все.
Вот трость, канотье… Я из нэп-а. Похоже?
Не надо оваций!
К чему лишний шум?
Ах, в этом костюме узнали? Ну что же
Тогда я одену последний костюм.
Долой канотье! Вместо тросточки — стэк.
И шепчутся дамы:
— Да это же просто другой человек.
А я тот же самый.
Будьте же бдительны, все относительно,
Все-все. Все.
Каменный век
А ну, отдай мой каменный топор
И шкур моих набедренных не тронь,
Молчи, не вижу я тебя в упор.
Иди в пещеру и поддерживай огонь.
Выгадывать не смей на мелочах,
Не опошляй семейный наш уклад.
Неубрана пещера и очаг.
Избаловалась ты в матриархат.
Придержи свое мнение.
Я глава и мужчина я.
Соблюдай отношения
Первобытно-общинные.
Там мамонта убьют, поднимут вой,
Начнут добычу поровну делить.
Я не могу весь век сидеть с тобой,
Мне надо хоть кого-нибудь убить.
Старейшины сейчас придут ко мне,
Смотри еще: не выйди голой к ним.
Век каменный, а не достать камней,
Мне стыдно перед племенем моим.
Пять бы жен мне, наверное,
Разобрался бы с вами я.
Но дела мои скверные,
Потому — моногамия.
А все твоя проклятая родня.
Мой дядя, что достался кабану,
Когда был жив, предупреждал меня:
Нельзя из людоедов брать жену.
Не ссорь меня с общиной, это ложь,
Что будто к тебе кто-то пристает.
Не клевещи на нашу молодежь,
Она надежда наша и оплот.
Ну, что глядишь?
Тебя пока не бьют.
Отдай топор,
Добром тебя прошу.
И шкуры где? Ведь люди засмеют.
До трех считаю, после задушу.
Рай в аду
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве много трещин и смещений.
В аду решили черти строить рай,
Как общество грядущих поколений.
Известный черт с фамилией Черток,
Агент из рая, ночью, неурочно
Отстукал в центр: в аду черт знает что.
Что именно, Черток не знает точно.
И черт ввернул тревожную строку
Для шефов всех лазутчиков, амура:
«За мной следят, сам дьявол начеку,
И крайне ненадежна агентура».
Тем временем в раю сам Вельзевул
Потребовал военного парада.
Влез на трибуну, плакал и загнул:
«Рай, только рай — спасение для ада!»
Рыдали черти и визжали: — да!
Мы рай родной построим в преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!
— Ну, что ж, вперед! А я вас поведу,
Закончил дьявол, — С богом! Побежали.
И задрожали грешники в аду,
И ангелы в раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к нему,
К тому, который видит все и знает.
И он сказал, что он плевал на тьму,
Лишь заявил, что многих расстреляет.
Что дьявол — провокатор и кретин,
Его возня и крики — все не ново,
Что ангелы — ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.
Не рай кругом, а подлинный бедлам!
Спущусь на землю, там хоть уважают.
Уйду от вас к людям ко всем чертям,
Пускай меня вторично распинают!
И он спустился. Кто он? Где живет?
Но как-то раз узрели прихожане:
На паперти у церкви нищий пьет,
— Я — бог! — Кричит, — даешь на пропитанье!
Конец печален. Плачь и стар и млад.
Что перед этим всем сожженье Трои?!
Давно уже в раю не рай, а ад.