Андрей Константинович СорокинИстория одного правления. Сталин в 1917–1953 гг. Книга 2. Часть 1
«Насилие — повивальная бабка каждого старого общества, беременного новым»
«Диктатура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами»
«…Страна победившей революции должна не ослаблять, а всемерно усиливать свое государство…»
Книга 2Война и мир Сталина1939–1953
Памяти Анны Ивановны Сорокиной (Захаровой), Константина Николаевича Сорокина, их родителей, братьев и сестер, вынесших на своих плечах испытания ХХ века
Часть первая«Наше дело правое»1939–1945
Глава 1«Война в Европе начнется… в этом не может быть сомнения». Ответы советского руководства на вызовы внешней политики
«Война создала новую обстановку в отношениях между странами». Трансформация геостратегической ситуации в Европе
«Это не мир. Это перемирие на двадцать лет», — так высказался маршал Франции Фердинанд Фош о мирном договоре, заключенном в Версале 28 июня 1919 г. по итогам Парижской мирной конференции между странами Антанты (Великобритания, Франция, Италия, США), с одной стороны, и Германией, побежденной в Первой мировой войне, — с другой[1].
Советская Россия не была приглашена на Парижскую конференцию, а США, подписав договор, так его и не ратифицировали. Вместо этого в 1921 г. между Германией и США был подписан двусторонний договор, не содержащий статей об ответственности Германии за развязывание войны. Не упоминалась и созданная для поддержания нового миропорядка Лига Наций, участием в работе которой США решили себя не связывать. Договоры лягут в основание так называемой Версальско-Вашингтонской системы международных отношений.
Отношение руководителей Советской России, созданной большевиками на руинах Российской империи в результате вооруженного переворота 7 ноября 1917 г., социальной революции и разрушительной Гражданской войны 1918–1922 гг., к этому договору было резко отрицательным. «Это не мир, а условия, продиктованные разбойниками с ножом в руках беззащитной жертве»[2], — скажет вождь большевистской партии В. И. Ленин. «Не нам, испытавшим позор Брестского мира, воспевать Версальский договор», — подтвердит Сталин[3].
Как помнит читатель, в апреле 1922 г. на международной конференции в Генуе Советская Россия, представлявшая интересы восьми советских республик, фактически отказалась от урегулирования отношений с государствами англо-французской коалиции на предлагавшихся ими условиях. Там же в Италии, в Рапалло, советской делегацией был демонстративно подписан договор с Веймарской республикой (такое название получил установившийся в Германии политический режим) о восстановлении дипломатических отношений и урегулировании спорных вопросов двусторонних отношений. Выбор, сделанный советским руководством на этой развилке, во многом определит содержание советской внешней политики на протяжении двух последующих десятилетий. Отношения двух изгоев мирового порядка будут развиваться в целом по восходящей линии в рамках режима экономического, а в отдельные периоды и политического благоприятствования друг другу, несмотря на имевшие место конфликты и потрясения. Эта восходящая линия взаимодействия продолжится вплоть до прихода к власти в Германии национал-социалистов.
Открытие Парижской мирной конференции
19 января 1919
[Из открытых источников]
Неизбежность нового масштабного военного конфликта была очевидной задолго до начала Второй мировой войны для многих современников, включая и представителей советского руководства. На XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. Сталин выразит уверенность, что Германия не будет мириться с условиями Версальского мира[4]. Эта уверенность базировалась во многом на постулате о неизбежности захватнических войн при империализме, из которого исходили советские внешнеполитические установки. При этом Сталин был убежден, и не раз в 1920–1930-е гг. заявлял об этом публично, что рано или поздно агрессия будет направлена против СССР. Эту убежденность Сталина, как и других большевистских вождей, нетрудно понять. «Вражеское окружение» СССР совсем не мифологема, но реальная политическая ситуация, в которой оказалась Советская Россия в результате революционных событий ноября 1917 г., последовавшей затем Гражданской войны и иностранной интервенции, создания социалистического, как оно себя позиционировало, государства, демонстрировавшего приверженность идее мировой революции и ниспровержения традиционного миропорядка. Феномен «осажденной крепости», осознанный советским руководством как факт повседневной политической реальности, будет оказывать решающее воздействие на принятие внешнеполитических решений на протяжении последующих десятилетий.
При этом риски и угрозы долгое время виделись советским руководителям исходящими со стороны не разгромленной Германии, а ряда сопредельных государств, за которыми в советском политическом лексиконе закрепилось название «лимитрофы». Их совокупный военный потенциал оценивался как более высокий. К тому же предполагалось, что политическую, военно-техническую и экономическую поддержку в предстоящей войне им окажут англо-французские союзники. Главным источником военной угрозы советское политическое и военное руководство, как мы уже рассказывали ранее на страницах этой книги, считало Польшу, развязавшую в 1919–1920 гг. польско-советскую войну, в которой Советская Россия потерпела унизительное для большевистской элиты поражение. В результате, как мы помним, был подписан так называемый Рижский мир, расценивавшийся советским руководством как грабительский. В начале 1930-х гг. начнется сближение Польши и Германии, которое вызовет серьезное беспокойство советского руководства.
Главным направлением внешнеполитической активности Советской России в 1920-х — начале 1930-х гг. стала борьба за международное признание, которая принесла определенные результаты. Советский Союз не только подпишет ряд двусторонних договоров, но и будет по инициативе Франции в 1934 г. приглашен вступить в Лигу Наций, и даже станет членом ее Совета. На рубеже 1920–1930-х гг. СССР выступит на международной арене с рядом мирных инициатив, направленных на обеспечение коллективной безопасности, с одной стороны, и достижение соответствующего пропагандистского эффекта — с другой. Взаимодействие с Францией и Великобританией в рамках этого курса стало на несколько лет важнейшей компонентой советской внешней политики.
Проблема обеспечения коллективной безопасности станет особенно актуальной после прихода к власти в Германии Гитлера в 1933 г. Лидерам великих держав предстояло дать ответ на новые внешнеполитические вызовы. Возросшая военная мощь Советского Союза позволит Сталину ввести во внешнюю политику СССР силовую компоненту в качестве одного из ее основных инструментов.
Вторая половина 1930-х гг. характеризовалась нарастанием международной напряженности, прорывавшейся в череде межгосударственных конфликтов. Как уже было рассказано, первое столкновение левых и правых сил состоялось в 1936–1939 гг. во время гражданской войны в Испании. Тогда Германия, Италия, Португалия, как мы видели, поддержали генерала Франко, совершившего государственный переворот, который был направлен на свержение правительства левых сил, пришедшего к власти в 1936 г. в результате легитимных выборов. Великобритания и Франция встанут на позиции невмешательства. Сталин, рассчитывая на укрепление сотрудничества с англо-французскими союзниками, первоначально поддержит эту политику.
Иосиф Виссарионович Сталин
Не позднее 2 января 1940
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1665. Л. 7]
В конечном итоге он, однако, решит оказать поддержку законному республиканскому правительству. Оставшись единственным союзником республиканской Испании из великих держав, 3 февраля 1939 г. Сталин был вынужден подвести черту под советским участием в испанских событиях, наложив на телеграмму временного поверенного в делах СССР в Испании С. Г. Марченко резолюцию: «Тов. Ворошилову. Нужно прекратить посылку оружия»[5].
Война к этому времени республиканцами была уже проиграна. Вскоре генерал Франко завершит победой развязанную им гражданскую войну и в Испании на десятилетия будет установлен режим военной диктатуры.
Создание Антикоминтерновского пакта (1936) и формирование оси Рим — Берлин — Токио, аншлюс Австрии и Мюнхенский сговор (1938), экспансия Италии в Эфиопии (1935–1936) и на Балканах против Албании (1939), территориальные споры между национальными государствами, возникшими на обломках континентальных империй по окончании Первой мировой войны, указывали на зоны турбулентности, формирующиеся на международной арене, и возникновение очагов военной опасности.
Телеграмма временного поверенного в делах СССР в Испании С. Г. Марченко в Народный комиссариат иностранных дел СССР о переброске оружия
3 февраля 1939
[АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 294. Д. 2032. Л. 326]
События в Европе дополняли общую картину военной угрозы, центральным пунктом которой для советского руководства оставалось происходившее на дальневосточном театре, где Япония совершила вторжение в Китай в 1937 г., захватила Маньчжурию и недвусмысленно демонстрировала Советскому Союзу свои военные намерения в отношении привлекавших ее внимание территорий на севере.
Крупнейшей развилкой исторического развития стал чехословацкий кризис 1938 года[6], разразившийся после предъявления Германией в адрес Чехословакии ультимативных требований о передаче ей Судетской области, населенной преимущественно немцами. Великобритания и Франция проигнорировали предложение Сталина оказать Чехословакии военную помощь. Вопреки мнению ряда публицистов и историков, ставящих под сомнение готовность советского руководства выполнить советско-чехословацкий договор 1935 г. и оказать Чехословакии реальную военную помощь, последние исследования ясно показывают, что советское руководство «не только неоднократно четко заявляло о своей позиции, но и предприняло соответствующие военные меры по подготовке к оказанию помощи Чехословакии»[7]. Советский Союз, однако, был исключен западными державами из числа главных действующих лиц на европейской арене, а его предложения по поддержанию коллективной безопасности фактически отвергнуты. Европейский порядок теперь должен был определяться узким кругом европейских держав, по-своему понимавших принципы, средства и методы достижения безопасности в Европе, включая, разумеется, и вопрос собственной безопасности. Политика «умиротворения агрессора» привела 30 сентября 1938 г. к так называемому Мюнхенскому сговору четырех государств — Великобритании, Франции, Германии, Италии, принудивших Чехословакию принять условия урегулирования, предъявленные Германией. Следует помнить, что «Мюнхенский сговор» четырех европейских держав не был спонтанным, продолжая линию взаимодействия, обозначенную много раньше. Еще в июле 1933-го по инициативе Муссолини те же четыре государства подписали так называемый Пакт четырех. Пактом предусматривалось сотрудничество четырех держав во всех «политических и неполитических» вопросах, в том числе в деле пересмотра договоров[8]. Поучаствуют в «Мюнхенском сговоре» и США. В июне 1942 г. президент Чехословакии Э. Бенеш заявит, что, «вспоминая мюнхенские дни, он не может забыть таких фактов, как две персональные телеграммы Рузвельта ему с требованиями отказаться от военной мобилизации в Чехословакии и подчиниться требованиям Гитлера»[9]. По Мюнхенскому соглашению Чехословакия уступала Германии Судетскую область. Под давлением Польши и Венгрии к этому соглашению были добавлены приложения, требовавшие от Чехословакии скорейшего урегулирования территориальных споров и с этими государствами. Причем действия участников раздела ЧСР не были спонтанными, Польша загодя готовилась к участию в расчленении Чехословакии[10], чем, видимо, и следует в значительной мере объяснить отказ в транспортных коридорах для советских войск, необходимых для оказания помощи ЧСР. 30 сентября, в день подписания Мюнхенского соглашения, Польша предъявила Чехословакии ультиматум и ввела войска на территорию Тешинской области. Правительство ЧСР было принуждено принять и этот ультиматум. Раздел Чехословакии, начатый Германией и продолженный Польшей, довершит Венгрия, получившая «свои» куски чехословацкого пирога.
Между тем наличие договора о взаимопомощи между Францией, Чехословацкой республикой и СССР предоставляло реальные возможности противостоять германскому диктату и обеспечить безопасность в Европе коллективными усилиями. Отказ западных держав от принципов коллективной безопасности приведет к тому, что «Мюнхенский сговор», являющий во всей красе апофеоз политики «умиротворения агрессора», станет прологом ко Второй мировой войне.
Курс англо-французских союзников на обеспечение собственной безопасности на основе двусторонних договоренностей с Германией вскоре найдет свое выражение в подписании ими двусторонних деклараций. В конце сентября 1938 г., на следующий день после подписания Мюнхенского соглашения, такую декларацию подпишут Н. Чемберлен со стороны Великобритании и А. Гитлер со стороны Германии. «Метод консультаций» был объявлен универсальным средством, принятым для рассмотрения всех вопросов, которые могли касаться двух стран. В начале декабря 1938 г. в Париже министрами иностранных дел двух стран была подписана франко-германская декларация. В соответствии с нею стороны констатировали отсутствие территориальных споров друг с другом и признали окончательной границу между собой, обязывались приложить усилия для развития добрососедских отношений, поддерживать контакты и взаимно консультироваться по всем вопросам, интересующим оба государства.
Экспансионистские устремления на европейской арене, как мы видели, демонстрировала не только Германия. Италия в 1936 г. завершит вторую итало-эфиопскую войну аннексией Эфиопии, а в 1939 г. силовым путем аннексирует Албанию. Венгрия в 1938 г. аннулирует ограничения на вооруженные силы, наложенные Трианонским мирным договором 1920 г., а в феврале 1939 г. присоединится к Антикоминтерновскому пакту. При поддержке Германии и Италии Венгрия получит свои куски чехословацкого пирога, приступив к переделу границ и добившись решения так называемого 1-го Венского арбитража в ноябре 1938 г. о присоединении Южной Словакии и Закарпатской Украины, а затем отторгнет восточную часть Словакии в результате так называемой словацко-венгерской войны в марте 1939 г. Несколько позднее, в сентябре 1940 г., состоятся решения 2-го Венского арбитража об отторжении от Румынии и присоединении к Венгрии Северной Трансильвании. В обоих случаях эвфемизм «арбитраж» прикрывал определяющее поведение сторон «посредничество» Германии в решении территориальных проблем, заложенных в основание европейского порядка Версальским мирным договором и серией последовавших за ним соглашений. Польша не удовлетворится отторжением от Чехословакии Тешинской области в результате «Мюнхенского сговора», ею будет предъявлен, как мы уже видели, и ряд претензий в адрес Литовской республики, в том числе территориальных.
«Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами». Политика коллективной безопасности или умиротворение агрессора?
Сталин станет одним из первых мировых лидеров, который увяжет события на европейском континенте с тем, что происходило в других регионах мира, в общую картину и представит ее urbi et orbi. Напомним читателю основные моменты его выступления 10 марта 1939 г. на XVIII съезде ВКП(б).
А. А. Андреев, М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов, И. В. Сталин, В. М. Молотов, А. А. Жданов, Л. М. Каганович, Н. С. Хрущев, Г. М. Маленков (в первом ряду слева направо) среди делегатов XVIII съезда
10–21 марта 1939
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1660. Л. 7]
«Вот перечень важнейших событий за отчетный период, положивших начало империалистической войне, — скажет он. — В 1935 году Италия напала на Абиссинию и захватила ее. Летом 1936 года Германия и Италия организовали военную интервенцию в Испании, причем Германия утвердилась на севере Испании и в испанском Марокко, а Италия — на юге Испании и на Балеарских островах. В 1937 году Япония, после захвата Маньчжурии, вторглась в Северный и Центральный Китай, заняла Пекин, Тяньцзинь, Шанхай и стала вытеснять из зоны оккупации своих иностранных конкурентов. В начале 1938 года Германия захватила Австрию, а осенью 1938 года — Судетскую область Чехословакии. В конце 1938 года Япония захватила Кантон, а в начале 1939 года — остров Хайнань».
Вывод, который сделает Сталин, будет прост: «Речь теперь идет о новом переделе мира, сфер влияния, колоний путем военных действий». Война уже идет «от Тяньцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара». Сталин напомнит о создании «после первой империалистической войны» государствами-победителями послевоенного «режима мира» и укажет, что «три агрессивных государства и начатая ими новая империалистическая война опрокинула вверх дном всю эту систему послевоенного мирного режима». «Япония разорвала договор девяти держав, Германия и Италия — Версальский договор. Чтобы освободить себе руки, все эти три государства вышли из Лиги Наций. Новая империалистическая война, — резюмирует Сталин, — стала фактом».
Он, однако, не спешил называть ее мировой, поскольку эта война, по его мнению, «не стала еще всеобщей». Он назовет в этой речи Англию, Францию и США неагрессивными странами. Противопоставив их блоку агрессоров, этой характеристикой он как будто пригласит их к продолжению диалога. Сталин, однако, подчеркнет при этом, что проводимая неагрессивными государствами политика невмешательства «означает попустительство агрессии», что повлечет за собой, «следовательно, превращение ее в мировую войну». Развивая эту линию, Сталин задаст риторический вопрос: «Не правда ли, все это очень похоже на поощрение агрессора: дескать, влезай дальше в войну, а там посмотрим». Смысл этой политики Сталин увидит в стремлении «не мешать… Японии впутаться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским Союзом, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом… дать им ослабить и истощить друг друга, а потом… продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия». Завершит Сталин предупреждением, что эта «большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства» и приравненная им к политике поощрения агрессора, «может окончиться для них серьезным провалом»[11].
Сформулирует Сталин и четыре принципа внешней политики СССР, которым предстояло пройти испытания уже в ближайшем будущем. «Мы стоим, — скажет он, — за мир и укрепление деловых связей со всеми странами». Специально он повторит эту мантру применительно к соседним странам, имеющим с СССР общую границу, пообещав «стоять на этой позиции, поскольку [до тех пор, пока] эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить, прямо или косвенно, интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства». Заявит Сталин и о поддержке народов, «ставших жертвами агрессии». Завершающим станет наиболее известный тезис: «Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ». Четыре принципа Сталина не раз будут поминаться в переговорах с советскими дипломатами их английскими, французскими и польскими визави.
Сформулирует советский вождь и несколько стратегических задач в области внешней политики, из которых мы позволим выделить здесь для читателя две: «1. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами; 2. Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[12].
Спустя несколько месяцев, в ночь с 23 на 24 августа 1939-го, во время встречи Сталина с министром иностранных дел Германии Риббентропом Молотов, поднимая тост за здоровье Сталина, специально подчеркнет, что он этой своей речью «начал поворот в политических отношениях»[13]. Этот тезис Молотова, адресованный по случаю германскому визитеру, не должен вводить в заблуждение. Имеющиеся в нашем распоряжении документы не позволяют говорить о какой-то принципиально новой стратегии на международной арене, к реализации которой приступил Сталин. Советский вождь в своей речи тогда дал оценки происходившим событиям и озвучил готовность во взаимоотношениях со всеми государствами следовать собственным интересам Союза ССР без оглядки на предшествующий опыт. Каковы будут перипетии этого взаимодействия и к каким результатам они приведут, знать тогда не мог ни Сталин, ни кто бы то ни было еще из лидеров мировых держав.
Как бы там ни было, мировая политика со всей очевидностью вступала в новый этап, и на ее вираже Сталин представил свой анализ, правильность которого, как он будет уверен, станет подтверждаться уже событиями ближайших дней и недель.
Чехословакия подвергнется дальнейшей дезинтеграции — 14 марта 1939 г. провозгласила свою независимость Словакия, поощряемая Германией. 15 марта части вермахта вступили на территорию Чехии, на оккупированной территории которой вслед за тем был создан протекторат Богемия и Моравия. Подписав 23 марта со Словакией договор о гарантии и охране, Германия обрела еще одного сателлита.
20 марта Германия предъявит Литве ультиматум о передаче Мемельской области (Клайпедского края) под свою юрисдикцию, 22-го был подписан соответствующий германо-литовский договор, а 23-го в Мемель (Клайпеду) введены немецкие войска. Причем важно отметить, что страны-гаранты так называемой Мемельской конвенции (Великобритания, Франция, Италия, Япония) фактически проигнорируют ее нарушение и не окажут Литве никакой помощи в этом конфликте с Германией[14]. Эти решения создавали новую военно-стратегическую ситуацию на Балтике.
21 марта Германия, продолжая курс на пересмотр Версальского мирного договора, вновь предложила Польше согласиться с передачей ей Данцига (Гданьска), созданием экстерриториальных транспортных коммуникаций в «польском коридоре», а также присоединиться к Тройственному (Антикоминтерновскому) пакту. Еще через два дня будут подписаны германо-словацкий договор о гарантии и охране и германо-румынское экономическое соглашение о поставках нефти и другого сырья в Германию.
Все эти и другие события свидетельствовали о вступлении Версальско-Вашингтонского миропорядка в фазу своего крушения, о наступлении эпохи территориального передела Европы, о нарастании угрозы европейской войны в опасной близости к границам Союза ССР.
Крах мюнхенской политики «умиротворения агрессора», ликвидация Чехословакии и последующие акты агрессии стали катализатором поисков европейскими державами средств обеспечения собственной безопасности.
Стремительное развитие событий, опрокинувшее прежние расчеты и комбинации, подтолкнет западные державы вновь обратить свой взор на восток. 21 марта 1939 г. британский посол У. Сидс вручит наркому иностранных дел Литвинову проект декларации Великобритании, СССР, Франции и Польши об обязательствах правительств четырех стран «немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления действиям, составляющим угрозу политической независимости любого европейского государства»[15]. Уже на следующий день Москва выразит свою готовность присоединиться к декларации, «как только и Франция, и Польша примут британское предложение и пообещают свои подписи». Кроме того, Москва предложит в качестве перспективы рассмотреть присоединение к декларации балканских, балтийских и скандинавских стран[16]. Развить взаимодействие с Москвой по этой линии западным союзникам не удастся, поскольку Польша откажется от подписания четырехсторонней декларации о безопасности[17]. Польское правительство предпочтет принять предложение Великобритании об односторонних гарантиях безопасности. 31 марта эти гарантии были опубликованы.
1 апреля Москва, поддержавшая упомянутую выше британскую инициативу о совместной декларации и не получавшая никакой информации о ее судьбе, устами Литвинова уведомит Лондон, что, поскольку вопрос о декларации, по словам британского посла, отпал, «мы считаем себя свободными от всяких обязательств». На вопрос Сидса о том, намерен ли СССР помогать жертвам агрессии, Литвинов ответит, «что, может быть, помогать будем в тех или иных случаях, но что мы считаем себя ничем не связанными и будем поступать сообразно своим интересам»[18].
14 апреля Москва получит от Парижа и Лондона «послания», переданные министрами иностранных дел Бонне и Галифаксом советским посланникам в этих столицах. Бонне на основе советско-французского договора о взаимопомощи 1934 г. предлагал обменяться письмами о взаимной поддержке в случае, если Франция или СССР оказались бы в состоянии войны с Германией вследствие помощи Польше или Румынии, подвергшимся нападению [19].
В тот же день в Лондоне Галифакс в беседе с совпосланником И. М. Майским запросит, не считало бы советское правительство возможным дать, как это сделали Англия и Франция в отношении Греции и Румынии, одновременную гарантию Польше и Румынии и, «может быть, и некоторым другим государствам». Комментарий, которым ответит Майский, ясно демонстрирует разность подходов двух дипломатий к обеспечению безопасности на европейской арене. Майский методы британцев подвергнет критике и разовьет «наши тезисы о том, что только настоящая коллективная безопасность, а не сепаратные соглашения между отдельными державами может остановить лавину агрессии и открыть путь к прочному миру»[20].
Заявление, сделанное Литвиновым Сидсу 1 апреля, как уже понятно читателю, вовсе не означало намерения советской стороны прервать тройственные консультации. Наоборот, 17 апреля 1939 г. Литвинов передаст британскому послу на рассмотрение британского и французского правительств официальное предложение, которым интегрировались в рамках одного документа инициативы, полученные из Лондона и Парижа. Советское правительство предлагало заключить соглашение сроком на 5–10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленную всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств. Такую же помощь стороны обязывались оказывать восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями, в случае агрессии против этих государств[21]. Двумя днями ранее Литвинов направил соответствующий проект Сталину на согласование и получил одобрение Инстанции. В этой записке Литвинов обосновывал возможность трехстороннего альянса СССР, Великобритании и Франции[22]. Эти советские предложения учитывали чувствительность лимитрофов к вопросам взаимодействия с Москвой и не предусматривали подписания военной конвенции или размещения войск либо военных баз на территории гарантируемых стран. Советская позиция обретет еще более рельефные очертания, если упомянуть о стремлении в отношениях с «великими державами» к предельно конкретным определениям форм и средств помощи, прежде всего военной, странам, подвергшимся агрессии. Литвинов, передавая 17 апреля Сидсу советские предложения, напомнит ему о печальном опыте пактов о взаимной помощи, не подкрепленных уточнениями военных обязательств. «Отсутствие таких уточнений в пактах между СССР, Францией и Чехословакией, несомненно, сыграло отрицательную роль в судьбе Чехословакии», — констатирует он[23].
В одном из писем этого времени, инструктируя совпосланника во Франции Я. З. Сурица, Литвинов резюмирует выводы, сделанные советским руководством относительно контактов с англо-французскими союзниками. «Если расшифровать эти разговоры, — подчеркивал наркоминдел, — то выясняется лишь желание Англии и Франции, не входя с нами ни в какие соглашения и не беря на себя никаких обязательств по отношению к нам, получить от нас какие-то обязывающие нас обещания»[24].
Помимо Польши, чья позиция относительно советских гарантий безопасности для читателя уже прояснена, еще одной из важнейших зон, вызывавших беспокойство Москвы, являлась Прибалтика, к которой относили тогда не только Литву, Латвию, Эстонию, но и Финляндию. Прибалтика виделась советскому руководству тем плацдармом, с которого потенциальному агрессору было «удобнее» всего угрожать жизненно важным центрам Советского государства. Не приходится в этой связи удивляться, что советская дипломатия, руководимая Сталиным, пыталась с начала 1930-х обеспечить лояльность Прибалтийских государств. Наркомат иностранных дел СССР 28 марта 1939 г. направит Эстонии и Латвии ноты, представленные Литвиновым и согласованные Сталиным, вероятно, по итогам заседания Политбюро, состоявшегося накануне — 27 марта. В них Советский Союз предлагал фактически односторонние гарантии независимости этим государствам. Страны Балтии, договорившиеся между собой в феврале о политике нейтралитета[25], в начале апреля 1939 г. ответными нотами советские предложения отвергнут[26] и не раз на протяжении последующих месяцев подтвердят принципиальное намерение и впредь придерживаться политики нейтралитета[27]. Очень скоро этот нейтралистский курс политические элиты балтийских государств сменят на отчетливо прогерманскую ориентацию[28]. В июле 1939 г. гарантии безопасности со стороны СССР отвергнет и правительство Финляндии, объявив, что при угрозе своей безопасности будет рассматривать любую не санкционированную помощь со стороны СССР как акт агрессии.
Невнятная реакция на брутальное поведение Германии западных держав, сосредоточивших свои усилия главным образом на достижении двусторонних договоренностей с нею, подталкивали Сталина к выводу о не слишком радужных перспективах взаимодействия с англо-французскими союзниками. Вероятно, присутствовала в его анализе и мысль о том, что неприятие идеи военно-политического сотрудничества с СССР истеблишментом Великобритании и Франции зиждется на антикоммунизме, который оказывался сильнее, нежели опасения по поводу экспансионистских устремлений Германии. «Мюнхенский сговор», создавший, помимо прочего, прецедент достижения европейскими державами договоренностей без участия СССР, ясно означал еще одну перспективу их нового соглашения за спиной, а возможно, и против Советского Союза.
Кардинальные изменения, произошедшие в европейской политике, слом баланса сил станут для советского руководства импульсом к выработке нового внешнеполитического курса. Обеспечение безопасности СССР собственными силами, на основе двусторонних договоренностей, не полагаясь на все менее продуктивные коллективные усилия, выдвинется во внешнеполитическом планировании советского руководства в число первоочередных задач.
Задача обеспечения безопасности требовала достижения максимально выгодных стратегических позиций. Сталин, как и многие мировые лидеры той эпохи, в основу своих представлений о безопасности положил в том числе пространственное измерение этой проблемы. В соответствии с этим подходом он вскоре сосредоточит усилия на территориальных приобретениях как инструменте укрепления стратегических позиций СССР и обеспечения его безопасности, предприняв для достижения этих целей внешнеполитическое наступление. Эти устремления Сталина станут более понятны, если вспомнить о том, что по итогам серии военных конфликтов периода Гражданской войны и военной интервенции территория бывшей Российской империи была произвольно перекроена. В результате государственные границы Союза ССР оказались зафиксированы в непосредственной близости от таких жизненно важных политических и экономических центров, как Ленинград, Минск, Одесса.
По существу, советская политика последних предвоенных месяцев выйдет на траекторию, близкую британской и французской политике в отношении Германии. В обоих случаях будущие партнеры по антигитлеровской коалиции в конечном итоге встали на путь «игры» с агрессором и его «умиротворения» посредством достижения сепаратных договоренностей с ним. Важно, однако, подчеркнуть, что советская разновидность этой политики стала вынужденной производной от линии западных держав, первыми вставших на этот путь и исключивших в Мюнхене Советский Союз из числа гарантов европейской безопасности.
Между тем к лету 1939 г. советское руководство не раз получит ясные сигналы со стороны Германии о возможности улучшения двусторонних отношений. Во второй половине декабря 1938 г. было продлено действие советско-германского торгового договора, и, кроме того, Берлин предложил Москве возобновить переговоры о 200-миллионном кредите. Советская сторона даст свое согласие 11 января, а на следующий день Гитлер на дипломатическом приеме проявит инициативу и в течение нескольких минут демонстративно проведет беседу с советским полпредом А. Ф. Мерекаловым.
11 апреля Германия предприняла зондаж взглядов Советского Союза по поводу возможного улучшения отношений, но советская сторона не даст определенного ответа, заняв выжидательную позицию[29].
17 апреля, в тот самый день, когда Литвинов, как рассказано выше, предпринимал по согласованию со Сталиным свою попытку подтолкнуть англо-французских союзников к подписанию трехстороннего документа по вопросам безопасности, в Берлине состоялось другое нерядовое событие. В этот день имела место встреча статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии Э. Вайцзеккера с А. Ф. Мерекаловым[30], которой многими историками придается поворотное значение в советско-германских отношениях. На ней Мерекалов подтвердит, что «СССР вообще заинтересован в устранении угрозы войны», а Вайцзеккер заявит о желании германского руководства развить с Союзом ССР экономические отношения.
Так что к весне 1939-го пространство для дипломатических маневров кардинально расширилось и усложнилось. 21 апреля в кремлевском кабинете Сталина состоится четырехчасовое совещание по внешнеполитическим вопросам. Сталин пригласит к участию членов Политбюро В. М. Молотова, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича, К. Е. Ворошилова и советских дипломатов: наркома иностранных дел М. М. Литвинова, его заместителя В. П. Потемкина, специально вызванных из-за рубежа послов в Англии и Германии И. М. Майского и А. Ф. Мерекалова, советника полпредства во Франции Крапивенцева. Его протокол историкам неизвестен, но по составу участников нетрудно догадаться, что речь на совещании шла об отношениях с «великими державами» Европы. Зато известны выводы, к которым вскоре придет Сталин. Очевидно, события предшествующего времени подвели Сталина к решению, что ресурсы прежней коллективной политики для обеспечения безопасности СССР стремятся к исчерпанию. С другой стороны, Германия явно приглашала к диалогу, отказываться от которого не было оснований, в том числе и потому, что такие переговоры, помимо прочего, являлись хорошим средством давления на англичан и французов. Фигура наркома иностранных дел, прочно ассоциировавшаяся с близким к исчерпанию курсом на сближение с англо-французскими союзниками, становилась препятствием для осуществления более сложных комбинаций и тактических приемов на европейской арене.
Помимо выводов содержательных Сталин сделает и организационные, решив поменять на посту наркома иностранных дел М. М. Литвинова на В. М. Молотова, что современниками событий и сегодня в литературе расценивается как демонстрация готовности изменить внешнеполитический курс.
Еврей по этническому происхождению, Литвинов выступал последовательным сторонником сотрудничества с великими европейскими державами и, будучи женат на англичанке, слыл, помимо прочего, англофилом. Так что его смещение, конечно, имело и символическое значение. Его перемещение рангом ниже на должность заместителя наркома, очевидно, демонстрировало снижение в представлениях советских руководителей рейтинга партнерства с англо-французскими союзниками. Изменения в составе руководства Наркомата иностранных дел произойдут 3 мая. Сталин примет Литвинова на 35 минут в своем кремлевском кабинете в присутствии членов Политбюро и председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина[31]. В тот же день Сталин направил советским полпредам за границей надиктованную им лично шифротелеграмму. В ней сообщалось: «Ввиду серьезного конфликта между председателем СНК тов. Молотовым и наркоминделом тов. Литвиновым, возникшего на почве нелояльного отношения тов. Литвинова к Совнаркому Союза ССР, тов. Литвинов обратился в ЦК с просьбой освободить его от обязанностей наркоминдела»[32].
Максим Максимович Литвинов
1930-е
[РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 453. Л. 1]
Вячеслав Михайлович Молотов
1940-е
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1599. Л. 11]
Как сообщит позднее в своем отчете полпред СССР в Германии, большинство немецких газет квалифицировало замену Литвинова Молотовым «как конец женевской политики и политики союзов с западными капиталистическими державами, проводившейся якобы прежним наркомом»[33].
Вслед за перемещением Литвинова последует новый виток чистки Наркомата иностранных дел, которым был завершен ее трехгодичный цикл. В 1937–1939 гг. были репрессированы 5 заместителей наркома иностранных дел, 48 полпредов, 30 заведующих отделами наркомата, 28 глав консульских представительств, 113 других сотрудников НКИД [34].
В ходе развертывания европейского политического кризиса Германия станет последовательно повышать ставки. Гитлер, выступая в рейхстаге 28 апреля 1939 г., объявит о денонсации морского соглашения с Великобританией 1935 г. и пакта о ненападении с Польшей 1934-го. 7 мая Германия парафирует, а 22-го подпишет так называемый Стальной пакт с Италией, закрепивший союзнические отношения двух государств.
Телеграмма И. В. Сталина Я. З. Сурицу, И. М. Майскому, К. А. Уманскому, А. Ф. Мерекалову, Л. Б. Гельфанду, К. А. Сметанину, В. К. Деревянскому, К. Н. Никитину, И. С. Зотову, П. П. Листопаду, В. П. Потемкину, О. И. Никитниковой об освобождении М. М. Литвинова от обязанностей наркома иностранных дел и назначении на эту должность В. М. Молотова
3 мая 1939
[АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 313. Д. 2154. Л. 45]
7 июня 1939 г. Латвия и Эстония подпишут договоры о ненападении с Германией. Лидеры обеих стран предпочтут гарантии со стороны Германии тем, что предлагались им ранее проектом англо-франко-советского соглашения. Тем самым, как отмечается в современной литературе, была практически блокирована возможность их привлечения к международной системе безопасности[35]. Причем было подписано и секретное соглашение, в соответствии с которым Эстония и Латвия обязывались координировать с Берлином оборонительные мероприятия[36].
Замена Литвинова на посту наркоминдела совсем не означала готовности Сталина броситься в объятия Гитлера. Вслед за этим не последует, как мог бы ожидать читатель, радикального поворота в советской внешней политике. Весной — летом 1939-го продолжится активный обмен мнениями в англо-франко-советском треугольнике.
Развивая советские подходы, 2 июня В. М. Молотов вручил представителям Великобритании и Франции проект трехстороннего договора, который в случае подписания мог предотвратить эскалацию напряженности в Европе и сползание к новой европейской войне. Существо советских предложений сводилось к обязательствам Франции, Англии и СССР оказать друг другу «немедленную всестороннюю эффективную помощь» в том случае, если одна из этих стран окажется вовлеченной в войну с европейской державой в результате агрессии этой державы против одной из договаривающихся сторон либо против Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии. Вторая статья советского проекта договора содержала норму о необходимости трем сторонам договориться «в кратчайший срок о методах, формах и размерах помощи, которая должна быть оказана ими»[37]. Причем применительно к названным странам советское руководство предложит ввести в проект трехстороннего соглашения понятие «косвенная агрессия». Советская формула в конечном итоге приобретет следующий вид: «выражение „косвенная агрессия“ относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без таковой угрозы и которое влечет за собой утрату этим государством его независимости и нарушение его нейтралитета»[38]. Великобритания отвергнет этот подход, усмотрев в нем оправдание вмешательства во внутренние дела третьих стран[39]. При этом, по сообщению советского полпреда в Лондоне И. М. Майского, министр иностранных дел Великобритании Э. Галифакс признавал «правомерность нашего желания иметь гарантии трех держав против прямой или косвенной агрессии в отношении Латвии, Эстонии и Финляндии»[40]. Дебаты по вопросу определения косвенной агрессии станут одним из камней преткновения на пути к достижению трехсторонних договоренностей.
О логичности советского подхода и целесообразности распространения гарантий малым странам и на случай косвенной агрессии заявлял также французский премьер-министр Э. Даладье[41]. Сталин, как мы видели, не верил в нейтралитет малых стран, располагавшихся по периметру границ СССР, и опасался их использования в качестве плацдарма для агрессии против СССР. Борьба за контроль над ними с целью недопущения их участия в антисоветской коалиции выдвигалась, таким образом, в актуальную внешнеполитическую повестку.
Развитие европейского политического кризиса и ход переговоров подробно представлены в историографии[42]. Важно обратить внимание еще на один камень преткновения, обнаруживший себя в начальной фазе тройственных переговоров. В личном архиве Сталина сохранился проект решения Политбюро, датированный 16 июня. В нем содержатся оценки предложений англо-французских союзников, которые были сделаны ими Молотову. Западные партнеры считали, «что Советский Союз должен оказать немедленную помощь Польше, Румынии, Бельгии, Греции и Турции в случае нападения на них агрессора и вовлечения в связи с этим в войну Англии и Франции, между тем как Англия и Франция не берут на себя обязательств по оказанию Советскому Союзу немедленной помощи в случае, если СССР будет вовлечен в войну с агрессором в связи с нападением последнего на граничащие с СССР Латвию, Эстонию и Финляндию». Солидарное мнение советского политического руководства гласило: «Советское правительство никак не может согласиться с этим, так как оно не может примириться с унизительным для Советского Союза неравным положением, в которое он при этом попадает»[43].
Проект решения Политбюро ЦК ВКП(б) с оценкой предложений Великобритании и Франции
16 июня 1939
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 220. Л. 1. Помета-автограф И. В. Сталина]
Сложности переговорного процесса не в последнюю очередь объясняются и тем, что параллельно с тройственными переговорами и Великобритания, и Франция не оставляли надежд договориться с Германией, активизировав с октября 1938 г. торгово-экономические переговоры и политические контакты[44]. Во второй половине июля британское правительство предложит Германии широкую программу сотрудничества в политической, экономической и военной сферах, а 3 августа представит проекты договора о ненападении, соглашения о невмешательстве и предложит переговоры по экономическим вопросам. При этом до сведения германского руководства будет доведено, что переговоры с другими государствами являются «лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией и что эти связи отпадут, как только будет достигнута единственно важная и достойная усилий цель — соглашение с Германией»[45]. А британский премьер-министр Н. Чемберлен в своем дневнике 30 июля запишет, что «англо-советские переговоры обречены на провал, но прерывать их не следует, напротив, надо создавать видимость успеха, чтобы оказать давление на Германию»[46].
«Мы предпочитали соглашение с так называемыми демокр[атическими] странами». Англо-франко-советские и германо-советские переговоры летом 1939 г
Будущие союзники СССР во Второй мировой войне никак не могли решиться на альянс со Сталиным, прежде всего по идеологическим причинам. Все очевиднее проявлявшаяся неготовность Великобритании и Франции к партнерству с СССР в рамках системы коллективной безопасности подтверждала для Сталина актуальность решения ключевой внешнеполитической задачи обеспечения безопасности без оглядки на колебавшихся партнеров. Однако Сталин предпримет еще одну масштабную попытку переломить не слишком оптимистическую тенденцию тройственных переговоров. В ходе последнего раунда англо-франко-советских переговоров, состоявшихся в Москве в августе 1939 г., будет упущен последний шанс на достижение трехсторонних договоренностей.
Целью очередного тура переговоров советское руководство видело подписание военных соглашений со вполне конкретными обязательствами сторон. Дав согласие на обсуждение военных вопросов 23 июля, Франция и Великобритания направят на переговоры делегации, фактически не имевшие полномочий и получившие инструкции вести переговоры, синхронизируя их ход с политическими консультациями, исход которых оставался неясным. А британская миссия и вовсе имела при этом на руках директиву о том, что «британское правительство не желает быть втянутым в какое-либо определенное обязательство, которое могло бы связать его руки при любых обстоятельствах»[47]. Делегации торопиться не будут и приедут в Москву лишь 11 августа. По их прибытии французский посол в Москве сообщит в Париж: «Английский адмирал имеет письменные инструкции (которые он мне зачитал), в соответствии с которыми он не должен вступать в конкретные военные переговоры, пока не будут урегулированы последние расхождения во взглядах по политической части соглашения (косвенная агрессия)»[48].
О серьезности намерений советской стороны свидетельствуют документы, разрабатывавшиеся в советском Генштабе к началу военных переговоров с англо-французскими партнерами, которые Сталин сохранит в своем архиве. Речь идет о проектах схемы военных переговоров, подготовленных Б. М. Шапошниковым и направленных в адрес Сталина К. Е. Ворошиловым.
Первый проект, разработанный 10 июля, попал на стол к Сталину 19-го. Второй, в котором были учтены многочисленные поправки советского вождя, датирован 4 августа. Судя по замечаниям, содержащимся и в этом проекте, он также не являлся завершающим и работа по подготовке программы действий советской военной делегации продолжалась вплоть до начала переговоров. В схеме Шапошникова детально рассматривались варианты «нападения агрессоров» Германии и Италии на Англию и Францию и их союзников на различных театрах военных действий, в связи с которыми советский Генштаб предлагал сценарии, «когда возможно вооруженное выступление наших сил». С обоими проектами Сталин придирчиво работал, как свидетельствует о том его правка на полях документов. К многочисленным вариантам Шапошникова Сталин добавит «еще один вариант: нападение Итало-Германии на Турцию и попытка захватить Дарданеллы»[49].
Держал в поле своего зрения советский Генштаб и «вариант военных действий, наиболее для нас актуальный — это когда агрессия Германии, используя территории Финляндии, Эстонии и Латвии, будет направлена против СССР»[50]. Эта проектировка должна многое объяснить читателю при размышлениях о действиях, которые советское руководство предпримет на финляндском и прибалтийском направлениях внешней политики в конце 1939 — летом 1940 г.
И. В. Сталин и начальник Генерального штаба Красной армии Б. М. Шапошников
31 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1687. Л. 9]
Советскую делегацию на переговорах, начавшихся 12 августа, возглавил нарком обороны К. Е. Ворошилов, получивший от советского правительства официальные полномочия на подписание военной конвенции.
Сталин лично дал инструкции Ворошилову, который записал их на листках блокнота с грифом наркома обороны. Ему предписывалось «выложить свои полномочия о ведении переговоров… о подписании военной конвенции, а потом спросить руководителей английской и французской делегаций, есть ли у них такие полномочия… Если не окажется у них полномочий на подписание конвенции, выразить удивление, развести руками и „почтительно“ спросить, для каких целей направило их правительство в С.С.С.Р.»[51]. «Если они ответят, — продолжал Сталин, — что они направлены для переговоров и для подготовки дела подписания военной конвенции, то спросить их, есть ли у них какой-либо вариант обороны… против агрессии со стороны блока агрессоров в Европе». Сомневаясь в наличии у западных переговорщиков какого бы то ни было плана, Сталин порекомендует Ворошилову провести в таком случае переговоры по отдельным принципиальным вопросам, среди которых он выделит один-единственный — о свободном пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии, поскольку без этого «оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал», а «мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал», — подчеркивал Сталин[52].
В проницательности Сталину не откажешь — уже первое заседание подтвердит его сомнения в полномочности приехавших делегаций. Британский адмирал Дракс, в частности, заявит, что «он не имеет письменного полномочия, но он уполномочен вести только переговоры, но не подписывать пакта (конвенции)». Ворошилов позволит себе выразить недоумение, «как могли правительства, генеральные штабы Англии и Франции, посылая в СССР свои миссии для переговоров о заключении военной конвенции, не дать точных и положительных указаний по такому элементарному вопросу, как пропуск и действия советских вооруженных сил против войск агрессора на территории Польши и Румынии, с которыми Англия и Франция имеют соответствующие политические и военные отношения»[53]. Вопрос, как нетрудно догадаться, повиснет в воздухе.
Климент Ефремович Ворошилов
1941–1942
[РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 1. Д. 450. Л. 128]
В это время советское руководство приступило к параллельным переговорам с Германией, готовность к которым не раз продемонстрирует ее руководство, искавшее способы облегчить решение давно уже поставленных перед собой задач. 27 июля временный поверенный в делах СССР в Германии Г. А. Астахов, сменивший отозванного Мерекалова, сообщит в Москву об имевшей место беседе, в ходе которой высокопоставленный чиновник германского МИД заявил о готовности Германии пойти «целиком навстречу СССР» в разговорах об интересах двух государств в отношении Прибалтики и Румынии[54]. 29 июля, откликаясь на это сообщение о зондажах германской стороны, В. М. Молотов проинструктирует Астахова: «…если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение…»[55] Ответ не заставит себя долго ждать. Риббентроп пригласит к себе Астахова и сообщит: «…мы считаем, что противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться…» Если в Москве желали бы «более подробно обсудить эту тему», «тогда можно было бы поговорить более конкретно, здесь или в Москве»[56]. В тот же день Молотов уведомит германского посла Ф. Шуленбурга о желательности продолжения обмена мнениями об улучшении отношений. Об этом он сообщит Астахову шифровкой на следующий день[57].
2 августа во время одной из встреч с Астаховым уже известный читателю Вайцзеккер сообщит советскому собеседнику, что в соседнем помещении оказался Риббентроп, который хочет сказать несколько слов. Месседж Риббентропа был простым: «по всем проблемам, имеющим отношение к территории от Черного до Балтийского моря, мы могли бы без труда договориться».
Таким образом, обнародованные документы, кажется, позволяют ответить на вопрос об инициаторе германо-советского сближения и последовавших вслед за ним договоренностей, состоявшихся в конце августа 1939-го. Консультации, как мы видим, были инициированы Германией, от бонз которой исходила и пространственная проекция предстоявших политических переговоров.
Шифротелеграмма В. М. Молотова временному поверенному в делах СССР в Германии Г. А. Астахову о желательности продолжения обмена мнениями по вопросу улучшения советско-германских отношений
4 августа 1939
[АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 295. Д. 2038. Л. 101. Автограф В. М. Молотова]
За день до начала трехсторонних англо-франко-советских переговоров в Москве советская сторона примет предложение Берлина о проведении советско-германских консультаций. Разговоры о предметах, составляющих обоюдный интерес, «требуют подготовки», телеграфировал Молотов Астахову в Берлин, «и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры… предпочитаем в Москве»[58]. 13 августа в Москву из Берлина полетит шифровка, извещающая о готовности Германии направить в Москву делегацию для переговоров[59]. Как свидетельствуют шифровки, отправленные Астаховым и советскими военными атташе в Москву, военные приготовления Германии к этому моменту не вызывали никаких сомнений, как и вероятное направление их применения — Польша[60].
15 августа состоится беседа Молотова с немецким послом Ф. Шуленбургом. В ее ходе Молотов, сильно смутив собеседника, обнаружит знакомство советской стороны с его планом улучшения советско-германских отношений. Первым пунктом этого плана значились содействие Германии урегулированию советско-японских отношений и ликвидация пограничных конфликтов с Японией, заключение пакта о ненападении и совместное гарантирование прибалтийских стран; заключение широкого хозяйственного соглашения. Молотов фактически солидаризуется с планом Шуленбурга, выдвинув, однако, на первое место советско-германские экономические переговоры, на успех которых, как подчеркнул советский премьер, рассчитывала советская сторона[61].
Через два дня во время следующей встречи Молотов вручит Шуленбургу «ответ на германские предложения 15 августа», предупредив посла, «что т. Сталин находится в курсе дела и ответ с ним согласован». Излагая содержание советских предложений, Молотов вновь подчеркнет приоритетность экономических вопросов, заявив, что завершение переговоров о кредитно-торговом соглашении «будет первым шагом, который надо сделать на пути улучшения взаимоотношений». Вторым таким шагом Молотов назовет «либо подтверждение договора 1926 г., что имел, очевидно, в виду Шуленбург, говоря об освежении договоров, или заключение договора о ненападении плюс протокол по вопросам внешней политики, в которых заинтересованы договаривающиеся стороны»[62].
Шуленбург, проконсультировавшись с Берлином, 19 августа запросит аудиенции у Молотова и, получив ее, станет настаивать на скорейшем приезде Риббентропа «перед наступлением событий» в Польше и заявит о готовности «идти навстречу всем желаниям Советского правительства». Молотов подтвердит необходимость подписания торгово-кредитного соглашения, опубликование соответствующего сообщения в прессе и при соблюдении этих условий даст согласие на приезд Риббентропа в промежутке между 26 июля и 2 августа[63]. Соратник Сталина основательно подготовился к встрече с Шуленбургом и в завершение передал ему текст проекта советско-германского пакта[64]. В тот же день в Москве будет подписано советско-германское кредитное соглашение, на которое делало упор советское руководство. Так что, увидев долгожданную синицу в руках, теперь можно было думать и о журавле в небе.
Обе стороны договорятся о публикации сообщения о подписании кредитного соглашения, очевидно, считая целесообразным продолжать оказывать давление на Великобританию и Францию, соглашение с которыми, кажется, оставалось в числе приоритетов едва ли не в равной степени и для Германии, и для СССР.
Исторический процесс двигался к одной из своих кульминационных точек. 21 августа Шуленбург передал Молотову для Сталина телеграмму Гитлера, в которой тот приветствовал заключение германо-советского торгового соглашения, сообщал о согласии с советским проектом пакта о ненападении и готовности выработать дополнительный протокол, «желаемый правительством СССР… в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично». Гитлер «вторично» предложит принять министра иностранных дел Германии со «всеобъемлющими и неограниченными полномочиями», чтобы «составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол»[65].
Через два часа Молотов передаст Шуленбургу ответ Сталина с согласием «на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа». Сталин выразит надежду, что «германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества…»[66]
Телеграмма А. Гитлера И. В. Сталину о заключении германо-советского торгового соглашения и визите И. фон Риббентропа в Москву
Не ранее 21 августа 1939
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 296. Л. 2–5. На русском и немецком языках]
Письмо И. В. Сталина А. Гитлеру о согласии советского правительства на приезд И. фон Риббентропа в Москву 23 августа для заключения пакта о ненападении
21 августа 1939
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 296. Л. 1]
Тайны из визита Риббентропа Сталин делать не собирался. 22 августа «Правда» опубликует сообщение ТАСС «К советско-германским отношениям», отредактированное Сталиным. В нем будут обнародованы не только план приезда Риббентропа, но и намерение «заключить пакт о ненападении» [67].
Картина событий будет не полна, если не сказать о том, что в те же самые дни и часы кульминации достигли и германо-британские консультации. 21 августа Гитлер предложит не только Москве принять для переговоров Риббентропа, но и Лондону — второе лицо германского рейха Г. Геринга, приезд которого сторонами будет согласован на 23 августа, то есть на ту же дату, что и приезд Риббентропа в Москву. Гитлер в своих внешнеполитических комбинациях оказался более успешен, чем члены будущей антигитлеровской коалиции. Именно в Берлине примут окончательное решение о том, с кем выходить на судьбоносные для Европы переговоры. Получив согласие Москвы, Гитлер сделает ставку на достижение договоренностей с Советским Союзом и 22-го отменит визит Геринга, о чем Лондон будет уведомлен лишь 24-го[68]. Так что подозрения Сталина насчет готовности западных партнеров к новым договоренностям с Гитлером имели под собой достаточные основания.
Между тем в ходе трехсторонних англо-франко-советских переговоров генерал Думенк получит указание своего правительства, выработанное, очевидно, под влиянием информации о визите в Москву Риббентропа. Думенку предоставлялось «право подписать военную конвенцию, где будет сказано относительно разрешения на пропуск советских войск… через Виленский коридор, а если понадобится… то и пропуск через Галицию и Румынию». 22 августа Думенк уведомит об этом Ворошилова. В ходе состоявшейся беседы Ворошилов выяснит, что британская делегация подобных полномочий так и не получила. Не сможет глава французской миссии подтвердить и готовность Польши и Румынии пропустить при необходимости советские войска для ведения военных действий против агрессора. Ворошилов не скроет недоумения: «Мы ведь самые элементарные условия поставили. Нам ничего не дает то, что мы просили выяснить для себя, кроме тяжелых обязанностей — подвести наши войска и драться с общим противником. Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим общим врагом!» Завершая беседу, Ворошилов несколько раз в разных формах озвучит одну и ту же мысль: «до получения ясного ответа на поставленные нами вопросы — мы работать не будем»[69].
Польское руководство, уступая давлению англо-французских союзников и менявшейся на глазах политической конъюнктуре, 23 августа примет паллиативное решение. В этот день в 15.20 в Париже получат телеграмму от своего посла в Польше, который известит французского министра иностранных дел о согласии польского правительства с тем, чтобы генерал Думенк в Москве сказал следующее: «Уверены, что в случае общих действий против немецкой агрессии сотрудничество между Польшей и СССР на технических условиях, подлежащих согласованию, не исключается (или: возможно)…»[70] Польский министр иностранных дел Ю. Бек, извещая дипломатические представительства Польши о принятом решении, подчеркнет, что его приняли, «учитывая сложившуюся в результате приезда Риббентропа в Москву новую ситуацию» и демарш французского и английского послов. Бек обратит внимание польских дипломатов на свое «категорическое заявление» о том, что он «не против этой формулировки только в целях облегчения тактики»[71]. Польское руководство, очевидно, возлагало надежды на действенность англо-французских гарантий, призванных предостеречь Германию и предотвратить военный конфликт, а в случае его возникновения — на действенную военную помощь со стороны союзников. Как выясняется, ни британское, ни французское военное командование не планировали военных действий в случае нападения Германии на Польшу[72]. Это подтвердится и событиями, развернувшимися после 3 сентября 1939 г., получившими название «странной войны».
Французский посол в Москве 23 августа перешлет своему министру иностранных дел телеграмму, направленную им в Варшаву. В ней он констатирует: «…эта уступка происходит слишком поздно. Кроме того, она недостаточна, поскольку она не позволяет сослаться на решение самого польского правительства»[73].
Советско-германский договор о ненападении
23 августа 1939
[АВП РФ. Ф. 3а. Оп. 1. П. 18. Д. 243. Подписи — автографы В. М. Молотова и И. фон Риббентропа]
Министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп подписывает советско-германский договор о ненападении
23 августа 1939
[Из открытых источников]
Сталин отредактирует интервью Ворошилова «Известиям», подводя итог англо-франко-советским переговорам: «Ввиду вскрывшихся серьезных разногласий переговоры прерваны. Военные миссии выехали из Москвы обратно». Была названа и причина: «Советская военная миссия считала, что СССР, не имеющий общей границы с агрессором, может оказать помощь Франции, Англии, Польше лишь при условии пропуска его войск через польскую территорию, ибо не существует других путей… Несмотря на очевидность правильности такой позиции, французская и английская военные миссии не согласились с такой позицией… а польское правительство открыто заявило, что оно не нуждается и не примет военной помощи от СССР. Это обстоятельство сделало невозможным военное сотрудничество СССР и этих стран. В этом основа разногласий»[74].
В тот же день, 23 августа, в Москве Молотовым и Риббентропом будут подписаны договор между СССР и Германией о ненападении, а также секретный дополнительный протокол к нему.
Сталин лично отредактирует его проект[75]. В соответствии с секретным дополнительным протоколом к пакту Германия и СССР произведут разграничение между собой сфер интересов «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства», и «областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва)»[76].
Секретный дополнительный протокол о границе сфер интересов Германии и СССР с приложением разъяснения
23 августа 1939
[АВП РФ. Ф. 3а. Оп. 1. П. 18. Д. 243. Л. 3–10]
В ночь с 23 на 24 августа состоялась продолжительная беседа Сталина и Молотова с Риббентропом, содержание которой известно по немецкой записи. Разговор начался с обсуждения дальневосточного театра. Риббентроп предложил «способствовать улаживанию противоречий между Советским Союзом и Японией». Сталин сочтет содействие Германии полезным, но, скажет он, ему бы не хотелось, «чтобы у японцев возникло впечатление, что инициатива к тому исходит от Советского Союза». Внимание собеседника советский вождь акцентирует на том, что терпение СССР «в отношении японских провокаций имеет… границы. Если Япония хочет войны, она может ее иметь. Советский Союз не боится ее и к ней готов. Желает Япония мира — тем лучше!» В отличие от Молотова, несколько ранее проявлявшего, как мы видели, заинтересованность в германском посредничестве в урегулировании советско-японских отношений, к моменту беседы с Риббентропом Сталин уже мог демонстрировать куда меньший интерес, поскольку 20-го началось советское наступление в районе Халхин-Гола, на которое Сталин возлагал, и небезосновательно, большие надежды.
Сталина будет интересовать вопрос о дальнейших намерениях Италии. «Нет ли у Италии помимо аннексии Албании дальнейших претензий — может быть, на греческую территорию?» — спросит он. Риббентроп уйдет от ответа на этот вопрос, ограничившись сообщением о том, что Албания нужна была Италии по стратегическим причинам.
Собеседники сойдутся во мнениях, оценивая политику Турции. Сталин и Молотов скажут, что «Советский Союз тоже проделал плохой опыт с шаткой турецкой политикой».
Советские руководители сочтут возможным затронуть вопрос британо-советских отношений, отозвавшись «отрицательным образом об английской военной миссии в Москве, которая так и не сказала Советскому правительству, чего же она, собственно, хочет». Риббентроп ответит откровенностью на откровенность и обратит внимание собеседников на то, что «Англия постоянно предпринимала попытки, и делает это вновь, помешать развитию хороших отношений между Германией и Советским Союзом», и «доверительно» сообщит, «что на днях Англия проделала новый зондаж».
И. В. Сталин и И. фон Риббентроп после подписания советско-германского договора о ненападении
23 августа 1939
[РГАКФД. Оп. 1. Ал. 2649. Сн. 2]
В отношении Франции стороны обменяются оценками ее военных возможностей. Сталин ограничит свои рассуждения констатацией, «что Франция все-таки имеет значительную армию». Риббентроп, со своей стороны, укажет «на численную неполноценность Франции» и заметит, что, «если Франция хочет вести войну с Германией, она при всех обстоятельствах будет побеждена».
Риббентроп постарается развеять подозрения советской стороны в отношении Антикоминтерновского пакта, заметив, что он «в основе направлен не против Советского Союза, а против западных демократий». Спорить с этим утверждением Сталин не станет, но и солидаризироваться не поспешит. Он лишь заметит, что «Антикоминтерновский пакт в самом деле напугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев». Комментировать якобы берлинскую остроту, приведенную Риббентропом, что «Сталин еще сам присоединится к Антикоминтерновскому пакту», Сталин тоже не станет[77].
Характерно, что судьба Польши или намерения сторон в отношении нее в ходе этой беседы прямо не обсуждались. Риббентроп ограничился сообщением о «возмущении» в Германии против Польши и заключением, что «немецкий народ не позволит продолжать польские провокации». Сталин сочтет за лучшее не реагировать на этот пассаж. Намерения Гитлера в отношении Польши и так были достаточно ясны, согласно сообщениям многих источников, включая официальные германские, и подтверждены письмом Гитлера от 21 августа. В нем он писал: «Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний»[78]. Намерения эти, правда, предстояло еще реализовать…
Завершение беседы носило неформальный характер. Стороны обменяются тостами за пакт о ненападении, новую эру в германо-советских отношениях, за здоровье руководителей двух государств и др. Как зафиксирует протокольная запись, в ходе беседы Сталин предложил тост за фюрера со следующими словами: «Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье»[79]. Вопрос о том, за чье здоровье поднял тост хитроумный советский вождь, до сих пор является предметом споров.
«Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии». Приобретения и потери нового внешнеполитического курса
Обнародование факта подписания советско-германского пакта в европейских столицах вызовет бурную и в основном отрицательную реакцию. Показательным, однако, представляется мнение давнего неприятеля Советской России — бывшего премьер-министра Великобритании Ллойд Джорджа. Пригласив к себе совпосла Майского, он откровенно выскажет ему свое мнение о происходящем. «Старик встревожен, — зафиксирует Майский, — но нас вполне понимает. Он мне прямо сказал: „Я этого давно ожидал. Я еще удивляюсь вашему терпению. Как вы могли так долго разговаривать с этим правительством… Пока Чемберлен стоит во главе, никакого `мирного фронта` не будет“»[80]. Об этой реакции влиятельного представителя британского истеблишмента Майский уведомит Москву одной из своих шифровок[81].
Еще более категоричным в своих оценках происшедшего был Черчилль, несколько позднее написавший: «Невозможно сказать, кому он [пакт] внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав… Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской дипломатии за несколько лет». Признает Черчилль и обоснованность стремления Сталина улучшить стратегические позиции в преддверии надвигавшейся войны с Германией: «Им [Советам] нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной»[82]. Этот развернутый анализ, сделанный Черчиллем много позднее, полностью корреспондирует, как мы увидим, с оценкой, данной им советской геостратегии в одном из первых писем Сталину вскоре после вторжения вермахта в пределы СССР 22 июня 1941 г.
Бурную реакцию подписание пакта вызовет в Токио, проводившем в это самое время пробу сил на Халхин-Голе. Японский союзник даже не будет уведомлен Берлином о предстоящем подписании пакта о ненападении. Вслед за разразившимся политическим скандалом последуют отставка правительства и известное охлаждение в отношениях Японии и Германии.
Так что решение Сталина стало зримым проявлением так называемой Realpolitik (реальной политики). На сближение с Гитлером Сталина принудят пойти все более выявлявшаяся невозможность договориться с будущими союзниками по антигитлеровской коалиции[83] и поиск наиболее стратегически выгодных, с его точки зрения, геополитических решений. Нелишне будет напомнить и о том, что в те дни, когда в Москве советские руководители решали вопрос, какая из двух внешнеполитических комбинаций в наибольшей мере соответствует интересам СССР и устремлениям его лидеров, на Дальнем Востоке продолжался военный конфликт с участием Советского Союза и Японии. Причем в июне 1939 г. «свобода рук» Японии в Китае, то есть де-факто ее территориальные приобретения, будет подтверждена британо-японским соглашением. В обмен на это признание Япония, со своей стороны, обязывалась не ограничивать в Китае британские интересы. Вопрос обеспечения безопасности на западных рубежах страны не мог не приобретать в этих условиях все большей значимости. При этом соглашение с Германией сулило большие стратегические выгоды, и это соображение в значительной мере двигало Сталиным.
Весомость гарантий Польше со стороны Великобритании и Франции не могла не оцениваться сквозь призму таких же, но не реализованных гарантий, данных ранее Австрии и Чехословакии. Их вступление в войну против Германии было вероятным, но не запрограммированным. Не исключая и такой вариант развития событий, советский руководитель стремился сохранять нейтралитет.
Едва ли не единственным, но важным отличием советско-германского пакта от других ему подобных было отсутствие в этом документе традиционной (в том числе и для аналогичных советских договоров) оговорки, что договор теряет силу в случае агрессии одной из сторон против третьего государства. Агрессивные устремления Германии у советского руководства, судя по всему, сомнений не вызывали, но они не должны были препятствовать достижению целей советской внешней политики.
Следует при этом разделять сам пакт, являвшийся одним из многих аналогичных международно-правовых документов, подписанных европейскими странами между собой и с гитлеровской Германией, и секретный протокол к нему, текстом которого стороны поделили «сферы интересов» в Восточной Европе. Сами по себе секретные соглашения также не были из ряда вон выходящим явлением. Читатель, как надеется автор, помнит, что двадцатью годами ранее в преддверии польско-советской войны секретное военное соглашение, предусматривавшее территориальный раздел украинских территорий, подписали между собой Пилсудский и Петлюра. Важно подчеркнуть, что германо-советский секретный протокол не содержит положений, обязывающих стороны к определенным действиям по разделу территорий или предоставляющих друг другу те или иные гарантии в случае таких действий[84]. Общие договоренности не были конкретизированы, они относилось к категории так называемых эвентуальностей, то есть событий или действий, возможных при благоприятствующих обстоятельствах. Поэтому анализировать имеет смысл не столько сам международно-правовой акт, подписанный в Москве, сколько действия всех сторон, последовавшие затем, и международный контекст. Именно события на международной арене сделают возможной реализацию советско-германских эвентуальностей. Действия Гитлера в отношении Польши к моменту подписания пакта уже были предопределены принятым много ранее планом «Вайс» и решением Гитлера от 12 августа начать сосредоточение и развертывание сил вермахта для операции против Польши, начало которой было назначено на 26 августа[85]. Сталину же еще только предстояло разработать практические шаги по реализации достигнутых договоренностей в контексте быстро меняющейся внешнеполитической обстановки и с учетом происходивших изменений.
Важным для понимания логики Сталина является один из моментов советского военного планирования 1920–1930-х гг., на который мы ранее не обращали внимания читателя. Начиная с 1925 г. в случае возникновения войны на западе эвакуация столицы Советской Белоруссии Минска считалась неизбежной и предусматривалась на 8-е сутки мобилизации. Перспектива отодвинуть эту угрозу во времени и пространстве не могла не привлекать внимания Сталина в качестве важнейшей цели политики обеспечения безопасности. В угрожаемых зонах в непосредственной близости от западной границы находились Ленинград и Одесса. Воссоединение белорусских и украинских земель также представлялось значимой политической задачей. Как ни пафосно звучит эта последняя формула, сбрасывать со счетов такого рода доводы не стоит. Для советского руководства имели определенное значение и соображения исторической справедливости. Эти соображения только подкреплялись «этнографическим принципом» территориального размежевания в Европе, который был положен лидерами Антанты в основу создания национальных государств после развала континентальных империй в результате Первой мировой войны.
Сталин не был ни первым, ни единственным, кто решил поучаствовать в территориальном переустройстве мира в 1930-е гг. Процесс передела территорий в Европе был санкционирован в рамках Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Решения, принятые в этой сфере в связи с созданием национальных государств, на практике оказались далекими от провозглашенного этнографического принципа, формально положенного в основу государственного строительства. Это и запустило реваншистские устремления политических элит целого ряда государств Центральной и Восточной Европы, примеры которых читатель мог видеть на предшествующих страницах книги. Перекройка границ, несмотря на декларации Лиги Наций, к моменту подписания советско-германского пакта стала скорее нормой, чем исключением из нее. И пакт не станет финальной страницей в этой истории.
Эти и другие соображения, судя по всему, являлись для Сталина достаточным основанием принять решение о подписании секретного протокола об эвентуальном разделе сфер влияния в Восточной Европе, с тем чтобы затем теми или иными практическими шагами реализовать заложенный в них потенциал.
Решение Сталина вмешаться в запущенный не им территориальный передел Восточной Европы, несомненно, базировалось на успехах, достигнутых советским оборонно-промышленным комплексом. Выросшая численно Красная армия была перевооружена, причем количественные показатели основных средств вооруженной борьбы возросли настолько, что превзошли аналогичные показатели большинства европейских государств. В современной литературе выдвинут тезис о фундаментальной рассогласованности военно-стратегического планирования и внешней политики этого периода как об одном из важных факторов «постигшей СССР катастрофы»[86]. Если у нас действительно есть определенные основания говорить о некоторой (отнюдь не фундаментальной) рассогласованности применительно к периоду 1920-х — начала 1930-х гг., то о второй половине 1930-х рассуждать таким образом не приходится. В 1936 г. Сталин решает отказаться от политики невмешательства в гражданскую войну в Испании, именно опираясь на новые военно-технические возможности, приобретенные Советским Союзом к этому времени. Начиная с 1939 г. внешняя политика Сталина не просто увязана с военно-стратегическим планированием, они практически сливаются воедино. И «польский поход» в сентябре 1939 г., и давление на Финляндию (завершившееся военным конфликтом), на государства Прибалтики и Румынию в 1939–1940 гг. (разрешившееся политическими мерами) в основе своей имели кратно возросшую военную силу или угрозу ее применения.
Однако новые территории, инкорпорированные в конечном итоге в состав СССР с использованием такого рода инструментов, в большинстве своем не станут значимым фактором обеспечения безопасности, как рассчитывал Сталин. Минск падет даже не на восьмой, а на шестой день войны с германской коалицией. Тактический выигрыш, в результате которого Союз ССР приобретет территории на Западе, таким образом, обернется оперативным, выражаясь языком военных, провалом на театре военных действий уже в ближайшем будущем и едва не приведет к стратегическому поражению. В послевоенный период население большей части таких территорий станет генератором центробежных тенденций, послуживших одним из факторов развала Союза ССР, созданного с таким напряжением усилий.
Вопрос о том, не являлись ли внешнеполитические решения Сталина не до конца просчитанными в контексте последовавших затем событий, автор предоставляет читателю возможность обдумать самостоятельно. Дальнейшее повествование, как надеется автор, даст читателю дополнительную пищу для размышлений.
Вторая мировая война, согласно общепринятому сегодня взгляду, начнется 1 сентября 1939 г. вторжением вермахта в Польшу. Для современников события, развернувшиеся вслед за этим, долгое время оставались «европейской», а не мировой войной. Как мы видели, мнение Сталина по этому поводу было иным. Новая империалистическая война глобального размаха, согласно публично высказанной им оценке, приводившейся выше, началась много ранее. Эта оценка не включала прямую квалификацию развернувшейся войны как мировой, но данные Сталиным качественные оценки указывали именно на это. «Европейская» война при этом подходе приобретала черты очередной фазы глобального кризиса или, точнее, еще одного его очага. Вторая империалистическая война, как она именовалась начиная с 1938 г. в советских публикациях на эту тему, с точки зрения советского руководства, представляла собой множество локальных военных конфликтов, грозивших слиться воедино.
Решение о нападении на Польшу, как известно, было принято Гитлером 3 апреля 1939 г. (план «Вайс», Fall Weiß), т. е. задолго до описываемых событий. Тогда польское правительство, полагаясь на гарантии Великобритании и Франции, отказалось удовлетворить претензии Германии в отношении передачи ей Данцига и Данцигского коридора[87]. В первой половине дня 23 августа, в то время как Риббентроп еще летел в Москву, Гитлер отдал приказ о вторжении в Польшу, которое намечалось осуществить в 4.30 утра 26 августа[88]. Соглашение с Союзом ССР не стало для Гитлера решающим фактором для начала войны, но «всего лишь» обеспечило благоприятные условия реализации его экспансионистских устремлений. Отсутствие договоренностей с Москвой вряд ли могло остановить запущенную военную машину вермахта. Препятствием для германской экспансии мог стать не только британо-франко-советский союз, суливший Германии войну на два фронта, все «прелести» которой она имела возможность испытать в ходе Первой мировой войны. Активные зондажи, продолжавшиеся после 23 августа западными столицами[89], подтверждают, что пакт и секретный протокол к нему являлись одним из важных, но вряд ли решающим фактором последующих событий. История могла пойти иначе, продемонстрируй англо-французские союзники больше жесткости в переговорах с Берлином, а польское руководство — политической гибкости и готовности сражаться до конца. Англия и Франция продолжат поиск очередного компромисса с Германией, что уверит Гитлера в правильности принятого решения о нападении на Польшу. Подписание 25 августа Великобританией и Польшей договора о взаимопомощи заставит Гитлера взять паузу и перенести дату нападения с 26 августа на 1 сентября. Убедившись за эти дни в ходе состоявшихся зондажей в том, что Англия и Франция по-прежнему стремятся к компромиссу и, кажется, всерьез воевать не намерены, он отдаст приказ о вторжении.
В ответ на вторжение Великобритания и Франция объявят войну Германии. Это произойдет 3 сентября. На своем первом этапе (3 сентября 1939 г. — 10 мая 1940 г.) эта война получит название «странной» (Phoney War), поскольку полномасштабных военных действий против Германии на континенте так и не будет открыто. Они ограничатся боями локального значения на франко-германской границе. Долгое время начавшаяся война будет именоваться европейской, а после молниеносного разгрома Германией Франции в 1940 г. — англо-германской войной. Этот период стратегической паузы будет сполна использован руководством нацистской Германии, которое успешно проведет польскую кампанию, осуществит захват Дании и Норвегии, подготовит вторжение во Францию.
Георгий Михайлович Димитров
1930-е
[РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 271]
Андрей Александрович Жданов
1940-е
[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 1008. Л. 245]
Подготавливая в начале сентября 1939 г. проект директивы для Коммунистического Интернационала, председатель Исполкома Коминтерна Г. Димитров попросит Сталина разъяснить ситуацию, сложившуюся после нападения Германии на Польшу. Их встреча состоится 7 сентября в присутствии наркома иностранных дел В. М. Молотова и секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова.
Комментарии Сталина, которые Димитров зафиксирует в виде тезисов в своих дневниковых записях, многое разъясняют в позиции и политических решениях советского лидера.
«Война идет, — скажет Сталин, — между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.).
— За передел мира, за господство над миром!
— Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга.
— Неплохо, если руками Германии было [бы] расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии).
— Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему…
— Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались».
Сталин в ходе этого разговора признает: «Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии».
Услышат собравшиеся в кабинете Сталина и его оценку так неудачно завершившихся советско-англо-французских переговоров. Их Сталин оценит так:
«Мы предпочитали соглашение с так называемыми демокр[атическими] странами и поэтому вели переговоры.
— Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить!
— Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше — ничего не получая».
Крайне враждебно в ходе этой встречи Сталин выскажется о Польше, то ли готовя собравшихся к уже вызревшим у него решениям, то ли убеждая самого себя в правильности своих наметок:
«— Польское государство раньше (в истории) было нац[иональное] государство. Поэтому революционеры защищали его против раздела и порабощения.
— Теперь — фашистское государство угнетает украинцев, белорусов и т. д.
— Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше!
— Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространили социалистич[ескую] систему на новые территории и население».
Радикальному пересмотру подвергнутся и установки, которыми теперь предстояло руководствоваться компартиям в условиях «европейской войны», начавшейся, по мнению Сталина, после того как Англия и Франция объявили войну Германии:
«— Коммунисты капиталистических стран должны выступить решительно против своих правительств, против войны.
— До войны противопоставление фашизму демократического режима было совершенно правильно.
— Во время войны между империалистическими державами это уже неправильно.
— Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл».
Из этих тезисов проистекали новые обязанности компартий зарубежных стран:
«— Стоять сегодня на позиции вчерашнего дня (единый нар[одный] фронт, единство нации) — значит скатываться на позиции буржуазии.
— Этот лозунг снимается…
Надо сказать рабочему классу:
— Война идет за господство над миром.
— Воюют хозяева капиталистических стран за свои империалистические интересы.
— Эта война ничего не дает рабочим, трудящимся, кроме страданий и лишений.
— Выступить решительно против войны и ее виновников».
Необходимо заготовить и опубликовать тезисы Президиума ИККИ, распорядится в заключение Сталин[90].
В полном соответствии с этими указаниями будет подготовлена соответствующая директива компартиям об отношении к начавшейся войне, разосланная «на места» уже 8 сентября[91].
17 октября Димитров представит Сталину текст своей статьи «Война и рабочий класс», подготовленной с целью пропаганды новых установок. 25 октября в присутствии Жданова Сталин выскажет свои замечания, которые Димитров, разумеется, учтет. Статья будет исправлена, представлена Жданову, одобрена и только после этого опубликована[92].
Новый курс Сталина очень скоро вызовет волну неприятия в международном левом движении, которая выразится в словах одного из лидеров германской компартии, адресованных Сталину: «Предатель — ты, Сталин!»[93] Однако и коммунистическое движение в целом, и Коминтерн в том числе останутся под контролем Москвы и станут важнейшим инструментом советской внешней политики и проводником влияния в среде западной левой интеллигенции, а также инфраструктурой для сбора разведывательной информации.
Директива секретариата Исполкома Коминтерна компартиям об отношении к начавшейся войне
8 сентября 1939
[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 1292. Л. 47–48. Правка и подпись — автограф Г. Димитрова]
«Германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами». Политическое и экономическое взаимодействие СССР и Германии во 2-й пол. 1939 — 1-й пол. 1940 г
Соображения, высказанные в ходе разговора с Димитровым, очень скоро начнут воплощаться не только в политике Коминтерна. Сталин решит реализовать возможности раздела сфер влияния, зафиксированные в секретном протоколе к договору о ненападении. Выждав довольно продолжительное время, убедившись в разгроме Польши и отсутствии активных военных действий со стороны Англии и Франции, Сталин предпримет решительные шаги. 17 сентября советские войска вступят на территорию так называемых восточных кресов Польши. В публичной сфере это решение советским руководством будет мотивироваться тем, что польское правительство покинуло страну, а это давало основания сделать вывод о распаде польского государства. Так и будет прямо заявлено в ноте советского правительства, врученной утром 17 сентября 1939 г. послу Польши в СССР: «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей… Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии… перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Белоруссии, Западной Украины»[94]. В тот же день советские войска, уже завершившие развертывание, вступят на территорию Польши и займут Западную Украину и Западную Белоруссию в примерном соответствии с так называемой линией Керзона, то есть «этнографической границей» между ареалами расселения поляков, с одной стороны, украинцев и белорусов — с другой. «Если бы мы не вышли навстречу немцам в 1939 году, они заняли бы всю Польшу до границы», — такое объяснение действий советского правительства несколько десятилетий спустя предложит Молотов[95].
Иоахим фон Риббентроп
1940-е
[Из открытых источников]
27 сентября около 18 часов в Москву прибудет министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп. В 22 часа его примет Сталин. Их беседа в присутствии полпреда СССР в Берлине А. А. Шкварцева и посла Германии в Москве Ф. фон Шуленбурга продлится три часа.
Целью визита, как объяснит сам Риббентроп, должны были стать переговоры по трем вопросам:
«1) Дальнейшее формирование германо-советских отношений.
2) Вопрос окончательного начертания границы.
3) Проблема Прибалтики…»
Сердцевиной первого вопроса стал «английский вопрос». «Настоящий враг Германии — Англия, — заявит Риббентроп, — …и в этой сфере не только полезно тесное сотрудничество Германии с Советским Союзом, но и возможны определенные договоренности… Исходя из совместно проведенного урегулирования польского вопроса, — продолжит берлинский визитер, — Германия и Советский Союз теперь могут рассмотреть возможность сотрудничества в отношении Англии». Для начала Риббентроп предложит принять совместное заявление, «чтобы продемонстрировать перед всем миром сотрудничество между Германией и Советским Союзом и их согласие в принципиальных вопросах внешней политики».
Вернер фон дер Шуленбург
Конец 1930-х
[Из открытых источников]
Перед Сталиным со всей очевидностью замаячит перспектива втягивания в «англо-германскую» войну на стороне Германии. «Таскать каштаны из огня» Сталин не намеревался ни для одной из сторон европейского конфликта. Расписав историю отношений двух государств, Сталин заявит, что содержание декларации необходимо обдумать и обсудить: «Поэтому он, Сталин, даст свой ответ завтра». Подчеркнув, что «Советское правительство никогда не имело симпатий к Англии», Сталин похвалит Риббентропа за то, «что г-н министр в осторожной форме намекнул, что под сотрудничеством Германия не подразумевает некую военную помощь и не намерена втягивать Советский Союз в войну». «Это очень тактично и хорошо сказано, — подчеркнет Сталин и подтвердит: — Факт, что Германия в настоящее время не нуждается в чужой помощи…» Собеседникам станет ясно, что прямым участником развернувшейся на европейском континенте войны Советский Союз быть не намерен. Это подтвердит состоявшийся на следующий день обмен мнениями. В его ходе Сталин выскажет свое мнение о том, что «немецкий проект [декларации] с его указанием на империалистические цели западных держав слишком откровенен и было бы лучше те же самые мысли высказать в более замаскированной форме». Эта поправка покажется Риббентропу настолько серьезной, что ему потребуется согласовать ее с Гитлером, что он немедленно и сделает по телефону. Точно так же Сталин откажется принять немецкую формулировку предусмотренного обмена письмами об экономическом взаимодействии. Он обратит внимание на тот пункт, «где в немецком проекте указывалось о советской экономической поддержке Германии в условиях войны». Сталин и Молотов предложили переформулировать этот пункт, «указав, что Советское правительство исполнено воли всеми средствами повысить товарооборот между Германией и Советским Союзом». И эта поправка будет принята германской стороной. Сталин, как видно, делал все, чтобы избежать интерпретации отношений с Германией как союзнических. Однако, до сих пор продолжаются дебаты о том, как относиться к такого рода маневрированию: как к прикрытию фактически союзнических отношений или, наоборот, как к максимально возможному дистанцированию от подобной их интерпретации.
Так или иначе, но современники из числа официальных лиц Советский Союз стороной-участницей «европейской войны» не считали и его нейтралитет, пусть и «благожелательный» по отношению к одной из сторон конфликта, сомнению если и подвергали, то не публично. Никакой дипломатической изоляции СССР, как иногда об этом говорят, не последовало.
По второму пункту повестки, привезенной Риббентропом из Берлина, касавшемуся «окончательного начертания границы», он подтвердит, что «во время московских переговоров 23 августа 1939 года остался открытым план создания независимой Польши». Будучи уверенным в том, что «самостоятельная Польша была бы источником постоянных беспокойств», и предполагая, что «Советскому правительству стала ближе идея четкого раздела Польши», Риббентроп сделает умозаключение, что «германские и советские намерения и в этом вопросе идут в одинаковом направлении». Сталин повторит тезисы, сформулированные им в беседе с послом Германии в Москве Шуленбургом, состоявшейся незадолго до переговоров: «Первоначальное намерение состояло в том, чтобы оставить самостоятельную, но урезанную Польшу. Оба правительства отказались от этой идеи, понимая, что самостоятельная урезанная Польша всегда будет представлять постоянный очаг беспокойства в Европе». Сталин заговорит прямо о том, «чтобы осуществить раздел Польши», и предложит новую разграничительную линию по сравнению с тем разграничением сфер влияния, которое было согласовано 23 августа. «…Было бы лучше оставить в одних руках, именно в руках немецких, территории, этнографически принадлежащие Польше», — предложит Сталин, ограничив притязания Москвы западноукраинскими и западнобелорусскими землями из состава Польши. Он откажется при этом удовлетворить претензии немецкой стороны в отношении ряда районов, поскольку «эта территория уже обещана украинцам». «Украинцы — скажет Сталин, — чертовские националисты, и они никогда не откажутся от этой территории». Понятно, что не единственно «этнографический принцип» или представления об «исторической справедливости» двигали Сталиным. Немцам он наотрез отказался отдавать нефтеносные земли в районе Дрогобыча и Борислава. Сталин и Молотов, кроме того, займут жесткую позицию, потребовав отнесения к советской сфере интересов территорий Литвы, входивших в состав Польши, в обмен на отказ от больших по площади и населению «этнографических территорий», заселенных поляками. Настояв в конечном итоге на своем, Сталин сделает Виленский край предметом торга с литовской стороной на переговорах осенью того же 1939 г. о размещении там советских воинских контингентов. Особые отношения с Литовской республикой, на которые мы уже обращали внимание читателя, выразятся в передаче Литве ее нынешней столицы Вильно (Вильнюса) и прилегающих территорий.
По третьему — «прибалтийскому» — пункту переговоров Риббентроп заявит, что Германия, которая «в настоящее время находится в состоянии войны… приветствовала бы постепенное решение прибалтийского вопроса». Германская сторона запросит, «как и когда» советское правительство «собирается решить весь комплекс этих вопросов». В решении этих вопросов, подчеркнет Риббентроп, «советское правительство ожидает с нашей стороны ясного согласия с его намерениями». Сталин, не намеревавшийся ни у кого испрашивать согласия, тут же поправит берлинского визитера: «Мы ожидаем доброжелательного отношения». Он проинформирует Риббентропа о ходе переговоров с Эстонией, которой было предложено подписать пакт о взаимной помощи сроком на 10 лет, предоставлении баз для военных кораблей и военно-воздушных сил. «Эстония уже дала на это свое согласие», — подведет итог советский лидер. На вопрос, не предполагает ли советское правительство осуществить «медленное проникновение в Эстонию, а возможно, и в Латвию», Сталин ответил положительно, оговорившись, что «временно будет оставлена нынешняя правительственная система». Что касается Латвии, то Сталин сообщил о намерении сделать ей аналогичные предложения: «Если же Латвия будет противодействовать предложению пакта о взаимопомощи на таких же условиях, как и Эстония, то Советская армия в самый короткий срок „расправится“ с Латвией». В отношении Литвы Сталин в конце разговора выразится яснее, чем в его начале, сказав, что «Советский Союз включит в свой состав Литву в том случае, если будет достигнуто соответствующее соглашение с Германией об „обмене“ территорией»[96].
Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией
28 сентября 1939
[АВП РФ. Ф. 3а. Оп. 1. П. 18. Д. 246. Подписи — автографы В. М. Молотова и И. фон Риббентропа]
Нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов и министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп на подписании германо-советского договора о дружбе и границе
28 сентября 1939
[РГАКФД. № 0–292874]
В. М. Молотов подписывает германо-советский договор о дружбе и границе
28 сентября 1939
[РГАКФД. № 0–292876]
28 сентября переговоры продолжатся. Риббентроп озвучит полученное из Берлина согласие на раздел Польши по предложенному Сталиным плану. С участием начальника советского Генштаба Б. М. Шапошникова, явившегося «с обширным картографическим материалом», начнется практическая работа по разграничению непосредственно на картах. Вслед за решением вопроса о разделе Польши, который, как мог убедиться читатель, решался не 23 августа, а 27–28 сентября, Риббентроп заявит о необходимости развивать торговые отношения, в связи с чем предложит обменяться письмами соответствующего содержания. Сталин согласится и с идеей обмена письмами, и с пожеланиями «дать Германии желаемые облегчения» в вопросах о транзите товарных потоков через территорию СССР и о предоставлении ремонтных баз Мурманска для ремонта немецких подводных лодок и вспомогательных крейсеров. Обсуждаться будут также вновь прибалтийский, турецкий вопросы, возникнет и тема Бессарабии[97]. Ко всем этим сюжетам мы еще будем обращаться на страницах этой книги. Переговоры завершатся в 17.40, вслед за этим в Кремле состоится званый ужин, проходивший «в очень непринужденной и дружественной атмосфере, которая особенно улучшилась после того, как хозяева в ходе ужина провозгласили многочисленные, в том числе забавные, тосты в честь каждого из присутствовавших гостей». После ужина немецкая делегация посетит балетное представление в Большом театре, а затем вернется в Кремль для завершения переговоров. В час ночи «было продолжено совещание, закончившееся около пяти часов утра подписанием» «Договора о дружбе и границах между СССР и Германией»[98] и ряда других документов. Как и 23 августа, договор по итогам переговоров подписали Молотов и Риббентроп.
Итак, Советский Союз в территориальном разграничении решил остановиться именно на «линии Керзона», рекомендованной Польше союзными державами в 1919 г. в качестве ее восточной границы. Это решение, вероятно, станет одним из факторов, который оставит открытым окно возможностей для продолжения взаимоотношений с западными державами. Заняв территории Западной Украины и Западной Белоруссии, советские власти интернируют польских военных, представителей польской администрации. В марте 1940 г. нарком внутренних дел Л. П. Берия направит Сталину записку с предложением о применении высшей меры наказания — расстрела — к «бывшим офицерам, чиновникам, помещикам, полицейским, жандармам, осадникам и разведчикам» в количестве 25 700 чел. «За» — наложит резолюцию Сталин, следом за ним завизируют этот документ Ворошилов, Молотов, Микоян; Калинин и Каганович проголосуют «за» телефонным опросом[99]. Вопрос о судьбе интернированных польских военных и гражданских лиц на десятилетия станет важным фактором международных отношений, не говоря уже о двусторонних[100].
Впрочем, до принятия этих решений предстояло пройти еще большую дистанцию. А пока Великобритания и Франция не сочтут действия СССР достаточным основанием для разрыва дипломатических отношений. Более того, разгром Польши и новые советско-германские договоренности парадоксальным образом повлияли в положительную сторону на отношения англо-французских союзников с Москвой. Советский посол в Лондоне И. М. Майский запишет: «На протяжении октября и ноября я стал чем-то вроде богатой невесты, за которой все ухаживают. Кольцо холодной вражды, которое окружало наше посольство, разомкнулось и постепенно сошло на нет»[101].
Одним из результатов переговоров между Германией и СССР в сентябре 1939 г. станет активизация их экономических отношений. Экономическое сотрудничество Советской России с Германией, как мы видели, началось еще в 1922 г. после подписания в Рапалло советско-германского договора и активно развивалось в течение 1920-х — начала 1930-х гг.[102] Своего пика торговый оборот достигнет в 1931 г., когда он составит 2 365 млн руб.[103] После прихода нацистов к власти «натянутость в политических отношениях» — как было сказано в одном из советских документов — приведет к тому, что торговый оборот станет падать. Если в 1935 г. Германия все еще будет занимать первое место во внешней торговле СССР, то по итогам 1938 г. она отойдет на пятое место после США, Англии, Бельгии и Голландии. За шесть месяцев 1939 г. торговый оборот между Германией и СССР составит всего 45,5 млн руб.[104] С 1938 г. начнутся переговоры между СССР и Германией по торгово-кредитным вопросам, направленные к расширению торговли. Эти переговоры будут завершены 19 августа 1939 г., когда в Берлине, как уже рассказывалось, было подписано торгово-кредитное соглашение. Им предусматривалось предоставление Германией СССР кредита в размере 200 млн германских марок сроком на семь лет из 5 % для закупки германских товаров в течение двух лет с момента подписания соглашения. Соглашение также предусматривало поставку Советским Союзом товаров Германии в течение тех же двух лет на сумму 180 млн германских марок [105].
Докладная записка наркома внутренних дел Л. П. Берии И. В. Сталину о применении высшей меры наказания к бывшим польским офицерам, чиновникам, помещикам, полицейским, разведчикам, жандармам, осадникам и тюремщикам, заключенным в лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии
5 марта 1940
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 621. Л. 130–133. Подписи — автографы Л. П. Берии, И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова, В. М. Молотова и А. И. Микояна]
Продолжая эту линию, 28 сентября Молотов и Риббентроп по результатам обмена письмами изъявят «желание расширить экономические отношения между странами». 8 октября в Москву прибыла Экономическая делегация Германии, которая будет работать в Москве в течение нескольких месяцев, встречаясь и обсуждая вопросы экономического сотрудничества с целым рядом руководителей советских наркоматов. Главным переговорщиком с советской стороны станет нарком внешней торговли А. И. Микоян.
Советское руководство, настаивая на своем нейтральном статусе в разворачивавшейся «европейской войне», тем не менее, сочтет возможным и необходимым обозначить свое отношение к ее участникам, дав им публичные оценки, возможно, для того чтобы поспособствовать успешному ходу экономических переговоров. 31 октября 1939 г. Молотов, выступая на заседании Верховного Совета СССР, скажет: «Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира… Опасения за потерю мирового господства диктуют правящим кругам Англии и Франции политику разжигания войны против Германии…»[106] 30 ноября в интервью газете «Правда» эту же инвективу в адрес англо-французских союзников вновь воспроизведет теперь уже непосредственно Сталин. Он заявит, что «не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну»[107].
Дальше деклараций, свидетельствующих не более (но и не менее) чем о прогерманском характере советского нейтралитета, дело, однако, не зайдет. Сталин, судя по всему, не намеревался заколачивать окно возможностей для переговоров с Западом.
В декабре 1939 г. Сталин подведет итоги этого раунда в международных отношениях. Отвечая на поздравление с 60-летием, он напишет Риббентропу: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной»[108].
Советско-германские переговоры по хозяйственным вопросам, начавшиеся осенью того года и завершившиеся в первой декаде февраля 1940-го, о которых мы упомянули выше, станут для советского руководства завершением «длинного» перенасыщенного событиями 1939 года.
В новогоднюю ночь с 31 декабря 1939 г. на 1 января 1940 г. членов Экономической делегации Германии на переговорах в Москве во главе с главным экономическим экспертом МИД Германии К. Риттером примут в Кремле Сталин и Молотов. Эта встреча носила не праздничный, а сугубо деловой характер. Сталин выступит главным спикером практически по всем обсуждавшимся вопросам, продемонстрировав владение в деталях текущей ситуацией на советско-германских переговорах и намерение жестко отстаивать советские интересы. Сталин, стремясь повысить советские акции, станет последовательно настаивать на том, что со стороны СССР торговый оборот, о котором договаривались стороны, не является «простым коммерческим оборотом», а является помощью Германии, поскольку поставляемые ей товары, например, «хлеб можно было бы продать вне Германии на золото». Столь же настойчиво Сталин будет проводить мысль о необходимости сбалансировать суммы советских и германских поставок. На возражения Риттера Сталин ответит, что советская сторона не обязывалась давать Германии кредит: «Факт же немедленной поставки сырья Германии и продолжительное время для поставки оборудования в СССР из Германии означает на деле кредит… Поэтому советская сторона сегодня сократила поставки…»[109]
29 января Сталин и Молотов вновь примут Риттера, который расскажет об итогах поездки в Берлин, состоявшейся для согласования советских заказов. Их перечень позволяет объяснить то пристальное внимание, которое Сталин уделял ходу переговоров. Из десяти пунктов, по которым «отчитается» Риттер, восемь составят различные виды вооружений и оборудования для их производства. Кроме того, Сталина и принявшего участие во встрече Микояна интересовали вопросы, связанные с поставкой крейсера «Лютцов». Конечно, номенклатура поставок из Германии не сводилась к предметам вооружения. Советская сторона ожидала следующих поставок: «броня, авиация, крейсер, металлы, уголь, трубы, на 250 млн промышленного оборудования». Однако Сталина интересовали прежде всего военная техника и оборудование для ее производства, все остальное он оставил в ведении Микояна. И, конечно, вопросы согласования принципов взаимодействия Сталин так же оставил за собой. И в этот раз он будет настаивать на необходимости «соблюсти только баланс»: «На сколько советская сторона поставляет товаров, на столько же должна получить товаров из Германии. Новое заключаемое соглашение должно быть заключено на основе клиринга, а не на основе кредита…» Советский руководитель позволит себе резкость, призванную, судя по всему, усилить содержательную аргументацию. Сталин посоветует Риттеру не считать русских дураками: «В Западной Европе считали русских медведями, у которых плохо работает голова. Все, кто держался такого мнения, ошибались. Русские не глупее других. Советская сторона знает, что Германия нигде сейчас не покупает зерно, нефть, руду, хлопок на марки, а платит за это валюту. Какая польза Советскому Союзу держать замороженные марки в банках…» Он хочет, добавит Сталин, «чтобы Риттер оценил это и признал это за экономическую помощь» [110].
8 февраля Сталин и Молотов в третий раз примут Риттера. На этот раз Сталин сочтет возможным пойти на некоторые уступки, прямо сославшись на полученное им письмо Риббентропа, которое «меняет несколько положение, и советская сторона не может не считаться с ним». Сталин согласится заключить один договор, а не два, как предполагалось ранее, таким образом, что «советская сторона поставляет сырье в сумме 640–660 млн марок в течение 18 месяцев, а германская сторона компенсирует эту сумму своими поставками в течение 2 лет и 8 месяцев». Таким образом, под давлением со стороны германского политического тяжеловеса Сталин сочтет целесообразным отступить от принципов взаимодействия, на которых он так упорно настаивал в предшествующий период[111]. Что повлияло на изменение позиции Сталина, остается в области догадок. Во всех трех встречах приняли участие наркомы А. И. Микоян и И. Ф. Тевосян, которые включались в общий разговор лишь с отдельными репликами. Всю партию вел непосредственно Сталин. Стороны договорятся о скорейшем подписании хозяйственного соглашения, что и будет сделано 11 февраля.
С этого момента вплоть до 22 июня 1941 г. между СССР и Германией будут иметь место активные торговые операции, а Германия займет второе место после США во внешнеторговом обороте СССР. Отношения Советского Союза с Германией в этот момент достигнут, пожалуй, своей верхней точки. Политические события на международной арене очень скоро обозначат нисходящую линию этого многостороннего взаимодействия.
«…Вы исходите из мирной обстановки, а надо исходить из худшей». Прибалтика в военно-политическом планировании советского руководства осенью 1939 г
«Наиболее вероятным плацдармом для развертывания экспедиционных войск Германии будет территория Финляндии и Эстонии», — так в «Записке по плану действий Северо-Западного фронта» на случай войны от 19 апреля 1939 г. советское военное командование оценивало геостратегические риски, исходившие со стороны Прибалтийских государств[112]. Таким же образом оценивались военные угрозы, исходившие с северо-запада, и в других аналогичных планах военного руководства Союза ССР. Удивляться подобным оценкам вряд ли приходится. В годы Гражданской войны Прибалтика дважды становилась плацдармом наступления на Петроград. В 1918 г. такое наступление осуществят части рейхсвера, оккупировавшие к тому времени бывшие прибалтийские губернии России, а в 1919 г. ту же попытку предприняли белогвардейская армия генерала Юденича и союзные им эстонские войска при поддержке британской военной миссии. Так что территория Прибалтийских государств советским политико-военным руководством всегда рассматривалась как плацдарм, с которого может начаться военное вторжение на территорию СССР. Государства-лимитрофы при этом рассматривались либо как нейтральные (в лучшем случае), либо как участники антисоветских коалиций. Не будем забывать и о том, что дождь территориальных щедростей молодого большевистского правительства после Гражданской войны пролился и на балтийские государства. Эстония получила исконно русские территории в Печорах, Изборске и на правобережье реки Наровы, Латвия — русский Пыталовский район. Идея восстановления в этом отношении исторической справедливости, несомненно, присутствовала в ментальной карте советского руководства.
Поэтому вслед за «польским походом» Сталин приступит к решению проблемы безопасности в ее прибалтийском измерении на основе двусторонних договоренностей. Дилемма, которая встала перед советским руководством после подписания Латвией и Эстонией пактов о ненападении с Германией 7 июня 1939-го, заключалась в том, что сохранение позиций Москвы в регионе оказывалось возможным лишь в результате войны с Германией или путем достижения соглашения с нею[113]. Дилемму эту Сталин успешно решил — договоренности с Германией об эвентуальном разделе сфер влияния состоялись. Оставалось реализовать их практически.
С 23 августа и вплоть до конца сентября Москва практически не оказывала давления на Эстонию и Латвию[114]. Наоборот, 2 сентября со стороны Эстонии последует предложение о заключении нового советско-эстонского торгового соглашения, которое было парафировано 19 сентября. Для его подписания в Москву 24 сентября приедет министр иностранных дел Эстонии К. Сельтер, которого вечером того же дня примет Молотов. Во время этой встречи советский руководитель поставит вопрос о заключении еще одного соглашения — договора о взаимной помощи, который предоставил бы Советскому Союзу право разместить на территории Эстонии свои военные базы. Причем, как отмечается в литературе, проект такого договора, к обсуждению которого скоро приступят стороны, был подготовлен эстонской стороной. Во время одной из встреч Молотов предупредит: «Прошу вас, не принуждайте нас применять силу против Эстонии». После консультаций с Таллином Сельтер 28 сентября подпишет в Москве и торговое соглашение, и договор о взаимопомощи. Сталин, завершая переговоры, почти доверительно скажет Сельтеру: «Вы правильно поступили. Иначе с вами могло бы получиться так, как с Польшей»[115].
Как только стало известно о подписании этих договоров, латвийское правительство по своей инициативе направило в Москву министра иностранных дел В. Мунтерса, в переговорах с которым примет участие Сталин. Мунтерсу, находившему все новые возражения на советские доводы, Сталин скажет: «…Вы исходите из мирной обстановки, а надо исходить из худшей… Вы полагаете, что мы хотим вас захватить. Мы могли бы это сделать прямо сейчас, но мы этого не делаем». По достижении принципиальных договоренностей Сталин со знанием дела станет вникать в варианты размещения советских военных баз и детали повседневности размещаемых войск. То ли в шутку, то ли всерьез спросит: «А вы наших моряков станете пускать к девицам или нет? В выходные дни? Они ведут себя хорошо». Сталин доверительно сообщит Мунтерсу, как «еще в августе немцы в переговорах о разделе сфер влияния называли Даугаву, что означало разделение Латвии на две части. Русские не согласились, заявив, что так обращаться с народом нельзя… Не исключено, что немецкие притязания еще возродятся» [116].
5 октября был подписан и советско-латвийский договор о взаимопомощи, также предусматривавший размещение советских военных баз на латвийской территории.
Стремительное развитие переговоров с Эстонией, вероятно, повлияло и на перипетии судьбы Литовской республики. На следующий день после встречи Молотова и Сельтера Сталин примет Шуленбурга. Сталин «предложил Германии территории к востоку от демаркационной линии, целиком провинцию Люблина и часть Варшавской провинции, простирающейся до Буга». «В обмен мы должны будем отказаться от нашего права на Литву», сообщит Шуленбург в Берлин о содержании разговора[117]. Как мы видели, размен состоится в ходе визита в Москву Риббентропа 27–28 сентября 1939 г., причем к этому моменту в Берлине уже был подготовлен проект договора «Об обороне между Германией и Литвой», первая статья которого декларировала: «…Литва отдает себя под опеку Германского Рейха». Тем весомее в глазах советских руководителей выглядел этот результат сталинской дипломатии, в результате которого первоначальные договоренности СССР и Германии были пересмотрены. Причем определение «сталинской» не является и в данном случае фигурой речи. Сталин примет непосредственное участие и в переговорах с литовской делегацией, которые начнутся 3 октября после прибытия в Москву министра иностранных дел Литвы Ю. Урбшиса. Сталин будет участвовать в четырех заседаниях из семи. Уже на первой встрече он проинформирует Урбшиса о советско-германском пакте и на карте Литвы, как тот будет об этом вспоминать, продемонстрирует ему разграничительную линию между зонами германских и советских интересов[118]. Именно Сталин сыграет ключевую роль в решении вопроса о присоединении Виленского края к Литве. Латвийский посланник в Литве Л. Сеи после встречи в Каунасе с Урбшисом, вернувшимся домой после переговоров, с его слов проинформирует латвийское МИД. Он подчеркнет: «…В столь важном вопросе, как присоединение Виленского края к Литве, когда все делегаты, напр. Микоян, пытались оспорить права Литвы на Вильно, Сталин авторитетно произнес, что „Вильна принадлежит Литве по праву“»[119]. 10 октября «Договор о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» был подписан.
Переговоры будут сопровождаться демонстрацией военной силы и угрозы ее применения — РККА сконцентрирует на границах армейские соединения, многократно превосходившие вооруженные силы Прибалтийских государств[120]. Все три договора в качестве приложений имели конфиденциальные протоколы и были депонированы (или зарегистрированы) в Лиге Наций, что свидетельствует об их соответствии международным стандартам того времени[121].
Подписание советско-литовского договора о взаимопомощи и передаче Литве города Вильно и Виленской области
10 октября 1939
[РГАКФД. № 0–292879]
При всем этом советизация Прибалтики первоначально не входила в ближайшие планы советского руководства. Речь шла о создании военных баз, их аренде и размещении там воинских контингентов[122]. Об этом подходе заявит Сталин на переговорах с литовской делегацией, как будет докладывать в свой МИД литовский посланник в Москве: «Если бы Литва попала в зону влияния немцев, в лучшем случае из Литвы был бы создан немецкий протекторат. Метод же большевиков состоит в том, чтобы не касаться независимости Литвы, охранять ее неприкосновенность с воздуха и поддерживать стабилизацию внутри. Если коммунисты начнут суетиться в Литве, то Советский Союз сумеет их образумить»[123]. Молотов осенью 1939-го будет не раз инструктировать советские полпредства в Прибалтике в духе одной из таких шифротелеграмм в Литву: «Всякие заигрывания и общение с левыми кругами прекратите»[124]. Эти подходы к урегулированию проблемы безопасности на прибалтийском направлении продолжат действовать вплоть до лета 1940 г. Тогда военный разгром Франции резко изменит ситуацию на континенте, а угроза войны с Германией из сферы гипотез и предположений встанет в актуальную повестку дня и явится причиной изменений в советском военном и политическом планировании.
«…Как бы из-за этих тяжестей, которые взяла на себя Турция по Балканам, у нас с турками не вышло недоразумения…» На турецком направлении
Сможет ли Турция обеспечить выполнение запрета на проход кораблей воюющих государств через проливы Босфор и Дарданеллы, установленного на конференции в Монтрё 20 июля 1936 г.? Не принудят ли ее пропустить в Черное море флот враждебного СССР государства? Эти озабоченности советского руководства носили совсем не абстрактный характер. За семьдесят лет флоты и армии нерегиональных европейских держав дважды вторгались с юга в российские пределы — во время Крымской войны 1853–1856 гг. и в период иностранной интервенции в годы Гражданской войны в России 1918–1922 гг. Так что вопросы, вынесенные в начало данного параграфа, как и наличие общих границ двух государств (включая историю их формирования), неизбежно помещали турецкое направление внешней политики в фокус внимания Сталина.
На описанных выше переговорах с Риббентропом 27 сентября 1939 г. Сталин предпримет зондаж отношения Германии к «турецкому вопросу». Он заявит, что «турки не знают, чего они хотят», стараясь договориться одновременно с Англией, Францией, Германией и Советским Союзом. Согласившись с мнением Риббентропа об абсолютном нейтралитете Турции как лучшем выходе из положения, Сталин, однако, порассуждает о возможности заключения пакта о взаимопомощи с Турцией, который при определенных оговорках «вообще не будет иметь никаких последствий». Это умозаключение, вероятно, было призвано успокоить Риббентропа и, возможно, достигло бы цели, если бы Сталин с улыбкой не заметил: «Если только не говорить про Болгарию». Балканское направление внешнеполитических устремлений Сталина было, таким образом, обозначено вполне определенно, причем инструментарий решения задач был самым широким. «…Если Турция будет упорствовать в своем странном поведении, то, возможно, — скажет Сталин, — возникнет необходимость проучить турков»[125].
Поэтому не приходится удивляться тому, что одновременно с наступлением на прибалтийском внешнеполитическом театре советское руководство проведет консультации с министром иностранных дел Турции Сараджоглу, который, находясь в Москве, терпеливо ожидал завершения советско-германских переговоров.
Встреча Сталина и Молотова с Сараджоглу состоится 1 октября. В связи с переговорами Турции с Великобританией и Францией советскую сторону, как заявит Молотов, очень интересовали вопросы: «как далеко Турция зашла в этих переговорах» и «не лучше ли было бы этого пакта не заключать», а также «не может ли наступить такой момент, когда Турция очутится в положении недоброжелательном по отношению к СССР».
Сараджоглу заверит советских руководителей, что уже парафированные соглашения, которые «будут подписаны», содержат оговорку, «что эти пакты не могут быть направлены против СССР». В ходе переговоров турецкий министр напомнит их предысторию и подчеркнет, что именно Турция предложила Советскому Союзу «известный проект пакта о взаимной помощи».
Сталин вступит в разговор не слишком дипломатично: «Меня турки не спрашивали, но если бы они меня спросили, то я не посоветовал бы им согласиться на заключение англо-турецкого и франко-турецкого пактов». Он пояснит свое отношение так: «Я думаю, как бы из-за этих тяжестей, которые взяла на себя Турция по Балканам, у нас с турками не вышло недоразумения, особенно из-за Болгарии». Кроме того, Сталин укажет еще на одну группу вопросов: «Мы с Германией разделили Польшу, Англия и Франция нам войны не объявили, но это может быть. Мы с немцами пакта о взаимной помощи не имеем, но, если англичане и французы объявят нам войну, нам придется с ними воевать». Все эти обстоятельства, скажет Сталин, «превращают [советско-турецкий] пакт в бумажку». Кто виноват, задастся вопросом Сталин, «что так повернулись дела, неблагоприятные для заключения с Турцией пакта», и ответит: «Если есть лица виноватые, то мы тоже виноваты — не предвидели всего этого». Было ли это признание собственных просчетов в стратегическом планировании искренним или это была просто фигура речи, мы вряд ли узнаем, но этот пассаж, так или иначе, отражает реальные сложности тех масштабных геополитических проектировок, которые Сталин решил воплотить в реальность.
Мехмет Шюкрю Сараджоглу
[Из открытых источников]
В конце беседы на вопрос Сараджоглу: «Что вы даете?» — Сталин ответит: «Ну, скажем, пакт о взаимной помощи в случае нападения непосредственно на Турцию в проливах и Черном море» и на турецкую территорию в Европе. Молотов подчеркнет необходимость советской оговорки в пакте Турции с Англией и Францией, «т. е. обязательства Турции перед Англией и Францией немедленно теряют свою силу в случае выступления Англии и Франции против СССР». Сталин уточнит: «Если возникнет конфликт, то Турция будет нейтральной». Сараджоглу проявит понимание поставленных проблем и, в свою очередь, поинтересуется, «что будет, если Германия двинется к Турции». «Мы не поддержим Турцию, если она выступит против Германии, — получит он ответ. — Но если Германия выступит против Турции, то мы воспротивимся»[126]. Сараджоглу немедленно доложит о советских предложениях в Анкару.
Советско-турецкие переговоры немедленно попадут в фокус внимания многочисленных интересантов. Турецкое правительство подвергнется давлению со стороны Англии и Франции, на советское руководство будет пытаться воздействовать Германия, живейший интерес к происходящему проявят Италия и балканские государства[127].
13 и 17 октября состоятся еще две встречи Молотова и Сараджоглу, уже без участия Сталина. Текст пакта обсуждаться уже не будет. Молотов поставит вопросы о совместной обороне проливов и объявлении Турцией нейтралитета по отношению к Болгарии. Заявит он и об отказе СССР от обязательств на Балканах в случае германской агрессии. Турецкая сторона откажется принять во внимание соображения Молотова. Сараджоглу вскоре покинет Москву.
Через два дня Англия, Франция и Турция подпишут тройственный договор о взаимной помощи и военную конвенцию. При этом Турция, не договорившись с Москвой о пакте, приняла на себя обязательства, на целесообразность которых указывали советские руководители. В протоколе, приложенном к договору, содержалась формула: «Обязательства, принятые на себя Турцией в силу договора, не могут принудить Турцию к действию, результатом или последствием которого будет ее вовлечение в вооруженный конфликт с СССР»[128].
В течение последующих десяти дней советский посол в Анкаре будет продолжать консультации по вопросу о советско-турецком пакте. Однако 28 октября Молотов направит в совпосольство телеграмму: «Продолжение хождений к Сараджоглу не имеет смысла. Не стоит также посещать Иненю [президент Турции. — А. С.], если он сам не попросит к себе. Мы не нуждаемся в пакте о взаимопомощи с Турцией»[129]. Формальных оснований для прекращения переговоров не было. В литературе высказано предположение, что подписание советско-турецкого пакта о взаимопомощи вслед за тройственным англо-франко-турецким пактом было бы очевидным жестом в сторону Англии и Франции, чего в Москве старались избегать. Говорится и о тактической ошибке Москвы, положившейся на мнения и советы Риббентропа и других германских дипломатов[130]. Возможно, однако, что в сложившейся к началу октября ситуации Сталин, прозондировав намерения Турции и оценив их основательность, просто счел целесообразным оставить свои руки свободными, ожидая развития событий и возникновения новых «эвентуальностей».
Соображение о необходимости контроля над проливами проистекало из убеждения советского руководства в том, что СССР является главной черноморской державой, как об этом не раз заявлял Молотов на различных переговорах. Необходимой предпосылкой установления такого контроля и поддержания соответствующего режима функционирования проливов Сталину, судя по всему, виделся политический контроль над Болгарией. Как мы видели, «болгарский вопрос» возникал на переговорах и с Риббентропом, и с Сараджоглу, в которых принимал участие советский вождь.
Попытка советского внешнеполитического наступления осенью 1939 г. будет предпринята и на этом направлении. Уже 20 сентября 1939 г. наркоминдел предложит болгарскому послу в Москве заключить договор о взаимопомощи. София промолчит, вероятно, опасаясь ввода советских воинских контингентов и советизации. Москва сделает повторное предложение в ноябре. И на этот раз Болгария уклонится от рассмотрения этого предложения. Молотов в телеграмме от 12 ноября, направленной в советское полпредство в Болгарии, сделает показательное признание: «Пожалуй, болгары правы, говоря об опасностях для Болгарии, связанных в данный момент с заключением пакта взаимопомощи. Что же, можно с этим подождать» [131].
«Невозможно было обойтись без войны… так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов». Переговоры и война с Финляндией
Как мы видели, Финляндия относилась советским военно-политическим руководством к тем территориям, с которых могла исходить военная угроза Союзу ССР. Не приходится удивляться в этой связи, что, согласовав «свободу рук» на этом направлении, советское руководство постарается решить проблему безопасности на северо-западе. В начале октября 1939 г. советское руководство устами В. М. Молотова через финского посла в Москве предложит министру иностранных дел Финляндии или его уполномоченному прибыть в самое ближайшее время в Москву для переговоров «по конкретным политическим вопросам». Переговоры начнутся 12 октября.
Сталин принял участие в семи заседаниях из восьми. Как будет позднее вспоминать будущий президент Финляндской республики Ю. К. Паасикиви, принимавший личное участие в переговорном процессе, «Сталин с энтузиазмом участвовал в переговорах»[132].
На переговорах, запишет Паасикиви, «у русских было три различных „линии“ поведения»: «Прежде всего аналогичный договор о взаимной помощи по образцу тех, что были заключены со странами Балтии. От этой линии Сталин отказался после непродолжительных переговоров, перейдя на вторую, предполагавшую ограниченное „локальное соглашение“, означавшее совместную оборону Финского залива. Поскольку мы отказались одобрить и ее, он оставил этот вариант, предложив создание [военной] базы в [на полуострове] Ханко, а также перенос границы на Карельском перешейке и в районе Петсамо». К этому надо добавить, что речь шла об обмене территориями в названных районах, который предлагался советской стороной со значительным преимуществом в пользу Финляндии. Сталин попытается доказать финской делегации необходимость создания советской военно-морской базы на северном побережье у входа в Финский залив, которую он предложит расположить на островах в районе полуострова Ханко или вообще продать эту территорию СССР.
Юхо Кусти Паасикиви
[Из открытых источников]
Сталиным на переговорах двигали главным образом военно-стратегические мотивы: он рассматривал территорию Финляндии, так же как и Прибалтийские государства, в качестве плацдарма возможной германской или англо-французской агрессии против СССР[133]. Расположение Ленинграда всего в 32 км от границы воспринималось как критическая угроза безопасности этого важнейшего промышленно-экономического и политического центра страны. Не раз в ходе имевших место дебатов Сталин выразит сомнение в возможностях Финляндии обеспечить безопасность северной части Финского залива.
Следует сказать, что переговоры осенью 1939 г. имели свою предысторию. Так, в ходе переговоров о демаркации границы в течение 1920–1930-х гг. советская сторона не раз ставила перед финским руководством этот же вопрос. Причем в апреле 1938 г. при подписании протокола комиссии по демаркации финская сторона пойдет на то, чтобы удовлетворить советские претензии на Сестрорецк. Однако целый ряд вопросов оставались неурегулированными[134]. Переговоры с Финляндией о гарантиях безопасности в Финском заливе были возобновлены в марте 1939 г.
Некоторые детали осенних переговоров, вероятнее всего, удивят современного читателя, настолько они не вяжутся с привычным образом «вождя народов». Паасикиви в своих мемуарах несколько раз зафиксирует, что, по его впечатлению, «у Сталина было желание добиться результата» на переговорах, причем он «хотел решить вопрос путем согласия и был готов в отношении [военной] базы к поиску какого-то компромисса, во избежание военных конфликтов»[135]. Тот факт, что «Сталин смягчал в ходе переговоров» «выдвинутые русскими условия», может свидетельствовать о распределении ролей между советскими руководителями: Молотов мог играть в этой «пьесе» роль злого, а Сталин — доброго «полицейского». Так или иначе, но не приходится сомневаться в том, что Сталин не раз демонстрировал финской делегации известную уступчивость. О том же свидетельствует и активное его участие в семи переговорных раундах из восьми.
В ходе переговоров советские руководители решат публично надавить на финляндских «партнеров». 31 октября, выступая на сессии Верховного Совета СССР, Молотов огласит предложения Советского Союза на переговорах и сделает сообщение об их ходе, что было, «мягко говоря, странным поступком, неприемлемым, с точки зрения обычных процедур», — так выразит свое отношение к этому выступлению Паасикиви. «Это оказало, — по его мнению, — вредное воздействие на весь ход переговоров»[136]. Своей кульминации переговоры достигнут в первой половине ноября того же года, когда финская сторона отвергнет очередные предложения советской стороны, сочтя их неприемлемыми. Финская делегация после очередных консультаций с Хельсинки откажется удовлетворить в полном объеме советские требования, сердцевиной которых оставалось требование аренды, продажи или обмена полуострова Ханко или прилегающих островов под размещение военно-морской базы. Правительство Финляндии, апеллируя к своей политике нейтралитета, заявит, что «не считает возможным согласиться на передачу в любой форме территории в районе Ханко или другой части побережья Финляндии под создание военной базы»[137]. «Сделав промежуточное предложение, — заметит Паасикиви, — мы могли бы продолжить разговор о базе. Нерушимое „нет“, многократно повторенное малым государством на переговорах с гигантской державой, загнало вопрос в тупик»[138]. Финское правительство окажется менее сговорчивым, чем правительства трех Прибалтийских республик. Переговоры завершатся безрезультатно, и 13 ноября финская делегация покинет Москву[139].
26 ноября в деревне Майнила на Карельском перешейке произойдет пограничный инцидент. В результате обстрела там погибло четыре и было ранено девять советских солдат. Инцидент был представлен советской стороной как финская провокация и соответствующим образом использован. 29 ноября Советский Союз разорвет дипломатические отношения с Финляндией, а 30 ноября уже отмобилизованные и развернутые к тому времени в боевые порядки советские войска вступят на территорию соседней страны. Для руководства военными действиями была создана Ставка Главного военного совета, включавшая в свой состав Сталина, наркома обороны К. Е. Ворошилова, начальника Генштаба РККА Б. М. Шапошникова и наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова[140].
В ходе подготовки к решению «финского вопроса» Сталин решит сформировать марионеточное правительство Финляндской демократической республики под руководством известного деятеля Коминтерна О. В. Куусинена, которое будет образовано 13 ноября, то есть еще до начала военных действий.
2 декабря Молотов и Куусинен подпишут договор о взаимопомощи и дружбе[141]. Тем самым советская сторона дала основания считать, что проблема взаимоотношений с Финляндией не сводилась к обеспечению безопасности Ленинграда, а в ее расчеты теперь входило установление дружественного (подконтрольного) политического режима на территории всей страны. Паасикиви, впрочем, останется при мнении, что советизация Финляндии не входила в первоначальные планы Сталина.
В разгар боев начальной фазы советско-финской войны в Москву с официальным визитом прибудет большая правительственная делегация Эстонии во главе с министром обороны генералом Лайдонером.
7 декабря нарком обороны маршал Ворошилов в Андреевском зале Кремля дал прием в честь эстонской делегации, на котором присутствовал и Сталин. Прием продлился с 20 часов 8-го до 4 часов утра следующего дня. Сталин, который находился «в очень хорошем расположении духа», дважды выступил с пространными тостами. Первый он посвятил договорам с тремя Прибалтийскими республиками. «Советский Союз, заключая с Балтийскими государствами пакты о взаимопомощи, начал новую эпоху в отношениях между большими и малыми государствами, новый образ устройства взаимоотношений. — скажет Сталин и продолжит: — Советский Союз пакты с Балтийскими государствами заключал как с равноправными партнерами, и весь мир может убедиться, что эти обязательства самостоятельности и независимости Балтийских государств не угрожают». Когда один из выступавших коснется воссоединения Вильнюса с Литвой, Сталин не преминет воспользоваться случаем и воскликнет: «Вот вам пример, как Советский Союз понимает чаяния какого-то народа». Второй тост Сталин поднимет «за здоровье честного и работящего финского народа» и «за здоровье правительства демократической Финляндии». По сообщению военного агента Латвии в Москве, принимавшего участие в этом приеме, «эти медленно и со значением сказанные слова, как и сама ситуация, оставили такое впечатление и вызвали даже смятение, что после этого тоста все остались стоять и Сталин, кажется, был вынужден речь продолжить: „Мы этой войны не хотели и не желаем сейчас. Мы не воюем против финского народа, но против бывшего правительства Финляндии, пошедшего на поводу английских и французских империалистов. Каяндер и Таннер не понимают ни наших прав, ни обязанностей по укреплению безопасности Ленинграда и нашего государства“»[142].
Доклад наркома обороны СССР К. Е. Ворошилова «Уроки войны с Финляндией»
Не позднее 27 мая 1941
[РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 121. Л. 1–2]
Отто Вильгельмович Куусинен
[Из открытых источников]
Йохан Лайдонер
[Из открытых источников]
На следующий день Сталин принял Лайдонера в своем кабинете в Кремле. Тот предложил советскому руководству посредничество в урегулировании советско-финского конфликта. Это предложение, как будет позднее сообщать эстонский посланник в Москве Рей, «не было Сталиным и Молотовым ни отклонено, ни принято». Советские руководители многократно подчеркивали, «что они не желали вооруженного конфликта». Сталин сочтет необходимым подробно осветить переговоры СССР с Англией и Францией летом 1939-го. «Русские действительно хотели этот пакт заключить, — заявит Сталин. — …Двуличие Англии и нежелание заключить эффективный пакт взаимопомощи привели к переговорам с Германией, которые предложил Гитлер». Сталин, кроме того, «утверждал, что между Советским Союзом и Германией никаких обязательств не существует»[143].
«Очень хорошее расположение духа», в котором находился Сталин в начальной фазе военного конфликта, скоро переменится. Упорное сопротивление финских войск вторжению Красной армии, настроения финского народа, консолидировавшегося вокруг правительства Каяндера — Таннера и проигнорировавшего «демократическое правительство» Куусинена, и, главное, угроза разрастания конфликта побудили советское руководство на исходе зимы 1940 г. пересмотреть свои подходы и пойти на переговоры с действующим правительством Финляндии.
За несколько дней до начала решающего советского наступления, которое решит исход войны, Москва 29 января пошлет Хельсинки сигнал о готовности сесть за стол переговоров. Финская делегация прибудет в Москву 7 марта 1940 г. В этом раунде переговоров Сталин участия принимать не станет, поручив провести их Молотову и Жданову. Достигнутые к тому времени, пусть и дорогой ценой, успехи РККА на фронте подкрепят переговорные позиции Москвы.
Мирный договор между СССР и Финляндией
12 марта 1940
[АВП РФ. Ф. 3а. Оп. 1. П. 44. Д. 277]
Подписание одновременно протокола о порядке прекращения военных действий (перемирия), мирного договора и соглашения об Аландских островах состоится в Москве 12 марта 1940 г.[144] Сталин откажется от максималистских устремлений поставить под советский контроль всю Финляндию, хотя военные успехи Красной армии прямо указывали на реальность возможной оккупации всей страны.
Судя по всему, к этому моменту упорное сопротивление финской армии и финского общества в целом приведут его к пониманию того, что советизация Финляндии не имеет позитивной перспективы, а попытка достичь этой цели обойдется слишком дорого. Кроме того, все более реальной становилась перспектива вступления в войну Великобритании и Франции.
Сталину, однако, удастся добиться территориальных приобретений на Карельском перешейке. Задача-минимум, поставленная советскими руководителями самим себе, таким образом, будет решена — границу от Ленинграда удалось отодвинуть, причем Финляндия в результате потеряла здесь значительно больше территорий, нежели предусматривалось первоначальными предложениями советской стороны. Речи о компенсациях, разумеется, идти уже не будет. Финляндия согласится на аренду части полуострова Ханко сроком на 30 лет для создания там советской военно-морской базы. Сталин решит все стратегические задачи на Балтике. Вслед за подписанием мирного договора в том же марте в составе СССР будет создана новая союзная республика — Карело-Финская ССР.
Но за приобретения, полученные в результате этой войны, Советскому Союзу придется заплатить высокую цену — в ходе трехмесячных боев погибнут 131 476 советских солдат, 264 908 будут ранены. Война стоила советскому бюджету гигантскую по тем временам сумму в 7,5 млрд руб.[145] За нападение на Финляндию СССР будет в декабре 1939 г. исключен из Лиги Наций как агрессор. Причем сделано это будет на основе определения агрессии, предложенного Лиге Наций в начале 1930-х гг. как раз Советским Союзом.
«Нельзя ли было обойтись без войны?» — задастся риторическим вопросом Сталин, выступая в апреле 1940 г. на совещании начальствующего состава РККА. И сам на него, вполне ожидаемо, ответит: «Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить…» Сделать это следовало «не только потому, что Ленинград представляет процентов 30–35 оборонной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны. Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там, скажем, буржуазное правительство, белогвардейское — это значит дать довольно серьезную базу для гражданской войны внутри страны против Советской власти»[146].
Стратегические расчеты Сталина вторжением вермахта в июне 1941 г. и здесь будут подвергнуты проверке. Советская военно-морская база на полуострове Ханко, аренды которой так настойчиво добивался Сталин, и ее героическая оборона не сыграют значительной роли в защите северных подступов к Ленинграду и не смогут сковать силы противника. Причем этим противником здесь так и не станут части вермахта. 2 декабря 1941 г. Ханко будет оставлен советскими войсками со значительными потерями при эвакуации. Финские войска без особых затруднений преодолеют 100 км территории, приобретенной Советским Союзом по итогам «зимней войны» на Карельском перешейке. Финны упрутся в старый рубеж обороны постройки 1935–1936 гг., который и сыграет основную роль в торможении финского наступления. Его постройка, кстати, обошлась в 7,5 млн руб., то есть в 1000 раз дешевле, чем расходы на «зимнюю войну». Главную роль в трагической судьбе сотен тысяч мирных жителей Ленинграда и оборонявших его солдат Красной армии и Балтийского флота сыграет не удар с севера, а блокада, установленная прежде всего усилиями вермахта в результате поражений РККА на северо-западном участке советско-германского фронта. Насколько справедлива постановка в литературе вопроса о выходе советских требований к Финляндии осенью 1939 г. за рамки разумных потребностей обороны[147], судить предоставляем читателю.
Записка И. В. Сталина о войне СССР с Финляндией
Не позднее 17 апреля 1940
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 28. Л. 62. Автограф И. В. Сталина]
Нормализации отношений двух государств после подписания мирного договора не произошло. Постоянное давление, которое оказывало на Финляндию советское руководство в последующие месяцы, дает основание некоторым современным исследователям говорить о курсе на полное подчинение этой страны по образцу трех Прибалтийских республик[148]. Причем военный сценарий, насколько можно судить, являлся едва ли не основным. 18 сентября 1940 г. нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Мерецков представят Сталину записку с соображениями по развертыванию вооруженных сил Красной армии на случай войны с Финляндией. «Соображения» содержали предложение «вторгнуться в центральную Финляндию, разгромить здесь основные силы финской армии и овладеть центральной частью Финляндии»[149]. Сталин рассмотрит эти предложения 5 октября. 25 ноября Тимошенко и Мерецков направят командующему войсками Ленинградского военного округа директиву о разработке детальных планов развертывания, первой операции к 15 февраля 1941 г.[150]
Реализация плана привела бы к последующей оккупации страны. Предрешенным военное вторжение в Финляндию считать, однако, нельзя, хотя иногда это и делается. Важно подчеркнуть, что в этих документах «на случай войны» с Финляндией не говорилось о реальных планах вторжения РККА или так называемом упреждающем ударе. Военное планирование на этом направлении велось в рамках общих подходов, пересмотренных советским руководством после разгрома Франции Германией.
Семен Константинович Тимошенко
1941
[РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 55. Коллекция фотографий]
Вышеназванный план был представлен Сталину одновременно с более общей запиской Тимошенко и Мерецкова об основах развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940 и 1941 гг.[151] В ней сценарий действий против Финляндии был вписан в общий план войны на Западе, которая теперь представлялась практически неизбежной. Вряд ли приходится удивляться тому, что советское военное руководство по поручению Сталина в той обстановке разрабатывало различные варианты военных планов, которые следует отнести к числу эвентуальностей, отнюдь не запрограммированных на исполнение.
К этому времени от англо-французской ориентации Финляндии не останется и следа. Финское правительство в сентябре 1940 г. заключит с Германией соглашение о военном транзите, в результате которого в Финляндии появятся немецкие военные части.
Первый заместитель наркома обороны СССР С. М. Буденный и начальник Генштаба Красной армии К. А. Мерецков
7 ноября 1940
[РГАКФД. № А-5845]
Вероятно, именно с целью дипломатически подготовить в отношении Финляндии мероприятия по образцу ранее реализованных в трех Прибалтийских республиках Молотов в соответствии с инструкциями Сталина вынесет «финский вопрос» на обсуждение с германским руководством в ноябре 1940 г. во время своего визита в Берлин, о котором нам еще предстоит рассказать.
Здесь мы скажем лишь несколько слов об обсуждении «финского вопроса» в ходе этого визита. Руководствуясь инструкциями, полученными от Сталина, Молотов потребует от Риббентропа в Берлине, как он сообщил телеграммой Сталину 13 ноября, следующее: «1) Увести германские войска из Финляндии и 2) Прекратить как в Финляндии, так и в Германии политические демонстрации, направленные во вред интересам СССР. Предупредил, — подчеркнет Молотов, — что в финляндском вопросе Берлин должен внести полную ясность, чтобы он не мешал принятию новых, более крупных совместных решений»[152]. Ответ Молотов получит непосредственно от Гитлера, чью позицию он изложит Сталину в шифровке от 14 ноября: «Обе беседы [с Гитлером и Риббентропом. — А. С.] не дали желательных результатов. Главное время с Гитлером ушло на финский вопрос. Гитлер заявил, что подтверждает прошлогоднее соглашение, но Германия заявляет, что она заинтересована в сохранении мира на Балтийском море. Мое указание, что в прошлом году никаких оговорок не делалось по этому вопросу, не опровергалось, но и не имело влияния»[153].
В значительной мере именно под влиянием событий «зимней войны» прогерманская позиция части финляндского истеблишмента возобладает в настроениях финского политического класса. Эти настроения затем трансформируются в союзнические отношения Финляндской республики с Германией, которые будут реализованы в решении финского руководства принять участие во вторжении вермахта на территорию СССР в июне 1941 г. с целью вернуть утраченные территории.
«…Как можно скорее решить вопрос „с правительством“ занятых республик». Инкорпорация прибалтийских государств в состав Союза ССР
Суровая действительность поставит под сомнение надежды советского руководства на поступательное развитие советско-германских отношений и укрепление безопасности западных границ. Агрессивный характер внешней политики нацистской Германии станет ясно подтверждаться событиями 1940 г. В апреле — мае Германия оккупирует Данию и Норвегию, в мае — Бельгию, в июне — Нидерланды и Люксембург. В июне будет разгромлена и капитулирует Франция. На столь быстрое завершение «европейской войны» Сталин, очевидно, не рассчитывал. Разгром Франции и завершение «странной войны» кардинально изменят военно-стратегическую обстановку на континенте. Западный фронт был ликвидирован, и нейтралитет Союза ССР в глазах Гитлера переставал быть слишком уж значимым активом. Германия станет не просто доминирующей силой на континенте, ее вооруженные силы теперь полностью будут подготовлены для решения новых геополитических задач. Британские острова на западе, юг (Балканы) и восток (Союз ССР) — вот направления, которые оставались открытыми для германской экспансии. Обе крупнейшие державы континента летом 1940 г. одинаково отреагируют на происшедшие изменения и приступят к военному планированию друг против друга.
Установление гегемонии Германии в континентальной Европе, очевидные агрессивные устремления германского руководства и кратное возрастание неопределенности на западных рубежах побудят Сталина к тому, чтобы достроить буферную зону безопасности по периметру западных границ СССР.
Современные исследователи в большинстве своем связывают изменение советской политики в отношении Прибалтийских государств с победами вермахта на Западном фронте. Военно-стратегические, а не политические соображения в первую очередь определили изменение позиции Москвы в отношении Прибалтийских республик[154].
Охлаждение в отношениях Берлина и Москвы, отмечавшееся наблюдателями весной 1940 г.[155], сменится тревожным беспокойством не только из-за успехов вермахта в Западной Европе. «Советский Союз внимательно следит за политическими настроениями в Балтийских государствах, чтобы не произошел перелом в отношении к Советскому Союзу, особенно сейчас, когда перевес Германии заметней день ото дня. Что в Литве наблюдаются известные признаки, это вовсе не большая тайна. Несколько двусмысленно дал понять литовский посланник Наткявичюс, что положение Литвы особенное, ей нужно ориентироваться как на Германию, так и на Советский Союз», — сообщит 30 мая в Ригу латвийский посланник в Москве[156].
Именно с Литвы, внушавшей наибольшие опасения, и начнет Москва очередной раунд борьбы за Прибалтику. После нескольких недель дипломатического прессинга, построенного на обвинениях в проведении нелояльной политики по отношению к СССР, и переговоров, начатых в Москве 7 июня, литовскому министру иностранных дел Урбшису Молотовым 14 июня был предъявлен ультиматум с требованием преобразовать действующее правительство с включением в него дружественных Советскому Союзу политиков, а также согласиться на ввод дополнительных контингентов Красной армии. 16-го этот документ был опубликован в «Известиях». Времени для раздумий литовским руководителям дадут немного. Ультиматум был предъявлен в 23.50 14-го, а ответ на него было предписано дать в 10.00 15-го. За 15 минут до истечения срока литовская сторона согласится принять выдвинутые условия[157].
16 июня аналогичные ультиматумы советское руководство предъявит посланникам Латвии и Эстонии. Требования СССР руководством Прибалтийских государств, имевших перед глазами пример Финляндии, будут приняты. 15–21 июня состоится ввод советских войск, заблаговременно развернутых в соответствующих пунктах дислокации[158].
17 июня новый нарком обороны С. К. Тимошенко направит Сталину и Молотову записку. В ней в целях обеспечения скорейшей подготовки прибалтийского театра военных действий он предложит «немедленно приступить» к осуществлению ряда мероприятий: как можно скорее решить вопрос «с правительством» занятых республик и решительно приступить к их советизации, образовать Прибалтийский военный округ и др.[159] Прибалтийский военный округ будет сформирован 11 июля приказом наркома обороны [160].
Первый заместитель наркома внутренних дел В. Н. Меркулов так объяснит решение Сталина: «Сталин рассматривает балтийские государства как трамплин, который нужен немецким стратегам для прорыва на Ленинград, захвата этого города, соединения с финнами. Если в балтийских государствах будут даже дружественные нам правительства, то в тот день, когда сложится невыгодная для нас обстановка в Европе, немцы при помощи своей „пятой колонны“ организуют в этих странах восстания и с помощью диверсантов и какой-то части местных вооруженных сил нападут на базы Красной армии, блокируют или уничтожат их и через 48 часов будут стоять под Ленинградом… Если же Балтийские государства станут частью СССР, то нападение на них уже не будет казаться немцам незначительной авантюрой, а будет началом большой войны. А к этому Гитлер еще не готов. Короче говоря, принятие Балтийских государств в состав СССР отодвинет начало войны как минимум на год, на два» [161].
Советское руководство решит, что инкорпорация трех Прибалтийских республик в состав СССР обеспечит более надежное решение вопросов военной безопасности, нежели политическое влияние на независимые государства. После введения дополнительных воинских контингентов на территорию Латвии, Литвы и Эстонии под советским нажимом и с участием советских представителей будут сформированы новые по составу правительства.
Всеволод Николаевич Меркулов
1945
[РГАКФД. В-2492]
13 июля Молотов пригласит посла Германии Шуленбурга. Подтвердив «формальные права Германии на ту территорию Литвы, о которой сделана оговорка в протоколе от 28 сентября 1939 г., что эта территория должна отойти к Германии», Молотов, прямо ссылаясь на солидарную позицию свою и Сталина, скажет: «…Тов. Сталин и тов. Молотов просят германское правительство пересмотреть этот вопрос, то есть просят германское правительство обсудить, не может ли оно найти возможность отказаться от этого небольшого куска территории Литвы. Тов. Сталин при обсуждении этого вопроса с тов. Молотовым напомнил ему и просил передать германскому правительству, что, когда встал вопрос об изменении границы государственных интересов СССР и Германии в бывшей Польше, Советское правительство внесло в нее значительную поправку за счет признания советских интересов в Литве… Разрешение этого вопроса Германией, в соответствии с просьбой Советского правительства, имеет для него при теперешних отношениях СССР с Литвой особый политический интерес», — резюмирует Молотов[162]. В конечном итоге стороны достигнут определенного взаимопонимания, и этот «небольшой кусок территории» будет приобретен Советским Союзом за деньги.
14–15 июля под контролем советских специальных представителей, испытывая давление с их стороны, руководство трех стран Прибалтики проведет выборы законодательных органов, формально — в соответствии с действовавшими там правовыми нормами. 3, 5 и 6 августа 1940 г. VII сессия Верховного Совета СССР на основе соответствующих обращений сеймов Латвии и Литвы, Государственной Думы Эстонии новых составов примет законы о принятии Латвии, Литвы, Эстонии в состав СССР на правах союзных республик[163]. Представители политических элит этих республик в скором времени в большинстве своем будут репрессированы, многие расстреляны, десятки тысяч граждан этих республик, подозреваемых в нелояльности советской власти, подвергнутся переселениям вглубь страны, гражданами которой они стали.
Советское руководство, как ему тогда казалось, решило вопрос стратегической безопасности на северо-западном направлении и, более того, могло теперь рассматривать прибалтийский плацдарм в качестве бастиона, создающего угрозу Восточной Пруссии.
«…Бессарабию дарить не будем». Бессарабия в военно-политическом планировании советского руководства
Трансформацию претерпевала и ситуация на Балканах. Румыния, войдя по итогам Первой мировой войны в клуб держав-победительниц, решила в свою пользу ряд территориальных споров с Венгрией (трансильванский) и Болгарией (добруджанский).
В числе многочисленных территориальных споров того времени находился и бессарабский вопрос. Бессарабия, с 1812 г. входившая в состав Российской империи, в ходе Гражданской войны в России и иностранной интервенции была в 1918–1919 гг. инкорпорирована в свой состав Румынией. Причем советско-румынским соглашением 5–9 марта 1918 г., подписанным в присутствии представителей Великобритании и Франции, Румыния обязывалась в течение двух месяцев вывести свои войска из Бессарабии и отказывалась от каких-либо административных функций на ее территории[164]. В нарушение этого совершенно официального договора уже через несколько месяцев Румыния откажется от его исполнения и совершит в отношении Бессарабии акт аннексии. На «условное» (поначалу) присоединение к Румынии, состоявшееся 9 апреля 1918-го, Советская Россия ответила нотой от 18 апреля, в которой был заявлен решительный протест[165]. Попытка легализовать акт аннексии была предпринята в октябре 1920 г., когда Англия, Франция, Италия и Япония, подписав Парижский протокол, признали присоединение Бессарабии. Он не был ратифицирован Японией, что свело практически к нулю его легальность. В ответ РСФСР и УССР заявили, что не считают себя связанными договором, заключенным по этому предмету другими правительствами. Международная легальность и легитимность этого акта не казалась убедительной даже многим румынским политическим деятелям той эпохи[166].
Румыния в ментальной карте советского руководства прочно заняла место враждебного государства. В немалой степени стремление к реваншу в отношении Бессарабии подогревалось и военно-стратегическими соображениями: Одесса, являвшаяся крупнейшим экономическим и логистическим центром Советского Союза, как уже отмечалось, оказалась в непосредственной близости от государственной границы с Румынией.
В последующем Советский Союз присоединение Бессарабии не признавал и квалифицировал как аннексию. На переговорах с турецким министром иностранных дел Сараджоглу 1 октября 1939 г., о которых было рассказано выше, Сталин ясно выразил свое отношение к бессарабскому вопросу. «По-моему, — сказал он, — Румыния вроде Польши: как та нахапала много земель, так и Румыния». В той же беседе он заявил: «…мы не думаем на румын нападать, но и Бессарабию дарить не будем»[167].
Сформировавшиеся союзные отношения Румынии с Францией были подкреплены получением 13 апреля 1939 г. англо-французских гарантий безопасности. Тесные отношения с англо-французскими союзниками не помешали Бухаресту взять курс на сближение с Берлином. В марте 1939 г. был подписан германо-румынский договор «Об укреплении экономических связей между Румынией и Германией», за которым последует ряд дополнительных соглашений, поставивших румынскую экономику в значительной мере в зависимость от военных нужд Германии.
8 сентября 1939 г. Румыния решит дистанцироваться от своих союзников и заявит о нейтралитете в разразившейся «европейской войне». Балансировать между военно-политическими блоками, вступившими в военное противоборство, окажется возможным не слишком долго. Военный разгром и политический крах Франции, оккупация Центральной и Западной Европы вынесут в повестку дня балканский вопрос. Балканы не могли оставаться вне зоны внимания Германии и ареала ее экспансии. Румыния между тем в результате событий «европейской войны» осталась без покровителей — Великобритании и Франции — и в своей политике все более ориентировалась на Германию.
Обнуление военных гарантий, данных Румынии англо-французскими союзникми, с одной стороны, и ожидание распространения германского контроля на эту страну или ее прямой оккупации Германией — с другой, станут одним из тех важных импульсов, руководствуясь которыми Сталин примет решение перейти к активным действиям на бессарабском направлении. Разумеется, Сталин принимал в расчет и ясное заявление Германии об отсутствии заинтересованности в бессарабском вопросе. Во исполнение обязательств, содержавшихся в советско-германском пакте, Молотов проинформирует германского посла в Москве Шуленбурга о намерениях советской стороны в отношении Бессарабии[168]. Предварительно проведены были соответствующие зондажи и итальянской позиции[169].
Как бы предупреждая последовавшие затем события, на сессии Верховного Совета СССР 29 марта 1940 г. Молотов заявил: «…у нас нет пакта о ненападении с Румынией. Это объясняется наличием нерешенного спорного вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя и никогда не ставил вопрос о возвращении Бессарабии военным путем»[170].
13 июня Сталин проведет в своем кремлевском кабинете широкое по составу участников совещание высшего военно-политического руководства, на котором, судя по всему, были приняты решения о подготовке плана военной операции на случай военного сопротивления со стороны Румынии политическому варианту урегулирования бессарабского вопроса[171]. Вечером 26 июня 1940 г. Молотов вручил румынскому посланнику ноту советского правительства, которое, ссылаясь на сложившуюся международную обстановку, ультимативно требовало от правительства Румынии «возвратить Бессарабию Советскому Союзу» и «передать Советскому Союзу северную часть Буковины». Инкорпорация Северной Буковины в состав СССР позволяла контролировать главные железнодорожные магистрали, соединявшие Советскую Украину и Бессарабию[172]. И текст ноты, и комментарии Молотова выражали надежду на решение вопроса мирным путем[173].
Закон СССР «Об образовании Союзной Молдавской Советской Социалистической Республики»
2 августа 1940
[ГА РФ. Ф. Р-7523. Оп. 3. Д. 265. Л. 1–2. Подписи — автографы М. И. Калинина и А. Ф. Горкина]
Румыния, на восточной границе которой будет развернута мощная группировка советских войск, не найдя поддержки ни у Великобритании, ни у Германии, ни у своих балканских союзников, сочтет благоразумным согласиться с советскими требованиями и выведет свою администрацию и войска. 28 июня в Бессарабию вступят части специально сформированного Южного фронта. В августе 1940 г. VII сессия Верховного Совета СССР примет закон «Об образовании Союзной Молдавской Советской Социалистической Республики».
Лишенная перспективы получения поддержки со стороны своих традиционных англо-французских союзников, Румыния, опасаясь советизации, примет решение о переориентации своей внешней политики на Германию. 1 июля было заявлено об отказе от англо-французских гарантий, а на следующий день король Румынии Кароль II направит Гитлеру послание с предложением подписать «оборонительный и наступательный союз».
«Король Кароль желает германской военной оккупации, — запишет 17 июля в своем дневнике Геббельс. — …Страх перед Москвой»[174]. В начале октября начнется ввод в Румынию «ограниченного контингента» германских войск, а 22 ноября 1940-го будет подписан договор о присоединении Румынии к Тройственному пакту. Идея возврата территорий овладеет умами румынского истеблишмента.
Мотивы Сталина, принявшего решение о давлении на Румынию, не исчерпывались соображениями «исторической справедливости». Контроль над устьем Дуная позволял радикально увеличить глубину советской обороны и Севастополя, и Одессы, которая, напомним, находилась всего в 40 км от румынской границы. Британский посол в Бухаресте, кажется, с пониманием интерпретировал мотивацию Москвы: «С точки зрения русских, Бессарабия важна не только в силу этнографических соображений. Она могла бы стать великолепным плацдармом для германского удара в сердце Украины с развитием движения на Киев и Припять… Лучшим средством защиты от такого маневра для России было бы создание линии обороны по Карпатам и дельте Дуная»[175].
Король Румынии Кароль II
[Из открытых источников]
Подготовить должным образом инкорпорированные территории на Западе в качестве театра будущих военных действий, в целом, Советский Союз окажется не в состоянии. Однако именно на территории бывшей Бессарабии советскому военно-политическому руководству удастся реализовать стратегические преимущества, полученные в результате территориальных приобретений, при том, что даже делимитация границ к моменту вторжения вермахта 22 июня не была завершена. Создание рубежа обороны по реке Прут и умелые действия командования Южного фронта позволят значительно дольше, чем на других оперативных направлениях, успешно сдерживать германские и румынские войска и проводить успешные контрудары.
«…Подготовить наметку сферы интересов СССР…» Геостратегические планы советского руководства осенью — зимой 1940–1941 гг
Инкорпорация в 1940 г. в состав СССР Прибалтийских государств, западных областей Белоруссии и Украины, Бессарабии, части финской территории станет результатом реализации возобладавших в умах советского руководства представлений о наиболее целесообразном способе обеспечения безопасности границ. «Мы знали, — скажет много позднее Молотов, — что придется отступать и нам нужно иметь как можно больше территории»[176]. Подобный подход окажется вполне понятен такому искушенному политику, как У. Черчилль. 21 июля 1941 г. он напишет Сталину: «Я вполне понимаю военные преимущества, которые Вам удалось приобрести тем, что Вы вынудили врага развернуть свои силы и вступить в боевые действия на выдвинутых вперед западных границах, чем была частично ослаблена сила его первоначального удара»[177].
Можно было бы отнести это высказывание на счет желания британского премьера потрафить неожиданному союзнику в борьбе с гитлеровской Германией, однако мы знаем, что подобным же образом Черчилль высказывался и годом ранее — в июне 1940 г. в письме Криппсу, послу Великобритании в СССР[178].
Использовать в полном объеме эти гипотетические преимущества, как мы увидим ниже, советскому руководству, однако, не удастся. В том числе и потому, что отступать советское руководство, вопреки позднему утверждению Молотова, не намеревалось и армию к такому варианту развития событий не готовило. Принятая военная доктрина, как мы помним, предполагала бить врага малой кровью и на чужой территории.
Конечно, названная причина инкорпорации всех этих территорий в состав СССР не была единственной. Много позже — в 1975 г. — В. М. Молотов скажет: «Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества»[179]. В тот же день интервьюер Молотова зафиксирует пересказ им выступления Сталина на совещании на Ближней даче в Кунцево, в ходе которого тот произнесет: «Прибалтика — это исконные русские земли! — снова наша…»[180] Вероятно, советские руководители воспринимали всю территорию бывшей Российской империи, в которой они родились и выросли, в качестве исконной территории своего «отечества» и территориальные приобретения Советского Союза 1939–1940 гг. рассматривали в том числе сквозь призму восстановления «исторической справедливости». Проиграв в годы Гражданской войны ряд локальных схваток на территории «своего отечества», т. е. бывшей Российской империи, определенная — наименее интернационализированная — часть большевистского истеблишмента не перестала считать эти территории «своими», вероятно, по праву исторического наследования.
Послание премьер-министра Великобритании У. Черчилля И. В. Сталину об оказании помощи СССР
21 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 255. Л. 19–21]
Не следует списывать со счетов и идеологические мотивы распространения коммунистических идей. После провала ожиданий скорой революции на Западе эта задача оставалась в поле зрения советского руководства и его практической деятельности, пусть и не в качестве главной цели внешнеполитических устремлений.
Подписание Тройственного пакта между Германией, Италией и Японией
Берлин, 27 сентября 1940
[РГВА. Ф. 1511к. Оп. 3. Д. 110. Л. 45]
Министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп и нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов обходят почетный караул на вокзале в Берлине
12 ноября 1940
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1614. Л. 3]
Видимый успех внешнеполитического наступления, предпринятого советским руководством, побудит Сталина задуматься о закреплении достигнутых результатов и его продолжении.
В октябре 1940 г. советское руководство получит со стороны Германии предложение присоединиться к Тройственному пакту Германии — Италии — Японии, заключенному 27 сентября в Берлине.
12–13 ноября 1940 г. состоится визит В. М. Молотова в Берлин. Накануне поездки он получит подробные инструкции от Сталина, которые сохранит в своем личном архиве[181].
9 ноября 1940 г. Молотов подробно запротоколирует эти инструкции, дав им собственноручный заголовок: «Некоторые директивы к Берлинской поездке». Впервые опубликованные без малого тридцать лет тому назад[182], они и сегодня способны поразить воображение читателя широтой круга вопросов, которые Сталин поставил в повестку переговоров с германским руководством. В личном архиве Сталина в ряду других имеется недатированная географическая карта со сталинскими пометами. Разметка, ясно обозначающая зоны советских интересов, сделанная его рукой, настолько совпадает с инструкциями к берлинской поездке Молотова, что дает автору основание относить этот этап геостратегического проектирования на картах именно к октябрю — ноябрю 1940 г.
Записка В. М. Молотова «Некоторые директивы к берлинской поездке»
9 ноября 1940
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1161. Л. 147–155. Автограф В. М. Молотова]
Цели поездки Молотова Сталиным будут обозначены так: «разузнать действительные намерения» Германии и «всех участников пакта 3-х (Г[ермании], И[талии], Я[понии]) в осуществлении плана создания „Новой Европы“, а также „Велик[ого] Вост[очно]-Азиатского Пространства“», их границ, характера государственной структуры и отношений отдельных государств в рамках этих структур, «сроки осуществления этих планов». Интересовало Сталина и «место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем».
Молотов получил указание «подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в Ближней и Средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Г[ерманией] (а также с И[талией])». Перед ним будет поставлена цель «в переговорах добиваться, чтобы к сфере интересов СССР были отнесены» Финляндия, Дунай, а «Болгария — главный вопрос переговоров — должна быть отнесена к сфере интересов СССР… как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию».
Вопрос о Турции и ее судьбах «не может быть решен без нашего участия», указывал Молотову Сталин, так как «у нас есть серьезные интересы в Турции». Нас очень интересует, подчеркнет Сталин, «вопрос о дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии, как граничащих с СССР… и мы хотели бы, чтобы об этом с нами договорились». Сталин поставит также задачу прояснить намерения стран «оси» в отношении Югославии, Греции, нейтралитета Швеции. Вопрос об Иране также не мог решаться без участия СССР, впрочем, Молотову было велено «без нужды об этом не говорить».
Проблема судоходства Сталина интересовала не только по отношению к турецким Босфору и Дарданеллам, Дунаю, но и применительно к проливам, ведущим из Балтийского в Северное море. Он предложит «устроить совещание по этому вопросу из представителей заинтересованных стран».
Одним из инструментов давления на Германию Сталин выберет отношения с США. Он поручит Молотову «на возможный вопрос о наших отношениях с США ответить, что США также спрашивают нас: не можем ли мы оказать поддержку Турции и Ирану в случае возникновения опасности для них. Мы пока не ответили на эти вопросы». Поручит Сталин Молотову также выяснить, действительно ли Германия сделала мирные предложения Англии и каков был ответ.
Обсуждению подвергнется и вопрос о перспективах возможного присоединения СССР к Тройственному пакту. Сталин поручит Молотову «предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав». Дойти до этого следовало в том случае, «если выяснится благоприятный ход основных переговоров: Болг[ария], Тур[ция]? и др.». Причем сделано это должно быть «на условиях сохранения Великобританской империи», правда, без подмандатных территорий и с обязательством немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также возврата Германии ее прежних колоний. Еще одним условием сохранения Британской империи виделось ее невмешательство в дела Европы. Специальным пунктом переговоров Сталин поставит необходимость «добиваться почетного мира для Китая». Велено было Молотову «спросить о судьбах Польши»[183]. Сталин, как видим, явно примерял тогу одного из вершителей судеб мира. Берлинская примерка, сулившая поначалу многое, прошла, однако, не слишком удачно.
Вечером 12 ноября министр иностранных дел Риббентроп устроил прием в честь прибывшего в Берлин Молотова, на котором они оба обменялись приветственными речами. 13-го Молотов нанес два визита, сначала рейхсмаршалу Герингу, вслед за тем — Гессу, заместителю Гитлера по руководству национал-социалистической партией. В 14 часов Гитлер устроил завтрак в честь Молотова. «Части германской армии и отряды личной охраны Гитлера, выстроенные у подъезда имперской канцелярии, — как сообщит ТАСС вечером того же дня, — оказали т. Молотову воинские почести» [184].
Отчет Сталину о главных событиях предшествующего дня Молотов направит телеграммой 14 ноября в 1 час 20 минут. Среди событий того дня Молотов выделит беседу с Гитлером, продолжавшуюся три с половиной часа, и трехчасовую встречу с Риббентропом, состоявшуюся в его бомбоубежище.
Шифротелеграмма наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова из Берлина И. В. Сталину о беседе с А. Гитлером и министром иностранных дел Германии И. фон Риббентропом по финскому вопросу и гарантиях Болгарии со стороны СССР, о черноморских проливах и пересмотре конвенции Монтрё, а также о разграничении сфер влияния между странами Тройственного пакта и СССР
14 ноября 1940
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 216. Л. 55–58]
Обе беседы, как нам уже приходилось упоминать, рассказывая о переговорах по «финскому» вопросу, на который ушло «главное время с Гитлером», «не дали желательных результатов». «Вторым вопросом, вызвавшим настороженность Гитлера, — сообщит Молотов, — был вопрос о гарантиях Болгарии со стороны СССР на тех же основаниях, как были даны гарантии Румынии со стороны Германии и Италии. Гитлер уклонился от ответа», — резюмирует Молотов.
Из вопросов, обсуждавшихся на встрече с Риббентропом, Молотов обратит внимание на постановку вопроса о проливах. Риббентроп «упорно настаивал», чтобы СССР высказался за пересмотр конвенции Монтрё и за новую конвенцию «в духе соглашения между Турцией, СССР, Италией и Германией» с предоставлением гарантий для территории Турции «и обещанием удовлетворить законное пожелание СССР о непропуске в Черное море военных судов нечерноморских держав». Советской стороне было предложено оформить это соглашение секретным протоколом, а также подписать еще один секретный протокол «О разграничении главных сфер интересов четырех держав с уклонением нашей сферы к Индийскому океану». Причем Риббентроп явно не ожидал прорыва в этих договоренностях, предложив обсуждать эти проекты «в обычном дипломатическом порядке через послов». Тем самым, подчеркнет Молотов, «Германия не ставит сейчас вопрос о приезде в Москву Риббентропа»[185]. Риббентроп предложит вниманию Молотова и проект пакта Германии, Италии, СССР и Японии. Четыре государства, по этому пакту, принимали на себя обязательства «уважать сферы взаимных интересов», «в дружественном духе договариваться по всем возникающим из этого факта вопросам», «поддерживать друг друга экономически»[186].
Таким образом, по вопросам разграничения сфер интересов в конфигурации, интересовавшей Сталина, достичь взаимопонимания с германской стороной не удастся. После разгрома Франции Гитлер мог более не опасаться войны на два фронта на европейском континенте, и в этой связи цена благожелательного нейтралитета Москвы в его глазах, судя по всему, более не котировалась так высоко, как накануне польской кампании вермахта в 1939 г. Гитлер явно подталкивал Сталина к прямому столкновению с Британской империей, указывая «уклонение» советской сферы интересов «к Индийскому океану».
Оценивая итоги поездки Молотова, нельзя, однако, забывать о задаче «разузнать действительные намерения» Гитлера, поставленной перед ним Сталиным. «Похвастаться нечем, — подведет итоги поездки Молотов, — но, по крайней мере, выявил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться»[187]. В этом отношении берлинские переговоры дали Сталину обильную пищу для размышлений. И главное — о практическом взаимодействии с Германией на международной арене, кажется, можно было забыть. Угроза военного столкновения из-за несовпадающих устремлений приобретала все более реальные очертания.
Советским дипломатам Сталин и Молотов преподнесут итоги визита в препарированном виде. Вопросы о разграничении сфер интересов и «вопросы о присоединении СССР к пакту трех держав в Берлине не решались», сообщит Молотов в телеграмме полпреду СССР в Лондоне И. М. Майскому, никакого договора не было подписано, «дело в Берлине ограничилось… обменом мнений». Как выяснилось из бесед, подчеркнет Молотов, «немцы хотят прибрать к рукам Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы обещанием пересмотра конвенции Монтре в нашу пользу». «Турция должна остаться независимой», а «режим в проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за ее спиной», — зафиксирует Молотов установку. Кроме того, «немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы, — подчеркнет Молотов, — отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными»[188].
Консультации сторон, однако, продолжатся. 25 ноября в Москве состоится беседа Молотова с Шуленбургом «по политическим вопросам». Передав текст соглашения четырех держав, продиктованный Риббентропом в Берлине, Молотов сообщит условия, «на которых Советский Союз согласен принять в основном проект пакта 4-х держав». Первым пунктом был назван вывод немецких войск из Финляндии, «причем СССР обязывается обеспечить мирные отношения с Финляндией, а также экономические интересы Германии в Финляндии». Вторым пунктом будет названо обеспечение безопасности СССР в проливах «путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией… и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды». Причем «в случае отказа Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и СССР договариваются выработать и провести в жизнь необходимые военные и дипломатические меры». Еще одним условием станет признание центром устремлений (аспираций, как скажет Молотов) СССР «района к югу от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу». Последним условием он назовет отказ Японии от ее концессионных прав на Северном Сахалине «на условиях справедливой компенсации». По каждому из этих четырех вопросов Молотов предлагал подписать пять секретных протоколов в качестве приложений к открытому тексту пакта. Пятым должен был стать протокол о разграничении сфер интересов[189]. Шуленбург передаст советские предложения в Берлин, но ответа оттуда не последует. Ответит Берлин молчанием и на попытку нового посла в Германии В. Г. Деканозова поднять этот вопрос во время вручения верительных грамот Гитлеру 19 декабря 1940 г.[190]
Вслед за ноябрьским раундом советско-германских переговоров последуют корректировка и окончательная формализация военных намерений Германии. 18 декабря 1940 г. Гитлер одобрит военно-оперативный план «Барбаросса», разработка которого началась еще летом того же года. Планом будет предусмотрен разгром Советского Союза в ходе кратковременной военной кампании. С другой стороны, и Германия с лета 1940 г. попала в центр советского военного планирования, но об этом мы специально поговорим немного позднее.
«…Требуются совместные усилия для обеспечения этой безопасности». Болгарский азимут в планах советского руководства
Участником территориального передела в Европе летом 1940 г. стал не только Советский Союз. Вопрос возврата территорий, утерянных в результате Первой мировой войны и Версальского мирного договора, остро стоял перед Болгарией. Центром ее притязаний стала Южная Добруджа, переданная ранее в состав Румынии. К лету 1940 г. практически все великие державы, принадлежавшие к противостоящим политико-военным блокам, высказались за возвращение этого региона в состав Болгарии. Однако практические шаги первой предприняла Германия. В конце июля Гитлер «рекомендовал» Румынии урегулировать территориальные проблемы с Болгарией и Венгрией. 19 августа — 7 сентября пройдут румыно-болгарские переговоры, по итогам которых Южная Добруджа была возвращена в состав Болгарии. «Посредничество» Германии, обеспечившее решение этого территориального спора, резко усилило ее позиции в стране. 16 октября Болгария получит от Германии приглашение присоединиться к Тройственному пакту.
Как уже мог убедиться читатель, Болгария как минимум с 1939 г. находилась в зоне пристального внимания Сталина. Читатель, кроме того, может припомнить, как еще в 1923 г. советское руководство, используя Коминтерн, именно в этой стране (наряду с Германией) попыталось организовать коммунистическую революцию, с тем чтобы затем раздуть ее пожар на всем европейском континенте. Отказавшись от идеи экспорта революции и переориентировав страну на построение социализма в отдельно взятом государстве, Сталин не отказывался, как уже понял читатель, от геополитического проектирования, осуществляемого в интересах советского отечества. Болгария, как и все государства по периметру границ Советского Союза, находилась в поле постоянного внимания со стороны Сталина.
1940 год поставит Болгарию в центр новой фазы европейского политического кризиса. 28 октября Италия совершит вторжение в Грецию. Связанная с Грецией соответствующими обязательствами, в войну на ее стороне вступит Великобритания. Итальянская армия окажется не в состоянии достичь поставленных перед ней целей. В результате перед Германией встанет задача оказания помощи своему союзнику. Решить ее было возможно, лишь обеспечив проход немецких войск через территорию Болгарии.
Задачу обеспечения лояльности Софии видела перед собой и Москва, с той разницей, что конечной целью советского стратегического планирования в этом регионе была не Греция, а Босфор и Дарданеллы. Отсутствие контроля над режимом судоходства в проливах вызывало сильное беспокойство Москвы, опасавшейся вторжения в Черное море военных кораблей нерегиональных держав.
После «услуги», оказанной Гитлером Болгарии в «добруджанском вопросе», достижение здесь целей советской внешней политики вне договоренностей с Германией представлялось затруднительным или даже невозможным. Именно поэтому Болгария и стала, как мы видели, «главным вопросом переговоров» Молотова в Берлине. Помимо Болгарии, и Турция, как мы видели, по мнению Сталина, относилась к сфере интересов СССР. Контроль над Болгарией и сухопутный коридор в направлении Босфора и Дарданелл представлялся условием обеспечения контроля над проливами. Не согласовав в Берлине сферы интересов, Сталин решит реализовать свои устремления в одностороннем порядке.
Решительное наступление на болгарском направлении советская дипломатия предпримет во второй половине ноября 1940 г. 18 числа Молотов провел беседу с болгарским послом в Москве И. Стаменовым. Председатель советского правительства предложит Болгарии гарантию ее безопасности со стороны СССР при сохранении ее внутреннего режима и государственного строя. Молотов изъявит готовность поддержать все «территориальные притязания Болгарии, обращенные к ее соседям», пообещает предоставить заем, обеспечить поставки хлеба, бензина и закупки болгарских экспортных товаров. Он выразит желание заключить с Болгарией договор о взаимной помощи, причем специально подчеркнет, что, «если бы мы очутились перед фактом получения Болгарией гарантии своей безопасности со стороны какой-либо другой державы, это ухудшило бы и испортило бы советско-болгарские отношения»[191].
Трудно понять расчеты советского руководства, решениями которого были только что советизированы три Прибалтийских государства. Советизации Прибалтики, как мы помним, предшествовали заключение договоров и ввод ограниченных контингентов советских войск. Политический истеблишмент Болгарии во главе с царем Борисом, далекий от коммунистических взглядов, пугала сама по себе перспектива установления советской гегемонии в регионе, не говоря уже о перспективе советизации по образцу прибалтийской.
24 ноября Москва получит ответ, в котором София сообщила, что «не видит необходимости принятия в данное время гарантии СССР, т. к. никто не угрожает Болгарии»[192]. Уже на следующий день в Софию совершит блиц-визит генеральный секретарь Наркомата иностранных дел А. А. Соболев. Эмиссара Москвы примут царь Борис и премьер-министр Б. Филов. Соболев продолжит «уламывать» болгарское руководство, привезя в Софию предложение подписать пакт о взаимной помощи, при заключении которого, по мнению Москвы, «отпадают возражения против присоединения Болгарии к известному Пакту трех держав». «Вполне вероятно, — добавит Соболев, — что и Советский Союз в этом случае присоединится к Тройственному пакту»[193].
Сталин детально разъяснит существо предпринятого маневра генеральному секретарю Исполкома Коминтерна Г. Димитрову, что тот подробно запишет в своем дневнике. «Мы сегодня делаем болгарам предложение пакта о взаимопомощи, — скажет Сталин. — …Мы указываем Болгарскому правительству, что безопасности обеих сторон угрожают со стороны Черного моря и проливов и требуются совместные усилия для обеспечения этой безопасности. Историческая опасность шла всегда отсюда: Крымская война — занятие Севастополя, интервенция Врангеля в 1919 г. и т. д. Мы поддерживаем территориальные претензии Болгарии… Мы готовы оказать болгарам помощь хлебом, хлопком и т. д. в форме займа… Если будет заключен пакт, конкретно договоримся о формах и размерах взаимной помощи. Если будет заключен пакт о взаимопомощи, мы не только не возражаем, чтобы Болгария присоединилась к Тройственному пакту, но тогда и мы сами присоединимся к этому пакту». Турцию, если принять рассуждения Сталина за чистую монету, ожидала незавидная перспектива. «В отношении Турции мы требуем базы, чтобы Проливы не могли быть использованы против нас… Мы турок выгоним в Азию», — завершит Сталин свои рассуждения. В ходе этого разговора он признает: «Наши отношения с немцами внешне вежливые, но между нами есть серьезные трения»[194].
Царь Болгарии Борис III
[Из открытых источников]
Филов, однако, уже 25 ноября сообщит Соболеву, что он «не видит необходимости принятия в данное время гарантии СССР, так как никто не угрожает Болгарии»[195]. Болгария официально отвергнет советское предложение 30 ноября — 1 декабря[196]. 6 декабря советская сторона вновь предложит вернуться к варианту гарантийного договора как менее обременительному для Болгарии и через двенадцать дней вновь получит отказ[197].
Не сомневаясь в том, что препятствием к достижению договоренностей с Болгарией является позиция Германии, советское руководство предпримет демарш, изначально обреченный, судя по всему, на неудачу. 17 января 1941 г. Молотов доведет до сведения немецкого посла в Москве Шуленбурга показательное заявление: «Советское правительство несколько раз заявляло германскому правительству, что оно считает территорию Болгарии и обоих проливов зоной безопасности СССР… Ввиду всего этого советское правительство считает своим долгом предупредить, что появление каких-либо иностранных вооруженных сил на территории Болгарии и обоих проливов оно будет считать нарушением интересов безопасности СССР»[198].
Вероятно, страх перед советизацией в результате сближения с Советским Союзом, а возможно, и собственные геополитические проектировки, имевшие в виду новые территориальные приобретения в результате союзных отношений с Германией, заставят болгарский истеблишмент во главе с царем Борисом сделать судьбоносный выбор. 1 марта 1941 г. Болгария присоединится к Тройственному пакту. В тот же день она направит соответствующее уведомление в адрес правительства СССР, а уже 2 марта в страну вступят части вермахта. Советское руководство в ответной ноте 3 марта заявит, что линия болгарского руководства «ведет… к расширению сферы войны и втягиванию в нее Болгарии»[199].
Царь Борис откажется принять участие в военных действиях против СССР, а дипломатические отношения между двумя странами будут поддерживаться вплоть до сентября 1944 г., когда СССР объявит Болгарии войну как союзнику гитлеровской Германии.
«Югославия целиком и полностью на стороне СССР». Югославский вопрос накануне войны
Не устоит перед германским нажимом и Югославия. 25 марта 1941 г. премьер-министр и министр иностранных дел Югославии поставят свои подписи под протоколом о вступлении Югославии в Тройственный союз. Буквально в тот же день в Белграде начались массовые митинги и демонстрации протеста. В ночь с 26 на 27 марта в Белграде произошел военный переворот. Правительство, подписавшее протокол, во главе с премьер-министром Д. Цветковичем было отправлено в отставку и арестовано, принц-регент Павел отстранен от власти и вскоре подписал отречение. На престол был возведен 17-летний король Петр II, образовано новое правительство, которое возглавил генерал Д. Симович. Уже на следующий день начнутся контакты с советским руководством по дипломатической линии, в Москву будет направлена правительственная делегация.
Новое правительство устами своего министра иностранных дел (так называемая декларация Нинчича) подтвердит готовность соблюдать все принятые прежним режимом обязательства. Несмотря на это, антигерманский характер происшедшего переворота был ясен всем акторам международной политики, и Гитлер днем того же 27 марта в Берхтесгадене примет директиву о подготовке операции по захвату Югославии одновременно с вторжением в Грецию. Через несколько дней будет подписано германо-венгерское соглашение об участии Венгрии в войне против Югославии.
31 марта посол Югославии в Москве Гаврилович будет принят Молотовым, который даст согласие на начало переговоров между двумя правительствами. Гаврилович в официальном порядке уведомит советскую сторону о состоявшемся переходе власти. 1 апреля на встрече с первым заместителем наркома иностранных дел А. Я. Вышинским он подробно осветит содержание и смысл декларации Нинчича, «пояснив, что правительство Югославии не считает возможным аннулировать соглашение о присоединении… к Тройственному пакту, но применение его на практике будет целиком поставлено в зависимость от интересов Югославии». Угроза со стороны Германии югославским руководством расценивалась как высокая, в связи с чем к советской стороне будет адресована просьба о поставке самолетов, противотанковых орудий и других вооружений[200]. На следующий день во время новой встречи Гаврилович сообщит Вышинскому о том, что, «по всем данным, которыми он располагает… Германия готовится к нападению на СССР. Это Германия предполагает осуществить в мае этого года». В связи с предстоявшими в Москве переговорами Гаврилович постарается убедить советскую сторону опубликовать в печати результаты переговоров. «Это было бы ударом грома. Немцы сразу же бы поняли, как им следует вести себя по отношению к Югославии», — настаивал он[201]. Еще через сутки Гаврилович уже в присутствии прибывших в Москву членов югославской делегации заявит: «Наше правительство горячо желает и ожидает союза с СССР», — и поставит вопрос о подписании соответствующего соглашения. В ходе переговоров югославские представители скажут, что «Югославия целиком и полностью на стороне СССР… что никаких договоров ни с Англией, ни с каким-либо другим государством без согласия СССР не заключит», и обратят внимание Вышинского на то, что они считают «весьма желательным дипломатические шаги со стороны СССР в целях повлиять на Германию в интересах сохранения на Балканах мира». Перед советским руководством замаячит призрак 1914 года, когда Российская империя вступила в роковую для нее Первую мировую войну, в значительной мере исходя из побуждения защитить Сербию от агрессии со стороны Австро-Венгрии. Советская сторона откажется подписать предложенный ей югославами договор о взаимопомощи, что рисовало перспективу вовлечения СССР в разгоравшийся германо-югославский конфликт. «У нас имеется договор с Германией, — скажет Вышинский. — Мы не хотим дать повода предполагать, что мы склонны его нарушить». Югославской стороне будет предложено подписать договор о дружбе и ненападении. В проекте договора был использован термин «нейтралитет». Очевидно, что советское руководство, посылая германскому руководству сигнал о необходимости ограничить экспансионистские устремления, в то же время стремилось продемонстрировать лояльность собственным договорным отношениям с Германией, опасаясь быть втянутым в конфликт, на глазах входивший в горячую фазу. Такой подход вызовет острые возражения со стороны членов югославской делегации, которая рассчитывала на прямые союзнические отношения. Дело дойдет до того, что один из членов делегации Б. Симич запросит у Вышинского «тайную» от своих коллег встречу, в рамках которой представит вниманию советского руководства важнейший, с его точки зрения, аргумент. Он предупредит, что «материальную помощь Югославии обещает и Англия и что, быть может, Югославское правительство будет вынуждено эту помощь принять». Эта тема не являлась тайной для советского руководства, и Вышинский заявит: «…мы не против того, чтобы Югославия сблизилась с Англией и со всеми теми государствами, которые могут Югославии оказать помощь», — а соглашение с Англией сочтет даже целесообразным. Симич, отметит в своих записях Вышинский, «немного смутился и постарался этот разговор замять»[202].
Днем 4-го Молотов пригласил посла Германии Шуленбурга, чтобы проинформировать о предстоящем подписании договора. «Заключение договора направлено в защиту интересов мира», — скажет Молотов и выскажет пожелание, чтобы Германия последовала этому примеру. «Было бы желательно, — подчеркнет он, — если бы Германское правительство сделало в своих взаимоотношениях с Югославией все возможное, что соответствует интересам мира». Молотов подчеркнет готовность Югославии выполнять обязательства в рамках протокола о присоединении к Тройственному союзу. Шуленбург назовет момент, выбранный для заключения пакта, «критическим», указав на то, что в настоящее время «отношения между Югославией и Германией весьма напряжены», люди, подписавшие протокол о присоединении к Тройственному союзу, находятся в тюрьме и подписание советско-югославского договора в такой момент «произведет странное впечатление в Берлине»[203].
Сталина эти соображения не остановят, и после некоторых размышлений он решит усилить в договоре мотив поддержки Советским Союзом Югославии и уберет из текста формулу «соблюдать политику нейтралитета и дружбы». Но и прямые союзнические обязательства советское руководство на себя не примет. Главная — вторая — статья договора приобретет следующий вид: «В случае, если одна из Договаривающихся Сторон подвергнется нападению со стороны третьего государства, другая Договаривающаяся Сторона обязуется соблюдать политику дружественных отношений к ней»[204]. Договор о ненападении и дружбе между СССР и Югославией будет подписан в ночь с 5 на 6 апреля.
Подписание советско-югославского договора о дружбе и ненападении
Москва, 5 апреля 1941
[РГАКФД. № 2–111194]
Через полтора часа после подписания советско-югославского договора в 4.50 6 апреля немецкие войска начнут вторжение в Югославию. В 16.00 Шуленбург проинформирует об этом Молотова, объяснив действия Берлина угрозой англо-югославско-греческой военной акции против Германии и Италии. Шуленбург заявит об отсутствии у Германии интересов на Балканах и намерении вывести войска после выполнения поставленной задачи. Молотов выразит сожаление, «что расширение войны все же оказалось неизбежным». Союз ССР не имел возможности предпринять практические действия по защите приобретенного «союзника», будучи отрезанным от театра военных действий. В ходе так называемой апрельской войны Югославия будет оккупирована, но на ее территории вскоре развернется широкомасштабная национально-освободительная партизанская война.
Вслед за «апрельской войной» в Югославии будет оккупирована и Греция, причем части вермахта подвергнут разгрому развернутый на ее территории 90-тысячный британский экспедиционный корпус. Поражения, которые потерпят британские войска на континенте во Франции, Норвегии и Греции, надолго отобьют у британского политико-военного руководства охоту пробовать свои силы в прямом столкновении с вермахтом. Вероятно, в том числе этим негативным опытом в значительной (но вряд ли решающей) степени и объясняются неоднократные затяжки американо-британскими союзниками открытия «второго фронта» в 1941–1943 гг.
И. В. Сталин во время переговоров с правительственной делегацией Югославии
Москва, 5 апреля 1941
[РГАКФД. 0–292956]
«Английское правительство считает…» Британские внешнеполитические инициативы и реакция Москвы
Годом ранее балканский вопрос в ряду других стал предметом переговоров британского посла в Москве Р. С. Криппса, которого по просьбе британского правительства 1 июля 1940 г. принял Сталин.
Ричард Стаффорд Криппс
[Из открытых источников]
Эта попытка британского истеблишмента восстановить отношения с Москвой прямо связана с приходом 10 мая 1940 г. на пост премьер-министра У. Черчилля. Черчилль последовательно критиковал «мюнхенскую политику» своего предшественника и выступал за союз с Москвой в войне с Германией.
Военный разгром Франции, несомненно, ускорил смену вех в британской внешней политике. Переговоры Криппса приоткроют окно возможностей для пересмотра советского внешнеполитического курса, однако Сталин это окно решительно захлопнет до лучших (или, точнее, худших) времен.
Криппсу было поручено выяснить позицию советского руководства по животрепещущим проблемам. В связи с установлением немцами господства над Европой британское правительство поставило перед Сталиным вопрос о том, чтобы «организовать общую линию самозащиты против немцев в целях восстановления в Европе равновесия». Сталин откажется принять это предложение, заявив, что не видит опасности господства какой-либо одной страны над Европой, тем более опасности поглощения европейских государств Германией. Он скажет, что «не считает, что военные успехи немцев могли создавать какую-либо угрозу для СССР вообще и для дружественных отношений с Германией… которые основаны… на учете коренных государственных интересов обеих стран». Сталин пойдет еще дальше и откажется поддержать идею восстановления равновесия в Европе, заявив, что «это так называемое „равновесие“ душило не только Германию, но и СССР, ввиду чего СССР примет все меры к тому, чтобы старое равновесие в Европе не было восстановлено».
Записи в журнале регистрации лиц, принятых И. В. Сталиным в кремлевском кабинете
1 июля 1940
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 412. Л. 185 об.]
На предложение Криппса вести торговлю с СССР, но с условием, чтобы экспортные товары из Англии не могли быть перепроданы немцам, Сталин, не возражая принципиально против обсуждения этого вопроса, сделает довольно резкое заявление. Он, скажет Сталин, «должен предупредить, что, во-первых, вопрос о хозяйственных и торговых отношениях с Германией является делом самого СССР и разговаривать о них с Англией… СССР не намерен и, во-вторых, часть цветных металлов, закупленных СССР за границей, будет экспортироваться в Германию… которая выполняет некоторые заказы для СССР… Сталин заявил, что без учета Англией этих оговорок… торговлю между СССР и Англией в настоящих условиях нужно считать исключенной».
Третий и четвертый пункты британской повестки дня очень напоминают предложение о разграничении сфер интересов в Юго-Восточной Европе. «Английское правительство, — скажет Криппс, — считает, что было бы в интересах СССР взять на себя руководство Балканскими странами в деле их объединения для сохранения там существующего положения, что только СССР при нынешних условиях мог бы выполнить эту серьезную миссию». Кроме того, зная, «что СССР недоволен нынешним режимом в Проливах и в Черном море», Криппс выскажет мнение о том, «что интересы СССР в Проливах действительно следовало бы обеспечить». Предложенный ему сговор Сталин отвергнет, сказав, «что, по его мнению, ни одна держава не может претендовать на исключительную роль по объединению балканских государств и руководству ими. Не претендует на такую миссию и СССР, несмотря на его заинтересованность в балканских делах». О Турции Сталин сказал, «что СССР действительно стоит против единоличного хозяйничанья Турции в Проливах и против того, чтобы Турция диктовала условия на Черном море»[205].
Меморандум, сильно отличавшийся от реального содержания беседы, Молотов передаст германскому послу Ф. фон Шуленбургу. Делить сферы влияния на Балканах и обеспечивать нужный режим в проливах Сталин намеревался, судя по всему, договариваясь не с Великобританией, а с противостоящей ей стороной, причем дезинформируя «партнера» по важным вопросам. Следующий шаг на балканском театре Сталин попытался сделать в ноябре 1940-го во время визита Молотова в Берлин, о котором рассказано выше. Мы вряд ли узнаем, вспомнил ли Сталин, столкнувшись с провальными результатами этих переговоров, о предложении Черчилля, которое ему передал Криппс, или недоверие к британской политике не позволило ему и тогда оценить возможности, предоставлявшиеся этим предложением.
Передача меморандума о встрече с Криппсом была не единственным действием, призванным продемонстрировать Германии свой благожелательный нейтрализм. 1 августа 1940 г. Молотов вслед за Сталиным, но теперь уже публично, подчеркнет, что в основе советско-германских договоренностей находились «не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии». Через два месяца, 30 сентября, «Правда» опубликует редакционную статью «Берлинский пакт о Тройственном союзе», где причиной создания союза будет названа естественная реакция Германии, Италии и Японии на усиление англо-американского военного сотрудничества. Вряд ли все это было проявлением сервильности Москвы, как утверждается в некоторых работах, скорее — дипломатической игрой, направленной на умиротворение агрессора. Впрочем, предоставляем судить об этом читателю самостоятельно. 22 октября Криппс передаст советскому руководству меморандум британского правительства. Его на этот раз не примут ни Сталин, ни Молотов. Сделает это первый заместитель Молотова по Наркомату иностранных дел бывший генеральный прокурор Союза ССР А. Я. Вышинский.
Британский меморандум содержал целый ряд важных констатаций и предложений. Правительство Великобритании констатировало срыв германского нападения и ставило вопрос о благожелательном нейтралитете со стороны СССР, который «может быть почти столь же ценным, как вооруженная помощь», причем благожелательный нейтралитет предполагалось распространить на Турцию и Иран. Меморандум содержал предложение продолжить помощь Китаю в его войне с Японией. Меморандум обращал внимание советского руководства на то, что Германия перестала считаться с интересами СССР, а в случае победы на Западе не станет делать этого тем более. Самое главное — британское правительство изъявляло готовность подписать торговое соглашение, а вслед за тем договор о ненападении. Великобритания принимала на себя обязательство консультироваться по проблемам мирного урегулирования, признать де-факто советизацию отошедших к Советскому Союзу территорий и др. Обеим сторонам предлагалось также принять на себя обязательства по окончании войны не создавать враждебных друг другу союзов и не участвовать в них. В довершение рекомендовалось сохранить предлагаемое соглашение в тайне до тех пор, пока не сочтет целесообразным его обнародовать правительство СССР[206].
Эти предложения, которые в близком будущем во многом станут основой советско-британского сотрудничества в рамках антигитлеровской коалиции, осенью 1940 г. не будут приняты советским руководством. 11 ноября Вышинский выскажет отрицательное «личное мнение», основанное на «настроениях в нашей среде». Объяснение такому решению некоторые советские историки видят в иллюзиях, которые продолжало питать советское руководство насчет продолжения стратегического партнерства с Германией. За пять дней до британского меморандума, 17 октября, Сталин получил послание, подписанное Риббентропом, с предложением присоединиться к Тройственному пакту и стать четвертым его участником[207].
Переговоры Молотова в Берлине провалятся. В этом контексте трудно логически объяснить тот факт, что после продолжительной паузы, которая вполне позволяла сделать соответствующие выводы и скорректировать внешнеполитический курс, Молотов, приняв 1 февраля Криппса, повторит уже слышанное британским послом из уст Вышинского отрицательное заключение по меморандуму от 22 октября[208]. Этот отказ выглядит тем более странным, что к тому времени трения между Германией и СССР станут едва ли не перманентными[209]. Причем советское политико-военное руководство по всем каналам получало многочисленные сообщения о подготовке Германией военного нападения на СССР и уже более полугода разрабатывало оперативные планы войны против Германии на западном театре военных действий. Судя по всему, уровень доверия советского руководства к британским партнерам, вне зависимости от их партийной принадлежности, стремился к нулевой отметке.
Между тем начиная с конца 1940 г. на стол Сталину не раз лягут донесения советской разведки о начавшихся усиленных перебросках германских войск в пограничную полосу с СССР[210].
О вполне определенных военных приготовлениях Германии в своем письме от 3 апреля 1941 г. Сталина сочтет необходимым проинформировать и Черчилль. «…Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, — напишет британский премьер, — что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т. е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это продвижение было отменено.
Ваше превосходительство легко поймет значение этого факта». Сталин получит это послание из рук британского посла в Москве С. Криппса только 21 апреля. Черчилль напомнит Сталину об этом письме во время их личной встречи 15 августа 1942 г., сказав, что «он был уверен в том, что Германия нападет на СССР». Сталин ответит, что «мы никогда в этом не сомневались», а он «хотел получить еще шесть месяцев для подготовки к этому нападению»[211]. Как мы еще увидим, поток информационных сообщений такого рода совсем не исчерпывался депешей Черчилля.
Оснований сомневаться в искренности намерений Черчилля, как и в качестве предоставляемой им информации, у Сталина было предостаточно. Росту взаимного доверия не способствовал предшествующий опыт политического взаимодействия. А кроме того, британский посол в Москве на встрече с Молотовым в августе 1940 г. прямо заявлял о возможности англо-германского примирения в том случае, если советское руководство продолжит политику благожелательного нейтралитета по отношению к Германии и враждебного по отношению к Англии[212]. Впрочем, при желании Сталин вполне мог найти аргументы и прямо противоположного свойства, ведь британский парламент проголосовал за правительство Черчилля и его программу войны с Германией до победного конца единогласно.
Личное письмо премьер-министра Великобритании У. Черчилля И. В. Сталину об отказе Германии от переброски танковых дивизий из Румынии в южную часть Польши в связи с переворотом в Югославии с сопроводительным письмом посла Великобритании в СССР С. Криппса заместителю наркома иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому
3, 19 апреля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 255. Л. 6–7]
В мае 1941 г. состоится миссия заместителя Гитлера по партии рейхсминистра Рудольфа Гесса в Англию, британские документы о которой до сих пор хранятся под грифом «секретно». Миссия, вероятно, имела целью достижение Германией компромиссного окончания войны на Западе. Во всяком случае, именно так воспринимал эту ситуацию Сталин[213]. Он вряд ли мог забыть признание Риббентропа, сделанное во время встречи 27 сентября 1939 г., о которой было рассказано выше. Тогда Риббентроп прямо сказал: «Фюрер надеялся и думал, что будет возможно установить дружественные отношения с Англией. Однако Англия грубо отклонила далеко идущие предложения фюрера». И лишь после этого было решено сделать «выбор в пользу Советского Союза». Выслушав столь многозначительные признания, ясно указавшие на предпочтительного для немцев партнера, Сталин вряд ли мог поверить в «непоколебимость» решения Гитлера, как и в возможность «действительно длительных дружественных отношений между Германией и Советским Союзом», в которой пытался заверить Сталина Риббентроп. В представлении Сталина миссия Гесса была еще одной попыткой сговориться с первостепенным для Германии по важности партнером. Вслед за этим могло (или должно было) последовать создание широкой коалиции государств, направленной против СССР. Реалистичность такого сценария в глазах Сталина лишь подчеркивалась еще свежими воспоминаниями о Мюнхенском сговоре 1938 г. англо-французской коалиции с Германией и Италией.
Вплоть до вторжения вермахта 22 июня Сталин будет следовать собственному курсу, ставя задачу оттянуть неизбежное военное столкновение, не поддаваясь на провокации и проводя при этом интенсивную подготовку к войне. Реализация этих установок будет сопровождаться, однако, запретительными мерами в отношении целого ряда подготовительных мероприятий внутри страны и на международной арене. Этот полный внутренних противоречий курс во многом и предопределит политико-военную и организационную неготовность СССР к начавшейся вскоре войне, результатом начального этапа которой в 1941 г. станет военный разгром Красной армии.
«Дальнейшее обострение войны и расширение сферы ее действия». Дальний Восток во внешнеполитическом планировании Москвы
Европоцентричная перспектива рассмотрения причин возникновения Второй мировой войны является для многих устоявшимся каноном. Как мы видели в предшествующих главах этой книги, долгое время на протяжении 1930-х гг. главным очагом войны Сталину, однако, виделся не западный, а восточный театр, на котором основная угроза Советскому Союзу исходила от Японии. В 1930-е гг. события в Азиатско-Тихоокеанском регионе все больше переплетались с событиями на европейском континенте. Задолго до общепринятой сегодня даты начала Второй мировой войны, как мы помним, Сталин указывал на множественность очагов новой империалистической войны, ставя Дальний Восток в этом ряду на первое место.
В мае — августе 1939 г. состоится очередное военное столкновение СССР и Японии — на этот раз в Монголии на реке Халхин-Гол. Конфликт начался с боев между монгольскими пограничниками и сводным отрядом подразделений армии Маньчжоу-Го и японской Квантунской армии. Причиной и здесь станет вопрос территориального размежевания между Монголией и Маньчжоу-Го. Согласно Протоколу о взаимной помощи 1936 г. СССР окажет военную помощь Монголии, в адрес которой были предъявлены территориальные претензии, подкрепленные военной силой. В ходе этого конфликта Сталин вновь продемонстрирует «умеренность и аккуратность» в решении военно-политических вопросов. По воспоминаниям будущего маршала М. В. Захарова, при обсуждении вопроса о переносе военных действий с территории Монголии в Маньчжурию Сталин решительно возразил: «Вы хотите развязать большую войну в Монголии. Противник в ответ на ваши обходы бросит дополнительные силы. Очаг борьбы неминуемо расширится и примет затяжной характер, а мы будем втянуты в продолжительную войну»[214]. Эти обсуждения проходили в определенном международном контексте: в июне 1939 г. Великобритания и Япония обменялись нотами (соглашение Ариты — Крейги). В соответствии с состоявшимися договоренностями Великобритания признала «свободу рук» Японии в Китае, а японское правительство пообещало не предпринимать действий, которые могли бы ограничить британские интересы в этой стране[215]. Вероятно, и этот акт фактической дипломатической поддержки агрессора принимался в расчет советским руководством, оценивавшим перспективность союзных отношений с Англией накануне переговоров с Риббентропом в Москве. Продолжали экономическое сотрудничество с Японией и США[216].
Георгий Константинович Жуков
1940-е
[РГВА. Ф. 41107. Оп. 1. Д. 177. Л. 5]
Проведенная локальная военная операция на Халхин-Голе после первоначальных неудач и значительных потерь приведет к разгрому частей японской армии, и японское правительство обратится к Москве с предложением о прекращении боевых действий. 15 сентября 1939 г. СССР и Япония подписали соглашение о перемирии. Победа объединенной армейской группировки советских и монгольских частей под руководством Г. К. Жукова принудит Японию к поиску мирного урегулирования и станет одной из важнейших причин ненападения на СССР в годы Второй мировой войны.
Разгром на Халхин-Голе и подписание советско-германского пакта о ненападении спровоцируют правительственный кризис в Японии, где победит так называемая морская партия, и японская экспансия станет развиваться в направлении Юго-Восточной Азии и островов Тихого океана.
«Берлинский пакт о Тройственном союзе» между Германией, Италией и Японией, подписанный 27 сентября 1940 г., ознаменует слияние очагов войны на Западе и на Востоке. Его подписание «несомненно означает дальнейшее обострение войны и расширение сферы ее действия», — так интерпретирует советское руководство этот договор. В заявлении, опубликованном 30 сентября в газете «Правда», В. М. Молотов, подготовивший его текст, подчеркнет: «В пакте сказано: „Германия, Италия и Япония заявляют, что данное соглашение никоим образом не затрагивает политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трех участников соглашения и Советским Союзом“. Эту оговорку надо понимать, прежде всего, как уважение со стороны участников пакта к той позиции нейтралитета, которую Советский Союз проводит с первых дней войны. Ее надо понимать, далее, как подтверждение силы и значения пакта о ненападении между СССР и Германией и пакта о ненападении между СССР и Италией»[217].
Записка В. М. Молотова «Берлинский пакт о Тройственном союзе», опубликованная в номере газеты «Правда» от 30 сентября 1940 г.
Не позднее 30 сентября 1940
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1161. Л. 66–75. Автограф В. М. Молотова, правка — автографы В. М. Молотова и И. В. Сталина]
Связать японского агрессора по рукам и ногам, до предела сузить его экспансионистские возможности была призвана политика поддержки Китая, которому оказывалась финансовая, военно-техническая и экономическая помощь. Причем, как мы видели, Сталин всячески подталкивал антагонистические политические силы Китая — Гоминьдан и КПК — к объединению в антияпонской борьбе. Этого курса советское руководство будет по-прежнему придерживаться и в 1939–1941 гг., с той только разницей, что, выработав эти установки, Сталин лично теперь станет уделять меньше внимания «китайской» проблематике. Он перепоручит председателю Исполкома Коминтерна Георгию Димитрову курировать китайское направление в рамках согласованного в общих чертах курса. Как свидетельствует сохранившаяся обширная переписка Димитрова с китайскими товарищами, ни одного самостоятельного шага он, однако, не предпринимал. С корреспонденцией в ее полном объеме участники консультаций продолжали знакомить Сталина. Тем не менее, судя по всему, фокус внимания Сталина стал смещаться на западный театр. С одной стороны, Япония все больше увязала в войне с Китаем, а с другой стороны, двукратная попытка «попробовать на зуб» крепость советских рубежей на Дальнем Востоке завершилась в обоих случаях двумя вполне очевидными военными поражениями.
О смещении приоритетов внимания Сталина свидетельствует, в частности, известный эпизод, когда он не смог или не счел целесообразным своевременно прочесть и отреагировать на докладную записку, направленную в его адрес Димитровым. В ней тот излагал основные вопросы, затронутые в докладе Чжоу Эньлая на заседании президиума Исполкома Коминтерна в январе 1940 г., и «очень просил» указаний и советов Сталина, «какова должна быть линия компартии [КПК]… в настоящих условиях». Сталин лишь ответил Димитрову по телефону: «Решайте сами. Помощь дадим». В этот раз компартии Китая будет выделено 300 тыс. американских долларов. ИККИ оценит политическую линию КПК в тот момент как правильную. Напомним, что речь велась о подтверждении тактики единого национального антияпонского фронта, которая была выработана во многом под нажимом именно Сталина[218]. Полностью преодолеть конфликты между КПК и Гоминьданом, однако, не удастся. Трения, доходившие до боестолкновений между китайскими военными частями разной политической принадлежности, продолжат иметь место.
Мао Цзэдун осенью 1940 г. даже выступит с предложением начать в целях обороны превентивное «контрнаступление», чтобы разбить «карательные войска» Чан Кайши.
Москва, то есть Сталин и Димитров, этот план поддержать откажется. После консультаций со Сталиным Димитров будет дважды писать Мао Цзэдуну специально по этому поводу — в ноябре 1940 г. и в начале февраля 1941 г. «Мы считаем, что разрыв не является неизбежным», — подчеркнет Димитров и порекомендует «сделать все зависящее от компартии и от наших военных, чтобы избежать развертывания междоусобной войны», «пересмотреть теперешнюю вашу позицию по этому вопросу»[219]. Мао Цзэдун прислушается к советам и подтвердит Димитрову, что раскол между Гоминьданом и КПК «неизбежен в будущем, но не сейчас». Точно так же советские представители небезуспешно продолжат «давить» на Чан Кайши с целью не допустить развязывания полномасштабной гражданской войны в Китае. Главной целью советской стороны будет поддержка антияпонской борьбы всеми участниками внутрикитайского политического противостояния. В целом эту задачу советскому политическому руководству удастся решить: Япония не сумеет добиться капитуляции от Чан Кайши и сломить сопротивление своей экспансии. Это станет важным фактором, не позволившим Японии развязать агрессию против СССР.
Мао Цзэдун
[Из открытых источников]
Реализуя сформировавшиеся у него подходы к политике обеспечения безопасности СССР, Сталин стремился урегулировать отношения с Японией как еще одним потенциальным агрессором, находившимся в союзных отношениях с Германией. Сталин, однако, откажется от посредничества Германии в урегулировании советско-японских отношений, которое ему предложил Риббентроп во время московских переговоров 28 сентября 1939 г. Тогда он мотивирует это тем, что «каждый шаг Советского Союза в этом направлении истолковывается как признак слабости и попрошайничества». Сталин, попросив Риббентропа не обижаться, заявит, что он «лучше знает азиатов»: «У этих людей особая ментальность, и на них можно действовать только силой» [220].
Одним из направлений урегулирования станет соглашение о демаркации границы между сателлитом СССР Монголией и сателлитом Японии государством Маньчжоу-Го, достигнутое в июне 1940 г.[221]
24 марта и 12 апреля 1941 г. Сталин дважды примет в Кремле министра иностранных дел Японии Ё. Мацуоку по инициативе японской стороны.
Чан Кайши
[Из открытых источников]
На первой встрече Мацуока поставит вопрос о подписании пакта о ненападении между Японией и СССР, назвав себя его давним сторонником, и обратится к Сталину с просьбой обдумать это предложение и обсудить его во время следующей встречи после возвращения Мацуоки из поездки в Берлин в том случае, если Сталина заинтересует такая перспектива. Сталин подтвердит готовность советской стороны продолжить обсуждение. Мацуока совершит вояж в Берлин и Рим и повторно приедет в Москву 7 апреля. 12-го он вновь будет принят Сталиным и Молотовым. Мацуока подтвердит желание японской стороны «заключить пакт о нейтралитете… в порядке дипломатического блицкрига». Он пообещает «посредничать между СССР и Германией» в случае, «если что-нибудь произойдет между СССР и Германией». Урегулировать отношения между Японией и СССР Мацуока призовет «под углом зрения больших проблем, имея в виду Азию, весь мир». Вниманию своих собеседников он предложит идею выхода СССР «через Индию к теплым водам Индийского океана». Сославшись на свои контакты с германскими представителями, он заявит, что «Германия точно так же смотрела в том случае, если СССР будет стремиться выйти к теплому морю через Иран». Желание Гитлера подтолкнуть СССР к прямому столкновению с Великобританией Сталину было известно и без Мацуоки.
Министр иностранных дел Японии Ё. Мацуока подписывает пакт о нейтралитете между СССР и Японией.
Слева направо: С. П. Козырев, С. К. Царапкин, С. Фудзии, Ф. Миякава, Ё. Татэкава, Т. Сакамото, С. А. Лозовский, В. М. Молотов, И. В. Сталин, А. Я. Вышинский, Т. Касэ, М. Ямаока, С. Ямагучи
13 апреля 1941
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1625. Л. 3]
Мацуока призовет Сталина к тому, «чтобы СССР и Япония вместе изгнали влияние англо-американского капитализма из Азии». Целями «борьбы» Японии в Китае он назовет желание «добиться изгнания из Китая англосаксов». Сталин заявил, что «считает принципиально допустимым сотрудничество с Японией, Германией и Италией по большим вопросам». Однако советский вождь полагал преждевременной постановку вопроса о присоединении СССР к пакту трех. «Гитлер заявляет, что он не нуждается в военной помощи других государств», а раз так, «то это значит, что пакт четырех еще не назрел», как и сотрудничество «по большим вопросам». Поэтому, указал Сталин, «мы и ограничиваемся теперь вопросом о пакте нейтралитета с Японией… Это будет первый шаг, и серьезный шаг, к будущему сотрудничеству по большим вопросам».
В ряду обсуждавшихся вопросов Мацуока выдвинет предложение о продаже Советским Союзом Японии Северного Сахалина (южная часть острова, напомним, отошла к Японии по итогам русско-японской войны 1904–1905 гг.). Сталин решит преподать японскому гостю урок геостратегии, который заслуживает того, чтобы быть пересказанным подробно. Сталин подходит к карте и, «указывая на Приморье и его выходы в океан, говорит: Япония держит в руках все выходы Советского Приморья в океан — пролив Курильский у Южного мыса Камчатки, пролив Лаперуза к югу от Сахалина, пролив Цусимский у Кореи. Теперь Вы хотите взять Северный Сахалин и вовсе закупорить Советский Союз. Вы что, говорит т. Сталин, улыбаясь, хотите нас задушить? Какая же это дружба?» Мацуока ответит лишь, что «это было бы нужно для создания нового порядка в Азии», это «создаст спокойствие в этом районе», и повторит свой тезис, который уже звучал во время первой встречи и заключался в том, что «Япония не возражает против того, чтобы СССР вышел через Индию к теплому морю». Сталин парирует: «Это даст спокойствие Японии, а СССР придется вести войну здесь (указывает на Индию), — и подытожит: — Это не годится». Двухчасовая беседа завершится решением уточнить «в рабочем порядке» текст пакта, составить совместную декларацию относительно МНР и Маньчжоу-Го и т. п.[222]
Письмо И. В. Сталина министру иностранных дел Японии Ё. Мацуока о заключенном Советско-японском пакте о нейтралитете
15 апреля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 404. Л. 116. Подпись — автограф И. В. Сталина]
13 апреля 1941 г. Молотов и Мацуока подпишут пакт о нейтралитете между Советским Союзом и Японией сроком на пять лет, а также декларацию о взаимном уважении территориальной целостности и неприкосновенности границ Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-Го. В тот же день Мацуока покинет Москву. Его отъезд задержался на час, но «затем произошел необыкновенно торжественно», как сообщит в Берлин германский посол Ф. фон Шуленбург: «По-видимому, совершенно неожиданно для японцев и русских появились Сталин и Молотов. Они подчеркнуто дружелюбно приветствовали Мацуоку и присутствовавших японцев и пожелали им счастливого пути». Этим дело не ограничится. Шуленбург в своем сообщении отметит, что Сталин стал явно искать его. «Когда он меня нашел, — зафиксирует германский посол, — то подошел ко мне, обнял меня рукой за плечи и сказал: „Мы должны оставаться друзьями, и ради этого Вы должны сделать все!“» Практически ту же формулу Сталин повторит, обратившись к помощнику германского военного атташе Г. Кребсу. «Вне всякого сомнения, — подчеркнет Шуленбург, — Сталин преднамеренно и подчеркнуто приветствовал нас с полковником Кребсом и тем самым сознательно привлек общее внимание многочисленных присутствующих»[223]. 15 апреля Сталин направит Мацуоке, находившемуся на пути домой, письмо с признательностью за стремление развивать советско-японские отношения «на основе взаимного доверия и дружбы»[224].
«Чтобы готовиться хорошо к войне, — надо войну готовить политически…» Некоторые итоги предвоенного этапа внешнеполитической борьбы
Оценивая итоги внешнеполитических усилий советского руководства на дальневосточном стратегическом направлении, без сомнения, следует признать их вполне успешными. Японским вооруженным силам дважды было нанесено поражение в ходе локальных вооруженных конфликтов. Территория Монголии — союзника СССР — служила не только буфером, но и передовым рубежом, нависавшим над японскими вооруженными силами на континенте. Китай, консолидировавший под прямым давлением Сталина силы в антияпонской борьбе, в значительной степени сковал возможности развития японской экспансии на север. Относительное спокойствие на дальневосточных границах зафиксировал пакт о нейтралитете между Советским Союзом и Японией.
Оценка итогов такой же работы на западном театре имеет более противоречивый характер. Доступные сегодня массивы документарной информации не дают, как представляется автору, оснований всерьез рассматривать внешнеполитические устремления Сталина на европейской арене в качестве доказательства его приверженности идее мировой революции, достигаемой посредством военных усилий[225]. «Красный империализм» Сталина, как иногда квалифицируется советская внешняя политика этих лет, носил ограниченный характер. Максимальные параметры советских геополитических устремлений отражены установками Сталина, сформулированными Молотову перед его поездкой в Берлин в ноябре 1940 г. Сталинский подход не предусматривал завоевания Европы и определялся представлениями о необходимости обеспечения безопасности СССР посредством сдвижки западных границ как можно дальше от угрожаемых политических и экономических центров Союза ССР и расширения зон влияния на сопредельные страны с целью предотвратить их втягивание в антисоветские альянсы. Решение этой задачи стало одним из направлений подготовки к участию в неизбежном широкомасштабном конфликте противостоящих друг другу военно-политических альянсов. Интенсивное продвижение сталинской дипломатией этой стратагемы, как и следовало ожидать, без восторга было встречено элитами сопредельных государств, воспринимавших такую политику как аннексионистскую.
В своей речи перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 г. Сталин скажет: «Чтобы готовиться хорошо к войне, не только нужно иметь современную армию, но надо войну готовить политически… Политически подготовить войну — это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников из нейтральных стран»[226].
Если следовать этой максиме (сформулированной Сталиным при анализе ошибок, допущенных англо-французскими союзниками в «европейской войне»), то проведенную советской дипломатией подготовку к будущей войне с Германией вряд ли приходится признать успешной. При этом нетрудно заметить, что практическая политика Сталина предшествующих полутора-двух лет находилась в прямом противоречии с процитированным выше постулатом.
Объяснение отмеченному противоречию общих политических установок и практической линии подсказывает содержательный контекст выступления, в рамках которого прозвучали эти слова. Львиную долю своей речи Сталин, как известно, посвятил итогам реорганизации Красной армии. Обращаясь к выпускникам, советский вождь сказал: «Товарищи! Вы покинули армию три-четыре года тому назад, теперь вернетесь в ее ряды и не узнаете армии. Красная Армия уже не та, что была несколько лет тому назад… Мы перестроили нашу армию, вооружили ее современной военной техникой»[227]. В этих словах ясно читается законное чувство гордости за достигнутые результаты, но и проступает увлечение количественными и техническими показателями развития вооруженных сил (технический фетишизм), о котором нам приходилось говорить в предшествующей книге. Все это, вероятно, сыграло свою роль в выборе средств внешнеполитической борьбы. Идеологические противоречия между «Страной Советов» и ее капиталистическим окружением в какой-то момент могли показаться Сталину непреодолимым препятствием для достижения договоренностей с участниками «европейского концерта». По этой причине, вероятно, собственно политические аспекты и дипломатические инструменты борьбы, развернувшейся на международной арене, оказались отодвинуты на задний план. Силовая составляющая внешней политики, судя по всему, показалась Сталину главным аргументом, а ее роль — решающей.
Выступление И. В. Сталина на торжественном вечере в Кремле, посвященном выпуску слушателей военных академий
5 мая 1941
[РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 1. Д. 1056. Л. 17]
В результате реализации возобладавших силовых подходов СССР отодвинул границу от Ленинграда, но заплатил за это сотнями тысяч жизней убитых и раненых советских солдат и исключением из Лиги Наций как агрессора. Силовое решение территориальных вопросов в отношениях с Финляндией и Румынией, пусть и объективно обусловленных, с точки зрения советского руководства, приведет к оформлению этими государствами союзнических отношений с Германией и станет важным фактором их вступления в войну против СССР с целью возврата отторгнутых территорий. Напуганная перспективой советизации Болгария пусть и не вступит прямо в войну против СССР, но при этом предоставит вермахту свою инфраструктуру, обеспечит поддержание оккупационного режима в сопредельных районах Югославии и Греции.
Меры по подготовке театра военных действий, спешно предпринятые советским руководством на инкорпорированных территориях, окажутся далеки от завершения и не смогут обеспечить реализацию достигнутых стратегических преимуществ, компенсировать тем самым возникавшие политические риски и проблемы. Активный коллаборационизм в Прибалтике и на Западной Украине в годы Великой Отечественной войны, порожденный в том числе антисоветскими настроениями значительной части населения инкорпорированных территорий, приобретет самый широкий размах.
Великобритания и Франция, оценивая перспективу заключения военного союза между Германией и СССР как реальную, в первой половине 1940 г. балансировали на грани войны с Советским Союзом[228], разработав на этот случай план бомбардировок бакинских военных промыслов. Лишь жестокая реальность, поставившая СССР и Великобританию перед перспективой военного разгрома поодиночке, принудит лидеров обеих стран откинуть в сторону идеологические противоречия и предпринять усилия по формированию антигитлеровской коалиции, что произойдет уже после вторжения вермахта в пределы СССР.
Впрочем, отдадим должное Сталину и его дипломатам. Многократно резко отрицательно высказываясь об англо-французских союзниках, но сохраняя в европейской войне всеми признанный нейтралитет (пусть, по мнению многих, и «благожелательный» по отношению к Германии), в своей практической политике они сумели сохранить, пусть и в сильно редуцированном виде, отношения и каналы связи с блоком государств, противостоявших Германии и ее сателлитам. Это и сделало возможными довольно быстрое восстановление отношений и их подъем до беспрецедентного — союзнического — уровня. Причем территориальные приобретения Союза ССР будут признаны де-юре в отношении Западной Украины и Западной Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины и де-факто в отношении трех государств Прибалтики. Эти, по мнению Сталина, достижения его внешней политики в значительной мере обесценятся в послесталинский период советской истории, когда настроения значительной части населения инкорпорированных в состав Союза территорий станут одним из важнейших генераторов внутренней дестабилизации многонационального государства, а советское политическое руководство не сможет найти адекватных ответов на вызовы новой эпохи.
В. М. Молотов, И. В. Сталин, Г. М. Маленков, К. Е. Ворошилов, А. С. Щербаков и другие направляются на Красную площадь во время празднования 1 Мая
1 мая 1941
[РГАКФД. 0–292962 ч/б]
Глава 2«Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом…» Еще раз о подготовке Союза ССР к войне
Задолго до начала Второй мировой войны Сталин, как мы видели, сосредоточил в своих руках все нити управления страной, осуществляя огромный объем черновой управленческой работы. В современной литературе он справедливо отнесен к редкому для эпохи модерна типу управляющего диктатора[229]29. Именно его решениями во всех сферах жизни страны определялись направления, формы и содержание подготовки Союза ССР к приближавшейся войне. «Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ», — заявит Сталин, выступая 10 марта 1939 г. с отчетным докладом ЦК ВКП(б) на XVIII съезде партии. Если судить по содержанию этого доклада, советский вождь подведет страну к решающим событиям, будучи убежден в готовности к встрече с любыми неожиданностями.
В этой главе вниманию читателя предлагается краткий, по возможности, систематический обзор основных мероприятий, осуществленных в этот период под руководством человека, ставшего персонификацией многообразных советских усилий по подготовке к грядущей войне[230].
«Об основах стратегического развертывания вооруженных сил СССР…» К вопросу о планах применения Красной армии накануне войны
Советская военная доктрина, как нам известно, исходила из политических установок о неизбежности военного столкновения Советского Союза с капиталистическим окружением. Возрастание угрозы втягивания СССР в войну, с одной стороны, и возникновение советско-германской границы — с другой, побудили Генеральный штаб РККА к разработке нового плана стратегического развертывания вооруженных сил СССР. Нет сомнений в том, что санкцию на его разработку дать мог только один человек — Сталин. Первый вариант этого плана будет подготовлен в конце лета — начале осени 1940 г. Основным наиболее вероятным военным противником с лета 1940 г. стала считаться Германия. Ее союзниками виделись Финляндия, Румыния, возможно, Венгрия и, предположительно, Италия[231]. С этого времени по 15 мая 1941 г. применительно к западному театру военных действий будет разработано четыре таких плана, и все они после короткого периода активной обороны предусматривали проведение стратегической наступательной операции на территории Польши и Восточной Пруссии силами трех фронтов (Северо-Западного, Западного и Юго-Западного) с целью нанесения поражения германским войскам[232].
В августе и сентябре 1940 г. нарком обороны Тимошенко и начальник Генерального штаба Мерецков дважды направят в адрес Сталина и Молотова записку «Об основах стратегического развертывания вооруженных сил СССР на западе и на востоке на 1940 и 1941 годы».
Сложившаяся политическая обстановка в Европе, начнут свой доклад авторы, «создает вероятность вооруженного столкновения на наших западных границах», при этом «не исключена вероятность и атаки со стороны Японии». В качестве вероятного противника в записке будет названа Германия, вооруженное столкновение с которой может вовлечь в военный конфликт «с целью реванша Финляндию и Румынию, а возможно, и Венгрию». Возможным представлялось участие в войне Италии и Турции. Основной задачей советских войск авторы назовут «нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы». Вспомогательным ударом планировалось «нанести поражение группировке противника в районе Ивангород, Люблин, Грубешов, Томашев, Сандомир»[233]. Во второй редакции плана от 18 сентября предлагалось два варианта развертывания Красной армии — к югу от Брест-Литовска и к северу. Окончательное решение на развертывание должно было «зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны»[234]. В обоих вариантах развертывания (северном и южном) предполагалось, что боевые действия начнутся с активной обороны для прикрытия мобилизации и развертывания главных сил. Причем сроки развертывания оказывались очень поздними. Так, сосредоточение главных сил Юго-Западного фронта представлялось возможным лишь на 30-й день от начала мобилизации[235].
Докладная записка наркома обороны СССР С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Красной армии К. А. Мерецкова в ЦК ВКП(б) с соображениями об основах стратегического развертывания вооруженных сил СССР на западе и на востоке на 1940 и 1941 гг.
18 сентября 1940
[ЦА МО РФ. Ф. 16а. Оп. 2951. Д. 239. Л. 197–244. Подписи — автографы С. К. Тимошенко и К. А. Мерецкова]
Задачи развертывания на Дальнем Востоке были сформулированы в «Основах» следующим образом: во-первых, не допустить вторжения японцев в Приморье и, во-вторых, немедленно по окончании отмобилизования и сосредоточения войск перейти в общее наступление и разгромить первый эшелон японских войск, а затем и основные силы японской армии[236].
Завершив разработку основного плана стратегического развертывания, Тимошенко и Мерецков тогда же — 18 сентября — направят на рассмотрение Сталину и Молотову доклад о соображениях по развертыванию вооруженных сил Красной армии на случай войны с Финляндией[237].
5 октября в кремлевском кабинете Сталина пройдет совещание с участием военных[238]. По мнению советского руководства, обстановка требовала приступить к быстрому наращиванию численности советских вооруженных сил в соответствии с новым оперативным планом, утвержденным после внесения уточнений по замечаниям Сталина 14 октября 1940 г. Замысел стратегического развертывания представлялся так: «На западе основную группировку иметь в составе Юго-Западного фронта с тем, чтобы мощным ударом в направлении Люблин и Краков и далее Бреслау в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран. Одновременно активными действиями Северо-Западного и Западного фронтов сковать силы немцев в Восточной Пруссии»[239]. По замыслу военных, Красная армия должна была дать отпор германской агрессии против СССР. При этом все основное внимание уделялось проведению ограниченной наступательной операции на сопредельной территории Польши и Восточной Пруссии[240]. Проблемы обороны и прикрытия собственных войск в ходе развертывания рассматривались как второстепенные.
17 ноября Тимошенко и Мерецков подпишут доклад «Основные выводы из указаний Политбюро и СНК СССР 5 октября 1940 г. при рассмотрении планов стратегического развертывания вооруженных сил СССР на 1941 г.». Согласно этому документу, окончательный выбор советским руководством был сделан в пользу Юго-Западного направления, на котором планировалось сконцентрировать 74,5 % всех соединений и 88 % авиачастей. Подготовку соответствующей документации в военных округах планировалось завершить к 1 мая 1941 г.[241] Сосредоточение главных сил РККА на юго-западном направлении было не случайным и проистекало из убеждения советского руководства в необходимости не позволить немцам обеспечить свой контроль над Балканами и черноморскими проливами. Как мы видели, задачу разграничения сфер влияния с Германией на Балканах Сталин поставил перед Молотовым в качестве главной во время его поездки в Берлин в ноябре 1940 г.
23–31 декабря 1940 г. состоится совещание высшего командного и политического состава РККА. На этом совещании прозвучат новые ноты в военной доктрине. Нарком обороны С. К. Тимошенко скажет: «Если раньше военные действия начинались обычно встречным наступлением, то теперь это не всегда возможно. В настоящее время границы крупных государств, особенно на важнейших направлениях, уже опоясаны полосами укреплений… войну придется начинать с прорыва современной долговременной укрепленной полосы»[242]. Будущий маршал М. В. Захаров, современник и участник описываемых событий, полагал, что к этому времени в руководстве РККА сложилась военная доктрина, в основу которой, в противоречии с подходами предшествующего периода, были положены позиционные формы войны[243]. При желании можно усмотреть наметки нового курса и в высказывании Сталина, которое он сделал 21 апреля 1940 г. в своем выступлении на заседании комиссии Главного военного совета в Кремле. Тогда он предпишет «обсудить вопрос о том, как коренным образом переделать нашу военную идеологию». Помимо других аспектов, в частности известного призыва «расклевать культ преклонения перед опытом гражданской войны», он подчеркнет: «Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление»[244]. В этом высказывании, которое соподчиняет оборону и наступление, прочитывается достаточно взвешенный подход к вопросам планирования применения вооруженных сил.
Преувеличивать установки на оборону, тем не менее, не стоит. Сталин не примет участия в работе декабрьского совещания 1940 г., однако отредактирует заключительное слово Тимошенко. Им будут, в частности, вписаны такие фразы: «к обороне приступают для того, чтобы подготовить наступление»; «оборона особенно выгодна лишь в том случае, если она мыслится как средство для организации наступления, а не как самоцель»[245]. Эти поправки, судя по всему, были призваны не дать военным слишком радикально пересмотреть прежние походы, но очевидно при этом, что они не опрокидывают построений Тимошенко, а уточняют их. Судя по всему, эти изменения, которые еще только предстояло имплементировать в практику управления, повлияют на решения, которые примет Сталин в мае — июне 1941-го, рассматривая предложения военного руководства. О них нам сейчас и предстоит поговорить.
В январе (2–6 и 8–11) 1941 г. Генеральным штабом РККА будут проведены две оперативно-стратегические военные игры. Обе игры проводились для начального периода войны в условиях нападения «западных» на «восточных». В полном соответствии с военно-политической доктриной, не раз озвученной Сталиным, предполагались отражение «восточными» нападения и последующий переход «восточных» в наступление[246]. При этом созданная на игре обстановка, как будет вспоминать маршал М. В. Захаров, «не соответствовала фактическому положению вещей и не давала реального представления о возможном характере боевых действий в начальный период войны». В ходе игр будет зафиксировано коренное изменение взглядов советского военного руководства на роль механизированных корпусов, о которых Главный военный совет еще в 1939 г. высказывался отрицательно[247]. В играх не отрабатывались период обороны, вопросы отмобилизования, сосредоточения и развертывания войск «восточных». По результатам игр продолжатся штабные работы, причем варианты организации стратегической обороны в качестве основных рассматриваться не будут.
После назначения на пост начальника Генштаба Г. К. Жукова план стратегического развертывания будет не раз перерабатываться. Новый план будет направлен Сталину 11 марта 1941 г.[248] Причем принятым в феврале мобилизационным планом (МП-23) предусматривалось резкое наращивание численности советских вооруженных сил с целью обеспечить превосходство РККА в основных средствах вооруженной борьбы (личный состав, танки, самолеты)[249]. Вероятно, именно в этот момент в Генштабе рождается мысль о нанесении упреждающего удара по противнику, который, по многочисленным разведданным из разных источников, концентрировал свои войска в непосредственной близости от западных границ СССР. Советские военные руководители предлагали уточнить стратегическую цель, которой они назовут «развитие операций через Познань на Берлин, или действие на Юго-Запад на Прагу и Вену, или удар на севере на Торунь и Данциг, с целью обхода Западной Пруссии». На одной из страниц плана стратегического развертывания от 11 марта 1941 г. начальник Оперативного управления — первый заместитель начальника Генштаба Н. Ф. Ватутин по ходу заседания сделает карандашом несколько пометок, несомненно, по указаниям политического руководства. Одна из них корректировала предложенную военными стратегическую цель и ставила менее масштабные задачи — овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии[250]. Другая пометка гласила: «Наступление начать 12.6»[251].
Этому плану стратегического развертывания, на котором отсутствуют чьи-либо подписи, вероятно, не был дан ход[252].
15 мая 1941 г. Тимошенко и Жуков направят Сталину соображения по плану развертывания, который в основных чертах повторит сентябрьский план 1940 г., предусматривавший два варианта развертывания в зависимости от политической обстановки[253]. Советским войскам ставились задачи активной обороной прочно прикрыть границы в период сосредоточения основных сил Красной армии и не допустить вторжения в пределы СССР. В первом (основном) варианте после завершения сосредоточения силами Юго-Западного фронта во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта планировалось нанести решительное поражение люблин-сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла; в дальнейшем нанести удар в направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер. Этим достигалась задача «отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне»[254]. Для этого на западе разворачивали Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты. Главная группировка советских войск к югу от Брест-Литовска состояла из 120 дивизий, а севернее Брест-Литовска из 76 дивизий, причем непосредственно на Западном фронте, прикрывавшем смоленско-московское направление, выставлялось 44 дивизии. По этой причине в первые же дни Великой Отечественной войны потребуется переброска войск с киевского направления на смоленское [255].
Докладная записка наркома обороны СССР С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Красной армии Г. К. Жукова в ЦК ВКП(б) с уточненным планом стратегического развертывания вооруженных сил СССР на западе и востоке в 1941 г.
11 марта 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 28. Оп. 17. Д. 18. Л. 1–55 об.]
Стратегическое развертывание вооруженных сил СССР, вариант от 15 мая 1941 г.
[ЦА МО РФ. Ф. 28. Оп. 17. Д. 22. Л. 12]
Борис Михайлович Шапошников
1940-е
[РГАКФД. № 2–104624]
В отличие от плана 1938 г., подготовленного Б. М. Шапошниковым, в котором главным считался фронт к северу от реки Припять, в новом варианте плана основные силы советских войск перенацеливались с западного на юго-западное направление[256].
Ошибочным это решение сочтут многие советские военные, в т. ч. маршал Жуков, занимавший тогда пост начальника Генерального штаба. Это решение он припишет Сталину[257]. Между тем именно на западе вермахт и нанесет основной удар в июне 1941 г. Причем слабым местом планов развертывания станут поздние сроки развертывания по итогам мобилизационных мероприятий по обоим вариантам. Сосредоточение армий предполагалось завершить на 20-й день мобилизации в случае развертывания главных сил к северу от Брест-Литовска и лишь на 30-й день мобилизации в случае развертывания главных сил к югу от Брест-Литовска[258].
В современной литературе небезосновательно, как нам кажется, обращено внимание на тот факт, что план военных действий, разработанный советским Наркоматом обороны и Генштабом летом — осенью 1940 г., устарел к весне 1941-го после присоединения Болгарии и Румынии к Тройственному пакту и ввода на их территорию германских войск[259]. Новый весенний план 1941 г. в целом воспроизводил построения своего предшественника. Масштабное усиление Юго-Западного направления, предусмотренное этим планом, не могло устранить его коренного недостатка: над юго-западным плечом предполагаемого удара Красной армии теперь нависала группировка германских войск, размещенная в Румынии.
Документов, свидетельствующих о принятии идеи упреждающего удара советским политическим руководством как практической задачи, не имеется. «„Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?“ — раздраженно бросил Сталин», — так будет вспоминать о реакции вождя на это предложение сам Жуков[260]. А. М. Василевский позднее с ноткой осуждения выскажется в адрес Сталина: «… хотя мы и были еще не совсем готовы к войне… но, если реально пришло время встретить ее, нужно было смело перешагнуть через порог. И. В. Сталин не решался на это, исходя, конечно, из лучших побуждений».
Эта коллизия помимо прочего, очевидно, отражает столкновение военного и политического подходов к отражению нависшей над Союзом ССР военной угрозы. Советское военное руководство исходило из принятой военной доктрины, в рамках которой выжидание противника на полевых оборонительных рубежах полагалось наихудшим способом решения задач прикрытия на период сосредоточения главных сил, а лучшей формой боя в пограничных столкновениях считалось наступление[261]. Эти подходы прямо корреспондировали с лозунгом «бить врага на его территории», широко продвинутым в массы с благословения Сталина. Так что выдвижение военным руководством предложения о нанесении упреждающего удара было вполне ожидаемым. Другое дело, насколько это предложение было проработано и подготовлено к реализации. Некоторые современные авторы склонны считать, что проработанным оно не являлось и преследовало цель продемонстрировать Сталину скорее активность военного руководства, чем реальный план войны.
И действительно, те же военные руководители — Тимошенко и Жуков — дважды в первой половине года докладывали Сталину о проблеме обеспечения армии боеприпасами. Советский вождь был более чем хорошо осведомлен о зияющих брешах в военном и оборонном строительстве. Начинать большую войну, не обеспечив войска в должной мере «огневыми припасами», не подготовив театра военных действий, — попахивало авантюризмом, к которому политический метод Сталина не располагал.
Но главная проблема лежала в другой плоскости. Военные не давали и не могли дать ответа на вопрос о том, какими политическими результатами должно закончиться победоносное (с их точки зрения) сражение с вермахтом на территории Польши и Восточной Пруссии. Отсутствие ясной перспективы в этом отношении заставляло Сталина многократно взвешивать варианты развития событий и предлагавшиеся ему способы реакции на них.
Сегодня, как представляется автору, нет особых оснований приписывать Сталину мечтания об экспорте революции в Европу посредством «освободительного похода» Красной армии и насаждении там социализма военно-политическими методами, как это иногда представляется некоторыми авторами[262]. С неприятием комплекса социалистических идей в их большевистской интерпретации, всплеском национализма и националистической консолидацией в ответ на вторжение «красных освободителей» Сталин не раз сталкивался и в Польше, и в Финляндии, и на Кавказе. Попытки большевистского руководства Советской России в начале 1920-х спровоцировать революции в ряде европейских стран при помощи Коминтерна завершились, как мы видели, очевидным провалом. Попытка защитить социалистическое правительство Испанской республики в 1939 г. потерпела фиаско. Нет, не в характере советского кунктатора с его политическим методом сначала «как следует понаблюсти» было бросаться с головой в авантюры, не сулившие несомненного успеха. Только там, где соотношение сил многократно перевешивало, Сталин позволял себе демонстрировать военную силу. Но и в этих случаях, как показал опыт советско-финской войны 1939–1940 гг., дела шли совсем не так, как представлялось из кабинетов советского политического и военного руководства. Так что отказ Сталина от предложения Тимошенко и Жукова нанести упреждающий удар видится не случайностью, а вполне основательным решением. Авторитетный свидетель и участник событий А. М. Василевский запишет много позднее в своих воспоминаниях: «…Хотя мы и были еще не совсем готовы к войне… но, если реально пришло время встретить ее, нужно было смело перешагнуть порог. И. В. Сталин не решался на это…»[263] Нерешительность Сталина, однако, не означала, что принятым решением не наносить упреждающий удар перечеркивался сам план от 15 мая. Все его основные положения оставались в силе.
Для отражения ожидавшегося удара немецких войск, по мнению руководства Наркомата обороны и Генштаба, наличных войск было недостаточно. Поэтому станут осуществляться переброска из тыловых районов нескольких армий второго стратегического эшелона и выдвижение их на территорию Прибалтики, Белоруссии и Украины, — будет позднее вспоминать Жуков. Сделать это Сталин разрешил «после неоднократных докладов»[264]. Сосредоточение этих войск следовало завершить в период с 1 июня по 10 июля 1941 г. Одновременно начались скрытая перегруппировка войск внутри приграничных округов и их перемещение ближе к границе.
В связи с нарастанием военной угрозы со стороны Германии нарком обороны С. К. Тимошенко в мае 1941 г. направит командующим войсками Ленинградского (ЛВО), Прибалтийского (ПрибОВО), Западного (ЗапОВО), Киевского (КОВО), Одесского (ОдВО) военных округов директивы по разработке плана обороны государственной границы[265].
Согласно этим планам в основу обороны планировалось положить систему укрепрайонов и полевых укреплений вдоль границы; особое внимание уделялось противотанковой обороне и порядку использования противотанковых артиллерийских бригад, мехкорпусов и авиации; предписывалось разработать планы эвакуации государственных и военных предприятий. Определялся размер ресурсов по боеприпасам, использованию горюче-смазочных материалов, продовольствию и фуражу, использованию авиации. Были определены районы обороны, ответственные направления и задачи обороняющихся в них войск[266].
Осуществлять оборону должны были войска прикрытия, удержание которыми оборонительных рубежей должно было обеспечить проведение мобилизации, сосредоточение и развертывание основных войск. Расчет при этом строился на том, что и вермахту потребуется время для проведения мобилизации. Эти задачи ставились и в стратегическом, и в оперативном звеньях, однако имели второстепенный характер. В этих директивах притом не содержалось конкретных указаний по построению обороны и созданию группировки войск прикрытия. Планом предписывалось обеспечить готовность при благоприятных условиях нанести по указанию Главного командования стремительные удары основными силами отмобилизованной и развернутой Красной армии и перенести боевые действия на территорию противника[267].
Директива С. К. Тимошенко командующему войсками Ленинградского военного округа о разработке плана обороны государственной границы
14 мая 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 28. Оп. 17. Д. 18. Л. 56–74]
Таким образом, план Сталина, судя по всему, заключался в том, что Красная армия, дав отпор германской агрессии, должна была разгромить вермахт в ходе наступательной операции на территории Польши, оккупированной германскими войсками, и Восточной Пруссии. Основное внимание уделялось подготовке наступательной операции, а проблемы обороны и прикрытия собственных войск рассматривались как второстепенные. Вариант стратегической обороны не был проработан должным образом. Оборонительные планы были разработаны, оформлены и доведены до войск приграничных округов за считанные дни до начала вторжения вермахта в СССР. По этой причине большинство предусмотренных этими планами мероприятий не было реализовано[268]. При этом завершить развертывание войск советское командование не успело[269]. На эту реализовавшуюся «возможность [Германии] предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар» прямо указывалось и в «Соображениях» от 15 мая.
В выступлении по радио 3 июля 1941 г. Сталин назовет запоздание в развертывании одной из основных причин поражения Красной армии в начальный период войны. «Войска Германии, — скажет он, — были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР… находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для наступления, тогда как советским войскам нужно было еще отмобилизоваться и придвинуться к границам»[270]. Много позже, на совещании по вопросам демобилизации и реорганизации Красной армии 20–21 мая 1945 г., Сталин подтвердит: «Войска первой линии к началу этой войны не были полностью отмобилизованы, не хватало по 3–4000 человек на дивизию…»[271]
«…Армия отмобилизоваться не может». Проблемы подготовки Красной армии к войне
Итак, согласно подходам, возобладавшим в советском политико-военном руководстве, с началом войны предполагалось развернуть решительные наступательные действия с целью разгрома противника, осуществившего агрессию против СССР, на его территории. Наступление рассматривалось как единственный способ эффективной обороны страны и достижения решительной победы. В апреле 1940 г. на заседании комиссии Главного военного совета Сталин поставит задачу: «Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление»[272].
Советская военная наука разработала в 1930-х гг. передовую теорию глубокой наступательной операции, которая в конечном итоге будет принята командованием РККА в качестве основного метода сокрушения противника. Инструментом такого сокрушения оставалась традиционная массовая армия, для перевода которой на военное положение требовался одноактный мобилизационный период, длительный в реальных условиях Союза ССР 1930-х гг. В неотмобилизованном состоянии РККА, оставаясь классической кадрово-резервной армией, воевать сколько-нибудь эффективно не могла. Именно в таком состоянии она и подойдет к 22 июня 1941 г.
В предвоенный период вооруженные силы вошли, руководствуясь «Перспективным планом развития РККА, 1938–1942», который был разработан Генеральным штабом и утвержден советским руководством 20 ноября 1937 г. С 1939 г. берется курс на пересмотр отдельных положений плана, штатной численности, происходит ломка сложившейся структуры, ведется поиск оптимальных организационных форм. В области организационного строительства вооруженных сил будут проведены масштабные реорганизации. Коснется эта перестройка и мобилизационного планирования, не затронув, однако, его коренных основ.
Штатная численность Красной армии мирного времени не раз менялась в сторону увеличения. В этом отношении важнейшим станет новый закон «О всеобщей воинской обязанности», принятый в сентябре 1939 г. сессией Верховного Совета. Помимо введения всеобщей воинской повинности, согласно этому закону призывной возраст будет понижен с 21 до 18 лет, срок военной службы увеличен до 3–5 лет, срок состояния в запасе продлен до 50-летнего возраста[273]. Численность вооруженных сил в результате станет расти быстрыми темпами.
Постановлением Политбюро в конце октября 1939 г. она устанавливается в 2 408 583 чел., в мае 1940 г. Политбюро принимает решение об ее увеличении до 3 302 220 чел.[274], в июле — до 3 461 200 чел. и августе того же года — до 3 574 705 чел.[275] 12 февраля 1941 г. постановлением Политбюро «О численном составе армии» устанавливается новая штатная численность армии мирного и военного времени. На период военного времени при проведении общей мобилизации всех военных округов численность Красной армии, без формирований гражданских наркоматов, устанавливалась в количестве 8 682 827 чел. военнослужащих и 187 880 вольнонаемных[276]. 4 июня в постановлении Политбюро «Об укрепрайонах» она вновь увеличивается на 120 695 чел. по мирному времени и на 239 566 чел. по военному. Этот курс сегодня квалифицируется в некоторых работах как упреждающее мобилизационное развертывание вооруженных сил[277].
За два предвоенных года армия пройдет через череду реорганизаций. Многочисленные и не всегда последовательные и оправданные реорганизации, в особенности последняя, пришедшаяся на предвоенные месяцы, негативным образом скажутся на управляемости войск, их мобилизационной и боевой готовности.
19 июля 1939 г. будут изданы два приказа наркома обороны «Об улучшении работы штабов» и «О реорганизации Оперативного управления Генштаба и оперативных отделов штабов военных округов, войсковых соединений». В первом приказе будет зафиксирован «исключительно низкий уровень» подготовки и работы войсковых и оперативных штабов в целом и их работников, в частности, подчеркнуты несвоевременность, неправдоподобность, противоречивость, а иногда и лживость донесений и сводок. Во втором будет признано, что существующая организация Генштаба, штабов округов (армий), армейских групп и корпусов не обеспечивает «должной оперативности в деле организации управления войсками» [278].
1 сентября 1939 г. Политбюро принимает решение о стрелковых дивизиях, их количестве и штатной численности[279]. До начала войны их штатная структура будет четырежды пересматриваться в сторону повышения огневой мощи, однако материальными и людскими ресурсами реорганизации, проводившиеся в этом направлении, обеспечены не были[280]. 2 сентября в соответствии с решением Политбюро, принятым накануне, СНК СССР принимает постановление о плане реорганизации сухопутных вооруженных сил на 1939–1940 гг. В конце октября по записке наркома обороны Ворошилова и начальника Генштаба Шапошникова Политбюро принимает решение об изменении плана реорганизации. Изменения потребовались «в связи с установлением новой границы и вводом наших войск на территорию Эстонии, Латвии и Литвы»[281].
В октябре 1939 г. реорганизации подвергнется Наркомат обороны, в котором будут созданы Главное управление Красной армии, Управление снабжения и Управление военно-технического снабжения Красной армии.
На основе планов стратегического развертывания вооруженных сил должны были разрабатываться мобилизационные планы. После неудач в советско-финской войне К. Е. Ворошилов в мае 1940 г. будет отстранен от руководства Наркоматом обороны СССР, его заменит С. К. Тимошенко. В акте передачи Наркомата обороны Тимошенко от Ворошилова будет указано: «Мобплана к моменту приема НКО не имеет, и армия отмобилизоваться не может». Примерно такая же обескураживающая констатация, относящаяся к тому же самому времени, будет содержаться в акте передачи Генерального штаба Б. М. Шапошниковым К. А. Мерецкову: «В связи с проведением оргмероприятий, передислокацией частей и изменением границ военных округов действующий мобплан в корне нарушен и требует полной переработки. В настоящее время армия не имеет плана мобилизации»[282]. Между тем планы развертывания и первых военных операций предполагали полное отмобилизование РККА до начала боевых действий. А переход от армии мирного времени к армии времени военного должен был осуществляться в соответствии с отсутствовавшими мобилизационными планами. Ими и предусматривался порядок перевода и вооруженных сил, и экономики на военные рельсы [283].
Критике в акте передачи НКО будет подвергнута «Организация и структура центрального аппарата». В специальном разделе акта будет указано, что в армии к моменту его подготовки имелось до 1080 наименований действующих уставов, наставлений и руководств. При этом основные уставы: полевой и внутренней службы, дисциплинарный и некоторые боевые уставы родов войск — устарели и требовали коренной переработки. Отсутствовали наставление по вождению крупных войсковых соединений (армий), наставление по атаке и обороне укрепленных районов и наставление для действий войск в горах. Большое число приказов требовали отмены или переработки как устаревшие и затрудняющие руководство войсками. Большинство войсковых частей существовали по временным штатам, штатное и табельное хозяйство было запущено. «Не было живого действенного руководства обучением войск». Проверка на местах как система не проводилась и заменялась получением бумажных отчетов.
Раздел «Оперативная подготовка» содержал еще одну шокирующую констатацию: «К моменту приема и сдачи Наркомата обороны оперативного плана войны не было, не разработаны и отсутствуют оперативные планы, как общий, так и частные. Генштаб не имеет данных о состоянии прикрытия границ. Решения Военных Советов Округов, армий и фронта по этому вопросу генштабу неизвестны». С 1938 г. нарком обороны и Генштаб занятий с высшим начсоставом и штабами не проводили, а руководство оперативной подготовкой выражалось лишь в планировании и даче директив. «Подготовка театров военных действий к войне во всех отношениях крайне слаба». При этом ясного и четкого плана подготовки театров в инженерном отношении нет, основные рубежи и вся система инженерной подготовки не определены, директив, утверждающих планы строительства укрепрайонов, не дано. Не обеспечена потребность войск в картах. Строительство дорог и линий связи «сильно отстает, а по линии НКО в 1940 г. сорвано совершенно».
Не менее сильное впечатление производит начало раздела «Укомплектование и устройство войск». Из акта следует, что «точно установленной фактической численности Красной Армии в момент приема Наркомат не имеет», а учет личного состава находится «в исключительно запущенном состоянии». Следующий раздел акта — «Мобилизационная подготовка». «В связи с [советско-финской] войной, — скажут авторы документа, — и значительным передислоцированием войск мобилизационный план нарушен. Нового мобилизационного плана Наркомат обороны не имеет».
Раздел «Состояние кадров» начнется с постановки еще одной серьезной проблемы. Выяснится, что «к моменту приема Наркомата обороны армия имела значительный некомплект начсостава, особенно в пехоте, достигающий до 21 % к штатной численности на 1 мая 1940 года». Ежегодные выпуски из военных училищ не обеспечивали создания необходимых резервов. Качество подготовки командного состава, констатирует акт, «низкое, особенно в звене взвод — рота». Нормы пополнения начсостава на военное время не разработаны. Учет и подготовка начсостава запаса находится в неудовлетворительном состоянии. Плана подготовки и пополнения комсостава запаса для полного отмобилизования армии по военному времени нет.
«Боевая подготовка войск» также оставляла желать много лучшего. «Главнейшими недостатками» будут названы «низкая подготовка среднего командного состава… и особенно слабая подготовка младшего начальствующего состава»; слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки; неудовлетворительная практическая полевая выучка войск и крайне слабая выучка родов войск по взаимодействию на поле боя; отсутствие отработанного управления огнем; войска не обучены атаке укрепленных районов, устройству и преодолению заграждений и форсированию рек. Причинами будут названы неправильное обучение и воспитание войск. Состояние военных кадров станет предметом перманентной озабоченности высшего военного и политического руководства страны. Практически все известные нам документы 1920-х — начала 1940-х гг. описывают профессиональные качества командного состава примерно так же как и оценки, приведенные выше. Передовые для своего времени наработки в области оперативного искусства на практике будут постоянно упираться как в препятствие в низкую тактическую выучку войск и проблемы управления.
В специальном разделе масштабной критике будет подвергнуто состояние всех родов войск, каждому из которых будет посвящен специальный подраздел.
Раздел «Устройство и служба тыла» укажет на то, что территории, отошедшие к СССР в 1939–1940 гг., в отношении устройства тыла не подготовлены; мобилизационная заявка 1937–1938 гг. устарела и требует переработки; руководство организацией тыла «слабое». В конце декабря 1940 г. оказывается, что план вооружения и снабжения на заканчивающийся 1940 г. в военные округа так и не спущен, что не дает возможности отработать обеспеченность войск на мирное и военное время. Мобилизационные фонды продовольственного фуража, израсходованные в зимний период 1940 г., не восстановлены, а на Камчатке, Сахалине и в Монголии «вовсе отсутствуют». Пересмотра и переработки требовали дислокация мобфондов и финансовые сметы на первый месяц войны. «Военно-хозяйственное снабжение» также оставляло желать лучшего. Организация и система обозно-вещевого и продовольственного снабжения «совершенно не были приспособлены на военное время». Запасы горючего «крайне низки и обеспечивают армию лишь на 1/2 месяца войны», а войска «исключительно слабо» обеспечены тарой под горючее на военное время, при этом отмечен перерасход горючего в мирное время. Полевая подготовка медсостава кадра и запаса, особенно по вопросам военно-полевой хирургии, организации и тактики санитарной службы, оказалась неудовлетворительной, была отмечена нехватка медицинских кадров, особенно хирургов.
Анализу в акте будут подвергнуты различные структуры наркомата, включая военно-учебные заведения, Политическое управление и пр. К акту будет приложена ведомость наличия основных видов вооружения по состоянию на 1 мая 1940 г. Под подписями сдавшего наркомат Ворошилова и принявшего Тимошенко появятся также визы членов советского руководства: Жданова, Маленкова, Вознесенского, участвовавших «при сдаче и приеме»[284].
Усилия новых руководителей советских вооруженных сил будут направлены на создание новых мобилизационных планов, касающихся военной сферы, продолжат они и поиск оптимальных организационных форм. Мобилизационные планы, которыми предусматривался переход с организации и штатов армии мирного времени на организацию и штаты военного времени, за период с мая 1940 г. по июнь 1941 г. будут перерабатываться четыре раза.
Первый вариант мобилизационного плана новыми советскими военными руководителями будет подготовлен к сентябрю 1940 г. По итогам его рассмотрения в октябре будет разработан мобилизационный план на 1941 г. План окончательно утвердят лишь в феврале 1941 г.[285]
Что касается оборонной промышленности, то 25 июля 1940 г. Совнарком примет решение признать нецелесообразной разработку мобилизационного плана промышленности на оставшийся период 1940 г. Было решено выдать наркоматам и ведомствам мобилизационные задания на основе текущих военных заказов. К концу года предполагалось подготовить мобилизационный план по основным видам вооружения на 1941 г. [286]
Параллельно с разработкой новых мобилизационных планов будут интенсивно проводиться организационные изменения различного рода. 6 июля 1940 г. принимается постановление Политбюро по вопросам формирований, передислоцирования и численности Красной армии. «В связи с вводом частей Красной Армии на территорию Эстонии, Латвии и Литвы и освобождением Бессарабии и занятием северной части Буковины» утверждались масштабные изменения в составе военных округов, в т. ч. был сформирован Прибалтийский военный округ. Постановление, кроме того, рассматривало вопросы новой организации механизированных корпусов, танковых и моторизованных дивизий[287].
24 июля 1940 г. постановлением ЦК и СНК утверждается состав Главного военного совета во главе с наркомом обороны Тимошенко[288] (образован 13 марта 1938 г. одновременно с Главным военным советом ВМФ СССР).
25 июля 1940 г. СНК примет постановление «Об организационной структуре военных воздушных сил Красной армии»[289]. В августе 1940 г. Политбюро примет постановление «О преобразовании армий в Эстонской, Латвийской и Литовской ССР». После «очистки от неблагожелательных элементов» армии преобразовывались в стрелковые территориальные корпуса, которые в течение последующего года, т. е. к августу 1941-го, должны были пройти переподготовку, после чего территориальные корпуса должны были быть заменены экстерриториальными, формируемыми на общих основаниях[290].
Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О составе Главного Военного Совета»
24 июля 1940
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1272. Л. 193]
В октябре 1940 г. Политбюро по предложению наркома обороны примет постановление «О противовоздушной обороне СССР».
В том же месяце принимается постановление «О проведении организационных мероприятий в 1941 г.». Их содержанием должно было стать формирование 68 новых частей и соединений РККА (полков, бригад, дивизий, корпусов), причем его планировалось проводить без увеличения штатной численности армии за счет штатных сокращений[291].
Докладная записка наркома обороны СССР С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Красной армии К. А. Мерецкова И. В. Сталину и В. М. Молотову. Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) от 7 октября 1940 г.
13 сентября 1940
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 631. Л. 97–100. Подписи — автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, А. А. Жданова, Н. С. Хрущева, Л. П. Берии]
Проект постановления СНК СССР «О военно-воздушных силах Красной армии» с приложением результатов голосования. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 ноября 1940 г.
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 634. Л. 109–119. Подписи — автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна]
В ноябре 1940 г. принимается постановление Политбюро «О военно-воздушных силах Красной армии». Был утвержден состав дальнебомбардировочной авиации, которая организовывалась в самостоятельные дивизии. Для руководства ею предписывалось сформировать новое Главное управление ВВС по дальнебомбардировочной авиации. К концу 1941 г. устанавливалась численность бомбардировочной и истребительной авиации в количестве 20 000 самолетов, а с учетом штурмовой, разведывательной, войсковой и вспомогательной авиации — 22 171 самолет; формировались новые авиаполки и авиабазы, 25 новых управлений авиадивизий, утверждалась программа подготовки летно-технического состава, устанавливалась общая численность ВВС (542 746 чел.) и в связи с проведением указанных мероприятий — новая численность РККА в целом в 3 753 189 чел.[292]
Еще одним ноябрьским 1940 г. постановлением Политбюро предписывалась передача стрелковых бригад из состава ВМФ в состав Наркомата обороны[293].
В январе 1941 г. принимается еще одно постановление Политбюро «Об организации противовоздушной обороны». Угрожаемой зоной объявлялась территория, расположенная от государственной границы в глубину на 1200 км, устанавливались зоны и районы ПВО, были утверждены состав и организация войсковых частей ПВО, намечались планы вооружения частей ПВО и усовершенствования вооружения. Руководство возлагалось на начальника Главного управления противовоздушной обороны территории СССР, подчиненного наркому обороны[294].
Особенно ярко организационные проблемы строительства вооруженных сил проявятся в вопросах организации танковых войск. Именно здесь наблюдалось шараханье из одной крайности в другую[295]. Осенью 1939 г. по решению Главного военного совета РККА были расформированы танковые корпуса и осуществлен переход к бригадной системе. Использование танковых корпусов увязывалось с теорией глубокого боя и глубокой операции. Мотив отказа от этих идей маршал Захаров усматривал в том, что новое руководство Наркомата обороны в определенной мере стремилось «отмести многое положительное, накопленное в армии до 1937–1938 гг.»[296]. В июне 1940 г. предыдущее решение было сочтено поспешным и было принято решение о создании шести танковых корпусов, а затем еще трех (с лета 1940 г. они станут называться механизированными, так как в каждый из них теперь помимо двух танковых войдет еще и одна механизированная дивизия). В феврале — марте 1941 г. будет принято решение о сформировании еще 20 мехкорпусов, но для этого недоставало вооружения и техники, так что к началу войны удастся укомплектовать только мехкорпуса приграничных военных округов, причем лишь на 30–40 %[297]. Механизированные корпуса планировалось восстановить, но в другой организации. Война застанет большинство таких корпусов «в стадии формирования, без боевой техники и транспорта», — так об этом станет позднее вспоминать К. К. Рокоссовский, командовавший в июне 1941 г. одним из таких мехкорпусов[298]. Практически намеченные мероприятия осуществлены не были. Это был крупный просчет Генштаба в планировании формирования мехкорпусов. Следовало, укажет маршал Захаров, составить реальный план последовательного формирования мехкорпусов на каждый год в зависимости от получения танков от промышленности[299].
Докладная записка наркома обороны СССР С. К. Тимошенко И. В. Сталину об организации противовоздушной обороны с приложением проекта постановления СНК СССР. Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) от 25 января 1941 г.
25 января 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 641. Л. 83–92, 93. Подписи — автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, А. И. Микояна, Л. П. Берии, С. К. Тимошенко, Л. М. Кагановича, А. А. Жданова, К. Е. Ворошилова]
23 апреля Политбюро принимает еще одно постановление «О новых формированиях в составе Красной Армии». Формировались 10 противотанковых артиллерийских бригад резерва Главного командования, для чего расформировывались 11 стрелковых дивизий и управления механизированного и стрелкового корпусов; 10 стрелковых дивизий переформировывались в горные стрелковые дивизии; 5 воздушно-десантных бригад включались в состав соответствующих корпусов и передислоцировались в Прибалтийский, Одесский и Киевский военные округа[300].
«…Предпринятые меры по коренному переустройству основных видов вооруженных сил и родов войск были не только ошибочными, но и весьма опасными. По существу, армия на какое-то время приводилась в небоеспособное состояние», — так оценит маршал Захаров эту реорганизацию, затеянную накануне войны[301]. Ее вдохновители и организаторы ошибочно думали, что располагают запасом времени.
Одновременно с реформированием вооруженных сил, внедрением новых форм их организации будет осуществляться разработка мобпланов. 12 февраля 1941 г. постановлением СНК СССР будет принят мобилизационный план на 1941 г. (по Красной армии — мобплан № 23, по гражданским наркоматам — мобплан № 9)[302]. Планом предусматривалось огромное увеличение числа новых соединений и частей. В пять раз увеличивалось количество механизированных корпусов, в два раза частей противовоздушной обороны и военно-воздушных сил, в три раза танковых войск[303]. Предусматривалось наличие 314 стрелковых дивизий, 5 управлений стрелковых корпусов и 30 механизированных корпусов. Авиация доводилась до 343 авиационных полков, в которых предполагалось иметь 22 171 боевой самолет[304]. Накануне вторжения вермахта по большинству видов вооружения, боевой техники, средств связи, транспорта, снаряжения и обмундирования обеспеченность Красной армии, развертываемой по мобплану 1941 г., значительно отставала от потребностей[305].
При этом в основу обновленной схемы развертывания Красной армии была положена «новая организация стрелковых, танковых войск, артиллерии, ПВО и военно-воздушных сил»[306], проводилась ломка сложившейся их организации, вводились новые штаты корпусов, дивизий и полков. Однако новый план не учитывал имевшихся производственных возможностей советской оборонной промышленности. Перевооружение всех танковых частей и соединений новой материальной частью при существовавших мощностях танковой промышленности могло быть осуществлено за 9–10 лет. Аналогичным образом обстояли дела и в авиации[307].
Вышеназванным постановлением Совнаркома от 12 февраля 1941 г. будет предписано «все мобилизационные разработки по новому мобплану начать немедленно, с расчетом окончания всех работ, как в центре, так и на местах, к 1 июля 1941 года»[308]. Несмотря на предписание «начать немедленно», соответствующие директивы Генштаба в военные округа будут направлены в основном лишь в течение первой декады марта[309].
По утвержденному в феврале новому мобилизационному плану общая численность Красной армии на 1941 г., не считая формирований гражданских наркоматов, устанавливалась в 8 682 827 военнослужащих и 187 800 служащих по вольному найму. Кроме того, формирования гражданских наркоматов планировались в количестве 242 126 военнослужащих и 83 605 служащих по вольному найму. В течение первого года войны предполагалось дополнительно развернуть гражданские формирования численностью 219 000 военнослужащих и 225 000 вольнонаемных[310].
Как уже отмечалось, по всем планам развертывания завершение мобилизации требовало длительных сроков. Согласно последнему предвоенному плану развертывания от 15 мая, о котором было рассказано выше, сосредоточение армий предполагалось завершить на 20-й день мобилизации в случае развертывания главных сил РККА к северу от Брест-Литовска и лишь на 30-й день мобилизации в случае развертывания главных сил к югу от Брест-Литовска. В современной литературе стало практически общим местом указание на то, что растянутые (подчеркнем — по объективным причинам) сроки отмобилизования армии являлись одной из основных причин поражений РККА в начальный период Великой Отечественной войны[311]. Советское политико-военное руководство не сможет преодолеть инерцию традиционных подходов к вопросам мобилизации. В рамках этих подходов в начальный период войны армии противников должны были переводиться из положения мирного в положение военного времени, вслед за чем планировалось проведение основных военных операций. Советское руководство окажется не в состоянии проанализировать должным образом и освоить уроки польской кампании, которую вермахт провел, будучи полностью отмобилизованным к ее началу. Не адекватной моменту окажется организационная (кадрово-резервная) структура армии, а сроки ее мобилизации в случае войны будут помножены на проблемы мобилизационного планирования, описанные выше. Комплекс этих и многих других причин и результирует в конечном итоге в военные поражения РККА в начальный период войны.
В результате оргмероприятий штатная численность РККА к началу войны достигла 4 775 034 чел., а списочная (фактическая) — 4 275 713 чел. Общая фактическая численность Красной армии составила 5 030 980 чел., численность личного состава ВМФ — 390 142 чел. При этом рядовым составом армия была укомплектована на 102,43 %, а вот сержантского и офицерского состава недоставало, и в значительной мере, — соответственно 61,76 и 76,72 %. Наиболее слабо окажутся укомплектованы укрепрайоны (на 39,1 %) и авиация (на 69,7 %), в то же время органы управления были укомплектованы на 121,7 %, а тыловые организации — на 195,2 %[312].
Запоздалые решения военного и политического руководства страны о разработке актуальных мобилизационных планов приведут к тому, что реализовать плановые мероприятия к началу войны не удастся ни в части подготовки РККА к войне, ни в части производства продукции оборонной промышленности и гражданских наркоматов. В начале февраля 1941 г., излагая схему мобилизационного развертывания Красной армии в записке на имя Сталина и Молотова, руководство НКО и Генштаба (С. К. Тимошенко и Г. К. Жуков) прямо укажут на целый ряд проблем: «напряженное положение с обеспечением мехтранспортом», особенно в приграничных округах; «особенно большой некомплект» по артвооружению, по автобронетанковому вооружению, по средствам связи, по инженерному вооружению, по химическому вооружению, по средствам заправки и транспортировки горючего[313]. Обозначив «потребность в дополнительном размещении предметов вооружения», авторы записки при этом специально укажут, что этот «дополнительный заказ… совершенно не предусматривает создание запасов [даже] на первый период боевых действий»[314]. В Красной армии проблемы будут иметь место даже с обеспечением личного состава вещевым имуществом, обувью и бельем. Так, по обуви авторы записки планировали: «обеспеченность даже и при условии полного выполнения заказа 1941 года будет составлять только 70 %»[315].
В январе и апреле 1941 г. Сталин дважды получит докладные записки от наркома обороны С. К. Тимошенко об обеспеченности вооруженных сил боеприпасами, и в обоих случаях будет констатировано, что «эта наиважнейшая область военного производства находится все еще в крайне неорганизованном состоянии и не обеспечивает обороны страны»[316].
По результатам контрольных проверок Наркоматом госконтроля в 1940–1941 гг. различных структур Красной армии и наркоматов, обеспечивавших ее нужды, советское руководство получало сигналы о неблагополучном положении дел и по целому ряду других направлений материально-технического обеспечения РККА. Вероятно, именно этой реальной оценкой положения дел объясняется целая череда решений, принятых в январе — июне 1941 г., «о разбронировании и позаимствовании мобзапасов и мобфондов» практически по всем наркоматам[317].
Государственные резервы и мобилизационные запасы будут формироваться не только по предметам вооружения, но и по продовольствию и фуражу, которые справедливо рассматривались в качестве одного из средств вооруженной борьбы. При размещении запасов материальных средств были допущены, однако, существенные, как покажет практика, ошибки. Более 40 % складов было размещено на территории западных приграничных военных округов. Как будет позднее вспоминать начальник тыла Красной армии А. В. Хрулев, на такой структуре размещения настоял нарком госконтроля Л. З. Мехлис в противовес мнению военных, предлагавших разместить запасы за Волгой.
Доклад наркома обороны СССР С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Красной армии Г. К. Жукова И. В. Сталину и В. М. Молотову о состоянии обеспеченности Красной армии запасами боеприпасов
18 апреля 1941
[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 46. Д. 345. Л. 195–202. Подписи — автографы Г. К. Жукова и П. А. Ермолина]
Андрей Васильевич Хрулев
1930-е
[Из открытых источников]
Мехлис «настаивал, чтобы их накапливать в приграничных районах, даже вблизи вероятного противника. В любом возражении против этого Мехлис видел вредительство»[318]. Ясно, однако, что в сложившейся системе управления арбитром в конечном итоге выступить мог только Сталин. Решение было принято, судя по всему, исходя из утвердившегося подхода, который предусматривал активную оборону и переход в наступление с последующим разгромом противника на его территории. Размещение основных материальных средств «отвечало требованиям наступления, а не стратегической обороны»[319]. В результате принятых решений в первые месяцы войны действующая армия лишилась до 70 % боеприпасов, горючего, продовольствия и других видов материальных средств, размещенных на территории приграничных военных округов [320].
Лев Захарович Мехлис
1930-е
[Из открытых источников]
В феврале 1941 г. Сталин проведет изменения в руководстве Генерального штаба. Главным из них станет освобождение начальника Генштаба К. А. Мерецкова от занимаемой должности и замена его Г. К. Жуковым, вступившим в должность 1 февраля. Произойдут изменения в командовании приграничных военных округов.
Многие проблемы управления, однако, так и не будут решены. Маршал Жуков, в частности, отметит в своих мемуарах, что ни у Генштаба, ни у наркома обороны, ни у командующих видами и родами войск не были подготовлены на случай войны командные пункты, откуда можно было осуществлять управление войсками, передавать директивы Ставки, получать и обрабатывать донесения от войск. К началу войны не были решены вопросы об органах Ставки Главного командования, ее структуре, персональном составе, размещении, аппарате обеспечения и материально-технических средствах[321].
Таким образом, вторжение вермахта застигнет не отмобилизованную вовремя и не развернутую Красную армию в состоянии масштабной реорганизации и недостаточной обеспеченности средствами вооруженной борьбы, что не могло не сказаться отрицательным образом на боеспособности и управляемости ее частей и соединений в начальный период военных действий.
«Кадры решают все». Кадровые проблемы управления
Накануне войны обострится кадровая проблема, причем в равной степени в сферах военного и гражданского управления. Фактор репрессий особенно ярко скажется в сфере военного управления. Прямые потери от репрессий 1937–1939 гг. в среднем, старшем и высшем командном, политическом и начальствующем составе сухопутных войск составили 28 685 чел.[322] Потери высшего комсостава за годы Большого террора составили 70 % его численности, а его высшего звена — в званиях от командира корпуса и выше — более 84 %[323]. Прямым следствием стало выдвижение на вышестоящие должности комсостава через две или три ступени. Ни повысить должным образом квалификацию, ни накопить необходимый практический опыт новые командиры попросту не могли. В начальный период войны многие выдвиженцы этого времени в полной мере продемонстрируют несоответствие занимаемым должностям. Следует отметить, однако, что маршал И. С. Конев, например, позднее будет критически отзываться о потенциальных возможностях советских военачальников, погибших в годы репрессий. Единственное исключение он сделает для И. П. Уборевича[324]. Вопрос о профессиональной компетентности командного состава РККА 1920–1930-х гг. вынесен в пространство дискуссий и в современной историографии[325]. Дело, однако, не сводится к тем или иным оценкам профессиональных качеств только узкой группы высших военных руководителей или к отсутствию опыта у новых командиров. Низший, средний и старший комсостав в течение всего предвоенного периода обучался по одним и тем же учебным пособиям, руководствовался в своей служебной деятельности одними и теми же нормативными документами. Не забудем и о масштабной чистке комсостава РККА на рубеже 1920–1930-х гг., сыгравшей свою роль в понижении общего уровня профессиональной грамотности. Уровень базовой профессиональной подготовки комсостава советских вооруженных сил в предвоенные годы и на протяжении почти всего периода войны вызывал постоянные нарекания. Советское политическое и военное руководство будет не раз обращаться к проблеме качества подготовки военных кадров, принимать соответствующие решения, направленные на повышение уровня профессиональных компетенций комсостава РККА, пересматривать соответствующие нормативы.
Как показывают официальные документы, одной из главных причин поражений Красной армии в начальный период войны станут базовые принципы подготовки кадрового командного состава РККА. В директиве от 25 января 1941 г. нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Мерецков зафиксируют «низкую оперативную подготовку высшего командного состава, войсковых штабов, армейских и фронтовых управлений и особенно авиационных штабов». Подробный разбор конкретных недостатков подготовки завершался выводом: «Ясно, что при таком уровне оперативной подготовки высшего командного состава и штабов рассчитывать на решительный успех в современной операции нельзя». В директиве будет поставлена задача «всем армейским управлениям и округам на положении последних к 1 июля закончить изучение и отработку армейской наступательной операции, к 1 ноября — оборонительной операции» [326].
17 мая 1941 г. нарком обороны С. К. Тимошенко, новый начальник Генштаба Г. К. Жуков и член Главного военного совета секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов подпишут еще одну директиву «О задачах боевой подготовки военных округов, объединений, соединений, частей на летний период 1941 года». Постановка задач будет предваряться анализом многочисленных недостатков подготовки командного состава. В частности, будет указано, что «некоторые высшие и старшие командиры сбиваются на старые, в настоящих условиях совершенно нетерпимые и пагубные для дела обучения и воспитания Красной Армии методы обучения войск, выражающиеся в том, что продолжают обучение простым формам боя и занимаются в основном раздельным обучением различных родов войск, забывая, что… основой успеха в современном бою является организация взаимодействия всех родов войск снизу доверху»[327].
Маршал Г. К. Жуков в 1944 г. укажет в качестве базовой причины низкий уровень общей культуры советских командиров. В этой связи нельзя не вспомнить и о том, что в конце 1920-х — начале 1930-х гг. завершилась чистка рядов РККА, в ходе которой из рядов РККА было уволено 47 тыс. бывших офицеров российской армии[328]. Проведенная кадровая революция, партийно-политический подход, положенный в ее основу, окажут явное негативное воздействие на ход подготовки советских вооруженных сил к военному конфликту.
Кроме того, скорость подготовки командных кадров попросту не поспевала за ростом численности Красной армии, который был спланирован и осуществлялся в связи с подготовкой к войне. Нехватка командного состава стала хронической, а качество его подготовки оставалось низким. «Качество подготовки командного состава низкое», — будет зафиксировано в акте приема Наркомата обороны СССР в мае 1940 г.[329] Этот вывод фактически воспроизведет оценки, данные Сталиным командным кадрам РККА по итогам советско-финской войны[330]. Тогда на совещании начальствующего состава Красной армии, состоявшемся 17 апреля 1940 г., Сталин сформулирует установку на «создание культурного, квалифицированного и образованного командного состава». Однозначный вывод, сделанный Сталиным, гласил: «Такого командного состава нет у нас или есть единицы»[331]. Вопрос о командных кадрах вооруженных сил и в 1941 г., как подтвердит позднее Жуков, продолжал оставаться острым. Массовое выдвижение на высшие должности молодых командиров снижало на какое-то время боеспособность армии. Накануне войны при проведении важных оргмероприятий ощущался недостаток квалифицированного командного состава, специалистов — танкистов, артиллеристов и летно-технического состава[332].
Крупнейшей проблемой станет текучесть кадрового состава штабов. За пять предвоенных лет сменилось четыре начальника Генштаба. «Столь частая смена руководства, — укажет маршал Г. К. Жуков, — не давала возможности во всей полноте освоить вопросы обороны страны и глубоко обдумать все аспекты предстоящей войны»[333]. В сочетании с постоянными реорганизациями это обстоятельство не могло не отразиться отрицательным образом на управляемости частей и соединений РККА, решении задач мобилизационного планирования.
Инструментом кадровой политики в советских вооруженных силах являлись партийно-политические органы. В армии руководство политработой было сосредоточено в Главном политическом управлении РККА. В разгар Большого террора, развернувшегося в стране, в том числе и в отношении командного состава РККА, советское руководство возвращает в ряды РККА военных комиссаров и политических руководителей, которым предоставляются права контролирующих органов. Надо сказать, что советское руководство не было последовательным в своих решениях в отношении этого института. По завершении Гражданской войны 1918–1922 гг. институт военных комиссаров и политических руководителей в марте 1925 г. был упразднен приказом Реввоенсовета СССР. Постановлением ЦИК и СНК СССР 10 мая 1937 г. «О создании военных советов военных округов и установлении института военных комиссаров в РККА» и приказом НКО № 0178 должности политруков в ротах, эскадронах, батареях в РККА были возвращены. «Устав внутренней службы РККА», введенный в действие 21 декабря 1937 г. приказом наркома обороны, предусматривал широкие права для военно-политического состава, наделяя его контролирующими полномочиями по отношению к комсоставу на уровне своих подразделений. В конце августа 1939 г. Политбюро примет решение об отборе 4000 коммунистов на политработу в РККА [334].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об отборе 4 тыс. коммунистов на политработу в РККА»
29 августа 1939
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1234. Л. 123. Подписи — факсимиле А. А. Жданова, автографы В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна]
Завершение массовых репрессий позволит считать роль политкомиссаров исполненной, и в августе 1940 г. под лозунгом укрепления единоначалия вновь происходит упразднение института военных комиссаров, вместо которых вводились должности замполитов. Мы увидим дальше, что всплеск недоверия к командному составу Красной армии после первых неудач начального этапа Великой Отечественной войны повлечет за собой возрождение этого института в РККА.
Институт политического управления в войсках (комиссары) не справится в полном объеме с задачей укрепления дисциплины, которая находилась на достаточно низком уровне. Решаться эта проблема будет испытанным способом. В июле 1940 г. указом Верховного Совета СССР были внесены изменения в четыре пункта статьи 193 (7) Уголовного кодекса РСФСР, ужесточавшие наказания за различные виды самовольных отлучек военнослужащих. Те же задачи был призван решать новый «Дисциплинарный устав Красной армии», введенный в действие в октябре 1940 г., предоставлявший командирам право применять силу или оружие для выполнения приказов и восстановления дисциплины и порядка [335].
Непосредственный участник всех подготовительных мероприятий оборонного характера, возглавлявший Экономсовет и входивший в состав Комитета обороны, член Политбюро А. И. Микоян отметит важное обстоятельство, сыгравшее отрицательную роль в процессе подготовки к войне, указав на недостатки и проблемы кадровой политики: «Хотя репрессии стали уменьшаться, но они еще продолжались, и чувство неуверенности в работе хозяйственных органов, отсутствие инициативы у работников, бюрократическая перестраховка… — проявлялись очень здорово». Отметит Микоян и «чехарду в назначении на руководящие посты»: «Минимальная устойчивость руководящих кадров, минимальное время, которое они должны работать, — это условие, без которого государственный аппарат не может правильно работать… Нужна была война, тяжелые уроки полугодового поражения, чтобы создать устойчивое и компетентное руководство страной в условиях войны»[336].
«Об усилении работы советских центральных и местных органов». Реорганизации центральных органов управления
Накануне Великой Отечественной в СССР завершается формирование единоличной власти И. В. Сталина, режим которой часто в литературе определяется как диктатура. После завершения массовых репрессий 1937–1938 гг. и выхода из Большого террора Сталин окончательно стал единоличным правителем. Формальные институты политического и государственного управления — Политбюро ЦК ВКП(б), СНК СССР, Президиум Верховного Совета СССР — были превращены в инструменты реализации и легитимации принятых им принципиальных решений стратегического значения. При этом за фасадом этих властных институтов действовали неформальные структуры власти, создававшиеся Сталиным из сотрудников, включавшихся им в свой так называемый ближний круг. В последние предвоенные годы в составе Политбюро сформировалась так называемая руководящая пятерка в составе самого Сталина, В. М. Молотова, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича, К. Е. Ворошилова, которой вождь «доверял» одобрить, а затем и реализовать собственные решения. В правительстве роль центра по исполнению принятых решений играло Бюро Совнаркома СССР. В будущем состав этих центров властвования будет меняться в соответствии с устремлениями Сталина, приобретать квазилегальные формы. Следует согласиться с утверждением, что партийный и правительственный аппараты превратились фактически в исполнительные комиссии при Сталине[337].
Угроза войны побудит Сталина и советское руководство создать специальные органы, призванные координировать мероприятия по укреплению обороноспособности страны. В апреле 1937 г. постановлением Политбюро при Совнаркоме будет создан Комитет обороны под председательством В. М. Молотова. С 8 мая 1940 г. Молотова на этом посту сменит К. Е. Ворошилов. Комитет рассматривал вопросы о принятии на вооружение новой техники, о мобилизационных планах промышленности, о развертывании и вооружении армии и т. д.
Вопросами обороны в предвоенный период станет на постоянной основе заниматься Политбюро. В сентябре 1939 г. Политбюро примет постановление, которым будут разграничены сферы действия Комитета обороны (председатель В. М. Молотов) и Экономического совета (председатель А. И. Микоян) при СНК СССР. Обеим структурам будут предписаны заседания в ежедневном режиме[338].
Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об Экономсовете и Комитете Обороны при СНК СССР»
10 сентября 1939
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 614. Л. 19. Правка синим карандашом — автограф И. В. Сталина]
Николай Алексеевич Вознесенский
1940-е
[Из открытых источников]
В апреле 1940 г. под председательством Н. А. Вознесенского при СНК будет создан Совет по оборонной промышленности, призванный руководить работой военно-промышленных наркоматов.
Вознесенский, помимо этого, будет руководить Государственной плановой комиссией при СНК СССР (Госплан). 2 февраля 1938 г. Совнарком своим постановлением примет «Положение о Госплане», на который возлагались функции разработки и представления на рассмотрение Совнаркому народнохозяйственных перспективных, годовых и квартальных планов и т. д. Вместе с положением будет утверждена «Структура Государственной Плановой Комиссии при СНК СССР». Однако вопросы подготовки экономики СССР к войне попадут в поле зрения Госплана только в 1940 г., когда своим постановлением от 13 апреля Совнарком утвердит измененную структуру Госплана. В ней под 35 пунктом появится «моботдел», включивший в себя группы «авиации, боеприпасов, судостроения, вооружения, капитальных работ, сводного мобплана, материальных балансов». В декабре 1940 г. к этим секторам добавится сектор автобронетанковой промышленности. В марте 1941 г. вместо моботдела в структуре Госплана появится отдел военного машиностроения, который включит в себя вышеназванные группы, переименованные в сектора. Этот отдел поднимется в иерархии структурных подразделений и займет 12-ю строчку в их перечне. Мобилизационное планирование при этом так и не будет не только обозначено в перечне основных функций Госплана, но и вообще упомянуто в нормативных документах в качестве его задач[339].
Иначе как близоруким такого рода отношение к вопросам мобилизационного планирования экономики в условиях приближавшейся войны назвать очень трудно. Очевидно также, что сосуществование нескольких структур управления, причастных к планированию оборонных мероприятий, в том числе по подготовке промышленности к войне, не могло не сказываться дезорганизующим образом на всем этом процессе.
В начале мая 1941 г. Сталин выйдет из полутени неформального политического лидерства и займет пост председателя Совета народных комиссаров. Этому решению предшествовала проведенная в марте 1941 г. реорганизация правительства. В ее ходе 21 марта будет упразднен Экономический совет. Было создано не предусмотренное Конституцией СССР упомянутое выше Бюро Совнаркома, наделенное всеми правами СНК СССР. На бюро возлагался широкий круг задач оперативного руководства. Председатель Совнаркома и его заместители получили права единолично от имени СНК утверждать различные планы и подписывать директивные документы[340].
4 мая Политбюро примет постановление «Об усилении работы советских центральных и местных органов». В нем будет обнародовано решение: «Назначить тов. Сталина И. В. председателем Совета народных комиссаров СССР». Решение это будет инициировано и проведено непосредственно самим Сталиным[341]. Вслед за этим большинство членов Политбюро займут высшие должности в Совнаркоме.
На этом реорганизация не завершится. 29 мая Сталин решит упразднить Комитет обороны при СНК СССР. Вместо него при Бюро Совнаркома будет создана Комиссия по военным и военно-морским делам под председательством Сталина с участием Н. А. Вознесенского (зам. председателя), К. Е. Ворошилова, А. А. Жданова и Г. М. Маленкова. Такой авторитетный участник событий, как А. И. Микоян, крайне негативно оценит эту перестройку управления, сочтет ее ошибочной. Эти изменения, специально отметит он в своих воспоминаниях, «просто не поддаются пониманию»[342].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об усилении работы советских центральных и местных органов»
4 мая 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1313. Л. 55–56]
К началу вторжения советскому руководству не удалось решить проблемы в области мобилизационных мероприятий. И хотя к июню 1941 г. все предприятия военно-промышленных наркоматов и многие военизированные заводы гражданских наркоматов были переведены на мобилизационное положение, но работа по составлению общего сводного мобилизационного плана так и не была завершена и осталась на уровне подготовительных разработок [343].
В конце 1950-х гг. эксперты Госплана СССР, занимавшиеся обобщением опыта развертывания военно-промышленной базы СССР накануне Великой Отечественной войны, констатируют: «…мы слишком поздно начали проводить военно-мобилизационную подготовку нашей промышленности. Наша страна, по существу, не имела комплексного мобилизационного плана подготовки всего народного хозяйства к нуждам войны, что явилось, безусловно, крупным недостатком и объяснялось во многом несвоевременной организацией мобилизационного планирования»[344].
«Реорганизовать промышленные наркоматы». Реорганизации военно-промышленного комплекса
В январе 1939 г. подвергнется реорганизации система промышленных наркоматов. Вместо одного Наркомата оборонной промышленности создаются наркоматы промышленности вооружений, боеприпасов, судостроительной промышленности, авиационной промышленности. Будет разукрупнен Наркомат тяжелой промышленности. Из него будут выделены наркоматы машиностроения, среднего машиностроения, общего машиностроения, тяжелой промышленности. Будут созданы наркоматы химической и нефтяной промышленности. Диверсификация управления оборонными отраслями в мирное время так и не будет доведена до логического завершения. Наркомат танковой промышленности, несмотря на сформулированное в 1940 г. предложение, будет создан лишь осенью 1941 г., а производство танков останется рассредоточенным на предприятиях различных наркоматов.
В условиях нарастающей международной напряженности и перспективы военного противостояния советское руководство будет предпринимать меры по наращиванию военно-экономического потенциала. Оборонная промышленность СССР в предвоенный период развивается форсированными темпами, значительно превышающими средние показатели по промышленности. В 1939 г. военные ассигнования составят 25,6 % общего государственного бюджета, в 1940 г. — 32,6 % и в 1941 г. — 43,4 %. Прирост производства оборонной промышленности за годы третьей пятилетки составит 39 % в год (при среднем темпе роста всей промышленности, равном 13,2 %)[345]. Результатом масштабных инвестиций станет существенный рост вооружений, однако намеченные планы не были выполнены[346].
Важнейшим направлением подготовки к войне стало накопление государственных резервов и мобилизационных запасов. С середины 1939 г. ЦК и Совнарком станут регулярно (ежегодно) принимать совместные постановления «О плане накопления государственных резервов и мобилизационных запасов», содержавшие плановые показатели для предприятий.
21 января 1941 г. Госплан сообщит в ЦК ВКП(б) и СНК СССР предварительные итоги выполнения народнохозяйственного плана 1940 г. по промышленности, транспорту, сельскому хозяйству, товарообороту, капитальному строительству и финансам. Последний предвоенный год по своим итогам окажется противоречив. При росте общего выпуска промышленной продукции по сравнению с 1939 г. и приросте продукции оборонной промышленности в 1940 г. на 33 % по сравнению с предыдущим годом, при сокращении текучести кадров и укреплении трудовой дисциплины, повышении производительности труда руководители Госплана отметят и целый ряд проблем. К ним они отнесут: серьезное отставание в производстве энергооборудования и оборудования для черной и цветной металлургии; крайне недостаточное развитие производства вольфрама, молибдена, олова и кобальта; отставание нефтяной промышленности, не выполнившей план по добыче; резкое отставание промышленности строительных материалов; крайне неудовлетворительную работу отраслей химической промышленности; отставание в создании новых производственных баз в районах Дальнего Востока и Западной Сибири, «Второго Баку» и др. По целому ряду важнейших видов промышленной продукции ее выпуск в натуральном выражении «не только не возрос, но сократился». При этом на поверхности явлений картина складывалась относительно благополучная, поскольку выполнение плана измерялось стоимостными показателями. «Отмеченный выше разрыв между выполнением плана по валовой продукции и по важнейшим изделиям в натуральном выражении объясняется, — заявят руководители Госплана, — …тем, что наркоматы зачастую выполняют план в денежном выражении за счет резкого нарушения планового ассортимента в сторону выпуска менее трудоемких, но более дорогих видов изделий, за счет увеличения выпуска изделий первичной обработки…»
Одной из наиболее успешной, с точки зрения советского руководства, следовало признать, вероятно, деятельность монетарных властей, особенно если иметь в виду усилия по предотвращению инфляции. «В результате мероприятий правительства по частичному ограничению роста фонда заработной платы, сокращению административно-управленческих расходов, изменению цен, тарифов и налогов количество денег, находящихся в обращении, сократилось с… 25,3 млрд руб. на 1 июля 1940 г. до 21,6 млрд руб. на 1 января 1941 года…» Однако и в этой сфере накапливались проблемы. Доходная часть бюджета была недовыполнена на 6 млрд руб., а расходная — на 9,9 млрд из-за недофинансирования капитального строительства. Отметят руководители Госплана большую взаимную задолженность хозорганов (2,6 млрд руб.), рост просроченной задолженности Госбанку (с 1,1 млрд руб. на 1 января 1940 г. до 2,3 млрд на 1 октября). Возрастет и задолженность по заработной плате (с 225 млн руб. на 1 января 1940 г. до 241,1 млн на 1 января 1941 г.).
Руководители Госплана в своей докладной заявят и об уроках, которые были извлечены из результатов 1940 г. Свое отражение в плане 1941 г. они нашли, однако, лишь в постановке директивных задач, предусматривавших «дальнейший всемерный рост производства». Ни анализа конкретных проблем, ни путей их решения руководители Госплана советскому руководству не предложат[347].
Сталин и советское руководство в целом будут по-прежнему сосредоточивать свое внимание в том числе на вопросах разработки новой техники. С этой целью в июле 1940 г. будет принято специальное постановление Политбюро о проведении научных исследований в области обороны во всех наркоматах. Причем значительная часть конструкторских работ будет осуществляться заключенными в особых и специальных конструкторских и технических бюро системы НКВД. Одним из несомненных достижений станет разработка артиллерийских реактивных систем залпового огня («катюши»), производство которых поставят на конвейер лишь в первые месяцы войны. Однако в целом программа перевооружения артиллерии реализована не была. Массовый выпуск минометов и зенитной артиллерии был налажен лишь непосредственно перед началом войны и не обеспечивал потребности вооруженных сил. Накануне войны было свернуто производство противотанковых орудий ЗИС-2 и ЗИС-3, которое будет возобновлено лишь в 1942 г. К числу аналогичных просчетов военно-технической политики следует отнести и торможение производства пистолетов-пулеметов (автоматов)[348].
В июне 1939 г. Политбюро примет постановление о развитии авиамоторных заводов, имевшее целью удвоение мощностей авиамоторостроения[349]. В сентябре принимается постановление «О реконструкции существующих и строительстве новых самолетных заводов», предусматривавшее увеличение производственных мощностей авиазаводов к концу 1941 г. более чем в полтора раза относительно 1939 г. Будет поставлено задачей дня строительство ряда авиазаводов-дублеров на востоке страны. В марте 1940 г. принимается постановление «Об обеспечении военно-воздушных сил Красной армии средствами самолетовождения в сложных метеорологических условиях и ночью»[350], в июле — «Об увеличении выпуска самолетов и авиамоторов на период август — декабрь 1940 г.»[351]; «Об организации производства боевых самолетов и авиационных моторов в Ленинграде»[352].
Многочисленные постановления не станут залогом решения не менее многочисленных проблем. Внутренние оценки состояния дел в авиастроении будут оставаться далеко не радужными. В акте приема-передачи дел по Наркомату авиационной промышленности, направленном Сталину в январе 1941 г., констатировалось: «…авиационная промышленность СССР за последние годы отстала в своем развитии от авиационной промышленности основных капиталистических стран. Особенно опасным является отставание качественное как по самолетам, так и по моторам». По скорости, дальности, бомбовой нагрузке, сроку службы до первого ремонта всех типов советских самолетов, включая новейшие, СССР отставал от аналогичных немецких, английских, американских образцов. Производственные планы самолето- и моторостроения не выполнялись. Особенно подчеркивалось, что «по количеству выпускаемых самолетов при двухсменной напряженной работе мы значительно уступаем германской авиационной промышленности»[353]. Летные и боевые качества основного парка военной авиатехники уступали зарубежным аналогам. В авиации имела место высокая аварийность. В полном объеме эти проблемы к началу войны решить так и не удастся[354]. К началу войны советские ВВС подойдут, превосходя германские силы вторжения количественно, однако по качественным характеристикам будут сильно им уступать.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об организации производства боевых самолетов и авиационных моторов в Ленинграде» с сопроводительной запиской Г. М. Маленкова, Н. А. Вознесенского и А. И. Шахурина И. В. Сталину
24 июля 1940
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 627. Л. 55–67. Подписи — автографы Г. М. Маленкова, Н. А. Вознесенского, А. И. Шахурина, И. В. Сталина, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, А. А. Андреева]
Высокая аварийность, кстати сказать, имела место не только в авиации, но и на железнодорожном и водном транспорте. Руководство Госплана специально обратит внимание Политбюро на тот факт, что в течение 1940 г. на железнодорожном транспорте произошло 1817 крушений, в результате которых было «совершенно разбито 2757 вагонов и повреждено 3328 вагонов» [355].
Положение дел в танкостроении к началу войны окажется несколько лучше. Будут созданы новейшие танки — средний Т-34 и тяжелый КВ, производство которых будет поставлено на поток, и к началу войны на вооружении РККА будет уже 1225 Т-34 и 635 КВ, что составит, однако, только 10 % всего танкового вооружения[356]. Однако, как зафиксирует проверка Наркомата государственного контроля, проведенная в марте 1941 г., производственные плановые задания по выпуску новых образцов систематически не выполнялись. Не выполнялись и планы по выпуску запчастей к старым типам танков[357]. В октябре 1940 г. начальник Управления госрезервов при СНК СССР М. В. Данченко обратится к Сталину с предложениями о реорганизации танковой промышленности, настаивая на создании специального Наркомата танко-тракторной промышленности. Председатель Комитета обороны К. Е. Ворошилов и нарком среднего машиностроения В. А. Малышев представят заключение о нецелесообразности этого решения, и наркомат будет создан уже в ходе войны[358].
Несмотря на все проблемы и трудности, к лету 1941 г. объемы производства советской авиационной и танковой промышленности, артиллерийских систем достигнут своего пика, что позволяет сегодня говорить об «общем значительном превосходстве в основных средствах вооруженной борьбы над вооруженными силами Германии и ее сателлитов», которое имели советские вооруженные силы перед вторжением вермахта[359]. Реальной проблемой, однако, являлось при этом чрезмерное накопление морально устаревшей боевой техники, производство которой продолжало наращиваться в ущерб производству ее новых видов. Следует согласиться с мнением, что «в результате был допущен нерациональный расход огромного количества материальных ресурсов и снижена боеспособность вооруженных сил». Именно эта боевая техника устаревших образцов и будет в наибольшей степени подвержена выбытию в ходе военных действий начального этапа войны. Несмотря на ряд нерешенных проблем, к началу военных действий Красная армия располагала всеми основными видами вооружения «в количестве, достаточном для отпора первому удару агрессора»[360]. Однако РККА не смогла воспользоваться преимуществом в количестве бронетанковой и авиационной техники, не будучи своевременно отмобилизована и развернута.
Увлечение Сталина количественными показателями роста вооружений иногда называют техническим фетишизмом, сформировавшимся под влиянием М. Н. Тухачевского[361]. Упрек этот можно признать справедливым лишь отчасти. Танки и самолеты для Сталина действительно в значительной степени становились универсальным эквивалентом совокупной мощи армии[362]. Только отнюдь не единственным. Вопросы качества производимой техники, разработки современных ее образцов постоянно находились в поле зрения и соответствующих органов управления, и самого советского вождя. Пристальное внимание со стороны Сталина к этим аспектам модернизации армии обеспечит в конечном итоге РККА самыми современными на тот момент средствами вооруженной борьбы, масштабирование производства которых во многом и принесет победу в Великой Отечественной войне.
Сталинские лозунги «техника решает все» и «кадры решают все», последовательно сменявшие друг друга во всех секторах социальной жизни Союза ССР, хорошо иллюстрируют понимание Сталиным двуединого характера проблемы модернизации, не сводившейся к проблемам технического перевооружения. Равным образом велся и поиск оптимальных форм управления, в том числе оборонно-промышленным комплексом. Вопрос о причинах диспропорций в развитии военного и оборонного строительства по-прежнему требует специальных исследований. Очевидно, проблемы качества и промышленной продукции, и воспитания новых кадров оказались куда более сложными, нежели вопросы технического перевооружения и масштабирования производства, особенно если учесть короткую протяженность отрезка времени, отпущенного для решения этих задач.
К числу острых проблем подготовки к войне, которым обычно не уделяется должного внимания, следует отнести вопрос развития средств связи. Между тем отставание в этой сфере скажется самым негативным образом на управлении войсками на начальном этапе войны. В феврале 1941 г. начальник Управления связи Красной армии Н. И. Гапич направит начальнику Генштаба Г. К. Жукову доклад, в котором констатирует, что «состояние материального обеспечения Красной армии средствами связи отстает от общего качественного и количественного роста Красной армии», причем «процент обеспеченности» войск средствами связи постоянно понижался[363].
В этом докладе Гапич будет ходатайствовать «о принуждении» заводов-поставщиков к принятию и выполнению заказа Наркомата обороны на 1941 г. по предварительным наметкам, положенным в основу доклада наркома обороны С. К. Тимошенко на имя Сталина, Молотова, Ворошилова от 28 декабря 1940 г. и проекта постановления СНК СССР, разработанного в январе 1941 г. Ответственность за такое положение дел несет военное и политическое руководство страны. Нарком связи СССР в 1939–1944 гг., начальник Главного управления связи Красной армии в 1941–1946 гг. и заместитель наркома обороны в 1941–1944 гг. маршал войск связи И. Т. Пересыпкин запишет в своих мемуарах: «За многолетний период руководящей работы по связи автор этих строк не может, к сожалению, привести ни одного случая, когда вопросы связи во всем комплексе рассматривались в высших инстанциях. Вопросы связи возникали как-то случайно, рассматривались попутно с другими вопросами, чаще всего с народнохозяйственными планами; решались только отдельные частные вопросы или же, наоборот, ставились в самом общем виде и решались крайне медленно. Связь считали второстепенным делом. В Госплане, в Наркомате обороны и в Генштабе вопросы связи недооценивались»[364]. Организацией связи в масштабах страны занимался целый ряд наркоматов, основную роль среди которых играл Наркомат связи. Промышленность средств связи в 1930-е гг. пройдет через 6 (!) реорганизаций. Поставщиками средств связи являлись заводы 28 наркоматов. Ни Наркомат связи, ни заводы, производившие оборудование, не были отнесены к числу оборонных отраслей. По этой причине отрасль в предвоенные годы будет финансироваться по остаточному принципу и с выраженной тенденцией к снижению. Если в 1938 г. расходы на связь союзного, республиканского и местного бюджетов составляли 369,3 млн руб., то в 1941 г. — 208,1 млн[365]. И это при том, что для управления войсками и Красной армии, и ВМФ могли быть использованы именно средства Наркомата связи как наиболее развитые. В современных обобщающих работах приводится исчерпывающий перечень «просчетов и упущений». Некоторые из них следует назвать: слабое развитие сети проводной связи, полное отсутствие магистральных кабельных линий и использование только воздушных линий вдоль дорог, что делало их легкоуязвимыми для атак противника, низкий технический уровень развития средств телеграфной, телефонной и радиосвязи, отсутствие заранее подготовленных защищенных правительственных пунктов управления страной и вооруженными силами[366]. Особенно слабым окажется развитие средств радиосвязи. Накануне войны СССР будет отставать по объемам производства всех типов радиостанций, ВЧ-телефонной аппаратуры, телефонных и телеграфных аппаратов, подземного магистрального и полевого кабеля, химических источников питания, зарядных агрегатов и др.[367]
Важнейшим фактором катастрофического положения дел со снабжением действующей армии средствами вооруженной борьбы в начальный период Великой Отечественной войны станет проблема территориального размещения советской промышленности. Стратегические объекты оборонной промышленности оказались в основном размещены в Центральном, Северо-Западном и Южном промышленных районах. Резолюция XVIII съезда ВКП(б) в марте 1939 г. вновь подчеркнет необходимость создания на Урале, в Поволжье и восточных районах страны заводов-дублеров «для устранения случайности в снабжении некоторыми промышленными продуктами предприятий-уникумов»[368]. Решить эту задачу не удастся. Накануне войны лишь 18,5 % военной продукции производилось на предприятиях Урала, Поволжья, Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. Все танкостроительные заводы находились в Северо-Западном, Центральном и Южном промышленных районах[369], лишь 6,6 % авиазаводов располагались в Поволжье, на Урале и в азиатской части страны[370]. Причем постановлениями Политбюро и СНК СССР от 31 марта и 19 июня 1941 г. в угрожаемых юго-западных районах страны было продолжено строительство крупных заводов артиллерийского и авиационного вооружения[371].
Докладная записка Н. А. Вознесенского, Н. С. Хрущева и Б. Л. Ванникова об утверждении проекта постановления «О строительстве заводов авиационного вооружения на Украине». Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) от 31 марта 1941 г.
29 марта 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 648. Л. 180. Подписи — автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна, Н. А. Вознесенского, Н. С. Хрущева и Б. Л. Ванникова]
Особенности территориального размещения промышленности потребуют огромных усилий по эвакуации предприятий и персонала в восточные районы страны в начальный период Великой Отечественной войны. Следует, однако, согласиться в целом с суждением В. М. Молотова, который много позднее скажет: «К войне мы были готовы в главном… Промышленный потенциал, который был создан, он и помог выстоять»[372]. Оценки, содержащиеся в одной из современных работ, идут еще дальше: к будущей войне тыл оказался подготовлен лучше фронта, и с этим утверждением имеет смысл согласиться[373]. Как мы уже видели, и увидим еще не раз, оснований для высоких оценок готовности оборонно-промышленного комплекса к войне сегодня можно привести немало. Спасать этот промышленный потенциал придется, однако, в ходе беспрецедентной по масштабу эвакуации промышленности и промышленных кадров в 1941–1942 гг.
«Хлеб — всему голова». Аграрный сектор накануне войны
Накануне войны проблемы будут нарастать и в аграрном секторе советской экономики. С декабря 1939 г. в магазинах Страны Советов начнет исчезать мука, начнутся перебои со многими продуктами питания. В 1940 г. страна столкнется с кризисом продовольственного снабжения. В апреле нормы продажи в одни руки основных продуктов питания (хлеб, крупа, мясо, рыба) в открытой торговле были уменьшены в 2–4 раза. 17 января 1940 г. СНК СССР выпустит постановление «О борьбе с очередями за продовольственными товарами в Москве и Ленинграде». Весной и летом того же года Политбюро своим решением распространит действие постановления на большое число городов и РСФСР, и других союзных республик[374]. Решением Политбюро будет создана система закрытой торговли и общественного питания для сотрудников НКВД, военнослужащих, работников военно-промышленных предприятий, железнодорожников и др. В октябре 1940 г. будут введены нормы на продажу продовольственных товаров, которые до этого момента продавались неограниченно (картофель, овощи, сахар)[375].
Проект постановления СНК СССР «О нормах продажи продовольственных и некоторых промышленных товаров в одни руки» с сопроводительной запиской А. И. Микояна И. В. Сталину и В. М. Молотову. Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) от 16 октября 1940 г.
16 октября 1940
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1281. Л. 140–142. Подписи — автографы И. В. Сталина, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна, А. А. Андреева]
Подводя итоги 1940 г., руководители Госплана в уже цитированной выше докладной скажут: «По пищевой промышленности, при выполнении плана по валовой продукции на 100,4 %, план по сахару-песку выполнен всего на 81 %, сахару-рафинаду — 64 %, макаронным изделиям — 78 %, по консервам — 87 %, по спирту-сырцу — 79 %, по папиросам — 90 %, по кондитерским изделиям — 94 %. При этом выпуск кондитерских изделий, спирта, макарон и папирос в 1940 г. был меньше, чем в 1939 г.». Наркомат мясной и молочной промышленности выполнит план на 91 %, рыбной промышленности — на 84 %[376].
Конечно, проблемы снабжения являются свидетельством неэффективности, с точки зрения потребителя, аграрного сектора экономики, созданного Сталиным в ходе коллективизации сельского хозяйства 1929–1932 гг., во-первых, и самой системы снабжения основных категорий потребителей, во-вторых. Не случайно отмеченные проблемы потребительского рынка будут иметь место при росте валовой продукции и средней урожайности зерновых культур, сахарной свеклы, подсолнечника, картофеля в 1940 г., который по этим показателям станет почти рекордным (за исключением 1937 г. по зерновым). Начало войны страна встретит, имея государственные резервы хлеба размером более 5 млн тонн. Их формирование окажется возможным благодаря созданной системе экономических обязательств советского крестьянства перед государством, которая объединяла закрепленные законодательно отработочную, натуральную и денежную повинности[377]. Созданная система не была эффективной, если иметь в виду низкое качество зерновой продукции, огромные потери при уборке и хранении, низкий уровень потребления населением страны. Однако цели создания такой системы и, значит, оценка ее эффективности с точки зрения советского руководства лежали в другой плоскости. Государство в результате получило возможность осуществлять полный контроль практически надо всем хлебом (и основными видами сельскохозяйственной продукции в целом), выращенным в стране, используя его на цели, устанавливавшиеся партийно-государственным аппаратом управления и не имевшие прямого отношения к задаче повышения жизненного уровня трудящихся. Сосредоточенные государственные резервы обеспечат основу продовольственного снабжения военного и в значительной степени гражданского населения страны в годы войны. В течение первых двух — самых тяжелых — лет войны государственные резервы не только не уменьшатся, но будут наращиваться, несмотря на вспышки голода в тылу и в действующей армии[378].
Итоги экономического развития в период «мирной передышки» 1939–1941 гг., достигнутой подписанием пакта о ненападении с Германией в августе 1939 г., нельзя оценить однозначно. При всех достижениях этого времени, приходится соглашаться с выводом, содержащимся в одной из современных фундаментальных работ: «Сравнение показателей экономики Германии и СССР в 1941 г. с… данными за 1939 г. показывают, что время, выигранное советским руководством… было использовано гораздо менее эффективно, чем его будущим противником, и превосходство Германии над СССР в экономическом отношении усилилось с 1,3–1,4: 1 до 2–2,5: 1…Изменилось и соотношение демографических показателей: людские ресурсы противника стали превосходить таковые СССР в 1,4 раза»[379].
«Стрелять в людей, конечно, можно, но стрельба не главный метод нашей работы». На внутреннем фронте
Важнейшим направлением внутренней политики останется репрессивное воздействие на очаги потенциальной нелояльности, консолидация тыла, борьба с т. н. пятой колонной.
В конце 1938 г. завершится так же как и начнется, — по команде сверху — Большой террор. В его ходе был физически уничтожен высший офицерский корпус Красной армии, подозревавшийся в заговорщической и шпионской деятельности. Разгрому подвергнется большевистское руководство партии, позволявшее себе в 1920-е гг. критику сталинского курса, предлагая не раз альтернативные политические решения. Вслед за обузданием экстремальных форм репрессивной политики будут пересмотрены дела в отношении 1 175 998 чел., из которых для 561 291 чел. приговоры будут оставлены без изменения[380].
Репрессии эпохи Большого террора, как и их приостановка, были инициированы высшим политическим руководством, проводились с использованием мер физического воздействия к арестованным. В январе 1939 г. Сталин направит секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД шифротелеграмму. В ней будет дано разъяснение, «что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП»[381].
Шифротелеграмма И. В. Сталина секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД о применении физического воздействия на арестованных
10 января 1939
[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 6. Л. 145–146]
Таким образом, Сталин решит вывести функционеров НКВД из-под удара со стороны местного партийного руководства. Причем будет специально подчеркнуто, «что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь», правда, «в виде исключения, как совершенно правильный и целесообразный метод». Репрессивная политика, пусть и в меньших масштабах, чем в годы Большого террора, будет продолжаться и в дальнейшем.
Советское руководство будет беспокоить потенциальная нелояльность населения инкорпорированных территорий, а также национальных меньшинств, проживавших в приграничных районах СССР. Осознание невозможности достичь гарантированной лояльности по отношению к советскому строю приведет к решению о проведении т. н. национальных операций, развернувшихся во второй половине 1930-х — начале 1940-х гг. С декабря 1939 по июнь 1941 г. после присоединения к СССР территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, Прибалтики и Бессарабии будут проведены массовые депортации «антисоветских» и «антисоциальных» элементов из числа поляков, литовцев, латышей. Высылке в восточные районы страны подвергнутся десятки тысяч человек[382]. В апреле 1941 г. 1-й секретарь ЦК КП(б) Украины Н. С. Хрущев сообщит Сталину об инциденте, связанном с попыткой прорыва в Румынию крестьян румынской национальности одного из пограничных районов Украины. Пограничники откроют огонь на поражение. Разбирая ситуацию, Сталин напишет Хрущеву: «Стрелять в людей, конечно, можно, но стрельба не главный метод нашей работы» [383].
Репрессии и депортации, призванные «дисциплинировать» или устрашить социальные и национальные группы, дестабилизирующие, по мнению советского руководства, ситуацию в приграничных районах, не были, однако, в состоянии решить все проблемы в этой сфере. Не случайно в годы Великой Отечественной войны именно на этих территориях столь широкий размах примет коллаборационизм.
Телеграмма И. В. Сталина Н. С. Хрущеву в Киев по поводу ситуации в приграничных с Румынией районах
2 апреля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 59. Л. 5, 6]
Решать задачи обеспечения внутренней стабильности, в т. ч. борьбы с «пятой колонной», будут призваны союзно-республиканские наркоматы внутренних дел (НКВД) и государственной безопасности (НКГБ), сформированные в феврале 1940 г. путем разукрупнения НКВД СССР.
Репрессии, пусть продолжавшиеся и не в прежних масштабах, будут иметь результатом увеличение численности населения ГУЛАГа. К началу Великой Отечественной войны в лагерях ГУЛАГа будет находиться около 2,3 млн заключенных[384]. В последние предвоенные годы заметно активизируется хозяйственная деятельность ГУЛАГа. Лагерная экономика становится крупномасштабной, приобретает планомерный характер и военно-промышленную направленность. Валовые объемы производимой продукции возрастут с 1,5 млрд руб. в 1938 г. до 4,7 млрд в 1940 г.[385]
Угроза войны во многом будет определять и содержание социально-экономической политики. В преддверии войны советское руководство станет жестко регламентировать поведение советских граждан на производстве. В декабре 1938 г. будут введены обязательные трудовые книжки, в которых отмечались все перемещения работников, поощрения и наказания. В январе 1939 г. СНК СССР примет постановление, согласно которому любое опоздание на работу приравнивалось к неоправданному отсутствию, а повторное опоздание вело к увольнению. В июне 1940 г. Политбюро утвердит проект указа Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Согласно этому указу за самовольный уход с работы нарушители могли приговариваться к 4 месяцам тюрьмы, а за прогул назначались исправительно-трудовые работы сроком от 1 до 6 месяцев. Опоздание на работу на 20 минут будет караться направлением на исправительно-трудовые работы на срок от 1 до 6 месяцев и лишением 25 % заработной платы. Запрещалось «одностороннее расторжение трудового договора» работником, а «уход с предприятия и учреждения или переход с одного предприятия на другое и из одного учреждения в другое» мог разрешить «только директор предприятия или начальник учреждения» в случаях, определенных в тексте указа [386].
Обращение Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов «Ко всем рабочим и работницам, инженерам, техникам и служащим, ко всем членам профессиональных союзов» о переходе на восьмичасовой рабочий день. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 25 июня 1940 г.
Не позднее 25 июня 1940
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1269. Л. 11–17]
Одновременно будет утвержден проект «Обращения Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) ко всем рабочим и работницам, инженерам, техникам и служащим, ко всем членам профессиональных союзов». В нем принимаемые меры будут обоснованы необходимостью усиления «оборонной и хозяйственной мощи» страны в условиях начавшейся «второй империалистической войны»[387]. Аналогичное постановление, регламентирующее порядок ухода колхозников с предприятий в связи с истечением срока трудового договора, Политбюро примет через два дня — 12 июля[388]. В тот же день Политбюро примет специальное постановление, которым станут регламентироваться сверхурочные, ночные работы, продолжительность отпусков «рабочих и служащих, достигших 16-летнего возраста»[389]. Еще через несколько дней — 17 июля — будет запрещен самовольный уход с работы комбайнеров и трактористов машинно-тракторных станций[390]. 31 июля пленум ЦК ВКП(б) примет специальное постановление о контроле над проведением в жизнь указа об ужесточении дисциплинарного режима[391]. В июле и августе вступят в действие еще два указа — «Об ответственности за выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями» и «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве и за хулиганство». Эти меры ознаменовали кульминацию процесса милитаризации общества и его мобилизации в условиях надвигавшейся войны.
В связи с остро стоявшей проблемой кадров для промышленности Президиум Верховного Совета СССР 2 октября 1940 г. издает указ «О государственных трудовых резервах». Совнаркому предоставлялось право «ежегодно призывать (мобилизовывать) от 800 тыс. до 1 млн человек городской и колхозной молодежи мужского пола». В том же октябре было создано Главное управление трудовых резервов при СНК СССР. Вероятно, в этом контексте следует рассматривать решение о введении платы за обучение, принятое 26 октября 1940 г. постановлением СНК СССР «Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и об изменении порядка назначения стипендий». Таким образом советское руководство решало, с одной стороны, задачу мобилизации в интересах госбюджета финансовых ресурсов населения, о чем было прямо заявлено в тексте постановления, а с другой стороны, молодежь подталкивалась к тому, чтобы продолжить обучение в ремесленных и фабрично-заводских училищах. Нелишним будет отметить, что обучение там не просто оставалось бесплатным, но учащиеся в период обучения находились «на иждивении государства». И в этой сфере советское руководство использовало различные методы стимулирования. 28 декабря 1940 г. Президиум Верховного Совета СССР примет указ «Об ответственности учащихся ремесленных, железнодорожных училищ и школ ФЗО за нарушение дисциплины и за самовольный уход из училища (школы)». Согласно этому указу за систематическое и грубое нарушение дисциплины, повлекшее исключение из училища, учащиеся могли по приговору суда подвергаться заключению в трудовые колонии сроком до одного года.
В результате добровольно-принудительного «призыва» в систему трудовых резервов (ремесленные училища и школы фабрично-заводского обучения) было мобилизовано около 1 млн молодых людей. Уже в январе 1941 г. около 440 тыс. выпускников будут направлены на заводы и фабрики[392]. В годы войны возможность свободного распоряжения трудовыми ресурсами через принудительные мобилизации на строительство промышленных предприятий, на работу в промышленности и сельскохозяйственном производстве, созданная система подготовки заводских кадров станут важнейшими факторами успеха перестройки экономики на военные рельсы.
Важнейшее место в сталинской модели социализма, как известно, заняли идеологические мобилизации, адресованные как социуму в целом, так и отдельным социальным группам. В предвоенный период их содержание станет определяться подготовкой к войне, при том что «оборонный фактор» всегда был структурообразующим для сознания советской политической элиты, а постулат об СССР как «осажденной крепости» во враждебном капиталистическом окружении являлся основой идеологической мобилизации советского общества в целом.
В начале 1930-х гг. в официальной идеологии наметился поворот к так называемому руссоцентризму. Русский народ в пропаганде становится первым среди равных, герои русской истории — Александр Невский, Иван Грозный, Петр Первый — выносятся на авансцену общественного внимания. Завершится этот процесс уже в годы Великой Отечественной войны, сыграв существенную роль в идейной мобилизации доминирующей по численности части населения страны [393].
В течение двух предвоенных лет, предшествовавших началу Великой Отечественной войны, содержание пропагандистских кампаний не раз претерпит существенные изменения. После заключения Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом Сталин выдвинет установку на прекращение критики фашизма, а материалы, касающиеся Англии, Франции, США станут выдерживаться в обличительных тонах. Компартиям зарубежных стран будет предписано отказаться от тактики единого фронта с социал-демократами в борьбе с фашизмом[394]. Компартии Германии будет предложено прекратить борьбу против гитлеровского режима. Новый курс Сталина вызовет волну неприятия в международном левом движении. Шокированный В. Мюнценберг — один из лидеров Германской компартии — воскликнет: «Предатель — ты, Сталин!»[395]
Дело дойдет до явно избыточных и притом неуклюжих попыток «прикрыть» гитлеровский режим. 31 октября 1939 г. председатель СНК СССР, нарком иностранных дел В. М. Молотов на заседании Верховного Совета СССР осудит правящие круги Великобритании и Франции за объявление Германии чего-то вроде «идеологической войны» и заявит: «Но такого рода война не имеет для себя никакого оправдания… Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной»[396].
В сентябре 1939 г. в советской пропаганде в связи с «польским походом» Красной армии на передний план выдвинется тема освободительной миссии Советского Союза по отношению к западноукраинским и западнобелорусским землям. Таким же образом поначалу станут трактоваться в советской пропаганде и события советско-финской («зимней») войны. Их вскоре заменит более понятный и обоснованный тезис о необходимости защиты северо-западных границ СССР и Ленинграда. Одновременно станет оформляться идея расширения зоны социализма. По свидетельству председателя Коминтерна Г. Димитрова, в начале сентября 1939 г. Сталин заявил, что не видит ничего плохого в «расширении социалистической системы… на новые территории и население»[397].
Краткая запись выступления И. В. Сталина на выпуске слушателей Академий Красной армии в Кремле
5 мая 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3808. Л. 1–7]
После разгрома вермахтом Франции во весь рост встанет угроза войны с Германией. Осознание реальности этой перспективы подвигнет советское руководство к изменению политической линии, и в СССР, как мы видели, начнется соответствующее военное планирование. Однако пропаганда продолжит твердить о дружбе с потенциальным противником, и советские граждане окажутся во многом дезориентированы продолжавшимся сближением с гитлеровской Германией.
Советскую пропаганду пронизывали лозунги не только о постоянной готовности к отражению агрессии, но и о силе и мощи Советского государства, о наступательном, победоносном характере будущей войны, что также сыграет отрицательную роль в ходе начального этапа Великой Отечественной. Концентрированное выражение этот подход найдет в выступлении Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г. Он подведет итоги произошедшего в 1930-е гг. перевооружения армии и выразит уверенность в том, что германская армия не является непобедимой. Сталин даст понять, что война в будущем неизбежна и нужно быть готовыми к безусловному разгрому германского фашизма. Он заявит, что война будет вестись на территории противника и победа будет достигнута малой кровью [398].
Жестокая реальность оборонительных, а не наступательных, как провозглашалось, боев начального периода окажет сильное негативное воздействие на моральный дух армии, оказавшейся не готовой к обороне не только с точки зрения материально-технического обеспечения, но и морально.
Вслед за вторжением вермахта и разгромом кадровой Красной армии в ходе приграничных сражений содержание идеологического дискурса подвергнется радикальному обновлению в поисках средств моральной мобилизации граждан СССР на отпор врагу.
«Об ускорении приведения в боевую готовность…» Подготовка к войне накануне вторжения
Очевидное нарастание военной угрозы со стороны Германии заставит советское руководство в спешном порядке принять ряд экстренных мер. Как уже отмечалось, серьезнейший характер будут иметь многие инфраструктурные и логистические проблемы подготовки будущего театра военных действий.
Одной из главнейших стала проблема укрепленных районов. В период 1929–1938 гг. в СССР были созданы 13 укрепрайонов. В 1938 и 1939 гг. началось строительство еще восьми. Осенью 1939 г. строительство было приостановлено, часть объектов законсервирована. Решением Главного военного совета, членом которого, напомним, являлся и Сталин, от 21 ноября 1939 г. упразднялись укрепрайоны Ленинградского военного округа (за исключением Карельского укрепрайона), Калининского, Белорусского военных округов, Киевского военного округа (за исключением Каменец-Подольского и Могилев-Подольского укрепрайонов), боевые сооружения консервировались. Для 1941 г. в зависимости от строительства новых укрепрайонов на новой западной границе будет зафиксирована потребность в дополнительном формировании[399]. Принятые в этом направлении решения были вызваны изменением государственной границы СССР, в результате которого укрепрайоны оказались в глубоком тылу. В 1940–1941 гг. будет развернуто строительство 20 укрепрайонов на новой государственной границе. План строительства к июню 1941 г. был выполнен не более чем на 25 %, менее половины из построенных дотов смогли получить артиллерию. 4 июня 1941 г. Политбюро и СНК примут постановление «Об укрепрайонах», которым утверждался план формирования частей «для вновь строящихся укрепленных районов». Формирование частей первой очереди планировалось провести к 1 июля, а завершить — к 1 октября 1941 г., в связи с чем численность Красной армии увеличивалась по мирному времени на 120 695 чел., а по военному — на 239 566 чел.[400]
К началу войны имелось 44 укрепленных района, из них 17 имели только кадры для развертывания, два не имели управления. 16 июня принимается еще одно постановление — «Об ускорении приведения в боевую готовность укрепленных районов». Эти решения уже не смогут исправить ситуацию[401]. Численность всех укрепрайонов составляла 78 253 чел., что позволяло занять лишь 11,6 % имевшихся артиллерийских и артиллерийско-пулеметных амбразур в новых укрепрайонах и 26 % в старых[402].
Маршал К. К. Рокоссовский позднее в своих воспоминаниях выскажет мнение, что «старый» рубеж укрепрайонов мог и должен был сохранить свое значение и в 1941 г. Он подчеркнет: «…мы обязаны были сохранять и усиливать, а не разрушать наши УРы по старой границе. Неуместной, думаю, явилась затея строительства новых УРов на самой границе на глазах у немцев. Кроме того, что допускалось грубейшее нарушение существующих по этому поводу инструкций, сама по себе общая обстановка к весне 1941 года подсказывала, что мы не успеем построить эти укрепления»[403].
Сыграют свою роль, пусть и не определяющую, недостатки территориального размещения войск в приграничных округах. При выборе мест дислокации на присоединенных к СССР территориях военному руководству приходилось руководствоваться не целесообразностью с оперативной точки зрения, а наличными возможностями расквартирования личного состава и семей командиров. Части нередко размещались некомплектно и вдалеке от рубежей и районов, назначенных для их развертывания в случае начала боевых действий. К вторжению вермахта дислокация войск не вполне соответствовала требованиям момента[404].
В июле 1940 г. нарком обороны С. К. Тимошенко направит Сталину в ЦК ВКП(б), Молотову в СНК СССР и Ворошилову в Комитет обороны при СНК доклад о состоянии мобилизационной готовности железных дорог. Доклад начнется с тревожной констатации проблемы, вставшей во весь рост. «Проведение мероприятий в 1940 г. по усилению железнодорожной сети Запада, — укажет Тимошенко, — значительно улучшит состояние сети, но далеко не устранит имеющиеся неувязки в мобилизационной подготовленности железных дорог». Участки железнодорожной сети, подводящие к старой границе, в 2,5 раза будут превышать пропускную способность участков западных областей Белоруссии и Украины (678 пар поездов в сутки против 245 пар). Отметит Тимошенко недостаточное количество выгрузочных мест при перевозке войск и их сосредоточении, отсутствие оборудования соответствующей проволочной связью и т. д. Нарком запросит на вторую половину 1940 г. и 1941 г. строительство новых железнодорожных путей и реконструкцию старых в общем объеме около 9200 км; реконструкцию и строительство в 1941 г. более 130 выгрузочных воинских мест; строительство сети диспетчерской селекторной связи ВОСО протяженностью ок. 3500 км и др.[405] Тем же 12 июля датируется справка начальника военных сообщений Красной армии Трубецкого о необходимой пропускной способности железных дорог по воинскому графику 1941 г. В ней, в частности указывалось, что пропускная способность железных дорог Германии, Венгрии и Румынии, подводящих к границам СССР, обеспечивает ежесуточный подвоз до 650 поездов, что составляет от 9 до 11 пехотных дивизий в сутки[406]. Пропускная способность железнодорожной сети, подводившей к «старой» границе СССР, даже превышала пропускную способность дорог потенциального противника (678 против 650 поездов), а вот на только что включенных в состав СССР новых территориях соотношение резко менялось в пользу противника (650 поездов против 245 советских), что обеспечивало ему явные преимущества в случае начала военных действий.
Докладная записка наркома обороны СССР С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Красной армии Г. К. Жукова И. В. Сталину о формировании частей для новых укрепрайонов. Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 июня 1941 г.
26 мая 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 655. Л. 45–46, 48. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Для решения такого рода проблем подготовки театра военных действий будут разрабатываться и приниматься различные директивные документы. Так, например, в апреле 1941 г. СНК примет постановление «О мероприятиях по улучшению местной противовоздушной обороны г. Москвы». В марте 1941 г. Политбюро примет одно из таких постановлений — «О мероприятиях по обеспечению строительства 251 аэродрома для Наркомата обороны в 1941 году». Ясно, однако, что даже приступить к реализации этой директивы времени уже не оставалось.
В 1940 г. было сорвано выполнение планов оборонного строительства по линии Наркомата связи. В 1941 г. не удалось обеспечить достаточное количество выходов на общую систему связи страны в западных областях Украины и Белоруссии, в Молдавии и Прибалтике. Мобилизационные запасы имущества связи к началу войны были созданы в размере, покрывавшем лишь 38,7 % потребностей[407]. В современной литературе указывается на многоведомственный характер руководства военной связью, что стало одной из причин крайне тяжелого положения, в котором она оказалась в преддверии войны. Связанные с этим проблемы планировалось устранить, приняв «Положение о взаимоотношениях наркоматов связи, обороны и Военно-морского флота в мирное и военное время по обеспечению обороны страны в отношении связи», представленное в Генштаб 28 мая 1940 г., которое так и не было утверждено «в силу бюрократических процедур и волокиты»[408]. 15 марта 1941 г. нарком обороны Тимошенко и нарком связи Пересыпкин направят Сталину докладную записку «О подготовке средств связи к обороне страны». В записке был проанализирован опыт военных действий в Европе и на Дальнем Востоке, систематизированы проблемы отрасли и предложен комплекс мероприятий, направленных на устранение выявленных проблем[409]. Решить эти проблемы в полном объеме к моменту вторжения вермахта не удастся.
Проект постановления СНК СССР «О дополнительном плане оборонительного строительства НКО на 1941 г.». Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 18 марта 1941 г.
15 марта 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 647. Л. 2–5. Подписи — автографы К. Е. Ворошилова, И. В. Сталина, В. М. Молотова, А. А. Жданова, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича]
Таким образом, театр потенциальных военных действий по целому ряду важнейших характеристик оказывался не готов к ожидавшемуся военному противостоянию.
Частные мероприятия последних предвоенных месяцев носили паллиативный характер и не могли радикально изменить общую ситуацию на западном театре военных действий.
Проблемы подготовки театра военных действий будут лишь отчасти компенсированы дополнительными, но недостаточными по своему объему мероприятиями по мобилизации живой силы и техники в последние предвоенные месяцы. В апреле 1941 г. начнется и продолжится вплоть до вторжения вермахта скрытное усиление приграничных военных округов, в связи с чем в соответствии с директивами Генштаба и Наркомата обороны начинаются перевозки войск из внутренних округов в приграничные округа[410], проводится формирование второго стратегического эшелона Красной армии.
Группировка резервов Главного командования из пяти армий предлагалась в майской 1941 г. записке Тимошенко и Жукова, о которой было рассказано выше. Их предложения были существенно скорректированы, а выдвижение армий начнется даже до сформирования их управлений, которое произойдет только в июне. При этом бóльшая часть сил будет сосредоточена на юго-западном направлении, где предполагался главный удар вермахта[411].
Кроме того, в соответствии с директивами НКО и Генштаба о переводе войск в новые лагеря ближе к госгранице от 12–15 июня руководство приграничных военных округов начнет выдвижение на запад соединений, которые располагались в глубине округов. Однако из 186 дивизий первого стратегического эшелона к 15 июня начнут движение 32 дивизии, и лишь 5 из них успели достичь предназначенных им районов до начала войны [412].
При этом, как уже указывалось выше, войсковые соединения, сосредотачивавшиеся на территории приграничных округов, были не полностью отмобилизованными и встретили войну не укомплектованными в соответствии со штатными расписаниями. По воспоминаниям Г. К. Жукова, нарком обороны С. К. Тимошенко в его присутствии 13 июня в телефонном разговоре просил Сталина разрешить дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность и развертывании первых эшелонов по планам прикрытия. «На другой день, — запишет Жуков в мемуарах, — мы были у И. В. Сталина и доложили ему о тревожных настроениях и необходимости приведения войск в полную боевую готовность». Сталин план отвергнет, сказав: «Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы это оба или нет?!»[413]
Мобилизация РККА в связи с начавшейся вскоре войной будет существенно облегчена проводившимися в мае — июне общими учебными сборами приписного состава на основании утвержденного наркомом обороны плана (так называемые Большие учебные сборы), которые с начала 1930-х гг. являлись скрытой мобилизацией[414]. В начале июня 1942 г. на переговорах в Вашингтоне нарком иностранных дел Молотов прямо заявит, что «советское правительство в апреле и мае знало о подготовке нападения на СССР. Поэтому начиная с мая советское правительство провело негласную мобилизацию и подтянуло войска к границе»[415]. К 22 июня в Красной армии в рамках этой частичной мобилизации на сборах находилось дополнительно 755 267 чел. военнообязанных запаса, а вместе с командным составом — 802 138 чел.[416]
Все эти паллиативные меры не решали главной проблемы. Взявший на себя главенствующую роль в процессе принятия военных решений Сталин, зная о сосредоточении войск противника в опасной близости от границ СССР, отодвинул на периферию внимания вопрос о возможном и целесообразном стратегическом упреждении противника в развертывании вооруженных сил. Существенно улучшить положение РККА перед вторжением вермахта могло своевременное отмобилизование контингентов и развертывание частей РККА по штатам военного времени, проведенное на основании приказа о начале всеобщей мобилизации. Исходя из известных нам ее сроков, с одной стороны, и даты нападения вермахта — с другой, такой приказ должен был быть отдан в середине мая. Но в тот момент точной даты нападения не знал никто, включая самого Гитлера. А держать многомиллионную полностью отмобилизованную армию в бездействии сколько-нибудь продолжительное время — задача, не предусмотренная никакими уставами. Сталин, обладая значительным количественным превосходством над вермахтом по танкам и самолетам, был, вероятно, уверен, что в таких условиях Гитлер напасть не решится, а если это и произойдет, то сил на отражение первого удара у РККА достаточно. Довольно очевидным становится и то, что Сталин, не отдавая приказ на отмобилизование армии, проводя ее реорганизацию и будучи занят материально-технической подготовкой театра военных действий, летом 1941 г. первым нападать на Германию не намеревался.
Во втором стратегическом эшелоне в резерве Главного командования в соответствии с постановлением Политбюро от 21 июня и директивой НКО, принятой уже после начала вторжения вермахта 25 июня 1941 г., окажутся сосредоточены пять армий, объединенные в группу резервных армий под командованием С. М. Буденного. Группе армий ставилась задача приступить к подготовке оборонительного рубежа и быть готовой к переходу в контрнаступление. Реализовать эти установки не удастся[417].
В соответствии с оценкой советским руководством намерений румынского руководства вступить в войну на стороне Германии менее чем за сутки до начала вторжения Политбюро примет решение организовать Южный фронт в составе двух армий под командованием И. В. Тюленева. Практическое формирование фронта, однако, начнется уже после начала боевых действий. Начальнику Генштаба Жукову поручалось общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами с выездом на место. Наркому обороны Тимошенко и командующему второй линией обороны Буденному вменялось в обязанность срочно «сорганизовать штаб, с местопребыванием в Брянске»[418].
В ночь с 21 на 22 июня военным советам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов будет направлена так называемая директива № 1 за подписями наркома обороны СССР С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Г. К. Жукова. Предупреждая о возможном внезапном нападении немцев 22–23 июня, которое «может начаться с провокационных действий», она ставила задачей «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Одновременно предписывалось «быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников» [419].
Проект секретного постановления Политбюро ЦК ВКП(б) об организации Южного фронта, новых назначениях и армиях второй линии обороны
21 июня 1941
[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 263. Л. 3–5]
Директива командующего войсками Западного особого военного округа Д. Г. Павлова командующим войсками 3-й, 4-й и 10-й армий с текстом приказа наркома обороны СССР С. К. Тимошенко о приведении войск в боевую готовность в связи с возможностью внезапного нападения Германии
22 июня 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 71. Л. 69. Имеются пометы: «Поступила 22.6. 01.45», «Отправлено 22.6. 02.25–02.35»]
Спешно принимавшиеся меры уже ничего не решали. Завтра была война.
Глава 3«В навязанной войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти Советского государства». Трудное начало Великой Отечественной
Великая Отечественная война началась для страны трагически. Утром 22 июня германские войска осуществят «совершенно неспровоцированное и безжалостное вторжение» на территорию СССР, как определит действия Германии У. Черчилль в своем послании Сталину от 8 июля 1941 г.[420]Вслед за вторжением вермахта в течение 1941 г. в войну против СССР на стороне Германии вступят Финляндия, Италия, Румыния, Венгрия, Словакия.
Финляндия объявит войну СССР 26 июня, после того как по финской территории нанесет бомбовые удары советская авиация. Сделано это будет по приказу советского верховного командования, уверенного в том, что финны обязательно вступят в войну на стороне Германии. Уверенность эта проистекала из содержания ноты об объявлении войны, которую представит Молотову германский посол в первые часы после вторжения, и сделанных Шуленбургом комментариев. Сообщение Шуленбурга содержало указание на то, что Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить против Советского Союза.
Начало войны в стратегическом отношении для советского руководства нельзя признать неожиданным. Подготовка к войне с Германией целенаправленно осуществлялась как минимум с лета 1940 г., а данные разведки однозначно указывали на подготовку вермахта к войне на востоке[421]. Говорить можно лишь о тактической внезапности, которой удалось достичь командованию вермахта на рассвете 22 июня. В результате советские вооруженные силы были застигнуты врасплох и оказались не готовы к отражению сил вторжения. Командованием вермахта была достигнута и так называемая оперативная внезапность[422]. Война начнется не с приграничных сражений и отмобилизования в их ходе основных сил, как планировало советское военное и политическое руководство, а сразу с наступательных действий всех полностью отмобилизованных сухопутных и военно-воздушных сил Германии по всей протяженности западных границ СССР[423]. Советское руководство было уверено, что противнику потребуется до 15 суток для стратегического развертывания. А командование вермахта отдало приказ о вторжении, предварительно полностью осуществив развертывание войск. Как уже было отмечено, в своем выступлении по радио 3 июля и много позднее Сталин прямо назовет это обстоятельство в качестве одной из основных причин поражений начального периода.
Превосходство сил вторжения на направлениях главных ударов обеспечит вермахту высокие темпы наступления, приведет к утрате Советским Союзом огромных территорий, к огромным потерям Красной армии в начальный период войны в живой силе и вооружениях.
«Наша армия терпит временные неудачи…» Военные поражения, кризис управления и его преодоление в первый период войны
Приходится допустить, что тактическая внезапность нападения могла стать прямым следствием политического просчета Сталина, не допускавшего в своих проектировках подобного развития событий.
К числу особо популярных в массовом сознании его ошибок относится тот факт, что многие источники сообщали Сталину примерную дату вторжения. Одним из наиболее известных и «популярных» сегодня сообщений такого рода является доклад от 17 июня наркома госбезопасности В. Н. Меркулова Сталину об информации, полученной от агента берлинской резидентуры: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». На этом сообщении Сталин оставит резолюцию: «Может, послать ваш „источник“ из штаба Герм. авиации к еб-ной матери. Это не „источник“, а дезинформатор»[424].
Записка наркома госбезопасности В. Н. Меркулова И. В. Сталину об агентурном сообщении из Берлина о дате нападения Германии на СССР
17 июня 1941
[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 415. Л. 50. Резолюция — автограф И. В. Сталина]
Аналогичным образом в начале июня 1941 г. отреагировал Сталин на докладную записку председателя Моссовета В. П. Пронина с проектом постановления СНК «О частичной эвакуации населения г. Москвы в военное время». Сталин сочтет это предложение «несвоевременным». Комиссию по эвакуации он распорядится «ликвидировать, а разговоры об эвакуации… прекратить. Когда нужно будет, ЦК и СНК уведомят Вас»[425]. Несвоевременным, как мы видели, сочтет Сталин и предложение руководства РККА о создании Ставки Главного командования, внесенное на его рассмотрение в конце весны 1941 г.[426]
Приведенный случай использования Сталиным нецензурной лексики в документообороте является, кажется, исключительным. Его эмоциональная реакция станет отчасти более понятной, если вспомнить о многочисленных и достаточно противоречивых донесениях и аналитических материалах, которые он получал. Так, в марте 1941 г. на заседании Главного военного совета начальник разведуправления РККА генерал-лейтенант Ф. И. Голиков сделал доклад «Высказывания, [оргмероприятия] и варианты боевых действий германской армии против СССР». Голиков, как считается некоторыми, этим докладом постарался успокоить Сталина, подстроиться под его видение ситуации. «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР, — скажет Голиков, — необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может, германской разведки». При этом содержание доклада будет находиться в серьезном противоречии с этим заключением[427]. Вероятно, расхолаживающим образом действовало на Сталина и продолжавшееся внешнеполитическое взаимодействие с Германией, ведь в январе 1941 г. были подписаны договор о советско-германской границе на участке от реки Игорка в Литовской ССР до Балтийского моря, хозяйственное соглашение на срок до августа 1942 г., соглашение об урегулировании взаимных имущественных претензий по Литве, Латвии, Эстонии и о переселении немецких граждан.
Сталин был, конечно, в курсе масштабов развертывания германских войск. Военная разведка информировала политическое руководство о реальности военной угрозы, в определенной мере выполнив свои профессиональные обязанности[428]. В 1940–1941 гг. политико-военному руководству было доложено около 1000 шифротелеграмм, 14 разведсводок по обстановке на Западе, большое число разведывательных и специальных донесений. Военно-стратегическая обстановка характеризовалась в общем правильно, но при этом военной разведке не удалось получить информации стратегического значения (план «Барбаросса», директива по стратегическому сосредоточению и развертыванию немецких войск, приказы армейского звена); вскрыть основную ударную группировку германской армии, созданную против Западного особого военного округа. При этом общая численность соединений германской армии была значительно завышена (на 60–70 дивизий)[429]. Исходя из этих преувеличенных данных, в последние дни перед вторжением в руководстве Наркомата обороны и Генштаба РККА продолжали считать, что вермахт все еще не завершил развертывание сил, необходимых для нападения, а значит, Красная армия располагала временем для собственных приготовлений[430]. Судя по всему, из этих же соображений исходил и Сталин.
Оценивая промахи советской разведки накануне войны, не следует забывать, что руководство и заграничная резидентура советских разведорганов в ходе Большого террора были разгромлены так же, как и руководство РККА и Наркомата иностранных дел.
Не следует, однако, преувеличивать масштабы бездействия советского политико-военного руководства. Как мы видели выше, целый ряд мероприятий в течение первой половины 1941 г. был запущен и реализовывался. Проблема заключалась в том, что мероприятия эти запаздывали по времени, предопределяя в значительной мере негативное для РККА развитие событий на начальном этапе вторжения.
Советский Союз встретит вторжение, как уже указывалось, не имея законченных и утвержденных оперативного и мобилизационного планов. Директивы наркома обороны по разработке плана прикрытия государственной границы будут направлены 5–6 и 14 мая 1941 г. командующим войсками ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО и ОдВО (директива № 503874)[431] и явно запоздают. Но, будучи подготовлены, эти директивы так и не будут введены в действие.
Взяв на себя целиком ответственность за принятие решений стратегического и оперативного уровня, Сталин не только ошибется в определении сроков германского вторжения, но и блокирует ряд подготовительных мероприятий, направленных на подготовку его отражения, не отдаст вовремя соответствующих приказов. Эту ответственность всецело разделяет с ним военное руководство страны, далеко не в полной мере исполнившее свои профессиональные обязанности.
Главные проблемы подготовки к войне проявились как раз на политическом и организационном уровнях, и первопричиной их был «роковой самообман» Сталина, по выражению одного из зарубежных исследователей. Когда на рассвете 22 июня начальник Генерального штаба Г. К. Жуков сообщил Сталину о вторжении, тот все еще верил, что кто-то из генералов вермахта пытается спровоцировать войну без санкции Гитлера. Именно эта оценка ситуации отразилась в упоминавшейся выше «директиве № 1» от 21 июня. Предупреждая о возможном внезапном нападении 22–23 июня, которое «может начаться с провокационных действий», она ставила задачей «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Передача этой директивы в округа, по воспоминаниям Жукова, будет закончена в 00.30 уже 22 июня. Сохранившиеся документы фиксируют поступление этой директивы в округа в 1 час 45 минут, а командующим армиями она была разослана в 2.25–2.35, как свидетельствует, например, соответствующая директива командующего Западным военным округом[432]. До вторжения вермахта оставалось не более часа. Многие из свидетелей событий и современных исследователей негативно оценивают эту директиву, считая, что она скорее способствовала дезориентации военного командования, нежели повышала боевую готовность. Для отражения нападения следовало ввести в действие планы прикрытия государственной границы, направив в войска условный сигнал или короткую шифрованную телеграмму: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 г.». Этот план приведения войск в боевую готовность на случай войны имелся во всех военных округах[433]. На это указывал, в частности, маршал И. Х. Баграмян. «По-видимому, — отметит он, — в Москве на это не решились. Ведь сигнал о вводе в действие плана прикрытия означал бы не только подъем всех войск по боевой тревоге и вывод их на намеченные рубежи, но и проведение мобилизации на всей территории страны»[434]. Все это привело к тому, что войска западных приграничных округов не смогли отразить вторжение вермахта, поскольку не были приведены в полную боевую готовность, не закончили оперативного развертывания, а в ряде случаев и не приступили к нему. Части и соединения РККА выступали навстречу силам вторжения с опозданием, разновременно, что не позволяло создавать сплошной фронт обороны. Приграничные сражения при этом разворачивались на театре военных действий, не подготовленном в инженерном отношении к ведению обороны. 22 июня в оперсводке № 01 Генерального штаба Красной армии по состоянию на 10.00 Г. К. Жуков скажет об этом так: «Противник, упредив наши войска в развертывании, вынудил части Красной Армии принять бой в процессе занятия исходного положения по плану прикрытия. Используя это преимущество, противнику удалось на отдельных направлениях достичь частного успеха»[435]. 8 июля в беседе с послом Великобритании С. Криппсом Сталин даст ту же самую оценку причин поражений начального периода, сказав, что внезапность нападения немцев не дала Красной армии возможности развернуться[436].
В 1 час 12 минут уйдет директива наркома ВМФ СССР военным советам Балтийского, Северного и Черноморского флотов, командующим Пинской и Дунайской флотилиями о возможности внезапного нападения немцев и приведении флота в оперативную готовность № 1[437].
В 3 часа 15 минут зафиксированы первые бомбежки советских городов, произведенные люфтваффе. В 5 часов 45 минут распахнется дверь кремлевского кабинета Сталина, в который первыми войдут нарком иностранных дел В. М. Молотов, нарком внутренних дел Л. П. Берия, нарком обороны С. К. Тимошенко, нарком госконтроля и зам. наркома обороны Л. З. Мехлис, начальник Генерального штаба Г. К. Жуков[438].
Молотов придет на это совещание, будучи наиболее осведомленным о существе происходящего. В 5 часов 30 минут он принял посла Германии в СССР Ф. Шуленбурга, который исполнит поручение своего правительства и передаст следующую ноту: «Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры». На вопрос Молотова: «Что означает эта нота?» — Шуленбург ответит, «что, по его мнению, это начало войны». Шуленбург предуведомит также Молотова о том, что «Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить»[439]. Так что к моменту совещания у Сталина советское руководство будет иметь полную ясность относительно существа происходящего.
В 7 часов 15 минут в адрес военных советов Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов уйдет так называемая директива № 2, содержавшая приказ: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу». Директиву подпишут нарком обороны Тимошенко, начальник Генштаба Жуков и член Главного военного совета, секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков[440].
Директива наркома обороны СССР № 2 военным советам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов об уничтожении противника, нарушившего советскую границу
22 июня 1941. 7 часов 15 минут
[ЦА МО РФ. Ф. 148а. Оп. 3763. Д. 103. Л. 1–2. Подписи — автографы С. К. Тимошенко, Г. М. Маленкова, Г. К. Жукова]
Маленков вошел в кабинет Сталина лишь в 7 часов 30 минут, поэтому очевидным становится, что решение о том, что именно он станет подписантом этой директивы, Сталин принял в его отсутствие. Сталин, судя по всему, все еще надеялся на «недоразумение» и потому поручил подписать директиву со стороны гражданских властей деятелю, малозначимому с точки зрения его положения в бюрократической иерархии. Сталин, вероятно, не оставлял надежд на урегулирование конфликта и был готов в любой момент дезавуировать подписанную директиву, списав все на несанкционированную «самодеятельность» исполнителей.
Последние посетители покинут кабинет Сталина в 16.45. «Рабочий день» советских руководителей на этом, конечно же, не завершится. В 21.15 уйдет на места директива № 3, адресованная военным советам Северо-Западного, Западного, Юго-Западного и Южного фронтов, созданных к тому моменту на базе военных округов, командованию которых была адресована предыдущая директива. Армиям Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов предписывалось нанести мощные концентрические удары и контрудары по противнику на конкретных направлениях, армиям Северного и Южного фронтов — «продолжать прочное прикрытие госграницы», «не допустить вторжения противника на нашу территорию». Тимошенко, Жуков и Маленков подпишут и эту директиву[441]. Жуков будет вспоминать, что Сталин одобрит представленную ему директиву наркома обороны и прикажет поставить подпись Жукова, находившегося на Юго-Западном фронте. О содержании директивы начальник Генштаба узнает постфактум от своего заместителя — Н. Ф. Ватутина[442]. В ближайшие несколько месяцев нанесение контрударов станет основным приемом, использовавшимся руководством РККА при отражении агрессии на тактическом и оперативном уровнях. К организации стратегической обороны советское руководство перейдет много позднее.
Реализовать избранную стратегию не удастся. Уже первые оборонительные бои в июне 1941 г. приведут к «громадным потерям» личного состава РККА, как будет указано, например, в оперативной сводке № 1 штаба 4-й армии об отходе частей из района Бреста[443]. Ни один из контрударов, нанесенных частями РККА в этот период, не привел к разгрому наступавших группировок вермахта.
«В течение первых дней войны определилось, что приграничное сражение нами проиграно», — констатирует маршал К. К. Рокоссовский[444]. Значительную долю ответственности за происшедшее в первые дни войны он возложит на военное руководство всех уровней, и прежде всего на Генеральный штаб, записав в своих воспоминаниях: «То, что произошло 22 июня, не предусматривалось никакими планами, поэтому войска были захвачены врасплох в полном смысле этого слова». Анализируя свои наблюдения за период службы в Киевском особом военном округе (КОВО), он также пришел к выводу об ответственности военных руководителей более низкого уровня, подчеркнув, «что ничего не было сделано местным командованием в пределах его прав и возможностей, чтобы достойно встретить врага… Совершенно иначе протекали бы события, если бы командование округа оказалось на высоте положения и предпринимало своевременно соответствующие меры в пределах своих полномочий, проявляя к этому еще и собственную инициативу, а также смелость взять на себя ответственность за проведение мероприятий, диктуемых создавшейся у границы обстановкой. А этого сделано не было. Все ожидали указаний свыше»[445]. И хотя сделанные выводы относятся к конкретному военному округу, судя по всему, в той или иной мере они отражают общее положение вещей.
Генеральный штаб и Сталин совершат ошибку и в определении направления главного удара противника. Это приведет к тому, что в Западном военном округе, где и будет нанесен, против ожиданий Сталина, главный удар, войск окажется значительно меньше, чем в Юго-Западном. В результате именно в направлении на Минск, имея конечной целью Москву, противник в первые дни войны продвинется значительно дальше, нежели на Юго-Западном фронте[446].
Надо сказать, что в современной историографии предложена точка зрения, согласно которой этой ошибке «уделяется преувеличенное внимание». Анализ показывает, что решение о сосредоточении главных сил Красной армии на южном направлении «не сыграло решающей роли в трагическом исходе начального периода войны». Силы и средства вооруженной борьбы, сосредоточенные к началу вторжения вермахта в четырех западных приграничных округах, позволяли «предотвратить прорывы ударных группировок противника на всех направлениях, сковать их и таким образом добиться перелома в ходе военных действий в пользу Красной армии уже в первые дни войны»[447]. Эти выводы, как мы видим, прямо перекликаются с приведенным выше мнением непосредственного участника событий маршала Рокоссовского.
Советская оборона будет носить не подготовленный в должной мере характер, вынужденный действиями противника. К стратегической оборонительной операции РККА не готовилась, планируя нанесение контрударов с последующим переносом боевых действий на территорию противника. Эти подходы советское руководство решит реализовать, выпустив упомянутую выше директиву № 3, адресованную командованию Юго-Западного, Западного и Северо-Западного фронтов, согласно которой станут наноситься контрудары силами механизированных корпусов. Однако большинство этих мехкорпусов находились в стадии формирования и «из-за слабого оснащения танками представляли собой плохие пехотные соединения, к тому же не имели и положенного стрелковому соединению вооружения. В то же время задачи ставились исходя из их предназначения, то есть формального названия, а не из возможностей… Такой приказ — посылка мехкорпусов на истребление», — резюмирует Рокоссовский, командовавший в этот период одним из таких мехкорпусов. Сохранить войска от разгрома было возможно, оттянув их в старый укрепрайон, однако таких решений не было принято ни Генеральным штабом и Ставкой, ни командованием округов. Войска вводились в действие и истреблялись по частям. Были нарушены элементарные правила тактики, оперативного искусства. «Войска, — писал Рокоссовский, — должны стремиться к тому, чтобы, прикрываясь частью сил, оторваться основными силами от противника, не допустив их полного разгрома. Затем с подходом из глубины свежих соединений и частей организовать надежную оборону и в последующем нанести поражение врагу»[448].
23–24 июня в соответствии с указаниями, содержавшимися в директиве № 3 советского Главного командования, контрудар будет нанесен на Северо-Западном фронте из района Каунаса во фланг и тыл сувалкской группировки противника с целью ее «окружить и уничтожить… и к исходу 24.6 овладеть районом Сувалки»[449]. Из-за низкого уровня организации и обеспечения материальными ресурсами, несогласованности действий организованные контрудары не смогут изменить общей ситуации[450]. 24 июня был оставлен Вильнюс. 25 июня Ставка Главного командования потребует организовать оборону по Западной Двине силами резервов, войск второго эшелона и отходивших частей. Организовать оборону на этом рубеже вдоль старой государственной границы не удастся.
На направлении главного удара вермахта войска советского Западного фронта потерпят сокрушительное поражение. По получении директивы № 3 руководство Западного фронта спланирует нанесение контрударов, которые не дадут ожидавшегося результата. Для выяснения обстановки Сталин направит на Западный фронт маршалов Б. М. Шапошникова, Г. И. Кулика, генералов В. Д. Соколовского и Г. К. Маландина. 28–29 июня восточнее Минска вермахт замкнет кольцо окружения, в котором оказались 26 советских дивизий. Более 300 тыс. чел. погибнут или будут пленены. Падение Минска 28 июня открыло соединениям вермахта дорогу к центральным районам страны. Руководство Западного фронта решением ГКО от 16 июля будет арестовано, предано суду военного трибунала.
Военная коллегия Верховного суда 22 июля приговорила генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. А. Коробкова, А. Т. Григорьева к расстрелу «за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций»[451].
29 июня Ставка Главного Командования отдает приказ № 0096 войскам Северо-Западного фронта о прикрытии направления на Псков и Ленинград[452], который так и не был исполнен. Не удастся организовать оборону и на реке Великая, опираясь на укрепрайоны городов Остров и Псков, которые будут захвачены 6 и 9 июля соответственно. За 18 дней войны части Северо-Западного фронта были вынуждены отступить на 450 км вглубь советской территории.
Постановление ГКО СССР № 169 о пресечении в Красной армии нарушений воинской дисциплины и предании суду военного трибунала бывшего командующего Западным фронтом генерала Д. Г. Павлова и отдельных лиц из командного состава Западного, Северо-Западного и Южного фронтов
16 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 5. Л. 136–138]
6 июля маршал С. К. Тимошенко, сменивший Д. Г. Павлова на посту командующего Западным фронтом, по согласованию со Ставкой решит силами двух мехкорпусов осуществить контрудар между Витебском и Оршей с целью нанести поражение группе армий «Центр» вермахта. Советские войска потерпят неудачу, вынуждены будут повсеместно отступать и не смогут создать фронт обороны по Западной Двине и Днепру. Таким образом, приграничное сражение в Белоруссии закончилось отходом советских войск на глубину 450–600 км и потерей практически полностью территории этой советской республики.
На Юго-Западном направлении по приказу Главного военного совета в соответствии с директивой № 3 командование фронта 23–25 июня попытается нанести контрудар силами шести мехкорпусов (3,7 тыс. танков) в районе Дубно, Луцк, Ровно, где произойдет одно из крупнейших танковых сражений Второй мировой войны. В соответствии с разбиравшимися в предыдущей главе документами военного планирования целью будет поставлен разгром люблинской группировки противника и захват Люблина уже 24 июня. Для руководства операцией из Москвы 22 июня будет направлен начальник Генерального штаба Г. К. Жуков. Достичь поставленных целей советским войскам не удастся, и 30 июня Ставка Главного командования прикажет отвести войска Юго-Западного фронта на старую государственную границу в расчете создать к 9 июля прочную оборону, опираясь на старые укрепрайоны. Решить и эту задачу окажется не по силам, в результате советские войска отступят на 250–300 км вглубь советской территории[453].
А вот в Молдавии войска Южного фронта, созданного только 23 июня, нанесут 8–10 июля контрудар, в результате которого удастся остановить наступление немецких и румынских войск и закрепиться на оборонительном рубеже по реке Прут[454].
К середине июля 1941 г. завершатся приграничные сражения, в ходе которых Красная армия потерпит серьезное поражение. К 9 июля потери личного состава РККА и ВМФ только в основных сражениях этого периода, которые позднее получат в советской историографии названия Прибалтийской, Белорусской, Львовско-Черновицкой стратегических оборонительных операций, составили 747 870 чел. (вместе безвозвратные и санитарные)[455]. Было утрачено количественное превосходство в боевой технике, с которым РККА подошла к моменту вторжения, — потеряно более 11,7 тыс. танков, около 4 тыс. самолетов, 18,8 тыс. орудий и минометов.
Введя в действие крупные стратегические резервы (двенадцать армий второго стратегического эшелона), советское Главное командование к середине июля сумело стабилизировать фронт. Просчеты в определении направления главного удара заставят советское руководство «на ходу» принимать решения об обеспечении обороны на угрожаемых направлениях — московском, ленинградском и киевском.
С 10 июля развернется Смоленское сражение, которое продлится два месяца — вплоть до 10 сентября 1941 г. 16 июля Государственный комитет обороны (а не Ставка) отдаст приказ № 02 об обороне Смоленска[456] и примет постановление о создании на дальних подступах к Москве Можайской линии обороны[457].
Смоленск, однако, будет захвачен уже к 20 июля. В этот же день в разговоре с Тимошенко по прямому проводу Сталин поднял вопрос о переходе в контрнаступление. Реализуя эту установку, Ставка тогда же издает директиву о проведении операции по окружению и разгрому противника в районе Смоленска[458].
К концу месяца советский Генштаб придет к выводу о том, что вермахт будет ставить своей задачей «в ближайшее время разгромить наш Центральный фронт». Жуков, обсудив сложившуюся обстановку с руководителями Оперативного управления Генштаба, 29 июля запросит Сталина о срочной встрече, которую он подробно опишет в своих мемуарах. Жуков предложит укрепить Центральный фронт и, главное, сформулирует крайне рискованное предложение «уже сейчас Юго-Западный фронт целиком отвести за Днепр.
— А как же Киев — в упор, смотря на меня, спросил И. В. Сталин…
— Киев придется оставить, — твердо сказал я.
Наступило тяжелое молчание… Я продолжал доклад, стараясь быть спокойнее…
— Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?» — последует вопрос со стороны Верховного.
«Я не мог сдержаться, — запишет Жуков, — и ответил:
Приказ ГКО СССР № 02 командованию Западного фронта об обороне Смоленска
16 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 479. Л. 26]
— Если вы считаете, что я, как начальник Генерального штаба, способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать меня на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине…
— Вы не горячитесь, — заметил И. В. Сталин. — А впрочем… Если вы так ставите вопрос, мы сможем без вас обойтись… Идите работайте, мы вас вызовем». Через полчаса А. Н. Поскребышев вновь вызовет Жукова к Сталину, который сообщит о решении освободить его от обязанностей начальника Генштаба и назначить командующим Резервным фронтом[459].
О реальном драматизме не только сложившейся военно-стратегической ситуации, но и поворотного момента в личной судьбе Жукова дают основания задуматься документы более позднего времени. После смерти Сталина снятый со всех постов и арестованный Л. П. Берия напишет несколько писем в адрес руководителей Президиума ЦК КПСС. В архивном деле сохранятся не только сами письма, но и черновые наброски к ним. Значительная часть писаний некогда всесильного наркома посвящена рассказу о своих заслугах разного рода. Один из черновиков адресован Г. М. Маленкову, который вместе с Берией и В. М. Молотовым входил в состав узкой группы государственных деятелей, на постоянной основе принимавших участие в работе Ставки ВГК. Этот набросок содержит напоминание о том, что в июле 1941-го для Жукова «положение было очень опасным, когда сняли с Генер[ального] штаб[а]… Мы вместе с Вам[и] уговорили назначить его команд[ующим] фронтом и тем самым спасли будущего героя…» — так зафиксировал Берия кадровые решения тех дней[460].
Сегодня уже трудно судить, насколько реальной была угроза, нависшая над Жуковым. И он в своих мемуарах, и Берия в цитированной записке упоминают начальника Политуправления РККА в ранге заместителя наркома Л. З. Мехлиса. Он, вероятно, и сыграл роль генератора напряжения, которое при определенных условиях могло найти выход в решениях, драматических для личной судьбы Жукова. Сталин, однако, погасит вспышку гнева и, отбросив идею сдачи Киева, примет во внимание и учтет при дальнейшем планировании другое предложение Жукова, прозвучавшее во время доклада, — организовать контрудар по Ельнинскому плацдарму вермахта, который мог быть использован для наступления на Москву.
Письмо Л. П. Берии Г. М. Маленкову в ЦК КПСС с рассуждениями о своей работе и ошибках
1 июля 1953
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 463. Л. 164–174. Автограф Л. П. Берии]
Между тем в ходе разгоравшегося Смоленского сражения советские войска Западного фронта, Фронта резервных армий (преобразованного в Резервный фронт) несколько раз наносили контрудары по соединениям вермахта, нередко достигая локальных успехов, как это произошло под Рогачевом и Жлобином и др. Беспокойство Сталина вызывали захват немцами Ельни и возникшая угроза Брянску. В этой связи 25 августа Ставка ВГК предпримет еще одну крупнейшую попытку перехватить стратегическую инициативу. Сталин и «новый» начальник Генштаба Шапошников своей директивой поставят скоординированные задачи наступательного характера сразу трем фронтам.
Резервному фронту под командованием Г. К. Жукова предписывалось «перейти в наступление с задачами — покончить с Ельнинской группировкой противника, овладеть [городом] Ельня… нанося в дальнейшем удары в направлении Починок и Рославль…» Западному фронту будет приказано «разбить смоленскую группировку противника и овладеть районом Смоленск».
В адрес Западного фронта Сталин и Шапошников направят специальную директиву, конкретизировавшую его задачи. В начале сентября Резервный фронт достигнет самого заметного успеха этого этапа войны — 6 сентября будет освобождена Ельня и ликвидирован так называемый ельнинский выступ. За бои под Ельней звания гвардейских 18 сентября будут первыми удостоены две дивизии 24-й армии. Этот успех, однако, развить не удастся, а замысел по окружению и ликвидации ельнинской группировки противника реализовать не получится.
Для предотвращения угрозы Юго-Западному фронту (и Киеву) от 2-й танковой группы Гудериана решением Ставки ВГК 14 августа на стыке Юго-Западного и Западного фронтов был образован Брянский фронт во главе с А. И. Еременко. 24 августа Сталин вместе с Шапошниковым проведет с ним переговоры по прямому проводу об операции по разгрому 2-й танковой группы Гудериана[461].
Первоначально нацеленные на Москву, войска Гудериана были 21 августа решением Гитлера повернуты на юг, с тем чтобы сомкнуть клещи в тылу войск Юго-Западного фронта. Поспешно формировавшемуся Брянскому фронту были переданы войска Центрального фронта и упоминавшейся выше директивой от 25 августа поставлена задача перейти в наступление и разгромить группу Гудериана[462]. 30-го Еременко получит новую директиву за подписями Сталина и Шапошникова с приказом «перейти в наступление и, нанося удар в направлениях Рославля, Стародуба, уничтожить группировку противника в районе Почеп, Трубчевск, Новгород-Северский, Новозыбков. В дальнейшем развивать наступление…»[463] Причем едва ли не впервые с начала войны в рамках действий Брянского фронта будет проведена масштабная воздушная операция, в которой примет участие более 450 самолетов. Достигнутые локальные успехи Сталина не впечатлят. 2 сентября он надиктует по телефону Шапошникову директиву для Еременко. «Ставка все же недовольна Вашей работой… — скажет Сталин. — Вы противника чуть-чуть пощипали, но с места сдвинуть его не сумели… Гудериан и вся его группа должна быть разбита вдребезги. Пока это не сделано, все ваши заверения об успехах не имеют никакой цены»[464].
Приказ командующего войсками Резервного фронта Г. К. Жукова о победе, одержанной частями 24-й армии в районе г. Ельни
7 сентября 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 219. Оп. 679. Д. 11. Л. 126–127. Подписи — автографы Г. К. Жукова и С. Н. Круглова]
Запись переговоров по прямому проводу верховного главнокомандующего И. В. Сталина и начальника Генштаба Красной армии Б. М. Шапошникова с командующим войсками Брянского фронта А. И. Еременко о расформировании Центрального фронта и операции по разгрому 2-й танковой группы Г. Гудериана
24 августа 1941. 23 ч 40 мин
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 487. Л. 48–55]
Директива Ставки Верховного главнокомандования № 001540 командующему войсками Брянского фронта А. И. Еременко и заместителю командующего ВВС Красной армии И. Е. Петрову о неудовлетворительных результатах действий по разгрому 2-й танковой группы Г. Гудериана и задачах авиации
2 сентября 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 148а. Оп. 3763. Д. 97. Л. 31–32. Автограф Б. М. Шапошникова]
Несмотря на требования Ставки, решить все поставленные перед Брянским фронтом задачи Еременко не сможет, и Сталин прикажет прекратить наступление. Именно неудача Брянского фронта имела результатом выход танковой группы Гудериана на оперативный простор и создание угрозы правому флангу Юго-Западного фронта. Реализация этой угрозы на практике в значительной степени и предопределила падение Киева в результате операции по его окружению. Ответственность за неуспех Брянского фронта в полной мере разделяет и Ставка, поскольку она не ограничилась постановкой фронту общей задачи, но целым рядом последующих директив вмешивалась в оперативное руководство боевыми действиями[465].
Несмотря на локальные успехи этого периода вооруженной борьбы, достичь перелома не удастся, и по приказу Ставки 10 сентября войска Западного, Резервного и Брянского фронтов перейдут к обороне. В этот день «по поручению Ставки Верховного Главнокомандования» Б. М. Шапошников направит командующему Западным фронтом шифровку: «Ставка приказывает прекратить дальнейшие атаки противника, перейти к обороне, прочно закопаться в землю… вывести в резерв 6–7 дивизий, чтобы создать мощную маневренную группировку для наступления в будущем» [466].
Относительно подробно о событиях на Брянском фронте приходится говорить потому, что без этого останется неверно представленной позиция, занятая Сталиным по вопросу об обороне Киева. Киевскую оборонительную операцию обычно приводят в качестве примера военной некомпетентности Сталина, настоявшего на своем решении продолжить оборону, несмотря на мнение ряда военных о необходимости вывести в сентябре 1941 г. войска из-под Киева из-за угрозы окружения группировки советских войск. С таким предложением, как мы видели, к нему обращался в конце июля Жуков[467]. 7 сентября начальник Генштаба Шапошников и его заместитель Василевский обратились к Сталину с просьбой разрешить отвод войск от Киева, но получили отказ. 11 сентября главнокомандующий Юго-Западным направлением Буденный предупредит Сталина о «надвигающейся катастрофе». В тот же день состоятся переговоры Ставки с командованием Юго-Западного фронта. В них со стороны Ставки примут участие Сталин, начальник Генштаба Б. М. Шапошников, С. К. Тимошенко. Последней фразой переговоров станет указание: «…Киева не оставлять и мостов не взрывать без разрешения Ставки»[468].
Шифротелеграмма начальника Генштаба Красной армии Б. М. Шапошникова командующему Западным фронтом С. К. Тимошенко с текстом директивы Ставки ВГК № 001705 о переходе к обороне
10 сентября 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 5. Л. 26]
Эта позиция не была порождением непонятного упрямства Сталина, как это иногда представляется в исторической публицистике. Как мы только что видели, Сталин предпринял масштабные действия для того, чтобы отвести угрозу от Киева, специально создав для этого Брянский фронт, который должен был мощным контрударом предотвратить надвигающуюся катастрофу. Принятые меры результата не принесут.
14 сентября штаб Юго-Западного фронта в составе командующего войсками фронта генерал-полковника М. П. Кирпоноса, членов Военного совета М. А. Бурмистенко и Е. П. Рыкова направит начальнику Генерального штаба и главкому Юго-Западного направления боевое донесение, последним восьмым пунктом которого станет сообщение: «Фронт перешел к боям в условиях окружения и полного пересечения коммуникаций»[469].
Говоря о киевской катастрофе, необходимо подчеркнуть сложную — политико-военную, а не чисто военную — природу решения о продолжении борьбы за Киев. Оставление Киева, а значит, и всей Украины выглядело в глазах Сталина (и не только его одного) крупнейшим политическим поражением с далеко идущими стратегическими военными и экономическими последствиями. Естественно, он пытался не допустить такого развития событий всеми силами, имевшимися в его распоряжении. Сталин, помимо прочего, не хотел терять лица на международной арене, поскольку в конце июля во время встречи с посланником президента США Г. Гопкинсом он заявил, что Киев не будет сдан, а линия фронта к концу года пройдет западнее города. Потеря лица в данном случае грозила осложнениями в формировании союзнических отношений и обеспечении материально-технической поддержки со стороны западных держав. Следует видеть и то, что Ставка и лично Сталин приняли энергичные военные меры по предотвращению окружения Киева контрударом Брянского фронта под командованием А. И. Еременко по войскам танковой группы Г. Гудериана в рамках скоординированного наступления трех фронтов. Именно неудача Брянского фронта предопределила окружение и падение Киева.
Запись переговоров Ставки ВГК с командованием Юго-Западного фронта с критикой предложения командования об отводе войск от Киева
11 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 36–39, 40. Телеграфная лента, автограф И. В. Сталина]
Михаил Петрович Кирпонос
Конец 1930-х
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 91774]
Итог хорошо известен. В Киевской оборонительной операции с 7 июля по 26 сентября Юго-Западный фронт потерял 531 тыс. чел., почти в полном составе погибло управление фронта во главе с командующим М. П. Кирпоносом.
С 10 июля начнутся бои на дальних подступах к Ленинграду. Локальный успех будет достигнут советскими войсками в результате контрудара, нанесенного 14–18 июля в районе г. Сольцы, однако общая ситуация на ленинградском направлении останется угрожающей. 12–14 августа южнее Старой Руссы будет нанесен еще один контрудар. 17 августа Ставка направит Военному совету Северо-Западного направления директиву о мерах по предотвращению окружения Ленинграда[470]. Несмотря на все усилия, 19 августа частями вермахта был занят Новгород, 20 августа — Чудово и перерезана автомобильная и железная дорога Москва — Ленинград. В последние дни августа будут захвачены Любань и Тосно, перерезаны железные дороги. 8 сентября захвачен Шлиссельбург, и Ленинград отрезан от страны с суши. Начнется период героической обороны города и прилегающей территории в условиях блокады. На Карельском перешейке под ударами финских войск к 1 сентября советские войска отступят к старой государственной границе. 12 сентября командующим Ленинградским фронтом приказом Ставки Сталин назначает Г. К. Жукова [471].
Директива Ставки ВГК № 002373 командующему войсками Западного фронта И. С. Коневу о переходе к обороне
27 сентября 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 148а. Оп. 3763. Д. 96. Л. 47–47 об. Автограф А. М. Василевского. Подписи — автограф Б. М. Шапошникова]
Осенью 1941 г. советское военное руководство откажется от попыток переломить неблагоприятный ход военных действий нанесением контрударов. 27 сентября 1941 г. появится еще одна директива Ставки ВГК о переходе к обороне по всей полосе Западного фронта, аналогичная той, что была передана в войска 10 сентября. «В связи с тем, что, как выявилось в ходе боев с противником, наши войска еще не готовы к серьезным наступательным операциям», Ставка ВГК за подписями Сталина и Шапошникова направила директиву «на всех участках фронта перейти к жесткой упорной обороне»[472].
Такие же директивы были направлены в тот же день командующим Юго-Западным и Брянским фронтами. Эти директивы уже не будут содержать требования «создать мощную маневренную группировку для наступления в будущем». Реальная обстановка не оставляла места для чрезмерно оптимистических планов.
Несмотря на переход к оборонительным действиям и принимавшиеся меры по организации обороны, ситуация на фронтах будет развиваться в угрожающем направлении. Высшее политическое руководство страны осенью 1941-го не исключало сдачи противнику и Москвы, и Ленинграда. 13 сентября 1941 г. «заместителю НКВД СССР т. Меркулову В. Н.» постановлением ГКО № 670 будет выдан мандат, которым он назначался уполномоченным ГКО «по специальным делам». Ему поручалось «тщательно проверить дело подготовки взрыва и уничтожения предприятий, важных сооружений и мостов в Ленинграде на случай вынужденного отхода наших войск»[473].
А. М. Василевский (в то время зам. начальника Генштаба) в переговорах по прямому проводу с командующим Ленфронтом И. И. Федюнинским 23 октября передает указание Сталина и требует довести его до сведения руководителей обороны города, А. А. Жданова и А. А. Кузнецова. Требование Сталина сводилось к приказу прорвать кольцо окружения, восстановить «прочную связь» с 54-й армией «не только для того, чтобы снабжать войска Ленфронта, но и особенно для того, чтобы дать выход войскам Ленфронта для отхода на восток для избежания плена, если необходимость заставит сдать Ленинград». Эта мысль повторяется дважды, причем в конце говорится почти кутузовское: «для нас армия важней»[474]. Разговор «не столько о спасении Ленинграда, сколько о спасении и выводе армии Ленфронта» зайдет еще раз в переговорах Василевского с командующим Северо-Западным фронтом Хозиным[475].
Ожесточение осенью 1941 г. достигает апогея. В ноябре секретарь ЦК Г. М. Маленков передаст руководству Ленинградского фронта указания Сталина: «Из опыта знаем, что немцы, когда они переходят на оборону, как, например, у вас перед Ленинградом, они обычно устраиваются под домами и избушками населенных пунктов в подвальных помещениях… Поэтому мой совет при продвижении вперед: не задаваться целью взять тот или иной пункт, вроде Первого Городка, Синявино и так далее, а поставить себе задачу разрушить до основания населенные пункты и сжечь их, похоронив под ними укрывающиеся немецкие штабы и части. Откиньте всякую сентиментальность и разрушайте дотла все населенные пункты на вашем пути. Это лучшее средство пробить дорогу на восток»[476]. Эти указания прямо корреспондируют с приказом Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября об уничтожении населенных пунктов в тылу немецких войск и уводе советского населения: «Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог» с целью «выгнать немецких захватчиков… на холод в поле… заставить мерзнуть под открытым небом»[477].
Мандат о назначении В. Н. Меркулова уполномоченным ГКО СССР по специальным делам и подготовке уничтожения предприятий в Ленинграде на случай отхода Красной армии
13 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 17. Л. 223. Подпись — автограф И. В. Сталина]
«Ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии». Оборона Москвы осенью — зимой 1941 г
Вслед за падением 16 июля Смоленска и завершением в первой декаде октября Смоленского сражения командование вермахта, развивая достигнутый успех, уже 30 сентября бросает в наступление 2-ю танковую группу. Начинается операция «Тайфун». Оборона Москвы становится ключевой задачей советских вооруженных сил. В ходе предпринятого наступления части вермахта занимают Орел (3 октября), Юхнов (5-го), Брянск (6-го). В окружении под Брянском и Вязьмой, кольцо которого части вермахта замыкают 7 октября, остаются части Западного и Резервного фронтов. В результате попадает в плен около 700 тыс. советских солдат и офицеров. Из котла удается вырваться лишь 85 тыс. чел. 6 октября Ставка ВГК теряет связь со штабом Брянского фронта[478]. Предпринятая попытка нанести силами Брянского фронта удар в тыл наступающего противника[479] успеха не принесет.
Путь на Москву оказался открыт. Сталин пристально следит за ситуацией на фронте.
Ставка ВГК принимает решение об организации противотанковой обороны в районе Можайска. Решения эти запаздывают. 9 октября приказом Ставки создается Можайская линия обороны во главе с командующим войсками Московского военного округа генерал-лейтенантом Артемьевым[480]. Вечером того же дня Сталин и Шапошников принимают решение: «Командующего войсками Можайской оборонительной линии генерал-лейтенанта Артемьева с его аппаратом управления переименовать в Управление Московского Резервного фронта»[481].
Положение на фронтах
1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 611. Пометы — автограф И. В. Сталина]
Проверка готовности обороны Москвы командующим войсками Московского военного округа П. А. Артемьевым и членом Военного совета Московского военного округа К. Ф. Телегиным
Октябрь — ноябрь 1941
[ГЦМСИР. 31641/705б]
Но наступление противника разворачивается слишком стремительно, и создать сколько-нибудь серьезный рубеж обороны не удается. 10-го командующим разгромленным Западным фронтом, которому передаются уцелевшие соединения Резервного фронта, решением Ставки, утвержденным Сталиным, назначается Г. К. Жуков[482]. В его распоряжении лишь около 90 тыс. чел., противостоящих миллионной группировке вермахта. 12 октября Сталин принимает решение «слить Западный фронт с Московским Резервным фронтом»[483]. Несмотря на ожесточенное сопротивление малочисленных советских войск, 13-го пала Калуга, 14-го Калинин, 16-го Боровск, 18-го Можайск и Малоярославец.
В эти же дни — 15 октября — Ставка принимает решение о «планомерном отходе на восток для сохранения армии» войск Юго-Западного и Южного фронтов[484].
Письмо Г. К. Жукова А. А. Жданову о боевых действиях на подступах к Москве с просьбой прислать дополнительное вооружение
2 ноября 1941
[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 51. Подпись — автограф Г. К. Жукова, резолюция — автограф А. А. Жданова]
О тяжести военного положения, сложившегося под Москвой, свидетельствует записка Г. К. Жукова секретарю Ленинградского обкома ВКП(б) А. А. Жданову. Вызванный Сталиным из Ленинграда для организации обороны на ближних подступах к столице, Жуков сообщает Жданову о сложившейся ситуации: «Основное — это то, что Конев и Буденный проспали все свои вооруженные силы, принял от них я одно воспоминание. От Буденного штаб и 90 человек, от Конева штаб и 2 зап. полка». Тем не менее, как сообщает Жуков, ему удалось сколотить «приличную организацию» и «в основном» остановить наступление противника. Далее следует показательный пассаж, ярко иллюстрирующий состояние дел с вооружением РККА в тот момент. Жуков обращается к Жданову и А. А. Кузнецову с просьбой «с очередным рейсом Дугласов отправить лично мне 40 минометов 82 м, 60 минометов 50 м». Мотив просьбы простой: «Вы это имеете в избытке. У нас этого нет совершенно»[485].
Советское руководство имело в виду возможность самого неблагоприятного сценария развития событий. 6 октября начальник 3-го управления НКВД Н. Д. Горлинский подготовит справку о готовности отряда «ЗР» к ведению боевой и диверсионной деятельности в г. Москве в случае занятия города противником[486]. 10 октября комендант Московского Кремля Н. К. Спиридонов направит заместителю наркома внутренних дел И. А. Серову докладную записку о подготовке минирования объектов Кремля[487].
В эти дни Государственный комитет обороны принимает еще одну серию постановлений, посвященных организации обороны столицы и мероприятиям по эвакуации. 12 октября ГКО принимает постановления «О строительстве 3-й линии обороны гор. Москвы»[488] и «Об охране Московской зоны»[489].
На строительство оборонительных сооружений в порядке трудовой повинности срочно мобилизуются 200 тыс. служащих и рабочих. С целью обеспечить мобилизуемых инструментами Московскому совету предоставляется право изымать у учреждений и предприятий (кроме оборонных заводов) материалы (арматурное железо, цемент, лес), автотранспорт и строительные механизмы. Наркомчермет обязуют в течение трех дней выделить 400 тонн лопатного железа для срочного производства шанцевого инструмента. 13-го ГКО принимает постановления: «О частичной эвакуации оборудования, а также рабочих, ИТР и членов их семей с предприятий текстильной промышленности г. Москвы, Московской и Ивановской областей», «Об эвакуации оборудования канала Москва — Волга», «О плане эвакуации электростанций из Тульской и Московской областей», «Об эвакуации московских театров (Большого, Малого, МХАТ и театра им. Вахтангова)». Причем только этим последним постановлением предписывается немедленная эвакуация. Остальные постановления только подготавливают эвакуацию, предписывая разработать порядок, «установить очередность остановки и демонтажа» оборудования и т. д. 14-го во второй половине дня в кремлевском кабинете Сталина пройдет большое по составу участников совещание. Ближайшие сотрудники Сталина из числа членов Политбюро — Молотов, Маленков, Микоян — покинут кабинет в 20.30. На совещании, судя по всему, был надиктован вождем проект постановления ГКО за № 801сс «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы».
Постановление ГКО СССР № 768 «О строительстве третьей линии обороны г. Москвы»
12 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 22. Л. 79–80. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Постановление ГКО СССР № 801 «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы»
15 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 23. Л. 20. Правка — автограф И. В. Сталина]
15-го Сталин исправляет, подписывает и датирует представленный ему проект постановления[490].
Согласно его тексту, «ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии» предписывалось в тот же день («сегодня же» — по терминологии документа) эвакуировать в г. Куйбышев (ныне Самара) Президиум Верховного Совета, правительство во главе с заместителем председателя СНК Молотовым, органы Наркомата обороны и Наркомвоенмора. Молотову предписывалось заявить иностранным дипмиссиям, чтобы те сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев. Последним — четвертым — пунктом постановления «в случае появления войск противника у ворот Москвы» предусматривается подрыв электрооборудования метро, а также предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, за исключением водопровода и канализации. Исполнение последнего поручения возложено на НКВД. Обращает на себя внимание правка Сталина на этом документе. Он исправляет грубейшую ошибку аппарата и предписывает эвакуировать не только Наркомат обороны, но и позабытый в спешке Наркомат военно-морских дел. «Тов. Сталин, — в скобках указывается в пункте 2, — эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке».
Аппараты ЦК ВКП(б) и СНК СССР будут оперативно из Москвы эвакуированы. Сталин Москву не покинул[491]. 16-го Сталин собственноручно напишет проект постановления ГКО, в котором существенным образом скорректирует решения предшествующего дня. «Не прекращать работу на Метро, — укажет Сталин, — а уменьшить его, скажем, на половину». В цехах особо важных эвакуируемых заводов и на неэвакуируемых предприятиях работы предписывалось по возможности частично восстановить [492].
Постановление ГКО СССР № 808 о работе метро и частичном восстановлении работы на неэвакуируемых фабриках и предприятиях
16 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 23. Л. 35. Автограф И. В. Сталина]
Александр Сергеевич Щербаков
1943
[РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 2. Д. 19. Л. 1]
Эвакуация Москвы была объявлена, но не была обеспечена ни организационно, ни финансово. Этот процесс приобретает буквально обвальный характер. В день опубликования постановления — 16 октября — всем работающим москвичам делаются записи в трудовые книжки об увольнениях. Увольняемые должны получить денежный расчет, но повсеместно обнаруживается нехватка денежных средств, которая вызывает волнения среди рабочих. Никаких внятных разъяснений в адрес населения со стороны властей не последует. Как результат в Москве разворачивается паника, а вслед за ней — беспорядки.
Лишь 17-го числа по радио с попыткой разъяснить общую ситуацию и целесообразность объявленной эвакуации, призвать к порядку и выразить уверенность в победе выступает секретарь МК и ЦК ВКП(б) А. С. Щербаков.
Очевидно, однако, что выступление это запоздало. Сталин вернется к работе в кремлевском кабинете 19 октября, когда дневник дежурных секретарей зафиксирует, что в 15.40 к нему в кабинет первыми вошли Молотов и Берия[493]. В этот день ГКО примет постановление о введении со следующего дня осадного положения в Москве и пригородных районах, написанное лично Сталиным и обнародованное 20-го[494].
Постановление ГКО СССР № 813 о введении осадного положения в Москве и прилегающих к городу районах
19 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 23. Л. 49–50. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Представляется достаточно очевидным, что эта последняя мера должна была стать не конечной, а исходной точкой мероприятий по организации эвакуации и предотвращению паники. Постановление санкционировало чрезвычайные по характеру действия органов НКВД, но к этому времени пик беспорядков уже прошел, а необходимые меры были уже приняты на низовом уровне в рабочем порядке. Панику удалось погасить.
Угроза падения Москвы оценивалась как реальная на протяжении целого ряда напряженных дней. 21 октября ГКО принимает постановление «О строительстве убежища в г. Куйбышеве». Постановлением предписывается Метрострою НКПС в трехмесячный срок построить два бомбо- и газоубежища глубокого заложения. Одно из них общей полезной площадью 1000 м2 предназначается для Сталина. В этот же день 21-го командующий Московским военным округом издает приказ за номером 01 «о создании прочной и устойчивой обороны г. Москвы» к 24 октября, которым предусматривалось создание трех рубежей обороны города: по Окружной железной дороге, Садовому кольцу и кольцу А и реке Москва (с юга). Предполагалось строительство огневых точек, баррикад, других заграждений, «приведение домов в оборонительное состояние». Мероприятия, подготавливавшие город к неблагоприятному развитию событий, продолжатся и позднее. Об этом свидетельствует, в частности, докладная записка зам. начальника УНКВД по Москве и Московской области А. В. Петрова от 3 ноября о подготовке агентурно-осведомительной сети для проведения разведывательной и диверсионно-террористической деятельности в тылу противника общим количеством 676 чел. [495]
Несмотря на достаточно очевидные проблемы в организации обороны города, ожесточенное сопротивление частей Красной армии остановило части вермахта на ближайших подступах к столице. Общее убеждение в том, что Сталин Москвы не покидал, сыграло важнейшую роль в ее успешной обороне. 7 ноября на Красной площади состоится военный парад, участников которого Сталин будет приветствовать, стоя на трибуне Мавзолея.
В. М. Молотов, С. М. Буденный, И. В. Сталин, Г. К. Маленков на трибуне Мавзолея во время празднования 24-й годовщины Октября
7 ноября 1941
[РГАКФД. 0–292976 ч/б]
Ситуация с обороной Москвы долгое время будет расцениваться как сложная. 30 ноября ГКО примет постановление «О лесных завалах». Будет решено «для более прочного прикрытия дальних и ближних подступов к гор. Москве… усилить строящиеся полевые укрепленные полосы системой лесных завалов на всем фронте и направлениях, выводящих к гор. Москве»[496].
В тот же день командующий войсками Западного фронта Жуков направит Сталину докладную записку о плане контрнаступления под Москвой[497]. Специальной сопроводительной запиской он попросит Василевского «срочно доложить» план и дать директиву, «чтобы можно было приступить к операции, иначе можно запоздать с подготовкой». Василевский оперативно представит записку Жукова Сталину, тот наложит резолюцию: «Согласен»[498].
5 и 6 декабря группировка советских войск Западного, Калининского и Юго-Западного фронтов численностью более 1 млн человек перешла в контрнаступление, ставшее первым крупным победоносным сражением Великой Отечественной, имевшим стратегическое значение. Уже 8 декабря Гитлер подпишет директиву о переходе германских войск к обороне на всем советско-германском фронте. Важнейшую роль в подготовке контрнаступления сыграет установка Сталина на создание и сохранение резервов. Маршал А. М. Василевский в только что опубликованной записи беседы с ним так описывал октябрьские события. «Возьмите в октябре месяце, в эти тяжелые для нас дни, когда противник сидел чуть ли не в Москве, у Сталина крепко сидела мысль о контрнаступлении. И мы начали создавать резервы: сначала три армии, потом шесть армий по Волге и т. д. И вот, как сейчас помню, под Наро-Фоминском у Говорова был прорыв. Звонит мне: „Александр Михайлович, капут. Нечем заткнуть, давайте…“ И я сам лично позвонил Сталину: вот обстановка такая, надо немедленно Говорову бросить. [Тот в ответ: ] „Ну, к черту, поезжайте вот так и вот так. Ни черта не дадим. Если начнем разбазаривать резервы, ни о каком контрударе речи быть не может и не отбросим немцев“. Вот так он эти резервы держал» [499].
Военный совет Западного фронта (слева направо): член Военного совета Н. А. Булганин, командующий фронтом Г. К. Жуков, начальник штаба В. Д. Соколовский, член Военного совета И. С. Хохлов
Ноябрь — декабрь 1941
[РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 55. Коллекция фотографий]
В тени Московской битвы и по сей день остаются Тихвинская (с 10 ноября) и Ростовская (с 21 ноября) наступательные операции, сыгравшие свою роль в достижении успеха в сражении под Москвой. В соответствии с директивой Ставки ВГК от 24 ноября войска Юго-Западного направления, Южного и Закавказского фронтов, 56-й отдельной армии освободили города Ростов и Таганрог[500]. 29 ноября Сталин направит в войска поздравление «с победой над врагом и освобождением Ростова от немецко-фашистских захватчиков»[501]. 9 декабря войсками Северо-Западного фронта был освобожден г. Тихвин. Проведенные операции сковали силы противника на северо-западном и юго-западном направлениях накануне решающих событий Московского сражения.
Подводя итог рассказу о летне-осенней кампании 1941 г., хотелось бы обратить внимание читателя на осмысленность и целеустремленность действий Ставки ВГК во главе со Сталиным, которые к концу этого этапа вооруженного противостояния стали приносить ощутимые позитивные результаты[502]. Несмотря на поражения начального этапа, Ставке удалось предотвратить развитие ситуации по катастрофическому сценарию, навязать командованию вермахта борьбу за стратегическую инициативу, добившись срыва планов нанесения Советскому Союзу поражения в результате «молниеносной» войны. В значительной мере эти результаты были достигнуты за счет использования ресурсов административно-командной системы и формирования одного за другим эшелонов стратегических резервов, что позволяло поддерживать примерно постоянный численный состав действующей армии[503].
Контрнаступления, предпринятые под Москвой, на северо-западном и юго-западном направлениях, обозначили отказ от курса советского политико-военного руководства на ведение стратегической обороны, казалось бы, принятого решениями 10 и 27 сентября. Сталин и возглавляемая им Ставка ВГК в конце ноября — начале декабря 1941 г. предприняли новую попытку перехватить стратегическую инициативу. Достигнутые результаты породят стремление, как мы увидим, развить успех, что найдет отражение в масштабном плане скоординированного наступления на всех фронтах зимой 1942 г. с целью последующего полного разгрома противника и завершения войны уже в текущем году.
«Где причины временных военных неудач Красной Армии?» Еще раз к вопросу о причинах военных поражений 1941 г
В течение первых месяцев войны становится очевидным, что Красная армия терпит поражение, в результате которого во весь рост встал вопрос о выживании Советского государства. «Где причины временных военных неудач Красной Армии?» — задастся Сталин вопросом, выступая с докладом на торжественном заседании Моссовета 6 ноября 1941 г.
Приходится констатировать, что, как свидетельствуют доступные документы, армия пусть и не полностью, но в значительной своей части была деморализована. «Встречалось немало фактов проявления военнослужащими трусости, паникерства, дезертирства и членовредительства с целью уклониться от боя», — запишет в своих воспоминаниях Рокоссовский[504]. Представители политического руководства разного уровня получали многочисленные донесения о «неустойчивости в бою», боязни противника, «оставлении поля боя», немотивированных отходах, «вялых и нерешительных» действиях пехоты и т. д.[505] Доходит до того, что член Военного совета Западного фронта Н. А. Булганин и генерал К. А. Мерецков из Валдая в сентябре 1941 г. отказываются от предложения Сталина получить новейшие реактивные установки залпового огня («катюши»), опасаясь, что они попадут в руки врага в результате возможного беспорядочного отхода[506].
Причины так называемой неустойчивости в бою частей и соединений Красной армии в начальный период военных действий, о которой часто станут доносить наверх армейские начальники, во многих случаях становятся более понятными, если обратить внимание на обстоятельства, которые фиксируются документами.
С самого начала военных действий станет очевидным господство сил вторжения в воздухе. В качестве одной из причин неуспеха контрударов советское командование будет указывать отсутствие «достаточной поддержки авиацией». К. К. Рокоссовский, например, появление впервые с начала войны «сравнительно большого числа наших самолетов» отметит лишь в конце ноября во время битвы за Москву[507].
Недостаток аэродромов в приграничных округах, скученность самолетов на ограниченном пространстве, отсутствие аэродромов маневрирования явились одними из главных причин громадных потерь ВВС РККА в первые дни войны. Запасы боеприпасов и горючего были сконцентрированы в ближайших к границе авиагарнизонах, что привело к их практически полному уничтожению в первые часы и дни войны. На территории Западного военного округа было развернуто строительство взлетно-посадочных полос сразу на 60 объектах, и эти аэродромы были фактически выведены из строя. Авиационные части были не полностью укомплектованы, боевая подготовка летчиков оставляла желать лучшего. Отчет о боевой деятельности военно-воздушных сил Западного фронта за 1941 г. зафиксирует уровень боевой подготовки летчиков по состоянию на апрель 1941 г.: «Истребители — небоеспособны (в воздухе почти не стреляли и воздушных боев не вели); бомбардировщики — ограниченно боеспособны (мало бомбили, мало стреляли, мало летали на маршрутные полеты)… Штурмовиков округ вовсе не имел» [508].
Массовому выбытию боевой техники окажутся подвержены не только авиация, но и танковые части. К 1 декабря 1941 г. в действующей армии будет оставаться всего 1730 танков[509]. Если иметь в виду, что на 1 июня 1941 г. в РККА состояли на вооружении 23 078 танков и 2376 танкеток (из них 14 226 танков и 936 танкеток находились в западных военных округах)[510], то приходится говорить о чрезвычайных размерах потерь в танковых частях.
Тогда же, в первые дни войны, выявятся «большой некомплект в тракторах, боевых и транспортных машинах… недостаточная обеспеченность ряда частей огнеприпасами»[511]. Недостаток «огнеприпасов» станет возмещаться в том числе производством бутылок с зажигательной смесью[512]. Многие донесения фиксируют: «…расход боеприпасов… ограничен, так как у нас их мало». Так, в начале июля 1941 г. из штаба 2-го корпуса ПВО на имя Сталина поступит доклад об усилении противовоздушной обороны Ленинграда, который укажет, что наличное количество выстрелов «не обеспечивает ведение интенсивного боя в течение даже одних суток» [513].
Докладная записка М. М. Попова, А. А. Жданова и Д. Н. Никишева И. В. Сталину о мероприятиях по усилению противовоздушной обороны Ленинграда
2 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 6. Л. 217–218. Подписи — автографы М. М. Попова, А. А. Жданова и Д. Н. Никишева]
Начальник артиллерии РККА Н. Н. Воронов, в августе 1941 г. сообщая Сталину о состоянии артиллерии Ленинградского фронта, в числе главных проблем называет отсутствие или недостаток боеприпасов по большинству калибров. Ситуация не меняется и в начале декабря — на этот раз уже секретарь Ленинградского обкома Жданов доложит Сталину о той же проблеме[514]. Снарядный голод будет иметь место не только в 1941-м, но и в 1942 г., и позднее. Секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков 10 марта 1942 г. получит записку о причинах срыва наступления частей 59-й армии, которая констатирует: «Немаловажной причиной срыва боевых приказов является и то, что 59-я армия, начав операцию, была слабо обеспечена боеприпасами… операция началась при среднем обеспечении 0,2–0,5 боекомплекта»[515]. 15 марта 1942 г. Маленков получит доклад-заявку на отпуск дополнительного количества боеприпасов Волховскому фронту: «Отпущенные лимиты [боеприпасов] не позволяют вести широких наступательных операций…»[516] Начальник Оперативного управления Генштаба С. М. Штеменко будет писать о недостатке снарядов как актуальной проблеме для военных операций 1944-го и даже 1945 г. [517]
Другой острой проблемой начального периода станет недостаток стрелкового вооружения. 20 июля 1941 г. руководители обороны Ленинграда Ворошилов и Жданов направят Сталину и Жукову шифротелеграмму, в которой сообщат о недостаточном укомплектовании укрепрайона «боевой силой». Руководители обороны города укажут, что весь укрепрайон обороняют «лишь три дивизии, из которых только одна нормального нового формирования». Две другие — созданы из рабочих Ленинграда «и почти совсем не обучены». Одну из этих дивизий, «только наполовину вооруженную винтовками, — сообщают Ворошилов и Жданов, — вынуждены были поставить в УР»[518].
С проблемами такого рода РККА будет сталкиваться и позднее. Генерал армии С. М. Штеменко, в то время — зам. начальника Оперативного управления Генштаба, рассказывая об оборонительных боях на Кубани в июле 1942-го Северной группы войск Закавказского фронта, говорит, что «ахиллесовой ее пятой была слабая вооруженность»: «Например, 417-я стрелковая дивизия по состоянию на 1 августа имела всего 500 винтовок. 151-я дивизия была вооружена только наполовину, да и то винтовками иностранных марок. Одна из стрелковых бригад оказалась вооруженной такими же винтовками лишь на 30 процентов и совсем не располагала пулеметами и артиллерией» [519].
Запись переговоров по прямому проводу И. В. Сталина, В. М. Молотова, А. И. Микояна с руководителями обороны Ленинграда К. Е. Ворошиловым, А. А. Ждановым, А. А. Кузнецовым, М. М. Поповым с критикой их инициативы по созданию Военного совета обороны Ленинграда
22 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 482. Л. 67–70]
Генерал-майор А. С. Цветков в справке, направленной в августе 1941 г. Г. М. Маленкову, сообщал: «огромный некомплект станковых пулеметов», «значительное количество личного состава не вооружено личным оружием», «недостаточное насыщение автоматическим оружием», «большой некомплект автоматического оружия и артиллерии»[520]. Обеспечение армейских частей стрелковым оружием станет предметом острых по форме переговоров представителей советского Верховного командования с командующими фронтами[521]. Для восполнения нехватки стрелкового вооружения приказом наркома обороны от 20 августа станет изыматься стрелковое вооружение в тыловых подразделениях РККА[522]. Отсутствие необходимого вооружения, боеприпасов и снаряжения, включая санитарное имущество, становится стандартным пунктом переговоров представителей высшего командования Красной армии. Батальонный комиссар Крымов в июле 1941 г. доложит секретарю ЦК А. А. Жданову: «По штату в каждом полку должно быть 6 орудий 76 мм, 12 орудий 45 мм, 27–50 мм, минометов 18–82 мм и 4 — 120 мм минометов, ничего этого сейчас в полках нет. Вместо 36 станковых пулеметов полки имеют по 2–4 пулемета. Ручных пулеметов и другого автоматического оружия очень мало. Противотанковых пушек имеется всего 3 вместо 18, зенитных имеется 1 вместо 12-ти… Гранат недостаточно. Танков и бронемашин нет. Наша авиация в расположении части не действует… Медсанбат дивизии имеет всего 4 автомашины вместо 50 положенных… Большой недостаток ощущается в санимуществе — бинт, инструменты и т. д.»[523]. ГКО обяжет командующих фронтами и армиями, командиров дивизий восполнять недостаток стрелкового оружия, организуя сбор оружия на поле боя, каждые пять дней докладывать о количестве собранного оружия начальнику Главупраформа для того, чтобы собранное оружие могло быть направлено на вооружение прибывающего пополнения[524].
Одной из серьезнейших проблем начального периода войны станет состояние связи в действующей армии — основного средства управления войсками. К началу военных действий, как было рассказано в предшествующей главе, руководство средствами связи в интересах обороны осуществлялось силами трех не подчинявшихся друг другу структур: Управлением связи РККА, отделом связи Оперативного управления Генштаба и Наркоматом связи через его полевые органы. Кроме того, самостоятельно действовали отделы связи ВВС, ПВО, ВМФ. При этом формирование частей, которые должны были обеспечить связь Ставки и Генштаба, учреждений военно-полевой почты было возложено на общегражданский Наркомат связи. Наркомат связи в начальный период войны не справился с формированием полевых частей связи. С запозданием стало ясно, что система связи Генштаба Красной армии не должна полностью зависеть от структур общегосударственной сети связи[525]. К началу вторжения вермахта начальники связи фронтов и армий первого стратегического эшелона не имели положенного комплекта линейных частей связи, а узловые, то есть фронтовые, полки и армейские батальоны связи были принуждены функционировать в рамках штатов мирного времени. Мобразвертывание частей связи в западных приграничных военных округах из-за стремительного продвижения противника было сорвано. Кроме того, опыт первых дней войны продемонстрировал, что количество частей связи, предусмотренных мобилизационным расписанием, было недостаточным. Усугубило эту проблему расформирование корпусных управлений, которое имело результатом увеличение направлений связи в 2–3 раза[526]. С. М. Штеменко, возглавлявший Оперативное управление Генштаба, засвидетельствовал: «Одним из узких мест оказалась связь с фронтами, в первую очередь с Западным. Она была очень неустойчивой, из-за частых нарушений связи мы не всегда знали обстановку с необходимыми подробностями. На неудовлетворительное состояние связи со своими войсками сетовали и штабы фронтов»[527].
Только 22 июля будет сделан решительный шаг по созданию централизованной системы управления. Заместителем наркома обороны по связи и начальником Управления связи Красной армии назначается нарком связи СССР И. Т. Пересыпкин. Таким образом, устраняются межведомственные барьеры, устанавливается единое руководство вопросами связи в масштабах всей страны.
Крайне негативное влияние на развитие событий в первые дни войны оказала дезориентация высших органов управления в результате разрушения проводных коммуникаций в ходе начавшихся боевых действий и недостаточного внедрения современной радиосвязи. В результате становятся возможными решения вроде постановления Политбюро от 24 июня 1941 г. о выделении муки и кукурузы для продажи населению горных районов западных областей УССР, значительная часть которых была уже занята вермахтом. На проблемы управления войсками, возникавшие из-за недостатков управления органами связи и общего уровня ее развития, не раз будут указывать советские военачальники.
23 июля 1941 г. Сталин выпустит приказ наркома обороны «Об улучшении работы связи в Красной армии». В нем будет прямо указано, «что неудовлетворительное управление войсками в значительной мере является результатом плохой организации работы связи и, в первую очередь, результатом игнорирования радиосвязи как наиболее надежной формы связи»[528]. В этом же приказе перечислено огромное количество неотрегулированных в мирное время вопросов работы связи, которые могли и должны были быть решены до начала военных действий.
28 июля ГКО примет постановление «Об улучшении работы Генерального штаба Красной армии и центральных управлений НКО». Управление связи ГШ становится Главным управлением связи Красной армии, и ему полностью передается обеспечение связи Ставки ВГК и Генштаба с фронтами, военными округами и резервами. ГУСКА были переданы права планирования и использования в интересах управления войсками сил и средств связи наркоматов обороны и связи, путей сообщения и внутренних дел[529].
4 сентября издается приказ наркома обороны «Об организации прямой телеграфной связи Генерального штаба Красной армии со всеми штабами армий». Как явствует из названия, предписывалось немедленно установить прямую телеграфную связь Генерального штаба через штабы фронтов с каждым штабом армии. Предусматривалось также организовать надежную радиосвязь Генштаба со штабами всех армий. В тот же день этот приказ был продублирован приказом Ставки Верховного главнокомандования[530]. Важность перехода к преимущественному использованию радиосвязи подчеркивается тем фактом, что в начале войны из общего телеграфного обмена узла связи Наркомата обороны 80–95 % приходилось на долю телеграмм, переданных и принятых по проводным средствам связи, активно разрушавшимся противником[531]. Исходя из доктрины наступательной войны, Генштаб не считал необходимым создавать защищенные подземные линии коммуникаций. Не были подготовлены защищенные пункты управления для Главного командования, Наркомата обороны и Генштаба[532]. Красочные воспоминания о работе Генштаба в первый период войны оставил С. М. Штеменко. Летом 1941 г., в период, когда «бомбежки Москвы усилились», Генштабу приходилось использовать оборудованное в подвале бомбоубежище, «а оно оказалось совершенно неприспособленным к этому». «Вскоре последовало решение: на ночь Генштабу перебираться в помещение станции метро „Белорусская“. Там были оборудованы командный пункт и узел связи. Теперь мы каждый вечер забирали документы в чемоданы и ехали к Белорусскому вокзалу. В течение всей ночи на одной половине метрополитеновского перрона функционировал центральный командный пункт, тогда как другая половина, отгороженная от первой только фанерной перегородкой, с наступлением сумерек заполнялась жителями Москвы… Вскоре мы отказались от этого и перебрались в здание на улице С. М. Кирова. Станция метро „Кировская“ тоже была полностью в нашем распоряжении. Поезда здесь уже не останавливались. Перрон, на котором мы расположились, отгораживался от путей высокой фанерной стеной. В одном его углу — узел связи, в другом — кабинет для Сталина, а в середине — шеренги столиков, за которыми работали мы». Это описание, как нам кажется, не требует специальных комментариев. Аппарату военного управления высшего уровня приходилось, как мы видим, не только решать проблемы военного управления, от которых зависела судьба государства, но и преодолевать при этом многочисленные организационные неурядицы. При этом основным местом работы верховного главнокомандующего, которому и подчинялся Генштаб, оставался его кремлевский кабинет. Сталин «в свой подземный кабинет ни разу не спускался, но изредка бывал в отведенном ему флигельке во дворе занятого под Генштаб большого дома на улице Кирова. Там он работал и принимал доклады» [533].
Постановление ГКО СССР № 300 «Об улучшении работы Генерального штаба Красной армии и центральных управлений Наркомата обороны»
28 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 8. Л. 112–115. Подпись — автограф И. В. Сталина]
На проблемы связи накладывались и другие проблемы управления. Судя по всему, остались не регламентированными вопросы взаимодействия структур военного командования. Не раз Сталин будет предъявлять претензии командованию за несвоевременное информирование Ставки. По его поручению 13 ноября 1941 г. Маленков запрашивает руководителей обороны Ленинграда Жданова и Хозина: «Действительно ли 12 ноября у вас началось наступление, где и какими силами ведется это наступление?»[534] Командование в Москве оказывается информированным то лучше, то хуже, чем командование на местах. Показательный в этом отношении разговор состоялся 20 сентября 1941 г. у Сталина с маршалом Куликом, возглавлявшим 8-ю армию, которой ставилась задача прорыва блокады Ленинграда с восточной стороны. В ответ на предложение Сталина включить армию в состав Ленинградского фронта Кулик возразил: «…у меня очень плохая связь с Ленинградом, с Москвой связь полностью обеспечена. Лучше было бы, чтобы Генштаб увязал наши действия». Пришла очередь возразить Сталину: «Но у Генштаба меньше связи с Ленинградским фронтом, чем у вас. Генштабу очень трудно увязать ваши действия с действиями Ленинградского фронта…»[535] Отмеченные выше проблемы в управлении войсками во многом являлись производным результатом состояния связи в РККА, но не только.
Отсутствие «нормальной» схемы управления связью заставит прибегать к экстраординарным решениям. Так, 11 января 1942 г. было принято постановление ГКО «Об обеспечении бесперебойной правительственной телефонной ВЧ-связи между Москвой и штабами фронтов». Решать задачу, обозначенную в названии постановления, будет поручено не профильным ведомствам, а Наркомату внутренних дел СССР[536].
В продолжение этой линии в январе 1943 г. решением ГКО на органы НКВД будет возложено обслуживание правительственной ВЧ-связи Ставки ВГК со штабами фронтов и армий[537].
Окончательное решение назревшего вопроса о централизации управления связью затянется. В апреле 1942 г. будет расформирован отдел связи Оперативного управления Генштаба, и лишь в середине 1942 г. упраздняются полевые органы Наркомата связи. Управление связью примет форму, в которой оно просуществует до второй половины 1944 г.[538] В экстраординарном порядке станут решаться вопросы материально-технического и кадрового обеспечения, обучения связистов, производства и внедрения современного оборудования, форм и средств связи.
Проблемы обеспечения действующей армии всем необходимым во многом упирались в разобщенность руководства тылом и снабжением, которое было разделено между начальником Генштаба, заместителем наркома обороны, наркомом обороны, штабами фронтов и армий.
Постановление ГКО СССР № 1129 «Об обеспечении бесперебойной правительственной телефонной ВЧ-связи между Москвой и штабами фронтов»
11 января 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 33. Л. 12–13. Подпись — автограф И. В. Сталина]
В результате стремительного наступления вермахта к 10 июля в оккупированных районах СССР оказалось более 200 складов, подведомственных органам тыла Красной армии, то есть 68 % их общего количества, дислоцированного на территории приграничных западных военных округов[539]. Из-за ошибок в размещении складов в непосредственной близости от театра военных действий оперативное восполнение техники, боеприпасов, матчасти окажется крайне затруднено, а зачастую и невозможно.
Близкое к катастрофическому положение тыла и снабжения действующей армии в первые месяцы войны отразят официальные документы. 30 июня 1941 г. главный интендант Красной армии А. В. Хрулев в докладе начальнику Генштаба Г. К. Жукову подчеркнет: «Дело организации службы тыла действующей армии находится в исключительно тяжелом положении. Ни я как главный интендант, ни Управление тыла и снабжения Генерального штаба на сегодняшний день не имеем никаких данных по обеспечению продовольствием и интендантским имуществом фронтов… Подвоза — также нет, так как Главное интендантское управление не имеет данных, куда и сколько нужно и можно завозить»[540]. 6 августа 1941 г. главный контролер Наркомата государственного контроля бригадный комиссар Баюков направит своему непосредственному начальнику наркому Мехлису доклад «О результатах проверки в частях действующей армии состояния снабжения вооружением, боеприпасами, горючим и др. имуществом». Контролерами наркомата в период с 24 июля по 1 августа были проверены довольствующие отделы Северного, Северо-Западного и Западного фронтов, пяти армий, пяти дивизий, три артполка, восемь головных складов и др. «Проверкой установлено, — будет докладывать Баюков, — крайне неблагополучное положение с организацией снабжения частей всеми видами вооружения, техники и имущества». И добавит: «Штабы и довольствующие отделы фронтов и армий не знают: действительной обеспеченности войск вооружением, боеприпасами и др. имуществом, наличия на головных складах и фронтовых базах и что имеется на подходе к фронтам»[541].
При этом в первые недели войны имели место ошибки прямо противоположного характера. Согласно мобилизационному плану МП-41 для перевода армии на военное положение было необходимо 4887 тыс. чел. При объявлении мобилизации были призваны военнообязанные общей численностью около 10 млн чел.[542] Для людской массы такой численности отсутствовало в необходимых размерах даже обмундирование.
28 июля 1941 г. на основе инициативной записки группы специалистов-тыловиков ГКО примет постановление «Об улучшении работы Генерального штаба Красной армии и центральных управлений Наркомата обороны». Постановлением учреждалась должность начальника тыла Красной армии, которую занял А. В. Хрулев. При начальнике тыла создавались Главное управление тыла и штаб начальника тыла. Во фронтах и армиях создавались управления тыла, начальники которых, будучи заместителями командующих, одновременно подчинялись начальнику тыла Красной армии[543].
Руководствуясь этим постановлением, Наркомат обороны 1 августа выпустил приказ «Об организации Главного управления тыла Красной армии и управлений тыла фронтов и армий». В течение короткого времени управление всеми тыловыми структурами было сосредоточено в одних руках. В тот же день 1 августа были назначены начальники тыла семи фронтов. Созданная система тыла сохранилась в основном до конца войны. Постановлением ГКО от 9 июня и приказом НКО от 12 июня 1943 г. Главное управление тыла было упразднено, а управления и отделы, входившие в его состав, были подчинены напрямую начальнику тыла — заместителю наркома обороны по тылу[544].
Среди проблем действующей армии на протяжении 1941–1942 гг. военные руководители разных уровней не раз будут указывать на плохое, неорганизованное снабжение питанием, благодаря чему бойцы «в селах, деревнях ходят и выпрашивают хлеб и другие продукты»[545]. Действующая армия в этот период находится в крайне стесненном положении. В первых числах января 1942 г. Главное интендантское управление Красной армии в экстренном порядке решает вопрос об обеспечении продовольствием войсковых частей и госпиталей, расположенных в Кировской области, оставшихся без нарядов на муку, крупу, овес, сено. Аналогичным образом в том же январе 1942-го складывается ситуация с обеспечением продовольствием и фуражом Карельского фронта[546]. В январе 1942 г. ГКО примет постановление, в котором будет зафиксировано, что «в начале января Волховский и Северо-Западный фронты оказались не только без необходимых запасов продовольствия и горючего, но даже по ряду этих видов снабжения начались перебои в частях и армиях»[547]. Как следует из переписки советских руководителей, причина заключалась в том, что железные дороги не справлялись с объемом перевозок[548].
В феврале 1942 г. военный комиссар интендантского управления Калининского фронта Федотов обращается к секретарю ЦК А. А. Андрееву с сообщением о «крайне тяжелом положении в отношении продовольственного снабжения» войск фронта в связи с тем, что фронтом не получено продфуража за декабрь 1941 г. и январь 1942 г. «Кроме того, в состав фронта влились 3-я и 4-я армии, на которые своевременно не было выделено нарядов на продовольствие. Согласно донесениям, имелись случаи смерти от истощения. Ряд войсковых частей стрелковых, авиационных и т. д. не производит боевых операций ввиду отсутствия продовольствия, боеприпасов и горючего»[549]. В том же феврале — 18-го числа — Маленков получает донесение от секретаря ЦК КП(б) Эстонии Н. Каротамма. Оно содержит жалобу на состояние дел с питанием недавно сформированных эстонских дивизий[550]. «Люди сильно истощены… кормить нечем. Просим срочно выручить; питание ненормально плохое, нет овощей, крупы. Перебои с мукой, хлебом. Без всяких запасов…» — вот цитаты из телеграмм, полученных Каротаммом из частей, которые он приложил к письму в адрес Маленкова. И это при том, что формирование национальных частей для Сталина — действительно «большой политический вопрос».
Острые проблемы с продовольственным снабжением Красной армии приведут к решению усилить соответствующие органы управления. 24 января 1942 г. ГКО примет постановление, которым создавалось Главное управление продовольственного снабжения Красной армии, подчиненное напрямую наркому обороны[551].
Относительная нормализация положения дел позволит 19 апреля 1942 г. переподчинить Главное управление начальнику тыла. Проблемы с продовольственным снабжением, однако, будут периодически возникать еще долгое время. Как установит, например, проверка, проведенная особой комиссией ГКО в мае 1943 г. на Калининском фронте, «имелись серьезные срывы в питании красноармейцев».
Постановление ГКО СССР № 1202 «О структуре и штатах Главного управления продовольственного снабжения Красной армии»
24 января 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 35. Л. 1–2. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Проблемы снабжения действующей армии в первый период военных действий во многом объяснялись срывом развертывания органов военных сообщений (ВОСО). Трудности со снабжением действующей армии обратят внимание советского руководства на организацию автомобильных перевозок. 15 июля 1941 г. ГКО примет постановление «Об организации автодорожной службы на шоссейно-грунтовых дорогах и о формировании автомобильно-тракторных батальонов»[552]. В соответствии с ним организуется Автомобильно-дорожное управление Красной армии, которое с 29 июля было подчинено начальнику тыла РККА. Постановлением ГКО от 28 июля 1941 г. служба ВОСО была изъята из Генерального штаба и общевойсковых штабов и передана в состав Главного управления тыла с непосредственным подчинением начальнику тыла Красной армии[553]. В ходе войны управление подвергалось постоянным, далеко не всегда оправданным реорганизациям, в феврале 1943 г. его переименуют в Центральное управление ВОСО с переподчинением Генштабу, а уже через 36 дней, в марте 1943 г., приказом наркома обороны органы ВОСО снова переданы в состав тыла Красной армии[554].
Так что не только отсутствием боевого духа объясняются вялость и нерешительность советских частей. Недостаток стрелкового вооружения, техники и боеприпасов, других средств вооруженной борьбы, возникавший по объективным и субъективным причинам, и результирует в том способе ведения боевых действий, который секретарь Ленинградского горкома ВКП(б) Кузнецов определит однажды как «рубим живую силу»[555].
«…Они не могут выполнять обязанности общевойсковых командиров». Проблемы профессиональной подготовки советских военных кадров
Проблемы личного состава Красной армии не исчерпывались временной утерей боевого духа. В начальный период войны проверку на прочность и профессиональную состоятельность проходят сталинские военные кадры, пришедшие к управлению войсками без необходимого опыта и подготовки после тотальных политических чисток 1930-х гг. Помимо чисток свою роль сыграл численный рост Красной армии и в результате — приход на командные должности большого количества молодых командиров. Вслед за авторами аналитических документов, цитированных выше, Сталин накануне войны критически оценит состояние командных кадров РККА. На совещании высшего командного состава РККА 14 апреля 1940 г., подводя итоги «зимней войны» с Финляндией, он признает необходимость создания «культурного, квалифицированного и образованного командного состава… Такого командного состава, — скажет он, — нет у нас, или есть единицы…»[556]
Задача создания качественно нового командного звена в предвоенный период так и не будет решена. Член Военного совета Северо-Западного фронта Т. Ф. Штыков в донесении Жданову 24 июля 1941 г. констатирует: «Плохо у нас с командирами, особенно с отделенным, ротным… Очень плохо командуют»[557]. 23 октября 1941 г. командующий Ленинградским фронтом И. И. Федюнинский, докладывая заместителю начальника Генштаба А. М. Василевскому о неудаче контрнаступления в восточном секторе фронта, сообщает, что «основная причина — слабое руководство своими подразделениями со стороны среднего командного состава, взвод, рота».
Во многих донесениях констатируется отсутствие должного взаимодействия родов войск, причем на уровне азов боевой подготовки. В донесении генерал-лейтенанта В. Н. Богаткина заместителю наркома обороны Л. З. Мехлису указывается на «отсутствие организованности и потерю управления начальниками своими подчиненными во время боевых действий», «отсутствие должного взаимодействия родов войск, так, например, — если идут в бой танки и пехота, нет авиации; если идет в бой пехота — нет артиллерии или танков и т. п.»[558].
Командующий артиллерией Красной армии Воронов 31 августа 1941 г., сообщая Сталину о проблемах такого взаимодействия, резюмирует: «Слабыми местами артиллерии фронта являются: неудовлетворительная работа штабов, плохое взаимодействие внутри самой артиллерии и с другими родами войск, недостаток средств связи (телефонный кабель и рации), недостаток средств тяги и средств для ее восстановления»[559].
Сам Сталин несколько раз втолковывает руководству Ленинградского фронта азы взаимодействия войск и требует их выдерживать. 29 августа: «В Ленинграде имеется теперь много танков КВ, много авиации, эресы. Почему эти важные технические средства не действуют?.. Что может сделать против немецких танков какой-то пехотный полк, выставленный командованием против немцев без этих технических средств?»[560]8 ноября 1941 г. в переговорах по прямому проводу он вдалбливает Жданову и командующему фронтом М. С. Хозину: «…вы должны знать, что пехота без танков не пойдет. После артиллерийской подготовки нужно пустить танки и только после танков и за ними пустить пехоту, дав артиллерии задачу бить по противнику километра на 3–4 к востоку от линии фронта впереди наших танков… и вообще по мере продвижения… огонь надо переносить дальше… Понятно, что авиация и эресы должны делать свое дело»[561]. «Не может пехотная дивизия с ее винтовками и пулеметами справиться с укрепленными районами противника. Надо сначала уничтожить укрепрайоны артиллерией, минометами, пустить после этого в ход танки, и только вслед за танками пехотная дивизия может показать себя как настоящая сила»[562]; «в танках спасение вашей пехоты и секрет успеха вашего наступления»[563], — подобные наставления в переговорах повторяются им многократно.
Шифротелеграмма генерал-лейтенанта артиллерии Н. Н. Воронова И. В. Сталину о боевом применении артиллерии на Ленинградском фронте
31 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 66. Л. 38–40. Резолюция — автограф И. В. Сталина]
Дезорганизация управления войсками станет одной из главных проблем начального периода войны. Показательным является диалог о «потерянных авиадивизиях» в переговорах Сталина по прямому проводу с командованием Ленфронта, рисующий уровень неразберихи первых месяцев войны. Сталин спрашивает: «В чем дело, неужели вы не нуждаетесь в авиации?» Ворошилов, Жданов: «Для нас это неожиданная и приятная новость… Нас никто не информировал об авиадивизиях в Тихвине, предназначенных нашему фронту». Сталин: «Вы нас не поняли. Обе эти авиадивизии являются вашими старыми дивизиями. Ваш фронт просто не знает или забыл об их существовании… Вы просто не знаете или не знали, а теперь от нас узнаете, что в районе Тихвина, а не в самом Тихвине, сидят ваши две дивизии, которые до сих пор не получали заданий…» Ворошилов, Жданов: «Нет, мы не забыли о существовании этих дивизий, но эти дивизии получали и получают задания от начальника воздушных сил, и только нелетная погода последних дней мешала использовать эти дивизии». Сталин: «Одно из двух — либо эти дивизии представляют для вас приятную неожиданность, либо они давно известны вам были. Что-нибудь одно из двух»[564].
Низкий уровень подготовки военных кадров будет проявляться и в дальнейшем. О существе проблем, стоявших перед руководством РККА, дает ясное представление приказ войскам Западного фронта «Об организации боя» от 1 января 1942 г., подписанный Г. К. Жуковым. «В массе своей, — зафиксирует Жуков, — командармы и командиры соединений недопустимо плохо организуют бой». В результате части не имеют успеха и несут большие потери. Командиры не проводят рекогносцировок на местности, не изучают обстановку и не знают, что происходит непосредственно на поле боя [565].
11 марта 1942 г. начальник ОО НКВД Волховского фронта А. Н. Мельников направит Г. М. Маленкову записку с анализом боев 31 декабря 1941 г., когда 372-я и 376-я стрелковые «дивизии, совершив марш без отдыха, вооружения, транспорта, продовольствия, фуража и обмундирования, под Грузино были брошены в бой на сильные укрепления немцев с винтовками… дивизии одна за другой бросались в бой по своим трупам неподготовленными, обмороженными и голодными». Расследованием установлено, укажет Мельников, «что основными причинами срыва боевых операций и больших потерь в живой силе в частях и соединениях 59-й армии являются: 1. Невыполнение штабами дивизий и полков приказов вышестоящих штабов. 2. Плохая организация наступления. 3. Неправильное взаимодействие пехоты, артиллерии и авиации. 4. Неудовлетворительная работа связи. 5. Плохая организация в работе тылов». Предъявит он претензии и руководству 59-й армии, ответственному за необеспечение войск всеми видами довольствия [566].
Показательное признание содержит приказ наркома обороны № 0263 от 9 апреля 1942 г.: «В ходе войны с особой резкостью вскрылся серьезный недостаток в существующей системе подготовки наших командных кадров. Этот недостаток заключается в том, что наши школы, давая нашим общевойсковым командирам —…полков, дивизий, корпусов, командующим армиями — подготовку по пехоте или кавалерии, не дают… никакой подготовки по специальным родам войск (по авиации, артиллерии, танкам и т. д.), ввиду чего они не могут выполнять обязанности общевойсковых командиров»[567]. Задачи переподготовки комсостава, организации управления войсками будут решаться на ходу и с большими издержками.
Оставляло желать лучшего моральное состояние некоторых представителей офицерского корпуса. В марте 1942 г. Мельников будет докладывать Маленкову: «За последнее время в частях 59-й армии со стороны отдельных военнослужащих участились случаи морально-бытового разложения… Отдельные командиры и комиссары частей, увлекаясь женщинами, систематически пьянствуют». Вслед за перечислением конкретных примеров последует и вывод: «Подобные факты морально-бытового разложения в частях 59-й армии не единичны»[568]. О том же самом начальник Политического управления Ленинградского фронта, руководитель одной из групп инспекторов П. А. Тюркин напишет А. А. Жданову 25 мая 1942 г.: «Борьбу вынуждены… вести крепкую, особенно с пьянством старшего начальствующего состава. Отдельные из них буквально спились…» [569]
Невысокая и, приходится подчеркнуть, небезосновательная оценка Сталиным уровня профессиональной грамотности военных, его подозрительность сыграют негативную роль в планировании и осуществлении военных операций первого этапа войны. Сталин будет стремиться подменять собою военное руководство не только при планировании военных операций, но и при анализе их итогов. Ярким свидетельством такого недоверия может служить пространное директивное письмо Ставки № 01 от 15 июля 1941 г. о выводах из опыта трехнедельной войны с германским фашизмом, написанное лично Сталиным[570].
Содержание этой директивы сводится к указаниям о разукрупнении «малоподвижных, неповоротливых» механизированных корпусов, а также «больших и громоздких армий с большим количеством дивизий» как слишком громоздких соединений. Укажет Сталин и на недооценку значения кавалерии, причем вновь подчеркнет целесообразность переформирования кавкорпусов и кавдивизий в соединения «облегченного типа для производства рейдов и ударов по тылам противника» и «легкие кавдивизии истребительного типа». Подчеркнет Сталин тяжеловесность, громоздкость и непригодность для маневренных боев наших авиационных соединений, корпусов, многополковых дивизий и т. д. Нельзя не отметить, что курс на создание механизированных корпусов накануне войны Сталиным был санкционирован и активно реализовывался. Очень скоро советское руководство вернет корпусную систему организации. Вероятно, такого рода директивы, зафиксировавшие «метания» советского военно-политического руководства под влиянием момента, в том числе добавляли оснований считать Сталина в начале войны слабым стратегом, принявшим ряд некомпетентных решений.
Директивное письмо Ставки Верховного командования № 01 о выводах из опыта трехнедельной войны с германским фашизмом
15 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 478. Л. 7–14. Автограф Г. М. Маленкова]
Возможно ли было избежать чувствительных поражений лета — осени 1941 г.? Многочисленные просчеты в организации управления войсками, взаимодействии родов войск, тактической выучке, снабжении, очевидные из простого знакомства с доступными документами, свидетельствуют о том, что эта перспектива не была фатальной.
Проверка практикой профессиональной компетентности в первый период военных действий для многих представителей высшего военного руководства закончится ударом по карьере. О трагической судьбе руководителей Западного фронта уже было сказано выше. Оргвыводы будут сделаны и в отношении целого ряда других руководителей, вознесенных Сталиным накануне войны на вершину военного управления. 6 февраля 1942 г. постановлением ГКО будет привлечен к суду маршал Г. И. Кулик «за самовольную сдачу Керчи». Члены ГКО сочтут это не случайным, «так как такое пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче Ростова без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки»[571].
1 апреля 1942 г. ЦК ВКП(б) примет постановление «О работе тов. Ворошилова». В первом разделе постановление напомнит о прошлом: «Война с Финляндией 1939–1940 гг. вскрыла большое неблагополучие и отсталость в руководстве НКО». По этой причине ЦК тогда счел необходимым «освободить т. Ворошилова от поста наркома обороны». Основной раздел постановления посвящен анализу его деятельности на посту главнокомандующего Северо-Западным направлением. Постановление зафиксирует, что «тов. Ворошилов не справился с порученным делом и не сумел организовать оборону Ленинграда». ЦК постановил: «1. Признать, что т. Ворошилов не оправдал себя на порученной ему работе на фронте. 2. Направить т. Ворошилова на тыловую военную работу» [572].
Постановление ГКО СССР № 1247 о привлечении к суду маршала Г. И. Кулика за преступную сдачу противнику Керчи и Ростова в декабре 1941
6 февраля 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 36. Л. 77–78. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о неудовлетворительной работе К. Е. Ворошилова в должности главкома Северо-Западного направления и в качестве представителя Ставки на Волховском фронте, об отправке его на тыловую работу
1 апреля 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1335. Л. 42–44]
Проект директивы Ставки ВГК о причинах поражения в Керченской операции
4 июня 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 478. Л. 145–151. Правка — автограф И. В. Сталина]
9 мая подвергнется разгромной критике еще один член сталинского окружения — Л. З. Мехлис, в тот момент являвшийся представителем Ставки на Крымском фронте. Сталин укажет ему на «странную позицию» «постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта», назовет такую позицию «насквозь гнилой»[573]. Для исправления ситуации на Крымский фронт будет направлен маршал С. М. Буденный[574]. Ставка вернется к анализу поражений Крымского фронта в начале июня. В директиве Ставки будет отмечено, что «Крымский фронт имел большое превосходство над противником в пехоте и артиллерии и лишь несколько уступал в авиации. Тем не менее наши войска потерпели поражение…» Причины несостоятельности руководства войсками фронта Ставка усмотрит в полном непонимании природы современной войны[575].
Для характеристики атмосферы недоверия по отношению к военным, царившей в Кремле на начальном этапе войны, нелишне отметить, что будущий маршал К. А. Мерецков, включенный 23 июня в первый состав Ставки в качестве постоянного советника, был уже на следующий день арестован, обвиненный в шпионаже. На протяжении всего начального периода войны Сталин не раз будет проявлять недоверие к представителям советского военного руководства, аресты и расстрелы которых будут иметь место и в самые трудные моменты. В течение первого года войны с 22 июня 1941 г. по 21 июня 1942 г. были подвергнуты аресту 107 представителей высшего командного состава РККА (1 маршал, 72 генерала, 6 адмиралов, 28 командиров дивизий и представителей высшего политсостава). Из них 45 чел. были приговорены к расстрелу[576].
«Обеспечить, таким образом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 г.». Расчеты и просчеты советского военно-политического руководства
Обретение профессиональных компетенций командным составом Красной армии и высшим военно-политическим руководством будет проходить достаточно болезненно. Не в последнюю очередь именно этими причинами следует объяснить неудачное развитие военных действий зимой 1941–1942 гг.
Директива Ставки ВГК командующему войсками Волховского фронта генералу армии К. А. Мерецкову о переходе в наступление с целью разгрома противника на западном берегу р. Волхов и выхода на фронт Любань, ст. Чолово (Ленфронт — помогает окружить противника, блокировавшего Ленинград)
17 декабря 1941
[ЦА МО РФ. Ф. 148а. Оп. 3763. Д. 109. Л. 3–5. Подписи — автографы И. В. Сталина, Б. М. Шапошникова]
Однако главной причиной нужно признать стратегические просчеты, допущенные Ставкой Верховного главнокомандования при планировании зимней и летней кампаний Красной армии 1942 г. Стремясь развить успех, достигнутый на Московском, Юго-Западном и Северо-Западном оперативных направлениях, и трансформировать его в коренной перелом в ходе военных действий, Ставка ВГК в течение декабря направит директивы командованию ряда фронтов. 11 декабря главком Юго-Западного направления Тимошенко получит приказ «приступить теперь же» к созданию сильной ударной группы «для освобождения Донбасса»[577]. 17 декабря командующий Волховским фронтом Мерецков получит приказ «перейти в общее наступление», конечной целью которого ставилась задача во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта «окружить и пленить» противника, «обороняющегося» под Ленинградом, «а в случае отказа истребить его»[578].
Одновременно аналогичная директива — «об освобождении Ленинграда от блокады», окружении, пленении или истреблении противника — уйдет в адрес командующего Ленинградским фронтом Хозина[579]. На следующий день командующему Северо-Западным фронтом будет поставлена задача не позднее 26 декабря «нанести удар» и «во взаимодействии с войсками Калининского фронта отрезать пути отхода противнику», а «дальнейшим ударом отрезать Смоленск с запада»[580]. 20 декабря командующий Калининским фронтом Конев получит директиву начать наступление «ни в коем случае не позднее 22 декабря»[581].
Иллюзии насчет возможности скорого разгрома противника в этот момент были широко распространены в среде военного и политического руководства. 19 декабря Сталин получит пространный доклад «О плане зимней кампании против германских армий, действующих на Юго-Западном направлении». Доклад подпишут главком Юго-Западного направления и Юго-Западного фронта Тимошенко, член Военного совета ЮЗН и ЮЗФ Хрущев и начальник ЮЗФ Бодин.
Авторы доклада, заявив о том, что план осенней кампании противника сорван, утверждали, что «события последнего месяца говорят не только о крахе германской стратегии молниеносной войны против СССР, но и свидетельствуют о начале общего кризиса грандиозного сражения и перехода инициативы в руки Красной армии». Авторы доклада выразят уверенность в том, что «мы стоим накануне нового этапа войны, — перехода от обороны к армейским и фронтовым наступательным операциям». Поскольку «наиболее выгодным периодом активных действий против немцев является зима», предлагалось «в течение зимы… отбросить врага от МОСКВЫ, очистить ДОНБАСС, снять непосредственную угрозу ЛЕНИНГРАДУ и выйти на рубеж р.р. ЗАПАДНОЙ ДВИНЫ и среднего течения ДНЕПРА». Неумеренный оптимизм авторов доклада выразится в их уверенности в возможности «захвата» к началу февраля Днепропетровска и Запорожья, вынужденном оставлении противником Южного Заднепровья и Крыма, освобождении к началу весенней кампании районов Кировограда, Кривого Рога и Николаева[582]. Оптимистический доклад в первый день нового — 1942 — года Сталин получит из штаба опергруппы Кавказского фронта. В нем Сталину пообещают уже 2–3 января закончить Керченскую операцию и полностью освободить Керченский полуостров от немецких оккупантов. «Дальнейшая цель действий согласно вашей директивы, — подтвердят докладчики, — освободить Крым»[583].
Военный совет Юго-Западного направления: С. К. Тимошенко, Н. С. Хрущев, И. Х. Баграмян
Ноябрь 1941
[РГАСПИ. Ф. 397. Оп. 3. Д. 32. Л. 1]
Так что иллюзии Сталина насчет возможности форсировать разгром вермахта, порожденные в немалой степени его политическим нетерпением, разделяла, судя по всему, значительная часть советского военно-политического руководства. В немалой степени формированию этих представлений способствовали завышенные, более, чем в 2,5 раза, оценки потерь вермахта Разведуправлением Генерального штаба[584].
Эти иллюзии, замешенные на естественном стремлении поскорее закончить военные действия, станут основной причиной просчетов главного командования при планировании военных кампаний 1942 г., успех которых должен был позволить завершить войну победой уже в этом году.
5 января 1942 г. на заседании в Ставке ВГК, состоявшемся, по всей вероятности, на Ближней даче в Кунцево, советское военно-политическое руководство примет решение: используя успех, достигнутый в ходе контрнаступления под Москвой, развернуть уже зимой 1942 г. общее наступление силами девяти фронтов одновременно от Ладожского озера до Черного моря. Воспоминания об этом заседании оставил Жуков.
«Немцы в растерянности от поражения под Москвой… — скажет Сталин, сделавший основной доклад. — Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время и получить передышку».
«— Наша задача состоит в том, — рассуждал он, прохаживаясь по своему обыкновению вдоль кабинета, — вспоминал Г. К. Жуков, — чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны… Замысел Верховного Главнокомандования, — резюмирует Жуков, — был таков. Учитывая успешный ход контрнаступления войск Западного направления, целью общего наступления поставить разгром противника на всех фронтах»[585].
Цитированные выше положения декабрьского доклада Тимошенко, оказавшиеся созвучными устремлениям Сталина, судя по всему, были положены в основу январского планирования. Главный удар на Западном направлении предполагалось нанести силами Западного и Калининского фронтов во взаимодействии с левым крылом Северо-Западного фронта. Планировалось деблокировать Ленинград, освободить Донбасс и Крым, нанести поражение всем трем группам армий вермахта — «Центр», «Север» и «Юг»[586].
Жуков решится возразить Сталину. Поддержав предложение продолжать наступление соединениями Западного направления (и обусловив его получением резервов), он скептически выскажется о перспективах наступления на других направлениях — под Ленинградом и на юго-западе, где «наши войска стоят перед серьезной обороной противника». Жуков получит неожиданную поддержку со стороны председателя Госплана Вознесенского, который заявит: «Мы сейчас еще не располагаем материальными возможностями, достаточными для того, чтобы обеспечить одновременное наступление всех фронтов». У Сталина были аргументы для возражения Вознесенскому, если бы он захотел с ним поспорить. Ведь 3 января он получил от наркома танковой промышленности В. А. Малышева докладную записку с весьма оптимистическими итогами работы отрасли — во втором полугодии 1941 г. было произведено 4914 танков (и это несмотря на эвакуацию!)[587], что составляло огромную цифру. Сталин развязывать дискуссию не станет и подтвердит свою установку, сославшись на мнение отсутствовавшего Тимошенко, который также высказался «за то, чтобы действовать и на Юго-Западном направлении». Обсуждение развития не получит. Покинув помещение, в котором проходило заседание, Шапошников скажет Жукову: «Вы зря спорили: этот вопрос был заранее решен Верховным» [588].
С целью реализации озвученных планов 7 января 1942 г. перед армиями Западного и Калининского фронтов Ставкой будут поставлены задачи по разгрому сычевско-ржевской, юхново-кондровской группировок вермахта, нанесению удара по вяземской группировке. Северо-Западному фронту предписывалось наступать в двух расходящихся направлениях — на Великие Луки и Торопец — Велиж. В 1945 г. на одной из встреч с югославской делегацией Сталин укажет на категорический императив советского военного планирования — наступать в сходящихся направлениях. До утверждения этой максимы в качестве непреложной истины потребуется обретение четырехлетнего опыта не всегда удачных военных операций. Войскам Юго-Западного направления по плану Сталина «надлежало овладеть Харьковом и захватить плацдармы в районах Днепропетровска и Запорожья», будет позднее вспоминать Жуков[589].
Одной из первых операций станет Торопецко-Холмская, начавшаяся 9 января. Командующий Калининским фронтом А. И. Еременко, проводивший ее, отметил в своем дневнике, что разрабатывал ее, руководствуясь «общей идеей операции по замыслу тов. Сталина»[590].
Настроения эйфории от успеха контрнаступления под Москвой найдут свое отражение в директивном письме Ставки от 10 января 1942 г. В нем ставится задача нанести поражение основным группировкам противника, «гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать резервы еще до весны и обеспечить, таким образом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 г.»[591]. В этом директивном письме можно усмотреть еще одну причину принятого Сталиным решения. Поставив перед войсками задачу научиться взламывать и прорывать оборонительные линии противника, Сталин подчеркнет: «У немцев имеется не одна оборонительная линия, — они строят и будут иметь скоро вторую и третью оборонительные линии». Так что стремление не дать противнику возможности закрепиться на занятых рубежах станет для Сталина одним из важнейших мотивов перейти к фронтальному наступлению на всех фронтах. В 1943-м после победы под Курском, как мы увидим, в спорах с Жуковым Сталин похожим образом будет мотивировать необходимость быстрого фронтального наступления в направлении к Днепру с целью не дать возможности отступающему противнику закрепиться на новых рубежах обороны. В директивах от 10 января 1942-го он поставит задачу создавать ударные группы «в виде трех или четырех дивизий, сосредоточенных для удара на определенном участке фронта» с целью «обеспечить решительный перевес сил и успех прорыва обороны» [592].
Попытки добиться решения поставленной задачи на Западном направлении в течение следующих нескольких месяцев будут предприниматься многократно. Будет даже воссоздано Главное командование Западного направления во главе с Г. К. Жуковым. В феврале и марте Ставка будет требовать «усилить наступательные действия на Западном направлении, но у фронтов к этому времени истощились силы и средства»[593]. Наступление советских войск на Западном направлении весной 1942 г. будет остановлено, но лишь 20 апреля Ставка прикажет войскам Западного и Калининского фронтов перейти к обороне. Результатом стратегической операции стал охват группы армий «Центр» вермахта в ржевско-вяземском выступе, при этом саму Вязьму освободить так и не удалось. «„Орешек“ там оказался более крепким, чем мы предполагали», — запишет Жуков[594]. Вяземский выступ вплоть до 1944 г. будет оставаться плацдармом, создававшим угрозу Москве. Сталин при этом не ограничился постановкой стратегических задач, он в ряде случаев решал и вопросы оперативного управления. Так, например, по воспоминаниям Жукова, Сталин отозвал с Западного направления 1-ю ударную армию в тот момент, когда требовалось наращивать силы для развития успеха[595].
Оценивая итоги этой кампании, маршал Рокоссовский позднее напишет: «С выходом же наших войск на волоколамский рубеж стало совершенно ясно, что противнику удалось оправиться от полученного удара… Продолжать наступление имевшимися к тому времени у нас силами с расчетом на решительный прорыв обороны противника и дальнейшее развитие успеха уже было нельзя… Верховному командованию надлежало подумать об извлечении пользы из полученных результатов и начать серьезную подготовку к летней кампании 1942 г. К великому сожалению, этого не произошло, и войска, выполняя приказ, продолжали наступать». При этом войска находились в таком состоянии (малочисленность состава, слабое вооружение, некомплект артиллерийских орудий и танков, недостаточное обеспечение артиллерийскими и минометными боеприпасами), что добиться решающего успеха было невозможно. По оценке Рокоссовского, продолжение наступательных операций в начале 1942 г. станет «грубейшей ошибкой Ставки ВГК и Генерального штаба». Операции местного значения, проводившиеся на отдельных армейских участках, себя не оправдывали и влекли за собой значительные потери[596].
Несмотря на частичные успехи (временное окружение демянской группировки вермахта под Старой Руссой и др.), неудачей завершится попытка деблокады Ленинграда в ходе наступления войск Северо-Западного, Ленинградского и Волховского фронтов. 15–17 марта войска вермахта развернут свое наступление, в результате которого вскоре будет окружена советская 2-я ударная армия. К. А. Мерецков позднее укажет в качестве причин неудач 2-й ударной армии недостаток снарядов и господство немецкой авиации. 20 апреля командующим этой армией будет назначен А. А. Власов, положительно проявивший себя в начальный период советского наступления под Москвой. Это назначение не сможет ничего изменить. К 28 июня армия перестанет существовать. Командующий Волховской группой войск М. С. Хозин будет снят с должности за невыполнение приказа Ставки о своевременном и быстром отводе войск 2-й ударной армии, «за бумажно-бюрократические методы управления войсками, за отрыв от войск, в результате чего противник перерезал коммуникации». 11–12 июля состоится пленение командующего 2-й ударной армией Власова, который даст согласие сотрудничать с нацистами[597]. 7 декабря 1942 г. будет утверждено обвинительное заключение следственной части Управления особых отделов НКВД по следственному делу в отношении А. А. Власова. Власову будет предъявлено обвинение в том, что он «изменил родине, сдался немцам в плен, где проводит предательскую антисоветскую деятельность». Будет принято постановление «возбудить уголовное преследование» по признакам ст. 58-I п. «б» УК РСФСР [598].
Командир 1-й гвардейской танковой бригады генерал-майор танковых войск М. Н. Катуков докладывает обстановку командующему 16-й армией генерал-лейтенанту К. К. Рокоссовскому (Западный фронт)
Ноябрь 1941
[РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 55. Коллекция фотографий]
18 января в наступление перейдут войска Юго-Западного фронта с целью освобождения Харькова и Донбасса. 26 января Ставка направит командующему Юго-Западным направлением Тимошенко приказ, которым утверждался представленный им в декабре (и цитированный нами выше) план операций Южного, Юго-Западного и Брянского фронтов[599]. Маршалу Тимошенко (не забудем и о Хрущеве, подписавшем тот доклад), на оптимистические проектировки которого в значительной мере, как мы помним, опирался Сталин, планируя зимне-весеннюю кампанию 1942 г., предстояло делом подтвердить обоснованность своего анализа. Однако войска под его командованием в ходе Барвенково-Лозовской операции достигнут лишь частного оперативного успеха.
Вновь образованный Крымский фронт перейдет в наступление 27 февраля. Весьма скромными окажутся итоги Керченско-Феодосийской операции[600]. Все запланированные на зиму 1942 г. военные операции остались незавершенными, а поставленные цели достигнуты частично ценой огромных потерь. Безвозвратные потери с декабря 1941 по апрель 1942 г. составили 1,249 млн чел., а санитарные — 1,603 млн чел.[601] «В ходе общего наступления зимой 1942 г. советские войска истратили все с таким трудом созданные осенью и в начале зимы резервы. Поставленные задачи не удалось решить», — позднее зафиксирует в своих мемуарах маршал Василевский [602].
Причинами неудач, таким образом, стали отказ принять во внимание обескровленность советских войск (к началу 1942 г. более половины дивизий действующей армии имели около 50 % штатного состава), недостаток средств вооруженной борьбы, в том числе артиллерийских снарядов, стрелкового вооружения. О «снарядном голоде» нам уже приходилось говорить выше. Здесь же имеет смысл привести свидетельство Жукова, прямо относящееся к описываемым событиям. «Вероятно, трудно поверить, — резюмирует он свой рассказ об этой проблеме, — что нам приходилось устанавливать норму расхода… боеприпасов — 1–2 выстрела в сутки. И это, заметьте, в период наступления!»[603] Сыграли свою роль завышенные оценки потерь вермахта, сделанные в Генштабе Красной армии, распыление сил одновременным наступлением на разных направлениях. Именно в этом, а не в недостатках самого плана, увидит Жуков главную причину неудач зимне-весенней кампании 1942 г., подчеркнув, что «зимой 1942 года мы не имели реальных сил и средств, чтобы воплотить в жизнь все эти правильные, с общей точки зрения, идеи о широком наступлении»[604].
«Противник стремится прорваться к Баку и выйти на Сталинград…» Сражения за Кавказ и Сталинград
Несмотря на ограниченный характер успехов советских войск, в конце марта на совместном заседании ГКО и Ставки ВГК был обсужден план весенне-летней кампании, по итогам которого Сталин примет решение о продолжении наступательных операций весной — летом 1942 г.
Судя по всему, Сталин был абсолютно уверен в успехе. В приказе наркома обороны от 1 мая 1942 г., характеризуя первые десять месяцев войны, он скажет: «…после временного отхода, вызванного вероломным нападением немецких империалистов, Красная Армия добилась перелома в ходе войны и перешла от активной обороны к успешному наступлению на вражеские войска. Это факт, что благодаря успехам Красной Армии Отечественная война вступила в новый период — период освобождения советских земель от гитлеровской нечисти». Тем же приказом ставилась задача «добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев» [605].
Решение о широком наступлении по всему фронту Сталин примет в противовес предложениям начальника Генштаба Б. М. Шапошникова, который предлагал занять активную стратегическую оборону, измотать и обескровить противника и лишь затем, накопив резервы, перейти летом к широким контрнаступательным действиям. Г. К. Жуков предлагал ограничиться одной наступательной операцией для разгрома ржевско-вяземской группировки вермахта, считая, что множество намечаемых операций «поглотят без особой пользы наши резервы и этим осложнится подготовка к последующему генеральному наступлению».
В основу действий Красной армии будет положен иной стратегический замысел, предложенный командованием Юго-Западного направления во главе с маршалом Тимошенко. Им предлагалось силами трех фронтов провести большую наступательную операцию, в результате которой планировалось выйти на рубеж Гомель — Киев — Черкассы — Николаев. Сталин и в этот раз решит опереться на разработки Тимошенко. Шапошникову, который позволит себе не согласиться с этим планом, Сталин возразит: «Не сидеть же нам в обороне сложа руки и ждать, пока немцы нанесут удар первыми! Надо самим нанести ряд упреждающих ударов на широком фронте и прощупать готовность противника. Жуков предлагает развернуть наступление на Западном направлении, а на остальных фронтах обороняться. Я думаю, что это полумера». Тем не менее, Сталин прислушается к мнению критиков плана Тимошенко — Хрущева. А. М. Василевский будет вспоминать: «Если первый план был представлен нам 23 марта, переработанный план операции такой же крупный. Тремя фронтами, но уже в сокращенном размере, 30 марта. И опять его забраковали… и его Сталин отменил. Тогда Тимошенко поставил вопрос: разрешите уж остановиться на Харьковской операции. И договорились тогда, что будут проводить Харьковскую операцию. 10 апреля они представили план прямо Сталину. Он дал добро, пожалуйста, проводите своими силами и средствами, ничего вам не дадим. И вслед за этим, буквально через несколько дней, Тимошенко издал все директивные указания фронтам»[606].
Так что Сталин в конечном итоге решится на проведение крупной наступательной операции на Юго-Западном (Харьковском) направлении силами Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов под влиянием военно-политического руководства Юго-Западного направления, убежденного в успехе предложенного ими плана. При этом, перейдя к стратегической обороне на других направлениях, было решено провести и там частные наступательные операции с ограниченными целями. Не только Василевский, но и Жуков подчеркнет, что в этом решении Сталина сыграет свою роль высказанная Тимошенко убежденность «в полном успехе операции» по овладению Харьковом. Тимошенко был поддержан Ворошиловым, который, очевидно, улавливал настроение верховного главнокомандующего[607]. Сталин даст разрешение на проведение операции и, более того, прикажет Генштабу, возражавшему против ее проведения, «считать операцию внутренним делом направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться»[608]. Планировались и последующее общее наступление по всему фронту, и выход на государственную границу СССР[609]. Окончательные решения были приняты с учетом нового доклада главного командования Юго-Западного направления о плане действий войск на апрель — май 1942 г., который был направлен в Ставку 30 марта[610].
Ответственность за решение, принятое в конечном итоге персонально Сталиным, разделяют с ним не только известная часть военно-политического руководства, но и руководство разведывательных органов. В основу замысла развертывания общего наступления в летней кампании 1942 г. была положена оценка Генштабом потерь противника за период с 22 июня 1941 г. по 20 апреля 1942 г., вновь завышенная Главным разведывательным управлением, на этот раз впятеро[611].
Планы советского командования были нарушены уже в начальной фазе их реализации. Начатое в конце апреля наступление в Крыму, захлебнется, 8 мая противником будет прорвана оборона Крымского фронта, и начнется его разгром, завершившийся уже к 20 мая потерей Керчи и Керченского полуострова, что и приведет к сдаче Севастополя 4 июля. Директивные указания Сталина от 15 мая не смогут переломить ситуацию[612]. 3 мая начнет наступление Северо-Западный фронт, который в течение месяца боев не сможет добиться успеха.
12 мая 1942 г. советские войска перейдут в наступление на харьковском направлении и смогут продвинуться на глубину 20–60 км[613]. Однако уже очень скоро ситуация здесь кардинально поменяется. Вечером 17 мая Василевский, исполнявший обязанности начальника Генштаба, доложит Сталину о создавшемся критическом положении и предложит прекратить наступление Юго-Западного фронта. Сталин, переговорив с Тимошенко и положившись на его заверения, ответит Василевскому, что «мер, принимаемых командованием направления, вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, а поэтому Юго-Западный фронт будет продолжать наступление». На следующий день Генштаб вновь повторит свое предложение. Сталин, переговорив с Тимошенко и Хрущевым, отклонит предложение Генштаба и даст «добро» на продолжение Харьковской операции. В своих мемуарах Жуков, присутствовавший при переговорах Сталина с командованием Юго-Западного направления, сочтет необходимым развенчать существующую версию о тревожных сигналах, «якобы поступавших от Военных советов Южного и Юго-Западного фронтов в Ставку»[614]. Уже на следующий день 19 мая ситуация на Юго-Западном направлении станет катастрофической.
Директивное письмо Ставки ВГК членам Военного совета Юго-Западного фронта С. К. Тимошенко, Н. С. Хрущеву, И. Х. Баграмяну с критикой их руководства фронтом
27 мая 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 441. Л. 33–35. Автограф И. В. Сталина]
27 мая Ставка направит членам Военного совета Юго-Западного фронта С. К. Тимошенко, Н. С. Хрущеву, И. Х. Баграмяну директивное письмо за подписью Сталина с критикой их руководства фронтом. Письмо Сталина появится в ответ на запросы новых дивизий и танковых соединений, поступившие с этого фронта. «Не пора ли вам, — задаст вопрос Сталин, — научиться воевать малой кровью, как то делают немцы?…Если вы не научитесь получше управлять войсками, вам не хватит всего вооружения, производимого во всей стране»[615].
Эта директива отразит не только раздражение Сталина действиями военных руководителей. Очевидно, Ставка не располагала необходимыми резервами для того, чтобы развить первоначальный частный успех войск Юго-Западного фронта. Советская операция под Харьковом провалится. В начале июня 1942 г. Сталин получит докладную от Тимошенко, в которой тот постарается оправдаться за разгром. «Опыт этой операции, — укажет Тимошенко, — показывает наличие в войсках низкой дисциплины и низкого авторитета командиров всех степеней, особенно средней». В результате «хорошо организованные армии в один миг вышли из подчинения своих командиров и превратились в неуправляемую толпу». 26 июня 1942 г. Ставка квалифицирует разгром Юго-Западного фронта как катастрофу. Фронт «проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, отдал противнику 18–20 дивизий». Сталин укажет на неудовлетворительное состояние связи штаба фронта с армиями, недоброкачественную информацию. Будет принято решение снять с поста начальника штаба фронта Баграмяна. Командующий фронтом Тимошенко и член Военного совета Хрущев также будут признаны ответственными за допущенные ошибки, но серьезных взысканий не получат[616]. «Верховный понял, — запишет Жуков, — что неблагоприятная обстановка, сложившаяся летом 1942 года, является следствием и его личной ошибки, допущенной при утверждении плана действий наших войск в летней кампании 1942 года. И он не искал других виновников среди руководящих лиц Ставки и Генерального штаба»[617].
В конце июня 1942 г. вермахт, подтянув свежие соединения с запада, пополнив части людьми, вооружением и техникой, ударит в стык Юго-Западного и Брянского фронтов. 29 июня Сталин получит боевое донесение штаба Брянского фронта о переходе противника в наступление[618]. «Красная армия, истощенная непрерывными наступательными действиями зимой и весной 1942 г., не в состоянии была помешать им», — так маршал Рокоссовский опишет драматическое изменение ситуации на фронтах в начале лета 1942-го[619]. Но дело совсем не только в истощении, в котором, безусловно, была «виновата» Ставка. Более того, в определенный момент времени у командования Брянского фронта были силы для нанесения эффективных контрударов. 30 июня в разговоре по прямому проводу Сталин скажет командующему фронтом генералу Голикову: «Запомните хорошенько. У Вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500… Через два дня в Воронеже будет у Вас еще один танковый корпус… Все зависит от вашего умения использовать эти силы…»[620] Однако умения, судя по всему, советским генералам недостает. «Повторилась ошибка начального периода войны, — резюмирует Рокоссовский. — …Поспешно выдвигаемые ему [врагу] навстречу войска, не успев сосредоточиться, с ходу неорганизованно вступали в бой…» [621]
16 июля Ставка отдаст приказ войскам Калининского (командующий И. С. Конев) и Западного (командующий Г. К. Жуков) фронтов провести войсковую операцию с задачей очистить от противника территорию к северу от Волги в районе Ржева, овладеть городами Ржев и Зубцов, выйти и прочно закрепиться на реках Волге и Вазузе[622]. Главной целью этой операции станет — улучшить стратегическое положение Москвы, сковать основные силы группы армий «Центр». В соответствии с этим приказом 30 июля и 4 августа ударами войск двух фронтов начнется первая Ржевско-Сычевская (Гжатская) наступательная операция. 5 августа директивой Ставки руководство всеми операциями в районе Ржева будет возложено на Г. К. Жукова[623]. В ходе боев советские войска продвинутся на запад на 40–45 км, не добившись осуществления в полном объеме поставленных задач, однако в результате удастся не допустить переброски войск на сталинградское направление. Ожесточенное сражение, развернувшееся в этом районе, не принеся ожидаемых результатов, позволит, тем не менее, сковать соединения вермахта, не дав перебросить их на сталинградское направление. В итоге стратегическая инициатива перешла к противнику.
В июле начнутся сражения за Сталинград и Кавказ, которые станут логическим результатом харьковского разгрома. 12 июля создается Сталинградский фронт. Неблагоприятное развитие событий принудит советское руководство указом Президиума ВС СССР, предварительно рассмотренным на Политбюро, объявить 14 июля 1942 г. военное положение в Сталинградской области[624]. 23–24 июля соединения вермахта прорвут линию обороны Сталинградского фронта и 25-го разовьют свой успех. Не только просчеты Ставки приведут к обострению положения дел на Юго-Западном направлении. Руководство фронта не сможет своевременно оценить изменение обстановки, долгое время принимая прорыв за просачивание мелких групп противника. О случившемся Ставка узнает только в середине дня 25-го из переговоров по прямому проводу. Василевский, доложив Сталину со слов начальника штаба фронта обстановку и предполагаемый план действий по ликвидации прорыва, в ночь на 26-е доведет до Военного совета фронта директиву Ставки, содержание которой говорит само за себя: «Действия командования Сталинградского фронта вызывают у Ставки Верховного главнокомандования возмущение. У фронта перевес в танках втрое и абсолютное преобладание в авиации. При желании и умении противника можно было разгромить вдребезги». Ставка потребует восстановить «сталинградский рубеж», отогнать противника за линию реки Чир[625]. Прорыв устранить не удастся, и тактический успех начнет приобретать черты грозящей стратегической катастрофы.
28 июля Сталин выпустит приказ наркома обороны № 227, вошедший в народное сознание под названием: «Ни шагу назад!» Помимо дисциплинарных мер, которые традиционно привлекают всеобщее внимание, этот приказ содержит куда более важные политические оценки. «После потери Украины, Прибалтики, Донбасса и других областей, — гласит он, — у нас стало намного меньше территории, стало быть, намного меньше людей, хлеба, металла заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских ресурсах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину».
Сталинград после налета немецкой авиации 23 августа 1942 г.
3 сентября 1942
[РГАСПИ. Ф. 397. Оп. 3. Д. 38. Л. 1]
Во время встречи с Черчиллем 12 августа 1942 г. Сталин, анализируя положение дел на фронтах, признает: «Противник стремится прорваться к Баку и выйти на Сталинград… Нам не удалось остановить наступления. В виде контрмеры мы предприняли диверсию в сторону Ржева и Вязьмы. Здесь продвижение идет у нас неплохо. Цель этой операции состоит в том, чтобы заставить противника перегруппировать свои силы»[626]. В тот же день Сталин направит под Сталинград для координации действий начальника Генштаба Василевского.
24 августа дезориентированный Сталин поставит начальнику Генштаба А. М. Василевскому, командующему Юго-Восточным фронтом А. И. Еременко и представителю Ставки ВГК Г. М. Маленкову задачу «окружить прорвавшегося противника и истребить его»[627].
Георгий Константинович Жуков
1941–1942
[ГЦМСИР. № 37553/1511]
Складывавшаяся под Сталинградом ситуация, близкая к критической, сподвигнет Сталина к изменению конфигурации высшего военного руководства и персональным изменениям. 26 августа Сталин решением ГКО проведет назначение Жукова заместителем верховного главнокомандующего. Вызвав его в Москву, Сталин вечером следующего дня в присутствии членов Ставки и ГКО сообщит об этом назначении и командировании в район Сталинграда, демонстрируя готовность делегировать Жукову значительную часть собственных полномочий[628].
3 сентября Сталин направит Жукову директиву, в которой сообщит: «Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра…» Сталин потребует «немедленно ударить по противнику» с севера и северо-запада и прийти на помощь Сталинграду[629].
Новый высокий статус не избавит Жукова от рекомендаций со стороны Верховного, и в переговорах по прямому проводу ему не раз придется доказывать Сталину правомерность принимаемых решений. Не побрезгует Сталин и проверкой исполнения Жуковым согласованного решения о нанесении 5 сентября контрудара, позвонив накануне вечером оставленному в войсках Маленкову[630]. Сил для достижения поставленных целей окажется недостаточно, и 10-го Жуков доложит Сталину о невозможности прорвать оборону противника. 12 и 13 сентября Сталин проведет два совещания с участием Жукова и Василевского, которые предложат Верховному активной обороной продолжать изматывать противника и при этом приступить к подготовке контрнаступления с использованием стратегических резервов, чтобы нанести противнику удар, который резко изменил бы стратегическую обстановку на юге. Предложат они на карте и предварительные наметки плана контрнаступления под Сталинградом. Сталин согласует полученные предложения, после чего Жукова отправит на Сталинградский фронт, а Василевского — на Юго-Восточный[631].
Директива Ставки ВГК заместителю Верховного главнокомандующего Г. К. Жукову об угрозе захвата Сталинграда противником и требование немедленно принять меры и остановить врага
3 сентября 1942
[ЦА МО РФ. Ф. 148. Оп. 3763сс. Д. 106. Л. 21]
16 сентября в специальной докладной записке на имя Сталина и Молотова Л. П. Берия изложит содержание полученного им донесения начальника особого отдела Сталинградского фронта. Противник к этому времени занял Мамаев курган, «чем он обеспечил контроль над всеми переправами и дорогами». 15 сентября в бой в городе вступила 13-я гвардейская стрелковая дивизия, «в течение последних двух недель беспрерывно находившаяся на марше». При этом «в дивизии отсутствовали боеприпасы». «Боеприпасов, — констатирует докладная, — уже ни у кого нет». Транспортировка раненых на левый берег не организована, легкораненые бойцы «сами делают себе плоты, грузят на них тяжелораненых, переправляются на левый берег, где расходятся по селам в поисках оказания помощи». «Сталинград, — сообщит Берия, — к обороне не был подготовлен»[632]. Особый отдел фронта примет и чрезвычайные меры, используя заградительный отряд и расстрелы перед строем. За относительной стабилизацией положения последует разбирательство причин негативного развития событий на Сталинградском фронте, которое было поручено комиссии в составе Жукова, Маленкова и Василевского. От руководства фронтом последовательно будут отстранены не только маршал Тимошенко, но и сменивший его генерал В. Н. Гордов. «Командование и штаб Сталинградского фронта, — напишет 24 сентября Г. М. Маленков Сталину, — оказались неспособными сколотить фронт, сделать хорошо управляемыми армии, корпуса и дивизии…» Инспекторской группе «пришлось очень много поработать… не ограничиваясь крутыми мерами»[633].
В штабе 62-й армии. Слева направо: начальник штаба генерал-майор Н. И. Крылов, командующий армией генерал-лейтенант В. И. Чуйков, член Военного совета генерал-лейтенант К. А. Гуров, командир 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор А. И. Родимцев
1942
[РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 7. Л. 8]
1 октября Жуков и Маленков доложат Сталину о реализации принятого решения о создании Донского фронта под командованием К. К. Рокоссовского, войска которого с 30 сентября предприняли наступление с целью прорвать оборону противника «в направлении Орловки»[634]. Вплоть до середины ноября будут продолжаться упорная оборона города, накапливаться резервы. Одновременно советское командование приступило к планированию стратегической наступательной операции.
Ожесточенное сопротивление советских войск, наносимые ими контрудары принудят Гитлера 14 октября отдать приказ о переходе к стратегической обороне на всем фронте[635].
Л. А. Говоров и А. А Жданов изучают карту Ленинградского фронта
1942
[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 1008. Л. 149]
Одновременно с боями под Сталинградом в августе — октябре 1942 г. в ходе Синявинской наступательной операции советские войска предпримут попытку прорвать блокаду Ленинграда[636].
Своей цели эта операция не достигнет. Решить задачу деблокады Ленинграда удастся лишь в январе 1943 г. в ходе наступательной операции «Искра», проведенной войсками Ленинградского и Волховского фронтов[637].
В начале сентября «с каждым часом становятся напряженней» бои, развернувшиеся на новороссийском направлении, обороняемом Черноморской группой войск[638]. 12 октября представитель Ставки член Политбюро ЦК Л. М. Каганович направит Сталину письмо с сообщением об осложнении ситуации на фронте Черноморской группы войск под Туапсе. Причинами неудач Каганович назовет господство противника в воздухе, но главное, на что будет обращено внимание, это «медлительность, потери времени, неповоротливость соединений, вялость наших действий, неумение наладить связь между действующими частями»[639].
В результате ошибок стратегического руководства и военного командования в ходе летне-осенней кампании 1942 г. Красная армия потеряет 4,3 млн чел. (в том числе 2,064 млн чел. безвозвратных потерь), оставит обширную территорию. Эти жертвы не окажутся напрасными. Опыт, приобретенный столь дорогой ценой, будет учтен в последующем при планировании и подготовке наступательных операций.
13 ноября на совещании у Сталина Жуков и Василевский представят доклад о проведении контрнаступления под Сталинградом. 14 ноября Жуков направит Сталину исправленный по итогам обсуждения вариант доклада, в котором будут изложены соображения о сроках перехода фронтов в контрнаступление. На следующий день Сталин направит Жукову соответствующее распоряжение[640]. В соответствии с директивами Ставки ВГК 19 ноября в наступление под Сталинградом перейдут войска Юго-Западного (командующий Н. Ф. Ватутин) и Донского (командующий К. К. Рокоссовский) фронтов. 20 ноября приказ войскам о переходе в наступление отдаст руководство Сталинградского фронта (командующий А. И. Еременко)[641]. Так начнется Сталинградская стратегическая наступательная операция (кодовое название «Уран»). Координацию действий трех фронтов будет осуществлять начальник Генерального штаба А. М. Василевский. 2 февраля 1943 г. операция завершится капитуляцией окруженной группировки вермахта. Все этапы операции будут контролироваться Ставкой с непосредственным участием Сталина.
Историческая победа под Сталинградом подведет определенную черту под трагическим первым периодом войны с его военными поражениями и дезорганизацией управления.
Глава 4«Ввиду создавшегося чрезвычайного положения…» Перестройка военного и государственного управления в годы войны
В годы войны система управления Советским Союзом претерпит определенную трансформацию, в ходе которой будет сформирован ряд чрезвычайных органов управления, налажено их взаимодействие. В условиях отсутствия институцио- нально закрепленных процедур и соответствующих нормативных документов функционирование системы станет обеспечиваться прямым или опосредованным (включая репрессии) внеэкономическим и экономическим принуждением, но также и готовностью управляемых (включая высших управляющих) подчиняться установленному порядку и при этом добиваться поставленных целей инициативно, не будучи скованными правилами. Сопряжение стимулирующих мер (позитивного и негативного характера) и патриотических побуждений управляющих и управляемых даст кумулятивный эффект и приведет в конечном итоге к великой Победе 1945 г.
«Полностью подчинить командующему». Реорганизации органов стратегического руководства вооруженными силами
В первые часы и дни после начала вторжения будут приняты необходимые, по мнению советского руководства, первоочередные военные меры. В ответ на сообщение о вторжении вермахта 22 июня на уже описанном выше совещании в Кремле у Сталина был принят ряд решений. На базе управлений и войск Прибалтийского, Западного и Киевского особых военных округов были образованы соответственно Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, на базе Одесского военного округа — 9-я отдельная армия. 24 июня Ленинградский военный округ был преобразован в Северный фронт; 25 июня создан Южный фронт.
Высшим военным ведомством в первые сутки войны оставался Наркомат обороны (НКО), на который были возложены задачи, связанные с обороной страны: разработка планов развития, строительства, вооружений Красной армии, руководство боевой и политической подготовкой, оперативное использование войск, развитие и совершенствование средств вооружения и боевой техники, организация противовоздушной обороны, оборонного строительства, проведение призыва, обучение личного состава и допризывников. В момент вторжения вермахта НКО включал Генеральный штаб РККА, двадцать управлений, семь инспекций и отдел материальных фондов. По постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 8 марта 1941 г. главные и центральные управления наркомата замыкались на одного из семи заместителей наркома обороны.
С марта 1938 г. при НКО функционировал Главный военный совет РККА (ГВС), образованный постановлением ЦК и СНК с целью коллегиального решения принципиальных вопросов развития вооруженных сил и руководства военными действиями[642]. Именно ГВС под председательством наркома обороны маршала С. К. Тимошенко в первые сутки войны осуществлял руководство боевыми действиями Красной армии.
В течение всего первого периода войны 1941–1942 гг. советское руководство многократно перестраивает органы стратегического руководства вооруженными силами. Чрезвычайные органы военного (и, добавим, гражданского) управления будут создаваться чередой спонтанных решений.
Такова, например, история создания Ставки Верховного главнокомандования. Ставка Главного командования (так первоначально назывался этот орган) была создана 23 июня 1941 г. совместным постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б).
В связи с созданием Ставки Главного командования был упразднен Главный военный совет. Руководством Наркомата обороны и Генштаба был представлен проект, в соответствии с которым возглавить Ставку в качестве главнокомандующего поручалось Сталину, однако тот, по воспоминаниям Г. К. Жукова, уклонился от руководства Ставкой. В результате главнокомандующим был назначен нарком обороны Тимошенко, не принимавший в сложившейся властной системе окончательных решений, что прямо вело к дезорганизации военного управления[643]. Развитие событий настоятельно требовало формализовать фактическое положение дел, облечь формальными полномочиями то лицо, которое принимало окончательные решения в сфере военного управления. Сложившуюся ситуацию подправило решение от 10 июля, когда председательство в Ставке Главного командования было возложено на Сталина. 19 июля 1941 г. Сталин решением Политбюро будет назначен наркомом обороны СССР, сменив на этом посту Тимошенко[644].
Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о создании Ставки Главного командования Вооруженных сил Союза ССР
23 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 659. Л. 22. Правка — автограф И. В. Сталина]
Несообразность сложившегося положения вещей всем, включая Сталина, стала очевидной едва ли не с самого начала боевых действий. Еще до принятия соответствующих решений, оставаясь вне формальной военной иерархии, уже в первых числах июля в переговорах по прямому проводу с представителями командования фронтов Сталин, открывая разговор, будет представляться вполне определенно: «У аппарата нарком обороны»[645].
В продолжение линии на сосредоточение в одних руках нитей военного управления указом Президиума Верховного Совета СССР с 8 августа Сталин назначается верховным главнокомандующим всеми войсками Рабоче-крестьянской Красной армии и Военно-морского флота, а сама Ставка получает свое название (Ставка Верховного главнокомандования), с которым она пройдет через всю войну[646]. При Ставке была образована группа советников по различным вопросам, которая очень скоро утратит всякий смысл, поскольку все они получат другие назначения, а их замена так и не состоится[647]. Отсутствие на первых порах высшего органа военного руководства, каким должна была быть Ставка в момент вторжения, «естественно, не могло вначале, — скажет Жуков, — не отразиться на управлении войсками, результатах первых операций и общей оперативно-стратегической обстановке»[648]. Нарком обороны Тимошенко, запишет в своих мемуарах Жуков, не решался до вторжения вермахта входить к Сталину с проектом создания Ставки, поскольку ему была известна позиция Сталина, надеявшегося, что «войну удастся оттянуть»[649]. Создание Ставки под председательством Сталина, пусть и с очевидным запозданием, обеспечило необходимое единство политического и военного руководства в составе коллегиального органа управления, что признается необходимым условием ведения современной войны[650].
В историографии высказано предположение, что решение назначить Тимошенко председателем Ставки объяснялось неверной оценкой Сталиным масштабов начавшегося вторжения, которое представлялось ему поначалу войной с ограниченными целями, тогда как Гитлер развязал тотальную войну на уничтожение[651]. Мы видели, однако, что с начала 1920-х Сталин вообще избегал принимать на себя формальные обязанности, а значит, и ответственность за принимаемые решения, предпочитая оставаться в роли неформального лидера.
Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) с решением о назначении И. В. Сталина наркомом обороны СССР, С. К. Тимошенко — Главнокомандующим войсками Западного направления и заместителем наркома обороны СССР, Б. М. Шапошникова — начальником штаба Главнокомандующего войсками Западного направления
19 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1317. Л. 184]
Изменение обстановки принудит Сталина внести коррективы в структуру управления военными действиями и войной, в целом. Впрочем, закрепления происшедших изменений на институциональном уровне, судя по всему, так и не произойдет. А. М. Василевский скажет позднее об этом так: «Ставка. Что Ставка? Никакой Ставки, по существу не было, а это был Сталин»[652].
Свойственная советской системе централизация управления в военной сфере будет проходить непоследовательно, что вынуждалось складывающимися обстоятельствами. 10 июля 1941 г. решением Государственного комитета обороны (ГКО) создаются три главных командования по направлениям: Северо-Западное во главе с главнокомандующим К. Е. Ворошиловым, Западное во главе с С. К. Тимошенко, Юго-Западное во главе с С. М. Буденным. При каждом из них создавались военные советы[653].
Советское руководство рассчитывало таким образом обеспечить наилучшее управление войсками, организовать взаимодействие фронтов, сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил. Предполагалось также, что военные советы смогут использовать местные силы и средства в интересах вооруженной борьбы. Не следует при этом забывать, что мобилизационные планы (например, в части обеспечения Красной армии транспортом, тягловой силой и пр.) в значительной мере предполагали обеспечение со стороны именно гражданского сектора.
Однако создание главных командований направлений себя не оправдало. Их функционирование часто приводило не к повышению, а к снижению оперативности управления, вносило элементы дублирования. Маршал Жуков запишет: «…Уже первые месяцы существования Главных направлений показали, что они не оправдывают надежд», превращаясь «в простые передаточные инстанции»[654]. Маршал Рокоссовский также укажет, что первые же месяцы войны показали нежизненность созданных импровизированных оперативных командных органов «направлений», объединявших управление несколькими фронтами: «Эти направления были вполне справедливо ликвидированы»[655]. К такому же мнению придут высокопоставленные штабные работники. С. М. Штеменко, проработавший в годы войны в должности заместителя начальника и начальника Оперативного управления Генштаба, скажет: «Опыт создания главных командований по направлениям себя не оправдал. Они оказались лишним промежуточным звеном между Ставкой и фронтом. Не имея помощи штабов, не обладая средствами связи, не располагая резервами, главкомы не могли реально влиять на ход и исход операций… боевая практика совершенно отвергла их»[656]. О том, что главные командования направлений «не принесли желаемых результатов», писал и маршал Василевский[657].
Постановление ГКО СССР № 83 о назначении К. Е. Ворошилова главнокомандующим войсками Северо-Западного направления, С. К. Тимошенко — главнокомандующим войсками Западного направления, С. М. Буденного — главнокомандующим войсками Юго-Западного направления; о преобразовании Ставки Главного командования в Ставку Верховного главнокомандования и ее составе
10 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 2. Л. 1]
Первым 27 августа 1941 г. будет упразднено Главное командование Северо-Западного направления. Отсутствие ясности представлений о целесообразной организации управления войсками отчетливо прослеживается в решениях относительно Западного направления, которое упраздняется 10 сентября 1941 г., воссоздается в феврале 1942 г. и окончательно ликвидируется 5 мая 1942 г. В мае 1942 г. Главное командование Северо-Кавказского направления, просуществовавшее с 21 апреля по 19 мая, будет преобразовано в Северо-Кавказский фронт[658]. 21 июня 1942 г. прекратит действия Главное командование войск Юго-Западного направления. Таким образом, лишь через год после начала военных действий завершится формирование системы управления войсками: Ставка ВГК — фронт — армия, из которой будут исключены главные командования направлений.
Поиск целесообразной структуры управления действующей армией продолжится осенью 1941-го, когда Сталин решит расширить права и обязанности главнокомандующих и командующих родами войск и некоторых начальников управлений Наркомата обороны, возведенных при этом в ранг заместителей наркома обороны. Очень скоро это приведет к тому, что новые заместители Сталина станут, как осторожно выразится в своих мемуарах А. М. Василевский, «не всегда» считаться с указаниями начальника Генштаба. По инициативе Генштаба Сталин сократил количество своих заместителей в наркомате до двух, и тогда «все стало на свое место»[659].
Многократные переформирования фронтов в значительной мере объяснялись стремительно менявшимся положением на фронтах. Однако далеко не всегда упразднение одних и создание других фронтов объективно диктовалось меняющейся обстановкой. Показательной представляется история слияния и разукрупнения Ленинградского и Волховского фронтов. 21 апреля 1942 г. Сталин прикажет провести объединение Ленинградского и Волховского фронтов в единый Ленинградский фронт[660]. И это при том, что Волховский фронт был создан директивой Ставки ВГК всего за несколько месяцев до этого — 17 декабря 1941 г., за счет сил левого крыла Ленинградского фронта и резервов Ставки. С 23 апреля сформированная на базе его частей группа войск Волховского направления будет действовать в составе Ленинградского фронта под общим командованием генерал-лейтенанта М. С. Хозина. Это решение было спонтанно принято Сталиным по докладу Хозина на заседании Ставки ВГК 21 апреля 1942 г. В целях лучшего взаимодействия войск Ленинградского и Волховского фронтов Сталин предложил их объединить. Никто из присутствовавших возражать не стал[661]. Очень скоро, однако, выяснится, что это решение было принято поспешно, и оно будет пересмотрено. 8 июня Волховский фронт будет образован вновь под командованием К. А. Мерецкова и просуществует вплоть до своего упразднения 15 февраля 1944 г. ввиду выполнения стоявших перед ним задач.
Тяжелые оборонительные сражения 1941 г., в ходе которых были разгромлены механизированные корпуса РККА, приведут Сталина к решению ликвидировать корпусную систему организации Красной армии. Сначала было решено, отказавшись от мехкорпуса как оргструктуры, перейти к отдельным танковым дивизиям, а уже совсем скоро — осенью 1941 г. — основной единицей танковых войск будет предписано считать танковую бригаду. Формирование такого рода боевых единиц требовало меньше времени, техники, людского состава, что в условиях 1941 г. приобретало критическую значимость.
К восстановлению мехкорпусов Сталин вернется уже в начале 1942 г. При малейшей возможности, отметит маршал Рокоссовский, корпуса опять восстанавливались[662]. Рокоссовский, описавший этот процесс как в значительной мере стихийный, был не совсем прав. Сталин вернется к вопросу о корпусной структуре РККА в прямой связи с принятым им решением о генеральном наступлении и разгроме вермахта в 1942 г., о котором мы уже сообщали читателю ранее. В марте 1942-го начнут создаваться танковые корпуса, в мае — танковые армии.
Некоторые алгоритмы и реализующие их механизмы взаимодействия высшего военного командования со звеньями управления — фронт и армия — у участников событий будут вызывать недоумение. Маршал Рокоссовский не раз будет указывать, что на посту командующего армией ему часто оставалась непонятна основная цель действий фронта, которая не доводилась до уровня командующих армиями. Понимание общей задачи фронта и места армии в такой операции — аксиома в военном деле, запишет Рокоссовский. Это обстоятельство тревожило не его одного[663]. Вероятно, в этом подходе проявлялось представление Сталина о целесообразном типе управления, в рамках которого исполнители, пусть и высокого уровня, оставались исполнителями конкретных решений. Каждый солдат, перефразируя высказывание генералиссимуса А. В. Суворова, должен был знать исключительно свой маневр. Проявлялись в этом подходе, судя по всему, и долго сохранявшееся недоверие к военным, и стремление обеспечить максимальную секретность принимавшихся решений.
В современной литературе подчеркивается, что Ставка ВГК в лице верховного главнокомандующего сосредоточила в своих руках функции не только стратегического, но и оперативного руководства. Роль фронтового командования, за некоторыми исключениями, была ограничена областью оперативной, которая в предвоенный период считалась функцией армейского командования. Фактически именно верховный главнокомандующий и командовал рядом стратегических объединений — групп фронтов[664]. Этот вывод важно подчеркнуть, поскольку со времен хрущевской десталинизации в военно-исторической литературе и еще больше в общественном сознании закрепилось искаженное представление о роли Сталина и тех или иных органов военного управления в процессе выработки и принятия оперативно-стратегических решений. Роль Ставки Верховного главнокомандования и Генерального штаба как рабочего органа Ставки долгое время сводилась по преимуществу к утверждению планов операций, разработанных командованием фронтов, а также к подготовке соответствующих приказов, директив, координации действий фронтов, подготовке резервов и т. д. Что касается оценки места и роли главнокомандующего в системе принятия решений, то современное общественное сознание, кажется, все еще не рассталось с хрущевской оценкой, заключающейся в том, что Сталин руководил военными действиями по глобусу. Массивы обнародованной документарной информации убедительно опровергают подобную интерпретацию.
При фронтах, армиях и главных направлениях создавались военные советы. Военные советы были призваны вырабатывать решения принципиальных вопросов военного строительства, организации боевых действий, управления войсками, подготовки и обеспечения войск. Им также были переданы функции органов государственного управления в сфере обороны, обеспечения порядка и безопасности. Военные советы получили право привлекать граждан к выполнению трудовой повинности для оборонных работ, охраны зданий и сооружений, путей сообщения и средств связи, электростанций и других объектов. Помимо трудовой повинности ими устанавливались военно-квартирная обязанность для расквартирования воинских частей, автогужевая повинность. Военные советы получили право изымать для нужд обороны имущество и транспортные средства у государственных, общественных организаций, у кооперативных предприятий и частных лиц, регулировать время работы учреждений и предприятий, ограничивать уличное движение, регулировать торговлю и работу коммунальных предприятий, проводить обыски и задержание подозрительных лиц, а также выселение лиц, признанных социально опасными. За неисполнение своих постановлений военные власти могли налагать штрафы или устанавливать наказание в виде лишения свободы на срок до шести месяцев[665]. По всем этим и другим вопросам военные советы издавали постановления, обязательные для исполнения местными органами власти. Военные советы действовали на коллегиальных началах, что противоречило принципам военного управления, которое требовало единоначалия. Военные советы создавались под председательством командующего, первым заместителем которого назначался решениями Политбюро высокопоставленный партийный работник. По указу Президиума Верховного Совета от 22 июня «в местностях, объявленных на военном положении, все функции органов государственной власти в области обороны, обеспечения общественного порядка и государственной безопасности принадлежат военным советам фронтов, армий, военных округов, а там, где нет военных советов, — высшему командованию войсковых соединений»[666]. Права и обязанности членов военных советов были уточнены постановлением ГКО от 9 июля 1941 г. «О членах Военных Советов армий», указом Президиума Верховного Совета от 18 августа 1941 г. В ноябре того же года в состав военных советов были введены вторые члены, на которых были возложены материально-техническое обеспечение войск, контроль деятельности тыловых служб. Действие распоряжений военных советов распространялось на полосу до 50 км вглубь от прифронтовой полосы.
Постановление ГКО СССР № 71 о назначении членами военных советов 5-й армии — З. Т. Сердюка, 6-й армии — Л. С. Грищука, 12-й армии — П. М. Любавина и М. В. Груленко, 26-й армии — С. И. Бутырина и Я. Н. Ткача, 9-й армии — А. Г. Колыбанова, 18-й армии — Т. К. Черепина
9 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 2. Л. 195. Подпись — автограф Г. М. Маленкова]
Кроме того, совместным постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 27 июня 1941 г. «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества» на военные советы фронтов возлагалась обязанность уничтожения имущества, оставленного после эвакуации, которое могло быть использовано противником в военных целях[667]. Эта задача будет расширена приказом Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября 1941 г. Военным советам фронтов и армий вменялось в обязанность: «1. Разрушать и сжигать дотла населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог. Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе немедленно бросить авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и подготовленные диверсионные группы… 3. При вынужденном отходе наших войск на том или ином участке уводить с собой советское население и обязательно уничтожать все без исключения населенные пункты, чтобы противник не мог их использовать»[668].
После коренного перелома в войне на военные советы фронтов первоначально ляжет и задача восстановления народного хозяйства в освобождаемых от оккупации районах страны.
Высшее советское руководство будет не вполне удовлетворено деятельностью военных советов. В мае 1944 г. был даже подготовлен проект постановления ЦК «О недочетах в работе первых членов военных советов фронтов и мерах к их устранению». Проект устанавливал, «что основные обязанности, возложенные на первых членов военных советов фронтов: забота о быте армии, ответственность за питание бойцов и офицеров и материально-техническое снабжение войск, руководство политической работой в частях фронта, информация Центрального комитета ВКП(б) о всех важнейших фактах и явлениях в жизни и боевой деятельности войск, выполняются ими неудовлетворительно»[669].
Проект постановления ЦК ВКП(б) «О недочетах в работе первых членов Военных Советов фронтов и мерах к их устранению»
1944
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 296. Л. 7–9]
Принят этот проект в официальном порядке, однако, по тем или иным причинам не был.
Важнейшей, не слишком афишируемой, функцией членов военных советов был контроль за деятельностью военного командования. Очень ярко это обстоятельство проступает в поручении, которое в начале января 1943 г. Сталин даст Хрущеву, в то время — члену военного совета Южного фронта, в отношении командующего 2-й гвардейской армией Р. Я. Малиновского, будущего маршала. «Заберите к себе несколько человек опытных особистов, — предпишет Хрущеву Сталин, — и с их помощью организуйте строжайшее наблюдение за Малиновским. Если вскроется какая-либо фальшь в поведении Малиновского, немедленно сигнализируйте мне, чтобы сразу освободить его под тем или иным благовидным предлогом и заменить другим»[670].
Вероятно, испытывая недоверие к политической лояльности и профессиональным компетенциям военных командиров, Сталин стремился направлять их действия, контролировать их решения, исполнение ими приказов вышестоящих инстанций. Эти задачи решались командированием на фронты представителей Ставки ВГК, а в ряде случаев и различных по своему составу комиссий. Первые решения такого рода были приняты уже 22 июня. В своих воспоминаниях Г. К. Жуков, описывая разговор со Сталиным, в котором он получит соответствующее распоряжение, вполне ясно представит мотивацию вождя. Тот скажет: «Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем маршала Шапошникова и маршала Кулика»[671]. Именно как проявление недоверия к командованию фронтов интерпретирует такие поездки на фронты представителей Ставки маршал Рокоссовский[672]. Рокоссовский придет к выводу о ненужности этой инстанции представителей Ставки в том виде, в каком они использовались[673]. Маршал Жуков будет более позитивно оценивать роль и значение представителей Ставки[674], возможно, потому что ему самому не раз пришлось выступать в этой роли. По мнению С. М. Штеменко, «в целом… деятельность представителей Ставки себя оправдала. Обстановка требовала присутствия на фронтах лиц, которые обладали бы опытом и властью, позволяющими быстро решать важнейшие вопросы, нередко выходившие за рамки компетенции командующего фронтом»[675]. Ответственный представитель Ставки, подчеркнет Василевский, «всегда назначался Верховным Главнокомандующим и подчинялся лично ему»[676].
Шифротелеграмма И. В. Сталина Н. С. Хрущеву о необходимости наблюдения за работой командующего 2-й гвардейской армией Р. Я. Малиновского
3 января 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 65. Л. 3]
Выезжать на фронты представители Ставки будут с разными функциями — вплоть до прямого руководства военными операциями группы фронтов, как это произойдет в конце июля 1944 г., когда А. М. Василевскому будет поручено руководство операциями 2-го и 1-го Прибалтийских и 3-го Белорусского фронтов[677].
В первый период войны задачами представителей (уполномоченных) Ставки являлись главным образом информирование верховного главнокомандующего о положении на фронтах, контроль за действиями фронтового командования, оказание помощи в специальных вопросах. С сентября 1942 г. Ставка ВГК полностью перешла на управление боевыми действиями фронтов, используя институт своих представителей. Во второй и третий периоды войны представители Ставки, в качестве которых все чаще выступали Г. К. Жуков и А. М. Василевский, становятся основными организаторами операций групп фронтов[678]. После разгрома вермахта на Курской дуге станет широко практиковаться рекомендованный Рокоссовским вызов командующих фронтами в Ставку для обсуждения планов военных операций. В период проведения Белорусской операции летом 1944 г. произойдет изменение в функциях представителей Ставки, когда Жукову и Василевскому было поручено не просто координировать, а руководить на месте действиями групп фронтов[679]. По ее окончании Сталин, как мы увидим, фактически ликвидирует функционал представителей Ставки в его предшествующем виде, направив и Жукова, и Василевского непосредственно руководить действиями конкретных фронтов в рамках завершающей кампании Великой Отечественной войны.
Особое недоумение у некоторых участников событий вызывали частые поездки на фронты начальника Генерального штаба и заместителя верховного главнокомандующего, которые фактически подменяли командующих фронтами, принимая на себя непосредственное руководство фронтовой операцией.
К. К. Рокоссовский считал, что начальнику Генштаба «особенно нужно находиться в центре, где принимаются и планируются основные решения и мероприятия»: «Вместо того, чтобы управлять вооруженными силами, находясь в центре, куда стекались все данные о событиях на театрах войны и где сосредоточены все нити управления, представители Верховного Главнокомандующего отправлялись в войска. Там они, попадая под влияние „местных условий“, отрывались от общей обстановки, способствовали принятию Ставкой ошибочных решений и своими попытками подменять командующих только мешали им». При этом часто бывало так, что в самые напряженные моменты на фронте в Москве оставался один верховный главнокомандующий. В данном случае получалось «распределенческое» управление фронтами, а не централизованное[680]. Рокоссовский также считал, что разработки стратегических операций или отработку взаимодействия фронтов целесообразнее было рассматривать, вызывая командующих в Ставку[681]. Сам же начальник Генштаба А. М. Василевский настаивал, что «в тех конкретных условиях ведения вооруженной борьбы такая практика являлась… не только правильной, но и необходимой для Ставки и Генерального штаба»[682]. Его предшественник на этом посту маршал Б. М. Шапошников, однако, придерживался прямо противоположного мнения[683]. Василевский продолжал отстаивать свою точку зрения, подчеркивая, что «исчерпывающий, утвердительный ответ на этот вопрос дает ход военных событий, при которых Ставка Верховного Главнокомандования вынуждена была прибегать к этой практике»[684].
О роли и месте Генерального штаба несколько слов следует сказать особо. Генеральный штаб станет в годы войны основным рабочим органом советского политико-военного руководства по стратегическому планированию и руководству вооруженными силами. Произойдет это не сразу. В соответствии с постановлением СНК СССР от 8 марта 1941 г. общее руководство Красной армией нарком обороны должен был осуществлять через Генштаб, своих заместителей, систему главных и центральных управлений. Начальник Генштаба являлся одним из заместителей наркома. Место и роль Генерального штаба низводились фактически до уровня одного из главных управлений наркомата. В случае войны руководство военными действиями должен был осуществлять Главный военный совет во главе с наркомом обороны.
Уже первые дни войны приведут к реорганизации военного управления. Создается, как мы видели, Ставка Главного командования (впоследствии Верховного главнокомандования) как высший орган военного управления, и проводится реорганизация Генерального штаба, который становится главным рабочим органом Ставки. 28 июля ГКО принял постановление, согласно которому на Генштаб возлагались задачи разработки директив и приказов Ставки по применению вооруженных сил, руководству разведкой, боевой и оперативной подготовке войск и штабов, решению вопросов противовоздушной обороны и др.
Генштаб освобождался от мобилизационных вопросов, комиссования и призыва, организации вооруженных сил, снабжения и военных перевозок, руководства военно-учебными заведениями и целиком сосредоточивал усилия на оперативно-стратегическом руководстве[685].
29 июля к руководству Генштабом был возвращен маршал Б. М. Шапошников, заменивший на этом посту Жукова. 10 августа, синхронно с завершающими мероприятиями по реорганизации Ставки, утверждено «Положение о Генеральном штабе». К важнейшим задачам Генштаба были отнесены сбор, обработка и анализ информации об обстановке на фронтах, выработка предложений для Ставки ВГК, разработка замыслов кампаний и крупных операций групп фронтов и их планирование, оформление оперативных документов и доведение их до войск, создание группировок для проведения таких операций, организация стратегического взаимодействия фронтов и видов вооруженных сил, подготовка и накопление стратегических резервов и их перемещение. Целый ряд из названных функций и соответственно управлений и отделов (как, например, Управление военных сообщений) позднее будут возвращены в компетенцию Генштаба.
Постановление ГКО СССР № 325 о командовании Западного фронта, подчинении Центрального фронта Ставке Верховного Командования, создании Резервного фронта под командованием Г. К. Жукова и назначении Б. М. Шапошникова начальником Генштаба Красной армии.
29 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 8. Л. 177–178. Правка красным и синим карандашом, подпись — автограф И. В. Сталина, правка простым карандашом — автограф В. М. Молотова]
Как бы там ни было, но Сталин, судя по всему, довольно длительное время недооценивал роль и значение Генштаба. Во всяком случае, так представлялось некоторым авторитетным представителям его ближайшего окружения. В одном из разговоров с Василевским после назначения того начальником Генерального штаба Сталин скажет: «Напрасно вы так озабочены работой Генштаба. Главное сейчас для Ставки, для Генштаба, да и для всех — это успешное выполнение проводимых и намеченных нами операций, на них и должно быть сосредоточено все ваше внимание, сюда и должно быть направлено и основное внимание Генштаба… а с остальными канцелярскими делами мы как-нибудь справимся и без вас, а когда вы будете необходимы здесь, как начальник Генерального штаба, при решении новых задач, то не беспокойтесь, мы вас не забудем и пригласим…» Это высказывание Василевский назовет характерным[686], придя к выводу о некоторой недооценке Сталиным значения и места Генштаба в руководстве фронтами, да и в деятельности самого верховного главнокомандующего в первый период войны[687]. Действительно ли Сталин недооценивал значение Генерального штаба? Его прямые высказывания на этот счет, кажется, позволяют принять оценку, данную Василевским. В выступлении на совещании начальствующего состава Красной армии в апреле 1940 г., уже цитированном выше, штабной работе Сталин посвятил специальный, но при этом очень короткий пассаж, поставив задачу: «Требуются хорошо сколоченные и искусно работающие штабы… Этого требует современная война». Однако данное им содержательное описание штабной работы явно не включало весь комплекс задач штабов всех уровней. Тогда Сталин, задавшись вопросом: «А что значит отсутствие штаба?» — ответит на него таким образом: «Это значит отсутствие органа, который и выполняет приказ, и подготавливает приказ. Это очень серьезное дело»[688]. Никаких других функций штабов, вроде планирования применения вооруженных сил, Сталин не назовет. Генеральный штаб в своем анализе он не упомянет вовсе. Так что особый стиль управления вооруженными силами и военными действиями, сложившийся в начальный период войны, определялся, видимо, не только и не столько стечением обстоятельств, сколько недооценкой советским вождем роли штабной работы в целом. Так или иначе, но в позднем послевоенном интервью К. М. Симонову Василевский выскажется еще резче, чем он это сделал в своих мемуарах: «Сталин в начале войны разогнал Генеральный штаб»[689].
Не пройдет Василевский и мимо недостаточной оперативно-стратегической подготовки Сталина, сказавшейся в первые месяцы войны. Он отметит при этом, что Сталин «мало советовался тогда с работниками Генштаба, командующими фронтов. Даже руководящие работники Оперативного управления Генштаба не всегда приглашались для отработки наиболее ответственнейших, оперативных директив Ставки. В то время решения, как правило, принимались им единолично, и нередко не совсем удачные. Так было с постановкой задач Юго-Западному фронту в начале войны, с планом зимней кампании 1941–42 года, с планом на весну и лето 1942 года»[690].
Вряд ли Сталин, сокращая сферу деятельности Генерального штаба, отняв у него многие функции и подразделения, являвшиеся неотъемлемой принадлежностью генштабов многих стран, беспокоился лишь о том, чтобы под боком у него не образовалась сплоченная группа генштабистов, которая могла бы, по его представлениям, замыслить отстранить его от власти[691]. Представляется, что главная причина крылась в другом. Сталин, судя по всему, продолжал испытывать недоверие к профессиональным компетенциям советского высшего командного состава, проявившим себя во время советско-финской войны. Поражения начального периода Великой Отечественной, кажется, подкрепляли подобные оценки. Сталин, вероятно, пребывал в уверенности, что политический руководитель, вооруженный передовой теорией и имеющий определенный опыт в сфере военного планирования и вождения войск, сможет эффективно решать вставшие во весь рост задачи. Высокая текучесть кадров Генштаба станет еще одним результатом реализации сталинских воззрений этого периода на его роль и место. За первый год войны Сталин поменяет пять начальников Главного оперативного управления Генштаба[692], обычно являющегося ядром Генерального штаба любой армии мира.
Отрезвление Сталина Василевский относит к сентябрю 1942-го, который назван им «поворотной вехой глубокой перестройки Сталина как Верховного главнокомандующего». Именно в этот критический период Сталин «стал по-другому относиться к аппарату Генштаба, командующим фронтами, вынужден был постоянно опираться на коллективный опыт военачальников… С тех пор, прежде чем принять решение по тому или иному важному вопросу ведения вооруженной борьбы, Сталин советуется, обсуждает его при участии своего заместителя, руководящих работников генерального штаба, Главных управлений Наркомата обороны, командующих фронтами, а также наркомов, ведающих оборонной промышленностью». На коллегиальный характер принимавшихся решений указывал и Жуков[693].
Эта перестройка модели военного управления Сталина от ручной к институциональной идет одновременно с ростом его как военачальника. В первые месяцы войны, будет вспоминать Василевский, «у него порой проскальзывало стремление к фронтальным прямолинейным действиям… После Сталинградской и, особенно, Курской битв он поднялся до вершин стратегического руководства. Теперь Сталин мыслит категориями современной войны, хорошо разбирается во всех вопросах подготовки и проведения операций»[694].
В этом достаточно известном описании вырисовывается не только отношение Сталина к традиционным органам военного управления, но и реальная роль Сталина как действующего верховного главнокомандующего и его эволюция. Сталин на всех этапах войны участвует в процессе выработки и принятия решений по итогам обсуждений с высшим кругом своих подчиненных. Эта картина сильно отличается от расхожих расплывчатых представлений о его роли и месте в системе военного управления. Василевский, кстати, не раз указывал на «огромную помощь, которую мы получали, работая на фронте, от Верховного Главнокомандования. Уже одно то, что Ставка требовала от нас ежесуточно к 24 часам телеграфных отчетов о своей деятельности на фронте, обязывало нас иметь с ней самую прочную и непрерывную связь. Но этими донесениями наша связь с Верховным Главнокомандованием, особенно у Г. К. Жукова и у меня, далеко не исчерпывалась. Лично я телефонные разговоры со Сталиным часто вел по нескольку раз в сутки. Их содержанием было обсуждение хода выполнения заданий Ставки на тех фронтах, на которых в данный момент мы ее представляли, рассмотрение военных действий на остальных фронтах, целесообразности подключения к проводимой операции соседних фронтов или организации новых мощных ударов по врагу на других стратегических направлениях; обсуждались также вопросы состояния и использования имеющихся резервов Верховного Главнокомандования, создания новых крупных резервов, боевого и материального обеспечения, назначения или перемещения руководящих кадров в Вооруженных силах и другие». Василевский подчеркивает при этом, что не имел такого рода взаимодействия со Сталиным «лишь в дни выезда его в первых числах августа 1943 года на встречи с командующими войсками Западного и Калининского фронтов и в дни его пребывания на Тегеранской конференции глав правительств трех держав»[695]. «Все доклады представителей Ставки Верховному Главнокомандованию обязательно поступали в Генеральный штаб и докладывались И. В. Сталину», — подчеркивает и Штеменко[696].
Между прочим отметит Василевский и изменения, происшедшие в характере Сталина. «К нам, работникам Генштаба и главных управлений Наркомата обороны, командующим фронтами, стал относиться сдержаннее, спокойнее, даже тогда, когда на фронте что-то случалось неладное. Встречаться с ним стало гораздо проще, чем ранее. Видимо, война, ее повороты, наши неудачи и успехи оказали влияние на характер Сталина», — резюмирует Василевский[697]. «Он, видимо, понял, — подтвердит Ворошилов, — что может ошибаться и его решения не всегда могут быть самыми лучшими и что знания и опыт других могут быть полезными. Сказались на Сталине и годы: до войны он был моложе и самоувереннее»[698].
Начиная с 1942 г. предварительное заслушивание мнения Генштаба становится обязательным условием принятия всех важнейших решений Ставкой. Ко второй половине 1942 г. организационные формы Генштаба пришли в соответствие с содержанием его работы. К этому же времени «устоялся» и личный состав, установилась планомерность работы. Генштаб являлся рабочим органом Ставки ВГК и подчинялся напрямую верховному главнокомандующему. Как будет вспоминать начальник Оперативного управления ГШ С. М. Штеменко, «даже первый заместитель Верховного не имел прав в отношении Генштаба»[699]. Ведущим структурным элементом Генштаба являлось Оперативное управление, начальник которого А. М. Василевский вскоре — в июне 1942 г. — сменит Шапошникова на посту начальника Генштаба.
Создается корпус офицеров — представителей ГШ, направлявшихся во фронтовые и армейские управления, в отдельных случаях — в корпуса и дивизии. Их функциями стали поддержание непрерывной связи с войсками, проверка исполнения директив высших органов управления, обеспечение ГШ оперативной информацией об обстановке, оказание своевременной помощи штабам. «Ставка назвала эту группу корпусом офицеров Генерального штаба, — запишет в своих воспоминаниях С. М. Штеменко. — Это были лица (Рокоссовский называет их „направленцами“), чаще всего генералы, в обязанности которых входило всестороннее и своевременное информирование Генерального штаба о действиях войск фронта»[700]. Не достаточно ли будет их присутствия, задавался вопросом Рокоссовский в своей записке на имя Сталина накануне Курской битвы, высказав негативное отношение к институту представителей Ставки[701]. Сталин, тем не менее, сохранит этот институт вплоть до 1945 г. Что касается полномочий представителей Генерального штаба («направленцев»), то они устанавливались специальным положением и инструкцией, которые были утверждены 19 декабря 1943 г. начальником Генштаба. Речь фактически шла о контроле за деятельностью штабов и военных советов фронтов, всеми сферами деятельности войск. Информация, направлявшаяся офицерами Генштаба, практически дублировала ту, что поступала в Генштаб непосредственно от штабов фронтов и армий. Такого рода контроль объяснялся, видимо, главным образом сохранявшимся недоверием к профессиональным качествам и политической лояльности войсковых командиров со стороны высшего советского руководства.
Недовольство работой разведки повлечет за собой ряд реорганизаций. В феврале 1942-го приказом наркома обороны Разведывательное управление Генштаба будет реорганизовано в Главное разведывательное управление ГШ Красной армии. Однако уже в октябре 1942 г. Главное разведывательное управление Генерального штаба Красной армии приказом наркома обороны подвергнется масштабной реорганизации. ГРУ будет выделено из состава Генштаба и подчинено напрямую наркому обороны, т. е. Сталину. При этом войсковая разведка будет изъята из состава ГРУ и оставлена в составе Генштаба на правах управления[702].
Приказ наркома обороны СССР № 00222 «О реорганизации Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии»
23 октября 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 468. Л. 1]
Оргмероприятия этого времени, предпринятые в отношении разведорганов, расцениваются сегодня в историографии не слишком лестно. «Коренная ломка всей системы военной разведки в самом разгаре войны» имела результатом ее дезорганизацию, что сказалось самым отрицательным образом, явилось причиной дополнительных потерь[703].
Управление войсковой разведки Генштаба в апреле 1943 г. будет реорганизовано в Разведывательное управление Генштаба Красной армии. Этому управлению из ведения ГРУ было передано ведение агентурной разведки и диверсионной работы на временно оккупированной территории, при начальнике Генштаба создавалась «группа командиров… с задачей обобщения и анализа поступающих данных о противнике от всех органов разведки и контрразведки (НКО, НКВД, НКВМФ, Главное управление „Смерш“ и партизанских штабов)». Дешифровальная служба передавалась в НКВД, а военная цензура — в Наркомат обороны [704].
Органом прямого оперативного управления Красной армией Генеральный штаб не станет. Подавляющее число приказов было отдано за подписью Сталина как верховного главнокомандующего, хотя в некоторых случаях их мог подписывать и его заместитель по Ставке, и начальник Генштаба (или его заместитель) со ссылкой на поручение Ставки ВГК. Важнейшей формой советского военного планирования станут военные кампании, о роли и месте которых нам не раз придется говорить на страницах этой книги. Важно подчеркнуть, что крупнейшие сражения Великой Отечественной войны, запомнившиеся старшему поколению читателей со школьной скамьи в качестве основных ее событий, являлись частью таких кампаний и могут быть правильно поняты лишь в контексте их планирования и осуществления. Во всех этих процессах Сталин играл ключевую роль на всех этапах войны — и провальных, и победных.
Сталин будет стремиться контролировать самые разные вопросы управления войсками, перенаправляя часть функционала ближайшему кругу высших управленцев. Так, 24 января 1942 г. он выпустит приказ наркома обороны о производстве назначений на должности командиров бригад, дивизий и равных им соединений только с санкции Наркомата обороны[705].
Приказ наркома обороны СССР № 061 о производстве назначений на должности командиров бригад, дивизий и равных им соединений с санкции НКО
24 января 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 464. Л. 25]
Приказ наркома обороны № 234 об отмене приказов Г. К. Жукова об утверждении и введении в действие Боевого устава зенитной артиллерии и Боевого устава артиллерии Красной армии
8 декабря 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 461. Л. 49–51. Подпись и правка — автограф И. В. Сталина]
28 апреля того же года приказ наркома обороны о новых формированиях и переформированиях войск предпишет начальникам главных управлений НКО предварительно согласовывать вопросы укомплектования новых частей личным составом, материальной частью и имуществом с начальником Главного управления формирования и укомплектования Красной армии (Главупраформ). Кроме того, запрещалось проводить переброску частей и людских ресурсов без разрешения начальника Генштаба и Главупраформа и др.[706]
6 января 1943 г. произойдет знаковое событие. Указом Президиума ВС СССР «О новых знаках различия для личного состава Красной армии и войск НКВД», санкционированным Политбюро, будут введены погоны[707]. Приказом наркома обороны от 15 января в соответствии с указом «ношение погонов» устанавливалось в Красной армии (перейти на новые знаки различия предписывалось в период с 1 по 15 февраля 1943 г.), 8 февраля в наркоматах внутренних дел и госбезопасности, 15 февраля 1943 г. — в военно-морском флоте. В том же 1943 г. введут погоны и в гражданской сфере: 28 мая — в Наркомате иностранных дел, 4 сентября — в Наркомате путей сообщения, 8 октября — в Прокуратуре СССР.
При этом Сталин будет пресекать проявления чрезмерной, по его мнению, самостоятельности советских полководцев. Так, Г. К. Жуков в качестве первого заместителя наркома обороны подпишет и введет в действие «Боевой устав зенитной артиллерии» и «Боевой устав артиллерии Красной армии», внесенные в НКО главным маршалом артиллерии Вороновым в мае и октябре 1944 г. В связи с этим 8 декабря Сталин издаст приказ наркома обороны, которым оба приказа были отменены. «Проверка показала, — укажет Сталин, — что эти уставы… имеют серьезные пробелы, они не учитывают ряда новых систем орудий и не увязаны с планом артиллерии Красной армии». Сталин поставит маршалу артиллерии Воронову на вид «несерьезное отношение к вопросу об уставах артиллерии», а Жукову укажет на недопустимость «торопливости при решении серьезных вопросов»[708].
С началом военных действий 22 июня 1941 г. важнейшим направлением деятельности Наркомата обороны стало стратегическое развертывание вооруженных сил и формирование частей и соединений Красной армии. Эту работу возглавили Ставка Главного командования и Генеральный штаб с его Мобилизационным управлением и Управлением укомплектования. Отмобилизовать войска первого стратегического эшелона не удалось, в том числе потому, что не был подготовлен реальный вариант плана стратегического развертывания вооруженных сил в условиях наступления вермахта, неожиданно начавшегося по всему фронту от Балтийского до Черного моря. К 1 июля 1941 г. в ряды вооруженных сил было призвано более 5 млн человек.
Первые 13 стрелковых дивизий, формирование которых началось в соответствии с решениями Ставки и директивами Генштаба от 27 и 28 июня, к установленному сроку не были отправлены на фронт из-за трудностей укомплектования личным составом и нехватки вооружения и материального обеспечения[709]. В какой-то момент в руководстве возобладают надежды на эффективность работы репрессивного аппарата, и 30 июня директивой Ставки формирование 10 стрелковых и 5 моторизованных дивизий будет возложено уже на наркома внутренних дел. 6 июля формирование стрелковых дивизий 30-го и 33-го корпусов теперь уже постановлением ГКО возлагалось на начальника Управления кадров Красной армии Е. А. Щаденко. В начальный период войны Красная армия понесет значительные потери в живой силе. К середине июля три советских фронта — Северо-Западный, Западный, Юго-Западный — безвозвратно потеряли 588 598 чел., то есть почти треть своего численного состава[710]. Высокий уровень потерь заставит советское руководство обратить пристальное внимание на вопросы мобилизационной политики, пополнения частей действующей армии новыми формированиями, обучения и переобучения командного звена и совершенно не обученных в большинстве своем призывников. В то же время в гражданском секторе 2 июля вводится обязательная всеобщая подготовка к противовоздушной и противохимической обороне взрослого населения, с 1 октября начнется обязательное военное обучение.
Множественность структур управления, решавших одну и ту же задачу, повлечет за собой попытку скоординировать их работу. Постановлением ГКО от 11 июля создается специальная группа по формированию новых стрелковых и танковых дивизий, противотанковых и других артиллерийских полков. 28 июля ГКО примет постановление «Об улучшении работы Генерального штаба Красной Армии и центральных управлений Народного комиссариата обороны». На следующий день Г. К. Жукова на посту начальника Генштаба сменит Б. М. Шапошников. Функции мобилизации и формирования резервов этим постановлением от 28 июля с Генштаба были сняты. На следующий день — 29 июля 1941 г. — приказом наркома обороны было создано Главное управление формирования и укомплектования войск (Главупраформ). 9 августа Сталин утвердит новое «Положение о Главном управлении формирования и укомплектования войск», которым будут расширены состав и задачи нового органа управления. 13 августа ГКО принимает еще одно постановление — «О запасных частях и маршевых батальонах». ГКО своим постановлением обяжет начальника Главупраформа и командующих военных округов «повседневно заниматься формированием маршевых батальонов и бесперебойным пополнением частей Действующей армии боеспособными маршевыми батальонами», причем о ходе формирований предписывалось докладывать каждые пять дней. В тот же день ГКО решил «сформировать с 15 августа по 31 декабря 1941 г. 2 тыс. маршевых батальонов численностью в 2 млн человек, из них не менее 750 тыс. — вооруженных» [711].
Последнее уточнение прямо указывает на проблемы с вооружением, вставшие во весь рост в начальный период войны.
20 августа будет выпущен приказ «О ходе формирований стрелковых и кавалерийских дивизий и ответственности начальника Главного управления формирования и укомплектования войск Красной армии и военных советов округов за проводимые формирования»[712]. Приказ констатировал, что формирования дивизий, проведенные в июле и августе, прошли неудовлетворительно. Сроки готовности не выдерживались, имущество и вооружение поступало в формируемые части с большим запозданием, а качество боевой подготовки оказалось низким. В тот же день еще одним приказом наркома обороны будет предписано изъять из всех тыловых подразделений всех молодых красноармейцев и лиц младшего начсостава и направить их в боевые части, заменив их военнослужащими более старших возрастов и ограниченно годными к строевой службе[713].
Оптимизация организационных форм скажется на результатах деятельности по отправке резервов в действующую армию — с этого момента осенью 1941 г. ежемесячно создавалось и отправлялось на фронт 70 расчетных стрелковых дивизий, а в составе маршевых батальонов и рот еще 300–350 тыс. чел. С июля по декабрь 1941 г. было вновь сформировано или переформировано 308 стрелковых дивизий, в том числе 24 дивизии народного ополчения. На фронт были направлены 2246 тыс. чел. маршевого пополнения. Осенью 1941 г. по причинам длительных сроков и сложности формирования дивизий станут формироваться менее крупные войсковые соединения — стрелковые бригады, отдельные стрелковые полки. В преддверии зимней кампании 2 сентября ГКО примет решение о сформировании 67 запасных лыжных полков, будет организовано Управление лыжной, горной и физической подготовки Красной армии. 23 ноября 1941 г. в состав Главупраформа будет включено Управление боевой подготовки Красной армии, 3 января 1942 г. на базе этого управления, Инспекции пехоты и Управления вооружения и снабжения Наркомата обороны создается Управление инспектирования и подготовки формируемых стрелковых частей и соединений. 20 августа 1942 г. в составе Главупраформа было сформировано Управление по подготовке младшего командного состава стрелковых войск.
Постановление ГКО СССР № 475 «О плане развертывания запасных частей и формирования маршевых батальонов»
13 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 12. Л. 202–205. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Организационное оформление Главупраформа на этом не завершится. Отсутствие четких разграничений между функциями управления и Генерального штаба, как отмечается в литературе, часто приводило к недоразумениям между этими органами управления. 20 июня 1942 г. Сталин приказом наркома обороны потребовал «четко разграничить функции», вменил Главупраформу в обязанность «заниматься исключительно вопросами формирования частей и соединений, а не их оперативным применением»[714].
2 мая 1943 г. ГКО примет постановление «О численности Красной армии», которым было оформлено решение сократить ее численность, установив лимит в количестве 10 275 000 чел.
Предусматривались сокращение штатов войсковых частей и учреждений, расформирование второстепенных обслуживающих частей и учреждений. Проводилось сокращение войск Дальневосточного фронта, Забайкальского и Закавказского фронтов. Высвобождаемый личный состав, лошади, повозки, автотранспорт передавались во фронты на укомплектование боевых частей. «В связи с большим насыщением штатов частей и тыловых учреждений начальствующим составом (1 595 238 чел. на 9 192 995 чел. рядового и младшего начсостава)» было принято решение «сократить численность начальствующего состава, высвободив не менее 300 000 человек». Это постановление сыграет важную роль в подготовке командных кадров, поскольку одним из пунктов предусматривался перевод военных академий на полный курс обучения, а военных училищ — на годичный срок обучения [715].
Постановление ГКО СССР № 3282 «О численности Красной армии»
2 мая 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 165. Л. 27–36. Правка — автограф И. В. Сталина]
Огромные потери людских контингентов в первый период войны заставят советское руководство принять новые решения в мобилизационной политике. Уже 24 июня принимается постановление СНК СССР о создании добровольческих истребительных батальонов для охраны объектов в тылу и борьбы с диверсантами и десантами противника. В конце июля действовало 1755 истребительных батальонов и 300 тыс. групп содействия истребительным батальонам[716].
27 июня 1941 г. решениями Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) создается Ленинградская армия народного ополчения. Горкомом партии в райкомы города были направлены планы разнарядок. К концу сентября в Ленинграде было сформировано 10 дивизий народного ополчения, 14 пулеметно-артиллерийских батальонов, 7 истребительно-партизанских полков, численный состав которых составил около 160 тыс. чел. 29 июня ЦК ВКП(б) предложит партийным организациям на местах возглавить процесс создания народного ополчения.
Тогда же Военный совет Московского военного округа принял «Постановление о добровольной мобилизации жителей Москвы и области в народное ополчение». 4 июля ГКО принял специальное постановление «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения». Мобилизации подлежали граждане в возрасте от 17 до 55 лет, не подлежавшие первоочередному призыву по мобилизации. В правовом отношении ополченцы приравнивались к военнослужащим. Снабжение частей ополчения продуктами питания, обеспечение транспортом, рабочим инструментом возлагалось на власти тех районов, где проходило формирование соответствующих частей, вооружение — на Московский военный округ[717]. На вооружение частей народного ополчения поступало в основном стрелковое оружие устаревших образцов периода Первой мировой войны, обеспечивалось не полностью[718]. Обеспеченность другими видами вооружения сильно отставало от нормативов[719]. При записи в народное ополчение имели место и добровольчество, и мобилизация. В отличие от призыва в ряды РККА, уклонение от участия в народном ополчении не расценивалось как дезертирство и не преследовалось в уголовном порядке. В итоге численный состав 12 дивизий московского ополчения также составит около 160 тыс. чел. В сентябре дивизии народного ополчения были преобразованы в стрелковые дивизии неполного состава. В октябре — ноябре формирование частей народного ополчения возобновится в связи с угрожающим положением, сложившимся под Москвой. Летом и осенью 1941 г. в европейской части страны было создано до 60 дивизий народного ополчения, 200 отдельных полков. Общий состав народного ополчения РСФСР оценивается по-разному — от 1 млн до 1,7 млн чел.[720]
Проект директивы СНК СССР и ЦК ВКП(б) всем партийным и советским организациям о нападении фашистской Германии на СССР и об уничтожении противника
29 июня 1941
[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 415. Л. 109–112. Правка — автограф И. В. Сталина]
По тем же самым причинам массовый характер примет привлечение женщин к военной службе. В связи с катастрофическими военными итогами 1941 г., имевшими результатом, по данным Министерства обороны Российской Федерации, «выбытие» 4 308 094 бойцов кадровой армии, советское руководство примет курс на массовое привлечение женщин к службе в армии. На 1942 г. придется большинство наиболее крупных решений такого рода. Один из подобных решений — приказ наркома обороны о мобилизации 100 тыс. девушек-комсомолок в войска ПВО территории страны для замены красноармейцев[721] — будет выпущен 26 марта 1942 г.
В апреле 1942 г. принимаются еще два аналогичных решения. 13 апреля ГКО примет постановление о замене во фронтовых, армейских и запасных частях связи и тыловых узлах связи красноармейцев женщинами в количестве 30 000 чел.[722], а 18 апреля — о сокращении штатов тыловых частей и о замене на отдельных должностях в войсковых частях и учреждениях ВВС военнослужащих мужчин женщинами[723]. В том же апреле Сталин откажет директору Горьковского автозавода, обратившегося с просьбой отменить мобилизацию в армию 1000 рабочих завода. Сталин порекомендует: «Наймите женщин взамен уходящих в армию мужчин» [724].
Постановление ГКО СССР № 1488 «О мобилизации девушек-комсомолок в части ПВО»
25 марта 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 43. Л. 157–159. Подпись — автограф И. В. Сталина]
В июне 1942 г. издается приказ наркома обороны о замене на отдельных должностях в автобронетанковых военно-учебных заведениях и в тыловых учреждениях Красной армии военнослужащих мужчин вольнонаемным составом и женщинами. В конце октября того же года будет принято похожее решение о замене в войсках ПВО 50 тыс. красноармейцев и младшего начсостава женщинами[725]. Всего на военную службу в 1941–1945 гг. будет призвано 490 235 женщин. Кроме того, 26 707 женщин по состоянию на 1 января 1944 г. воевало в партизанских отрядах[726]. Мобилизация женщин в армию проводилась на основе постановлений ГКО и приказов по Наркомату обороны, а проходить службу они будут в частях ПВО и ВВС, связи, военно-санитарных учреждениях и др. Помимо мобилизации (в разных формах) и призыва женщины привлекались к замещению ряда должностей в штабах и тыловых частях путем вольного найма.
Новый кризис обеспечения Красной армии людскими ресурсами разразится в конце 1942 г. 20 декабря ГКО своим постановлением решить «призвать до 15 января 1943 г. на военную службу всех граждан мужского пола, родившихся в 1925 г.».
Сокращался постоянный состав академий, курсов усовершенствования, военных училищ и запасных частей. НКВД и Прокуратуру Союза ССР обязали пересмотреть до 25 января 1943 г. дела заключенных в возрасте до 40 лет, осужденных за бытовые и имущественные преступления, обеспечить досрочное освобождение и передать в действующую армию 30 тыс. чел., годных к несению строевой службы. Комиссии Сов-наркома совместно с Главупраформом предписывалось пересмотреть отсрочки от мобилизации с целью высвободить для призыва 200 тыс. чел.[727]
Массовая замена кадрового состава Красной армии и мобилизация приписных контингентов повлекут за собой решение вопросов боевой подготовки новобранцев для различных родов и видов вооруженных сил. Так, 10 августа 1941 г. издается приказ наркома обороны «Об организации учебных бронетанковых центров» «для отбора и обеспечения подготовки экипажей боевых машин для вновь формируемых бронетанковых частей»[728]. 2 сентября нарком обороны выпускает приказ «Об организации управления лыжной, горной и физической подготовки Красной армии»[729]. 17 сентября ГКО принял постановление о восстановлении программы всеобщего военного обучения граждан, в результате которого значительная часть призывного контингента пройдет начальную военную подготовку, находясь «на гражданке».
Постановление ГКО СССР № 2640 «Об обеспечении людскими ресурсами нужд Красной Армии»
20 декабря 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 117. Л. 62–65. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Постановление ГКО СССР № 690 «О всеобщем обязательном обучении военному делу граждан СССР»
17 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 9. Л. 168]
4 октября будет выпущен приказ наркома обороны «О накоплении младшего и среднего командного состава». При стрелковых дивизиях будут созданы курсы по подготовке младшего командного состава, которые укомплектовывались «лучшими, проявившими себя в боях, красноармейцами»; при штабах армий формировались курсы младших лейтенантов для подготовки из них командиров взводов[730]. 13 ноября 1941 г. ГКО примет постановление «О формировании национальных войсковых соединений»[731]. Однако уже 16 марта 1942 г. Ставка выпустит приказ о сокращении количества формируемых национальных частей, ставка на которые, сделанная в 1941 г., себя не оправдала[732].
Значительное внимание подготовке новых кадров, отвечающих современным требованиям, будет уделено и в 1942 г. 15 февраля будет издан приказ наркома обороны «О сформировании фронтовых курсов младших лейтенантов» при штабах всех фронтов[733]. В марте принимается приказ об изъятии рядового и младшего командного состава артиллеристов из других родов войск в связи с большой потребностью в артиллерийских кадрах. Изъятый личный состав будет направляться в запасные части для переподготовки[734]. В начале апреля будет издан приказ по НКО «О подготовке общевойсковых командиров», в котором вновь зафиксирован «серьезный недостаток в существующей системе подготовки наших командных кадров». Для решения задач переподготовки командного состава всех уровней будет проведена масштабная реорганизация существовавшей системы подготовки[735]. В мае принимается решение о создании учебных артиллерийских центров[736]. В ноябре «с целью повышения подготовки механиков-водителей танков и поощрения лучших из них» будут установлены квалификационные категории, в соответствии с которыми ежемесячно выплачивалось дополнительное вознаграждение[737]. В том же ноябре Сталин запретит изъятие личного состава молодых возрастов из авиационных частей, мастерских, складов и школ ВВС: «Проведение этих изъятий снижает боеготовность ВВС… и срывает выполнение заданий по восстановлению неисправной материальной части». Приказ предпишет «имеющих специальную авиационно-техническую подготовку забронировать от призыва в армию до конца войны»[738]. Предпринятые усилия значительно улучшат качественные параметры личного состава Красной армии.
Проект Боевого устава пехоты Красной армии
1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 496. Л. 1–117. Помета — автограф И. В. Сталина]
9 ноября 1942 г. приказом НКО Сталин введет в действие «Боевой устав пехоты Красной армии».
Предшествующие боевые уставы 1927 и 1938 гг. были отменены «как устаревшие и явно неправильные в ряде основных пунктов». К их недостаткам были отнесены «построение боевых порядков при наступлении, организация огня, роль командиров» и др. Современный бой пехоты рассматривался уставом как «бой соединенных родов войск, в котором большое участие принимает разнообразная боевая техника: артиллерия всех видов, огнеметы, танки и авиация. Это требует строго налаженного взаимодействия в бою всех родов войск». Очевидным представляется запаздывающий характер принимавшихся в этой сфере решений.
Сфера управления подготовкой резервов на определенном этапе подвергнется централизации. 14 октября 1943 г. приказом наркома обороны вопросы комплектования и создания обученных резервов для всех родов войск будут сосредоточены в ведении Главного управления формирования и укомплектования войск Красной армии[739]. В конце октября Главупраформу будет передано Управление военной подготовки учащихся гражданских учебных заведений, которое вошло в состав Главного управления всеобщего военного обучения[740]. Анализ боевого опыта становится одним из важных направлений деятельности военного руководства. 8 февраля 1944 г. нарком обороны издаст приказ «Об организации изучения опыта действий артиллерии на фронтах Отечественной войны»[741]. 24 апреля «в целях улучшения боевой подготовки вновь формируемых и отводимых на доукомплектование артиллерийских и зенитных частей РГК» Наркоматом обороны издается приказ «О сформировании учебных артиллерийских лагерей» [742].
В продолжение линии, начатой в 1942 г., будут подвергаться реорганизации военные академии[743]. Курс на повышение боевой квалификации ясно виден и в приказе наркома обороны от 9 октября 1943 г. «О создании Высшей офицерской школы воздушного боя ВВС Красной армии»[744]. С целью «наметить заранее ряд мероприятий для укрепления и повышения квалификации» командных кадров армии в апреле 1944 г. Сталин примет решение о создании кадетских корпусов [745].
За годы войны в действующую армию будут направлены 11,5 млн чел. маршевого пополнения, а в новые формирования и непосредственно фронтами были призваны около 12 млн чел.[746] Летом — осенью 1942 г. в условиях тяжелейшей военной кампании произойдет перелом в подготовке резервных соединений. Ставка ВГК сумела сосредоточить в своем резерве к началу ноября 1942 г. шесть армейских управлений и 29 расчетных дивизий. Этими войсками были усилены фронты Юго-Западного направления, что и обеспечит победу в Сталинградской битве и перелом в ходе войны. Своего пика количественный состав стратегических резервов достигнет к началу июля 1943 г. непосредственно перед началом битвы на Курской дуге. К этому моменту в них будут сосредоточены 11 управлений общевойсковых и танковых армий, одна воздушная армия, 95,5 расчетных дивизий, в том числе 13 танковых корпусов[747]. Успешная массовая подготовка резервов явилась важнейшим условием достижения победы в войне.
Ряд документов высшего руководства будет посвящен решению проблем управления видами и родами войск, соединениями и частями РККА. Специальное внимание будет уделяться танковым войскам, боевая подготовка которых, комплектование и переформирование частей были возложены на Главное автобронетанковое управление Красной армии в составе Наркомата обороны (ГАБТУ). В соответствии с директивой Ставки ВГК от 15 июля 1941 г. механизированные корпуса, как слишком громоздкие, малоподвижные, маломаневренные и легкоуязвимые для вражеской авиации, были расформированы. Танковые дивизии, входившие в их состав, были подчинены командующим армиями, мотодивизии преобразовывались в стрелковые. Основной боевой единицей вновь формируемых танковых частей станут танковые бригады и отдельные танковые батальоны. К концу 1941 г. в составе РККА имелось 7 танковых дивизий (из них 4 — на Дальнем Востоке), 76 отдельных танковых бригад и 100 отдельных танковых батальонов.
В январе 1942 г. в приказе наркома обороны «О сохранении и выводе на доукомплектование автобронетанковых частей, потерявших боевую материальную часть» Сталин назовет «преступным» расформирование танковых частей, оставшихся в результате боев без танков, и предпишет выводить такие части в полном составе в тыл на доукомплектование[748]. Через два дня, 22 января, Ставка издаст приказ «О боевом использовании танковых частей и соединений». Будет признано, «что в боевом использовании танковых войск все еще имеется ряд крупных недочетов, в результате которых наши части несут большие потери в танках и личном составе».
Советское руководство вернется к идее крупных танковых соединений. В марте 1942 г. начнется формирование танковых корпусов, а уже в мае станут создаваться танковые армии. В этой связи первоначальный план производства танков Т-34 во II квартале, утвержденный 22 марта постановлением ГКО, уже 9 апреля будет увеличен с 3205 до 6525 шт.[749]
Постановление ГКО СССР № 1571 «О плане производства танков и о материально-техническом обеспечении танковой промышленности на II квартал 1942 г.»
9 апреля 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 49. Л. 27–39. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Таким образом, опыт военных действий начального периода войны заставит пересмотреть установки лета 1941 г., исходившие непосредственно от Сталина, о целесообразности разукрупнения танковых соединений. В апреле — мае 1942 г. будет сформировано 11 корпусов на фронтах и 14 — в резерве Ставки ВГК[750]. Формирование танковых батальонов во второй половине 1942 г. будет прекращено.
5 июня Ставка выпустит приказ, посвященный анализу работы заместителей командующих фронтами, армиями по автобронетанковым войскам. Приказ вновь подчеркнет, что «одними танками без правильной организации взаимодействия их с другими родами войск нельзя разбить противника». Приказ включит в себя норму о «строжайших наказаниях» для виновных «в таком отношении к боевому использованию танковых войск»[751]. Вопросам применения танковых частей, их взаимодействия с другими родами войск будут посвящены приказы наркома обороны от 19 сентября и 16 октября 1942 г. Приказы содержат детальные инструкции по боевому применению танковых частей[752], что вновь указывает на недостатки учебного процесса, который и призван скорректировать приказ наркома обороны.
Постановлением ГКО от 7 декабря 1942 г. и приказом наркома обороны от 5 января 1943 г. ГАБТУ было преобразовано в Управление командующего бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и МВ). Были назначены командующий Я. Н. Федоренко и Военный совет БТ и МВ Красной армии. Командующему подчинялись командующие БТ и МВ фронтов и начальники соответствующих управлений военных округов. Начальники управлений автобронетанковых войск назначались заместителями командующих фронтами по БТ и МВ.
Происшедший перелом в войне и изменение характера боевых действий отразятся в ряде документов. ГКО 28 января 1943 г. примет постановление «О сформировании десяти танковых армий». Танковые армии сыграют важнейшую роль в обеспечении побед Красной армии в 1943–1945 гг.[753]
30 января будет принято решение об обеспечении их гвардейскими минометными частями[754]. В апреле 1943 г. приказом Наркомата обороны из Главного артиллерийского управления в ведение командующего БТ и МВ была передана самоходная артиллерия. В мае 1943 г. будет издан приказ о сформировании инженерно-танковых полков (тральщиков), огнеметно-танковых полков, отдельных батальонов ранцевых огнеметов в составе штурмовых инженерно-саперных бригад[755].
Постановление ГКО СССР № 2791 «О сформировании десяти танковых армий»
28 января 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 128. Л. 198–200. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Развитие военной экономики позволит нарастить парк бронетанковой техники. Танковые войска станут главной ударной силой Красной армии. На 1 мая 1945 г. в Красной армии будет насчитываться 21 700 танков (из них 4221 легкий и 7571 самоходная артиллерийская установка).
18 июля 1941 г. постановлением ГКО была восстановлена должность начальника артиллерии Красной армии, на которую был назначен Н. Н. Воронов[756]. Постановлением СНК СССР от 20 сентября 1941 г. и приказом наркома обороны от 23 сентября он был назначен заместителем наркома обороны СССР. 20 сентября приказом НКО начальнику артиллерии было подчинено Главное артиллерийское управление. Тем же приказом восстанавливались должности начальника артиллерии фронта, округа и армии[757]. Должность начальника артиллерии Красной армии 18 ноября приказом НКО была преобразована в должность командующего артиллерией Красной армии (фронта, армии, корпуса). С лета 1942 г. части противовоздушной обороны переподчиняются начальнику артиллерии Красной армии. В апреле 1943 г. при командующем был создан Военный совет.
В мае — июне 1942 г. создаются Московский, Гороховецкий и Сталинградский учебные артиллерийские центры и учебный центр зенитной артиллерии войск в Москве, в 1943–1944 гг. создается еще десять таких центров и лагерей, включая учебный лагерь гвардейских минометных частей[758]. Учебные центры сыграют роль органов формирования и подготовки артиллерийских частей.
После происшедшего перелома в войне управление развитием артиллерией преследует цель усиления наступательной мощи частей и соединений Красной армии. 10 апреля 1943 г. нарком обороны издаст приказ «О закреплении артиллерийских полков усиления за армиями и сформировании для фронтов истребительно-противотанковых и минометных бригад». Согласно этому приказу в состав каждой армии, в том числе танковых армий, организационно вводились артиллерийские средства усиления[759]. 12 апреля ГКО примет решение о сформировании четырех артиллерийских корпусов прорыва и восьми отдельных тяжелых пушечных артиллерийских бригад[760]. 20 апреля нарком обороны издаст приказ «О гвардейских минометных дивизиях, включаемых в состав артиллерийских корпусов прорыва»[761]. В том же направлении обеспечения задач прорыва огневыми средствами будет действовать и приказ наркома обороны «Об усилении огневой мощи стрелковых дивизий»[762]. 18 мая 1943 г. будет принято решение сформировать тридцать отдельных истребительно-противотанковых артиллерийских дивизионов для танковых и механизированных корпусов[763]. Все эти меры позволят сосредотачивать при необходимости большие массы артиллерии на нужных направлениях и участках фронта и достигать необходимой плотности артиллерийского огня.
На излете первого периода войны будут приняты решения о расширении производства самоходных артиллерийских установок и оснащении ими войск. 2 декабря 1942 г. ГКО примет соответствующее постановление[764]. Первоначально созданное Управление механической тяги и самоходной артиллерии входило в состав ГАУ, однако постановлением ГКО от 14 апреля и приказом НКО от 23 апреля 1943 г. самоходную артиллерию передадут в ведение командующего бронетанковыми и механизированными войсками[765].
Огромное значение приобретут реактивные установки залпового огня, знаменитые «катюши». К формированию новых войсковых частей приступят на основании директивы Генштаба от 15 июня 1941 г., но к началу войны они так и не будут сформированы. Формирование первой экспериментальной батареи реактивных установок начнется по директиве командующего войсками Московского военного округа в конце июня 1941 г. Произойдет это в сверхжесткий срок: с 28 июня по 1 июля. Уже 2 июля новая часть будет брошена на фронт — для проведения испытаний во фронтовых условиях. 29 июля 1941 г. приказом наркома обороны в составе артиллерийского управления был создан отдел специального артиллерийского вооружения, главными задачами которого стали формирование, боевая подготовка и инспектирование частей, вооруженных установками М-8 и М-13. Постановлением ГКО от 31 июля будет дано указание изготовить в течение августа 213 установок М-13 и 240 установок М-8. В полном объеме планы реализовать не удастся, но, тем не менее, будут сформированы несколько дивизионов [766].
Докладная записка Л. М. Гайдукова Г. М. Маленкову о выполнении задания ГКО по производству установок и снарядов М-13 и М-8 и формировании специальных воинских частей
2 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 26. Л. 32–35. Подпись — автограф Л. М. Гайдукова]
8 сентября постановлением ГКО гвардейские минометные части будут выделены из состава артиллерии РККА. Для руководства этими частями вводилась должность командующего минометными частями с непосредственным подчинением Ставке Верховного главнокомандования. На этом этапе даст знать о себе в полном объеме описанная выше проблема: «Боекомплектом выстрелов полк (дивизион) не обеспечен», — будет докладывать в начале сентября 1941 г. заместитель начальника Главного артиллерийского управления Красной армии В. В. Аборенков секретарю ЦК и члену ГКО Г. М. Маленкову, курировавшему эту сферу[767]. В конечном итоге вопросы материально-технического обеспечения новых военных частей будут решены, а вот отработка вопросов их целесообразного применения потребует куда большего времени. 17 сентября 1942 г. нарком обороны выпустит приказ «О боевом применении снарядов М-20». Приказ констатирует, что большинство общевойсковых и артиллерийских начальников применяют снаряды М-20 неправильно. Снаряды М-20, предназначенные для разрушения опорных пунктов, используются по живым целям, находящимся вне укрытий; при использовании по назначению не создается необходимая плотность огня[768].
2 августа 1944 г. приказом «О подчинении гвардейских минометных частей командующему артиллерией Красной армии» произойдет переподчинение этих соединений[769].
Военно-воздушные силы (ВВС) СССР в начальный период военных действий подвергнутся разгрому, германская авиация захватит стратегическое господство в воздухе. Уже 23 июня СНК СССР был вынужден принять решение об оперативном подчинении Гражданского воздушного флота Наркомату обороны, вскоре будут сформированы шесть авиагрупп особого назначения, на которые будут возложены воздушно-транспортные перевозки для обеспечения задач РККА и ВМФ [770].
С первых дней войны, как отмечается специалистами, стало очевидным несоответствие организационных структур управления авиацией армий, фронтов и Главного управления ВВС[771]. 29 июня Ставка своими приказами учреждает должность командующего ВВС Красной армии и Военный совет при нем. Командующим назначается П. Ф. Жигарев, по постановлению СНК от 20 июля он становится заместителем наркома обороны по авиации. Считается, что эти решения позволили укрепить командно-оперативные функции ВВС. Для подготовки резервов уже в августе создаются специальное Управление боевой подготовки и Управление формирований и укомплектования ВВС. В том же августе начинают создаваться резервные авиационные группы из 4–8 авиаполков, по 80–160 самолетов каждая, для использования Ставкой ВГК.
В феврале 1942 г. утверждается новая структура управления ВВС, в штабе которого отделы развертываются в управления. Командующим ВВС 12 апреля 1942 г. был назначен А. А. Новиков.
С 3 марта 1942 г. в соответствии с постановлением ГКО начинается формирование мощных ударных авиационных групп по 100–120 самолетов. Уже к маю их будет образовано десять. Поиск целесообразной организации авиационных резервов на этом не закончится. С 1 июля начнется формирование двух истребительных и одной бомбардировочной армии. Опыт будет сочтен неудачным, и вместо армий резерва станут создаваться авиационные корпуса резерва Ставки ВГК. А вот в основу управления фронтовой авиацией будет положен армейский принцип. Приказом НКО от 15 марта 1942 г. объединяются все авиасилы Западного фронта и создается 1-я воздушная армия. В 1942 г. всего было сформировано 17 воздушных армий [772].
26 апреля 1942 г. Главное управление Гражданского воздушного флота (ГВФ) постановлением ГКО будет полностью подчинено командующему ВВС[773].
В последующем (август 1943 г.) Главное управление ГВФ будет подчинено командованию авиации дальнего действия, самостоятельность ГВФ вернет постановление ГКО от 27 ноября 1944 г.[774]
8 января 1943 г. приказом НКО будет создано Главное управление боевой подготовки фронтовой авиации ВВС Красной армии. Основными его задачами станут обучение и переподготовка личного состава фронтовой авиации.
Специальное внимание будет уделяться дальнебомбардировочной авиации (ДБА), предназначавшейся для подрыва военно-экономического потенциала противника ударами по объектам глубокого тыла. Накануне войны ДБА насчитывала около 1800 самолетов. Однако неудачи первых дней войны принудили Ставку Главного командования передать большинство самолетов в распоряжение ВВС фронтов для их усиления. 4 июля 1941 г. директивой Ставки ГК постановка задач ДБА будет централизована и возложена на начальника Генштаба лично. В октябре 1941 г. в строю останется 275 самолетов ДБА[775]. 5 марта 1942 г. ГКО принимает постановление и создает авиацию дальнего действия (АДД) с подчинением непосредственно Ставке ВГК.
Постановление ГКО СССР № 1657 «О Гражданском воздушном флоте»
26 апреля 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 55. Л. 1–2. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Постановление ГКО СССР № 1392 «Об авиации дальнего действия при Ставке Верховного главнокомандования»
5 марта 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 40. Л. 118–120. Подпись — автограф И. В. Сталина]
АДД получает своего командующего — А. Е. Голованова. 30 апреля 1943 г. ГКО принял постановление «О формировании авиакорпусов в составе АДД при ставке ВГК»[776]. 6 декабря 1944 г. АДД была переформирована в 18-ю воздушную армию и передана в подчинение командующему ВВС.
В специальной литературе указывается, что «жесткая централизация управления оперативными объединениями фронтовой авиации, авиацией дальнего действия и авиационными резервами в руках старшего авиационного начальника явилась наиболее эффективной формой управления ВВС Красной армии»[777]. В конце войны авиационный парк насчитывал 22,3 тыс. боевых самолетов, организованных в 155 авиационных дивизий. В авиации, так же как и в других родах войск, советское руководство сделает упор на создание резервов Ставки ВГК. К началу 1945 г. в резерве Ставки будет сформировано 30 авиационных корпусов и 27 отдельных дивизий [778].
Центральным органом управления войсками противовоздушной обороны перед началом военных действий являлось соответствующее главное управление Наркомата обороны. В 13 зон противовоздушной обороны по числу и в границах военных округов были включены все средства ПВО, включая истребительную авиацию. При этом 90 % зенитной артиллерии и почти вся авиация были сосредоточены в угрожаемой зоне вдоль западной границы и в Закавказье[779]. Единого управления войсками ПВО не было, авиация не подчинялась полностью командованию ПВО, ряд частей имели некомплект вооружения и личного состава, управление силами ПВО осуществлялось главным образом через проводные линии связи. Оперативное руководство войсками ПВО было возложено на Генеральный штаб. Накануне вторжения система ПВО не была приведена в полную боевую готовность. По воспоминаниям маршала артиллерии Н. Н. Воронова, тогда — начальника Главного управления ПВО, в течение суток после вторжения он так и не получил сигнала на применение войск ПВО[780]. Имевшимися силами ПВО оказалось невозможно прикрыть все объекты даже в угрожаемой зоне, поэтому усилия будут сосредоточены на защите основных центров. 9 июля ГКО примет постановление «О противовоздушной обороне Москвы», 22 июля — «О противовоздушной обороне Ленинграда» [781].
Постановление ГКО СССР № 77 «О противовоздушной обороне Москвы»
9 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 2. Л. 211–213. Помета — автограф Г. М. Маленкова]
Укреплению противовоздушной обороны было призвано содействовать постановление ГКО от 9 ноября 1941 г., которым войска ПВО изымались из подчинения военных округов и подчинялись напрямую наркому обороны. Вместо зон противовоздушной обороны создавались дивизионные районы ПВО территории страны[782]. Была введена должность командующего войсками ПВО в ранге заместителя наркома обороны, на которую был назначен М. С. Громадин. При этом истребительная авиация, выделенная для ПВО, подчинялась командующему только в оперативном отношении, а полностью была подчинена только в январе 1942 г. В соответствии с представлением командующего ПВО 5 апреля ГКО преобразовал Московский корпусной район ПВО в Московский фронт ПВО, а 2-й и 3-й корпуса ПВО — в Ленинградскую и Бакинскую армии ПВО, просуществовавшие до конца войны. Приказом НКО от 31 мая 1942 г. Главное управление ПВО территории страны было упразднено, входившие в него структурные подразделения подчинены непосредственно Военному совету войск ПВО. На этом поиск оптимальных форм управления не завершится. 29 июня 1943 г. ГКО признает необходимым расформировать Управление командующего войсками ПВО территории страны. Контроль за действиями фронтов и зон ПВО, координация их действий были возложены на командующего артиллерией Красной армии маршала артиллерии Н. Н. Воронова[783]. При командующем артиллерией находились Центральный штаб войск ПВО, Центральный штаб истребительной авиации ПВО и др. Ликвидация должности командующего ПВО рядом исследователей оценивается как ошибочная[784].
Упомянутым постановлением ГКО от 29 июня были созданы два фронта противовоздушной обороны: Западный с центром в Москве и Восточный с центром в Куйбышеве. Среднеазиатская, Забайкальская, Дальневосточная зоны были переданы в управление военным советам соответствующих фронтов и округов, Ленинградская армия ПВО была оставлена в подчинении Военного совета Ленинградского фронта. Менее чем через год последует еще одна реорганизация. 29 марта 1944 г. ГКО примет решение о переформировании Западного фронта в Северный, Восточного в Южный, сформировании Закавказского фронта ПВО с центром в Тбилиси[785]. И эта реорганизация не станет последней. 24 декабря ГКО преобразует Северный фронт в Западный, Южный — в Юго-Западный, создается Центральный фронт со штабом в Москве. Приморская, Приамурская и Забайкальская армии ПВО подчинялись военным советам фронтов[786]. Эффективность этой последней реорганизации, как считается, подтвердилась ходом последующих событий войны[787].
Постановление ГКО СССР № 232 «О противовоздушной обороне Ленинграда»
22 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 6. Л. 213–219. Подписи — автографы Г. М. Маленкова, В. М. Молотова]
Неоднократным реорганизациям будет подвергаться управление военно-инженерными войсками. В первые дни войны главной задачей Главного военно-инженерного управления Наркомата обороны стало формирование новых инженерных частей взамен тех, что осуществляли оборонительное строительство на западной государственной границе и в массе своей погибли в ходе массированного удара вермахта. В июле Ставка ГК разрешит формирование сверх мобилизационного плана 75 дивизионных и 25 корпусных саперных батальонов. В связи с переходом к стратегической обороне 13 октября 1941 г. постановлением ГКО создается Главное управление оборонительного строительства [788].
В тот же день принимается постановление о формировании саперных армий в составе 40 саперных бригад[789], которые первоначально были подчинены Главному управлению оборонного строительства Наркомата обороны, а с 28 ноября — напрямую начальнику инженерных войск Красной армии. Должность начальника инженерных войск была введена упомянутым постановлением ГКО от 13 октября. Назначен на нее будет Л. З. Котляр. В военных округах были восстановлены должности начальников инженерных войск. Постановление содержало признание, что они были «неправильно ликвидированы в начале войны». Сменивший Котляра М. П. Воробьев был назначен заместителем наркома обороны постановлением СНК СССР 26 апреля 1942 г.
Постановление ГКО СССР № 782 «Об оборонительном строительстве»
13 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 22. Л. 130–131. Подпись — автограф И. В. Сталина]
По мере появления мобилизационных возможностей Ставка ВГК и здесь приступит к формированию резервов. 28 ноября 1941 г. в резерв Ставки будет выделено 90 саперных батальонов. В основу организации инженерных войск вместо батальона будет положена бригада. В конце 1942 г. саперные армии были расформированы, при этом 26 бригад переформируют в саперные бригады РВГК (резерва Верховного главнокомандования). В 1942 г. в составе РВГК начнут формироваться бригады специального назначения, инженерно-минные, горные минно-инженерные, понтонно-мостовые, инженерно-саперные, моторизованные инженерные и моторизованные штурмовые инженерно-саперные бригады.
Проблемной зоной управления Красной армией в начальный период войны были тыловые службы. Они были разобщены и не имели централизованного управления выше корпусного уровня. По плану фронтовые и армейские тылы должны были осуществить развертывание на 15-е сутки мобилизации. И это при том, что в войсках имелось запасов материальных средств на трое суток, а продовольствия — на пять-шесть. Мобилизационные запасы рассчитывались на ведение 3-месячных боевых действий, а продовольственные и фуражные — на 4–6 месяцев. Запасы горючего в западных военных округах были незначительны: бензина Б-78 имелось на 10 дней боевых действий, бензина Б-74 и дизельного топлива на 30 дней, бензина Б-70 — на 2,5 месяца, автобензина — на 1,5 месяца[790]. О потере военных складов в результате их размещения в угрожаемой зоне было рассказано выше.
На этих основаниях реорганизация системы тылового обеспечения очень скоро встанет в повестку дня высших органов власти. 1 августа 1941 г. во исполнение постановления ГКО от 28 июля нарком обороны издаст приказ «Об организации Главного управления тыла Красной армии и Управлений тыла фронтов и армий». Приказом создавалась должность начальника тыла Красной армии (он же являлся начальником Главного управления тыла Наркомата обороны). При начальнике тыла создавались штаб начальника тыла, Управление военных сообщений, Автодорожное управление, Инспекция начальника тыла. Для формирования аппарата начальника тыла в его распоряжение будут переданы из Генерального штаба управления устройства тыла, вооружения и снабжения, военных сообщений, автодорожное. Из состава НКО ему переподчинялись Главное интендантское управление, Санитарное, Ветеринарное, Управление снабжения горючим. Во фронтах и армиях создавались управления тыла, начальники которых находились в двойном подчинении — являясь заместителями командующих фронтов, армий, они подчинялись одновременно начальнику тыла Красной армии. Начальником тыла был назначен А. В. Хрулев. 19 августа 1941 г. была введена должность начальника тыла ВВС, а в мае 1942 г. — начальника тыла ВМФ.
Начальнику тыла Красной армии будут вменены в обязанность новые функции. Так, приказом НКО от 25 марта 1942 г. в структуре Главного управления тыла было создано Управление по сбору и использованию трофейного вооружения, имущества и металлолома. В соответствии с постановлением ГКО от 5 апреля 1943 г. управление передадут Трофейному комитету ГКО[791].
В определенный момент тыловые структуры будут подчинены непосредственно наркому обороны, то есть Сталину. 9 июня 1943 г. ГКО упразднит Главное управление тыла Красной армии и учредит должность начальника тыла «с непосредственным подчинением его Народному Комиссару Обороны». Начальнику тыла переподчинялись девять управлений Наркомата обороны СССР[792]. Вслед за этим в соответствии с приказом «О сокращении численности тыловых частей и учреждений Красной армии» пройдут реорганизация и сокращение тыловых частей. Высвобождаемый личный состав направлялся на пополнение боевых частей или в запасные стрелковые части[793].
Через череду реорганизаций пройдет система автомобильных перевозок Красной армии. 8 мая 1942 г. Автомобильно-дорожное управление Красной армии будет объединено с Управлением военно-дорожных работ тыла Главного управления шоссейных дорог НКВД и на их основе создано Главное управление автотранспортной и дорожной службы Красной армии. Соответствующие управления и отделы были созданы во фронтах и армиях соответственно[794].
И. В. Сталин на выставке образцов трофейного вооружения в парке им. Горького
20 июня 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1475. Л. 34]
15 января 1943 г. был издан приказ наркома обороны «О сформировании Главного автомобильного управления Красной армии и автомобильных управлений (отделов) фронтов, военных округов и армий». При этом будет отмечено, что автомобили «вследствие неправильного распределения, плохой эксплуатации и ремонта» должного эффекта не дают[795]. Рост поступлений автомобильной техники в войска позволит, в частности, оперативно сосредотачивать артиллерийские соединения в соответствующих местах, на что обратит внимание такой внимательный участник событий, как маршал Рокоссовский[796]. Вскоре автотехническое и дорожное хозяйства будут вновь разделены. В июне 1943 г. создаются Главное дорожное управление и Главное автомобильное управление Красной армии[797].
31 января 1944 г. приказом Ставки органы военных сообщений будут переданы из подчинения управлений тыла в подчинение начальникам Генерального штаба, штабов фронтов, округов и армий. На органы военных сообщений были возложены руководство и контроль за подготовкой, организацией и выполнением всех видов воинских перевозок. Таким образом, был завершен процесс реорганизации военных перевозок[798]. Общий объем автомобильных перевозок в годы Великой Отечественной войны составит 625 200 тыс. тонн[799].
Постановление ГКО СССР № 187 о преобразовании органов 3-го управления Наркомата обороны в особые отделы
17 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 5. Л. 198. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Важнейшую роль в годы войны сыграют силовые структуры, в деятельности которых окажутся смешаны функции военного и гражданского управления. В числе самых первых документов принимается и директива НКГБ СССР о задачах госбезопасности в условиях начавшейся войны с Германией, адресованная наркомам союзных и автономных республик, начальникам краевых и областных управлений НКГБ[800].
Для ведения разведывательно-диверсионной борьбы в тылу противника 5 июля была организована особая группа НКВД СССР, в октябре преобразованная во 2-й отдел, специально созданный 3 сентября 1941 г. для организации разведки, диверсий и террора в тылу врага. На его базе 18 января 1942 г. будет организовано 4-е управление НКВД, руководившее на начальном этапе за фронтовой борьбой (начальник П. А. Судоплатов). Для борьбы с массовым дезертирством, дезорганизацией и потерей управления постановления ГКО от 17 июля 1941 г. и 10 января 1942 г. объединили органы контрразведки Наркомата обороны и Наркомата военно-морского флота в Управление особых отделов НКВД СССР[801].
Общий тренд к централизации управления выразится в том, что 20 июля 1941 г. указом Президиума Верховного Совета Наркомат внутренних дел и Наркомат госбезопасности будут объединены в рамках единого Наркомата внутренних дел[802].
В целях улучшения руководства войсковыми структурами НКВД в прифронтовой полосе и тылу в июле 1941 г. был создан Штаб войск НКВД, в августе образовано Главное управление внутренних войск НКВД, которое объединило управления войск по охране железнодорожных сооружений, войск по охране особо важных предприятий промышленности и конвойных войск[803].
В начальный период войны будут приняты ряд репрессивных актов. 6 сентября 1941 г. Берия выйдет на Сталина с докладной, в которой предложит расстрелять в соответствии с приложенным списком 170 заключенных, осужденных за террористическую, шпионско-диверсионную и иную контрреволюционную работу[804].
Постановление ГКО СССР № 1120 «О преобразовании органов третьего управления Наркомата военно-морского флота в особые отделы»
10 января 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 32. Л. 173. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Докладная записка Л. П. Берии И. В. Сталину о применении высшей меры наказания к заключенным за террористическую, шпионско-диверсионную и контрреволюционную деятельность
6 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 16. Л. 161. Подписи — автографы И. В. Сталина и Л. П. Берии]
Сталин завизирует ее, и ГКО через два дня примет соответствующее решение. 15 ноября Сталин подпишет еще одну записку Берии, содержавшую предложение привести в исполнение все приговоры к высшей мере наказания и предоставить Особому совещанию НКВД право выносить приговоры по ст. 58, 59 УК РСФСР вплоть до расстрела [805].
4 апреля 1943 г. на заседании Политбюро будет принято решение, оформленное затем указом Президиума ВС СССР от 14 апреля, о выделении из состава Наркомата внутренних дел (НКВД) Наркомата госбезопасности во главе с В. Н. Меркуловым; наркомат будет воссоздан на базе оперативных подразделений НКВД. Его задачами станут ведение разведывательной и контрразведывательной работы, борьба с подрывной, шпионской, диверсионной, террористической деятельностью иностранных разведок на территории СССР, борьба с антисоветской деятельностью, охрана руководящих кадров.
19 апреля 1943 г. постановлением СНК СССР Управление особых отделов НКВД будет передано в состав Наркомата обороны и реорганизовано в Главное управление контрразведки (ГУКР) НКО «Смеринш» (в будущем «Смерш»). Под этим названием было создано три органа контрразведки, входивших в три различных ведомства (Наркомат обороны СССР, Наркомат ВМФ СССР и Наркомат внутренних дел СССР). ГУКР «Смерш» НКО был наделен полномочиями по борьбе со шпионской, диверсионной и иной подрывной деятельностью иностранных разведок в частях и учреждениях Красной армии, антисоветскими элементами, предательством и изменой Родине, дезертирством и членовредительством на фронте. Постановлением ГКО от 4 ноября 1944 г. «Смершу» будет также вменено в обязанность осуществлять проверку бывших военнопленных «в специальных запасных частях НКО»[806]. Органы «Смеринш» будут подчинены непосредственно наркому обороны, т. е. Сталину[807].
Для улучшения охраны тыла фронтов 4 мая было создано Главное управление войск НКВД по охране тыла[808].
В январе 1945 г. в преддверии генерального наступления принимается решение о зачистке тылов советских войск. С этой целью вводятся должности уполномоченных НКВД во фронтах. В результате реорганизации создается Главное управление по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР (ГУПВИ).
Сопроводительная записка В. Н. Меркулова И. В. Сталину к проектам постановлений ЦК ВКП(б) о создании Народного комиссариата государственной безопасности СССР и органов «Смеринш»
14 апреля 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1366. Л. 4. Подписи — автографы И. В. Сталина и В.Н. Меркулова]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы в тылу германских войск»
18 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 662. Л. 76–78. Правка — автограф И. В. Сталина]
Важнейшую роль в разгроме вермахта сыграет партизанское движение. Основные задачи партизанского движения были изложены в директиве СНК и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г. и постановлении ЦК от 18 июля «Об организации борьбы в тылу германских войск».
В начальный период войны руководство партизанским движением осуществлялось партийными комитетами, военными советами фронтов, Генштабом, органами НКВД, что порождало неразбериху, параллелизм в постановке и решении боевых задач и пр. В развертывании зафронтовой борьбы заметную роль сыграли названные выше 2-й отдел и 4-е управление НКВД. В этот период преобладала точка зрения о преимущественной значимости диверсионных форм зафронтовой борьбы, осуществляемых специально подготовленными диверсантами[809].
С весны 1942 г. партизанское движение принимает массовый характер. К апрелю в Белоруссии, Смоленской, Орловской, Ленинградской областях имелось уже 11 партизанских краев и несколько партизанских зон, контролировавшихся партизанами. Для организации и руководства партизанским движением, которое очевидно вышло за рамки действия диверсионных групп, постановлением ГКО 30 мая 1942 г. был создан Центральный штаб партизанского движения при Ставке Верховного главнокомандования (ЦШПД), сыгравший важнейшую роль в развертывании зафронтовой борьбы. Его возглавит первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии П. К. Пономаренко, в состав штаба войдут представители Генштаба и НКВД.
Кроме того, при военных советах фронтов были созданы Украинский, Брянский, Западный, Калининский, Ленинградский, Карело-Финский штабы[810], а также Белорусский штаб[811]. Республиканские и областные (фронтовые) штабы в оперативном отношении будут подчинены Центральному штабу и военным советам фронтов.
В организации управления и здесь последовательности не будет. 5 сентября 1942 г. Сталин издал приказ наркома обороны «О задачах партизанского движения»[812], а на следующий день проведена реорганизация ЦШПД, учреждается Главное командование и должность главнокомандующего партизанским движением, которым на короткое время будет назначен К. Е. Ворошилов[813]. 18 ноября и эта должность, и Главное командование партизанским движением были упразднены, и управление партизанским движением вновь вернулось в ЦШПД и к его начальнику — Пономаренко. По состоянию на 1 ноября 1942 г. на оккупированной территории будут действовать 1083 отряда общей численностью 94 484 чел. [814]
Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко
1940-е
[ГЦМСИР. № 39176/112]
1 января 1943 г. будет издан приказ начальника ЦШПД П. К. Пономаренко «О расширении партизанской борьбы в связи с наступлением Красной армии»[815]. Апеллируя к приказу наркома обороны от 5 сентября 1942 г. «О задачах партизанского движения», Пономаренко поставит перед руководителями партизанских отрядов задачи «активизировать боевые действия в самых разнообразных формах»; «развернуть шире политическую работу среди населения» и «втягивать в партизанскую борьбу все более широкие массы населения» и т. д. Советское руководство сочтет целесообразным сохранить в партизанских отрядах институт политических комиссаров, в связи с чем 6 января 1943 г. начальник ЦШПД выпустит специальный приказ «О восстановлении института комиссаров в партизанских отрядах»[816]. С целью реализации задач, поставленных в приказе от 1 января, решением ЦШПД уже 8 января будет создан Латвийский штаб партизанского движения в дополнение к созданным ранее аналогичным структурам[817].
Постановление ГКО СССР № 1837 о создании Центрального штаба партизанского движения при Ставке ВГК во главе с П. К. Пономаренко, Украинского, Брянского, Западного, Калининского, Ленинградского, Карело-Финского штабов и о задачах партизанского движения
30 мая 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 65. Л. 78–79. Резолюция и подпись — автограф И. В. Сталина]
Не всегда управленческие решения в этой сфере оказывались целесообразными. 7 марта 1943 г. ГКО примет постановление «О расформировании Центрального штаба партизанского движения». Советское руководство сочтет возможным возложить функции руководства партизанами «целиком на ЦК компартий союзных республик, обкомы ВКП(б) и соответствующие штабы партизанского движения»[818]. Пройдет чуть более месяца, и 17 апреля Сталин фактически признает ошибочность ранее принятого решения и восстановит ЦШПД при Ставке ВГК, причем должность главнокомандующего восстановлена не будет. При этом единственный из штабов партизанского движения — Украинский — будет выведен из подчинения ЦШПД и станет функционировать самостоятельно[819], через свои представительства (штабы) при военных советах соответствующих фронтов. Курировать УШПД станет Н. С. Хрущев как первый секретарь ЦК КП(б)У. Череду организационных решений в отношении партизанского движения на Украине завершит постановление от 2 октября 1943 г. Политбюро отменит свое собственное решение от 29 июня 1942 г. о создании узкого нелегального ЦК КП(б)У, специально сформированного для руководства партизанским движением. Руководство партизанским движением и подпольными партийными организациями будет возложено на ЦК КП(б)У[820].
Партизанские структуры станут важным источником разведывательной информации. В сентябре Пономаренко получит спецсообщение от начальника Украинского ШПД В. Соколова о деятельности украинских националистов. «Данные партизанской разведки, — сообщит Соколов, — свидетельствуют о том, что украинские националисты, достигнув соглашения с германскими руководящими кругами, всецело перешли к борьбе против партизан и Красной армии, действуют по заданиям немцев»[821].
Активный коллаборационизм на оккупированной территории СССР (не только Украины) приобретет довольно значительный размах, существенную часть его проявлений следует, вероятно, рассматривать как последнюю вспышку Гражданской войны. Партизанское движение сыграет важнейшую роль в противодействии вооруженным формированиям коллаборантов (вроде Украинской повстанческой армии Организации украинских националистов [ОУН — УПА], Русской освободительной армии [РОА], Конфедерации освобождения народов России [КОНР] и др.[822]), а также процессам формирования стабильного оккупационного режима и его легитимации. Борьба с проявлениями коллаборационизма займет свое место в ряду контрпропагандистских мероприятий. Сталин лично отредактирует статью «Бывший советский генерал Власов оказался холуем и шпионом немцев», подготовленную в Главном политическом управлении Красной армии.
Статья Главного политического управления Красной армии «Бывший советский генерал Власов оказался холуем и шпионом немцев»
Ранее 5 июля 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 204. Л. 46–48. Правка И. В. Сталина — автограф]
Значение партизанского движения будет осознано на всех этажах политического и военного управления. В результате проект нового «Полевого устава Красной армии», разработанный в 1943 г., будет содержать специальную главу «Партизанские действия».
Летом 1943 г. ЦШПД сыграет важнейшую роль в обеспечении успеха летней кампании Красной армии. 14 июля в партизанские отряды поступит приказ «О партизанской рельсовой войне на коммуникациях врага». Будет предписано «в целях внезапности удара первую операцию провести одновременно по сигналу Центрального штаба, а после этого действовать непрерывно, всеми средствами уничтожать рельсы». Другой важнейшей задачей станет сбор разведывательных данных «о скоплениях эшелонов врага для бомбежки их советской авиацией»[823]. В ходе «рельсовой войны» было подорвано 2158 км одноколейного железнодорожного пути. «Это мероприятие… сократило перевозки противника на 35–40 % и значительно способствовало успеху летне-осеннего наступления Красной армии». Несомненный успех «рельсовой войны» предопределит проведение и позднее подобных операций. В сентябре — октябре 1943 г. в ходе освобождения Левобережной Украины и накануне форсирования Днепра была проведена вторая аналогичная операция — «Концерт». 16 декабря 1943 г. начнется еще одна подобная операция «Зимний концерт». В январе 1944 г. будет намечено провести «новый массовый одновременный удар по железным дорогам противника»[824]. В 1942–1943 гг. в практике партизанской борьбы станут широко применяться рейды крупных партизанских соединений по тылам противника. Их будет проведено более 40. В 1944 г. наиболее боеспособные партизанские формирования пересекут границы СССР и выйдут на территории Чехословакии, Польши, Венгрии и Румынии, примут участие в Словацком национальном восстании [825].
В связи с освобождением большей части временно оккупированной территории СССР ГКО 13 января 1944 г. принял решение о расформировании ЦШПД. Тем же постановлением руководство партизанским движением на еще оккупированной территории было передано ЦК компартий соответствующих республик. Согласно официальной справке, составленной в ЦШПД по состоянию на 7 января 1944 г., общее количество действующих партизанских отрядов и групп составило 1116, а их численность — 181 302 чел. В качестве отдельной категории справка назовет «невооруженный резерв местного населения» в количестве 174 965 чел. Кроме того, уже выйдут в советский тыл и соединятся с частями Красной армии 54 235 чел.[826] Последний из органов управления партизанским движением — Украинский штаб — будет расформирован с 1 января 1945 г. постановлением ЦК КП(б)У от 23 декабря 1944 г.
В системе органов стратегического руководства вооруженными силами СССР особое место занимал Наркомат военно-морского флота. Согласно «Положению о Народном комиссариате Военно-морского флота СССР», которое было введено в действие 31 января 1938 г., наркомат определялся в статусе общесоюзного ведомства, «выполнявшего задачи морской обороны СССР»[827]. Возглавлял наркомат народный комиссар ВМФ СССР Н. Г. Кузнецов.
В состав наркомата входили Главный морской штаб, два главных управления и шестнадцать управлений. Функции совещательного органа выполнял Главный военный совет МФ во главе с наркомом. Роль наркомата в системе стратегического руководства вооруженными силами в военное время была недостаточно ясно определена. Порядок стратегического и оперативного взаимодействия между сухопутными и военно-морскими силами четкого нормативного оформления не получил. Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов так охарактеризует взаимоотношения между двумя оборонными ведомствами: «Организующих документов недоставало. Почти совсем не было разработано положение о том, как будет осуществляться управление боевыми действиями из центра и какие взаимоотношения установятся между фронтами и флотами на местах. Попытки внести ясность по этому вопросу в предвоенный 1940 год… фактически результата не имели»[828]. Вопросы стратегического взаимодействия с Красной армией так и не будут решены во многом потому, что военные действия в прибрежных морях в годы Великой Отечественной войны носили ограниченный и второстепенный характер и не выходили за рамки действий оперативного уровня, руководство которыми относилось к сфере компетенции командующих флотами и флотилиями. При совместных действиях с приморскими соединениями Красной армии Наркомат ВМФ и командование флотов оказывались в большинстве случаев на вторых ролях. Просчеты, допущенные в предвоенный период, привели к тому, что в начале войны военно-морские силы СССР не были сбалансированы по родам сил и кораблям основных классов, а их распределение по морским театрам не отвечало задачам, которые пришлось решать фактически[829]. Директивные документы, подготовленные Генеральным штабом и Главным морским штабом (в том числе «План обороны государственной границы 1941 г.»), были направлены в управления военных округов и флотов только в мае 1941 г., и по этой причине на оперативном уровне вопросы межвидового взаимодействия советских военных до нападения Германии на СССР решить не удалось[830]. При планировании оперативного применения военно-морских сил были допущены просчеты во многом потому, что руководство НК ВМФ не получило достоверной информации о планах ведения военных действий противником на морских театрах. В результате был дан неверный прогноз в отношении плана действий кригсмарине на Балтийском море, преувеличена вероятность действий на Черном море объединенных итало-германо-турецких сил[831].
Николай Герасимович Кузнецов
1940-е
[РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 3. Д. 70. Л. 9]
В первые недели войны Наркомат ВМФ будет ставить общие оперативные задачи действующим объединениям, выпускать директивные документы с общими, часто неконкретными, указаниями по организации военных действий[832]. Одной из проблем станет слабая подготовка начсостава, о которой Н. Г. Кузнецов скажет в декабре 1942 г. на сборе командиров соединений Северного флота[833].
Место наркома ВМФ не было четко определено в системе военного и государственного управления. В результате Н. Г. Кузнецов, включенный в состав Ставки ГК 23 июня 1941 г., при реорганизации 10 июля в нее уже не попал. Во время Великой Отечественной войны организационная структура и основные функции Наркомата ВМФ, в отличие от большинства других структур управления вооруженными силами, практически не менялись. При этом постепенно флоты и флотилии переходили в оперативное подчинение сухопутным объединениям, во взаимодействии с которыми им предстояло решать боевые задачи. Начальник Оперативного управления Главного морского штаба В. Л. Богденко указывал, что вплоть до 1943 г. «ГМШ ни разу не был ориентирован генеральным штабом по вопросам дальнейшего хода боевых действий и возникающим задачам флотов и флотилий. Все попытки командования ВМФ получить в Генштабе хотя бы ориентировочные данные о замыслах предстоящих операций и применении в них сил флота оказывались безуспешными. Не представляя себе всех оперативных возможностей флотов, работники Генштаба при планировании совместных операций принимали во внимание только возможности сил флота по оказанию непосредственной огневой поддержки сухопутным войскам»[834].
В конце 1943 г. в связи с изменением характера военных действий Н. Г. Кузнецов выйдет с докладной на имя Сталина, по итогам рассмотрения которой будет выпущена директива Ставки ВГК от 31 марта 1944 г. В соответствии с этой директивой нарком ВМФ назначался главнокомандующим морскими силами СССР, ему были подчинены во всех отношениях военно-морские флоты и флотилии, а их оперативное подчинение командованию фронтов или армий допускалось лишь временно[835]. «Пора выходить на морские просторы», — так в марте 1944 г. в разговоре с командующим Балтийским флотом В. Ф. Трибуцем объяснит Сталин целесообразность перехода к руководству флотом из Наркомата ВМФ. За годы войны флот получит в свое распоряжение 129 надводных кораблей и подводных лодок, 920 боевых катеров и 1375 различных плавсредств. 17 февраля в связи с началом планирования военных действий против Японии в 1945 г. нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов будет введен в состав Ставки ВГК[836]. План применения Тихоокеанского флота и Амурской военной флотилии в войне с Японией будет разработан Главным морским штабом к июлю 1945 г. и затем успешно реализован в ходе кратковременной военной кампании, завершившейся капитуляцией Японии и окончанием Второй мировой войны.
Решение задач «обслуживания больных и раненых бойцов и командиров Красной армии» накануне войны было возложено на Санитарное управление Красной армии и Санитарное управление Военно-морского флота; первое подчинялось первому заместителю наркома обороны маршалу С. М. Буденному, второе — непосредственно наркому ВМФ Н. Г. Кузнецову.
Итоги начального периода войны заставят советское руководство пересмотреть организационные основы системы медицинского обслуживания в масштабах всей страны. В августе 1941 г. приказом наркома обороны Санитарное управление Красной армии было реорганизовано в Главное военно-санитарное управление и передано в подчинение начальнику тыла Красной армии. 22 сентября 1941 г. выйдет постановление ГКО, которое разграничит сферы деятельности Наркомздрава СССР (на него возложат медицинское обслуживание раненых в тыловых районах страны) и Главного военно-санитарного управления Красной армии (ему будет поручено осуществление тех же самых функций во фронтовых районах)[837]. Все эвакогоспитали передавались в подчинение Наркомздраву СССР, а эвакопункты — ГВСУ. Главному военно-санитарному управлению будут поручены и бытовые вопросы военнослужащих. Система медицинского обслуживания по многим показателям окажется не готова к масштабу развернувшихся военных действий. Кадровая проблема заявит о себе и в этой сфере. Начальник ГВСУ Е. И. Смирнов признается позднее: «Великая Отечественная война наглядно показала, какую большую оплошность мы сделали, готовя в высших учебных заведениях не руководящий состав медицинской службы, а младших врачей полков. Плохо, когда медицинская служба не имеет младших врачей, но велика беда, когда военная медицина, имея хороших рядовых врачей, не имеет подготовленных руководителей»[838]. По инициативе ГВСУ в 1942 г. ГКО примет новое «Положение о Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова», в 1943 г. создаются факультеты руководящего состава медицинской службы.
Постановление Секретариата ЦК ВКП(б) «Об организации Всесоюзного комитета помощи по обслуживанию больных и раненых бойцов и командиров Красной армии». Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) от 8 октября 1941 г.
6 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1323. Л. 57. Подписи — автографы А. И. Микояна, И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. А. Андреева, К. Е. Ворошилова, факсимиле Г. М. Маленкова]
Нарастание проблем в этой сфере заставит советское руководство прибегнуть к помощи общественности. 6 октября 1941 г. Секретариат ЦК примет постановление «Об организации Всесоюзного комитета помощи по обслуживанию больных и раненых бойцов и командиров Красной армии», через два дня оно будет утверждено на Политбюро [839].
Принято считать, что к началу войны РККА и ВМФ СССР имели необходимые силы и средства медицинского обеспечения во всех звеньях воинских формирований, а в войсках имелись переходящие, мобилизационные и неприкосновенные запасы медицинского имущества и медикаментов[840]. Однако все эти виды запасов оказались в значительной мере утрачены в результате неудачного хода военных действий в первый период войны. И, главное, никто не предвидел и не планировал ведения войны подобных масштабов и размаха. По этой причине реальные потребности действующей армии не были подкреплены производственными мощностями медицинской промышленности. Об этом свидетельствуют многочисленные документы. Так, например, весной 1942 г. на имя секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Андреева, возглавившего Комитет помощи раненым, поступит отчет комитета по Краснодарскому краю. Из отчета со всей очевидностью выявляется недостаток медикаментов, перевязочного материала, предметов ухода, простейшей травматологической аппаратуры. Из ответа, который направит в начале апреля заместитель наркома здравоохранения РСФСР и начальник Управления эвакогоспиталей А. И. Жичин начальнику отдела эвакогоспиталей Краснодарского крайздравотдела, станет ясно, что проблема носит не локальный, а общегосударственный характер. Москва не сможет реально помочь с решением поставленных вопросов. Вместо этого будут даны рекомендации: «Использовать заменители перевязочного материала… мох, стружку, лигнин, целлюлозу…» В связи с недостатком физиотерапевтической аппаратуры «использовать применение грязолечения, парафинолечения, глинолечения и климатических процедур»[841]. Проблемы начального периода будут преодолеваться с огромным трудом и со значительным отставанием от потребностей. В октябре 1943 г. о «почти полном отсутствии перевязочных средств» в ЦК вновь будет сообщать нарком здравоохранения Г. А. Митерев[842]. С течением времени будет увеличиваться коечный фонд в госпиталях тыловых, фронтовых, армейских. К маю 1943 г. укомплектованность медицинских служб врачами и фельдшерами достигнет 92–93 %[843]. Несмотря на многочисленные проблемы, советским медикам за время войны удастся возвратить в строй 72 % раненых и 91 % больных в Красной армии[844], 86 % раненых и 96 % больных в ВМФ[845].
«Сосредоточить всю полноту власти в государстве…» Реорганизации органов государственного управления
22 июня 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР примет утвержденные на Политбюро ЦК ВКП(б) указы «О военном положении»[846], «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения», «О мобилизации военнообязанных» по 14 военным округам.
23 июня будут введены в действие мобилизационные производственные планы по промышленности, отменены отпуска, движение на железных дорогах переведено на военный график. 24 июня Совнарком примет постановление «О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе»[847]. 25 июня постановлением ЦК и СНК будут созданы структуры начальников войскового тыла фронтов и армий, в подчинение которым передавались войска НКВД, оказавшиеся в зоне боевых действий, органы милиции, истребительные батальоны [848].
Отказ высшего политического руководства страны от подготовки к негативному развитию событий и отсутствие готовой модели управления на случай войны привели к тому, что партийные и советские руководители в центре и на местах не имели инструкций. Растерянностью не в последнюю очередь объясняется поспешная «эвакуация» руководящих работников разных уровней и практически всех сегментов управления прифронтовых районов, многочисленные свидетельства которой сохранили официальные документы и мемуарные свидетельства. С целью преодоления кризиса системы государственного управления в начальный период войны будут спонтанно создаваться чрезвычайные органы гражданского, так же как и военного, управления.
Указ Президиума Верховного Совета СССР «О военном положении». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 22 июня 1941 г.
22 июня 1941
[ГА РФ. Ф. Р-7523. Оп. 4. Д. 49. Л. 23–26. Подписи — автографы М. И. Калинина и А. Ф. Горкина]
Говоря о первых днях войны, нельзя не коснуться распространенного мнения о прострации Сталина в первые дни войны. В превращенной форме оно отражает и имевший место кризис государственного управления, и личный психологический срыв Сталина, который действительно имел место, но не в первые часы войны, когда Сталин работал с высокой интенсивностью, а 28–30 июня. На эти дни пришелся пик кризиса, связанного с падением Минска. 29 июня после эмоционального разбирательства по поводу причин сдачи города, состоявшегося накануне в Генштабе, Сталин не приехал в Кремль, что вызвало беспокойство у его окружения. После короткого совещания 30 июня, организованного В. М. Молотовым, во второй половине того же дня члены «ближнего круга» Сталина приехали к нему на Ближнюю дачу, где было принято решение о создании Государственного комитета обороны. ГКО станет высшим чрезвычайным органом государственного управления[849].
Сталин возглавит его в качестве председателя. При этом ничего оригинального придумано не было. В годы Гражданской войны действовал Совет труда и обороны, целью создания которого была также максимальная централизация управления страной. Этот опыт был основательно подзабыт, ведь проект решения о создании ГКО был спонтанно написан прямо по ходу совещания секретарем ЦК ВКП(б) и ближайшим сотрудником Сталина в этот период — Г. М. Маленковым.
В этой связи говорить имеет смысл не о прострации Сталина, а еще об одном проявлении кризиса системы управления, не подготовленной в организационном отношении к началу войны, на случай которой не была разработана соответствующая модель управления.
Постановление ЦК ВКП(б) о создании Государственного комитета обороны СССР
30 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1317. Л. 19–20. Автограф Г. М. Маленкова, правка — автограф И. В. Сталина]
Георгий Максимилианович Маленков
1940-е
[Из открытых источников]
Государственный комитет обороны (ГКО) примет в 1941–1945 гг. 9971 постановление. ГКО принимал решения по вопросам во всех сферах жизнедеятельности страны: мобилизации народного хозяйства для нужд фронта и перевода предприятий на выпуск военной продукции, выпуска вооружений и боеприпасов, разработки новых видов вооружений, эвакуации и реэвакуации предприятий, организаций и населения, формирования войсковых соединений и кадровым вопросам, на начальном этапе — по организации боевых действий, противовоздушной обороны, совершенствованию организационных форм управления армией и ее тыловому обеспечению, репрессивным акциям и др.[850] При этом нормативных документов, регламентировавших деятельность ГКО, создано не было. В этой связи не приходится удивляться смешению функций ГКО, СНК и Политбюро, которые зачастую, прежде всего в начальный период войны, принимали решения по одному кругу вопросов в одном и том же предметном поле.
Обращает на себя внимание и тот факт, что ГКО был создан совместным решением ЦК ВКП(б), СНК СССР и Президиума Верховного Совета СССР, о котором в последнюю минуту вспомнит Сталин, вписавший его название в проект постановления. Но его создание не было формально-юридически закреплено указом высшего органа государственного управления СССР — Верховного Совета СССР, решением которого должен был быть учрежден подобный чрезвычайный орган управления. Это обстоятельство еще раз указывает на второстепенность для советского руководства вопросов правового регулирования.
В ряду чрезвычайных органов, о которых мы будем говорить по мере их сформирования, в обсуждаемом контексте следует назвать Чрезвычайную государственную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР (ЧГК) под председательством Н. М. Шверника. Этот чрезвычайный орган, в отличие от ГКО, был образован как раз указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 ноября 1942 г.
Важно подчеркнуть, что ГКО не имел собственного разветвленного центрального бюрократического аппарата, члены ГКО в основном использовали тот, которым они располагали по своей «основной» должности — в аппарате правительства (Совнаркоме) или ЦК ВКП(б). Лишь спустя несколько месяцев каждый из членов ГКО получит в свое распоряжение заместителей[851], курировавших конкретные участки работы, а затем в ряде случаев и небольшие штаты для формирования аппарата помощников[852]. Члены ГКО были автономны в своей работе на закрепленных за ними участках, и в существенно большей мере, нежели на своих должностях в довоенный период.
С первых дней существования ГКО своими постановлениями назначает уполномоченных из числа высших партийных и советских руководителей, ответственных за состояние тех или иных участков работы: по воинским перевозкам, по формированию новых войсковых частей, по снабжению обозно-вещевым имуществом, продовольствием и горючим, по вопросам вооружения и боеприпасов, по вопросам производства танков и др.[853] Своих уполномоченных ГКО направит и на оборонные заводы, и в административно-территориальные образования. Своим специальным решением о городских комитетах обороны от 22 октября 1941 г. ГКО образовал местные чрезвычайные органы. Городские комитеты обороны образовывались в составе первого секретаря обкома или горкома ВКП(б) в качестве председателя, а также председателя областного или городского исполнительного комитета Совета, начальника областного НКВД или начальника городского отдела, коменданта города, в распоряжение которого передавались войска НКВД, милиция и добровольческие отряды[854].
Постановление ГКО СССР № 830 «О городских комитетах обороны»
22 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 23. Л. 78–79. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]
Всего такие структуры будут созданы в 74 крупных городах, они концентрировали всю гражданскую и военную власть[855].
Кураторство или «шефство» могло не оформляться статусом уполномоченного. Так, например, согласно постановлению ГКО № 1027 «Вопросы НКАП» Л. П. Берии и Г. М. Маленкову поручалось контролировать работу Наркомата авиационной промышленности[856].
На Г. М. Маленкова в сентябре 1941 г. был возложен контроль за выполнением решений ГКО по производству самолетов и моторов и по работе ВВС; в октябре 1942 г. — наблюдение за работой электростанций СССР; в сентябре 1942 г. Л. П. Берия получил поручение о наблюдении за Наркоматом химической промышленности, в октябре о наблюдении за Наркоматом нефтяной промышленности и др.
ГКО в начальный период своей деятельности формирует ряд временных комиссий и постоянных комитетов для оперативного рассмотрения возникавших проблемных ситуаций. В августе принимается постановление о составе Комиссии по освобождению и отсрочкам от призыва по мобилизации; в октябре 1941 г. ГКО примет постановление «О комиссии текущих дел в Куйбышеве» [857].
В первый месяц войны, однако, роль видимого центра принятия решений исполняет ЦК ВКП(б). В реальности полнотой политической власти обладало Политическое бюро (Политбюро) — руководящий партийный орган, избиравшийся пленумом ЦК для руководства его работой между пленумами. ГКО был учрежден и впоследствии упразднен решениями именно Политического бюро. Лишь с течением времени ГКО концентрирует всю власть в стране, как будет казаться на поверхности явлений. Институциональный подход к анализу системы управления, однако, не все объясняет в сложившейся системе управления. Следует иметь в виду, что институты управления были все собраны в один «мешок», и «бочонки» этого своеобразного «русского лото» вместе с их кадровым содержимым вынимала из этого мешка рука Хозяина, как соратники называли Сталина. ГКО — это не столько точно найденный в чрезвычайных обстоятельствах институт управления, сколько (особенно на первом этапе) легитимная форма репрезентации государственным органам и обществу решений все той же самой группы высших управляющих, задолго до этого момента и так сосредоточивших в своих руках все нити управления. Нерасчлененность функций, неопределенный характер их распределения между органами управления, их дублирование были имманентно присущи системе управления раннего советского периода. Не случайно в массовом сознании режим обрел персонификацию в лице своего создателя и лидера — И. В. Сталина. При этом легитимность созданного Сталиным режима и его структурных составляющих, предъявленных обществу, стала важнейшим фактором успешной мобилизации и в конечном итоге великой Победы. Политбюро вскоре оставит за собой функции кадровые, наградные, агитационно-пропагандистские, а также — высшей судебной инстанции. На протяжении всей войны на регулярной основе продолжит работать Комиссия Политбюро по делам Верховного суда. Предметом ее деятельности являлось утверждение вынесенных приговоров к высшей мере наказания. За военные годы через комиссию пройдут тысячи таких дел. Около 40 % приговоров, по оценке автора, комиссия пересмотрит в сторону смягчения установленных наказаний[858]. В процесс утверждения приговоров в реальности были вовлечены, как правило, все члены Политбюро во главе со Сталиным.
Постановление ГКО СССР № 1027 о переводе деятельности Наркомата авиационной промышленности под контроль членов ГКО Л. П. Берии и Г. М. Маленкова
14 декабря 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 29. Л. 29–30. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Острая фаза кризиса управления, о котором мы говорили в начале этой главы, завершается в августе 1941 г. На выходе из нее начинают функционировать основные чрезвычайные органы управления, действовавшие на протяжении всего периода войны, — Государственный комитет обороны и Ставка Верховного главнокомандования. Процессы централизации управления и консолидации власти завершаются сосредоточением всех основных властных полномочий в руках персонально Сталина, занявшего вершину властной пирамиды не только фактически, но и формально-юридически. Сталин в короткий срок занял почти все высшие посты в стране — с 1922 г. он являлся секретарем ЦК ВКП(б), затем стал председателем Совнаркома (правительства) СССР (с 6 мая 1941 г.), председателем ГКО (с 30 июня 1941 г.) и Ставки ВГК (с 10 июля), наркомом обороны (с 19 июля 1941 г.), верховным главнокомандующим (с 8 августа 1941 г.). Лишь пост формального главы государства — председателя Президиума Верховного Совета СССР — остается за М. И. Калининым.
Михаил Иванович Калинин
1940-е
[Из открытых источников]
Напомним, что в советской системе властвования эта должность была декоративной. Ее реальный функционал заключался в том, чтобы утверждать «в советском порядке» решения, принимавшиеся на заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б) и/или Государственного комитета обороны.
Так что в начальный период войны произошло слияние стратегического руководства вооруженными силами и руководства страной, сформировался «военный кабинет» — так называемый «интегральный полководец», по терминологии одного из крупнейших отечественных военных теоретиков А. А. Свечина.
В историографии был поставлен вопрос о том, что «интегральный полководец» в лице Сталина ничего общего не имел с «коллегиальным полководцем», а имела место сверхцентрализация руководства войной[859]. Установившийся на время войны порядок управления в других работах квалифицируется как режим абсолютной диктатуры Сталина [860].
Нельзя, в этой связи, не обратить внимания на одно из важнейших решений начального периода войны. Им стало постановление СНК от 1 июля 1941 г. «О расширении прав народных комиссаров СССР в условиях военного времени». 18 июля его действие было распространено на наркомов РСФСР и УССР[861]. Эти и другие решения в сочетании с изменившимся стилем руководства дают другим историкам основания говорить о том, что оперативное руководство целым рядом сфер социально-экономической жизни выводилось из-под жесткого контроля со стороны диктатора[862]. А. И. Микоян позднее вспоминал: «Сталин, поняв, что в тяжелое время нужна была полнокровная работа, создал обстановку доверия, и каждый из нас, членов Политбюро, нес огромную нагрузку»[863].
Крайние оценки, видимо, не полностью описывают сложный характер сложившейся системы управления. Следует, видимо, говорить о сочетании коллегиальности и единоначалия, причем применительно к каждому конкретному случаю.
Представляется, что Совет народных комиссаров, т. е. правительство СССР, как и другие органы государственной и политической власти (ГКО, Ставка ВГК, Политбюро, Президиум Верховного Совета СССР), в действительности исполняли функции консультативных и распорядительных комиссий при верховном правителе, принимавшем окончательные решения.
Структура наркоматов, подведомственных СНК, то есть подкомиссий при верховном правителе, если продолжать предложенную аналогию, будет совершенствоваться. После начала боевых действий была проведена реорганизация системы оборонных наркоматов. Производство танков и ряда других предметов вооружения из числа основных в довоенный период и в первые месяцы войны было сосредоточено в гражданских наркоматах. Запоздавшим следует признать, вероятно, решение о создании общесоюзного Наркомата танковой промышленности во главе с В. А. Малышевым[864].
В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР, утвержденным Политбюро 11 сентября 1941 г., НКТП включит в себя танковые, дизельные и броневые заводы. До этого момента производство танков было рассредоточено на предприятиях Наркомата среднего машиностроения, Наркомата судостроительной промышленности, Наркомтяжпрома и др.
Производством минометов, о недостатке которых в войсках было сказано выше, в основном был занят Наркомат общего машиностроения. ГКО постановлением от 18 июля утвердит программу увеличения их производства во II полугодии 1941 г., которой предусматривался его почти четырехкратный рост[865]. 26 ноября 1941 г. Наркомат общего машиностроения был преобразован в Наркомат минометного вооружения и сосредоточился на производстве минометов, в том числе реактивных минометных установок залпового огня М-8 и М-13[866] (знаменитые «катюши»). Нарком П. Е. Паршин 23 ноября был назначен уполномоченным ГКО по обеспечению их производства[867].
Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об образовании Народного комиссариата танковой промышленности СССР». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 11 сентября 1941 г.
11 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1322. Л. 23. Помета и подпись — автограф И. В. Сталина]
Осенью 1941 г. последует еще ряд решений, направленных на реорганизацию системы управления промышленностью. Экстренная перестройка управления не всегда будет совершаться вполне продуманно. Так, Наркомат станкостроения будет слит с Наркоматом танковой промышленности постановлением ГКО от 14 ноября 1941 г.[868] Однако очевидные потребности других отраслей промышленности заставят пересмотреть это решение, и 21 февраля 1942 г. Наркомат станкостроения решением того же ГКО будет восстановлен в качестве самостоятельного[869]. Таким образом, в течение первых месяцев войны оформилась, пусть и с запозданием, система оборонно-промышленного комплекса, в течение всех последующих военных лет включавшая в себя шесть основных наркоматов: авиационной промышленности, боеприпасов, вооружения, судостроительной и танковой промышленности, минометного вооружения.
Кризис управления преодолевался с трудом. Рецидивом этого кризиса следует признать панику в Москве 16 октября 1941 г., спровоцированную постановлением ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» от 15 октября, о чем было рассказано выше.
Огромное количество управленческих решений, особенно в первый период войны, будет приниматься в «ручном режиме», в порядке оперативного реагирования на возникающие проблемы. Сталин станет лично контролировать в том числе выпуск наиболее важных видов продукции военного назначения. Так, 20 октября 1941 г. он направит телеграмму директору завода «Красное Сормово» о неисполнении плана с требованием увеличить выпуск танков Т-34 до 4–5 штук в день[870].
В дальнейшем такого рода контрольные функции Сталин в значительной мере передоверит членам своего ближайшего окружения. В январе 1942 г. была создана Комиссия Бюро СНК СССР по текущим делам под председательством Н. А. Вознесенского (в августе будет заменен В. М. Молотовым). Комиссия была призвана решать «все текущие вопросы работы Совнаркома СССР и в необходимых случаях» вносить «свои предложения на утверждение председателя СНК СССР»[871].
Шифротелеграмма И. В. Сталина на завод «Красное Сормово» (г. Горький) о невыполнении заводом плана выпуска танков Т-34 с требованием увеличить производство танков до 4–5 штук в день
20 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 151. Л. 53. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]
Трансформация политической и управленческой системы советского общества под нужды военного времени будет продолжена в 1942 г. 3 января Политбюро утвердит решение Секретариата ЦК об отсрочке выборов в областные, окружные, районные, городские и поселковые Советы депутатов трудящихся по всем союзным республикам[872]. Вся полнота законодательной и исполнительной власти теперь и формально будет сосредоточена в руках представителей исполнительной ветви власти.
В 1942 г. продолжится совершенствование структуры ГКО. 4 февраля 1942 г. ГКО примет постановление о распределении обязанностей между своими членами[873].
До этого момента сферы их компетенции определялись в значительной степени лично Сталиным в виде поручений, возникавших в качестве реакции на те или иные проблемные ситуации. По воспоминаниям ряда участников совещаний у Сталина, по итогам совещания он определял, постановлением какого именно органа управления следует оформить выработанное решение[874].
ГКО продолжит формировать постоянно действующие комиссии и комитеты. В том же феврале он примет решение об образовании Транспортного комитета при ГКО, которому будут вменены в обязанность планирование и регулирование перевозок на всех видах транспорта[875].
В конце 1942 г. Сталин сделает шаг в сторону институционального разграничения функций исполнительной власти. 8 декабря Политбюро примет постановление «О составе и работе Оперативного бюро ГКО и Бюро Совнаркома СССР». Этим постановлением будут сформированы два органа оперативного решения текущих вопросов, будет проведено разграничение сфер деятельности этих двух высших органов исполнительной власти и управления, отсутствовавшее до тех пор. При этом будет упразднена Комиссия по текущим делам Бюро СНК. За Оперативным бюро ГКО будут закреплены наркоматы оборонной промышленности, а также наркоматы путей сообщения, цветной металлургии, электростанций, угольной промышленности, химической и нефтяной промышленности, планы «производства и снабжения указанных отраслей промышленности и транспорта всем необходимым». Членами Оперативного бюро ГКО были назначены В. М. Молотов, Л. П. Берия, Г. М. Маленков, А. И. Микоян. Оперативное бюро представляло собой постоянно действующую рабочую комиссию, которая осуществляла оперативное руководство важнейшими отраслями промышленности, работавшими для фронта, и координировала подготовку крупных постановлений, подлежавших утверждению Сталиным [876].
Постановление ГКО СССР № 1241 о распределении обязанностей между членами Государственного комитета обороны
4 февраля 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 20. Л. 218–219]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О составе и работе Оперативного бюро ГКО и Бюро Совнаркома СССР»
8 декабря 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1356. Л. 120–121. Подлинник. Машинописный текст. Подписи — автографы М. И. Калинина и И. В. Сталина, правка — автограф И. В. Сталина]
К сфере деятельности Оперативного бюро СНК в составе В. М. Молотова, А. И. Микояна, А. А. Андреева, Н. А. Вознесенского и Н. М. Шверника будут отнесены вопросы народнохозяйственного планирования, государственного бюджета и кредитования всех отраслей народного хозяйства, а также работа всех остальных «гражданских» наркоматов. Таким образом, будет проведено определенное упорядочивание управления. Совету народных комиссаров (правительству) будет возвращено значимое место в сфере управления народным хозяйством страны[877].
Важнейшими функциями обоих оперативных бюро станут предварительные межведомственные согласования решений. В 1941 г. большое количество постановлений принималось без соответствующей проработки, без согласования со смежными исполнителями. Слабая координация в ряде случаев приводила к неисполнению принимавшихся решений[878]. Создание рабочих органов и специализированных комиссий и комитетов во многом обеспечило решение этих проблем.
Чрезвычайная ситуация начального периода войны была в конечном итоге должным образом осмыслена и реализована в управленческих решениях, созданная система органов управления оптимизирована, насколько это было возможно в тех условиях, целесообразно разграничены функции и полномочия органов управления. Таким образом, следует, вероятно, говорить о завершении кризиса государственного управления в декабре 1942 г.
Масштабные реорганизации управленческих структур Сталин завершит в 1944 г. В мае Политбюро примет ряд решений. 15 мая — о заместителях председателя Совнаркома СССР. Вместо 13 заместителей председателя Совнаркома будут утверждены Бюро Совнаркома в составе 6 чел. во главе с Молотовым в качестве председателя и Оперативное бюро ГКО в составе 5 чел. с Берией в качестве председателя. Г. М. Маленков будет назначен заместителем Сталина на посту председателя Совнаркома. Семь представителей советского руководства будут освобождены от постов заместителей Сталина и не получат новых должностей в двух вышеназванных оперативных бюро. Посты заместителей потеряют Мехлис, Булганин, Вышинский, Первухин, Сабуров, Малышев, Каганович. Сабуров, однако, получит назначение на пост первого заместителя председателя Госплана[879].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О заместителях председателя Совнаркома Союза ССР»
15 мая 1944
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1406. Л. 27]
18 мая принимается постановление об обязанностях заместителей председателя Совнаркома и работе Оперативного бюро ГКО. К ведению Оперативного бюро были отнесены планирование, контроль и наблюдение за работой всех наркоматов оборонной промышленности, железнодорожного и водного транспорта, черной и цветной металлургии, угольной, нефтяной, химической, резиновой, бумажно-целлюлозной, электротехнической промышленности и Наркомата электростанций. Этим же постановлением был упразднен Транспортный комитет при ГКО, функции которого возлагались на Оперативное бюро[880].
Этой последней «реформой» военного времени Сталин фактически подтвердит ранее принятые решения институционального характера, лишь уточнив сферы полномочий двух оперативных бюро — ГКО и СНК СССР. Но при этом Сталин проведет перегруппировку персонального состава своего окружения. В число тех, кто не оправдает ожиданий Сталина, попадет и его давний соратник К. Е. Ворошилов, который специальным постановлением ЦК будет освобожден от обязанностей члена ГКО и Оперативного бюро ГКО[881].
В сталинской концепции государственного управления важнейшее место занимали так называемые приводные ремни, при помощи которых коммунистическая партия передает свою волю рабочему классу и обществу в целом. В их числе Сталин называл профсоюзы, комсомол, женские организации, позднее он добавит к ним и Советы. В период его полновластия и сама коммунистическая партия превратилась в один из таких ремней (главный, конечно, по значению), призванных трансформировать решения вождя в практические действия управляемых. В начальный период войны Политбюро и коммунистическая партия, поначалу отодвинутые, казалось бы, в сторону, не утратят своей системообразующей роли. В ВКП(б) состояло 3 876 885 членов и кандидатов в члены партии (по состоянию на февраль 1941 г.), 563 000 из них — в рядах вооруженных сил. Именно на членов партии, партийные органы и партийные мобилизации в том числе Сталин станет возлагать свои надежды. И в армии, и в народном хозяйстве в начальный период войны станут действовать политические органы, призванные обеспечивать исполнение решений, принимавшихся наверху властной пирамиды.
В начальный период войны советское руководство принимает решение о возвращении к практике эпохи Гражданской войны с ее мобилизациями членов партии. 27 июня 1941 г. ЦК примет постановление «Об отборе коммунистов для усиления партийно-политического влияния в полках»[882]. 29 июня будет принято еще одно аналогичное постановление. Затем проведение специальных мобилизаций будет возложено на Главное политическое управление РККА, которое до января 1942 г. проведет пять партийных мобилизаций. В течение 2-й половины 1941 г. мобилизовано в Красную армию будет 1 100 000 коммунистов.
В этом же ряду следует назвать приказ Ставки Верховного главнокомандования «О реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных комиссаров в Рабоче-крестьянской Красной армии»[883], изданный 16 июля 1941 г. в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР, одобренным на Политбюро. В ряды РККА, таким образом, возвращаются военные комиссары и политические руководители, им предоставляются права контролирующих органов.
Осенью 1942 г. институт политруководителей в армии будет ликвидирован. Апогей недоверия к комсоставу РККА пройдет, и вместо военных комиссаров будет учрежден институт заместителей военных командиров по политической части (замполитов) с функциями лишь воспитательной работы. Решение будет оформлено приказом наркома обороны и указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 г. «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной армии»[884] и от 13 октября, которым действие вышеназванного указа распространялось на Военно-морской флот.
Приказ Ставки Верховного командования «О реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных комиссаров в Рабоче-крестьянской Красной армии»
16 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 478. Л. 24–25. Правка — автограф И. В. Сталина]
Приказ наркома обороны СССР № 307 «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной армии»
9 октября 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 460. Л. 67–68. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]
Еще одной причиной принятого решения станут проблемы в функционировании самого института политического руководства в войсках, которые с течением времени проявлялись все более выпукло. В уже цитированной докладной на имя Сталина в начале июня 1942 г. маршал Тимошенко обратит внимание на «несостоятельность политработы в войсках»: «Наши политработники обюрократились. Они обзавелись большими канцеляриями, администрацией и не говорят с людьми», они «совершенно перестали заботиться о людях. Люди голодают по пять дней, и мы не получаем сигнала от политработников»[885]. В этой связи становятся более понятными мотивы названного выше решения об упразднении института политических комиссаров, принятого вскоре советским руководством. 24 октября Сталин направит военным советам и начальникам политуправлений фронтов директиву «О порядке перевода политических работников на командные должности и отбора для переподготовки на командные курсы»[886].
Таким образом, в армии было восстановлено единоначалие, что явилось безусловно позитивным фактором. Весной 1943 г. перестройка пропагандистского аппарата в армии продолжится. В мае 1943 г. институт заместителей командиров по политчасти будет ликвидирован, а пропагандистская работа будет перенесена в первичные партийные организации армии и флота. С этой целью 21 мая Политбюро принимает постановление о реорганизации структуры партийных и комсомольских организаций в Красной армии и усилении роли фронтовых, армейских и дивизионных газет. Вводились должности партийных организаторов (начиная с роты), а начиная от батальона и дивизиона (и выше) — должности т. н. освобожденных парторгов[887]. В результате количество первичных партийных организаций в армии и на флоте увеличилось с 41 337 в начале 1943 г. до 67 089 в конце [888].
Партийно-политическая работа останется для руководства страны важнейшей составляющей мобилизационных мероприятий и одним из инструментов государственного управления. При этом нормативное регулирование жизни социума и отдельных индивидуумов, к середине 1943 г. принявшее почти законченную форму эффективно функционирующей системы, позволит сократить объем задач в сфере политической мобилизации. Решениями высших органов управления начнется сокращение численного состава политических органов. Так, 24 мая 1943 г. ГКО примет постановление «Об упразднении института заместителей командиров по политической части рот, батарей, эскадронов, эскадрилий, отдельных взводов и частичном сокращении политработников других категорий»[889].
Аналогичные решения будут приняты и применительно к гражданской сфере. Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Л. М. Каганович, И. А. Бенедиктов предложат ликвидировать политотделы в МТС и колхозах, на железнодорожном, морском и речном транспорте, а высвобождающихся 28 775 чел. направить после краткосрочной военной подготовки в артиллерийские и танковые войска. Политбюро примет два соответствующих постановления 31 мая 1943 г. — «О ликвидации политотделов в МТС и совхозах» и «О ликвидации политотделов на железнодорожном, морском и речном транспорте»[890], затем ликвидируют политорганы Наркомрыбпрома[891]. В качестве причин принятых решений о восстановлении единоначалия будут названы дублирование функций, подмена хозяйственных руководителей, снижение их ответственности.
Перестройка работы партаппарата завершится осенью 1943 г. 21 сентября 1943 г. будет принято решение, согласно которому главной задачей Организационно-инструкторского отдела ЦК ВКП(б) становилась проверка исполнения местными парторганизациями директив ЦК. Контроль исполнительской дисциплины ставился теперь во главу угла. Отделу вменялось в обязанность «повседневно наблюдать за практикой руководства обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий союзных республик», «систематически информировать Секретариат ЦК ВКП(б) о важнейших фактах из жизни местных парторганизаций», проводить по поручению Секретариата ЦК обследование местных парторганизаций и др. В отделе вводились штатные должности ответственных организаторов по одному на каждую национальную республику, край, область. Сектор информации отдела получал и изучал протоколы обкомов, крайкомов и республиканских ЦК; сектор учета состава ВКП(б) и партийной статистики отслеживал изменения в составе парторганизаций и готовил вопросы регулирования роста партии; сектор единого партбилета вел централизованный учет выдачи партийных документов и пр.[892] Партийный центр, таким образом, поставил под тотальный контроль функционирование партийных органов на местах.
Для повышения квалификации пропагандистских кадров при ЦК союзных республик, крайкомах и обкомах в 1944 г. создаются партийные школы. В конце года открывается заочная Высшая партийная школа, а в феврале 1945-го — Центральная комсомольская школа при ЦК ВЛКСМ. В конце 1944 — начале 1945 г. во всех республиканских, краевых, областных парторганизациях организуются краткосрочные курсы по подготовке и переподготовке пропагандистов, руководителей и преподавателей районных партшкол[893].
«Это была наша ошибка». Сталин и роспуск Коммунистического Интернационала
22 июня 1941 г., когда фактом стало нападение Германии на Советский Союз, председатель Исполкома Коммунистического Интернационала Георгий Димитров был в 7 часов утра вызван в Кремль. В кабинете Сталина в этот момент находились Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков. Сталин даст Димитрову ряд указаний относительно работы Коминтерна в условиях войны. Димитров в дневнике тезисно зафиксирует эти указания. «Коминтерн пока не должен выступать открыто, — скажет Сталин. — Партии на местах развертывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский народ ведет Отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идет о разгроме фашизма, поработившего ряд народов и стремящегося поработить и другие народы». Таким образом, мировая революция окончательно устранялась из политической повестки дня.
В соответствии с этими установками Димитров и Исполком Коминтерна станут ориентировать компартии на использование всех форм борьбы против фашизма и создание в оккупированных странах единых национальных фронтов. Уже 22 июня ведущим компартиям Запада будут направлены директивные указания. Компартии Великобритании будет предписано учесть, «что на данном этапе вопрос идет о защите народов против фашистского порабощения, а не о социалистической революции». Укажут «английским товарищам» и на то, что их нападки на Черчилля «неправильны»: «Требовать в нынешней обстановке замены правительства Черчилля народным правительством значит лить воду на мельницу прогитлеровским антисоветским элементам в Англии»[894]. Коминтерновское направление политики Москвы, таким образом, развернулось на 180 градусов. Еще недавно компартиям предписывалось «систематически разоблачать легенду об антифашистском характере войны со стороны Англии и Франции», «беспощадно разоблачать контрреволюционные планы английских и французских империалистов и их социал-демократических лакеев и вести борьбу против них»[895].
Докладная записка Г. М. Димитрова и Д. З. Мануильского В. М. Молотову и Г. М. Маленкову об ассигновании 200 тыс. долларов Исполкому Коминтерна. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 июля 1941 г.
2 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 660. Л. 86. Подписи — автографы В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, Л. П. Берии, И. В. Сталина, Г. М. Димитрова, Д. З. Мануильского]
Сталин продолжит финансово поддерживать компартии. Так, 3 июля 1941 г. Политбюро примет решение «ассигновать ИККИ 200 000 долларов для оказания помощи зарубежным партиям». Тем же постановлением было решено «отпустить ИККИ один миллион американских долларов для оказания помощи ЦК компартии Китая»[896].
Развертывание антияпонской борьбы в Китае, с целью максимально ограничить возможности Японии развернуть широкую агрессию на континенте, становилось одной из важнейших политических задач, на достижение которой денег жалеть не приходилось. Куда более скептически смотрел Сталин на возможности организации широкомасштабной вооруженной борьбы в европейских странах. Когда 4 июля 1941 г. Димитров доложит Сталину о готовности болгарских коммунистов организовать восстание в Болгарии, Сталин ответит: «Никакого восстания сейчас. Разобьют рабочих. Пока мы не можем оказать никакой помощи. Попытка восстания будет провокацией»[897]. Возможности структур Коминтерна в этом отношении к тому моменту были действительно невелики. Диверсионная и партизанская сети, создававшиеся с 1926 г. на случай войны с СССР, после 1936 г., как мы видели выше, были разрушены во второй половине 1930-х в ходе чисток и Большого террора[898].
С течением времени Коминтерн и его проблемы все больше будут смещаться на периферию внимания Сталина, а встречи и разговоры с Димитровым станут все более редкими.
Долго вызревавшее решение Политбюро ЦК ВКП(б) о роспуске Коммунистического Интернационала от 21 мая 1943 г.[899] станет крупнейшим событием 1943 г. в сфере идеологии и практики коммунистического движения.
Видение высшим советским руководством будущего Коминтерна в ночь с 7 на 8 мая на встрече с руководителями Коминтерна Димитровым и Мануильским изложит Молотов. «Пришли к выводу, — запишет Димитров в своем дневнике, — что Коминтерн, как руковод[ящий] центр для компартий, при создавшихся условиях, является помехой самостоят[ельному] развитию компартий и выполнению их особых задач. Выработать документ о роспуске этого центра»[900]. Вечером 11 мая 1943 г. Сталин в присутствии Молотова принял Димитрова и Мануильского. На этой встрече был одобрен подготовленный ими проект постановления Президиума Исполкома Коминтерна. Перед проведением закрытого заседания президиума Сталин направит Димитрову указания: «1. Не торопитесь с этим делом. Представьте проект на обсуждение, дайте возможность членам президиума ИККИ подумать дня два-три и внести поправки. У него [Сталина] будут также некоторые поправки. 2. За границу проект пока не посылать. Решим после. 3. Не оставлять такого впечатления, что просто выгоняем руковод[ящих] иностран[ных] товарищей…» 13 мая на заседании Президиума ИККИ проект был обсужден и принят за основу, 17-го на повторном заседании утвердят поправки к нему. На заседании Политбюро 21 мая Сталин решит дать разъяснения о причинах роспуска Коминтерна. Главным мотивом роспуска им будет названа «невозможность руководить действиями компартий во всех странах мира из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и др. странах имеют задачи свергнуть свои правительства и проводить тактику пораженчества, а компартии СССР, Англии, Америки и др., наоборот, имеют задачи всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага». «Мы переоценили свои силы, — скажет Сталин, — когда создавали КИ и думали, что сможем руководить движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование КИ — это будет дискредитация идеи Интернационала, чего мы не хотим. Есть и другой мотив для роспуска КИ, который не упоминается в постановлении. Это то, что компартии, входящие в КИ, лживо обвиняют[ся], что они являются якобы агентами иностранного государства, и это мешает их работе среди широких масс…»[901]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросу о роспуске Коммунистического Интернационала
21 мая 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1368. Л. 213. Помета и правка — автограф И. В. Сталина]
В реальности важнейшая причина останется неназванной. Угроза коммунистической экспансии, воплощенная в организационных структурах Коминтерна, являлась серьезнейшим препятствием для развития взаимоотношений с союзниками по антигитлеровской коалиции.
Идея роспуска Коминтерна, судя по всему, начала вызревать у Сталина задолго до принятого решения. Впервые он озвучит ее в ночь с 20 на 21 апреля 1941 г. после концерта в Большом театре. Члены узкого круга советских руководителей «задержались [у Сталина] после концерта до 2 часов, — как запишет в своем дневнике Димитров. — Выпивали и за мое здоровье. По этому поводу И. В. сказал: у Д. в Коминтерне выходят партии (намекал на амер. партию). Это неплохо. Наоборот, следовало бы компартии сделать совершенно самостоятельными, а не секциями КИ. Они должны превратиться в национальные ком. партии, под разными названиями — рабочая партия, марксистская партия и т. д., название не важно. Важно, чтобы они внедрились в своем народе и концентрировались на своих собственных задачах… Когда таким образом компартии окрепнут, тогда снова восстановите международную их организацию. Интернационал был создан при Марксе в ожидании близкой междунар[одной] революции. Коминтерн был создан при Ленине также в такой период. Теперь на первый план выступают национальные задачи для каждой страны… Принадлежность компартий к Коминтерну в настоящих условиях облегчает преследования буржуазии против них и ее план их изолировать от масс собственной страны…»[902]
И в этом случае Сталин не скажет ни слова о том, что наличие Коминтерна, действовавшего до определенного предела публично, конечно, являлось постоянной и с течением времени все возрастающей помехой в развитии активности Советского Союза на международной арене. Претензии в адрес советского руководства по поводу вмешательства во внутренние дела других стран, высказанные или не высказанные прямо, существенно осложняли решение внешнеполитических задач.
Кроме того, Сталина не покидала уверенность в конечной победе над Германией. Контуры грядущего Сталин, вероятно, прорисовывал уже тогда. Несомненно, победа над Гитлером предполагала капитуляцию Германии, добиться которой можно было посредством военного разгрома. Военная кампания в Европе в этом сценарии оказывалась неминуемым этапом достижения победы над врагом. Красная армия становилась, таким образом, куда более важным инструментом продвижения к мировой революции, нежели Коминтерн. В том случае, конечно, если бы этот лозунг по-прежнему был для Сталина актуальным. Оставаясь до конца жизни социалистом, Сталин, однако, с течением времени все более становился жестким прагматиком, едва ли не в последнюю очередь готовым руководствоваться в решении международных проблем идеологемами большевизма, доставшимися ему в наследство от предшествующей эпохи.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об образовании Иностранного отдела ЦК ВКП(б)
27 декабря 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 706. Л. 65. Автограф В. М. Молотова]
Роспуск Коминтерна не будет означать, однако, отказа от руководства практической политикой компартий, тем более что Сталин сохранял в своих руках важнейший — финансовый — рычаг управления ими. И после роспуска Коминтерна компартии продолжат получать финансовые субсидии из Москвы.
27 декабря того же 1943 г. Политбюро примет решение о создании Иностранного отдела (или иначе — Отдела внешней политики) ЦК ВКП(б), где будет поручено сосредоточить все связи, имевшиеся у Коминтерна[903].
Его заведующим будет назначен председатель Исполкома распущенного Коминтерна Г. Димитров.
Глава 5«В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР…» Мобилизационные мероприятия советского руководства
Победу в Великой Отечественной войне обеспечил в конечном итоге мобилизационный политический режим, созданный в СССР. Его формирование обычно связывают с именем Сталина, хотя точнее в этой связи говорить «лишь» об окончательном оформлении этого режима. Следует помнить, что идея мобилизации лежала в основе советского строя, а ее цель, сформулированная большевиками, закрепившимися у власти в стране в результате Гражданской войны 1918–1922 гг., заключалась в строительстве нового — социалистического, а затем и коммунистического — общества.
В ходе Гражданской войны и были созданы основы мобилизационного режима, закрепленные программными документами. Первая советская конституция, принятая в июле 1918 г., в своей 9-й статье прямо заявит об установлении «диктатуры городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства в виде мощной Всероссийской советской власти в целях полного подавления буржуазии, уничтожения эксплуатации человека человеком и водворения социализма». Эти же цели были сформулированы во Второй программе Российской коммунистической партии (большевиков), принятой в 1919 г. В ней, помимо всего, прямо говорилось о «поголовной мобилизации всего трудоспособного населения» советской властью для выполнения общественных работ. Условием упрочения социалистического способа производства программа называла упорную систематическую работу «над перевоспитанием масс». Принуждение и мобилизация становятся одним из структурообразующих элементов нового общества.
Ленинская новая экономическая политика с ее свободой частного хозяйствования и допущением представительства так называемых попутчиков в сфере экономики и культуры большинством представителей советского руководства воспринималась как временное отступление. В начале 1920-х гг. Сталин сформулирует свою концепцию строительства социализма в одной стране во враждебном капиталистическом окружении. В этой связи обеспечение обороноспособности страны «победившего социализма» станет одной из ключевых задач государственной политики в сфере экономики и общественного сознания. С отказом от нэпа в конце 1920-х гг. произойдет резкое сокращение относительного плюрализма в политической сфере, экономике и культуре.
Формы и методы управления были прямо связаны с характером установившейся политической системы. Сверхцентрализация, жесткость и жестокость управления обеспечат мобилизацию всех ресурсов в одном центре и оперативность управления ими. Своего пика мобилизационный режим достигнет непосредственно перед началом Великой Отечественной войны и в ходе ее начального периода. Без подобной мобилизации победить в войне было невозможно, особенно после провального начального этапа. Эту мобилизацию людских и материальных ресурсов, общественного сознания обеспечил тот политический режим, строительство которого завершил персонально Сталин и который без Сталина как легитимного суверена существовать не мог. Сталинский аппарат управления и он сам в качестве его персонифицирующего элемента продемонстрировали вполне определенную эффективность. Важно, однако, понимать также, что структурообразующим элементом этой системы управления были внеэкономическое принуждение, прямое насилие и отсутствие порога, да и самого понятия приемлемости потерь, неизбежно имевшее результатом их неоправданный рост (и на фронте, и в тылу). Особенностью советской системы того периода было и переплетение идеологических, административных, производственных и репрессивных аппаратов, что являлось сильной мобилизующей стороной сталинской системы управления. Используя этот аппарат при быстром продвижении вермахта вглубь страны, сталинский режим сумел спасти экономический и человеческий потенциал, необходимый для дальнейшего ведения войны, и мобилизовать людские ресурсы на решение вставших перед страной задач. В условиях потерь громадных территорий и населения в течение 1941 — начала 1942 г. это стало фактором, решившим в конечном итоге исход дела.
«Об ответственности военнослужащих». Дисциплинарное укрепление рядов Красной армии
Провалы в политической, организационной, экономической и военно-технической подготовке к войне привели к военным поражениям первого периода войны, разгрому и деморализации кадровой армии. Советское руководство в первые дни войны принимает ряд административных и дисциплинарных мер, имевших целью восстановление и поддержание порядка.
В первые дни войны Политбюро и Совнарком принимают ряд решений, направленных на создание особого административного режима в прифронтовой полосе. Ограничивалась свобода передвижения в отдельных местностях, организовывалась заградительная служба в тылах фронтов и армий, создавались штрафные батальоны, проводились масштабные проверки бывших советских военнопленных. 25 июня 1941 г. создается институт начальников охраны войскового тыла фронтов и армий. Решение поставленной задачи было возложено на одного из заместителей наркома внутренних дел. 29 июня 1941 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР примут постановление «Об организации сопротивления в тылу немецких войск». Оно не только положит начало зафронтовой борьбе, о которой рассказано выше. Этим постановлением будут также конкретизированы задачи органов безопасности и внутренних дел, которым вменялись в обязанность охрана тыла, предприятий, борьба с дезертирами и паникерами, уничтожение шпионов.
Уже с конца июня 1941 г. начальниками войскового тыла фронтов и армий начнут формироваться из военнослужащих войск НКВД подразделения заградительной службы (заставы), чьи функции заключались в задержании и проверке бойцов, покидавших поле боя, выявлении дезертиров, трусов и паникеров, ведении борьбы с десантами и агентурой противника. Использовались меры пресечения вплоть до расстрелов. 17 июля ГКО примет решение о наделении органов контрразведки правом ареста дезертиров, а также их расстрела на месте[904]. При особых отделах НКВД различного уровня подчинения формируются стрелковые взводы, роты, батальоны. В их распоряжение передавались подразделения войск НКВД по охране тыла[905].
5 сентября 1941 г. Ставка ВГК разрешит создание заград-отрядов в неустойчивых дивизиях с целью предотвращать самовольный отход частей, при необходимости разрешалось применять оружие. 12 сентября директивой Ставки командованию Юго-Западного направления уже предписывалось создавать заградотряды в каждой стрелковой дивизии. С 22 июня по 10 октября 1941 г. органы военной контрразведки и заградотряды войск НКВД задержали 657 364 военнослужащих, оставивших боевые позиции или отставших от своих частей, аресту были подвергнуты 25 878 чел., расстреляны 10 201[906].
Репрессии становятся одним из главных средств мобилизации военнослужащих к исполнению воинского долга, о чем рассказывают многочисленные документы. 8 июля 1941 г. член Военного совета Северо-Западного фронта корпусной комиссар В. Н. Богаткин сообщает начальнику Главного управления политической пропаганды Л. З. Мехлису: «Наши командиры и политработники… вместе с бойцами нередко оставляют поле боя… Отдельных выявленных в таких случаях, как оставление поля боя, командиров и политработников пришлось судить и расстрелять»[907]. 10 июля начальник Генерального штаба Г. К. Жуков укажет командующему Северо-Западным фронтом на то, что «до сих пор не наказаны командиры… как предатели, бросающие позиции и без приказа отходящие с оборонительных рубежей». «При таком либеральном отношении к трусам, — подчеркнет Жуков, — ничего с обороной у Вас не получится»[908]. 16 июля 1941 г. постановлением ГКО будут привлечены к суду военного трибунала военное руководство Западного фронта и отдельные лица из командного состава Западного, Северо-Западного и Южного фронтов. Командующий Западным фронтом Павлов и ряд других руководителей будут расстреляны за «позорящую командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций»[909]. В этом же постановлении будет признано, «что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником». «Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам», ГКО сочтет необходимым, чтобы были «приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров»: «Паникер, трус, дезертир хуже врага… Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом». 2 августа 1941 г. нарком внутренних дел Л. П. Берия направит в ГКО на имя Сталина докладную о случаях «умышленного саморанения в целях уклонения от участия в боевых действиях» и предании виновных суду военного трибунала[910].
Докладная записка Л. П. Берии И. В. Сталину о разрешении особым отделам арестовывать и в необходимых случаях расстреливать на месте лиц, наносящих себе умышленное ранение, как дезертиров. Утверждено постановлением ГКО СССР № 377 от 2 августа 1941 г.
2 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 10. Л. 67–68. Подписи — автографы В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, И. В. Сталина, Л. П. Берии]
12 августа нарком обороны подпишет приказ, который разрешал военным советам действующих армий предавать суду военного трибунала представителей среднего и старшего начсостава до командира батальона включительно.
Совсем не случайным выглядит появление приказа Ставки Главного командования Красной армии № 270 от 16 августа 1941 г., подписанного Сталиным, об ответственности военнослужащих и членов их семей за сдачу в плен и оставление врагу оружия[911]. Приказом предписывалось «командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава». Угроза репрессий становится одним из средств восстановления боевого духа.
Война, однако, вынудит пересматривать репрессивные решения, принятые ранее. В сентябре 1941 г. Сталин согласится освободить группу осужденных авиаконструкторов — Туполева, Немана, Чижевского и др., — вернуть им ордена и медали[912].
В сентябре Сталин поддержит ходатайство Берии об освобождении от дальнейшего отбытия наказания некоторых категорий несовершеннолетних заключенных и передаче их Главному управлению трудовых резервов при СНК СССР[913]. Тогда же советское руководство примет решение приостановить раскручивание маховика репрессий в армии[914].
Докладная записка М. И. Калинина и А. Ф. Горкина в Политбюро ЦК ВКП(б) И. В. Сталину о согласии с ходатайством Л. П. Берии о возвращении орденов и медалей амнистированным авиаконструкторам А. Н. Туполеву, И. Г. Неману, В. А. Чижевскому и др.
23 сентября 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1322. Л. 143. Подписи — автографы
И. В. Сталина, М. И. Калинина, А. Ф. Горкина]
Чрезмерный характер использования репрессий довольно скоро станет очевидным высшему политическому руководству. Уже 4 октября 1941 г. нарком обороны издаст приказ № 0391 «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями». В нем будет отмечено: «За последний период наблюдаются частые случаи незаконных репрессий и грубейших превышений власти со стороны отдельных командиров и комиссаров по отношению к своим подчиненным… Необоснованные репрессии, самоуправство и рукоприкладство… являются проявлением безволия и безрукости, нередко ведут к обратным результатам, способствуют падению воинской дисциплины и политико-морального состояния войск и могут толкнуть нестойких бойцов на сторону противника». Одной из причин авторам приказа видится тот факт, что «отдельные командиры и политработники в сложных условиях боя теряются, впадают в панику и собственную растерянность прикрывают применением оружия без всяких на то оснований» [915].
9 декабря 1941 г. будет принят указ Президиума Верховного Совета «О предоставлении права Военным советам фронтов и флотов снимать судимость с военнослужащих, отличившихся в боях с немецкими захватчиками»[916].
Однако репрессивные меры надолго останутся важнейшим инструментом борьбы с проявлениями недисциплинированности личного состава РККА. В декабре 1941 г. Сталин завизирует докладную записку Берии о целесообразности создания специальных лагерей НКВД с организацией при них особых отделов для проверки бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в плену или в окружении противника[917].
В результате 28 декабря в составе НКВД создаются 10 лагерей для проверки военнослужащих, вернувшихся из окружения и немецкого плена, а также лиц, находившихся на оккупированной территории.
Итоги 1941 г. подведет нарком внутренних дел Л. П. Берия. 26 декабря 1941 г. он направит в Наркомат обороны письмо о принятых мерах по организации борьбы с дезертирством и наведению порядка в тыловых районах и на транспорте. Перечислив директивы, отданные центральным аппаратом НКВД республиканским, краевым, областным и транспортным органам, он зафиксирует: «Всего в тыловых районах и прифронтовой полосе органами НКВД задержано по подозрению в дезертирстве 638 112 человек, из них: арестовано — 82 865, передано в военкоматы и войсковые части — 555 247». Из них в прифронтовой полосе было задержано 44 895 чел., арестовано 42 900, передано в войсковые части 406 075 чел.[918]
Приказ наркома обороны СССР № 0391 «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями»
4 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 463. Л. 64–64 об. Помета — автограф Л. З. Мехлиса]
Докладная записка Л. П. Берии И. В. Сталину о создании специальных лагерей НКВД для выявления шпионов и дезертиров среди бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в плену или в окружении противника. Утверждено постановлением ГКО СССР № 1069 от 27 декабря 1941 г.
25 декабря 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 30. Л. 194. Подписи — автографы И. В. Сталина и Л. П. Берии]
В армии и в 1942 г. продолжатся репрессии против командного состава, и в качестве карательной меры за военные поражения, и с целью поддержания дисциплины. При этом размах репрессий, вероятно, отражал персональные особенности личности руководителя государства. «Расстрелять всех поименованных в списке», — наложит 29 января 1942 г. резолюцию Сталин на список арестованных военных, представленный ему Берией[919].
Пресечение дезертирства будет оставаться актуальной задачей силовых органов на протяжении всего первого этапа войны. В январе 1942 г. ГКО примет постановление «О порядке передвижения военнообязанных в военное время и ответственности за уклонение от воинского учета». Выезд за пределы места постоянного жительства будет запрещен без разрешения соответствующего военного комиссариата, в случае санкционированного выезда военнообязанные и призывники обязывались оперативно вставать на военный учет. «Лиц, уклоняющихся от воинского учета, призыва к мобилизации, предавать суду военного трибунала», — так завершается это постановление[920]. В марте пленум Верховного суда СССР принял постановление «О возможности и порядке применения примечания 2 к статье 28 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик по делам о дезертирстве в военное время». Проанализировав судебную практику, Верховный суд решил дать судам указание: «Дезертирство в военное время влечет за собой расстрел с конфискацией имущества»[921]. 22 апреля 1942 г. Политбюро примет постановление «О мерах наказания за дезертирство в военное время»[922]. В октябре того же года ГКО примет еще одно постановление — «О мерах наказания дезертиров, занимающихся бандитизмом, вооруженными грабежами и контрреволюционной повстанческой работой». На совершеннолетних членов семей дезертиров распространялось действие постановления ГКО от 24 июня 1942 г. «О членах семей изменников Родины»[923]. Согласно этому постановлению «аресту и ссылке в отдаленные местности СССР на срок в пять лет» подлежали совершеннолетние члены семей военнослужащих и гражданских лиц, осужденных судебными органами или Особым совещанием при НКВД за шпионаж в пользу Германии и других воюющих с СССР стран, за переход на сторону врага, предательство или содействие оккупантам, за службу в карательных или административных органах и за попытку к измене родине и «изменнические намерения»[924].
Приказ наркома обороны СССР № 227 «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной армии и запрещению самовольного отхода с боевых позиций» («Ни шагу назад!»)
28 июля 1942
[РГВА. Ф. 4. Оп. 12. Д. 105. Л. 122–128. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Одним из наиболее известных станет приказ наркома обороны № 227 от 28 июля 1942 г. «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной армии и запрещению самовольного отхода с боевых позиций» (содержащий знаменитый призыв «Ни шагу назад!»). Будет отдано приказание военным советам и командующим фронтов снимать с постов и направлять в Ставку для привлечения к военному суду командующих армиями, допустивших самовольный отвод войск; снимать командиров и комиссаров корпусов и дивизий и направлять их в военный совет фронта для предания суду; командирам корпусов и дивизий снимать командиров и комиссаров полков и батальонов. Кроме того, предписывалось сформировать во фронтах и армиях от одного до трех штрафных батальонов на 800 чел. и от 5 до 10 рот на 150–200 чел. (смотря по обстановке), «куда направлять провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости». Будет признано также необходимым сформировать 3–5 заградительных отрядов в каждой армии, поставить их в тылу неустойчивых дивизий «и обязать их в случае паники… расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной» [925].
12 августа 1942 г. Сталин подпишет приказ, которым военным советам действующих армий разрешалось предавать суду военного трибунала лиц среднего и старшего начсостава.
В октябре 1942 г. ГКО примет обширное постановление о мерах борьбы с попрошайничеством со стороны военнослужащих Красной армии. Будет принят ряд мер организационного характера, административного воздействия и уголовного преследования виновных[926].
21 августа 1943 г. нарком обороны выпустит приказ «О предоставлении права командирам частей и соединений направлять своей властью, без суда в штрафные роты лиц сержантского и рядового состава, провинившихся в совершении некоторых видов преступлений». К такого рода преступлениям будут отнесены «самовольные отлучки, дезертирство, неисполнение приказания, промотание и кража военного имущества, нарушение уставных правил караульной службы и иные воинские преступления»[927]. 4 ноября 1944 г. ГКО примет постановление о порядке проверки бывших военнопленных — военнослужащих Красной армии в специальных запасных частях военных округов и возможном их использовании в пополнении войск фронтов, в формировании штурмовых батальонов, на строительстве Наркомата внутренних дел и др. [928]
Вместе с тем необходимо отметить, что в 1944 г. будет ликвидирован сыгравший свою роль инструмент, созданный для поддержания дисциплины в действующей армии в критический начальный период войны. 29 октября приказом наркома обороны «О расформировании отдельных заградительных отрядов» их личный состав направлен на пополнение стрелковых дивизий[929].
Вопрос о целесообразности использования того или иного из мобилизующих мероприятий, понуждавших представителей класса управляющих и рядовых граждан к должному исполнению своих обязанностей, надолго останется острым и актуальным. Качество гражданского управления, так же как и управления войсками, в критической ситуации 1941–1942 гг. во многом зависело от морально-психологического состояния представителей класса управляющих. В каком состоянии подошла элита страны к испытаниям начального периода войны, была ли она внутренне мобилизована и психологически готова к предстоящим испытаниям, вот вопрос, на который историкам еще предстоит дать ответ. Документы, имеющиеся в нашем распоряжении, свидетельствуют о том, что настроения значительной части элиты оставляли желать лучшего. Об этом свидетельствует в том числе и одно из писем секретаря Ленинградского обкома и ЦК ВКП(б) А. А. Жданова Сталину от 9 июня 1942 г., в котором он признается: «При всех золотых качествах ленинградского народа, приходится все время следить, чтобы никто не вешал нос на квинту, а элементов депрессии немало, в том числе и в активе…»[930]
Подводя итоги, приходится сказать, что для восстановления воинской дисциплины и морального духа армии, ее готовности сопротивляться и побеждать потребовались неимоверные усилия, жесточайшие меры, в том числе и карательные.
«Очистить… от лиц, подпадающих под ограничения». Депортации народов СССР в годы войны и не только
В 1941–1944 гг. советское руководство во внесудебном порядке осуществит депортации ряда народов СССР. Уже в указе Президиума Верховного Совета «О военном положении» от 22 июня военным властям в местностях, объявленных на военном положении, было предоставлено право в административном порядке выселять лиц, признанных социально опасными.
Первыми будут подвергнуты превентивным депортациям немцы и финны. В августе ЦК ВКП(б) и Совнарком примут совместное постановление о выселении немцев Поволжья в Казахстан, Президиум ВС выпустит соответствующий указ. В соответствии с этими распорядительными документами были выселены немцы Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей. Вслед за этим выселят немцев и финнов из Ленинграда. 6 сентября 1941 г. в ГКО на имя Сталина поступит докладная записка Л. П. Берии по «немецкому» вопросу. В ней будет предложено из «всех лиц, состоящих на оперативном учете как антисоветский и сомнительный элемент, 2950 человек арестовать, а остальную часть немецкого населения 8617 человек переселить в северные области Казахской ССР». Было предложено также «произвести переселение в Казахскую ССР… немцев, проживающих в Ростовской области, в количестве 21 400 человек» [931].
21 сентября Берия направит Сталину еще одну докладную о переселении в Казахскую ССР еще 141 240 чел. из Краснодарского и Орджоникидзевского краев, Тульской области, Кабардино-Балкарской и Северо-Осетинской АССР, предложив предварительно арестовать «антисоветский и сомнительный элемент»[932]. Всего советских немцев, подвергшихся принудительным переселениям из европейской части СССР, к началу 1942 г. числилось на спецпоселении 1031,3 тыс. чел.[933] По мере продвижения частей вермахта на восток в 1942 г. подобные меры будут приниматься применительно и к другим территориям.
Кроме немцев, в «трудармию» были мобилизованы также граждане СССР других титульных наций противника — финны, румыны, венгры и итальянцы общим числом около 400 тыс. чел.[934] Депортации народов, проведенные в 1943–1944 гг., увеличат эту категорию более чем на 1 032 000 чел.[935] Из числа годных к физическому труду трудпоселенцев формировались рабочие колонны, в принудительном порядке направлявшиеся на те или иные предприятия и стройки различных наркоматов.
Докладная записка Л. П. Берии И. В. Сталину с предложением о выселении из Краснодарского края и Ростовской области социально опасных элементов, лиц немецкой и румынской национальности, крымских татар и греков. Утверждено постановлением ГКО СССР № 1828 от 29 мая 1942 г.
29 мая 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 65. Л. 4–5. Подписи — автографы И. В. Сталина и Л. П. Берии]
В феврале 1942 г. «в связи с возросшим военно-промышленным значением городов Молотов, Горький, Сталинград, Саратов и Махачкала» ГКО примет постановление об отнесении этих городов к числу режимных объектов первой категории. Будет предписано ввести установленный для таких территорий паспортный режим, очистить их от лиц, подпадающих под ограничения[936].
В 1942 г. продолжатся депортации этнических групп, чья лояльность Советскому государству была поставлена под сомнение. В мае 1942 г. ГКО примет постановление о выселении из Краснодарского края и Ростовской области иностранных подданных и лиц, «признанных социально опасными». Выселению подлежали лица немецкой и румынской национальности, крымские татары и иностранные подданные (греки)[937].
В сентябре ГКО на основании записки Берии Сталину примет постановление о «мешочничестве» на железных дорогах[938]. Под мешочничеством понимался провоз сельскохозяйственных продуктов в размерах, превышающих установленные нормы ручной клади (16 кг). Только за август и 15 дней сентября было возбуждено 210 уголовных дел на железнодорожников, провозивших «мешочников» за взятки. Будет решено лиц, «незаконно провозящих продовольствие», привлекать к уголовной ответственности, а уличенных служащих железнодорожного и водного транспорта предавать суду военных трибуналов[939].
В 1943–1944 гг. в соответствии с постановлениями ГКО органы НКВД проведут ряд депортаций, которые должны были носить характер наказания за преступления, совершенные против Советского государства в годы войны. 12 октября 1943 г. принимается указ Президиума Верховного Совета СССР, одобренный Политбюро[940], а 14 октября и постановление СНК СССР о выселении карачаевцев[941].
Завершится 1943 г. постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 27 декабря, которое санкционировало указ Президиума ВС СССР «О ликвидации Калмыцкой АССР и образовании Астраханской области в составе РСФСР и об административном устройстве ее территории»[942]. На следующий день СНК СССР принял постановление о выселении всех калмыков в Алтайский и Красноярский края, а также в Омскую и Новосибирскую области. Уже ко 2 января 1944 г. практически все калмыки в результате спецоперации были выселены из пределов республики за Урал[943]. В конце февраля — начале марта в соответствии с постановлением ГКО от 31 января 1944 г. будет проведено выселение чеченцев и ингушей. Помимо основного решения ГКО 31 января будут приняты два специальных постановления «О мероприятиях по размещению спецпереселенцев в пределах Казахской и Киргизской ССР» и «О мерах по подготовке и осуществлению перевозки спецпереселенцев с Северного Кавказа в Казахстан и Киргизию»[944].
Указ Президиума Верховного Совета СССР «О ликвидации Карачаевской автономной области и об административном устройстве ее территории». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 27 декабря 1943 г.
12 октября 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1387. Л. 2–3. Подписи — автографы И. В. Сталина, А. Ф. Горкина, Л. П. Берии]
Постановление ГКО СССР № 5073 «О мероприятиях по размещению спецпереселенцев в пределах Казахской и Киргизской ССР»
31 января 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 275. Л. 5–10. Подпись — автограф В. М. Молотова]
В результате проведения операций по выселению чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев, подведет итог Берия в докладной записке Сталину, было выселено в восточные районы СССР 650 тыс. чел.[945] На основе докладной записки Берии Сталину решением Политбюро от 7 марта будет ликвидирована Чечено-Ингушская АССР[946].
5 марта 1944 г. ГКО примет постановление «Об организации дополнительной отправки 40 тыс. спецпереселенцев в Казахстан и Киргизию из Кабардино-Балкарской АССР»[947]. В марте продолжится начатая в 1943 г. депортация калмыков. Распоряжением СНК СССР от 11 марта калмыки будут выселены из Ростовской и Сталинградской областей, а затем и из других областей страны[948]. Еще одно из таких решений — о переселении балкарцев — будет принято в апреле 1944 г. Указ Президиума ВС СССР от 8 апреля 1944 г., предварительно одобренный Политбюро, санкционировал переселение балкарского населения и переименование Кабардино-Балкарской АССР в Кабардинскую АССР[949].
В апреле — июне 1944 г. ГКО примет серию постановлений о депортациях из Крыма. Первое такое постановление будет принято 2 апреля 1944 г. В постановлении от 11 мая будет сказано: «В период Отечественной войны многие крымские татары изменили Родине, дезертировали из частей Красной армии… вступали в сформированные немцами добровольческие татарские воинские части, боровшиеся против Красной армии… особенно отличались своими зверскими расправами по отношению советских партизан…» Учитывая изложенное, ГКО принял решение «всех татар выселить с территории Крыма и поселить их на постоянное жительство в качестве спецпоселенцев в районах Узбекской ССР». При этом были установлены определенный порядок и условия выселения, предусматривающие «приемку скота, зерна, овощей и других видов сельхозпродукции… с выпиской обменных квитанций на каждый населенный пункт и на каждое хозяйство». В областях расселения создавались специальные комиссии для решения вопросов, связанных с приемом и размещением прибывающих спецпереселенцев, которым предполагалось также выдавать ссуды на строительство домов и на хозяйственное обзаведение, наделить прибывающих спецпереселенцев приусадебными участками и др.[950]
Постановление ГКО СССР № 5074 «О мерах по подготовке и осуществлению перевозки спецпереселенцев с Северного Кавказа в Казахстан и Киргизию»
31 января 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 275. Л. 11–13. Подпись — автограф В. М. Молотова]
21 мая будет принято постановление ГКО, разрешающее НКВД СССР «направить в целлюлозно-бумажную промышленность и леспромхозы Наркомлеса… 10 000 семейств переселяемых крымских татар»[951]. 29 мая будет принято постановление ГКО о выселении крымских татар и греков с территории Краснодарского края и Ростовской области. 2 июня ГКО примет постановление о дополнительном выселении «с территории Крыма 37 000 немецких пособников из числа болгар, греков и армян»[952]. 24 июня ГКО примет постановление о выселении на время войны из Крыма в Узбекистан «местных жителей турецкого, греческого и иранского подданства, имеющих на руках просроченные национальные… паспорта»[953]. Итоги «крымских» операций Берия подведет в своей докладной на имя Сталина с ходатайством о награждении работников НКВД — НКГБ. В ней он сообщит о том, что «в период с апреля по июль» была проведена очистка территории Крыма от антисоветских, шпионских элементов, а также выселены в восточные районы Советского Союза крымские татары, болгары, греки, армяне и лица иностранного подданства. В результате было «изъято антисоветского элемента 7833 чел.», «выселено спецконтингента 225 009 чел.»[954]. Крымская АССР будет упразднена и преобразована в Крымскую область.
24 июля 1944 г. Берия направит Сталину записку о переселении турок, курдов и хемшилов из приграничных районов Грузинской ССР в Казахстан, Узбекистан и Киргизию. На ее основе ГКО через неделю примет соответствующее постановление. Выселение будет сопровождаться усилением пограничного режима[955].
Депортации народов 1941–1944 гг., как и многие репрессивные акции сталинской эпохи, носили внесудебный характер, они станут зримым воплощением репрессивного характера политического режима, существовавшего в СССР в этот период. Депортации 1943–1944 гг. будут позиционироваться как акт возмездия за преступления представителей тех или иных народов против Советского государства и строиться на принципе коллективной ответственности. Как и другие репрессивные акции, депортации были призваны выполнять прежде всего функции устрашения собственных подданных с целью поддержания формальной лояльности, повышения управляемости и неукоснительного исполнения приказов.
Постановление ГКО СССР № 5859 «О крымских татарах»
11 мая 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 333. Л. 1–5. Подпись — автограф И. В. Сталина]
«Мотивировать людей». Кампании идеологические и не только
Однако победить в войне подобного масштаба только при помощи административных и репрессивных методов было невозможно. Не менее важную роль в достижении победы сыграла сознательная активность и личная самоотдача подавляющего большинства граждан СССР, их самоотверженность, готовность терпеть военные тяготы и эксцессы управления. Война предоставила Сталину дополнительные источники легитимации созданного им политического режима. Стимулировать людей к следованию такого рода социальным практикам общественного и личного поведения были призваны разнообразные по форме и содержанию идеологические кампании и другие мероприятия.
Как и во всех воюющих странах, в СССР будет действовать военная цензура. Накануне войны, еще 2 июня 1941 г., «в целях усиления военной цензуры в СССР… и перевода цензуры на военный лад» была учреждена должность главного военного цензора при СНК СССР и утверждено соответствующее положение[956]. Заместители главного военного цензора, старшие цензоры союзных и автономных республик, областей и краев зачислялись на действительную военную службу. Так же как и пропаганда, в годы войны цензура функционировала в рамках целой сети учреждений — Главного управления литературы (Главлит), Совинформбюро и др. Все средства массовой информации в годы войны подлежали цензурированию.
В годы войны произойдет поворот Сталина к политике, соединяющей советский патриотизм с русским государственным. По аналогии с Отечественной войной 1812 г. война получит официальное название Отечественной. Хорошо известно, что уже в выступлении по радио 3 июля 1941 г.[957] Сталин практически исключил из лексикона коммунистическую риторику и использовал необычный для коммуниста оборот «братья и сестры», апеллируя к традиционному российскому патриотизму. Это обращение Сталина, несомненно, запоздало, особенно если учесть, какое именно место он обеспечил себе к этому моменту в официальной и неформальной иерархии советского общества и его пропаганде. Выступление по радио В. М. Молотова 22 июня[958], конечно, не могло его заменить.
Седьмой вариант текста гимна С. В. Михалкова и Г. Эль-Регистана с указанием поправок, внесенных в него И. В. Сталиным
23 сентября 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3399. Л. 1. Правка — автограф Г. Эль-Регистана]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О гимне СССР»
14 декабря 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1385. Л. 158–159]
Письмо П. Л. Капицы И. В. Сталину о необходимости изменить методы советской пропаганды за рубежом
2 декабря 1942
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 940. Л. 26–27. Подпись — автограф П. Л. Капицы]
Сочетание (во многом противоречивое) советского и национального факторов в патриотической пропаганде сыграло значительную роль в моральной мобилизации граждан СССР. В своем знаменитом выступлении 7 ноября 1941 г. в честь 24-й годовщины Октябрьской революции на станции метро «Маяковская» Сталин озвучит призыв: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков», — и назовет длинный ряд героев русской дореволюционной истории. Военный парад, проведенный в тот же день, сыграет важную роль в формировании в массовом сознании уверенности в конечной победе.
В 1943 г. произойдет крупнейшее событие в сфере идеологии — будет принят новый гимн Советского Союза, написанный С. В. Михалковым и Г. Эль-Регистаном. На седьмом варианте гимна зафиксированы пожелания Сталина к тексту[959].
Как свидетельствуют дневниковые записи Эль-Регистана, этим участие Сталина не ограничивалось, он самым активным образом участвовал в работе над текстом гимна на всех ее этапах, и без него известный сегодня текст вряд ли появился бы на свет. Лейтмотивом нового гимна станет апелляция к русской истории и традиции, к понятиям «отечество», «Великая Русь». Эти идеи, новые для официальной идеологии Советского государства, интернационального по замыслу своих основателей, были воплощены в новом гимне в полной мере. 14 декабря 1943 г. ЦК ВКП(б) примет постановление «О гимне СССР», которым будет утвержден текст гимна на музыку А. В. Александрова[960].
Текст гимна поручалось в месячный срок перевести на языки народов СССР, повсеместное исполнение гимна вводилось с 15 марта 1944 г. Отказ от «Интернационала», который долгое время служил одновременно гимном СССР и Коминтерна, имел важное политическое и символическое значение, будучи адресован не только гражданам СССР, но и западному истеблишменту. Тем самым сталинская концепция построения социализма в одной отдельно взятой стране оформлялась символически. Позже — в феврале 1944 г. — последует постановление Политбюро и о новых государственных гимнах союзных республик[961].
Важнейшей составляющей мобилизационного режима станут идеологические кампании. Организация производства и распространения информационных потоков изначально станет формироваться, направляться и контролироваться уполномоченными на то государственными институтами. Управлять всем агитационно-пропагандистским комплексом в стране будет Управление агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). Управление будет ориентировать пропагандистские кадры через партийные газеты и журналы — «Правда», «Большевик», «Спутник агитатора», «Пропагандист». Оно организует руководство центральной печатью, будет еженедельно проводить совещания редакторов газет и журналов, осуществлять предварительный просмотр всех наиболее ответственных статей, утверждать планы центральных газет.
В феврале 1942 г. постановлением ЦК будут созданы пропагандистские группы Управления агитации и пропаганды, которым будет поставлена задача оказания помощи парторганизациям в их агитационно-пропагандистской работе. С этой целью работникам пропгрупп вменялись в обязанность чтение лекций, выступления с докладами, проведение семинаров пропагандистских работников и их консультирование и пр. Только за 6 месяцев 1943 г. 40 членов 12 пропгрупп ЦК прочли 2288 докладов, прежде всего — инструктивных, на которых присутствовало 385 тыс. чел.[962] В 1943 г. будет проведена перестройка работы пропагандистского аппарата, на которую будут выделены значительные материальные ресурсы. В 1943 г. в обкомах и горкомах насчитывалось 2 тыс. лекторов, выполнявших функцию политического информирования районного актива. В том же 1943 г. постановлением Совнаркома создается лекционное бюро при Комитете по делам высшей школы[963]. В 1944 г. при обкомах, крайкомах и ЦК союзных республик создаются годичные партийные школы и районные партшколы во всех райцентрах страны. Для повышения квалификации пропагандистов формируются годичные республиканские и межобластные школы. В конце 1944 — начале 1945 г. во всех республиканских, краевых и областных парторганизациях были организованы краткосрочные курсы по подготовке и переподготовке пропагандистов, руководителей и преподавателей партшкол[964].
Под неослабным идеологическим контролем со стороны политического руководства будет находиться сфера гуманитарных наук. В мае 1944 г. Политбюро примет постановление «О недостатках в научной работе в области философии»[965]. В июле будет подготовлен проект постановления ЦК «О недостатках научной работы в области истории» [966].
Одним из основных органов государственной пропаганды становится Советское информационное бюро, постановление о создании которого принимается совместно Политбюро ЦК ВКП(б) и Совнаркомом 24 июня 1941 г.[967]
На следующий день принимается постановление ЦК «О создании Советского бюро военно-политической пропаганды»[968]. В Совинформбюро был образован военный отдел, на который будут возложены редактирование и контроль военных статей, корреспонденций и фото, помещаемых в советской прессе и отправляемых за рубеж; организация и написание статей, военных обзоров и корреспонденций для иностранной прессы[969]. Право иметь военных корреспондентов, наряду с Совинформбюро, получат ТАСС, Радиокомитет и всего несколько центральных газет («Правда», «Известия», «Красная звезда», «Красный флот», «Комсомольская правда», «Сталинский сокол»). ТАСС и Совинформбюро станут ответственными за выбор новостных сообщений и правильное представление информации в текстах, изображениях, плакатах, фильмах. В начале 1942 г. ТАСС снабжало открытой и секретной информацией около 4 тыс. газет, выпускало до 5 тыс. плакатов в месяц[970].
В структуре Совинформбюро станут работать антифашистские комитеты советской общественности, организационно оформившиеся в основном в 1942 г., — Всеславянский комитет, Антифашистский комитет советских женщин, Антифашистский комитет советской молодежи, Антифашистский комитет советских ученых. Председатели и члены комитетов утверждались Политбюро ЦК. Важную роль в развитии международных контактов и сотрудничества в 1943 г. сыграет Еврейский антифашистский комитет, созданный в декабре 1941 г. при Совинформбюро. ЕАК виделся его создателям «значительным фактором в деле антифашистской пропаганды и организации помощи Красной армии и эвакуированному населению СССР со стороны еврейских масс за рубежом, в особенности в США»[971]. В апреле 1942 г. решением Секретариата ЦК было разрешено издание центральной газеты «Единение» («Эйникайт») «на еврейском языке» как органа ЕАК[972]. В июне — декабре 1943 г. состоится зарубежная поездка руководителей ЕАК С. М. Михоэлса и И. С. Фефера, которая проходила в основном по городам США, а также Канады и Мексики. Эта поездка имела значительный успех и сыграла свою роль в трансформации общественного мнения Запада в пользу сотрудничества с СССР. Еврейский совет военной помощи России, созданный в США, соберет за годы войны свыше 10 млн долларов на эти цели[973].
Официальная пропаганда будет страдать рядом недостатков, на которые укажет, в частности, И. Г. Эренбург в своем письме в ЦК ВКП(б) в начале октября 1941 г. Среди них — замалчивание важнейших событий на фронтах, таких как падение Киева или взрыв Днепрогэса, «нудный характер наших радиопередач», запаздывание публикуемых материалов «из-за сложной системы контроля» и целый ряд других. Сформулирует Эренбург и целый ряд целесообразных предложений по устранению этих недостатков и организации контрпропаганды[974]. 2 декабря 1942 г. с письмом к Сталину о необходимости изменить методы советской пропаганды обратится академик П. Л. Капица[975].
Если судить по этим обращениям, содержание и форма, а значит, и эффективность воздействия (во всяком случае, на круги интеллигенции) советской пропаганды оставляли желать лучшего, а вопрос о ее эффективности требует специальных исследований.
Из некоторых советских праздников начнет исчезать их коммунистическая составляющая. Международный коммунистический женский день 8 марта утрачивает идеологическую привязку и превращается решением Политбюро от 3 марта 1944 г. в общий для всех Международный женский день[976]. Советская идеология обращается к различным памятным датам, связанным с рождением, достижениями, смертью видных деятелей русской науки и культуры. Только в 1944 г. Политбюро примет ряд таких постановлений. В апреле будет решено отметить 40-летие со дня смерти А. П. Чехова[977], в июле — 100-летие со дня рождения И. Е. Репина[978] и 100-летие со дня смерти И. А. Крылова[979], в декабре — 50-летие изобретения радио А. С. Поповым[980]. В 1945 г. эта кампания продолжится. В январе, например, будут одобрены мероприятия, которыми было решено отметить 150-летие со дня рождения А. С. Грибоедова[981]. В мае 1944 г. Политбюро примет решение о проведении Всероссийского смотра хоровых коллективов, ансамблей и солистов — исполнителей русской песни[982].
Квинтэссенцией идеологического поворота от «пролетарского интернационализма» к так называемому руссоцентризму, состоявшегося в годы войны, принято считать речь Сталина на приеме в Кремле 24 мая 1945 г. в честь командующих войсками Красной армии. Сталин поднимет тост «за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа». «Я пью, — скажет Сталин, — прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза… что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза…» Сталин решит сохранить в своем личном архиве текст этого выступления, отредактированного им самим[983].
Преувеличивать масштабы и значение этого поворота к «руссоцентризму», однако, не стоит. В 1944 г. советские руководители напомнят гражданам СССР о «советском патриотизме» и «о руководящей и организующей роли партии в борьбе советского народа с немецко-фашистскими захватчиками»[984]. Наиболее значимым станет напоминание, прозвучавшее из уст Сталина 6 ноября 1944 г. в речи на торжественном заседании Московского совета депутатов трудящихся. «Животворный советский патриотизм» назовет Сталин источником трудовых и ратных подвигов советских людей. Не используя так широко распространенное еще совсем недавно клише «пролетарский интернационализм», Сталин, однако, не вспомнит и о героическом прошлом русского народа. Наоборот, он подчеркнет силу советского патриотизма, заключающуюся в «братском содружестве трудящихся всех наций», подчеркнет значение «единой братской семьи» народов СССР[985]. Принято считать, что это поворотное движение вполне оформится в апреле 1946 г., когда высокопоставленные представители аппарата ЦК ВКП(б) укажут на крупные недостатки в идеологической работе, и прежде всего на тенденцию «к одностороннему преувеличению исторической тематики», и предложат усилить классово-партийную составляющую пропаганды[986].
Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР о создании Советского информационного бюро
24 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1316. Л. 165–166. Автограф А. С. Щербакова. Подписи — автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова и М. И. Калинина]
В ноябре 1943 г. СНК СССР примет постановление «Об улучшении кинообслуживания населения»[987]. Важнейшей составляющей постановления станет кадровое обеспечение. Главное управление трудовых ресурсов обяжут обеспечить подготовку в течение 1944 г. 4900 киномехаников. Наркомторг обяжут включить «в контингент на обслуживание» управляющих конторами Главкинопроката, их заместителей, начальников районных отделов кинофикации, киномехаников, устанавливались зарплаты директорам кинотеатров (600–700 руб. в месяц).
Газеты останутся важнейшим инструментом пропаганды. В первые дни войны в связи с необходимостью обеспечить бесперебойный выпуск общеполитических газет («Правда», «Известия», «Красная звезда») временно сокращалась периодичность и тиражность целого ряда ведомственных газет[988]. Причем советское руководство будет озабочено обеспечением их работы на экономической основе. В ноябре 1942 г. секретарь ЦК А. С. Щербаков выйдет на В. М. Молотова с предложением обеспечить безубыточность всего газетного комплекса (включая центральные, республиканские, краевые, областные и городские общеполитические газеты) через реформу ценовой политики[989]. По состоянию на I квартал 1944 г. в стране выпускалось 3680 газет, из них 20 центральных, 160 республиканских, областных и краевых, а также 3500 районных; 199 журналов и 124 бюллетеня и периодических сборника. Общий тираж газет составлял 14 671 тыс. экз., а журналов — 2794 тыс. 120 издательств за два с половиной года войны выпустили в свет 747 933 000 экз. книг и брошюр[990]. При этом произошло вполне объяснимое сокращение в несколько раз разовых тиражей газет и журналов[991]. На фронте в 1944 г. будет выпускаться 800 газет регулярной армии и 270 партизанских газет [992].
Радио не будет играть важной роли в мобилизационных мероприятиях советской власти. К началу войны в стране трансляционных радиоточек насчитывалось не так много — 4 258 000, а объем радиопередач оставался незначительным[993].
Помимо собственно пропагандистских кадров, внимание будет уделяться подготовке журналистов. В июле 1943 г. ЦК примет специальное постановление о подготовке журналистских кадров. Согласно ему отделение журналистики было организовано при высшей партийной школе, в учебные планы филологических факультетов целого ряда университетов вводились курсы журналистики, расширялись «контингенты приема» на редакционно-издательский факультет Московского полиграфического института[994].
Телеграмма И. В. Сталина С. К. Тимошенко о пьесе А. Е. Корнейчука «Фронт»
30 августа 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 60. Л. 45. Подпись — автограф И. В. Сталина]
В годы войны Сталин будет по-прежнему держать в поле зрения сферу массовой культуры, обращая специальное внимание на литературное творчество[995]. В августе 1942 г. он поддержит А. Е. Корнейчука и его пьесу «Фронт». Пьеса вызвала неудовольствие маршала С. К. Тимошенко, который в шифротелеграмме Сталину настаивал на привлечении автора к ответственности. Сталин сочтет, что «пьеса будет иметь большое воспитательное значение для Красной Армии и ее комсостава»[996].
В декабре 1943 г. будет принято специальное постановление ЦК «О литературно-художественных изданиях». К военной пропаганде будет привлечено свыше 3000 бригад деятелей искусства. На начало 1944 г. они проведут 280 тыс. концертов в госпиталях и 24 тыс. концертов в резервных частях. В период с 1942–1943 гг. по стране командировалось 115 театральных бригад[997].
Важное место в ряду идеологических кампаний, призванных мотивировать и мобилизовать население на решение задач в сфере экономики, будет занимать социалистическое соревнование за выполнение повышенных обязательств по выпуску различных видов продукции. К концу 1944 г. количество фронтовых партийных и комсомольско-молодежных бригад в промышленности и на транспорте достигнет 145 тыс.[998] ЦК ВКП(б) и ГКО учредят собственные переходящие Красные знамена для коллективных участников социалистического соревнования в различных отраслях промышленности[999].
Освобождение ранее оккупированных вермахтом территорий СССР вынесет в повестку дня вопросы идеологической работы на этих территориях. Первое из таких постановлений ЦК будет принято уже в 1943 г. («О мероприятиях по усилению культурно-просветительской работы в районах, освобожденных от немецкой оккупации»), а затем такого рода документы станут появляться с завидной регулярностью. Подкрепляться подобные директивы будут средствами, направлявшимися на укрепление материально-технической базы идеологической работы. К декабрю 1943 г. в освобожденных районах было восстановлено 106 партийных кабинетов, организовано 65 книжных магазинов. К апрелю 1944 г. на освобожденных территориях издавалось 28 краевых и областных, 872 районные газеты, восстановлена радиосвязь, создавалась сеть агитаторов, за каждым из которых закреплялись определенные производственные участки[1000].
В связи с выходом Красной армии к границам СССР в повестку дня во весь рост встанет задача пропаганды на заграницу. 17 января 1944 г. в Совинформбюро пройдет заседание по вопросам пропаганды, которое проведет секретарь ЦК А. С. Щербаков. В числе принципов пропаганды он укажет на ненавязчивость пропагандистских материалов, на необходимость пропаганды «военных усилий нашей Родины» и др.[1001] В мае 1944 г. при Совинформбюро создается Бюро по пропаганде на вражеские и оккупированные страны.
«За выполнение особо важных заданий». Наградная система и вопросы морального и материального стимулирования на фронте и в тылу
Специальное внимание советское руководство будет уделять вопросам морального стимулирования военнослужащих. Причем, в отличие от подавляющего большинства других сфер жизни советского общества, здесь советское руководство допустит известную децентрализацию.
18 июля 1941 г. ГКО выпустит за подписью Сталина приказ № 03 по фронтам и армиям о направлении списка отличившихся бойцов в Ставку Верховного командования для представления к наградам. В нем Сталин, обращаясь к главкомам, военным советам фронтов и армий, скажет, что «считает недопустимым, что военные советы фронтов и армий, несмотря на неоднократные напоминания со стороны Верховного Командования, до сих пор не представили к награде отличившихся бойцов, командиров, политработников»[1002].
18 августа 1941 г. Президиум ВС СССР издаст указ, согласно которому предпишет вручение орденов и медалей СССР начальствующему составу и красноармейцам производить непосредственно в частях, где служат награжденные. 6 марта 1942 г. Президиум Верховного Совета разрешит военным советам армий награждать от имени Президиума бойцов, командиров и политработников медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». 10 ноября того же года право награждения орденами, медалями и нагрудными знаками соответствующим указом будет предоставлено командующим фронтами и флотами, армиями и флотилиями, командирам корпусов, дивизий, бригад и полков — в зависимости от уровня награды[1003]. Приказом НКО от 31 декабря 1942 г. права награждать были распространены на командующего ВВС, командующих воздушными армиями, авиацией дальнего действия и истребительной авиацией ПВО, командиров авиакорпусов, авиадивизий и авиаполков. В феврале 1942 г. указом Президиума Верховного Совета такое же право будет распространено на командующего артиллерией Красной армии, командующих артиллерией фронта, армии, корпуса и дивизии. В феврале 1943 г. такое право получат командующий войсками ПВО, командующие армиями, зонами ПВО, командиры корпусного, дивизионного и бригадного районов, командиры полков ПВО. В августе 1943 г. в число командиров, имеющих право награждать, указом Президиума ВС были включены командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной армии, командующие этими войсками фронтов и армий. В годы войны будет принят еще целый ряд документов, расширявших права командующих разных уровней награждать личный состав, а также упорядочивающих процедуры награждения.
Приказ ГКО СССР № 03 о предоставлении к награде отличившихся бойцов, командиров и политработников
18 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 479. Л. 29]
Внимание будет обращено в том числе на представителей, казалось бы, второстепенных военных специальностей. 23 августа 1941 г. был выпущен приказ наркома обороны «О порядке представления к правительственной награде военных санитаров и носильщиков за хорошую боевую работу»[1004].
В июле 1942 г. вводятся отличительные знаки раненым военнослужащим. «Раненые бойцы, командиры и политические работники, — будет сказано в приказе наркома обороны, — служат примером храбрости и бесстрашия для новых поколений»[1005]. В октябре того же года приказом Ставки ВГК был установлен краткосрочный отдых для личного состава частей и соединений действующей армии[1006]. Отдых было предписано предоставлять личному составу, прослужившему не менее 10 месяцев и непосредственно участвовавшему в боях. Отдых организовывался в специальных домах отдыха с усиленным питанием.
Приказ наркома обороны СССР № 281 «О порядке представления к правительственной награде военных санитаров и носильщиков за хорошую боевую работу»
23 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 462. Л. 84]
Будут учреждены новые военные награды, в том числе в честь целого ряда героев российской истории. В феврале 1942 г. учреждается медаль «Партизану Великой Отечественной войны», в июле 1942 г. Политбюро примет постановление «Об учреждении новых орденов: Суворова, Кутузова и Александра Невского» [1007].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об учреждении новых орденов: Суворова, Кутузова и Александра Невского»
21 июля 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1346. Л. 132. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Указ Президиума Верховного Совета СССР «О присвоении Верховному Главнокомандующему вооруженными силами СССР Сталину И. В. военного звания Маршала Советского Союза»
6 марта 1943
[ГА РФ. Ф. Р-7523. Оп. 4. Д. 141. Л. 34. Подпись — автограф М. И. Калинина и А. Ф. Горкина]
В октябре того же года постановлением Политбюро в качестве знаков различия будут восстановлены погоны[1008]. 28 февраля 1943 г. Политбюро примет постановление об учреждении военных орденов и медалей Ушакова и Нахимова[1009]. В 1943 г. командно-начальствующий состав РККА станет официально именоваться «офицерским», а в качестве знаков различия, как уже отмечалось, в армию и на флот вернутся погоны. В начале 1943 г. Главное политическое управление РККА направит в войска директиву о воспитании патриотизма на примерах героического прошлого русского народа[1010]. Наградная система за годы войны примет разветвленный вид. Будут введены медали «За оборону Москвы», «За оборону Ленинграда», «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда», «За оборону Советского Заполярья», «За оборону Кавказа», «За боевые заслуги», «Партизану Отечественной войны» двух степеней, «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За освобождение Белграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Кенигсберга», «За освобождение Праги», «За взятие Берлина», «За взятие Вены», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Помимо уже упоминавшихся, учреждается орден Отечественной войны первой и второй степени[1011]. В феврале 1943 г. будет учрежден маршальский знак отличия «Маршальская звезда», все рода и виды войск получат своих маршалов[1012]. 6 марта 1943 г. звание маршала указом Президиума ВС СССР будет присвоено Сталину[1013].
Регулярными становятся награждения орденами отличившихся в боях частей и соединений Красной армии. 19 мая 1942 г. принимается одобренный Политбюро указ Президиума Верховного Совета об утверждении «Положения о гвардейских частях и соединениях Красной Армии и Военно-морского флота» и о введении для военнослужащих гвардейских частей и соединений гвардейских военных званий[1014]. В июне 1943 г. утверждаются образцы Красных знамен для гвардейских армии и корпуса[1015]. В июле 1943 г. будет издан приказ наркома обороны «О порядке присвоения воинских званий военнослужащим Красной армии». Приказом устанавливалось деление военнослужащих на рядовой, сержантский, офицерский состав, генералов[1016]. В годы войны решениями Политбюро учреждается целый ряд профессиональных нагрудных знаков, являвшихся первичным звеном наградной системы в военной сфере: «Снайпер», «Отличный пулеметчик», «Отличный минометчик», «Отличный артиллерист», «Отличный танкист», «Отличный подводник», «Отличный торпедист», «Отличник ПВО»[1017].
И. В. Сталин в Кремле перед вручением ему медали «За оборону Москвы»
20 июля 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1664. Л. 2]
8 ноября 1943 г. последует указ Президиума ВС СССР «Об учреждении ордена „Победа“»[1018]. Первыми ордена будут удостоены осенью 1943 г. Г. К. Жуков и А. М. Василевский. Еще одним важнейшим нововведением в наградную систему станет учреждение ордена Славы I, II, III степеней, состоявшееся в тот же день[1019]. За годы войны 11 657 чел. будут удостоены звания Героя Советского Союза.
Отдельные случаи злоупотреблений в практике награждений будут попадать в поле зрения советского руководства. Так, например, 7 июля 1944 г. Наркомат обороны издаст приказ «О случаях неправильных награждений и злоупотреблений во 2-й гвардейской воздушно-десантной Проскуровской дивизии»[1020].
Летом 1944 г. изменяется порядок награждения отличившихся вольнонаемных гражданских служащих действующей армии, приближаясь к порядку награждения военнослужащих. При этом право награждения вольнонаемных в соответствии с указом Президиума Верховного Совета от 4 июня и приказом НКО от 7 июля получают только командующие фронтами.
Помимо моральных стимулов, широко станет применяться материальное стимулирование военнослужащих. Одним из первых такого рода решений станет пространный приказ Сталина в качестве наркома обороны от 19 августа 1941 г. «О порядке награждения летного состава Военно-воздушных сил Красной армии за хорошую боевую работу и о мерах борьбы со скрытым дезертирством среди отдельных летчиков» [1021].
В феврале 1942 г. издается аналогичный приказ о «денежной награде» за быстрый и качественный ремонт танков в армейских ремонтно-восстановительных частях. За систематическое перевыполнение производственных заданий, кроме денежной награды, личный состав мог представляться Военным советом фронта к правительственной награде[1022]. В апреле появится приказ «О порядке денежного обеспечения лиц, вступивших в народное ополчение, истребительные батальоны и партизанские отряды, мобилизованных на оборонные работы и призванных в формирования МПВО»[1023]. 22 декабря 1942 г. нарком обороны выпустит приказ «О премировании летного и технического состава школ пилотов, училищ летчиков и школ пилотов первоначального обучения ВВС Красной армии». Приказом будет введено положение о премировании, а также пересмотрена тарификация должностей постоянного летно-технического и инструкторско-преподавательского состава учебных заведений ВВС[1024]. В марте 1943 г. НКО издаст приказ «О порядке выплаты денежных наград и повышения окладов содержания летно-подъемному и инженерно-техническому составу авиации дальнего действия»[1025]. В октябре увидит свет «Положение о наградах и премиях для личного состава ВВС»[1026]. В нем будут кодифицированы нормы, введенные в предшествующий период различными приказами. В июне увидит свет приказ «О поощрении бойцов и командиров за боевую работу по уничтожению танков противника» [1027].
Приказом устанавливались премии за каждый подбитый или подожженный танк противника. Такого рода практика будет иметь широкое распространение и касаться практически всех военных специальностей.
Приказ наркома обороны СССР № 0299 «О порядке награждения летного состава Военно-воздушных сил Красной армии за хорошую боевую работу и о мерах борьбы со скрытым дезертирством среди отдельных летчиков»
19 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 462. Л. 65–67 об.]
В тылу меры морального и материального стимулирования действовали не менее широко. 29 января 1942 г. Сталин получит докладную записку секретаря МК и МГК ВКП(б) А. С. Щербакова, председателя Московского облисполкома П. С. Тарасова и председателя Моссовета В. П. Пронина, содержавшую просьбу «наградить орденами и медалями особо отличившихся рабочих и работниц, колхозников и колхозниц и интеллигентов по строительству оборонительных сооружений вокруг г. Москвы». В числе представленных к награждению будет 120 мужчин и 133 женщины. Записка эта интересна не только фактом внимания властей к трудовому подвигу работников тыла. Она представляет объемные характеристики этого подвига, которые позволяют лучше понять причины такой важной победы под Москвой. Руками 250 тыс. человек гражданского населения, как явствует из записки, были построены две линии обороны — Подольская и Кунцевская, включая 361 км противотанковых рвов, 336 км эскарпов, 105 км надолб, 571 пушечный дот, 3255 пушечных дзотов, 3755 пулеметных дотов и дзотов, 611 км проволочных заграждений и др. [1028]
В конце 1942 г. Сталин получит аналогичную докладную записку от секретаря Ленинградского горкома А. А. Кузнецова. Кузнецов представит к награждению 401 чел., особо отличившихся на работах по созданию оборонительных сооружений вокруг Ленинграда. В июле — декабре 1941 г. на работы выходило до 200 тыс. человек ежедневно, было отработано 15 млн человеко-дней. Гражданское население Ленинграда построит 605 км противотанковых рвов, 406 км эскарпов, 49 600 шт. надолб, 5914 дотов, 300 км лесных завалов, 635 км проволочных заграждений и др. Огромный объем такого рода работ будет проделан и во второй половине 1942 г. [1029]
17 июля 1942 г. члены советского руководства направят на имя Сталина докладную записку с предложением утвердить рассмотренный Комиссией по текущим делам СНК проект указа Президиума ВС СССР. Указом будет изменен порядок назначения пособий семьям военнослужащих рядового и младшего начальствующего состава, увеличен размер пособий, что потребует дополнительных расходов в сумме 383 млн руб. в год[1030].
Приказ наркома обороны СССР № 0387 «О поощрении бойцов и командиров за боевую работу по уничтожению танков противника»
24 июня 1943
[РГВА. Ф. 4. Оп. 11. Д. 76. Л. 113. Подпись и правка — автограф И. В. Сталина]
Награждение работников гражданских специальностей получит широкое развитие и будет иметь важное стимулирующее значение. В дополнение к существовавшим медалям «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие» в 1945 г. будет учреждена медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». 8 июля 1944 г. Политбюро примет постановление об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства, об установлении почетного звания «Мать-героиня» и учреждении ордена «Материнская слава» и медали «Медаль материнства»[1031]. В годы войны решениями Политбюро учреждается целый ряд профессиональных нагрудных знаков, являвшихся первичным звеном наградной системы в гражданской сфере. Так, весной — осенью 1943 г. появляются нагрудные знаки «Отличный связист», «Отличный тракторист», «Отличный дорожник», «Отличный шофер», «Отличный повар», «Отличный пекарь» и др.[1032] Наградной системой предусматривались возможности отмечать достижения не только в индивидуальном порядке. Регулярными становятся награждения орденами отличившихся на трудовом фронте промышленных предприятий и научно-исследовательских учреждений и др.
Государственный комитет обороны учредит свои переходящие знамена, организует социалистическое соревнование за перевыполнение действующих норм выработки в целом ряде оборонных отраслей промышленности. Решениями ЦК ВКП(б) коллективам отличившихся предприятий станут вручаться переходящие знамена. Так, в апреле 1943 г. постановлением ЦК будут установлены дополнительно два переходящих Красных знамени ЦК и четыре премии для заводов Наркомата боеприпасов СССР, участников Всесоюзного социалистического соревнования [1033].
«Совет по делам Русской православной церкви докладывает». Конфессиональная политика советского государства в годы войны
22 июня 1941 г. местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий, выйдя с заутрени, которую он совершил в кафедральном Богоявленском (Елоховском) соборе в Москве, напишет воззвание, обращенное «к пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви».
В нем он ясно обозначит патриотическую позицию, готовность свою и церкви разделить судьбу народа, благословит предстоящий всенародный подвиг, призовет к защите Отечества, напомнив о героических примерах русских святых и православных воинов. Это обращение, опередившее по времени и выступление Молотова, и речь Сталина, пусть и не разлетелось посредством средств массовой информации по стране, стало, тем не менее, широко известным в среде верующих.
Отношение советских властей к РПЦ станет в годы войны утилитарно-практическим. Церковь являлась для государства одним из приводных ремней к массам управляемых верующих советских граждан, инструментом управления и мобилизации на достижение общей победы над врагом. С началом войны антирелигиозная кампания в стране была прекращена. В 1942 г. власти обратят более пристальное внимание на религиозную сферу жизни советского общества. Нарком внутренних дел Л. П. Берия 10 марта направит В. М. Молотову докладную записку об издании книги-альбома «Правда о религии в СССР». Причиной станет стремление оккупационных войск «использовать православную церковь и духовенство в своих захватнических целях». «Клеветническим измышлениям» о положении православной церкви в СССР следовало, по мнению Берии, противопоставить материалы, изобличающие «немцев в варварском отношении к православной церкви и духовенству»[1034]. Политбюро поддержит эту инициативу.
В 1943 г. по докладной наркома госбезопасности В. Н. Меркулова ЦК ВКП(б) примет решение о реэвакуации из Ульяновска в Москву патриаршего местоблюстителя Сергия (Страгородского), обновленческого митрополита Александра (Введенского) и руководства Всесоюзного совета евангельских христиан[1035].
В ночь с 4 на 5 сентября 1943 г. состоится встреча Сталина с патриаршим местоблюстителем, митрополитом Московским и Коломенским Сергием (Страгородским), митрополитом Ленинградским и Новгородским Алексием (Симанским) и митрополитом Киевским и Галицким Николаем (Ярушевичем). Во встрече также участвовали В. М. Молотов, В. Н. Меркулов и начальник 5-го отдела 2-го управления НКГБ Г. Г. Карпов. Сталин начнет встречу с признания положительного значения патриотической работы, проводимой церковью с первого дня войны, и предложит приглашенным митрополитам высказаться о «назревших, но неразрешенных вопросах»[1036]. Встреча продлится 1 час 55 минут.
Послание патриаршего местоблюстителя митрополита Московского и Коломенского Сергия (Страгородского) с благословением защитников Родины
22 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 12. Д. 10. Л. 8–9]
Письмо патриаршего местоблюстителя, митрополита Московского и Коломенского Сергия (Страгородского), митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского) и митрополита Киевского и Галицкого Николая (Ярушевича) И. В. Сталину с благодарностью за встречу и участие в судьбе церкви
5 сентября 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 806. Л. 140. Подписи — автографы Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского), Николая (Ярушевича), помета — автограф И. В. Сталина]
Уже 5 сентября Сталин получит письмо трех иерархов, в котором от лица русской церкви они выразят ему «великую благодарность». «Русской Православной Церкви особенно дорого то, — напишут в своем обращении участники встречи, — что Вы своим сердцем почувствовали, что она действительно живет вместе со всем русским народом общей волей к победе и священной готовностью ко всякой жертве ради спасения Родины»[1037].
По итогам встречи при СНК СССР для «осуществления связи между Правительством СССР и патриархом Московским и всея Руси» будет создан Совет по делам Русской православной церкви во главе с Г. Г. Карповым[1038]. Были приняты решения о восстановлении патриаршества, проведении архиерейского собора, выборах на нем патриарха и образовании Священного Синода. Был амнистирован ряд репрессированных епископов[1039], открыты православный богословский институт, богословско-пастырские курсы[1040], разрешено издание журнала Московской патриархии, расширена юрисдикция РПЦ, принято решение об открытии церквей и т. д.
8 сентября состоится Собор преосвященных архиеерев Православной русской церкви[1041], на котором патриархом Московским и всея Руси был избран митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский).
Собор направит обращение к советскому правительству, в котором его участники выразят «общесоборную искреннюю благодарность и радостное уверение, что, ободренные этим сочувствием, мы приумножим нашу долю работы в общенародном подвиге за спасение Родины»[1042].
Изменение конфессиональной политики Советского государства стало результатом осмысления совокупности ряда фундаментальных и ситуативных факторов, требовавших реагирования на изменившуюся ситуацию. В этой связи следует напомнить, что, по материалам печально известной «расстрельной» переписи населения СССР 1937 г., к числу верующих отнесли себя 56 % населения страны в возрасте от 16 лет и старше. И это в условиях двух десятилетий разнузданной антирелигиозной пропаганды, активной поддержки государством раскольнической деятельности обновленческой церкви, физического разгрома канонического православия, церквей и церковных организаций. При этом после разгрома церкви, о котором было рассказано в предшествующей книге, Сталин, судя по всему, перестал воспринимать ее деятельность как непосредственную политическую угрозу советской власти. Исповедуя в своей деятельности принципы политической целесообразности, он, конечно, не мог пренебречь таким инструментом влияния на верующих, как церковь. События войны ускорили переосмысление принципов и форм государственно-церковных отношений.
Несмотря на репрессии в отношении клира и верующих и физический разгром, Русская православная церковь с первых дней войны заняла отчетливо патриотическую позицию, в отличие от многих иерархов зарубежной русской православной церкви, ослепленных ненавистью к большевизму и советскому строю. За время, прошедшее с начала войны, советское руководство имело возможность не раз убедиться не просто в лояльности церкви, но и в ее активной патриотической позиции.
Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский)
1943
[Из открытых источников]
Подталкивали к изменению конфессиональной политики внешнеполитические расчеты, поскольку с началом войны союзники по антигитлеровской коалиции не раз озвучивали свои ожидания по изменению вероисповедной политики Советского государства, ссылаясь на чувствительность этой темы для общественности своих стран[1043]. В преддверии запланированной на конец года встречи в Тегеране глав государств «большой тройки», которая, по ожиданиям (вполне оправдавшимся), должна была принести судьбоносные решения, Сталину было важно устранить из актуальной политической повестки вопросы, вызывавшие разногласия и препятствовавшие достижению главной цели — военной победы над врагом. К числу подобных политических перемен, кстати, следует отнести и роспуск Коминтерна в мае 1943-го, о котором мы рассказали читателю в предшествующих параграфах этой книги.
Советское руководство, разумеется, было хорошо осведомлено и о том, что на оккупированной вермахтом территории началось массовое открытие церквей, что стало еще одним фактором пересмотра основ конфессиональной политики.
12 октября 1943 г. Сталин получит докладную записку от председателя Совета по делам РПЦ при СНК СССР Г. Г. Карпова. В ней Карпов укажет на растерянность в среде духовенства обновленческой церкви, возникшую в связи с избранием Сергия патриархом Московским и всея Руси. Свою докладную Карпов завершит предложением: «Совет… исходя из того, что обновленческое течение сыграло свою положительную роль на известном этапе и последние годы не имеет уже того значения и базы, и принимая во внимание патриотические позиции сергиевской церкви, считает целесообразным не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого духовенства и приходов в патриаршую сергиевскую церковь». Сталин оставит на письме свои пометы («правильно!») и резолюцию: «Тов. Карпову. Согласен с Вами. И. Сталин»[1044].
Так завершится целый этап конфессиональной политики Советского государства, одним из профилирующих направлений которого являлась целенаправленная деятельность по расколу Русской православной церкви. Решения советского руководства получат широкий отклик в среде православных верующих. Только в октябре 1943 г. власти РСФСР получат 517 обращений об открытии церквей. Порядок их открытия будет разработан Советом по делам РПЦ при СНК СССР[1045].
Докладная записка председателя Совета по делам РПЦ при СНК СССР Г. Г. Карпова И. В. Сталину о распаде обновленческой церкви и переходе обновленцев в подчинение патриарху Сергию (Страгородскому)
12 октября 1943
[ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 3. Л. 7–8. Подпись — автограф Г. Г. Карпова, резолюция и помета — автограф И. В. Сталина]
«15 мая 1944 г. от кровоизлияния в мозг на почве артериосклероза скончался патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский)», — так сообщит В. М. Молотову председатель Совета по делам РПЦ при СНК Г. Г. Карпов о таинстве ухода из земной жизни предстоятеля Русской православной церкви. В должность патриаршего местоблюстителя вступает митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский)[1046]. На следующий день после погребения патриарха он направит Сталину письмо, в котором заверит, что будет «неизменно и неуклонно руководствоваться теми принципами, которыми была отмечена деятельность почившего патриарха», и следовать «канонам и установлениям церковным», а также сохранять «верность Родине и возглавляемому Вами Правительству нашему»[1047].
В 1944 г. в Москве будут открыты православный богословский институт и богословско-пастырские курсы[1048]. Продолжится открытие церквей. На 1 августа 1944 г. в СССР будет действовать 8809 церквей, из них вновь открытых около 6,5 тыс., главным образом в подвергшихся оккупации областях Украины, Белоруссии, РСФСР. 1 декабря 1944 г. СНК СССР примет постановление «О порядке открытия церквей и молитвенных зданий на территории, освобожденной от немецкой оккупации» [1049].
В конце ноября 1944 г. по согласованию с Советом по делам Русской православной церкви в Москве состоится Архиерейский собор, который утвердит программу Поместного собора[1050]. 31 января — 2 февраля 1945 г. в Москве состоялся Второй Поместный собор Русской православной церкви. Накануне его открытия Г. Г. Карпов выйдет с докладной запиской на В. М. Молотова, с предложением «разрешить повсеместно колокольный звон в церквах»[1051]. На соборе было утверждено «Положение об управлении Русской православной церковью», которое определяло порядок избрания, права и обязанности главы церкви; состав, порядок избрания и компетенцию Священного Синода; функции епархиальных органов церковного управления; устройство органов управления приходской общиной. Собор также принял два политических обращения: «Обращение к христианам мира» и «Обращение к народам мира». Состоялись выборы, а 4 февраля и интронизация патриарха. Им стал местоблюститель патриаршего престола митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский)[1052]. 10 апреля состоится встреча Сталина с патриархом Алексием[1053].
Патриарх Московский и всея Руси Алексий I (Симанский)
1950-е
[Из открытых источников]
В день 9 мая 1945 г., совпавший с днем Пасхи Христовой, в послании к верующим патриарх скажет: «В прах повержена Германия. Знамя победы развевается над вражьей страной. Слава и благодарение Богу!» 24 июня произойдет событие, немыслимое ранее. Патриарх будет приглашен на трибуну Мавзолея и примет участие в проведении на Красной площади Парада Победы. «За высокую организацию и руководство церковно-патриотической работой в период Великой Отечественной войны» патриарх будет награжден орденом Трудового Красного Знамени. К концу 1945 г. вырастет количество действующих церквей. По состоянию на 30 октября их общее количество составит 10 358[1054].
В поле зрения советского руководства будет находиться деятельность и других конфессий. Так, в октябре 1943 г. решением Секретариата ЦК ВКП(б) было разрешено организовать «при Совнаркоме Армянской ССР Совет по делам Армяно-григорианской церкви для осуществления связи между правительством Армянской ССР и католикосом всех армян»[1055]. 4 сентября 1944 г. Политбюро примет постановление «О разрешении созыва собора Армяно-григорианской церкви» [1056].
В мае 1944 г. СНК СССР примет постановление об организации Совета по делам религиозных культов во главе с И. В. Полянским для руководства всеми другими, кроме православных, религиозными организациями. В 1944 г. состоится хадж советских мусульман в Мекку.
Изменение конфессиональной политики Советского государства в годы войны сыграет важную роль в консолидации и мобилизации социума на отпор врагу.
Глава 6«Форсировать мощность». Военная экономика Союза ССР
Одним из важнейших слагаемых Победы 1945-го станут успехи в годы войны оборонной промышленности и советской экономики в целом, фундамент которой создавался в 1930-е гг. Причем в значительной мере в течение первого периода вой- ны советскому руководству придется исправлять ошибки и недоработки, допущенные в предвоенный период.
«О порядке эвакуации…» Эвакуация производственных мощностей, трудовых ресурсов и гражданского населения
Важнейшее место в ряду мобилизационных мероприятий, осуществленных советским руководством в годы войны, занимает эвакуация. Ее беспрецедентный размах коренится не только в крупномасштабных военных поражениях и оставлении территорий, но и в ошибках, допущенных при географическом размещении советской оборонной промышленности, о чем шла речь во второй главе этой книги. Чрезвычайная актуальность эвакуационных мероприятий объясняется тем простым обстоятельством, что летом 1941 г. в зоне боевых действий в прифронтовых областях оказались более 80 % предприятий оборонной промышленности[1057].
24 июня 1941 г. Сталин подписывает постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О создании Совета по эвакуации» на правах постоянной комиссии при Совнаркоме Союза для эвакуации «населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей»[1058].
Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О создании Совета по эвакуации»
24 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 659. Л. 67. Подписи автографы — И. В. Сталина и М. И. Калинина]
Возглавить совет в качестве председателя будет поручено Л. М. Кагановичу, которого на этой должности очень скоро — уже 3 июля — заменит Н. М. Шверник. В сферу компетенции совета войдет определение подлежащих эвакуации предприятий и учреждений, средств и сроков их перемещения, мест размещения. На совет были возложены и функции контроля за проведением осуществляемых мероприятий.
16 июня принимается решение о материальной поддержке эвакуируемых «Об ассигновании из союзного бюджета 10 млн рублей для оказания помощи эвакуируемому населению»[1059]. 5 июля СНК примет постановление «Об эвакуации рабочих и служащих эвакуируемых предприятий», в тот же день утвержденное Политбюро[1060]. В тот же день принимается и постановление «О порядке эвакуации населения в военное время»[1061]. Эвакуация населения станет сопровождаться целевой поддержкой соответствующих контингентов населения, пусть и проводившейся с некоторым запозданием и в не вполне достаточных размерах. Так, 4 декабря 1941 г. СНК СССР примет постановление «Об ассигновании из союзного бюджета 25 млн рублей для оказания помощи эвакуированному населению». Согласно этому постановлению нуждающимся семьям рабочих, служащих и военнослужащих, эвакуированным из прифронтовой полосы, предписывалось выдавать единовременное пособие в размере до 300 рублей на семью [1062].
11 июля ГКО примет постановление «Об эвакуации промышленных предприятий», которым будет утвержден разработанный к тому времени план эвакуации по специальному списку. Согласно этому постановлению утверждался план перемещения московских и ленинградских промышленных предприятий, в том числе пяти ленинградских заводов Наркомата боеприпасов, что сыграет очень скоро негативную роль в организации обороны Ленинграда. На эвакуацию предприятий списка отводилось 5–7 дней[1063]. Сами эвакуируемые заводы были определены несколькими днями ранее — 2 июля — совместным решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР. Наркомату путей сообщения было предписано выделить под эту эвакуацию 40 940 вагонов. При Совете по эвакуации было решено создать контрольную группу инспекторов во главе с А. Н. Косыгиным[1064].
Шифротелеграмма И. В. Сталина Н. С. Хрущеву в Киев о проведении мероприятий в связи с вынужденным отходом частей Красной армии и с критикой предложения Н. С. Хрущева о немедленном уничтожении всего ценного имущества независимо от состояния фронта
10 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 59. Л. 11–15. Автограф И. В. Сталина]
Принципы и содержание эвакуационных мероприятий придется разъяснять в ходе повседневной работы. 10 июля Сталин направит пространную шифротелеграмму в адрес первого секретаря ЦК КП(б)У Н. С. Хрущева, чьи предложения «об уничтожении всего имущества» могли «деморализовать население, вызвать недовольство советской властью, расстроить тыл Красной армии и создать как в армии, так и среди населения настроения обязательного отхода вместо решимости давать отпор врагу»[1065].
Неблагоприятное развитие событий, однако, заставит принять ряд решений об уничтожении имущества на оставляемой территории. 22 июля ГКО примет постановление «О посевах в прифронтовых районах», которым руководителям партийных, советских и земельных органов на местах, откуда проводится эвакуация, предписывалось «уничтожать все посевы… произведенные государственными организациями». Часть посевов зерновых культур и картофеля разрешалось передавать «остающимся колхозникам»[1066].
На проведении эвакуационных мероприятий сказывалось отсутствие заранее разработанного и утвержденного плана эвакуации. На это прямо указал в свое время член Совета по эвакуации зам. наркома путей сообщения Н. Ф. Дубровин: «Конкретными, заблаговременно разработанными эвакуационными планами на случай неблагоприятного хода военных действий мы не располагали… Между тем необходимого опыта планирования и проведения столь экстренного перемещения производительных сил из западных районов на восток у нас не было»[1067].
Неподготовленный характер эвакуационных мероприятий, проработка которых, как было показано выше, была остановлена накануне войны лично Сталиным, ясно виден на ряде примеров, в том числе Москвы и Ленинграда. 15 июля 1941 г. заместитель наркома госбезопасности И. А. Серов направит секретарю ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову докладную записку о недостатках в деле эвакуации населения с московских железнодорожных вокзалов, которую начнет с констатации, «что эвакуация проходит неорганизованно»[1068]. 7 июля Совет по эвакуации принимает постановление «Об эвакуации членов семей рабочих и служащих из г. Ленинграда». Этим постановлением Ленинградскому горисполкому разрешалось эвакуировать 500 тыс. членов семей рабочих и служащих. Не раз секретарь Ленинградского обкома А. А. Жданов получит упрек от Сталина за «торможение дела эвакуации населения». Впервые эта претензия прозвучала в середине лета 1941-го[1069]. 29 августа Молотов и Маленков, командированные Сталиным в Ленинград, доложат ему о первых итогах поездки. Свое донесение они начнут с «резкой критики» ошибок, допущенных Ворошиловым и Ждановым. Среди них будет названо «торможение дела эвакуации населения Ленинграда»[1070]. Вновь пеняет на это Жданову Микоян спустя уже полгода (!) после начала военных действий на пике самой страшной блокадной зимы. 14 января 1942 г. Микоян требует от Жданова: «По имеющимся данным, автотранспорт, идущий за продовольствием… мало используется для эвакуации из Ленинграда населения… Необходимо усилить эвакуацию, чтобы разгрузить Ленинград от лишних едоков, используя полностью автомашины, идущие за продовольствием»[1071]. Происходило это потому, что изначально «ледяная дорога» — так называется она в документах — предназначалась прежде всего для решения задач материально-технического снабжения. Да и в этом качестве поначалу центр не придавал ей серьезного значения. Формальное решение о ее строительстве принято 19 ноября Военным советом Ленинградского фронта (хотя 1-я нитка проложена уже 18-го, а 22-го на лед вышли первые машины). Сталин в директиве командующему Ленинградским фронтом М. С. Хозину 27 ноября 1941 г. подтверждает это решение, но прямо заявляет, что «все это дело малонадежное и не может иметь серьезного значения для Лен. фронта»[1072].
Задача ставится все та же — прорвать кольцо окружения. Невозможность решить эту задачу и приводит к осознанию реального значения этой транспортной артерии.
Проблемы в сфере эвакуации заставят усилить партийный контроль. Секретарь ЦК, председатель Комиссии партийного контроля А. А. Андреев 21 августа 1941 г. направит на места шифротелеграмму, в которой обяжет местных руководителей ежедневно проверять прием, размещение и пуск в эксплуатацию эвакуированных заводов, использование рабочей силы. Предписывалось также докладывать каждые три дня о проделанной работе и положении дел[1073]. 22 августа Оргбюро ЦК примет постановление «О детях, эвакуированных из Москвы и Ленинграда». В нем будет отмечено, что «для эвакуированных детей до сих пор не созданы нормальные бытовые условия и не обеспечено их надлежащее медицинское обслуживание», намечены необходимые меры, вмененные к исполнению обкомам, крайкомам, ЦК компартий союзных республик[1074].
Шифротелеграмма И. В. Сталина М. С. Хозину и А. А. Жданову об устройстве зимней фронтовой автомобильной дороги
27 ноября 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 60. Л. 109. Подписи — автографы И. В. Сталина, А. И. Микояна, Г. М. Маленкова]
Шифротелеграмма И. В. Сталина секретарю Ленинградского горкома А. А. Кузнецову о дислокации танков КВ и отмене эвакуации Путиловского (Кировского) и Ижорского заводов
27 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 27–28]
Надо сказать, что недостатки в организации эвакуации были присущи действиям и местных властей, и центральных. Как уже указывалось выше, 2 июля 1941 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР принимают постановление «О разгрузке Ленинграда от предприятий Наркомата боеприпасов», согласно которому был определен перечень заводов, подлежащих эвакуации[1075]. Негативные последствия этого решения для организации обороны в виде возникновения снарядного голода станут ясными довольно скоро. 28 августа Сталин останавливает объявленную ГКО днем ранее эвакуацию Кировского и Ижорского заводов, а всю бронетанковую продукцию оставляет в распоряжении фронта[1076].
Однако 4 октября Сталин вновь передает Жданову и Кузнецову «предложение Москвы» «вывести на восток из Ленинграда» оборудование, кадры инженеров, техников и квалифицированных рабочих заводов, занятых производством танков и танковых пушек, — Кировского, Ижорского, завода № 174, «причем для Ленинграда оставить 50 штук готовых танковых пушек»[1077]. Рекомендацию эту Сталин дает, опираясь на постановление ГКО № 737 от того же 4 октября «О Кировском и Ижорском заводах и заводе № 174»[1078]. Судя по этим решениям, практически лишающим войска, обороняющие Ленинград, боевой техники, сдача города рассматривается как один из возможных и очень реальных сценариев развития событий. Позднее, когда линия обороны стабилизируется, будет опять предпринята попытка остановить эвакуацию. 19 ноября Маленков запросит секретаря Ленинградского горкома А. А. Кузнецова, «нельзя ли в короткий срок восстановить в Ленинграде производство КВ»[1079]. Однако будет уже поздно, так как оборудование и большинство рабочих этих и других оборонных заводов в значительной степени уже вывезено. Кузнецов ответит: «От мысли выпускать КВ на заводе Сталина мы не отказываемся, но нужно учесть следующее, что оборудование Ижорского завода, в том числе и прокатные станы, с завода вывезены. Восстанавливать производство корпусов КВ на Ижорском заводе сейчас не представляется возможным…» Несмотря на это сообщение, Москва поставит задачу обдумать «предложение о восстановлении производства танков КВ с учетом того, что оборудование Кировского завода и Ижорского завода, которое вывезено к Ладоге, но дальше не отправлено, вы снова восстановите, где сочтете целесообразнее». Эвакуация танковых заводов потребует впоследствии завоза на Ленинградский фронт готовых танков с «большой земли». Только за период навигации с 23 мая по 3 декабря 1942 г. на западный берег Ладожского озера с восточного будет доставлено 202 единицы танков, 631 артиллерийское орудие[1080]. О поспешном, не до конца продуманном характере ленинградской эвакуации говорит и история с эвакуацией оборудования Волховстроя. Первоначально эвакуированное в Узбекистан на Чирчикстрой, уже в январе 1942 г. оно направляется в обратном направлении двумя эшелонами (70 вагонов)[1081]. Эта реэвакуация не решит в полном объеме проблему энергообеспечения города. В апреле 1943 г. Жданов направит шифровку в адрес командующего Волховским фронтом Мехлиса, в которой скажет: «В городе создалось исключительно тяжелое положение с электроснабжением и коммунального хозяйства. Большинство предприятий остановились из-за недостатка электроэнергии»[1082]. В условиях отсутствия необходимых мощностей гидроэлектростанций главным источником электроэнергии стали теплоэлектростанции, работающие на торфе. Именно за содействием в погрузке и отгрузке торфа с предприятий, находившихся в прифронтовой зоне, и обращается Жданов к Мехлису.
Эвакуация населения и предприятий Москвы и Московской области начнется, как и в Ленинграде, уже в июне 1941 г. Будет принят целый ряд постановлений в этой сфере. 27 июня СНК СССР принимает постановление «О вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных материалов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля»[1083]. 28 июня совместным постановлением ЦК ВКП(б) и СНК принимается постановление о вывозе из Москвы ценностей Госбанка СССР[1084]. 29 июня принято постановление «О переводе из Москвы наркоматов и главных управлений»[1085]. 29 июня Совнарком принимает постановление «Об эвакуации авиазаводов» из Москвы и Ленинграда[1086]. К ключевым мероприятиям в этой сфере будут отнесены эвакуация тела Ленина в Тюмень[1087] и эвакуация архивов[1088]. 13 июля Совет по эвакуации примет постановление «Об эвакуации Академии наук СССР» из Москвы и Ленинграда в Казань[1089]. 12 октября ГКО принимает явно запоздавшее постановление «О строительстве третьей линии обороны г. Москвы»[1090]. В тот же день принимается постановление «Об охране Московской зоны»[1091]. На следующий день ГКО примет еще одно постановление — об эвакуации Большого, Малого театров, МХАТ и театра имени Вахтангова[1092]. 16 октября 1941 г. Москву охватит паника, спровоцированная постановлением ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» (от 15 октября), предписывавшим сделать это «сегодня же», но не обеспеченным необходимыми организационными мероприятиями[1093].
Тесно связанным с собственно эвакуационными мероприятиями окажется решение о строительстве специальных убежищ в Ярославле, Горьком, Казани, Ульяновске, Куйбышеве, Саратове, Сталинграде, оформленное постановлением ГКО от 22 ноября 1941 г.[1094] Лишь в конце года советское руководство обратится к проблеме размещения персонала эвакуированных предприятий. 19 декабря в Совнарком на имя В. М. Молотова поступит докладная записка наркома по строительству С. З. Гинзбурга о строительстве общежитий, землянок и полуземлянок для сотрудников эвакуированных предприятий с приложением проекта землянки[1095].
Следует признать, что мероприятия по эвакуации во многом носили не вполне продуманный и временами хаотичный характер. Могло ли дело обстоять по-другому? Предусмотреть и безошибочно рассчитать объем перевозок такого масштаба и в подобных условиях было вряд ли возможно. Однако заблаговременная проработка планов эвакуации, от которой Сталин отказался, как мы видели, накануне войны, могла бы минимизировать проблемы.
Несмотря на все недостатки, организации и проблемы, проведенные мероприятия достигли своей цели. К середине декабря 1941 г. были демонтированы 269 (82,7 %) из 325 намеченных к эвакуации предприятий оборонной промышленности[1096]. Перемещение оборонных предприятий будет в основном закончено к началу 1942 г. 25 декабря 1941 г. Совет по эвакуации при СНК будет расформирован, а его аппарат управления передан вновь созданному Комитету разгрузки при СНК под председательством А. И. Микояна. Комитет был образован с целью «разгрузки транзитных и всяких иных застрявших надолго грузов на железных дорогах»[1097] (завершит свою работу в мае 1945 г.). Запуск эвакуированных предприятий, однако, будет отставать от запланированного графика. Исключением станут предприятия Наркомата авиационной промышленности, которые в соответствии с графиком, утвержденным ГКО 9 ноября 1941 г., к 1 марта 1942 г. будут восстановлены в полном объеме и начнут выпускать авиационную продукцию.
Проект постановления СНК СССР «Об эвакуации рабочих и служащих эвакуируемых предприятий». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 июля 1941 г.
Не позднее 5 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 660. Л. 140]
Как покажут уже ближайшие события, решение о ликвидации совета было преждевременным. В 1942 г. обострится военное положение на южном и юго-западном участках фронта, что станет причиной второй волны эвакуации промышленности в июне — сентябре 1942 г. Ее масштабы и интенсивность будут существенно меньшими, чем в начальный период войны. Тем не менее для ее проведения будет образована Комиссия по эвакуации при Государственном комитете обороны под председательством Н. М. Шверника[1098]. Распоряжения комиссии станут обязательными для всех наркоматов и местных органов власти и управления[1099]. Успешное перебазирование в восточные районы страны предприятий промышленности, их монтаж и запуск производства предметов вооруженной борьбы станут важнейшим фактором победы в войне.
Уже современникам событий был ясен ключевой характер реализованных мероприятий по эвакуации. Показательной представляется оценка, данная корреспондентом Би-Би-Си и «Санди таймс» в Москве, очевидцем событий Александром Вертом. «Эту эвакуацию промышленности во второй половине 1941 г. и в начале 1942 г. и ее „расселение“ на востоке, — скажет он в своей книге „Россия в войне, 1941–1945“, — следует отнести к числу самых поразительных организаторских и человеческих подвигов Советского Союза во время войны».
«О плане текущих военных заказов…» Об оборонных отраслях промышленности и не только
В рамках советской мобилизационной системы управление материальными ресурсами, их воспроизводство и распределение подчинялись целям государственной политики и в предвоенный период в очень значительной степени — задачам оборонного строительства.
В годы войны базовые принципы функционирования экономики СССР не претерпели кардинальных изменений. Ее развитие по-прежнему будет осуществляться в рамках народнохозяйственных планов, директивно устанавливавшихся государственными органами. После начала военных действий будут введены в действие мобилизационные планы, параметры которых станут многократно пересматриваться в силу объективных и субъективных обстоятельств. Их сердцевиной станет форсирование темпов производства оборонных видов продукции. По каждому значимому виду оборонной продукции будут приниматься специальные планы (годовые, полугодовые, квартальные, в ряде случаев помесячные), включавшие многочисленные приложения с ведомостями поставок металла, аппаратуры, шарикоподшипников, «дефицитных запасных частей», электрооборудования, с планами производства и поставки комплектующих, взрывчатых веществ, штамповок для корпусов, пиломатериалов, гвоздей и шурупов, мерительного и режущего инструмента и т. д.[1100] Помесячно станут планироваться перевозки по железнодорожному и водному транспорту[1101]. Будет организовано строительство новых железнодорожных путей[1102]. Каждый военный год будет начинаться с принятия ряда постановлений, решавших задачи планирования производства оборонных отраслей[1103].
Успехи советской военной промышленности станут одним из слагаемых великой Победы 1945 г. Этих результатов советскому руководству придется добиваться, решая в «ручном режиме» разнообразные проблемы. Путь к «нормализации» производства оборонной продукции окажется сложным. С началом военных действий существовавшие к тому моменту планы станут корректироваться. Утром 22 июня первый заместитель председателя СНК, руководитель Госплана Н. А. Вознесенский проведет совещание, на котором поручит народным комиссарам представить программы максимального увеличения производства вооружений и военной техники в соответствии с мобилизационными планами наркоматов, утвержденными ранее. На исполнение поручения будут отведены одни сутки. 23 июня Политбюро и Совнарком обяжут Госплан представить в двухнедельный срок мобилизационный народнохозяйственный план на III квартал взамен утвержденного ранее — 14 июня[1104]. 30 июня Политбюро утвердит мобилизационные планы для всех отраслей оборонной промышленности[1105] и представленный Совнаркомом СССР мобилизационный план на III квартал 1941 г., предусматривавший существенный рост производства военной техники[1106]. План окажется нереальным и в последующем будет неоднократно пересматриваться ввиду очень быстро менявшейся обстановки на фронтах, развертывания эвакуационных мероприятий и пр. 4 июля ГКО создаст своим решением комиссию под председательством Н. А. Вознесенского и поручит ей разработать военно-хозяйственный план обороны страны[1107]. Разработанный план будет утвержден совместным постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР 16 августа [1108].
Нереалистичное планирование, согласно которому в кратчайшие сроки в обстановке военного времени оборонным и гражданским наркоматам будет предписываться многократное увеличение производства вооружений, в отдельных случаях будет наталкиваться на противодействие со стороны наркоматов. Так, например, поступит нарком судостроительной промышленности И. И. Носенко, который откажется завизировать проект постановления Совнаркома, касавшийся программы строительства кораблей для ВМФ, по причине нереальности ее выполнения[1109]. Мобилизационный план строительства кораблей на второе полугодие и III квартал 1941 г. 10 июля будет принят ГКО по докладу Носенко, согласованному с наркомом ВМФ Кузнецовым[1110]. Обстоятельства военного времени заставят ГКО внести в него коррективы уже 19 июля[1111]. Из-за невозможности обеспечить программу судостроения 1942 г. исключительно отечественными поставками будет поставлен вопрос об импорте дизелей, авиамоторов, турбомеханизмов, дизель-динамо и др. Будут предприниматься попытки решить проблему по частям. 13 августа ГКО примет постановление «О программе строительства малых боевых кораблей для Военно-морского флота». Принимавшиеся программы не удовлетворяли в полной мере наличных потребностей ни по боевым кораблям, ни по вспомогательным судам. Новое постановление ГКО «О программе военного судостроения на 1942 год» будет принято 4 декабря 1941 г.[1112] 26 февраля Носенко направит заместителям председателя СНК Н. А. Вознесенскому и В. А. Малышеву доклад о работе судостроительных заводов в 1941 г. В нем будет отмечено «общее невыполнение в целом по НКСП плана 1941 г.». При этом Носенко подробно опишет достижения отрасли. «В 1941 г., — укажет он, — судостроительные заводы НКСП сдали Военно-морскому флоту 24 боевых надводных корабля, 2 ледокола типа „И. Сталин“, 23 подводных лодки, 98 боевых катеров и малых охотников за подводными лодками, 188 вспомогательных судов, 318 вспомогательных катеров и 42 несамоходных судна». Отметит Носенко и «большой объем ремонтных работ на 162 кораблях КБФ, получивших повреждения в боевых операциях флота». Видимо, неисполнение плановых заданий (очевидно, завышенных) не воспринималось в качестве основания для наказаний. Завершая докладную, Носенко сообщит, что совместно с наркомом ВМФ Н. Г. Кузнецовым он счел возможным представить к награждению 526 чел. из числа наиболее отличившихся работников судостроительной промышленности[1113].
Самыми напряженными для советской оборонной промышленности стали последние месяцы 1941 г. и первые месяцы 1942 г., когда эвакуируемые предприятия, прекратившие свою работу в прежних местах размещения, еще не успели восстановить производство на новых местах дислокации. Вермахт к тому времени оккупировал территорию СССР, на которой проживало 40 % населения страны, добывалось 63 % угля, выплавлялось 68 % чугуна, 58 % стали и находилось 60 % всего производства алюминия. По расчетам председателя Государственной плановой комиссии при СНК СССР (Госплан) Н. А. Вознесенского, продукция промышленности с июня по ноябрь 1941 г. сократилась в 2,1 раза; выпуск проката черных металлов в декабре сократился в 3,1 раза по сравнению с июнем 1941 г., цветных металлов — в 430 раз, шарикоподшипников — в 21 раз[1114].
Государственное мобилизационное планирование станет инструментом мобилизации трудовых и производственных ресурсов. А. И. Микоян в своих поздних воспоминаниях именно на Вознесенского возложит вину за ошибки планирования на начальном этапе войны. «Вознесенский, — напишет он, — ежемесячно составлял план, причем так, что план текущего месяца превышал план предыдущего. Фактическое же выполнение плана в первые 7–8 месяцев войны шло наоборот: план шел по графику вверх, а его исполнение вниз… Вознесенский считал, что неудобно во время войны уменьшать план. Это было его ошибкой. Ведь это был нереальный план»[1115]. В этой связи нельзя, однако, не напомнить, что эти нереальные планы затем утверждались высшим советским руководством, вводились в действие совместными постановлениями Политбюро и Совнаркома, ГКО. Подписывал эти документы Сталин в качестве председателя СНК и ГКО СССР. Явный курс на повышение плановых показателей настолько очевиден, что его невозможно списать на ошибку одного лица, занимавшего пост руководителя планирующего органа. Нарастающее выбытие средств вооруженной борьбы требовало поиска инструментов, позволяющих компенсировать потери. Вполне уместным представляется предположить, что завышенные плановые показатели могли, по представлению Сталина, являться той планкой, равняясь на которую исполнители дадут максимально возможные результаты. Точно так же не стоит забывать, что нереалистичное планирование является вообще характерной чертой развития экономики СССР при Сталине. Подавляющее число народнохозяйственных планов мирного времени также являлись завышенными и не были выполнены. Представляется, что форсированные темпы развития в значительной степени могли достигаться в том числе за счет подобного подхода к планированию роста. Ни один плановый показатель первых пятилеток не был выполнен, однако рост экономики в эти годы происходил рекордными темпами. Так или иначе, списывать проблемы мобилизационного планирования в 1941–1942 гг. на ошибку одного человека вряд ли правильно.
Выше было рассказано о расширении прав народных комиссаров СССР. Не раз это расширение прав руководителей высшего звена управления будет подтверждаться в постановлениях ГКО. Так произойдет, например, в отношении производства и поставки боеприпасов на второе полугодие 1941 г., когда постановлением ГКО от 6 июля наркомам Малышеву, Первухину и Косыгину будет предоставлено право на основе утвержденных планов «самостоятельно решать вопросы», касавшиеся закрепленных за ними всех основных наркоматов союзного и республиканского подчинения. Согласно общему мнению историков, эта самостоятельность станет одним из факторов эффективности функционирования сложившейся системы управления[1116].
Напряженная обстановка на фронтах, выбытие средств вооруженной борьбы принудят советское руководство к ужесточению мер контроля за военным производством. Так, например, 17 марта 1942 г. ГКО своим решением введет ежедневную отчетность танковых заводов по количеству танков, прошедших приемно-сдаточный пробег и сданных военпреду[1117].
О самой острой проблеме — нехватке боеприпасов — нам уже приходилось говорить выше. Не случайно мобилизационный план по боеприпасам и патронам будет введен в действие постановлением ЦК ВКП(б) и СНК одним из первых — на следующий день после начала боевых действий, 23 июня[1118]. Именно этим постановлением Госплану было предписано в двухдневный срок представить и общий мобилизационный народнохозяйственный план на III квартал. Этот скорректированный план должен был заменить тот, что был утвержден Совнаркомом накануне войны — 14 июня[1119]. Уже 30 июня в этот мобилизационный план потребуется внести корректировки[1120]. К производству боеприпасов будут привлечены предприятия двадцати гражданских наркоматов. Ответственными за исполнение этими предприятиями мобилизационных заданий будут назначены В. А. Малышев, М. Г. Первухин и А. Н. Косыгин. 6 июля ГКО утвердит постановление о плане производства и поставки боеприпасов на июль и второе полугодие 1941 г.[1121]
Постановление ГКО СССР № 30 «О плане производства и поставки боеприпасов на второе полугодие 1941 г. и июль месяц»
6 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 1. Л. 150–151. Резолюция — автограф И. В. Сталина, подпись — автограф В. М. Молотова]
Постановление ГКО СССР № 552 «Об обеспечении производства боеприпасов»
22 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 14. Л. 112–113]
26 июля ГКО примет постановление о начале строительства пяти заводов нитроглицеринового пороха, ввод которых в эксплуатацию был намечен на апрель — май 1942 г.[1122] 9 августа будет принята дополнительная программа выпуска снарядов к реактивным минометным установкам М-8 и М-13 в соответствии с суточными графиками их сдачи в августе — сентябре 1941 г.[1123] 22 августа ГКО своим постановлением возложит на наркомов и председателя Госплана личную ответственность за первоочередное снабжение оборудованием, материалами, топливом и рабочей силой предприятий, производивших элементы для боеприпасов[1124].
Отчет Управления комплектации Наркомата боеприпасов о поставках НКО и НКВД выстрелов сухопутной, морской артиллерии, авиационных выстрелов и мин за 1941 г., подготовленный в начале января 1942 г., свидетельствует о невыполнении по большинству позиций плановых заданий. Из более чем 150 позиций план будет выполнен и перевыполнен лишь по 14[1125].
25 декабря ГКО утвердит план производства/сдачи боеприпасов на I квартал 1942 г.[1126] План окажется нереалистичным по причине недостатка порохов, взрывчатки и химикатов для их производства. В марте 1942 г. заместитель председателя Совнаркома Л. П. Берия и нарком боеприпасов Б. Л. Ванников поставят перед Сталиным вопрос о необходимости их импорта, причем «в любом возможном количестве»[1127]. В конце апреля того же года Берия и Ванников сообщат Сталину о дефиците патронов в объеме 8 млн в сутки[1128]. На основе этого обращения будет принято решение о закупке американского оборудования в расчете на создание дополнительных мощностей по производству в объеме 10 млн штук в сутки[1129]. Острый дефицит боеприпасов станет преодолеваться лишь к концу 1942 г., оставшись одним из трудно решаемых вопросов снабжения РККА вплоть до 1945 г.
С определенными проблемами столкнется советское авиастроение. 4 июля 1941 г. ГКО примет предложение Наркомата авиационной промышленности о введении в действие плана увеличенного выпуска самолетов на III квартал. Этим решением будет пересмотрено только что принятое 19 июня постановление СНК «О плане текущих военных заказов НКО, НКВМФ и НКВД на III квартал 1941 года». Новый план по НКАП будет постановлено считать мобилизационным планом[1130]. В соответствии с ним предполагалось произвести 7216 боевых самолетов. Однако уже 8 сентября решением ГКО будут установлены новый план выпуска самолетов и моторов на 1941 г. и мобилизационное задание на сентябрь — декабрь. Они составят 20 779 и 10 892 самолета, 39 074 и 17 596 моторов соответственно[1131]. Почти трехкратное увеличение плановых заданий само по себе вряд ли можно признать реалистичным, не говоря уже о том, что планы пересматривались в разгар начавшихся эвакуационных мероприятий. Не приходится в этой связи удивляться тому, что уже 2 ноября ГКО примет постановление о снижении плана выпуска самолетов и моторов на ноябрь[1132]. Однако не удастся выполнить и пониженные показатели. Результатом станет новое постановление ГКО от 14 декабря 1941 г. В нем будут содержаться очень жесткие оценки: «…Наркомат авиапромышленности стал работать из рук вон плохо, провалил все планы выдачи самолетов и моторов и подвел таким образом страну и Красную армию…» Оргвыводов в отношении руководителей наркомата, однако, не последует — слишком уж очевидным будет объективный характер возникших затруднений. Будет решено наркомат «поставить под контроль» членов ГКО Берии и Маленкова, «обязав этих товарищей принять все необходимые меры для развертывания производства самолетов»[1133]. Однако подключения подобного административного ресурса окажется недостаточно. В декабре план наркомата по сдаче самолетов в войска будет выполнен лишь на 38,8 %, по моторам на 23,1 %[1134]. В течение целого ряда месяцев так и не удастся выйти на планировавшиеся показатели. По этим причинам не удастся реализовать постановление ГКО от 3 марта о формировании в марте 1942 г. 66 авиаполков. Показательны раздраженные рекомендации Сталина, адресованные Маленкову 19 марта 1942 г.: «…Возьмите за жабры размазню Шахурина»[1135]; «Неужели не можете взять за жабры 16 завод и Шахурина?»[1136] 1 апреля ГКО примет еще одно постановление, касавшееся работы НКАП. В нем будет констатировано, что «большинство эвакуированных авиазаводов работает не на полную мощность, в результате чего авиационная промышленность дает меньше половины продукции… Полезная отдача оборудования и производительность труда неудовлетворительны»[1137]. Плановые задания ГКО авиапромышленность окажется в состоянии выполнить в мае 1942 г.
Ключевыми станут и вопросы развития танковой промышленности. 25 июня 1941 г. по докладу наркома среднего машиностроения В. А. Малышева Политбюро выпустит совместное с СНК постановление «Об увеличении выпуска танков КВ, Т-34, Т-50, артиллерийских тягачей и танковых дизелей в III и IV кварталах». За полгода планировалось произвести 1295 машин. Данный план производства являлся мобилизационным планом, выполнение которого было рассчитано на второе полугодие 1941 г. Производство танков станет одной из первоочередных задач. Предприятиям Наркомата судостроительной промышленности будет разрешено выпускать танковую броню, уменьшив объемы выпуска судовой брони [1138].
Первые постановления ГКО также будут посвящены танковой проблематике. Постановление № 1 от 1 июля будет посвящено вопросам производства средних танков Т-34 на заводе «Красное Сормово», а постановление № 2 — производству танков КВ-1 на Челябинском тракторном заводе[1139].
Оба этих постановления отразят не вполне целесообразный характер организационных форм, в которых осуществлялся выпуск бронетанковой техники. Поручение по выпуску танков Т-34 получил нарком судостроения И. И. Носенко, а завод «Красное Сормово» до принятия данного постановления специализировался на выпуске подводных лодок. Заводу будет предписано обеспечить выпуск в 1941 г. 700–750 танков, в реальности удастся выпустить только 161[1140].
Постановление ГКО СССР № 1 «Об организации производства средних танков Т-34 на заводе „Красное Сормово“»
1 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 1. Л. 1–2]
Вячеслав Александрович Малышев
1940-е
[Из открытых источников]
Осенью 1941 г. последует еще ряд решений, направленных на реорганизацию системы управления промышленностью. Запоздавшим следует признать, вероятно, решение о создании общесоюзного Наркомата танковой промышленности во главе с В. А. Малышевым[1141].
В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР, утвержденным Политбюро 11 сентября 1941 г., НКТП включит в себя танковые, дизельные и броневые заводы, до этого момента входившие в состав других наркоматов. Ранее производство танков было рассредоточено на предприятиях Наркомата среднего машиностроения, Наркомата судостроительной промышленности, Наркомтяжпрома и др. Экстренная перестройка управления не всегда будет совершаться вполне продуманно. Так, Наркомат станкостроения будет слит с Наркоматом танковой промышленности постановлением ГКО от 14 ноября 1941 г.[1142] Однако очевидные потребности других отраслей промышленности в станках и другом оборудовании заставят пересмотреть это решение, и 21 февраля 1942 г. Наркомат станкостроения решением того же ГКО будет восстановлен в качестве самостоятельного[1143].
В ноябре 1941 г. ГКО будет дважды пересматривать планы производства танков, оба раза устанавливая все более высокие показатели ежесуточного выпуска[1144]. 19 декабря ГКО примет новое постановление — «О плане производства танков в I квартале 1942 г.», которое сформирует задачи по производству танков и бронемашин не только для Наркомата танковой промышленности, но и для Наркомата среднего машиностроения, Наркомчермета, Наркомата обороны [1145].
Наркомтанкопром В. А. Малышев подведет итоги года в специальном докладе, который он направит 3 января 1942 г. Сталину. Всего в 1941 г., доложит Малышев, было «выпущено танков 6629 шт., из них во втором полугодии… 4914 шт.», танковых дизелей 4872 шт., 7253 артиллерийских тягача и др. Таким образом, будут значительно превзойдены показатели производства мирного времени. Как укажет Малышев, в 1939 г. было выпущено 2945 шт., в 1940 г. — 2789 шт. танков. Подведет Малышев итоги не только производства танков, но и перестройки танковой промышленности в условиях войны. За 4 последних месяца 1941 г., укажет он, на базе эвакуированных и вновь привлеченных заводов создана танковая промышленность в составе 8 танковых, 6 корпусных и 3 дизельных заводов и вновь организуемых заводов — двух танковых и одного корпусного. Все эвакуируемые заводы и часть вновь организованных еще не успели развернуться на полную мощность и по-настоящему начнут работать в январе — феврале 1942 г.[1146] Созданная промышленная база и станет основой для наращивания объемов выпуска бронетехники, закладывая фундамент будущих побед.
Рекордные объемы производства, однако, отставали от тех, что планировало советское руководство. Достигнутые результаты вскоре перестанут удовлетворять Сталина, поскольку к концу 1941 г. РККА потеряет 91 % имевшихся к началу войны машин (20,5 тыс.)[1147]. Июньский план производства танков Т-34 будет выполнен на 79 %[1148]. Это станет причиной решения отстранить от занимаемой должности Малышева, что было оформлено постановлением Политбюро от 1 июля 1942 г. «О наркоме танковой промышленности»[1149]. Новым наркомом будет назначен директор Кировского завода И. М. Зальцман. В июне 1943 г. Малышева вернут к руководству Наркоматом танковой промышленности, а в 1944 г. он получит звание Героя Социалистического Труда.
Постановление ГКО СССР № 1043 «О плане производства танков в I квартале 1942 года»
19 декабря 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 29. Л. 85–91. Подпись — автограф И. В. Сталина]
В 1941 г. и начале 1942 г. не будет удаваться выполнять планы производства танков ни по отдельным заводам, ни в целом по отрасли. Чрезвычайное планирование первых месяцев войны проводилось в чрезвычайных обстоятельствах, но этих обстоятельств высшее советское руководство зачастую не учитывало или намеренно учитывать не хотело. Планы строились на допущении строгого исполнения поставщиками узлов и деталей обязательств по срокам, комплектности при условии полного и своевременного обеспечения трудовыми ресурсами, невзирая на шедшие полным ходом эвакуационные мероприятия.
Проблемы будут присутствовать в обеспечении действующей армии и другими видами вооружений. Самым неожиданным для советского руководства и для наших современников является недостаток стрелкового вооружения в начальный период войны, о чем уже было рассказано выше. 3 июля ГКО примет программу производства основных видов артиллерийского и стрелкового вооружения на второе полугодие 1941 г. В постановлении, принятом по этому вопросу, найдут отражение итоги выполнения заказов по их производству в первом полугодии[1150]. Так, например вместо запланированных к выпуску 200 тыс. пистолетов-пулеметов ППШ было произведено лишь 3351 шт.[1151]
Тогда же, в июле, в ГКО обратится руководство Наркомата ВМФ с сообщением о том, что вновь сформированные береговые и сухопутные части ВМФ не обеспечены табельным стрелковым оружием (винтовками, револьверами, пулеметами)[1152]. Сталин поручит рассмотреть это обращение начальнику Главного артиллерийского управления Красной армии Н. Д. Яковлеву и своему первому заму по СНК Н. А. Вознесенскому. Результатом рассмотрения станет постановление ГКО от 2 августа 1941 г. «О стрелковом вооружении для ВМФ», которым заявка, поступившая от Н. Г. Кузнецова, будет удовлетворена лишь частично[1153].
В проблемной зоне окажутся и вопросы артиллерийского вооружения. В начальный период военных действий части РККА столкнутся с недостатком противотанковых средств. Скажутся, таким образом, поспешно принятые накануне войны решения о снятии с производства 45-мм противотанковых и 76-мм полковых и дивизионных пушек, наложившиеся на массовое их выбытие в результате поражений начального периода. 12 июля 1941 г. ГКО своим постановлением обяжет наркома вооружений Д. Ф. Устинова и директоров ряда заводов этого наркомата обеспечить выпуск 76-мм дивизионных пушек в объеме не менее 4 тыс. единиц в год, причем во втором полугодии 1941 г. предписывалось выпустить 2 тыс. орудий. Планы выпуска июля и августа были сорваны[1154].
Постановление ГКО СССР № 108 «О развитии 76-мм дивизионной, полковой и 107-мм корпусной артиллерии»
12 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 3. Л. 153–157. Подпись — автограф В. М. Молотова]
19 июля Устинов направил Вознесенскому проект постановления ГКО о производстве 45-мм танковых и противотанковых пушек[1155]. 11 августа ГКО примет соответствующее постановление[1156]. Уже в 1941 г. их предписывалось изготовить в количестве 1600 шт.[1157] Производство будет налаживаться в соответствии с графиком ежедневного выпуска и планироваться помесячно. Принятые меры позволят в кратчайшие сроки восстановить производство. В августе производство 45-мм и 76-мм пушек вырастет по сравнению с июлем в 6 раз, в сентябре — в 11,5[1158]. В последующем ГКО будет не раз обращаться к планированию производства артиллерийского и стрелкового вооружения. Подведет определенный итог работе в этом направлении постановление ГКО от 2 января 1942 г., согласно которому было запланировано дальнейшее увеличение объемов производства артиллерийского, стрелкового вооружения и военных приборов в I квартале и январе 1942 г.[1159]
Станут решаться задачи не только наращивания объемов производства, но и модернизации военной техники, разработки и производства ее новых видов. Сталин не оставит свое «увлечение» новой техникой предшествующего периода. По воспоминаниям начальника Оперативного управления Генштаба Штеменко, «военной техникой Сталин занимался лично и ни одного нового образца не пропускал в серийное производство без рассмотрения в Ставке или на заседании Государственного комитета обороны»[1160]. Особое внимание ГКО будет уделять развертыванию производства многозарядных пусковых установок залпового огня 132-мм реактивными снарядами. Решение о производстве ставших вскоре легендарными «катюш» будет принято без проведения войсковых испытаний. 31 июля 1941 г. ГКО примет решение о производстве 213 установок БМ-13 (М-13)[1161]. Боевое использование этих систем будет тормозиться теми же проблемами, которые препятствовали производству боеприпасов. В начале января командующий гвардейскими минометными частями Ставки ВГК В. В. Аборенков доложит о недопоставке порохов, в результате которой останутся неукомплектованными пороховыми зарядами 68 тыс. снарядов М-13[1162]. Несмотря на это, 15 января ГКО предпишет Аборенкову сформировать 20 гвардейских минометных полков М-13, а профильным наркоматам — обеспечить для этого выпуск 480 реактивных минометных установок на импортных автомобилях «Мармон» и «Студебеккер»[1163].
Постановление ГКО СССР № 1152 «О формировании 20 гвардейских минометных полков М-13»
15 января 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 33. Л. 87. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Последовательное наращивание объемов производства даст ГКО возможность принять решение от 15 января 1942 г. о сформировании 20 гвардейских минометных полков М-13. Для решения этой задачи соответствующие наркоматы обязывались в срок до 3 марта обеспечить выпуск 480 реактивных минометных установок на импортных автомашинах «Мармон» и «Студебеккер»[1164].
Для разработки новых образцов артиллерийского вооружения будет создано Центральное артиллерийское конструкторское бюро[1165]. В марте 1942 г. будут приняты решения о конструкторском бюро Арт. И. Микояна, о НИИ ВВС Красной армии; в апреле о создании производственной базы для ОКБ С. В. Ильюшина; о создании специального конструкторского бюро гладкоствольной артиллерии Наркомата вооружений, о производстве авиахимприборов для вооружения самолетов ВВС и др. В августе 1942 г. нарком танковой промышленности И. М. Зальцман доложит Сталину и Молотову о завершении испытаний улучшенных танков КВ-1 и Т-34[1166].
В июле 1942 г. ГКО примет решение об организации Государственного института реактивной техники[1167]. Для «повышения боеспособности Красной армии и Военно-морского флота» ГКО 4 июля 1943 г. создаст Совет по радиолокации, ближайшими задачами которого станут «улучшение качества и увеличение серийного производства» радиолокаторов[1168].
Производство модернизированных вооружений будет находиться под пристальным вниманием советского руководства в течение всех лет войны. 18 февраля 1943 г. ГКО примет постановление о выпуске самолетов Як-9 с увеличенной дальностью[1169], 12 июня — постановления об истребителях-перехватчиках, о выпуске дальних истребителей Як-9 для воздушной разведки[1170]. 31 марта ГКО примет на вооружение самолет Ла-5 с мотором М-82ФН[1171]. В июне рассматривается вопрос о производстве самолетного радиолокатора «Гнейс-2», прибора СЧ-1[1172]. В августе выйдет серия постановлений об организации производства 45-мм пушки для самолетов-истребителей и штурмовиков[1173]. Реализуя решение ГКО, Н. И. Гельперин разработает пятитонные фугасные бомбы (ФАБ-5000НГ), об успешном применении которых в Кенигсберге доложит в докладной записке, направленной на имя Маленкова[1174]. В июле в серийное производство будет запущен самолет Ту-2, разработанный КБ Туполева[1175].
Докладная записка И. М. Зальцмана И. В. Сталину и В. М. Молотову об изготовлении опытных образцов танков ИС
23 февраля 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 138. Л. 197. Подпись — автограф И. М. Зальцмана]
Зимой 1942–1943 гг. на советско-германском фронте появятся немецкие тяжелые танки «Тигр», что потребует создания вооружений, способных им противостоять. 4 января Сталин получит докладную записку об изготовлении 152-мм самоходной пушки на базе танка КВ-1С. В ноябре эта самоходная установка будет усилена гаубицей-пушкой МЛ-20с[1176]. 14 апреля ГКО примет постановление «О самоходных установках СУ-76»[1177], в августе — решение о производстве СУ-85 на Уралмашзаводе и СУ-76 на Горьковском автозаводе[1178]. Нарком танковой промышленности И. М. Зальцман 23 февраля 1943 г. выйдет на Сталина с докладной запиской о разработке нового танка «Иосиф Сталин», на следующий день будет принято соответствующее постановление[1179].
Уже 4 сентября танки ИС были приняты на вооружение. 31 октября ГКО рассмотрит вопрос о возможности установки на этом танке 122-мм пушки и примет нужное решение[1180]. Будет расширяться производство самого массового танка Т-34. Его производство с новой 85-мм пушкой будет размещено на заводе № 112 Наркомата танковой промышленности[1181]. Планы производства и ремонта танков будут находиться под неослабным контролем. 27 декабря 1943 г. ГКО примет постановление об увеличении производства тяжелых танков, артиллерийских самоходных установок типа ИС и об обеспечении их артиллерийским вооружением[1182].
Усиление огневой мощи Красной армии будет проводиться на всех уровнях, включая стрелковые части. 20 мая 1943 г. принимается решение о принятии на вооружение и обеспечении выпуска пистолета-пулемета Судаева[1183], его производство будет контролироваться в ежемесячном режиме. В июне было начато производство ручной противотанковой гранаты кумулятивного действия конструкции КБ-30[1184], решен вопрос об организации производства 7,62-мм станкового пулемета Горюнова на заводе № 2 Наркомата вооружений СССР[1185]. В июне 1943 г. на вооружение принимается противотанковая пушка ЗИС-2 образца 1943 г., разработанная под руководством В. Г. Грабина[1186], а в сентябре — 76-мм полковая пушка ОБ-25 образца 1943 г., разработанная силами инженеров-заключенных под руководством М. Ю. Цирульникова в конструкторском бюро НКВД[1187].
Проблемы наращивания отдельных видов вооружений и их модернизации будут и далее находиться в центре внимания советского руководства. В январе 1944 г. ГКО примет постановления «О вооружении танков Т-34 85-мм пушкой взамен 76-мм Ф-34»[1188]; о производстве радиолокационных установок для артиллерии главного калибра и радиолокационных станций для кораблей ВМФ; об увеличении производства тяжелых танков, самоходных артиллерийских установок типа ИС и корпусов к ним. В начале февраля принимается постановление об увеличении производства бронепрожигающих (кумулятивных) снарядов[1189]. В апреле принимается решение об усилении бронирования башни танка Т-34–85[1190]; в начале мая — об организации производства 100-мм полевой пушки образца 1944 г.[1191] В августе принимаются предложения докладной записки, адресованной Сталину, об изготовлении опытных образцов новой дивизионной пушки повышенной мощности[1192]. В июне на вооружение принимается реактивная артиллерийская установка М-31 «для стрельбы снарядами улучшенной кучности»[1193]. В октябре начнется производство модернизированных ручных и танковых пулеметов Дегтярева[1194]. В ноябре 1944 г. на вооружение будет принят танк Т-44[1195].
Авиационным вопросам «повезет» больше всего, они станут рассматриваться на заседаниях ГКО едва ли не чаще других. В январе 1944 г. ГКО утвердит предложения о выпуске опытной серии радиолокационной аппаратуры для ночных истребителей; о постройке самолетов П-2 с двумя моторами в варианте дневного бомбардировщика[1196], о выпуске самолетов Ил-2 с металлическими крыльями стрельчатой конструкции[1197]. В марте ГКО принимает постановления «О производстве самолетов Ла-7»[1198]; о бомбардировочном варианте самолета Як-9[1199]; о разработке и изготовлении опытных образцов механических антиобледенителей[1200]. Специальное внимание будет уделяться испытаниям авиатехники. В мае будет создан Государственный научно-испытательный институт ВВС Красной армии[1201]. 21–22 мая будет принято шесть «авиационных» постановлений и распоряжений, в том числе о создании самолетов с реактивными двигателями[1202]. В июле принимается решение разместить на штурмовиках Ил-2 установки для стрельбы реактивными снарядами М-13[1203]. Успешное применение этого вида оружия приведет к решению об организации в системе Наркомата боеприпасов конструкторского бюро и опытного завода по реактивным снарядам[1204]. Еще одна серия из десяти «авиационных» постановлений будет принята 29 декабря 1944 г.[1205]
Структура производства вооружений в 1944 г. претерпит существенные изменения. Будет продолжено наращивание объемов производства танков, самоходных артиллерийских установок (29,0 тыс. против 24,1 тыс. в 1943 г.) и самолетов (33,2 тыс. шт. против 29,9 тыс. шт.). При этом насыщение войск другими видами вооружений позволит перестать наращивать объемы их производства. В 1944 г. будет произведено меньше винтовок и карабинов (2450,0 тыс. шт. против 3426,2 тыс. шт. в 1943 г.), пистолетов-пулеметов (1970,8 тыс. шт. против 2023,6 тыс. шт.), пулеметов всех видов (439,1 тыс. шт. против 458,5 тыс. шт.), орудий всех видов и калибров (122,4 тыс. шт. против 130,3 тыс. шт.), минометов (7,1 тыс. шт. против 69,4 тыс. шт.), боевых кораблей (4 против 14) [1206].
И. В. Сталин осматривает самоходную артиллерийскую установку СУ-152 в Кремле
1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1664. Л. 4]
Постановление ГКО СССР № 7231 «О выпуске самолетов Ла-7 с моторами АШ-82ФН, вооруженных тремя синхронными облегченными пушками Березина калибра 20 мм, на заводах № 21 и № 381 Наркомата авиационной промышленности»
29 декабря 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 427. Л. 22. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Постановление ГКО СССР № 7350 «О самолетах-снарядах»
18 января 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 439. Л. 1–3. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Разработка перспективных видов и образцов вооружения продолжится и на завершающем этапе войны. 13 января 1945 г. ГКО примет постановление о разработке и изготовлении опытного образца автоматического авиационного прицела с радиодальномером[1207]. 18 января ГКО примет постановление № 7350 «О самолетах-снарядах». В нем будет зафиксирован факт создания «конструктором реактивных двигателей т. Челомеем» воздушно-реактивных двигателей и «самолетов-снарядов» с этими двигателями. Будет решено, «не дожидаясь окончания испытаний», приступить к организации их серийного производства[1208].
В марте был принят на вооружение танк ИС-3 (модернизированный танк ИС-2)[1209]. В апреле принимаются решения об увеличении выпуска самолетов Як-9 с форсированным мотором, вооруженных пушками калибра 37 мм и 45 мм[1210]; «Об организации в системе Наркомата боеприпасов конструкторского бюро и опытного завода по реактивным снарядам» [1211].
1945 г. начнется со знакового решения «О сокращении производства артиллерийского, минометного и стрелково-пулеметного вооружения», принятого ГКО 3 января. В связи с «полной обеспеченностью» потребностей Красной армии и наличием достаточных запасов было решено прекратить с 1 января производство некоторых видов вооружения и сократить производство целого их ряда[1212]. Еще до окончания войны будут запущены процессы конверсии решениями, касающимися конкретных предприятий[1213]. 26 мая советское руководство принимает в этой сфере решение общего характера. Постановление «О мероприятиях по перестройке промышленности в связи с сокращением производства вооружения» включит в себя 27 приложений, в том числе список предприятий, полностью освобождаемых от производства предметов вооружения и подлежащих загрузке производством гражданской продукции; список заводов, по которым должна быть сохранена мобилизационная мощность по выпуску предметов вооружения, и пр.[1214] Конверсия приведет к изменению структуры экономики — по итогам 1945 г. ее пропорции изменятся в сторону гражданского сектора, удельный вес которого составит 60 % против 40 % военной продукции[1215].
Распоряжение ГКО СССР № 2352 «Об организации работ по урану»
28 сентября 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 95. Л. 99–101]
Специального внимания заслуживает знаменитый «атомный проект». 7 мая 1942 г. руководство 2-го управления ГРУ Генштаба обратится к начальнику спецотдела АН СССР с просьбой сообщить о возможности использования ядерной энергии урана в военных целях[1216]. 28 сентября ГКО примет одно из самых своих знаменитых постановлений — «Об организации работ по урану»[1217].
6 октября Берия направит Сталину докладную записку о проведении за границей работ по использованию атомной энергии урана в военных целях[1218]. 11 февраля 1943 г. ГКО примет постановление «О мерах по успешному развитию работы по урану». Научным руководителем разработок будет назначен И. В. Курчатов[1219]. Спецлаборатории Курчатова передадут мастерские Сейсмологического института АН СССР[1220]. 24 февраля ГКО примет постановление «О материально-техническом обеспечении уранового производства на заводе „В“ Наркомата цветной металлургии». 30 июля последует распоряжение о расширении поисково-разведочных и научно-исследовательских работ по урану и другим радиоактивным элементам[1221]. В марте 1944 г. принимается решение об организации в Ленинграде филиала лаборатории № 2 Академии наук СССР и особого конструкторского бюро[1222]. 8 сентября И. В. Курчатов направит В. М. Молотову письмо об успешном запуске циклотронной установки[1223]. 19 января 1945 г. на директора Ленинградского физико-технического института АН СССР академика А. Ф. Иоффе будет возложена персональная ответственность за строительство и ввод в эксплуатацию к 1 января 1946 г. циклотронной лаборатории[1224]. В конце января 1945 г. «в целях расширения сырьевой базы производства металлического урана» ГКО примет решение об организации в Болгарии поиска, разведки и добычи урановых руд[1225]. 8 марта будет принято решение о создании «в кратчайший срок в СССР сырьевой базы по урану». В связи с этим ГКО предпишет ряду ведомств провести мероприятия по обеспечению геологоразведочных работ по урану в 1945 г.[1226] Кадровое обеспечение проекта также попадет в фокус внимания советского руководства. 21 февраля «в целях обеспечения высококвалифицированными кадрами» лаборатории № 2 АН СССР и научно-исследовательских учреждений, «работающих совместно с ней», ГКО обяжет Комитет по делам высшей школы при Совнаркоме обеспечить выпуск «физиков по атомному ядру» в декабре 1945 г. в количестве 10 чел., в 1946 г. 25 чел. и в дальнейшем не менее 30 чел. ежегодно. Поручения будут даны также Московскому государственному университету, Наркомпросу, Мосгорисполкому, Наркомвнешторгу, Наркомчермету, Наркомцветмету, Наркомавиапрому, Наркомфину, Госплану, Главному управлению трудовых резервов и др.[1227] 15 мая ГКО примет решение демонтировать и вывезти в Советский Союз для лаборатории № 2 Академии наук оборудование, материалы и библиотеку Института имени кайзера Вильгельма в Берлине, Берлинского института по ядерной физике Министерства связи и др. Отдельным пунктом поручалось «товарищу Берии внести в ГОКО предложение об использовании немецких специалистов… на работе в Советском Союзе»[1228]. В мае ГКО утвердит план научно-исследовательских работ лаборатории № 2 АН СССР на 1945 г.[1229]
20 августа 1945 г., через 14 дней после атомной бомбардировки Хиросимы ВВС США, ГКО примет постановление № 9887 о создании Специального комитета при ГКО для руководства «всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана» во главе с Л. П. Берией в качестве председателя. Спецкомитет был наделен чрезвычайными полномочиями по привлечению любых ресурсов, имевшихся в распоряжении правительства СССР, к работам по атомному проекту. Помимо производства работ было решено «поручить тов. Берии принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки»[1230].
В 1942 г. в связи с пуском эвакуированных предприятий страна столкнется с дефицитом энергоносителей, поскольку значительная часть добычи угля, электроэнергетики оказалась на оккупированной территории. В этой связи ГКО в августе 1942 г. примет решение «О неотложных мерах по увеличению добычи угля в Кузнецком бассейне»[1231]. В сентябре аналогичное решение будет принято применительно к Карагандинскому и Кизеловскому бассейнам[1232]. Создание мобилизационного и государственного резервов станет одним из постоянных направлений деятельности ГКО[1233]. Целый ряд постановлений первых дней января 1943 г. будет посвящен вопросам обеспечения топливом электростанций[1234]. Принятые меры позволят увеличить общую выработку электроэнергии в 1943 г. на 12 % по сравнению с предшествующим годом[1235]. Проблемы обеспечения топливом затронут не только Наркомат электростанций СССР, но и другие оборонные отрасли. 30 января Г. М. Маленков и И. Ф. Тевосян направят Сталину докладную записку о мерах неотложной помощи черной металлургии, по итогам рассмотрения которой 7 февраля будет принято специальное постановление ГКО. Записка начнется с констатации «исключительно тяжелого положения, сложившегося в черной металлургии из-за отсутствия топлива и электроэнергии» [1236].
Постановление ГКО СССР № 9887 «О Специальном комитете при ГОКО»
20 августа 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 533. Л. 80–84. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Докладная записка Г. М. Маленкова и И. Ф. Тевосяна И. В. Сталину о мерах неотложной помощи черной металлургии
30 января 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 132. Л. 15–16. Подписи — автографы Г. М. Маленкова и И. Ф. Тевосяна]
Одной из мер, благодаря которым удастся решить проблему нехватки топлива, станет решение о восстановлении угольных шахт Донбасса в освобожденных районах Ростовской области, принятое 22 февраля[1237]. 9 марта принимается постановление о развитии и добыче угля открытым способом в Карагандинском угольном бассейне, в Свердловской и Челябинской областях[1238]. Проблемы с обеспечением топливом потребуют утверждения и контроля исполнения помесячных планов распределения угля и электроэнергии[1239]. В результате предпринятых усилий добыча угля по итогам 1943 г. вырастет на 23 % по сравнению с 1942 г.[1240] Расширение добычи угля потребует решения кадровых проблем, и в июле будут приняты постановления о подготовке инженеров и техников для угольной, нефтедобывающей[1241] и торфяной промышленности[1242].
23 марта принимается постановление «О мерах по дальнейшему развитию добычи и использования природных газов в восточных районах СССР»[1243].
Постоянное внимание уделяется нефтедобыче и нефтепереработке[1244]. Благодаря поставкам по ленд-лизу Советский Союз получит возможность строительства новых «импортных нефтеперерабатывающих заводов»[1245]. Сохранят и даже увеличат свое значение в топливно-энергетическом балансе торф и дрова, заготовка и распределение которых также будет находиться в ведении ГКО[1246]. В 1944 г. получит развитие добыча природного газа и будут расширены сферы его применения. 25 апреля было принято постановление ГКО «О мероприятиях по развитию добычи природного газа и производства искусственного жидкого топлива». Именно в годы войны начнется переход промышленных и коммунально-бытовых предприятий Москвы на использование природного газа вместо мазута, угля и дров. С этой целью 3 сентября 1944 г. ГКО примет решение о строительстве газопровода Саратов — Москва силами ГУАС НКВД[1247].
Постановление ГКО СССР № 3071 «О мерах по дальнейшему развитию добычи и использованию природных газов в восточных районах СССР»
23 марта 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 147. Л. 33–46. Подпись — автограф В. М. Молотова]
В результате принятых мер в 1944 г. будет достигнут существенный прирост по всем показателям производства энергоносителей: выработке электроэнергии (39,2 млрд кВт·ч против 32,3 млрд кВт·ч в 1943 г.), добыче угля (121 млн т против 93,1 млн т), газа (2422 млн м3 против 1847 млн м3), нефти (18,3 млн т против 18,0 млн т) [1248].
Централизованное управление, включая планирование и отчетность, в военный период будет по-прежнему лежать в основе управления аграрным сектором в годы войны. Будут приниматься планы, постановлениями Политбюро и СНК санкционироваться начало уборки урожая и заготовок сельскохозяйственных продуктов, регулироваться размеры натурального поощрения колхозников[1249].
Задачи компенсации экономических потерь ввиду утраты территорий и населения в результате оккупации выдвинутся на передний план. Советское руководство будет стремиться максимизировать объемы производства. 15 февраля 1942 г. СНК и ЦК ВКП(б) примут постановление «О некотором повышении норм обязательных поставок мяса государству».
Постановлением будет предусмотрено повышение действующих норм по колхозам на 23,7 %, а по колхозным дворам и единоличным хозяйствам на 30 %. В реальности это «некоторое» повышение должно было обеспечить более чем трехкратный объемный рост поставок мяса государству[1250]. Этим подсобным хозяйствам государство будет выделять семена для весеннего сева[1251]. В апреле совместным постановлением СНК и ЦК будет повышен размер обязательной поставки картофеля государству колхозами[1252]. Аналогичное постановление о повышении норм обязательной поставки шерсти и сена будет принято в том же апреле[1253]. В июле будет сделан еще один шаг по изъятию из аграрной сферы продовольственных ресурсов. «Идя навстречу пожеланиям колхозов» о создании хлебного фонда Красной армии, Совнарком и ЦК ВКП(б) примут решение установить размер сдачи колхозами зерна в специальный Хлебный фонд Красной армии. При этом цены, порядок, условия и ответственность, действующие по поставкам зерна государству колхозами, были распространены и на сдачу зерна в Хлебный фонд[1254].
Докладная записка Н. А. Вознесенского и А. И. Микояна И. В. Сталину «О некотором повышении норм обязательных поставок мяса государству». Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 февраля 1942 г.
15 февраля 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1330. Л. 195. Подписи — автографы Н. А. Вознесенского, А. И. Микояна, И. В. Сталина]
Нарком финансов Зверев внесет в Совнарком предложение о повышении сельскохозяйственного налога на колхозников и крестьян-единоличников в среднем со 142 до 510 руб. в год на хозяйство. Н. А. Вознесенский, А. И. Микоян и А. А. Андреев в специальной докладной записке обратят внимание Сталина на то, что в 1942 г. уже был введен новый военный денежный налог, а также повышены поставки по ряду сельскохозяйственных продуктов. Поэтому авторы записки заявят о нецелесообразности повышать сельхозналог в текущем году[1255]. Наиболее важным останется именно военный налог, который принесет в бюджет в 1942–1945 гг. более 72 млрд руб. и сыграет важную роль в финансировании военных расходов[1256].
Еще меньшую эффективность по сравнению с колхозами демонстрировали государственные сельскохозяйственные предприятия. Анализ хода уборки урожая и заготовки кормов в государственных совхозах оказался неудовлетворительным. На 10 августа колосовых было убрано лишь 9 % против 24 % в колхозах, план силосования кормов выполнен на 39 %, скошено трав на 43 %. СНК СССР и Политбюро были вынуждены принимать экстренные меры. Среди них были стимулирующие мероприятия экономического характера, включая натуральную оплату. Но первым пунктом в ряду мер немедленной помощи значились принудительные мероприятия. Советские и партийные органы обязывались обеспечить «совхозы необходимой рабочей силой за счет мобилизованного населения городов, рабочих поселков и районных центров»[1257].
Развитие сельскохозяйственного производства будет зажато в тиски государственного регулирования. 18 марта 1943 г. Политбюро утвердит Государственный план развития сельского хозяйства на 1943 г.[1258] «Уборочная площадь по всему сельскому хозяйству» была намечена в размере 92,0 млн га против 85,6 млн в 1942 г., утверждались структура посевных площадей, объемы тракторных работ МТС, планы молотьбы молотилками и пр. Итоги 1943 г. окажутся не слишком утешительными. По трем из четырех объемных показателей основных продуктов животноводства (производство скота и птицы на убой, яиц и шерсти) показатели окажутся минимальными по сравнению с предшествующими и последующими годами войны. Лишь по производству молока показатели 1943 г. немного превзойдут аналогичные показатели предшествующего 1942 г., что было связано с общим ростом поголовья крупного рогатого скота. По продукции растениеводства упадут по сравнению с 1942 г. производство зерна и сахарной свеклы, вырастет производство картофеля и подсолнечника[1259].
Неблагоприятное развитие ситуации заставит советское руководство отступить от многократно провозглашавшегося курса на коллективные формы хозяйствования в аграрном секторе. 7 апреля 1942 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР примут одобренное Политбюро совместное постановление «О выделении земель для подсобных хозяйств и под огороды рабочим и служащим».
Подсобные и приусадебные хозяйства облагались налогами с дифференциацией по краям и областям от 30 коп. до 1,4 руб. за сотку земли. Кроме того, на время войны промышленным предприятиям, учреждениям, воинским частям, рабочим и служащим выделялись неиспользуемые земли колхозов с согласия последних и разрешалось производить на них посевы для своих нужд. Это предложение, внесенное «наверх» рядом обкомов партии, будет сочтено приемлемым, поскольку позволит увеличить посевы овощей и картофеля[1260].
Советское руководство будет стремиться использовать любые становившиеся доступными ресурсы. 23 января 1943 г. Политбюро утвердит постановление СНК СССР о мероприятиях по восстановлению МТС и колхозов в районах, освобождаемых от оккупации, восстановлению производства тракторов для сельского хозяйства, обеспечению запасными частями и материалами тракторов и сельскохозяйственных машин МТС[1261]. Во второй половине года быстрыми темпами начнет восстанавливаться сельское хозяйство в освобожденных районах. В результате прироста посевных площадей в 1944 г. на 1,1 млрд пудов увеличится валовый сбор зерновых[1262].
Централизованное выделение семян останется важнейшим инструментом стимулирования производства и его контроля. Так, в мае 1943 г. Политбюро примет постановление об отпуске колхозам ряда областей картофеля для весеннего сева с условием возврата из урожая 1943 г. с начислением 10 центнеров на каждые 100 центнеров выданной ссуды[1263]. Выстроенная система управления предусматривала планирование в мельчайших деталях. Показательной представляется докладная записка за подписями В. М. Молотова, А. А. Андреева, А. И. Микояна, Н. А. Вознесенского Сталину, по которой 8 мая будет принято постановление Политбюро «О мерах по увеличению поголовья лошадей, улучшению за ними ухода и содержания в колхозах и совхозах». Постановление отметило крупные недостатки, «сводящиеся к плохому уходу за лошадьми и обезличке лошадей в их использовании на работах… нет должной заботы о сбруе, телегах и санях, что приводит к недоиспользованию лошадей». Постановлением в качестве одного из решений предписывалась «обязательная случка всех конематок, пригодных к расплоду»[1264]. Политбюро было принуждено заниматься не только случкой конематок, но и подготовкой комбайнов и простых уборочных машин к уборке урожая[1265], и выдачей звеньям колхозов дополнительной платы за перевыполнение плана урожайности[1266].
Докладная записка А. А. Андреева, А. И. Микояна и В. М. Молотова И. В. Сталину о выделении неиспользуемых колхозных земель для подсобных хозяйств. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 7 апреля 1942 г.
7 апреля 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1336. Л. 23. Подписи — автографы А. А. Андреева, А. И. Микояна, В. М. Молотова и И. В. Сталина]
В числе мер, призванных решить проблемы в аграрной сфере, советское руководство решило применить политико-административное воздействие. 13 апреля 1943 г. ЦК ВКП(б) примет постановление «О мерах организационной помощи колхозам». Обкомам, крайкомам и ЦК союзных республик будет предложено произвести отбор работников из партийных, советских, земельных органов, научных работников сельскохозяйственных вузов и техникумов, агрономов, работников научно-исследовательских институтов по сельскому хозяйству, работников комсомола. Отобранные работники направлялись для оказания организационной помощи председателям колхозов, бригадирам и первичным партийным организациям в отстающих колхозах на весь сезон сельскохозяйственных работ, начиная с весеннего сева и кончая уборкой урожая и заготовками сельскохозяйственных продуктов. Главной задачей командируемых было «помочь выправить дело… и провести на деле намеченные хозяйственные планы по полеводству, животноводству, росту доходности»[1267]. Очевидно, по итогам сезона такого рода выездное консультирование было сочтено недостаточно эффективным. 18 октября ЦК примет постановление «Об организации в областях, краях и республиках месячных курсов для председателей колхозов в объеме 200 учебных часов». Планировалось пропустить через курсы не менее половины председателей колхозов в течение ноября 1943 г. — февраля 1944 г. [1268]
Задачи развития военной экономики принуждали изыскивать резервы увеличения объемов производства в разных сегментах народного хозяйства. Так, например, 4 января 1944 г. постановлением Политбюро будет утвержден проект постановления «О развитии рыбных промыслов в бассейне рек Сибири и на Дальнем Востоке». Проектом было запланировано увеличение в три раза объемов вылова рыбы в реках Сибири в 1944 г. по сравнению с 1941 г. и в пять раз относительно 1943 г. Значительный рост добычи был запланирован и по бассейнам Дальнего Востока [1269].
Разнообразные по формам меры воздействия на аграрный сектор экономики не позволят восстановить довоенные размеры посевных площадей. В 1945 г. вся посевная площадь (113,6 млн га) будет составлять 75,5 % от уровня 1940 г. При этом валовые сборы зерна в хозяйствах всех категорий в 1945 г. составят лишь 47,2 %, а картофеля 58,1 % от уровня 1940 г. Производство продукции животноводства также не сможет восстановиться. Если в 1941 г. мяса, скота и птицы было произведено 4695 тыс. т, то в 1945 г. — 2559 тыс. т; молока — 33 640 тыс. т и 26 428 тыс. т; яиц — 12 214 млн шт. и 4843 млн шт. по годам соответственно.
«В порядке трудовой повинности». Трудовые мобилизации в годы войны
Сформировавшийся аппарат управления обеспечивал сверхинтенсивный режим труда в тылу. Частью мобилизационных мероприятий станет регламентация трудовых отношений и поведения граждан на производстве. 25 июня 1941 г. принимается указ Президиума Верховного Совета «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время»[1270]. Этим постановлением вводились обязательные сверхурочные работы продолжительностью от 1 до 3 часов в день, отменялись очередные и дополнительные отпуска (с заменой их денежной компенсацией), допускалось привлечение к сверхурочным работам подростков, не достигших 16-летнего возраста. Самовольная отлучка, опоздание или невыход на работу без уважительной причины приравнивались к воинским преступлениям или дезертирству и карались лишением свободы.
30 июня 1941 г. Политбюро утвердит проект постановления Совнаркома «О создании при Бюро СНК СССР Комитета по распределению рабочей силы» под председательством начальника Главного управления трудовых резервов при СНК СССР П. Г. Москатова с целью учета и целесообразного использования трудовых ресурсов. Председатель комитета получил право отдавать распоряжения по распределению рабочей силы в пользу оборонных нужд, обязательные для всех наркоматов и ведомств[1271].
Постановление СНК СССР «О создании при Бюро СНК Комитета по распределению рабочей силы». Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 июня 1941 г.
30 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1317. Л. 5. Подписи — автографы Н. А. Вознесенского, И. В. Сталина, Л. М. Кагановича, М. И. Калинина, В. М. Молотова, А. И. Микояна]
26 декабря 1941 г. Президиум Верховного Cовета СССР выпустит указ «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий». Указ ужесточит репрессивные меры, уже действовавшие с 1940 г.[1272] В июне 1942 г. действие этого указа будет распространено на рабочих и служащих угольной промышленности, в августе — на рабочих и служащих железных дорог и предприятий Наркомата путей сообщения, в октябре — на рабочих и служащих предприятий Наркомтекстиля СССР[1273].
Через три дня — 29 декабря — Совнарком примет постановление «Об очередном призыве молодежи в школы фабрично-заводского обучения». Этим решением Главное управление трудовых ресурсов при СНК обязывалось принять в школы ФЗО в январе — феврале 1942 г. 200 тыс. чел. из числа городской и сельской молодежи путем призыва (мобилизации) и в порядке добровольного набора. Школы ФЗО на протяжении всех лет войны станут реальной кузницей кадров для советской промышленности, трудовые ресурсы которой будут обескровлены мобилизациями рабочих в действующую армию.
В связи с потерей в 1941 г. огромных территорий и в результате сокращением трудовых ресурсов советское руководство будет вынуждено не раз принимать решения о мобилизациях трудоспособного населения на выполнение оперативных задач, связанных с организацией обороны. 25 сентября 1941 г. по докладной Берии будет принято постановление ГКО о мерах в отношении эвакуированных граждан, уклоняющихся от работы[1274]. Трудовые мобилизации станут одним из главных ресурсов советского руководства.
13 февраля 1942 г. Президиум Верховного Совета примет указ «О мобилизации на период военного времени трудоспособного городского населения для работы на производстве и строительстве»[1275].
Предварительно указ будет утвержден на Политбюро. Мобилизациям подлежало трудоспособное городское население в определенном возрасте. Уклоняющиеся от мобилизации подлежали привлечению к уголовной ответственности[1276]. В продолжение этой темы в сентябре того же года Президиум Верховного Совета примет еще один указ «О переводе на положение мобилизованных рабочих, служащих и инженерно-технических работников в близких к фронту районах». Согласно этому указу названные категории работников закреплялись за теми предприятиями, на которых они работали. В необходимых случаях они подлежали обязательной эвакуации[1277].
Проект указа Президиума Верховного Совета СССР «О мобилизации на период военного времени трудоспособного городского населения для работы на производстве и строительстве». Утвержден Политбюро ЦК ВКП(б)
13 февраля 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1330. Л. 178–179. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Гражданское население станет тем резервуаром, из которого власти будут черпать трудовые ресурсы для решения многочисленных проблем военного периода. Формировавшийся мобилизационный режим требовал обеспечить жесткую дисциплину в сфере производства и закрепление профессиональных кадров на местах. В конце января 1943 г., например, Президиум ВС СССР примет указ, одобренный Политбюро, «О порядке обязательного перевода на время войны медицинских работников из одних медицинских учреждений в другие». Порядок перевода будет сохранен тот же, что был предусмотрен принятым еще в октябре 1940 г. указом «О порядке обязательного перевода инженеров, техников, мастеров, служащих и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждений в другие»[1278]. Еще одним примером подобной регламентации может служить указ Президиума ВС СССР от 15 апреля 1943 г. «О введении военного положения на всех железных дорогах», проект которого предварительно был одобрен на заседании Политбюро. На всех железных дорогах объявлялось военное положение, всех рабочих и служащих предписано «считать мобилизованными», в связи с чем они закреплялись «для работы на железнодорожном транспорте». За преступления по службе работники подлежали суду военного трибунала[1279]. В мае 1943 г. аналогичным решением будет введено военное положение на морском и речном транспорте[1280]. Вероятно, эти меры следует признать запоздавшими, если иметь в виду кризис снабжения, разразившийся в конце 1941 г.
24 апреля того же 1943 г. Совнарком и ЦК ВКП(б) примут совместное постановление «О порядке мобилизации на сельскохозяйственные работы в колхозы, совхозы и МТС трудоспособного населения городов и сельских местностей в 1943 г.»[1281].
Постановление сохранило порядок, установленный годом ранее. Некоторый итог под серией такого рода мобилизационных постановлений подведет указ Президиума Верховного Совета «О порядке привлечения граждан к трудовой повинности для выполнения оборонительных и других работ в военное время» от 7 июля 1943 г. Указ подтвердит действие аналогичного указа от 22 июня 1941 г. о военном положении и постановления СНК от 10 августа 1942 г., но внесет изменение и установит, что «привлечение граждан к трудовой повинности… для выполнения оборонительных и других работ» может теперь производиться только с разрешения ГКО[1282].
Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке мобилизации на сельскохозяйственные работы в колхозы, совхозы и МТС трудоспособного населения городов и сельских местностей в 1943 г.»
24 апреля 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1366. Л. 87. Подписи — автографы И. В. Сталина и А. А. Андреева]
Такого рода управление трудовыми ресурсами станет одним из важнейших инструментов, позволявших решать разнообразные задачи экономического развития. Целый ряд распоряжений ГКО в годы войны будет посвящен решению локальных задач обеспечения рабочей силой тех или иных участков народного хозяйства[1283].
В процесс трудовых мобилизаций будут вовлечены и школьники. 10 августа 1943 г. нарком просвещения РСФСР В. П. Потемкин, например, направит в ЦК ВКП(б) докладную записку с просьбой разрешить начать учебный год 1 октября «в связи с массовым участием старших школьников в уборочных сельскохозяйственных работах в колхозах и совхозах»[1284].
До определенного момента в экономике активно использовались тыловые военные части в соответствии с постановлением СНК СССР от 7 октября 1941 г. «О выделении рабочих колонн из военнообязанных». Этим постановлением предусматривалась возможность трудовых мобилизаций военнообязанных, годных к нестроевой службе, в военное время. Особенно широкое распространение эта практика получила в 1943 — начале 1944 г.[1285] Только в январе будет принято несколько таких распоряжений — о мобилизации в Узбекской ССР[1286], на территории Армянской ССР[1287], на Алтае[1288], во Владивостокском порту[1289]. В определенный момент эта практика почти прекращается. 3 апреля 1944 г. ГКО примет решение о расформировании войсковых частей, работающих в промышленности и народном хозяйстве[1290].
Контингенты освобождаемых из мест заключения также будут рассматриваться как трудовой ресурс, подлежащий трудовой мобилизации. Так, 6 февраля 1945 г. ГКО примет постановление о закреплении на работах Ижлеса всех освобождаемых из заключения до 1 января 1945 г. с отсрочкой от призыва в Красную армию[1291]. Аналогичным окажется распоряжение об оставлении заключенных, работающих на предприятиях и стройках Наркомата цветной металлургии и отбывших наказание, на предприятиях наркомата и о предоставлении им отсрочки от призыва в армию и др.[1292]
Советское руководство продолжит и нормативное регулирование этой сферы в целом. Так, например, 27 января 1944 г. ГКО принимает постановление о порядке обязательного перевода рабочих 4 и 5 разрядов с одних предприятий Наркомата боеприпасов на другие[1293].
Примером еще одного подхода к решению проблем обеспечения трудовыми ресурсами военной экономики станет принятие комплексных по своему характеру постановлений, предусматривавших всестороннее обеспечение производства того или иного вида продукции, в том числе трудовыми ресурсами. Одним из наиболее ярких примеров является постановление ГКО от 3 февраля 1944 г. «О производстве запасных частей для проведения в 1944 г. капитального ремонта оборудования электростанций и сетей и мерах улучшения их эксплуатации». Среди множества приложений к этому постановлению под пунктом 9 с литерами от «а» до «р» будет принято 16 документов, посвященных теме обеспечения производства трудовыми ресурсами. Среди них будут значиться приложения о мобилизации квалифицированной рабочей силы с предприятий других наркоматов; о мобилизации взрослого неработающего населения и сельского трудоспособного населения на строительство, эксплуатацию и капитальный ремонт электростанций; план мобилизации рабочей силы для работы на торфопредприятиях; о мероприятиях по обеспечению рабочими и инженерными кадрами действующих и восстанавливаемых электростанций; о выделении молодых специалистов, окончивших вузы и техникумы, и т. д.[1294] Ряд приложений призваны решить проблему подготовки новых кадров: о призыве (мобилизации) молодежи в школы ФЗО и ремонтные училища энергетиков; о выделении молодых рабочих, окончивших школы ФЗО, ремонтные и железнодорожные училища, предприятиям, строительствам и торфопредприятиям Наркомата электростанций; о подготовке квалифицированных кадров через курсовую сеть и индивидуально-бригадное ученичество; о мероприятиях по улучшению качества подготовки и увеличению выпуска инженерных кадров для электростанций[1295]. Аналогичных постановлений в 1944 г. ГКО примет немало.
Вопросы обеспечения производственных планов трудовыми ресурсами будут рассматриваться не только по частным случаям, но и в общегосударственных масштабах. Так, 4 мая 1944 г. будет принято постановление ГКО «Об обеспечении рабочей силой промышленности и строительства во II квартале 1944 г.»[1296].
Постановление ГКО СССР № 5803 «Об обеспечении рабочей силой промышленности и строительства во II квартале 1944 г.»
4 мая 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 329. Л. 176–177. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Советское руководство будет озабочено и качественными характеристиками используемых трудовых ресурсов. 1944 г. начнется, например, с пространного постановления «О подготовке квалифицированных рабочих для шахт и заводов Наркомата угольной промышленности», которое ГКО примет 1 января [1297].
ГКО регулярно будет рассматривать вопросы обеспечения трудовыми ресурсами тех или иных производств и на завершающем этапе войны. Так, например, 6 апреля 1945 г. будут выпущены распоряжения об обеспечении нефтяной промышленности Азербайджана рабочей силой и об обеспечении рабочей силой завода № 153 Наркомата авиационной промышленности[1298]. 20 апреля 1945 г. ГКО примет постановление «О продлении срока работы мобилизованных рабочих на железнодорожном строительстве дорог Урала и Сибири» [1299].
На заключительном этапе войны и в первые послевоенные месяцы в качестве трудового ресурса начнут использоваться бывшие советские военнопленные и репатрианты. Одно из таких решений общего характера принимается, например, 18 августа 1945 г. К постановлению «О направлении на работу в промышленность военнослужащих Красной армии, освобожденных из немецкого плена, и репатриантов призывного возраста» будут приложены планы распределения рабочей силы по комбинатам и главкам наркоматов угольной промышленности и черной металлургии[1300]. Так, например, 2 июля распоряжением ГКО 5 тыс. бывших советских военнопленных будут направлены Наркомату лесной промышленности, Главснаблесу и Наркомату путей сообщения для работы на лесозаготовительных предприятиях Дальнего Востока и Восточной Сибири[1301].
Возможность оперативного управления человеческими ресурсами — и в качестве трудовых, и в качестве военных — будет оставаться важнейшей составляющей мобилизационного режима. Принудительный труд в годы войны станет несущей конструкцией советской военной экономики. Принуждение в самых разнообразных формах будет применяться к разным социальным группам и охватит подавляющую часть трудоспособного населения страны, включая подростков.
Мы не располагаем сводными цифрами, характеризующими масштабы принудительных трудовых мобилизаций. Некоторое представление мы можем составить, обратившись к цифрам по Ленинграду. Только осенью 1941 г. в результате 28 мобилизационных кампаний на строительство оборонительных сооружений, в рабочие батальоны и формирования противовоздушной и противопожарной обороны, на уборку урожая были направлены 1 069 809 чел., а за весь период войны и блокады было проведено 324 мобилизации, в результате которых направлено на различные работы 2 011 015 чел. [1302]
Проблемы трудовых ресурсов будут решаться не только посредством принудительных трудовых мобилизаций. Самое широкое распространение получит материальное стимулирование работников в разных формах, нередко такое стимулирование осуществлялось в вещной форме. Преимущественное распространение для работников промышленности и строительства получат денежные вознаграждения. Так, например, приказом наркома боеприпасов Б. Л. Ванникова с 1 мая 1943 г. было введено в действие положение о прогрессивно-сдельной оплате рабочих, о премиальной системе оплаты труда рабочих-повременщиков, инженерно-технических работников и служащих предприятий наркомата[1303]. Не раз на заседаниях Бюро Совнаркома и Оперативного бюро ГКО будут рассматриваться вопросы премирования и поощрения в разных формах работников отдельных предприятий. В апреле 1945 г. три наркома — Малышев, Устинов и Ванников — выйдут в ЦК с предложением распространить на «командный» состав оборонной промышленности один «из наиболее решающих видов стимулирования» — награждение орденами Советского Союза, а также процентные надбавки к окладам за выслугу лет [1304].
Эта норма будет введена указом Президиума Верховного Совета от 14 июня 1945 г.
Сочетание материальных и моральных форм поощрения отличившихся работников было призвано стимулировать трудовую активность, мотивировать агентов экономики к выполнению сверхнапряженных производственных планов. В комплексе с мерами принуждения эта политика в конечном итоге достигнет поставленных целей.
Докладная записка В. А. Малышева, Д. Ф. Устинова и Б. Л. Ванникова Г. М. Маленкову и Л. П. Берии об условиях работы в оборонной промышленности и организации системы поощрения и награждения командного состава
17 апреля 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 4. Д. 10. Л. 100–102. Подписи — автографы В. А. Малышева, Д. Ф. Устинова и Б. Л. Ванникова]
«Большая работа по укомплектованию рабочей силой». Гулаг в военной экономике Союза ССР
Воплощением идеи репрессивных практик в целом и принудительного труда в частности для многих историков и общественных деятелей является лагерная система ГУЛАГа. Заключенные ГУЛАГа и иные «контингенты» пораженных в правах будут важным резервом трудовых ресурсов, распределявшихся многочисленными постановлениями ГКО. Одной из основных таких категорий будут оставаться трудпоселенцы. Первоначально сформированная из бывших «кулаков», эта категория в годы войны будет пополняться за счет депортируемых немцев и представителей других народов, подвергавшихся насильственным переселениям[1305]. 28 августа 1941 г. создается Отдел спецпоселений НКВД СССР.
В 1941 г. в связи с необходимостью эвакуации ряда лагерей и колоний, ухудшением условий содержания в ГУЛАГе досрочно были освобождены и направлены в армию 420 тыс. заключенных, осужденных за незначительные преступления, в 1942–1943 гг. — еще 157 тыс.[1306]
Помимо Главного управления лагерей (ГУЛАГ), труд заключенных использовался главными управлениями НКВД: аэродромного строительства, лагерей железнодорожного строительства, лагерей горно-металлургических предприятий, шоссейных дорог, Главгидростроем, Главпромстроем, Управлением лагерей лесной промышленности, Управлением лагерей по строительству Куйбышевских заводов, Дальстроем. На основе некоторых из этих управлений 22 августа 1941 г. решением ГКО было сформировано Главное управление оборонительного строительства НКВД СССР. На его основе, в свою очередь, 13 октября опять же распоряжением ГКО будет решено создать Главное управление оборонительного строительства при Наркомате обороны. На него возлагалось «форсированное строительство намеченных оборонительных линий типа полевых укреплений»[1307].
Приведем некоторые примеры использования этой категории рабочей силы. В апреле 1943 г. Л. П. Берия получит донесение об исполнении постановления СНК о переселении в 1942 г. в район Крайнего Севера 35 тыс. спецпереселенцев из числа немцев и бывших кулаков для работы в рыбной промышленности. В 1943 г. НКВД получит указание о переселении с теми же целями еще 19 500 чел.[1308] В июне зам. наркома внутренних дел А. П. Завенягин направит Г. М. Маленкову докладную, в которой сообщит о результатах «проведенных Наркомвнуделом мероприятий по комплектованию строек черной металлургии НКВД рабочей силой». В мае — июне 1943 г. на эти стройки было направлено 41 520 чел., и еще «около 11 000 военнообязанных из Средней Азии» было запланировано к отправке «в ближайшие 5 дней»[1309]. Для решения топливных проблем ГКО 19 августа 1943 г. примет постановление о мобилизации на работу в угольной промышленности заключенных разных категорий НКВД («окруженцев», труд- и спецпоселенцев, немцев и немок и др.)[1310].
Одна из справок НКВД того периода (от 28 июля 1943 г.) позволяет составить общее представление о численности трудпоселенцев, мобилизованных немцев и заключенных, работавших на стройках и предприятиях различных наркоматов. Таких мобилизованных окажется 656 634 чел., в том числе трудпоселенцев — 25 978, мобилизованных немцев — 141 950, окруженцев и военнопленных — 4895, заключенных — 206 050 чел. [1311]
В марте 1945 г. начальник отдела учета и распределения заключенных ГУЛАГа направит в адрес начальника ГУЛАГа НКВД В. Г. Наседкина справку о численности и трудовом использовании заключенных. Согласно данным этого документа, по состоянию на 1 января 1945 г. в системе лагерей и поселений ГУЛАГа значилось 1 460 677 чел., из них в лагерях содержалось 715 506 чел., в колониях 745 171 чел. Кроме того, в лагерях содержалось 20 тыс. осужденных к каторжным работам и 100 тыс. мобилизованных немцев и других национальностей воюющих с СССР стран. Всего за период с 1 июля 1941 г. по 1 января 1945 г. для обеспечения выполнения заданий правительства по сооружению важнейших строек, добыче металла, угля, лесозаготовкам была «проведена большая работа по укомплектованию рабочей силой строек и лагерей НКВД». Всего за этот период было «завезено» 2 268 000 чел. Помимо обеспечения рабочей силой лагерей и строек НКВД, «значительное количество рабочей силы из числа заключенных» выделялось для работ других наркоматов, в числе которых оказались все основные: наркоматы авиационной, танковой промышленности, вооружений, боеприпасов, черной металлургии, лесной, текстильной промышленности и т. д. На таких контрагентских работах на 1 января 1945 г. было занято 265 140 заключенных [1312].
Постановление ГКО СССР № 3960 о передаче Наркомату угольной промышленности из лагерей и колоний Наркомата внутренних дел 11 тыс. окруженцев и осужденных на срок до двух лет с последующим освобождением; о мобилизации 7 тыс. трудпоселенцев и спецпоселенцев и 7 тыс. немцев и немок
19 августа 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 205. Л. 168–169. Подпись — автограф И. В. Сталина]
В годы войны для трудовых мобилизаций станет активно использоваться категория привлеченных к уголовной ответственности за малозначительные преступления — прежде всего за самовольный уход с предприятий (по указам Президиума ВС СССР от 26 июня 1940 г. и от 26 декабря 1941 г.), а также за бытовые преступления. Эта категория заключенных будет освобождаться от уголовной ответственности и направляться на работы в народное хозяйство. Ближе к концу войны потребности развития экономики будут способствовать запуску процесса гуманизации пенитенциарной системы. Одно из таких решений будет принято, например, 3 января 1945 г. и затронет 3000 чел. Они будут освобождены от дальнейшего отбывания наказания и направлены на работу на заводы Наркомата боеприпасов в ряде областей СССР[1313]. 2 февраля таким же постановлением еще 4 тыс. чел. будут направлены на заводы Наркомата вооружений[1314]. 8 марта 4 тыс. чел. из числа «привлеченных к ответственности за самовольный уход с предприятий и бытовые преступления» будут освобождены от дальнейшего отбывания наказания и направлены на авиамоторные заводы Наркомата авиапромышленности[1315]. 5 апреля 1500 чел. из той же категории будут направлены на работу в объединения «Азнефть» и «Азнефтезаводы»[1316].
Заметное место в правоприменительной практике займет такая категория осужденных, как дезертиры. В конце января 1945 г. Оргинструкторский отдел ЦК ВКП(б) получит докладную записку из Прокуратуры СССР. Из нее мы узнаем, что только во втором полугодии 1944 г. было арестовано и предано суду 148 906 дезертиров, что составило 38,4 % дел, «законченных расследованием по указу от 26 декабря 1941 г.»[1317].
Ряд репрессивных решений будут пересматриваться в сторону смягчения. В июне 1943 г. ГКО примет решение по докладной Берии Сталину с ходатайством о снятии судимости с инженеров-заключенных конструкторского бюро, работающих над созданием новых видов артиллерийского вооружения[1318].
В 1944 г. будет принято несколько решений о досрочном освобождении и направлении на заводы, в частности Наркомата авиационной промышленности, 6 тыс. чел., осужденных за самовольный уход с предприятий и бытовые преступления[1319]. Приближение конца войны будет способствовать ослаблению репрессивного режима. 15 января 1945 г. издается указ Верховного Совета об освобождении от наказания осужденных беременных женщин и женщин, имеющих малолетних детей[1320].
Докладная записка Л. П. Берии И. В. Сталину об амнистии заключенным конструкторам-артиллеристам 4-го Спецотдела Наркомата внутренних дел Е. А. Беркалову, Е. П. Иконникову, С. И. Лодкину, А. Ф. Смирнову, Г. Н. Рафаловичу, М. Ю. Цирульникову. Утверждена постановлением ГКО СССР № 3612 от 19 июня 1943 г.
18 июня 1943
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 181. Л. 88–89. Подписи — автографы И. В. Сталина и Л. П. Берии]
Постановление ГКО СССР № 9850 «О сокращении плана хозяйственных работ Наркомата внутренних дел в связи с амнистией»
13 августа 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 532. Л. 127–129]
7 июля 1945 г. Президиум ВС СССР издаст указ «Об амнистии в связи с победой над гитлеровской Германией». Он коснется в основном тех, кто был осужден за нарушение трудовой дисциплины, самовольный уход с предприятий, за воинские и уголовные преступления, если срок наказания не превышал трех лет. Амнистии также подлежали военнослужащие, осужденные за некоторые воинские преступления (самовольное оставление части, неявка в срок на службу, уклонение от мобилизации и др.). До 1 октября по этой амнистии из лагерей будет освобождено 620 753 заключенных. Амнистия не коснулась тех, кто находился в ссылке и на спецпоселении, а их по состоянию на 1 апреля насчитывалось 2 212 126 чел. Уже 13 августа 1945 г. ГКО примет постановление «О сокращении плана хозяйственных работ Наркомата внутренних дел в связи с амнистией»[1321].
Всего за годы войны через лагеря и колонии ГУЛАГа прошло более 5 млн заключенных, из них 1,2 млн чел. были досрочно освобождены и отправлены на фронт. В 1945 г. в лагерях, колониях и тюрьмах умерло 87 903 чел. И это самый низкий показатель за все годы войны[1322]. Согласно официальной статистике, в 1941 г. в лагерях, колониях и тюрьмах умерло (без учета расстрелянных) 135 864 чел., в 1942 г. — 372 348, в 1943 г. — 288 599, в 1944 г. — 124 725, в 1945 г. — 87 903[1323].
«Просим срочно выручить: питание ненормально плохое». Проблемы снабжения и транспорта
Как было показано во второй главе этой книги, накануне войны государство сосредоточило значительные государственные запасы продовольствия, прежде всего хлебных ресурсов. Вопросы целесообразного распределения этих ресурсов, вопросы обеспечения армии и рабочих промышленности продовольствием выдвинутся на первый план в начальный период войны. Далеко не всегда эти вопросы будут решаться удовлетворительно.
Менее чем через месяц после начала военных действий начнется переход к нормированному снабжению населения продовольствием. Уже 18 июля 1941 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР принимают решение «О введении карточек на некоторые продовольственные и промышленные товары и об организации коммерческой торговли»[1324].
1 сентября 1941 г. постановлением правительства для 197 городов и рабочих поселков СССР будет введена карточная система продажи хлеба, сахара и кондитерских изделий. Этим же постановлением местным властям разрешалось вести торговлю хлебом без карточек по повышенным ценам. 10 сентября будет принято постановление «О нормах продовольственного снабжения войск и населения Ленинграда»[1325]. Этим постановлением будут сокращены «нормы продажи хлеба по карточкам населению». Начальствующий состав учреждений и учебных заведений военных организаций будет снабжаться «по нормам гражданского населения по группе рабочих»[1326]. В январе 1942 г. было решено сохранить коммерческую торговлю только в крупных городах по специальному списку[1327]. Постановлением Совнаркома от 19 октября 1941 г. с 1 ноября будут введены карточки для всего населения 42 основных административных и промышленных центров, а также нормы снабжения мясом, рыбой, жирами, крупой и макаронами для различных групп населения[1328]. 14 января 1942 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) примут совместное постановление о нормах снабжения хлебом в Москве, Московской области и городах, освобождаемых от противника. В Москве и городах области устанавливались нормы: рабочим оборонных предприятий по 700 г в день, рабочим остальных предприятий по 600, служащим по 500, иждивенцам и детям по 400; в городах, освобождаемых от противника, эти нормы были существенно ниже: рабочим по 500 г, служащим по 400, иждивенцам и детям по 300[1329]. За три дня до этого, 11 января, было принято постановление «О торговле хлебом без карточек по повышенным ценам». Было решено уменьшить такого рода торговлю, был установлен при этом ежемесячный фонд для торговли по повышенным ценам количеством 20 тыс. тонн по СССР в целом[1330]. Приказом Наркомата торговли СССР от 13 ноября 1942 г. «Об упорядочении карточной системы на хлеб, некоторые продовольственные и промышленные товары» с 1 января 1943 г. были введены единые формы карточек[1331]. Карточная система снабжения населения страны продуктами питания и промышленными товарами массового спроса будет действовать в течение всех лет войны и в первые послевоенные годы.
Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О введении карточек на некоторые продовольственные и промышленные товары и об организации коммерческой торговли»
18 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1317. Л. 158. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Периодические голодовки будут случаться в годы войны практически на всей территории Советского Союза. Особым образом этот вопрос обстоял на блокированной территории Ленинграда и Ленинградской области, где самым драматическим станет декабрь 1941 г. Официальные документы фиксируют: «…снижение запасов продовольствия привело к тяжелому состоянию продовольственного снабжения населения города. По состоянию на 1 декабря 1941 года в городе для снабжения населения было муки на 13 дней, крупы и макарон на 39 дней, мяса на 3,9 дня, жиров на 7,3 дня, сахара и кондитерских изделий на 17 дней». Наличие «столь незначительных запасов не дало возможности выдать населению продовольствия по установленным нормам, карточки не отоваривались, появились большие очереди»[1332]. Увеличение поставок продовольствия с «большой земли» в результате ввода в эксплуатацию «ледяной дороги», больше известной нам как «дорога жизни», с одной стороны, и осознание ситуации со снабжением гражданского населения как близкой к катастрофе — с другой, подтолкнут власти к решению повысить нормы отпуска хлеба. 11 января ГКО примет постановление № 1132 «Об установлении новых норм отпуска продовольствия для населения г. Ленинграда и войск Ленинградского фронта». Несмотря на это и ряд других повышений норм, смертность в Ленинграде долгое время останется на высоком уровне.
Причиной кризиса снабжения и военного, и гражданского населения в первый период войны во многом станет неподача подвижного состава и, говоря шире, — дезорганизация железнодорожных перевозок. Судя по всему, этот кризис окажется следствием перенапряжения, накопившегося к концу года в результате беспрецедентной по своим масштабам кампании по эвакуации. Ведь за второе полугодие 1941 г. для перебазирования в тыл промышленного оборудования, гражданского населения, материальных ресурсов и культурных ценностей было сформировано и отправлено 30 тыс. поездов (1,5 млн вагонов). В документах технического секретариата Оргбюро ЦК ВКП(б) мы найдем таблицы транспортов с продовольственными грузами, стоящими в плане перевозок и не отгруженными до 1 января 1942 г. Всего к указанной дате не дошло до адресатов 3354 вагона, из них до Ленинградского фронта 387 вагонов (в т. ч. 238 с крупой и 149 с разным продовольствием), до Карельского — 433, а более других пострадал Западный фронт — 1055 вагонов [1333].
3 января 1942 г. ГКО примет постановление «О восстановлении железных дорог». В этом постановлении Наркомату путей сообщения предписывается сосредоточить усилия на восстановлении ряда важнейших железнодорожных направлений, определен порядок восстановления — в три очереди вплоть до полного восстановления до существовавшей ранее пропускной способности. В постановлении ясно прослеживается курс на военизацию ведомства. В составе НКПС, в частности, создавалось Главное управление военно-восстановительных работ, а в его составе — в том числе Управление желдорвойск во главе с начальником железнодорожных войск. Создавались штаб главного управления и политотдел. Создавалось также Управление военно-восстановительных и заградительных работ, которому поручалось руководство соответствующими работами в пределах фронтов силами уполномоченных НКПС по фронтам. Уполномоченные НКПС вводились в состав военных советов фронтов. Помимо чисто административных решений, советское руководство не забудет и о материальном стимулировании. Командно-политическому составу желдорвойск, работающих на восстановительных работах, оклады будут увеличены на 20 %, а рядовому и младшему составу — на 40 %, устанавливалась аккордная система оплаты труда, т. е. оплата за выполнение определенного объема работ в установленный срок, вводилось премирование за досрочное выполнение восстановительных работ. В целях повышения дисциплины весь личный состав переводился на положение состоящих в рядах Красной армии, с распространением на них уставов РККА — дисциплинарного, караульной и внутренней службы, статей Уголовного кодекса «О воинских преступлениях», а также всех льгот по налогам и пенсии, которыми пользовались военнослужащие и их семьи[1334].
Несмотря на принятые решения, положение дел не улучшится. К весне 1942 г. почти прекратилось движение по Ярославской, Северной, Казанской, Сталинградской, Пензенской, Куйбышевской, Рязано-Уральской, Южно-Уральской железным дорогам. Транспортный коллапс скажется на снабжении действующей армии. Жуков в своих мемуарах специально обратит внимание на проблему снабжения в период зимнего наступления Западного фронта: «Особенно плохо обстояло дело с боеприпасами… Февральский план совсем не выполнялся. Из запланированных 316 вагонов на первую декаду не было получено ни одного»[1335].
Лазарь Моисеевич Каганович
1940-е
[Из открытых источников]
Недовольство Сталина сложившейся ситуацией найдет свое выражение в кадровых решениях. 25 марта 1942 г. ГКО примет постановление «Об НКПС», которое констатирует, что нарком путей сообщения СССР (и, добавим, член Политбюро ЦК) Л. М. Каганович «не сумел справиться с работой в условиях военной обстановки»[1336].
На посту наркома путей сообщения Кагановича сменит генерал-лейтенант А. В. Хрулев, которому будет поручено принять меры «по скорейшему оздоровлению железнодорожного транспорта». В руководстве НКПС будут проведены и другие перестановки. К моменту назначения Хрулев в качестве заместителя наркома обороны возглавлял Главное управление тыла РККА. Путь к нормализации работы транспорта окажется непростым. 1942 г. станет худшим из всех лет войны по объему грузооборота, количеству грузов и пассажиров, перевезенных железнодорожным транспортом[1337]. Вторая волна эвакуации существенно осложнит процесс нормализации его работы. Однако в конечном итоге кризис перевозок будет успешно разрешен. За неполный год руководства НКПС Хрулев сумеет в значительной мере решить вставшие во весь рост проблемы управления и обеспечить реализацию мер, предусмотренных решениями ГКО. Совмещать названные должности он будет вплоть до 26 февраля 1943 г., когда к руководству наркоматом будет вновь возвращен Каганович, а сам Хрулев займет пост начальника тыла Красной армии.
Постановление ГКО СССР № 1486 об освобождении Л. М. Кагановича от обязанностей наркома путей сообщения и о назначении на эту должность А. В. Хрулева
25 марта 1942
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 43. Л. 142–143. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]
Общие размеры воинских перевозок, выполненных железнодорожным транспортом СССР за годы войны, составили 19,7 млн вагонов, а потребности тыла были обеспечены 67 млн вагонов. Важным элементом расшивки транспортной проблемы станут восстановительные работы силами Главного управления военно-восстановительных работ НКПС, объем которых составит 115 тыс. км главных и станционных путей, а также новое строительство, объем которого составит 9845 км, и др.
В структуре перевозок важнейшую роль сыграет речной и морской транспорт. Только речной транспорт обеспечит за годы войны доставку 4,3 млн чел., 200 млн тонн различных грузов и др.[1338] За счет увеличения интенсивности его работы удастся во многом компенсировать падение объемов перевозок по железным дорогам.
Кардинально возрастет роль автомобильного транспорта, причем в значительной степени благодаря автомашинам, поступившим по ленд-лизу. Их будет поставлено 427 тыс., при том что советская промышленность за годы войны выпустит всего 205 тыс. шт.[1339] Общий объем перевозок автомобильным транспортом составит за годы войны 625,9 млн тонн[1340]. Особенностью функционирования военной экономики Советского Союза, как известно, станет тесное переплетение гражданской и военной сфер. Это хорошо видно, например, из содержания приказа о награждении «особо отличившегося личного состава» автомобильных войск Красной армии, выпущенного в апреле 1945 г. Ходатайство о награждении начнется с перечисления объемов перевозок, совершенных в 1944 г. и I квартале 1945 г. для народного хозяйства. Они составили более 15 млн тонн различных грузов, в то время как для действующей армии было перевезено лишь 3,63 млн тонн [1341].
Развитие в годы войны получит военно-транспортная авиация, силами которой будет перевезено 1,5 млн чел. и 140 тыс. тонн грузов[1342]. Основное место в военно-транспортной авиации займут самолеты, поставлявшиеся по ленд-лизу.
Гужевой транспорт также оставался важнейшим видом транспортных перевозок. Причем настолько, что среди постановлений ГКО мы находим немало решений, связанных с выделением мелких и мельчайших групп возчиков для обеспечения тех или иных нужд.
Помимо Наркомата путей сообщения, централизовавшего управление советской транспортной системой, проблемы транспорта находились непосредственно в поле зрения высшего политического руководства. При ГКО действовал специальный Транспортный комитет, созданный 14 февраля 1942 г. (упразднен в мае 1944 г.), а вопросы снабжения и транспорта регулярно рассматривались на высших этажах государственного управления. Централизация управления станет одним из важнейших факторов целесообразного оперативного использования всего арсенала транспортных средств и коммуникаций.
«Выпустить дополнительно в обращение». Финансы военной экономики
Финансовая система в годы войны продолжит функционировать с необходимыми поправками на военное время. Начало военных действий повлечет за собой резкий рост потребности в денежной массе с целью финансировать военные расходы. На самом начальном этапе войны финансирование военных расходов будет обеспечено благодаря накопленному бюджетному резерву, который накануне начала войны составил более 7 млрд руб.[1343]
С началом войны промышленность переключилась на нужды военного производства, в результате резко сократились товарные фонды, предназначенные для реализации населению. Покупки населением товаров в государственной и кооперативной торговле резко уменьшились. Так, в 1942 г. они составили 70 % от уровня 1940 г., в 1943 г. были ниже на 50 %. В 1944–1945 гг. расходы населения на покупки станут расти, но не достигнут довоенного уровня. При этом объем товарооборота будет сохраняться на протяжении всех лет войны на более низком, чем довоенный, уровне. В 1945 г. физический объем товарооборота будет оставаться ниже довоенного уровня на 57 %[1344]. В результате будет сокращаться поступление денежных средств в госбюджет из торгового оборота. Одновременно резко выросли расходы на денежное довольствие, пособия и пенсии военнослужащим. Все это будет требовать поиска средств для увеличения доходной части бюджета.
Докладная записка Н. А. Вознесенского и А. И. Микояна И. В. Сталину о проекте постановления СНК СССР о выпуске дополнительной эмиссии на февраль 1942 г. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 февраля 1942 г.
23 февраля 1942
[РГАСПИ. Ф 17. Оп. 166. Д. 678. Л. 198. Подписи — автографы И. В. Сталина, Н. А. Вознесенского и А. И. Микояна]
Государственный бюджет будет по преимуществу сводиться с дефицитом. В 1941 г. дефицит составит 14,4 млрд, в 1942 г. — 17,8 млрд, в 1943 г. — 5,6 млрд руб.[1345] Дефицит будет покрываться бумажно-денежной эмиссией Госбанка. Политбюро будет регулярно рассматривать и утверждать постановления СНК о выпуске дополнительной эмиссии[1346].
Если к началу войны количество денег в обращении составляло 19,4 млрд руб. (по состоянию на 22 июня 1941 г.), то к концу 1945 г. их объем увеличился в 3,8 раза до 73,9 млрд руб. Наибольший объем денежной эмиссии придется на второе полугодие 1941 г., когда будет выпущено 15,3 млрд руб.
Это явление не было чем-то исключительным. Рост денежной массы имел место во всех странах, вовлеченных в войну. В США денежная масса возросла с 1 сентября 1939 г. по 1 февраля 1945 г. на 250 % (с 7,2 млрд долл. до 25,2 млрд); во Франции за тот же период на 350 % (со 142,3 до 640 млрд франков); в Германии — в пять раз (с 11,2 до 51,1 млрд рейхсмарок); в Японии — более чем в четыре раза (с 3,8 до 16,5 млрд иен). Наименьший рост денежной массы имел место в Великобритании, в которой рост составил 135 % (с 529 млн фунтов стерлингов до 1219 млн) [1347].
Рост бумажно-денежной эмиссии, конечно, сопровождался ростом инфляции. В 1943 г. индекс государственных розничных цен в СССР по отношению к среднегодовым ценам 1940 г. составит 150 %[1348]. 1944 г. станет первым годом войны, когда государственный бюджет будет сведен с профицитом. Более того, в 1944–1945 гг. задолженность бюджета начнет сокращаться и уменьшится на 2,5 млрд руб. Доходы бюджета в 1944 г. составят 268,7 млрд руб., расходы — 264 млрд руб. При этом удельный вес расходов на оборону сократится до 52,2 % от общих расходов (против 59 % в 1943 г.), хотя в абсолютных цифрах рост расходов на оборону продолжился. К концу 1945 г., по расчетам тогдашних экономистов, в обращении накопится излишек денег в сумме 35 млрд руб., что составит 47 % общей суммы в обращении. Специалисты отмечают при этом неравномерный характер распределения этих сумм. Наибольшая часть денежных средств оказалась сконцентрированной в руках лиц, связанных с продажей и перепродажей товаров и сельскохозяйственных продуктов, у «спекулятивных» элементов, обслуживавших розничный товарооборот, работников транспорта, у кустарей и ремесленников и у ряда других категорий населения. Изъять эти средства через товарооборот окажется невозможным в условиях послевоенной разрухи и резкого отставания уровня производства товаров массового спроса и продовольствия от реальных потребностей населения. Эти обстоятельства и предопределят проведение денежной реформы 1947 г.
Постановление СНК СССР о выпуске в обращение 1600 млн рублей в марте 1942 г. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 9 марта 1942 г.
9 марта 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 680. Л. 1. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Для финансирования военных расходов будут мобилизованы и средства населения. С начала войны была введена военная надбавка к подоходному налогу с рабочих и служащих и к сельскохозяйственному налогу с колхозников. В 1941 г. был введен налог на холостяков и малосемейных граждан. 1 января 1942 г. указом Президиума Верховного Совета был введен военный налог, объем поступлений от которого превышал все другие налоговые платежи населения. За период своего действия, 1942–1945 гг., он принесет в госбюджет 72,4 млрд руб.[1349]
На более высоком уровне в добровольно-принудительном порядке будет проводиться подписка на государственные займы среди населения. Так, в марте 1942 г. Совнарком примет постановление «О выпуске Государственного военного займа 1942 года» на сумму 10 млрд руб. сроком на 20 лет. Будет решено проводить размещение не только среди населения, но и среди сельскохозяйственных, кустарно-промысловых и рыболовецких артелей, артелей кооперации инвалидов, лесной кооперации и товариществ по совместной обработке земли[1350]. От займов, реализованных по подписке среди населения, в 1941 г. сумма привлеченных средств составила 8,3 млрд, а в 1942 г. — 12,2 млрд руб.; в 1943 г. — 17,9 млрд руб., в 1944 г. — 26,3 млрд руб., в 1945 г. — 23,1 млрд руб.
В начале апреля 1942 г. Верховный Совет СССР выпустит указ «О временном прекращении выплаты денежной компенсации за неиспользованный отпуск в 1942 году». В связи с прекращением отпусков компенсации рабочим и служащим за неиспользованные отпуска выдавать прекратили, но стали перечислять их на вклады в сберегательных кассах, что также даст дополнительные средства в доходную часть государственного бюджета[1351]. Помимо такого рода «добровольно-принудительных» мероприятий, гражданское население примет добровольное участие в сборе средств в Фонд обороны. Всего в Фонд обороны и Фонд Красной армии поступит 17 млрд руб., 13 кг платины, 131 кг золота, 9519 кг серебра, на 1,7 млрд руб. драгоценностей, свыше 4,5 млрд руб. в облигациях государственных займов и др.[1352] Помимо мобилизации средств гражданского населения, аналогичные мероприятия проводились в отношении денежных средств военнослужащих, которые привлекались на вклады в полевых учреждениях. На 1 января 1946 г. на этих вкладах числилось 5,6 млрд руб.[1353]
Общие финансовые платежи и другие взносы населения только в 1944 г. превысят 80 млрд руб., что более чем в три раза выше довоенного уровня[1354].
Налоги с населения за годы войны составили 137,8 млрд руб., а общая сумма привлеченных средств населения — 283,4 млрд руб., что принесло госбюджету в 1941–1945 гг. ок. 30 % всех доходов [1355].
Мобилизация денежных средств населения производилась и путем повышения розничных цен на ряд товаров — водку, табачные изделия, парфюмерию и др. Повышение цен на водку производилось трижды, так что цена на водку в конце войны превысила довоенный уровень в 7,5 раза. При этом цены на основные продукты питания и непродовольственные товары были сохранены на довоенном уровне.
С конца 1944 г. будет разрешена т. н. коммерческая торговля по более высоким ценам, нежели в государственной торговой сети. Доходы госбюджета от повышения розничных цен на указанные товары и от коммерческой торговли в 1945 г. составят более 50 % всей суммы розничного товарооборота (85 млрд руб.). Существенное значение для пополнения бюджета из торгового обращения сыграют доходы от продажи товаров, завозившихся по ленд-лизу [1356].
Близкой к коммерческой торговле по своему типу являлась торговля на колхозных рынках. В связи с недостатком продовольственных товаров рост спроса на них привел к резкому росту цен на сельскохозяйственные продукты. Повышение цен началось с IV квартала 1941 г. К началу 1942 г. рыночные цены превысили довоенный уровень в 3,5 раза, а к середине 1942 г. в 6 раз. Своего пика они достигли в начале 1943 г., превысив довоенный уровень в 18 раз, в том числе по хлебу в 34 раза, картофелю в 20 раз, по молочным продуктам в 19,7 раза. В последующем начнется их снижение. В июле 1945 г. индекс цен на рынках составил 580 % по отношению к среднемесячным ценам 1940 г.
Городское население, в свою очередь, выйдет на рынок потребительских товаров с предложением вещей домашнего обихода, промышленных товаров, получаемых по карточкам, и т. д. Результатом станет рост рыночного товарооборота. Наибольших размеров он достигнет в 1944 г., когда превышение над уровнем 1940 г. составит 14 раз. В 1945 г. эти обороты сократятся, но все еще будут превышать довоенный уровень в 10 раз[1357]. В существенной степени именно рост стихийного рыночного товарооборота позволит государству, используя различные инструменты (в значительной мере описанные выше), изымать в доходную часть госбюджета немалые денежные средства.
В целом, следует согласиться с аналитиками Центрального банка, которые в своих аналитических записках первых послевоенных лет, оценивая общие итоги состояния денежной системы и денежного обращения СССР за период войны, сделали вывод, что «денежная система успешно выдержала испытания войны»[1358].
К вопросу об общих итогах функционирования военной экономики СССР в годы войны
Завершая короткий рассказ о военной экономике СССР, следует сказать несколько слов об общих показателях экономического развития страны в годы войны, ставших результатом решений военно-политического руководства страны.
Национальный доход в сравнении с довоенным 1940 г. упадет до 66 % в 1942 г., в 1944 г. он окажется самым высоким за годы войны и составит 88 % от уровня 1940 г., в 1945 г. этот показатель несколько снизится — до 83 %[1359].
Централизованное управление экономикой административно-командными методами позволит в кратчайшие сроки перестроить производство с выпуска гражданской продукции на продукцию оборонного назначения. И это при том, что производственные возможности советской экономики перед началом войны значительно уступали германской. Производство продукции военного назначения в СССР уже к началу 1943 г. превзошло аналогичные показатели германской экономики. Выпуск танков и самоходных артиллерийских установок в Советском Союзе превысил аналогичный показатель Германии в 2,4 раза, самолетов в 1,4 раза, орудий и минометов в 2,2 раза, стрелкового оружия в 1,9 раза. При этом была продемонстрирована высокая эффективность производства. Из каждой тысячи тонн выплавленной стали советская оборонная промышленность произвела вооружения (разных видов) в пять раз больше, чем германская[1360]. Советская мобилизационная система, таким образом, обеспечила военно-техническое превосходство СССР в войне.
Важной характеристикой военной экономики СССР станет использование вторичных ресурсов. Сбор металлолома, включая стреляные гильзы, будет осуществляться в плановом порядке и премироваться согласно соответствующим указаниям наркома обороны[1361].
Значительным источником поступления валютных средств станет советский экспорт, возможности которого окажутся достаточно велики. С 22 июня 1941 г. по 31 декабря 1945 г. СССР экспортирует промышленной и сельскохозяйственной продукции на 3164 млрд руб.[1362]
Общий объем промышленного производства в 1944 г. впервые за годы войны превысит уровень довоенного 1940 г. (104 %). При этом объем военной продукции составит 312 % по отношению к 1940 г., гражданской продукции — лишь 61 % от того же уровня.
Эти успехи не могли компенсировать ущерба, понесенного экономикой СССР за годы войны. Потери от прямого уничтожения и разграбления имущества оцениваются в 679 млрд руб. в ценах 1941 г. В ходе войны было разрушено и сожжено 1710 городов и поселков, более 70 тыс. сел и деревень, 31 850 промышленных предприятий, 65 тыс. км железнодорожных путей и 4100 железнодорожных станций, 40 тыс. больниц и лечебных учреждений, 84 тыс. школ, техникумов и вузов, 43 тыс. библиотек[1363]. Проблема восстановления разрушенного на оккупированной территории народного хозяйства будет решаться по мере сил и возможностей в оперативном режиме[1364]. Уже в 1943 г. освобожденные районы СССР дадут промышленной продукции на 2,7 млрд руб.[1365] Восстановление народного хозяйства в послевоенные годы потребует нового витка мобилизации и будет достигнуто напряжением всех сил советского общества.
Важно подчеркнуть, что в годы Великой Отечественной войны советская экономика решила в целом стоявшие перед ней задачи материально-технического обеспечения вооруженной борьбы и конечной победы над врагом практически полностью собственными силами. Общий объем импорта составил около 4 % продукции советского производства[1366]. Эта констатация не отменяет необходимости при анализе проблемы иметь в виду ключевое значение технологически сложных продуктов промышленного производства, поставлявшихся по ленд-лизу, о чем уже приходилось говорить на страницах этой книги.
Глава 7«У наших государств найдется достаточно сил…» Формирование и основные этапы функционирования антигитлеровской коалиции
Вторжение вермахта в СССР, вступление в вой- ну на стороне Германии Финляндии, Венгрии, Румынии, Словакии, Италии сформируют новую реальность на международной арене.
В задачу дня советского руководства встанет выработка комплекса военных, политических, экономических и прочих мер по отражению агрессии и обеспечению жизни Советского государства. Что это были за меры, решениями каких органов государственного управления они проводились в жизнь, читатель мог составить представление, ознакомившись с содержанием предшествующих параграфов этой книги. Глобальный характер военного противостояния с Германией и ее союзниками требовал не только системных мер быстрого реагирования в военной и внутренней политике, но и выверенных шагов на международной арене. Магистральным направлением усилий Сталина и советского руководства станет формирование антигитлеровской коалиции, что не исключало поиска и других тактических средств минимизации ущерба и купирования возникших политических рисков.
1941: «Советское правительство могло бы пойти на некоторые территориальные уступки…»
Угроза существованию СССР советским руководством оценивалась как крайне серьезная, и Сталин вернет в актуальную повестку дня вопрос территориальных приобретений предвоенного периода. Эти первые после вторжения шаги Сталина на международной арене еще долго останутся предметом острых дебатов.
4 августа 1941 г. Сталин направит президенту США Рузвельту свое первое послание, и оно будет специально посвящено «финскому вопросу».
В нем он обратит внимание Рузвельта на то, что «СССР придает большое значение вопросу о нейтрализации Финляндии и отходу ее от Германии». Сталин выскажет уверенность, что «если бы правительство США сочло бы необходимым пригрозить Финляндии разрывом отношений, то правительство Финляндии стало бы более решительным в вопросе об отходе от Германии. В этом случае, — подчеркнет он, — Советское правительство могло бы пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор»[1367].
Белый дом предпочел воздержаться от прямого ответа, однако определенные шаги по дипломатической линии будут Вашингтоном предприняты. Результатов эти меры, однако, не дадут[1368]. Финское руководство, одержимое реваншистскими настроениями, останется союзником Германии.
Введенная к сегодняшнему дню в общественный оборот информация дает основание считать, что аналогичные зондажи Сталин предпринял и на германском направлении. Впервые завеса секретности над этим вопросом была приоткрыта вскоре после смерти Сталина. В августе 1953 г. в связи с развернувшимся делом Л. П. Берии генерал-лейтенант П. А. Судоплатов направил в Совет министров СССР записку. В ней он подробно рассказал о поручении, которое, по его словам, было передано ему 25–27 июня 1941 г. Берией в служебном кабинете наркома внутренних дел. В присутствии Судоплатова Берия по телефону согласовал это поручение с Молотовым. Со ссылкой на «решение советского правительства» ему поручалось через болгарского посланника в Москве И. Стаменова довести до германского руководства предложение о прекращении войны в обмен на территориальные уступки со стороны СССР, выяснить, «на каких условиях Германия согласна прекратить войну»[1369]. Нелишним будет обратить внимание читателя, что Стаменова в своих мемуарах Судоплатов называет «нашим агентом»[1370].
Как и в случае с Финляндией, речь пойдет главным образом об отказе от вновь инкорпорированных в состав СССР территорий. Берия, действуя по приказу Сталина, как подчеркнет Судоплатов[1371], предписал поставить перед Стаменовым вопрос: «Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек?» Поручение Судоплатов выполнит, проведя одну из бесед со Стаменовым в ресторане «„Арагви“ в общем зале, за отдельным столиком, как это было предусмотрено инструкциями Берия». Однако результатов этот зондаж никаких не дал, а советская разведка даже не получила подтверждений тому, что эта информация дошла до берлинского адресата. Инструктируя Судоплатова, Берия объяснил ему, «что это решение советского правительства имеет целью создать условия, позволяющие советскому правительству сманеврировать и выиграть время для собирания сил».
Франклин Рузвельт
1940-е
[Из открытых источников]
В отличие от версии, представленной советскому руководству летом 1953-го, в своих мемуарах Судоплатов нарисует несколько иную картину этих «консультаций». Корректировке подвергнутся хронология и интерпретация событий. С конца июня он перенесет их действие на месяц позднее — на конец июля — начало августа[1372] и назовет свои беседы со Стаменовым «типичной прелюдией зондажа», «задуманной нами дезинформационной операцией». В этой версии событий Судоплатов довел до Стаменова слухи, циркулировавшие в Москве, в надежде на то, что болгарский посланник доведет их до Софии. Объяснений, почему «полностью контролируемый нами агент» снабжался слухами, а не получил ясную директиву, Судоплатов в своих мемуарах не сообщает. Стаменов эти слухи до Софии доводить не станет. «Так и закончилась… вся эта история», — запишет Судоплатов.
Послание И. В. Сталина Ф. Рузвельту о необходимости разрыва дипломатических отношений США с Финляндией
4 августа 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 363. Л. 1]
Резюмируя, он скажет: «На мой взгляд, Сталин и все руководство чувствовали, что попытка заключить сепаратный мир в этой беспрецедентно тяжелой войне автоматически лишила бы их власти. Не говоря уже об их подлинно патриотических чувствах, в чем я совершенно уверен, любая форма мирного соглашения являлась для них неприемлемой. Как опытные политики и руководители великой державы, они нередко использовали в своих целях поступавшие к ним разведданные для зондажных акций. А также для шантажа конкурентов и даже союзников»[1373]. Оставляем читателю возможность самостоятельно судить об обоснованности представленных версий этого эпизода закулисной истории Великой Отечественной войны.
Вряд ли следует удивляться тому, что Сталин, вероятно, был готов использовать опыт, приобретенный им за двадцать три года до трагических дней июня 1941-го. В ходе дебатов по вопросу о Брестском мире в начале 1918 г., как помнит читатель, большевистское руководство решило пойти на заключение сепаратного мирного договора с Германией и ее союзниками в расчете на то, что, уступив тактически, затем удастся выиграть стратегически. Тогда эти расчеты вполне оправдались. Нельзя исключать, что и на этот раз Сталин допускал возможность подобного развития событий.
Иллюзорность представлений о возможности второго Бреста, в любом случае не занимавших ключевого места в проектировках Сталина, быстро станет очевидной, и советский вождь исключит этот сценарий из своего арсенала средств «Realpolitik». При этом имевшие место зондажи, будучи встроены в широкий спектр усилий по обеспечению жизнедеятельности Советского государства, никак не отражались на интенсивности усилий советского руководства по отражению агрессии и формированию антигитлеровской коалиции.
1941: На пути к союзническим отношениям
В самые первые дни после вторжения вермахта лидеры будущих союзников — премьер-министр Великобритании У. Черчилль и президент США Ф. Рузвельт — сделают публичные заявления о солидарности и поддержке по адресу СССР. Разница, и существенная, заключалась в том, что в состоянии войны с Германией находилась лишь Великобритания. На этом направлении и сосредоточит свои первоочередные усилия советское руководство. Для перезагрузки отношений потребуются немалые усилия, благо, балансируя на грани разрыва отношений с англо-французским блоком, Сталин в предвоенные годы этого разрыва не допустит и оснований для обвинений в наличии военного союза с Гитлером не даст. Не найдут тогда причин для разрыва с СССР и его будущие союзники.
Уже 27 июня в Москву прибыла британская военная и экономическая миссия; в ходе переговоров ей будет представлена заявка на поставки сырья, которое СССР хотел приобрести в Британии. 30 июня аналогичную заявку на поставки боевой техники и оборудования для военных заводов от советского посла в Вашингтоне получит американское правительство.
5 июля 1941 г. решением ГКО назначается военная миссия в Англию[1374]. 8 июля Сталин примет посла Великобритании в Москве С. Криппса, который передаст Сталину послание Черчилля.
Обрисовав напряженную обстановку на фронтах, Сталин обратится к итогам состоявшейся ранее встречи Криппса с Молотовым и отметит, что «у Советского правительства создалось плохое впечатление в связи с непонятной позицией, занятой английским правительством» по вопросу о заключении соглашения (пакта) между двумя государствами о взаимопомощи. Криппс пояснит, что сказанное им в беседе с Молотовым «не означало отказа от соглашения вообще». Криппс счел, что советская сторона хотела «решить вопрос о сотрудничестве Англии и СССР на Ближнем и Дальнем Востоке, а также принять участие в разрешении вопроса нового порядка в Европе», а дать ответы на такого рода вопросы он в одиночку, конечно, не мог. Сталин поспешит разъяснить Криппсу, «как он понимает соглашение»:
«1. Англия и СССР обязываются оказывать друг другу вооруженную помощь в войне с Германией.
М. М. Потрубач, Б. М. Шапошников, С. Криппс, И. В. Сталин и В. М. Молотов в Кремле
12 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1687. Л. 8]
2. Обе стороны обязываются не заключать сепаратного мира».
Советский вождь, со своей стороны, как свидетельствует официальная советская запись беседы, также выразил предположение, что, возможно, посол не понял Молотова или, может быть, Молотов не вполне ясно выразился насчет позиции советского правительства: «Советское правительство не ставит вопроса об установлении сфер влияния… Сейчас стоят более элементарные вопросы — не создавать иллюзии, что Англия изолируется от СССР, а СССР — от Англии, и заключить пакт взаимопомощи». Далее Сталин обратит внимание Криппса на «вопрос о большом скоплении немцев как в Иране, так и в Афганистане, которые будут вредить и Англии, и СССР», и задаст вопрос, что Криппс считает в этой связи необходимым предпринять. Поймет это Криппс или нет, но, втянувшись в разговор о взаимных мерах противодействия Германии на Ближнем Востоке, он приступит к обсуждению той же самой проблемы, которую Сталин, в отличие от Молотова, поставит перед ним в более прагматичном ключе и, возможно, в более дипломатичной форме[1375]. Сотрудничество двух стран в этом регионе действительно начнется, и очень скоро. Уже в августе СССР и Британия договорятся о вводе войск в Иран, причем разделят не просто сферы влияния, а зоны оккупации.
Соглашение о совместных действиях правительства Союза ССР и правительства Его величества в Соединенном Королевстве в войне против Германии
12 июля 1941
[АВП РФ. Ф. 3а. Оп. 1. П. 7. Д. 103. Подписи — автографы В. М. Молотова и С. Криппса]
Подписание Соглашения о совместных действиях правительства Союза ССР и правительства Его величества в Соединенном Королевстве в войне против Германии. Подписывает В. М. Молотов, за ним стоят посол Великобритании в СССР С. Криппс и И. В. Сталин
12 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1687. Л. 6]
8 июля в Лондон прибудет советская военная миссия, а 12 июля в Москве будет подписано соглашение между правительствами Великобритании и СССР о совместных действиях в войне против Германии [1376].
Соглашение содержало обязательство обеих сторон «взаимно… оказывать друг другу помощь и поддержку всякого рода в настоящей войне» и «не вести переговоров, не заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия»[1377]. Сталин постарается максимально интенсивно развить успех, достигнутый на дипломатическом фронте, и уже 18 июля 1941 г. поставит перед У. Черчиллем вопрос о создании фронта «против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)»[1378].
СССР и Великобритания договорятся об осуществлении совместного контроля над иранской территорией. 23 августа Сталин и Шапошников подпишут директиву командующему войсками Закавказского военного округа. «В целях обеспечения Закавказья от диверсий со стороны немцев, работающих под покровительством иранского правительства, а также для того, чтобы предупредить вылазки иранских войск против наших границ… Советское Правительство постановило ввести войска на территорию Ирана», — будет сказано в директиве. Советское руководство при этом апеллировало к советско-иранскому договору, содержавшему статью 6, «в силу которой Советское Правительство имеет право ввести войска в Иран». На базе Закавказского военного округа разворачивался одноименный фронт, войскам которого была поставлена 27 августа задача перейти границу Ирана. 25 августа в Иран должны были вступить английские войска. Войскам Среднеазиатского военного округа была поставлена задача прикрытия границы с Ираном[1379].
Советское руководство возьмет курс на установление дипломатических отношений с правительствами стран, оккупированных Германией. Советский Союз признает правительство Чехословакии, находившееся в изгнании в Лондоне, и 18 июля подпишет соглашение о возобновлении дипломатических отношений и обмене посланниками, оказании взаимной помощи в войне против гитлеровской Германии[1380]. На территории СССР начнется формирование национальных чехословацких воинских частей.
30 июля в Лондоне посол СССР И. М. Майский и премьер-министр правительства Польской республики в изгнании В. Сикорский подпишут соглашение о восстановлении дипломатических отношений. Сторонами были приняты обязательства оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в войне против Германии. Причем Советский Союз признал утратившими силу советско-германские договоры 1939 г. в части территориальных изменений в Польше. Таким образом, и на польском направлении Сталин продемонстрирует готовность к территориальным уступкам в отношении предвоенных приобретений, о чем нам уже приходилось говорить в начале этой главы. Сталин, однако, откажется изменить статус Вильно, переданного им в состав Литвы. Кроме того, было достигнуто согласие относительно формирования на советской территории польской армии под командованием, назначенным польским правительством, но подчиненной советскому Верховному командованию в оперативном отношении. Всем польским военнопленным и польским гражданам, которые содержались в заключении, предоставлялась амнистия[1381].
Личный представитель Ф. Рузвельта Г. Гопкинс и И. В. Сталин в Кремле
31 июля 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1687. Л. 2 об.]
В августе будут восстановлены дипломатические отношения с Норвегией и Бельгией в лице их правительств, находившихся в изгнании после оккупации этих стран гитлеровской Германией.
30 июля — 1 августа Москву посетит со специальной миссией личный представитель президента США Г. Гопкинс, которого дважды в присутствии Молотова примет Сталин.
Гопкинс сообщит, что прибыл по поручению президента Рузвельта для того, чтобы «информировать Сталина и Молотова о позиции президента в связи с создавшейся в Европе обстановкой». Он подчеркнет, что его визит «не является… специальным визитом правительственного характера, а является визитом по просьбе частного лица». Рузвельт, скажет Гопкинс, «считает Гитлера врагом всего мира», он «восхищен борьбой Советского Союза и успехами его армии и готов сделать все, чтобы оказать СССР всяческую помощь». В продаже вооружений, подчеркнет Гопкинс, США не связаны необходимостью подписания межправительственных соглашений, поэтому поставки могут начаться «уже в течение ближайших двух недель» вплоть «до полной победы над Гитлером».
Сталин солидаризируется с оценками Рузвельта и сочтет необходимым довольно подробно представить свои мотивы. «Советское правительство, — скажет Сталин, — считает группу Гитлера антисоциальным явлением, существование этой группы… делает невозможным тесное сосуществование соседних государств. Гитлер и окружающие его лица готовы сегодня подписать один договор, завтра его нарушить, потом подписать другой договор и опять его нарушить…» Далее Сталин добавил: «…как бы ни были отличны один от другого режимы соседних государств, эти государства все же должны жить одно возле другого и сотрудничать в хозяйственной и других областях. Для того чтобы при разности режимов можно было осуществить сотрудничество между государствами, необходим минимум морали, необходимо соблюдать святость подписанных между государствами договоров, регулирующих их отношения, на чем основаны их сотрудничество и их сосуществование… Характерной же чертой Гитлера является отсутствие этого минимума морали, отсутствие минимума джентльменства. Ввиду всего этого группировка Гитлера должна быть лишена власти и уничтожена». При других обстоятельствах подобные доводы в пользу уничтожения политического режима другого государства могли бы показаться недостаточными, но тогда обе стороны это заявление вполне удовлетворило. Разговор перейдет в практическую плоскость, и Сталин проинформирует Гопкинса о видах вооружения, в которых в наибольшей степени нуждался Советский Союз[1382].
На следующий день состоится еще одна встреча, на которой Сталин, откликаясь на пожелание Рузвельта, представит свою оценку и анализ хода войны. Оценки эти будут вполне оптимистичными. Сталин, в частности, заявит, что «сейчас уже дивизии размещены на надлежащих позициях, и в настоящее время, как он полагает, Россия имеет на несколько дивизий больше, чем Германия». Он заявил, «что немецкие войска кажутся усталыми и что офицеры и солдаты, взятые в плен, говорили, что им „надоела война“». «Сталин несколько раз выражал уверенность, что русский фронт будет удерживаться в пределах 100 км от нынешних позиций». Сочтет Сталин возможным сказать и о планируемой им «большой кампании, которая начнется будущей весной». «Исход войны в России, — подчеркнет Сталин, — будет в значительной степени зависеть от возможности начать весеннюю кампанию, имея достаточное количество снаряжения, в частности самолетов, танков и зенитных орудий». В этой связи «он выразил настоятельное пожелание, чтобы англичане как можно скорее послали тяжелые самолеты, необходимые для бомбежки румынских нефтепромыслов, и настаивал, чтобы вместе с самолетами были присланы пилоты и экипажи».
Гопкинс озвучит идею проведения совещания союзников, «на котором исчерпывающим образом будут совместно изучены относительные стратегические интересы каждого фронта, а также интересы каждой из наших стран». Сталин эту идею всячески поддержит. Он «заявил, что в случае, если наше правительство желает подобного совещания, он встретит такое предложение сочувственно и уделит совещанию свое личное внимание». Гопкинс в своем отчете подчеркнет это намерение советского лидера, поскольку «буквально во всем правительстве нет никого, кроме самого Сталина, кто был бы готов дать какую-либо важную информацию».
С заключительной частью беседы Гопкинс сочтет возможным ознакомить только Рузвельта, при том что отчет о двух первых частях беседы он направит в копиях госсекретарю, военному и морскому министрам США. В этой особо важной части разговора Сталин поставит вопрос о вступлении в войну США. «Он сказал, — зафиксирует Гопкинс, — что нанести поражение Гитлеру — и, возможно, без выстрела — может только заявление Соединенных Штатов о вступлении в войну с Германией. Сталин сказал, что он полагает, однако, что война будет ожесточенной и, возможно, длительной… он приветствовал бы на любом секторе русского фронта американские войска целиком под американским командованием». В ходе разговора Сталин «неоднократно заявлял, что президент и Соединенные Штаты имеют в настоящее время большее влияние на простых людей всего мира, чем любая другая сила. Наконец, он просил меня сообщить президенту, — запишет Гопкинс, — что, хотя он уверен в способности русской армии противостоять германской армии, проблема снабжения к весне станет серьезной и что он нуждается в нашей помощи». Гопкинс, пообещав передать послание Сталина президенту, позволит себе крайне осторожно оценить предложения Сталина, заявив, что «решение вопроса о нашем вступлении в войну будет зависеть в основном от самого Гитлера и его посягательств на наши интересы». Еще больше скепсиса прозвучит в голосе Гопкинса, когда он прямо заявит Сталину, что сомневается в том, чтобы правительство США «в случае войны захотело иметь американскую армию в России»[1383].
Лидеры двух государств вступят в личную переписку. В конечном итоге стороны согласовали проведение в Москве осенью того же года англо-американо-советского совещания для рассмотрения стратегических интересов трех стран в войне против Германии.
Свои оптимистические высказывания о положении на фронтах Сталин очень скоро будет вынужден скорректировать. 3 сентября он направит Черчиллю очередное послание, в котором акцентирует внимание на критическом положении, сложившемся на советско-германском фронте, огромных потерях, укажет на «смертельную угрозу», нависшую над Советским Союзом. Сталин вновь предложит «создать уже в этом году Второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с Восточного фронта 30–40 немецких дивизий». Послание содержало также почти требование обеспечить Советскому Союзу поставки 30 тыс. тонн алюминия к началу октября и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков: «Без этих двух видов помощи Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам своими активными действиями на фронте борьбы с гитлеризмом»[1384]. Ф. Рузвельт, которого Черчилль ознакомит с этим письмом, примет решение под видом помощи Великобритании распространить на СССР действие закона о ленд-лизе, не дожидаясь утверждения этого решения со стороны Конгресса. Великобритания в этой конструкции должна была принять на себя функцию поставщика американской продукции Советскому Союзу.
Аверелл Гарриман
1940-е
[Из открытых источников]
24 сентября на международной конференции в Лондоне СССР присоединится к Атлантической хартии, в которой США и Великобритания обозначили ряд приоритетных принципов послевоенного мироустройства, в том числе «право народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить».
26 сентября советское правительство официально признает Национальный комитет «Свободная Франция» («Сражающаяся Франция») во главе с генералом Ш. де Голлем.
29 сентября — 1 октября 1941 г. состоится Московская конференция министров иностранных дел СССР, США, Великобритании (первая из пяти). Темой конференции, проведенной шестью комитетами (по армии, ВМФ, авиации, сырью, транспорту, медицинскому снабжению), и станет тема военных поставок. 28, 29 и 30 сентября представители союзников — лорд У. Бивербрук и А. Гарриман — будут приняты Сталиным в Кремле.
Сталин на первой встрече, помимо поставок военной техники, выскажет предложение направить на Украину английские войска. Услышав от Бивербрука встречное предложение перебросить английские дивизии из Ирана на Кавказ, Сталин возразит: «На Кавказе нет войны, а на Украине есть»[1385].
Уильям Эйткен, лорд Бивербрук
1940-е
[Из открытых источников]
Во время второй встречи Сталин будет сух и немногословен. Обсуждаться станут исключительно вопросы поставок конкретных видов вооружений, причем Сталин продемонстрирует детальное владение вопросом. На предложение Бивербрука «выступить в четверг на конференции, чтобы сообщить о достигнутых результатах и отметить роль» США с целью создать «атмосферу триумфа», Сталин ответит отказом. За несколько дней до начала конференции уничтожением советской группировки войск завершилась Киевская оборонительная операция, накануне конференции противником был отрезан Крым. Так что создавать «атмосферу триумфа» Сталин, судя по всему, сочтет неуместным.
На третьей встрече стороны вновь обсудят перечень советских заявок, на этот раз — на основе письменной записки, совместно представленной британской и американской делегациями. Будут затронуты и общеполитические вопросы. Стороны сойдутся в том, что необходимо постараться, «дабы Турция, как скажет Сталин, не ушла к Германии». Реальной покажется Сталину и перспектива «оторвать Японию от Германии». Специально поднимет Сталин вопрос о необходимости блокады Финляндии, что стало бы продолжением блокады Германии. Обеспокоенность Сталина вызовет тот факт, что «Китай перестал воевать». Сталин признается, что Советский Союз прекратил поставки вооружений Китаю, и поприветствует посылку Соединенными Штатами военной миссии в Китай. Поставит Сталин и вопрос о целесообразности превращения соглашения с Англией о сотрудничестве против Германии и о незаключении сепаратного мира «в союзный договор, который охватывал бы не только военный, но и послевоенный период». Позитивная личная реакция Бивербрука даст Сталину основание поставить вопрос еще шире. «Нельзя ли закончить конференцию подписанием соглашения о сотрудничестве трех держав?» — спросит он. Получив в ответ соображение Бивербрука, что «это было бы трудно для Америки», Сталин особо настаивать не станет[1386].
По итогам работы конференции будет принято коммюнике. Сталин 3 октября направит личное послание Ф. Рузвельту, где выразит уверенность, что президент США сделает «все необходимое для того, чтобы обеспечить реализацию решений Московской конференции возможно скоро и полно»[1387].
Послание И. В. Сталина У. Черчиллю об увеличении США и Великобританией месячных квот
3 октября 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 255. Л. 116–117. Помета — автограф В. М. Молотова]
Послание Черчиллю окажется более конкретным. В нем Сталин выразит надежду, что правительства союзников «сделают все возможное, чтобы в будущем увеличить месячные квоты» поставок вооружений в СССР. Он также поддержит усилия британского правительства в отношении Турции и Китая[1388].
По итогам работы конференции будет подписан т. н. первый протокол, устанавливавший размеры поставок, которые США и Великобритания считали возможным выделить СССР в период октября 1941 г. — июля 1942 г. Поставки в течение войны будут осуществляться в соответствии с четырьмя протоколами и продолжаться вплоть до 20 сентября 1945 г. В ноябре Рузвельт сообщит Сталину о том, что США распространили на Советский Союз действие закона о займе и аренде, т. е. ленд-лизе[1389].
В конце 1941 г. начнутся поставки в СССР вооружений, продовольствия, сырья, поначалу не слишком значительные по своим объемам, но которые в последующем сыграют важную роль в материально-техническом обеспечении военных действий на территории СССР. Сталин будет не раз обращаться к этой теме в своей переписке с Рузвельтом и Черчиллем.
Вклад ленд-лиза в обеспечение Красной армии окажется весьма существенным. СССР получит по ленд-лизу 11 % танков, поступивших в армию (11,9 тыс. из 109,1 тыс.); 16 % самолетов (18,3 тыс. из 115,6 тыс.); 20 % кораблей и судов (520 тыс. из 2588 тыс.); 55 % автомобилей (410 тыс. из 744,4 тыс.); 100 % бронетранспортеров (св. 5 тыс.)[1390]. Важнейшими станут поставки оборудования связи (радиостанции, радиолокаторы, радиоприемники, радиолампы и пр.), которые являлись наиболее крупными в процентном отношении к собственному советскому производству, достигая 80 %[1391]. Общая стоимость поставок составит 13,2 млрд долларов (из них на долю США придется 85,7 % всех поставок, Великобритании — 12,8 %, Канады — 1,5 %)[1392].
При всей важности поставок предметов вооружения, следует сказать, что этим не исчерпывались поставки по ленд-лизу. По объемным и стоимостным показателям первое место займут поставки продовольствия, которого будет отгружено в СССР 3 978 806 брутто-тонн на сумму 1 727 573 627 долларов[1393]. Динамика поставок по группам товаров будет меняться в течение войны. На начальном этапе будет поставляться главным образом военная техника, в 1942 г. в советской промышленности возникнет «металлический голод», и в результате резко вырастет объем заявок на металлы, а затем — на промышленное оборудование. Поставки охватят практически все отрасли народного хозяйства СССР. В товарную группу «Вооружение и военное снаряжение» вошли: боевые самолеты, танки и другая бронетехника, автомобили, тягачи, мотоциклы, радиостанции, полевые телефоны, полевые зарядные станции, различные виды кабелей, военные суда, судовые двигатели и дизель-генераторы, системы палубного, зенитного и артиллерийского вооружения. Вторую группу составляли металлы (алюминий, дюралиминий, магний, никель, молибден, медь, кобальт и др.); специальная сталь и изделия из нее; железнодорожные рельсы, паровозы и комплектующие к паровозам и вагонам; нефтепродукты (в т. ч. авиабензин); спирт, метанол, глицерин, ацетон и другая продукция химической промышленности; шарикоподшипники и пр. Третья группа «Промышленное оборудование» включала станки, электропечи, силовые кабели, кузнечно-прессовое, прокатное, энергосиловое оборудование для горнорудной и других отраслей промышленности, режущий, измерительный инструмент и пр. В рамках этой группы товаров было поставлено четыре нефтеперерабатывающих завода. Четвертая группа товаров интендантского назначения включала армейскую обувь и сукно, подошвенную кожу, брезент, хлопчатобумажную ткань и пр. К пятой группе относились продовольственные товары: пшеница, мука, крупа, рис и бобы, сахар, тушенка, растительное масло, концентраты и пр.[1394]
Бессменный куратор этого направления с советской стороны А. И. Микоян так выскажется о программе ленд-лиза: «Военно-экономические поставки нам со стороны наших западных союзников, главным образом американские поставки по ленд-лизу, оцениваю очень высоко. Хотя и не в такой степени, как некоторые западные авторы… Без ленд-лиза мы бы наверняка еще год-полтора лишних провоевали»[1395].
Установление взаимоотношений союзников и программа поставок по ленд-лизу станут важнейшей составляющей переговоров второй половины 1941 г., но не единственной. В декабре 1941 г. после нападения Японии на военно-морскую базу США Пёрл-Харбор и объявления Гитлером войны Соединенным Штатам США вступят во Вторую мировую войну, что откроет новые перспективы в развитии союзнических отношений.
4 декабря 1941 г. СССР подпишет Декларацию о дружбе и взаимной помощи с Польской республикой[1396]. Накануне подписания Сталин примет премьер-министра польского эмигрантского правительства В. Сикорского[1397]. Советское правительство согласится создать на территории СССР польскую армию, объявит амнистию польским гражданам, находившимся в заключении.
1941: «Что касается проблем послевоенной Европы…»
15–20 декабря 1941 г. состоится визит в Москву министра иностранных дел Великобритании Э. Идена. Все четыре дня его пребывания будут проходить его встречи со Сталиным в присутствии Молотова и посла СССР в Великобритании И. М. Майского, который выступал в качестве переводчика.
В первый день переговоров 16 декабря Сталин предложит Идену проекты двух договоров — о военной взаимопомощи и о разрешении послевоенных проблем.
Основным, как это ни покажется странным современному читателю, станет второй вопрос. Как мы уже рассказывали ранее, успехи контрнаступления под Москвой, освобождение Ростова и Тихвина породили у Сталина уверенность в возможности завершения войны уже в 1942 г. Этой уверенностью и определялся приоритетный характер обсуждения вопросов послевоенного урегулирования. Причем Сталин укажет на целесообразность приложения ко второму договору секретного протокола, «в котором была бы намечена общая схема реорганизации европейских границ после войны». Проектировки Сталина затронули все страны Центральной Европы и Финляндию. Сталин предложит новое начертание границ Польши посредством передачи в ее состав Восточной Пруссии и так называемого польского коридора. При этом восточные границы предполагалось зафиксировать в основном «по линии Керзона». Чехословакия и Югославия, Греция и Албания должны были быть восстановлены в своих границах, причем два первых государства Сталин предлагал расширить за счет Италии и Венгрии. Турции за соблюдение нейтралитета он предлагал передать острова Додеканес, населенный турками район Болгарии к югу от Бургаса и, «может быть, какие-либо территории в Сирии».
Энтони Иден
[Из открытых источников]
В обмен на благосклонность к этим предложениям Сталин предложит поддержать Британию, если бы «последняя имела свои военные и морские базы на французском берегу в таких пунктах, как, например, Булонь, Дюнкерк и т. д.». Он сочтет целесообразным военный союз Британии с Бельгией и Голландией с размещением там военных, воздушных и морских баз. Не возражал бы Советский Союз и против морских баз Британии в Норвегии или Дании. Поставит Сталин и вопрос о репарациях со стороны Германии пострадавшим от нее странам (Великобритании, Советскому Союзу, Польше и др.). В отношении Германии Сталин указал на абсолютную необходимость ослабления Германии «путем отделения Рейнской области с ее промышленным районом». Австрия, по его мнению, должна была быть восстановлена как независимое государство, возможно, то же следовало сделать с Баварией.
Последним по счету, но точно первым по важности станет девятый вопрос. «Советский Союз, — заявит Сталин, — считает необходимым восстановление своих границ, как они были в 1941 г., накануне нападения Германии на СССР. Это включает советско-финскую границу, установленную по мирному договору между СССР и Финляндией в 1940 г., Прибалтийские республики, Бессарабию и Северную Буковину. Что касается границы СССР с Польшей, то она, как уже выше было сказано, в общем и целом могла бы идти по „линии Керзона“ …Кроме того, Советский Союз, сделавший в 1940 г. подарок Финляндии в виде возвращения Петсамо, считал бы необходимым ввиду позиции, занятой Финляндией в нынешней войне, вернуть себе этот подарок». Планы в отношении Финляндии будут носить самый широкий характер. Сталин захочет получить согласие Англии на заключение военного союза с Финляндией с правом иметь на финской территории свои военные, воздушные и морские базы. Аналогичные требования он выдвинет в отношении Румынии, территория которой к тому же должна была быть увеличена за счет Венгрии, что стало бы «дополнительным наказанием» за роль последней в войне.
В ходе бесед оба переговорщика обменяются информацией о состоянии дел на фронтах и ближайших планах. Причем Сталин сделает оптимистическое заявление о состоявшемся переломе на фронте. «Наши контратаки постепенно развились в контрнаступления, — скажет он. — Мы имеем в виду вести такую политику в течение всей зимы». Как легко заметит читатель, знакомый с предшествующим изложением, Сталин был вполне откровенен с Иденом. Озвученный им план советское военное руководство действительно постарается реализовать уже зимой 1942 г., трансформировав его в план масштабной наступательной военной кампании[1398].
Иден явно не был готов к столь масштабному плану послевоенного урегулирования, который предложил ему Сталин. Советский лидер, вдохновленный успехами на фронтах, видимо, опасался подойти к моменту военного разгрома Германии (завершить который он планировал в 1942 г.) без согласованного плана политического урегулирования. Дебаты по вопросу западных границ СССР займут львиную долю трех последующих бесед — 18, 19 и 20 декабря. Иден доведет до сведения своего собеседника договоренности с США о том, что британское правительство не возьмет на себя секретных обязательств о послевоенной реконструкции Европы без предварительных консультаций. Напомнил он Сталину и о том, что «в вопросах мирового порядка участие Соединенных Штатов является обязательным». С этим тезисом Сталин вынужден был согласиться. Перестав добиваться немедленного принятия тех его предложений, которые касались изменения границ за пределами СССР, он продолжит настаивать на немедленном разрешении вопроса о западной границе СССР. Иден, сославшись на конституцию и существующие процедурные ограничения, откажется пойти на решение этого вопроса в ходе переговоров. Напомнит он Сталину и об Атлантической хартии, подписанной в том числе и Советским Союзом. «Атлантическая хартия, — скажет Иден, — не допускает изменения статуса государств без согласия на то их населения». Запросив под нажимом Сталина Лондон, Иден получит подтверждение своей позиции. Британский кабинет считал необходимым запросить мнение доминионов Великобритании и согласовать позиции с Вашингтоном.
Сталин продолжит давить на Идена, постоянно подчеркивая в ходе бесед, что без признания советских границ «будет очень трудно прийти к заключению договоров, о которых идет речь». Он даже снимет вопрос о польской границе, надеясь «достигнуть соглашения по данному вопросу позднее, в переговорах с Польшей и Англией». «Тов. Сталин, — как зафиксирует советская запись беседы, — гораздо более заинтересован в признании советских границ с Финляндией, Балтийскими государствами и Румынией». Однако и эта уступка не сыграет предназначенной ей роли. Позиция Идена останется неизменной. Сталин, выразив сожаление, заявит, что в таком случае подписание договоров не может состояться. Иден в ответ скажет, что он не склонен больше настаивать на подписании договоров, но по возвращении в Лондон постарается сделать все возможное для урегулирования возникших затруднений.
Как явствует из записи бесед, Сталин был готов радикально изменить подходы к участию Британии в военных действиях. «В прошлом мы ставили вопрос о втором фронте, — скажет он, — создание которого британское правительство по разным соображениям отклоняло. Затем мы выдвинули другое предложение — о присылке британских войск на советский фронт. Если британское правительство считает в настоящий момент данное предложение малоосуществимым, то… мы выдвигаем теперь новое, третье предложение: совместная англо-советская операция на севере, в районе Петсамо, и в Северной Норвегии. СССР смог бы дать для этой операции сухопутные силы, от Англии потребовалась бы помощь флотом и авиацией». Предложение совместной англо-советской операции на севере вызовет у Идена энтузиазм, и он изъявит готовность начать переговоры о ней уже сейчас, во время своего пребывания в Москве.
Завершатся дебаты в 20.30 обсуждением коммюнике по итогам встречи. «Единогласно был утвержден текст, — зафиксирует И. М. Майский, — предложенный т. Сталиным»[1399]. Майский вернется в Лондон вместе с Иденом и 2 января 1942 г. направит в Москву отчет о поездке. «Огромное впечатление на Идена произвел лично т. Сталин, — напишет он. — …В дороге Иден то и дело возвращался к личности т. Сталина, вспоминал то то, то другое его замечание, то другое его мнение или суждение. Больше всего Идену импонировали „необычайная ясность мысли“ и „глубокий реализм“ т. Сталина, а также его „энциклопедические знания“ в политических и военных вопросах. Яркой иллюстрацией первого, по мнению Идена, была та программа послевоенной реконструкции Европы, которую он развил в переговорах. Яркой иллюстрацией второго — его замечания о стратегическом положении Гонконга… Иден несколько раз изумленно восклицал: „Откуда г-н Сталин мог знать такие детали, как важность полуострова Коулун для защиты Гонконга?“ …Вообще Иден, побывав в Москве, — завершит этот раздел отчета Майский, — окончательно стал поклонником т. Сталина и сейчас сильно пропагандирует его в здешних политических кругах». Еще более важной стала оценка Иденом итогов переговоров. «Касаясь московских переговоров, — зафиксирует Майский, — Иден говорил, что считает свою поездку удавшейся на 75–80 %. Правда, договоров подписать не удалось, но — и это гораздо важнее — произошел очень важный обмен мнениями между обоими правительствами по ряду основных вопросов, причем выяснилось, что по существу между ними нет никаких непреодолимых разногласий. Раз так, имеется солидная база для укрепления дружбы и сотрудничества между Англией и СССР во время и после войны»[1400].
1942: «В общей борьбе против диких и зверских сил»
Начало года будет отмечено знаковым событием мирового значения: 1–2 января 1942 г. в Вашингтоне представители 26 государств подпишут «Декларацию Объединенных Наций», ставшую поворотным моментом в процессе формирования антигитлеровской коалиции [1401].
Декларация Объединенных Наций (Декларация 26-ти государств) о сотрудничестве в борьбе с Германией и ее союзниками
1 января 1942
[АВП РФ. Ф. 3б. Оп. 1. П. 87. Д. 418]
26 государств, подписавших декларацию, обязались использовать свои военные и экономические ресурсы «в общей борьбе против диких и зверских сил» нацистской Германии и ее союзников, сотрудничать друг с другом «и не заключать сепаратного перемирия или мира с врагами».
28 января Политбюро ЦК ВКП(б) примет постановление «О комиссии по послевоенным проектам государственного устройства стран Европы, Азии и других частей мира»[1402]. Комиссии будет поставлена задача собирать, систематизировать и изучать «все заслуживающие внимания материалы о состоявшихся соглашениях относительно послевоенного устройства стран Европы, Азии и других частей мира, а также о соответствующих планах и проектах». Таким образом, Сталин поместит свои геополитические проектировки в контекст мировых тенденций в этой сфере. Сталин будет держать в поле своего внимания и вопрос о подготовке мирной конференции для решения вопросов мирового устройства после разгрома Германии. С этой идеей 26 декабря 1941 г. обратился к нему заместитель наркоминдела С. А. Лозовский.
29 января СССР, Великобритания и Иран подпишут Договор о союзе, которым будут юридически оформлены военные и политические отношения между государствами. СССР и Великобритания получат право содержать на иранской территории сухопутные, морские и воздушные силы, которые они обяжутся вывести не позднее 6 месяцев после прекращения военных действий. Легализация присутствия сил союзников, введенных на территорию Ирана осенью 1941 г., позволит обеспечить безопасный канал поставок по ленд-лизу в СССР, предотвратит превращение Германией Ирана в плацдарм для действий против союзников.
Многодневные напряженные переговоры Сталина с Иденом, состоявшиеся в середине декабря 1941 г., описанные выше, часто интерпретируются как провальные. Вполне согласиться с такой постановкой вопроса трудно. Как свидетельствуют обнародованные британские документы, британским кабинетом озабоченности Сталина были восприняты как имеющие под собой основания. Оценка итогов переговоров министром иностранных дел Великобритании, как мы видели из отчета посла Союза ССР в Лондоне, также была высокой. Препятствие возникло по другую сторону Атлантики. Дело дойдет до того, что Великобритания возьмет на себя роль ходатая за советские интересы в Вашингтоне. 7 марта 1942 г. Черчилль обратится к Рузвельту с посланием, в котором напишет: «В условиях возрастающих тягот войны я прихожу к мысли, что принципы Атлантической хартии не следует истолковывать таким образом, чтобы лишить Россию границ, в которых она находилась, когда на нее напала Германия»[1403]. Позиция США в этот момент останется неизменной, что окажет влияние на развитие переговорного процесса.
В мае — июне нарком иностранных дел В. М. Молотов совершит поездку в Великобританию и США.
В ее ходе он поддерживал постоянную связь со Сталиным, получал от него информацию о положении дел на фронтах и, конечно, инструкции. 20–26 мая Молотов провел в Лондоне переговоры с Черчиллем и членами британского кабинета министров и 26-го подписал договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны. В подготовке договора Сталин принимал непосредственное участие, направляя Молотову конкретные замечания и формулировки поправок[1404]. Подписание договора стало возможным благодаря изменению советской позиции на переговорах. В телеграмме Молотову от 24 мая Сталин дал ему прямые указания на этот счет: «Проект договора, переданный тебе Иденом, получили. Мы его не считаем пустой декларацией и признаем, что он является важным документом. Там нет вопроса о безопасности границ, но это, пожалуй, неплохо, так как у нас остаются руки свободными. Вопрос о границах, или, скорее, о гарантиях безопасности наших границ на том или ином участке нашей страны, будем решать силой». Сталин предложит Молотову «отбросить поправки к старым проектам договоров и принять за основу проект Идена»[1405].
Эти инструкции стали реакцией на телеграмму Молотова от 23 мая, в которой тот сообщал, что «Черчилль по существу двух основных вопросов явно не сочувствует нам. В последней беседе он дал понять, что лучше отложить подписание обоих договоров, так как трудно договориться, не обидев США»[1406].
Встреча советской правительственной делегации во главе с В. М. Молотовым на аэродроме Тилинг (Северная Шотландия)
20 мая 1942
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1615. Л. 5]
Шифротелеграмма И. В. Сталина В. М. Молотову с поправками к проекту договора между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе
24 мая 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 231. Л. 97]
Ф. Рузвельт и В. М. Молотов во время переговоров в Вашингтоне
29 мая — 1 июня 1942
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1622. Л. 1]
Из Лондона Молотов по приглашению Рузвельта направится в Вашингтон, где также состоятся переговоры на высшем уровне.
Главной темой обсуждения во время встреч Молотова с Рузвельтом станет вопрос об открытии второго фронта в Западной Европе в 1942 г., в чем нетрудно убедиться, просмотрев даже бегло отчеты о состоявшихся беседах[1407]. Рузвельт поддержит эту идею. Кроме того, 29 мая Рузвельт выступит с совершенно новой инициативой, вытекавшей из его отрицательной оценки деятельности Лиги Наций в предвоенный период. «…Чтобы воспрепятствовать возникновению войны в течение ближайших 25–30 лет, — скажет он Молотову, — необходимо создать международную полицейскую силу из 3–4 держав»[1408]. «Соображения Рузвельта насчет охраны мира после войны совершенно правильны, — отреагирует Сталин на сообщение Молотова об этой инициативе. — …Заяви немедленно Рузвельту, что ты снесся с Москвой, обдумал этот вопрос и пришел к выводу, что Рузвельт совершенно прав и его позиция получит полную поддержку со стороны советского правительства»[1409].
Шифротелеграмма И. В. Сталина В. М. Молотову с указаниями по ведению переговоров с Ф. Рузвельтом о поставках по ленд-лизу
31 мая 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 60. Л. 29. Резолюция — автограф А. И. Микояна, подпись — автограф И. В. Сталина]
Сталин решит дополнить переговорную повестку дня и 31 мая направит Молотову подготовленную Микояном теле-грамму с инструкциями, касавшимися поставок по ленд-лизу[1410].
Уже на следующий день Молотов вручит Рузвельту заявку, дословно воспроизведя текст сталинской телеграммы[1411]. Еще до своего отъезда из Вашингтона Молотов получит ответ и сообщит Сталину о его содержании, из которого станет ясно, что США были готовы полностью удовлетворить заявку только по четвертому пункту[1412].
Подведет итоги вашингтонских переговоров сам Сталин, направив Молотову пространную телеграмму 4 июня 1942 г. В ней он, в частности, отметит: «Мы понимаем результаты новой работы в Америке таким образом, что мы получаем два договора с США: один официальный о займе и аренде, а другой неофициальный об определении тоннажа для завоза в СССР военных материалов и оборудования для военной промышленности. Кроме того, наряду с этими двумя договорами будет договоренность с Рузвельтом о создании после войны международной вооруженной силы для предупреждения агрессии. Кажется, этими результатами исчерпываются твои переговоры с США… Настаиваем на том, чтобы в обоих коммюнике было упомянуто о втором фронте и о поставках вооружений для СССР в той или иной форме»[1413].
На обратном пути из Вашингтона по согласованию со Сталиным Молотов вновь остановится в Лондоне, где продолжатся консультации с Черчиллем. Молотов проинформирует британского премьер-министра о содержании советско-американских переговоров. Главным вопросом вновь станет вопрос о втором фронте. 7 июня, руководствуясь новыми указаниями Сталина, Молотов предпримет попытку «нажать на Черчилля, чтобы второй фронт был организован и уже приведен в действие уже в этом году», но успеха иметь не будет[1414]. Молотов в подробном отчете Сталину от 10 июня сделает вывод: «Итог, следовательно, такой, что английское правительство обязательства по созданию второго фронта в этом году на себя не берет, а заявляет, и то с оговорками, что оно готовит как бы опытную десантную операцию»[1415]. С собой в Москву Молотов увезет памятную записку, врученную ему Черчиллем, с изложением «всех возможных шагов», которые было готово предпринять британское правительство, «чтобы облегчить положение России». В ней, в частности, содержалось утверждение о готовности «к десанту на континенте в августе или сентябре 1942 года», признавалось невозможным «дать никакого обещания в этом вопросе»[1416].
Тем временем в Вашингтоне по согласованию с Москвой посол СССР в США М. М. Литвинов 11 июня подпишет соглашение с США о принципах, применимых к взаимной помощи в ведении войны против агрессии[1417].
12 июня были одновременно опубликованы советско-английское и советско-американское коммюнике о посещении наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым соответственно Лондона и Вашингтона. В них была продублирована одинаковая формулировка о том, что «…была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году»[1418]. Сделано это было по настоянию Сталина, прямо указавшего Молотову в телеграмме от 3 июня на необходимость выпуска двух отдельных коммюнике и включения в них цитированной формулы[1419]. Как следует из содержания переговоров, изложенного выше, иллюзий по поводу реальных перспектив открытия второго фонта в Западной Европе советское руководство при этом не питало. Вероятно, Сталин рассчитывал таким образом оказывать давление на союзников в текущий момент, а в случае (вероятном) неисполнения ими этих обязательств получить инструмент давления и в близкой перспективе. Обвинения в нарушении принятых обязательств, как мы увидим, со стороны Сталина в адрес союзников в будущем действительно последуют.
По итогам описанных переговоров Сталин и Рузвельт, Черчилль и Сталин обменяются приветственными посланиями.
18 июля Черчилль, ссылаясь на объективные обстоятельства, сообщит Сталину о приостановке поставок по ленд-лизу и отказе от идеи открыть второй фронт в Европе в 1942 г. В условиях наступления вермахта на Сталинград оба этих известия будут восприняты советской стороной чрезвычайно негативно, о чем Сталин сообщит Черчиллю в своем письме от 23 июля [1420].
Шифротелегрмама В. Г. Деканозова М. М. Литвинову в Вашингтон с посланием И. В. Сталина Ф. Рузвельту с благодарностью за прием В. М. Молотова
12 июня 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 364. Л. 16]
Важную роль в урегулировании возникшей перегрузки в отношениях сыграет визит Черчилля в Москву 12–17 августа 1942 г.
Его первая встреча со Сталиным состоится уже в день прилета 12 августа. В переговорах примут участие А. Гарриман в качестве спецпредставителя президента США, другие представители союзников, а также Молотов и Ворошилов (не на всех заседаниях) с советской стороны. Обменявшись сообщениями о положении на фронтах, собеседники перейдут к обсуждению главного вопроса — о втором фронте. Черчилль уведомит Сталина, что, тщательно изучив вопрос, американцы и англичане «пришли к выводу, что они не в состоянии предпринять операций в сентябре месяце, который является последним месяцем с благоприятной погодой». Черчилль напомнит, что в памятной записке, которую он вручил Молотову в Лондоне, было прямо заявлено, «что он не может дать никакого обещания на этот год». Сталин, однако, методично станет эксплуатировать тему неисполнения союзниками взятых на себя обязательств. Как вспоминал много позднее Молотов, принимавший участие в переговорах, «Сталин очень спокойно к этому отнесся. Понимал, что это невозможно». Молотов пояснит мотивы настойчивости Сталина в вопросе об открытии второго фронта в 1942 г., как он их понимал. Говоря о подписанных коммюнике по итогам советско-английских и советско-американских переговоров, о которых было рассказано выше, он скажет: «…Ему была нужна эта бумажка. Она имела громадное значение — для народа, для политики и для нажима на них дальнейшего… Так не можешь помочь нам, тогда давай помогай вооружением, помогай нам авиацией»[1421]. В ходе этих дебатов Черчилль доведет до сведения своих советских собеседников свое понимание проблемы второго фронта, заявив: «Мы не думаем, что Франция является единственным местом, в котором может быть создан второй фронт». И тут же сообщит, что союзники приняли решение провести операцию «Факел» с целью захватить северное побережье Французской Африки. Сталин отреагирует позитивно: «Дай бог, чтобы это мероприятие было успешным», — добавив, что «он вполне понимает операцию по захвату побережья Северной Африки с военной точки зрения»[1422]. Несмотря на свою спокойную эмоционально реакцию на сообщение Черчилля, на следующий день Сталин вручит британскому премьер-министру меморандум по итогам переговоров предшествующего дня, в котором резко критически оценит заявление Черчилля[1423].
Переводчик В. Н. Павлов, премьер-министр Великобритании У. Черчилль, специальный представитель президента США А. Гарриман, И. В. Сталин и В. М. Молотов в Кремле
12–14 августа 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1688. Л. 6]
Второй день переговоров Сталин начнет с утверждения, что союзники «оценивают русский фронт как второстепенный, а он считает его первостепенным». С этого плацдарма он начнет наступление на партнеров по переговорам, требуя соблюдения объемов и графика поставок по ленд-лизу[1424]. В ответ на меморандум Сталина появится меморандум Черчилля, в котором тот прямо заявит, что «самым лучшим видом второго фронта в 1942 г., единственно возможной значительной по масштабу операцией со стороны Атлантического океана является „Факел“»[1425].
Четырехдневные переговоры не завершатся подписанием каких-то судьбоносных документов. Обмениваясь мнениями с Черчиллем о значении состоявшихся встреч, Сталин скажет, «что если речь идет об оценке приезда Черчилля, то он считает, что, чем бы этот обмен мнениями ни кончился, эта встреча имеет большое значение. Он и Черчилль узнали и поняли друг друга, и если между ними имеются разногласия, то это в порядке вещей, ибо между союзниками бывают разногласия. Тот факт, что он и Черчилль встретились и познакомились друг с другом и подготовили почву для будущих соглашений, имеет большое значение»[1426].
Меморандум И. В. Сталина по вопросу об открытии второго фронта
13 августа 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 257. Л. 13–14. Помета и подпись — автограф И. В. Сталина]
Во время последней беседы, имевшей место в ночь с 15 на 16 августа на квартире Сталина в Кремле, собеседники решат реанимировать идею совместной операции в Северной Норвегии с целью захвата немецких баз там и в Петсамо. Сталин напомнил Черчиллю, что существовал предыдущий план подобного рода, о котором нам приходилось уже упоминать, «но соответствующие генеральные штабы не захотели этого». Британский премьер «немедленно согласился и тепло принял предложение». В этот вечер «общая атмосфера», как зафиксирует британская запись, «была самой сердечной и дружеской»[1427]. 18 августа было опубликовано коммюнике о переговорах, завершающееся констатацией: «Беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями»[1428].
Во время ужина, данного Сталиным в честь британского премьер-министра вечером 14 августа, состоится обмен мнениями с Гарриманом о желательности встречи Сталина и Рузвельта.
После встреч со Сталиным Черчилль, испытавший не раз перепады настроения по отношению к Сталину и ходу переговоров[1429], в конечном итоге подпал под обаяние его личности и заявил, что он наконец «узнал подлинного Сталина», «заглянул ему в душу» и счастлив работать с этим «великим человеком»[1430]. 16-го из Тегерана он направит в адрес Сталина телеграмму, в которой скажет: «Я пользуюсь случаем поблагодарить Вас за Ваше товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень доволен тем, что я побывал в Москве — во-первых, потому, что моим долгом было высказаться; и, во-вторых, потому, что я уверен в том, что наш контакт будет играть полезную роль в содействии нашему делу»[1431].
18–22 августа Сталин и Рузвельт обменяются письмами, в которых оба выразят сожаление о невозможности для Рузвельта принять участие в состоявшихся советско-английских переговорах. Рузвельт заверит Сталина в скором возобновлении поставок и сделает показательное признание: «Советский Союз несет основную тяжесть борьбы и самые большие потери на протяжении 1942 г., и я могу сообщить, что мы весьма восхищены великолепным сопротивлением, которое продемонстрировала ваша страна»[1432]. Несмотря на заверение Рузвельта, в 1942 г. союзники не выполнят в полном объеме обязательств по поставкам в Советский Союз в рамках ленд-лиза.
14 ноября Сталин примет американского генерала Патрика Дж. Хэрли, имя которого мало что скажет даже историкам Второй мировой войны. Тем не менее встреча эта по своему значению была исключительно важной. Хэрли привез Сталину рекомендательное письмо Рузвельта от 5 октября. Бывший военный министр в администрации Г. Гувера, направлявшийся к месту своей новой службы — на пост посланника США в Новой Зеландии, приехал в Москву с тем, чтобы «лично изучить, — как обозначит цель его миссии Рузвельт, — насколько это окажется возможным, наиболее важные стороны нашей нынешней мировой стратегии». Рузвельт уведомит Сталина, что правительства Австралии и Новой Зеландии «склонны считать крайне необходимым, чтобы Объединенные Нации предприняли немедленное и генеральное наступление против Японии». «Я хочу, — подчеркнет Рузвельт, — чтобы генерал Хэрли после своего визита в Советский Союз смог бы сказать этим двум правительствам, что наилучшая стратегия, которой следует придерживаться Объединенным Нациям, состоит в том, чтобы прежде всего объединиться для обеспечения возможности поражения Гитлера, и что это является наилучшим и наиболее верным путем обеспечения поражения Японии». Вряд ли позиция двух названных стран являлась для Рузвельта критически важной в определении «мировой стратегии». Возможно, доведя таким образом до Сталина свое представление о приоритетах вооруженной борьбы, Рузвельт счел необходимым развеять подозрения советского лидера о второстепенном значении советско-германского фронта в понимании западных лидеров. Напомним, что именно так Сталин высказался во время переговоров с Черчиллем, описанных выше. Так или иначе, но Рузвельт впервые довел до Сталина свои представления о стратегии победы в развернувшейся мировой войне[1433]. По итогам встречи со Сталиным Хэрли направил Рузвельту отчет. «Сталин, — напишет Хэрли, — подчеркнул чрезвычайную важность нанесения поражения Гитлеру прежде всего и указал, что поражение Японии было бы логическим следствием. Он полностью согласился со стратегией, указанной в вашем письме и развернутой мною». Идея «массированной атаки на Японию» Сталиным была отвергнута, поскольку ее реализация потребовала бы отвлечения ресурсов и сил с существующего театра военных действий. Сталин также заявит, что для нападения на Японию понадобится дополнительный фронт в Азии одновременно с атакой с Тихого океана. «Одно время из разговора вытекало, — запишет Хэрли, — что Россия намеревается в конце концов сотрудничать по установлению сухопутного фронта против Японии, но в ходе дальнейшей дискуссии его утверждения так эволюционировали, что это не должно было восприниматься как обязательство»[1434]. Трудно переоценить значимость состоявшегося обмена мнениями. В обмен на подтверждение приоритетной значимости достижения победы над Германией Сталин продемонстрирует готовность к обсуждению вопроса об участии СССР в военных действиях против Японии.
Как мы видели, контактами с лидерами США и Великобритании не исчерпывалась дипломатическая активность советского руководства. В июне — июле СССР установит прямые дипломатические отношения с Канадой и Голландией[1435]. 19 ноября Политбюро утвердит формулу признания Советским Союзом «Сражающейся Франции» и «Французского национального комитета» под руководством генерала де Голля как ее руководящего органа [1436].
25 ноября в соответствии с подписанным соглашением командование «Сражающейся Франции» направит в СССР авиационную эскадрилью «для совместных действий с ВВС Красной армии против общего врага»[1437]. Так будет создана легендарная авиачасть, которая позднее получит название «Нормандия — Неман».
18 декабря правительства Бельгии, Великобритании, Голландии, Греции, Люксембурга, Норвегии, Польши, США, СССР, Чехословакии, Югославии и Французский национальный комитет примут совместную декларацию о проводимом гитлеровскими властями истреблении еврейского населения Европы[1438].
В ноябре — декабре Сталин направит послания Черчиллю и Рузвельту. В них он не раз поприветствует согласие союзников по вопросам стратегии последовательного разгрома стран «оси», обсужденной на вышеописанной встрече с Хэрли, одобрит «идею встречи руководителей трех государств для установления общей линии военной стратегии». Проинформировав союзников об успехах наступления под Сталинградом, он откажется от такой встречи в ближайшее время, мотивировав свой отказ развертыванием масштабных военных операций «нашей зимней кампании». Обоим своим адресатам Сталин напомнит об «обещаниях» союзников открыть второй фронт в Западной Европе весной будущего года объединенными силами Великобритании и США[1439].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о признании Советским Союзом «Сражающейся Франции»
19 ноября 1942
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 689. Л. 217. Помета — автограф В. М. Молотова]
Шифротелеграмма В. М. Молотова советскому послу в Великобритании И. В. Майскому с посланием И. В. Сталина У. Черчиллю о встрече руководителей правительств трех государств
6 декабря 1942
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 258. Л. 8–9]
1943: «Правильная стратегия для нас состоит в том, чтобы сосредоточить свои силы на задаче поражения Германии…»
Поражение вермахта под Сталинградом ясно продемонстрирует всем ключевую роль СССР в войне. 7 января 1943 г. Сталин отредактирует текст ультиматума командующему 6-й германской армией генерал-фельдмаршалу Ф. Паулюсу[1440], а 15-го он в подчеркнуто скромной манере уведомит союзников: «Операции наших войск… идут пока неплохо. Доканчиваем ликвидацию окруженной группы немецких войск под Сталинградом»[1441].
В январе 1943-го лидеры трех союзных держав обменяются посланиями, ознакомление с содержанием которых позволяет многое понять в том, что будет происходить далее. 27 января Сталин получит совместное послание Рузвельта и Черчилля. Его известят о решениях, которые англо-американские союзники приняли на конференции в Касабланке, состоявшейся 14–23 января. Пунктом первым письма к Сталину стало извещение его «об операциях, которые должны быть предприняты американскими и британскими вооруженными силами в течение первых девяти месяцев 1943 года». В этом послании будет подтверждена та стратегическая линия, о которой Сталин и Рузвельт принципиально договорились в конце 1942 г.: «Правильная стратегия для нас состоит в том, чтобы сосредоточить свои силы на задаче поражения Германии с целью одержания скорой и решающей победы на европейском театре». Лидеры двух держав будут настолько оптимистичны, что дважды выразят уверенность в возможности «заставить Германию встать на колени в 1943 году». Средства и запланированные действия для решения этой задачи, однако, едва ли могли удовлетворить Сталина. «Наше ближайшее намерение состоит в том, — прочтет в послании Сталин, — чтобы очистить Северную Африку от сил держав оси», а также «предпринять широкие комбинированные операции сухопутных и военно-морских сил в Средиземном море». В то же самое время предполагалось «поддерживать достаточное давление на Японию, чтобы… воспрепятствовать японцам распространить свою агрессию на другие театры», в том числе и на советское Приморье[1442]. Речи о высадке в Западной Европе вновь не шло. Сталин проявит понятный интерес к планам союзников и попросит их сообщить «о конкретно намеченных операциях в этой области и намечаемых сроках их осуществления»[1443]. Спустя десять дней — 9 февраля — Черчилль направит Сталину согласованное с Рузвельтом сообщение по запрошенному вопросу, которое дойдет до него лишь 12-го числа. Первоочередной задачей будет назван разгром немецких и итальянских сил в Восточном Тунисе в апреле 1943 г. Следующей задачей союзникам мыслился захват Сицилии «с целью очистить Средиземное море, способствовать краху Италии». Вслед за этой операцией, запланированной на июль, должна была последовать операция «в восточной части Средиземного моря, вероятно против Додеканезских островов». Лишь под литерой «d» Сталин найдет ответ на первоочередной для него по важности вопрос. «Мы также ведем приготовления, — напишет Черчилль, — до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала в августе… Тоннаж и наступательные десантные средства здесь будут также лимитирующими факторами. Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь. Сроки этого наступления должны, конечно, зависеть от состояния оборонительных возможностей, которыми будут располагать в это время немцы по ту сторону Канала»[1444]. Совершенно очевидно, что обставленная таким количеством оговорок высадка во Франции, поставленная четвертой в ряду других масштабных военных операций, имела мало шансов быть осуществленной в 1943 г. Тем не менее Сталин не сочтет возможным ставить под сомнение «добрые намерения» союзников и в ответном письме лишь подчеркнет необходимость того, «чтобы второй фронт на Западе был открыт значительно раньше указанного срока… чтобы не дать врагу оправиться» [1445].
Послание И. В. Сталина У. Черчиллю о ликвидации группы немецких войск под Сталинградом
15 января 1943
[РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 11. Д. 258. Л. 44. Автограф В. М. Молотова]
Специальный выпуск журнала «Life», посвященный СССР, с фотографией И. В. Сталина на обложке
29 марта 1943
[РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 11. Д. 1443. Л. 119–179 об.]
В начале 1943 г. обнаружится позитивная динамика во взаимоотношениях союзников и Турецкой республики. Турция к началу войны сумела обеспечить себе уникальное положение, оказавшись связанной одновременно договором о дружбе и нейтралитете с СССР, о взаимопомощи для сопротивления агрессии с Великобританией и договором о дружбе с Германией. Отвечая 6 февраля Черчиллю на его сообщение об усилиях британской дипломатии на турецком направлении, Сталин назовет положение Турции «щекотливым». «Мне не известно, — напишет Сталин, — как Турция думает в теперешних условиях совместить выполнение своих обязательств перед СССР и Великобританией с ее обязательствами перед Германией». Сталин изъявит готовность «пойти навстречу туркам», если те заявят о готовности «сделать свои отношения с СССР более дружественными»[1446]. 2 марта 1943 г. Сталин сообщит британскому премьеру о «желании Турецкого Правительства начать переговоры с Советским Союзом относительно улучшения советско-турецких отношений», высказанном министром иностранных дел Турции советскому послу в Анкаре. Советское правительство, уведомит Сталин Черчилля, «выразило готовность приступить к переговорам»[1447].
В апреле 1943 г. Сталин разорвет отношения с польским эмигрантским правительством, назвав виновницей польскую сторону, а причиной — «враждебную СССР клеветническую кампанию», развернутую вокруг расстрела польских пленных в Катыни[1448]. Детонатором разразившегося кризиса стало обращение министров обороны и пропаганды польского правительства к Международному Красному Кресту с просьбой провести независимое расследование сообщения германской пропаганды от 13 апреля о найденных в Катыни останках польских офицеров, расстрел которых приписывался советским властям. С таким же обращением к МКК выступил и Берлин. В польской эмигрантской печати, и не только, все это имело огромный резонанс. 21 апреля Сталин направит Рузвельту и Черчиллю послание, в котором назовет поведение польского правительства «совершенно ненормальным, нарушающим все правила и нормы во взаимоотношениях двух союзных государств». Правительство Польши, резюмирует Сталин свое развернутое обоснование принятого решения, «прекратило на деле союзные отношения с СССР и стало на позицию враждебных отношений к Советскому Союзу. На основании всего этого Советское Правительство пришло к выводу о необходимости прервать отношения с этим правительством»[1449].
Послание И. В. Сталина У. Черчиллю о советско-турецких отношениях
2 марта 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 260. Л. 3. Помета — автограф В. М. Молотова]
Не дожидаясь ответа союзников, Сталин решает разорвать отношения с польским правительством в изгнании, о чем Молотов уведомит польского посла вечером 25 апреля. Польский вопрос, несомненно, являлся одним из ключевых для межсоюзнических отношений. Союзников сильно обеспокоит этот разрыв вне зависимости от того, что они в действительности думали о «катынском деле», и потому Черчилль предпримет попытки урегулировать создавшийся кризис. Под давлением британского МИДа польское правительство 30 апреля отзовет свой запрос в Международный Красный Крест. Сталину 25-го напишет письмо британский премьер, 26-го — американский президент. Рузвельт выразит надежду, что Сталин сможет «найти путь для того, чтобы определить свои действия не как полный разрыв дипломатических отношений между Советским Союзом и Польшей, а как временное прекращение переговоров»[1450].
Беспокойство союзников подогревалось подозрениями, которые Черчилль озвучит еще в одном письме Сталину от 28 апреля. Назвав разрыв советско-польских отношений триумфом Геббельса, Черчилль напишет: «Теперь он усердно внушает мысль о том, что СССР будет организовывать польское правительство на русской земле и что СССР будет иметь дело лишь с этим правительством». Черчилль сочтет необходимым выступить с предупреждением: «Мы, конечно, не были бы в состоянии признать такое правительство и продолжали бы наши отношения с Сикорским, который является самым полезным человеком для целей нашего общего дела». Кроме того, Черчилль пообещает «навести должную дисциплину в польской прессе в Великобритании» и выразит уверенность, что «после любого периода времени, который будет сочтен удобным», разорванные отношения «должны быть восстановлены»[1451].
Сталин, однако, откажется пересмотреть заявленную позицию, он постарается навязать союзникам свое видение путей выхода из создавшегося кризисного положения. В письме к Черчиллю от 4 мая он предложит совместно с союзниками «принять меры к улучшению состава нынешнего польского правительства». «Пущенные гитлеровцами слухи» о создании в СССР нового польского правительства Сталин назовет выдумками, которые не нуждаются в опровержении[1452]. У нас нет оснований для бесспорных суждений о том, в чем заключался в тот момент план Сталина, однако через год, как мы увидим, подозрения Черчилля начнут оправдываться.
Послание И. В. Сталина У. Черчиллю о поведении правительства Польши в отношении СССР
21 апреля 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 261. Л. 63–65. Правка — автограф В. М. Молотова]
Телеграммы И. В. Сталина Ф. Рузвельту и У. Черчиллю с поздравлением по случаю освобождения Бизерты и Туниса от немецко-фашистских войск
8 мая 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 365. Л. 102; Д. 261. Л. 104. Автограф В. М. Молотова]
Американский дипломат Джозеф Дэвис и И. В. Сталин в Кремле
20 мая 1943
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1629. Л. 57]
События на фронтах на некоторое время отвлекут внимание союзников от польского вопроса. Союзники после двух лет боев в Северной Африке, проведения там операции «Факел» наконец достигли решающих успехов. Сталин в предшествующий период не раз поторапливал англо-американских союзников в их военных усилиях на этом театре, и вот 8 мая он направит Черчиллю и Рузвельту одинаковые по содержанию поздравления «с блестящей победой, приведшей к освобождению Бизерты и Туниса от гитлеровской тирании»[1453].
18 мая Рузвельт проинформирует Сталина об американских оценках внушительных потерь стран «оси» за период с декабря 1940-го по май 1943-го[1454], но Сталин решит не реагировать на это сообщение. Тогда же в мае Рузвельт проинформирует Сталина о подготовке немецкого наступления летом 1943-го и через своего спецпредставителя Дж. Дэвиса, которого Сталин примет в Кремле, предложит советскому лидеру личную встречу.
Сталин к тому времени уже знал о подготовке Гитлером операции «Цитадель», и, выразив согласие с идеей встречи, он сообщит союзнику об ожиданиях «начала нового крупного наступления гитлеровцев» и обусловит сроки организации встречи развитием ситуации на советско-германском фронте[1455].
12–25 мая 1943-го состоится Вашингтонская конференция англо-американских союзников, проведенная в Вашингтоне под кодовым названием «Трайдент». 4 июня Рузвельт пространным посланием известит Сталина о содержании выработанной там «основной стратегии». Союзники решат, что развитие успеха в Средиземноморье в текущем году является наиболее целесообразной стратегией, которая должна «вывести Италию из войны в ближайший возможный момент времени», как подчеркнет Рузвельт. Ни один из пяти разделов стратегии не содержал даже упоминания о самом главном для советского лидера вопросе — об открытии второго фронта в Западной Европе. Лишь в заключительной части своего письма Рузвельт сообщит о «теперешних планах» сосредоточить весной 1944-го на Британских островах «достаточно большое количество людей и материалов, для того чтобы позволить предпринять всеобъемлющее вторжение на континент в это время»[1456]. Сталин отреагирует двумя жесткими по тональности письмами от 11 и 24 июня в адрес обоих руководителей союзных держав. Эти решения, сообщит 11 июня 1943 г. Сталин Рузвельту и Черчиллю, создают «исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил… не только за свою страну, но и за своих союзников»[1457].
Письмо в адрес Черчилля будет насыщено подробной контраргументацией против тех доводов, которые привел Черчилль в обоснование принятого в Вашингтоне решения. «Нечего и говорить, — резюмирует Сталин, — что Советское Правительство не может примириться с подобным игнорированием коренных интересов Советского Союза в войне против общего врага. Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении доверия к союзникам… Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину»[1458]. Черчилль в телеграмме британскому послу в Москве А. Керру назовет послание Сталина оскорбительным. «Я лично думаю, — напишет он, — что это, вероятно, конец переписки Черчилль — Сталин, из которой я так надеялся создать личные отношения между нашими странами»[1459]. Кризис в отношениях союзников сопровождался отозванием популярных на Западе послов — М. М. Литвинова из Вашингтона и И. М. Майского из Лондона — и заменой их представителями новой генерации советских дипломатических работников. Так на небосклоне советской дипломатии взойдет звезда А. А. Громыко, назначенного для начала временным поверенным в делах СССР в США.
Личное послание И. В. Сталина Ф. Рузвельту с критикой позиции союзников в отношении открытия второго фронта в Европе
11 июня 1943
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 365. Л. 131–132. Правка — автограф И. В. Сталина]
Реализуя договоренности, достигнутые в Вашингтоне, англо-американские союзники 9 июля проведут успешную десантную операцию в Сицилии, о начале которой Черчилль, именовавший ее кодовым названием «Эскимос», уведомит Сталина в письмах от 8 и 10 июля. Лидер фашистского режима Муссолини королем Италии был отправлен в отставку, и союзники начнут консультации с новым итальянским правительством об условиях капитуляции. 19 августа Рузвельт и Черчилль проинформируют Сталина о выдвинутых ими новых условиях капитуляции, отличных от тех, о которых советская сторона была проинформирована ранее. Начало переговоров с итальянским правительством означало фактически признание его легальности, и сделано это было без предварительного согласования со Сталиным. Именно эта причина, вероятно, и вызовет резкий ответ Сталина, написанный Молотовым и не имеющий следов редактуры советского лидера. Кроме того, по техническим причинам послание двух лидеров содержало пропуски. Небрежность в переписке на столь высоком уровне не могла быть оставлена без внимания. «…Я получил Ваше послание с большими пропусками и без заключительных абзацев… Мне непонятно, — гласило советское послание, — как могла случиться задержка при передаче информации по столь важному делу». Сталин потребует создать «военно-политическую комиссию из представителей трех стран — США, Великобритании и СССР — для рассмотрения вопросов о переговорах с различными правительствами, отпадающими от Германии». «До сих пор дело обстояло так, что США и Англия сговариваются, а СССР получал информацию о результатах сговора двух держав в качестве третьего пассивного наблюдающего. Должен Вам сказать, — подчеркнет Сталин, — что терпеть дальше такое положение невозможно… Жду получения полного текста Вашего послания о переговорах с Италией»[1460].
Получив вскоре полный текст послания, Сталин решит снизить градус накала в отношениях с союзниками, сдаст назад и одобрит представленный план капитуляции Италии. При этом он подтвердит «необходимость участия советского представителя в деле принятия решения в ходе переговоров» и вновь подчеркнет «вполне назревший» характер создания военно-политической комиссии из представителей трех стран, о чем он уже писал союзникам 23 августа. В этом письме, отправленном Черчиллю и Рузвельту 24 августа, Сталин согласится с мнением о целесообразности встречи представителей союзных государств. Этой встрече, подчеркнет Сталин, «следовало бы придать не узко исследовательский характер, а практически-подготовительный характер для того, чтобы после этого совещания наши правительства могли принять определенные решения…»[1461] Так состоятся договоренности о проведении Московской конференции министров иностранных дел союзных государств.
Андрей Андреевич Громыко
1943
[АВП РФ]
Между тем прирастал состав клуба претендентов на участие в послевоенном мироустройстве. 3 июня в результате объединения Французского национального комитета во главе с генералом де Голлем и Французского гражданского и военного командования во главе с генералом Жиро был сформирован Французский комитет национального освобождения. Сталин был готов без задержек признать ФКНО. Черчилль, обратившись к Сталину, скажет, что «слишком рано выносить сейчас решение по этому поводу». Проблема, судя по всему, заключалась в фигуре де Голля, по ряду причин не устраивавшего англо-американских союзников, целью которых было подчинить его генералу Жиро[1462]. Сталин откажется солидаризироваться с оценками Черчилля, но сочтет возможным заявить, что «Советское Правительство готово пойти навстречу Британскому правительству», и отложит признание ФКНО[1463].
Пауза продлится недолго, и 26 августа Советский Союз официально признает Французский комитет национального освобождения под руководством де Голля как «представителя государственных интересов Французской республики и руководителя всех французских патриотов, борющихся против гитлеровской тирании»[1464]. Тогда же ФКНО будет признан США и Великобританией. Очень скоро союзники начнут поиск места для ФКНО в послевоенном урегулировании. Черчилль обратится к Сталину с вопросом, не выскажется ли тот «за то, чтобы иметь представителей Французского комитета национального освобождения в комиссии по переговорам с Италией», и Сталин без долгих раздумий даст свое согласие[1465]. Именно это решение положит начало возвращению Франции в клуб великих держав. Трудно сказать, что тогда заставило Сталина сделать этот и последовавшие вслед за ним шаги, которые в конечном итоге, очевидно, привели к увеличению голосов, противостоящих Союзу ССР в послевоенном урегулировании. И это при том, что Рузвельт долгое время скептически смотрел на идею привлечения Франции к решению судеб Европы. Возможно, советский вождь рассчитывал использовать противоречия между де Голлем и англо-американскими союзниками.
Коренной перелом в ходе не только Великой Отечественной, но и всей Второй мировой войны ознаменуют собой, однако, не операции союзников в Средиземноморье, а Курская битва, после которой стратегическая инициатива окончательно перешла в руки советского командования.
В контексте побед союзных армий на фронтах насущную актуальность в этой связи приобрели проблемы выработки коалиционной стратегии сокрушения альянса стран «оси» и проекта послевоенного мироустройства. Для решения этой задачи при Наркомате иностранных дел Сталин решением Политбюро 4 сентября 1943 г. создает три комиссии: «Комиссию по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства» во главе с бывшим послом СССР в США, заместителем наркома иностранных дел М. М. Литвиновым; «Комиссию по возмещению ущерба, нанесенного Советскому Союзу гитлеровской Германией и ее союзниками» (под председательством бывшего посла СССР в Великобритании и зам. наркома И. М. Майского) и «Комиссию по вопросам перемирия» (под председательством члена Политбюро маршала К. Е. Ворошилова)[1466].
8 и 9 августа в письмах Рузвельту и Черчиллю Сталин вновь выскажется о необходимости «организовать встречу ответственных представителей наших государств». В тех же письмах после намеренно затянутой паузы Сталин сочтет возможным поздравить союзников «с выдающимися успехами в Сицилии, приведшими к краху Муссолини и его шайки»[1467].
Между тем 3 сентября начнется первая из серии десантных операций союзников в Южной Италии. Успехи союзников в Италии вскоре приведут к ее капитуляции. 8 сентября Италия заявит о выходе из войны. Будет взят курс на вовлечение бывших союзников Германии в антигитлеровский альянс. 13 октября союзники опубликуют согласованную лидерами трех держав «Декларацию о признании Италии совместно воюющей стороной».
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании комиссий по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства при Наркомате иностранных дел и по вопросам перемирия
4 сентября 1943
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 702. Л. 1. Резолюция — автограф В. М. Молотова]
Что касается «встречи ответственных представителей наших государств», то союзники согласятся провести в Москве конференцию руководителей внешнеполитических ведомств. Советский Союз на конференции будет представлять Молотов. Московская конференция трех держав, подготовка к которой обсуждалась в переписке лидеров трех держав[1468], состоится 19–30 октября 1943 г.
Секретный протокол конференции, подписанный 1 ноября государственным секретарем США К. Халлом, министром иностранных дел Великобритании Э. Иденом и наркомом иностранных дел В. М. Молотовым, зафиксировал 20 вопросов, обсуждавшихся в рамках повестки дня ее работы[1469]. В день открытия Московской конференции в Лондоне был подписан третий протокол между правительствами СССР, США, Великобритании и Канады о поставках вооружения, сырья, промышленного оборудования и продовольствия в СССР с 1 июля 1943 г. по 30 июня 1944 г. [1470]
В ходе Московской конференции с участием представителя Китая будет принята «Декларация четырех государств по вопросу о всеобщей безопасности». В ней признавалась «необходимость учреждения в возможно короткий срок всеобщей международной организации для поддержания международного мира и безопасности, основанной на принципе суверенного равенства всех миролюбивых государств, членами которой могут быть все такие государства — большие и малые»[1471]. Состоятся договоренности о принципах безоговорочной капитуляции Германии. Разработку и согласование планов послевоенного урегулирования в Европе будет решено поручить Европейской консультативной комиссии[1472], с инициативой создания которой выступил Черчилль в переписке руководителей трех держав. Был «немедленно» учрежден Консультативный совет по вопросам Италии и принята Декларация об Италии[1473]. В Декларации об Австрии союзники признали незаконным аншлюс Австрии, которой была гарантирована независимость по окончании войны[1474]. Участники конференции согласуют совместные действия по оказанию помощи другим странам в послевоенный период, примут документ под названием «Основа нашей программы по вопросам международного экономического сотрудничества»[1475].
После обсуждения 12-го вопроса повестки дня («Будущее Польши, Дунайских и Балканских стран, включая вопрос конфедераций»), внесенного британскими представителями, советская делегация сочтет необходимым сделать специальное заявление, приложенное затем к упомянутому секретному протоколу конференции. Его отдельные пункты и сегодня звучат вполне актуально. «Преждевременное и, возможно, искусственное прикрепление этих стран к теоретически запланированным группировкам было бы чревато опасностями, как для самих малых стран, так и для будущего общего мирного развития Европы», — заявит советская делегация. «Кроме того, некоторые проекты федераций напоминают советскому народу, — резюмирует заявление, — политику санитарного кордона, направленную, как известно, против Советского Союза и воспринимаемую поэтому советским народом отрицательно»[1476].
Особо секретный протокол союзники посвятят рассмотрению мероприятий по сокращению сроков войны против гитлеровской Германии и ее союзников в Европе[1477]. Именно этим протоколом были подтверждены намерения англо-американцев открыть второй фронт в Западной Европе в 1944 г., в связи с чем была согласована основная схема управления освобожденной Францией[1478]. Несомненно, что важнейшим среди решений конференции явилось именно согласование необходимости вторжения в Северную Францию весной 1944 г.
Руководители союзных держав окончательно договорятся о необходимости личной встречи. Сталин, ранее несколько раз отказывавшийся от трехсторонних встреч, в переписке будет настаивать на проведении встречи в Тегеране[1479], что в конечном итоге и будет согласовано всеми сторонами.
1943: «Конференция лидеров трех союзных держав» в Тегеране
Конференция лидеров СССР, США и Великобритании в Тегеране пройдет с 28 ноября по 1 декабря 1943 г. Сталин возьмет с собой в Тегеран Молотова, Ворошилова и Берию, оставив руководство партийными и государственными делами на утвержденную решением Политбюро комиссию в составе Маленкова (за ним закреплялся созыв), Кагановича и Щербакова[1480].
Пожалуй, ключевым документом Тегеранской конференции стали ее «Военные решения». Главным среди них стало решение о том, что «операция „Оверлорд“ будет предпринята в течение мая 1944 г. вместе с операцией против Южной Франции… Конференция далее приняла к сведению заявление маршала Сталина, что советские войска предпримут наступление примерно в это же время с целью предотвратить переброску германских сил с Восточного на Западный фронт».
Кроме того, конференция «приняла к сведению заявление маршала Сталина о том, что, если Турция окажется в войне с Германией и если в результате этого Болгария объявит войну Турции или нападет на нее, Советы немедленно окажутся в состоянии войны с Болгарией»[1481]. В ходе обсуждения военных вопросов Сталин будет последовательно добиваться признания операции «Оверлорд» главной военной операцией англо-американских союзников на европейском театре военных действий, настаивая на окончательном решении этого вопроса тремя лидерами без вынесения на предварительное обсуждение «военной комиссии», станет требовать назначить как можно скорее командующего операцией и назвать сроки ее проведения. «Русские хотят знать дату начала операции „Оверлорд“, — подчеркнет Сталин, — чтобы подготовить свой удар по немцам». Рузвельт поддержит Сталина, и соответствующие решения будут приняты на конференции и вскоре после нее.
И. В. Сталин, Ф. Рузвельт и У. Черчилль на Тегеранской конференции
28 ноября — 1 декабря 1943
[РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 55. Коллекция фотографий]
Военные решения Тегеранской конференции
1 декабря 1943
[АВП РФ. Ф. 3б. Оп. 1. П. 19. Д. 230. Подписи — автографы Ф. Рузвельта, И. В. Сталина, У. Черчилля]
Еще одним официальным документом станет Декларация трех держав об Иране, в которой лидеры трех держав обязались «сохранить полную независимость, суверенитет и территориальную неприкосновенность Ирана», согласились рассмотреть его экономические проблемы в послевоенный период[1482].
По итогам конференции будет принята Декларация трех держав, в которой союзники заявили, что их «страны будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время», выразили уверенность, что согласие между ними обеспечит прочный мир. «Мы прибыли сюда с надеждой и решимостью. Мы уезжаем отсюда действительными друзьями по духу и цели»[1483]. Эти завершающие слова декларации в ближайшие годы пройдут проверку на прочность.
Официально принятыми документами не исчерпывается круг вопросов, которые обсуждались на конференции. Так, Советский Союз примет на себя обязательство вступить в войну против Японии на Дальнем Востоке. «Это может иметь место, — скажет Сталин на первом же общем заседании, — когда мы заставим Германию капитулировать. Тогда — общим фронтом против Японии»[1484]. Это намерение не было зафиксировано в официальных документах конференции, но, будучи публично оглашено Сталиным, приобрело характер обязательства. Это заявление Сталина Черчилль назовет «историческим».
На общих заседаниях конференции возникнет вопрос о Польше. Рузвельт выразит надежду, «что советское правительство сможет начать переговоры и восстановить свои отношения с польским правительством». Откликаясь на пожелание Черчилля «ознакомиться с мыслями русских относительно границ Польши», Сталин скажет: «Речь идет о том, что украинские земли должны отойти к Украине, а белорусские — к Белоруссии. То есть между нами и Польшей должна существовать граница 1939 года, установленная советской конституцией». Британский министр иностранных дел, с явным намерением подвергнуть сомнению правомерность такой постановки вопроса, а возможно, и с провокационной целью, переспросит: «Эта граница называется линией Молотов — Риббентроп?» Сталин не найдется с ответом: «Вы можете называть эту границу, как хотите». На помощь ему придет Молотов, который напомнит британцам их собственное предложение о начертании этой границы: «Другое название этой границы — это линия Керзона». Отвечая на вопрос Рузвельта, Сталин подтвердит возможность организовать переселение поляков с территорий, отошедших к Советскому Союзу. На этом общие обсуждения польского вопроса завершатся.
Черчилль в конце заседания решит вернуться к польскому вопросу и предложит: «…очаг польского государства и народа должен быть расположен между так называемой линией Керзона и линией реки Одер с включением в состав Польши Восточной Пруссии и Оппельнской провинции». Сталин тут же скорректирует: «Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие германские порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть территории Восточной Пруссии». При этом Сталин покажет на карте, о какой именно территории он ведет речь. Это заявление во многом предопределит появление в составе РСФСР Калининграда, а в составе Литовской ССР (и современной Литовской Республики) — Клайпеды.
Лидеры трех держав обсудят германский вопрос и в общем порядке солидарно выскажутся за расчленение Германии. Черчиллю, выступившему с идеей образования новых федеративных государств в Центральной и Восточной Европе, Сталин решительно возразит: «Мне не нравится план новых объединений государств»[1485].
За общим столом англо-американские союзники поставят вопрос и о Финляндии. Сталин заявит, что «у советского правительства нет намерения превратить Финляндию в свою провинцию, если Финляндия своим поведением не вынудит Советский Союз это сделать». Оценивая имевшие место контакты, советский лидер выскажет мнение, что финны «не хотят серьезных переговоров с советским правительством. Они еще верят в победу Германии». Сталина поддержит Черчилль. «Я думаю, — скажет он, — что позиции России как доминирующей морской и военно-воздушной державы в Балтийском море должны быть обеспечены, имея в виду существующий сейчас великий союз». Откликаясь на просьбу Черчилля, Сталин назовет «русские условия мира с Финляндией». К ним он отнесет «восстановление действия советско-финского договора 1940 года»: «При этом мы готовы, если этого пожелают финны, отказаться от Ханко, но взамен потребовать передачи в нашу собственность района Петсамо. Мы намерены также потребовать возмещения натурой в половинном размере ущерба, причиненного Финляндией в этой войне, изгнания немцев из Финляндии, разрыва с Германией и выполнения некоторых других условий».
Черчилль решит немного поддеть собеседника и напомнит большевистский лозунг: «Мир без аннексий и контрибуций». Он, Черчилль, зафиксирует стенограмма, «помнит этот лозунг со времени революции в России». Сталин на этот раз найдет что ответить: «Я же сказал Вам, что я становлюсь консерватором»[1486].
На полях конференции состоится ряд двусторонних встреч. На такой двусторонней встрече Сталина и Рузвельта, состоявшейся 28 ноября, за час до начала общей работы, значительную часть времени заняло обсуждение будущего колоний. Рузвельт, рассуждая о французском Индокитае, счел целесообразным «назначить 3–4 попечителей и через 30–40 лет подготовить народ Индокитая к самоуправлению». Он полагал верным поступить так же в отношении других колоний и, кроме того, создать международную комиссию по колониям. Речь зашла фактически о демонтаже колониальной системы. Сегодня большинству читателей этой книги трудно представить себе, что деколонизация являлась одним из важных направлений американской внешней политики, что достижение ее стратегических целей президент США обсуждал именно со Сталиным, рассчитывая найти в нем союзника своим устремлениям. На Черчилля оснований рассчитывать он не имел, поскольку тот решительно не хотел «действовать в отношении осуществления этого предложения, так как он боится, — скажет Рузвельт, — что этот принцип придется применить и к его колониям». «Конечно, — ответил Сталин, — Черчилль не будет доволен». Вряд ли британский премьер был бы доволен и тем, как собеседники в только что упомянутом контексте обменялись мнениями о будущем Индии — крупнейшего актива британской колониальной империи. Сталин и Рузвельт согласились в том, что «люди, стоящие в стороне от вопроса об Индии, могут лучше его разрешить, чем люди, имеющие непосредственное отношение к этому вопросу»[1487].
На следующей двусторонней встрече 29-го Рузвельт вынесет на обсуждение со Сталиным еще один вопрос стратегического значения — о создании системы международных организаций. По его мнению, «было бы полезно создать, во-первых, полицейский комитет, состоящий из 4 стран; во-вторых, исполнительный комитет, который будет заниматься всеми проблемами, кроме военных; в-третьих, общий орган, в котором каждая страна сможет говорить, сколько она хочет, и где малые страны смогут выразить свое мнение». «Малые страны в Европе будут недовольны такого рода организацией», — возразит Сталин и предложит создать две: «одну европейскую, а вторую дальневосточную или, может быть, мировую». В обеих комбинациях оба собеседника решающую роль отводили узкому кругу великих держав, согласившись с функциями принуждения, как мы сейчас сказали бы, к миру и с правом «занимать важные в стратегическом отношении пункты». Собеседники принципиально договорятся и том, чтобы четвертой великой державой считать Китай[1488].
Третья беседа двух лидеров пройдет 1 декабря и будет посвящена проблеме западных границ СССР. Все, что Рузвельт попросит Сталина сделать в отношении Прибалтийских республик, так это обеспечить «некоторое выражение мнения народов этих республик не сейчас, а когда-нибудь». Сталин заверит Рузвельта, что «у нас будет немало случаев дать народам этих стран возможность выразить свою волю». «Это, конечно, не означает, — подчеркнет советский лидер, — что плебисцит в этих республиках должен проходить под какой-либо формой международного контроля». «Конечно, нет, — согласится Рузвельт. — Было бы полезно публично заявить в соответствующий момент времени о том, что в свое время в этих республиках состоятся выборы». «Конечно, это можно будет сделать», — подыграет своему собеседнику Сталин. Вполне согласится Рузвельт и с соображениями Сталина по вопросам границ Польши. «Лично я согласен с маршалом Сталиным в том, — скажет Рузвельт, — что мы должны восстановить некоторую Польшу, и я лично не имею возражений, чтобы границы Польши были урезаны на востоке и увеличены на западе — даже вплоть до Одера…»[1489]
На полях конференции произошло знаменательное событие. 29 ноября в здании посольства СССР Черчилль в торжественной обстановке вручил Сталину меч, преподнесенный королем Георгом VI Сталинграду.
Сталин позитивно оценит итоги конференции. Он лично исправит заголовок сводки ТАСС по ее итогам. Вместо нейтрального «Конференция глав правительств Советского Союза, США и Великобритании» он впишет позитивно окрашенное: «Конференция лидеров трех союзных держав»[1490].
Вручение почетного меча (дар короля Великобритании Георга VI жителям Сталинграда в память о героической обороне города), состоявшееся на церемонии, приуроченной к открытию Тегеранской конференции. В центре слева направо: премьер-министр Великобритании У. Черчилль, министр иностранных дел Великобритании А. Иден, член ГКО СССР К. Е. Ворошилов, председатель СНК СССР и ГКО СССР И. В. Сталин
29 ноября 1943
[АВП РФ]
Завершится 1943-й важным событием. В декабре состоится визит в Москву чехословацкой делегации во главе с президентом Чехословакии Э. Бенешем, которой будет оказан прием по высшему разряду. Уже на следующий день по ее приезде — 12 декабря — будет подписан Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве.
Подписание договора было предварительно согласовано с союзниками на Тегеранской конференции. Обе стороны, не откладывая, ратифицируют договор и уже 22-го обменяются ратификационными грамотами. Чехословацкий президент после предательства западными державами в Мюнхене в 1938 г. стремился реализовать новые подходы к внешней политике страны, в равной мере открытые для взаимодействия и с Западом, и с Востоком. Сталину договор был нужен для того, чтобы продемонстрировать свою политику в отношении стран Восточной Европы, которая исключала проведение советизации и обещала невмешательство во внутренние дела. Формирование дружественных Москве демократических режимов в сопредельных государствах должно было обеспечить безопасность западных границ СССР. Посол ЧСР в Москве З. Фирлингер запишет в мемуарах: «Комиссар Молотов и маршал Сталин… тщательно избегали всего, что могло касаться нашего правительства, что могло выглядеть, как навязывание или как стремление оказать на нас какое-либо влияние. При каждой возможности они подчеркивали свое отношение к Чехословакии как к полностью суверенному и независимому государству…»[1491] Сталин будет иметь несколько бесед с Бенешем во время протокольных мероприятий, а 18 декабря примет его в Кремле. В честь чехословацкой делегации будут даны приемы — 11-го от лица Президиума Верховного Совета и 22-го от лица председателя советского правительства, то есть Сталина. Еще находясь в Москве, президент ЧСР напишет в Лондон: «Можно сказать, что я сам не ожидал, что мы все продвинем так далеко, что вопросы будут поставлены так ясно, так решительно, на основе таких сердечности и гармоничного сотрудничества в отношении будущего»[1492].
К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, Э. Бенеш, И. В. Сталин и В. М. Молотов во время подписания Советско-Чехословацкого договора о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве
Москва, 12 декабря 1943
[РГАКФД. А-9080 ч/б]
1944: Логово фашистского зверя обложено со всех сторон
В феврале 1944 г. начнутся предварительные переговоры о перемирии с финскими представителями[1493]. В марте финская делегация приедет в Москву, где ее примет Молотов. Московские переговоры завершатся, однако, безрезультатно. Финское руководство отвергнет советские условия, которые включали не только повторное признание границ по мирному договору 1940 г., но и требование передать СССР район Петсамо, и масштабные репарации. Кроме того, Финляндии предстояло не просто выйти из войны, но и интернировать немецкие войска, находившиеся на ее территории[1494]. Финляндское руководство выбрало ожидание дальнейшего развития событий в качестве основной линии поведения. События не заставят себя ждать.
В 1944 г. Красная армия перейдет границу СССР. Перед союзниками встанут задачи вывода из войны сателлитов гитлеровской Германии. 13 мая 1944 г. правительства СССР, Великобритании и США сделают совместное заявление, адресованное властям Венгрии, Румынии, Болгарии и Финляндии, с фактическим призывом к прекращению «своего пагубного сотрудничества с Германией».
Задачу выстроить отношения и с другими сопредельными государствами, на территорию которых вступят части РККА, советское руководство поставит в повестку дня осенью 1943 г. Тогда при Наркомате иностранных дел была создана, как указывалось выше, Комиссия по перемирию под председательством К. Е. Ворошилова. 29 июня постановлением Политбюро она будет преобразована в Комиссию по перемирию с Германией, а кроме нее создавались также комиссии по перемирию с Финляндией, Венгрией, Румынией[1495].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании комиссий по перемирию с Германией, Финляндией, Венгрией и Румынией
29 июня 1944
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 717. Л. 144. Автограф В. М. Молотова]
10 июня 1944 г. начнется успешное наступление Красной армии на Карельском перешейке. В ночь на 23 июня Сталин и Молотов примут решение выдвинуть требование безоговорочной капитуляции Финляндии[1496]. Ужесточение советской позиции приведет к обратным результатам. Президент Финляндии Рюти под давлением министра иностранных дел Риббентропа, прилетевшего в Хельсинки, направит в Берлин письменные гарантии незаключения сепаратного мира. Не имея достаточных ресурсов для наступления по всем фронтам, Сталин решит сдать назад и вернуться к переговорам на определенных условиях. Это решение, а также давление англо-американских союзников сделают свое дело, и президент Рюти уйдет в отставку. Главнокомандующий силами обороны Финляндии К. Г. Маннергейм, ставший ее президентом, откроет окно для переговоров. 5 сентября 1944 г. Политбюро сформирует делегацию «для переговоров с финнами»[1497]. 19 сентября в Москве будет подписано соглашение о перемирии между СССР, Великобританией и Финляндией. Финляндия избежала оккупации, и это стало для нее главным результатом достигнутого «компромисса». 23 сентября на территорию Финляндии прибудет Союзная контрольная комиссия.
25 августа 1944 г. Сталин отредактирует заявление Наркомата иностранных дел о невмешательстве во внутренние дела Румынии после ее освобождения от фашизма[1498].
12 сентября в Москве было подписано соглашение о перемирии с Румынией. Румыния перейдет в лагерь антигитлеровской коалиции. Советские и румынские войска проведут в августе — октябре 1944 г. совместную Бухарестско-Арадскую наступательную операцию, в результате которой будет освобождена большая часть Румынии.
Советский Союз будет оказывать максимальное содействие Народно-освободительной армии Югославии. Сталин войдет в переписку с И. Брозом Тито, которая приобретет интенсивный характер[1499]. 8 мая ГКО примет постановление «О мероприятиях по оказанию помощи НОАЮ»[1500].
В мае между СССР и Чехословакией будет подписано соглашение об отношениях между советским военным командованием и чехословацкой администрацией после вступления советских войск на территорию Чехословакии, в сентябре будет оказана помощь Словацкому национальному восстанию[1501].
Проект заявления Наркомата иностранных дел СССР о невмешательстве Советского Союза во внутренние дела Румынии после ее освобождения от фашизма
25 августа 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 204. Л. 70. Правка простым карандашом — автограф В. М. Молотова, красным карандашом — автограф И. В. Сталина]
Личное послание И. В. Сталина У. Черчиллю о военных операциях в Северной Франции и Италии
27 июня 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 267. Л. 176. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина, резолюция — автограф В. М. Молотова]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании Союзной контрольной комиссии на территории Болгарии
13 ноября 1944
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1426. Л. 151. Резолюция — автограф В. М. Молотова, подпись — автограф И. В. Сталина]
Главным событием 1944 г. в межсоюзных отношениях, имевшим важнейшее военное значение, стала высадка англо-американских войск в Нормандии. Операция «Оверлорд» начнется 6 июня. Получив сообщение об успехе начальной фазы, Сталин поздравит Черчилля в специальном послании. В этом же письме он подтвердит согласованное союзниками ранее в Тегеране решение о начале летнего наступления Красной армии в середине июня[1502]. 27 июня, откликаясь на послание Черчилля, Сталин направит ему еще одно поздравительное письмо, внеся обширную правку в представленный ему Молотовым проект[1503].
В сентябре 1944 г. войска Красной армии вступят на территорию Венгрии и Югославии. 27 октября ГКО предпишет военному командованию издать воззвание к населению Венгрии с целью объяснить, «что Красная Армия вошла в пределы Венгрии, не преследуя целей приобретения какой-либо части венгерской территории или изменения существующего в Венгрии общественного строя»[1504]. Однако, едва ли не прямо нарушая эту декларацию, 13 декабря ГКО примет специальное постановление по вопросам созыва Временного национального собрания и Временного национального правительства Венгрии[1505].
Вступление на территорию Болгарии будет сопровождаться приказом командования 3-го Украинского фронта, который «категорически» потребует от личного состава «корректного и дружественного отношения к болгарскому населению»: «Всему командному составу не допустить отдельных незаконных случаев, имевших место в прошлом, как то изъятие обывательских лошадей, подвод, скота, а также случаев мародерства, пьянства и дебоша…»[1506] 28 октября будет подписано соглашение между правительствами союзных держав и Болгарией о перемирии[1507]. В ноябре Политбюро одобрит решение о создании Союзной контрольной комиссии на территории Болгарии[1508].
В июле 1944 г. после вступления Красной армии на территорию Польши в Москве представителями польских левых партий под советским контролем был создан Польский комитет национального освобождения (ПКНО). Стремясь упредить возможность перехода контроля над всей Польшей в руки этого органа, а значит, и Москвы, польское правительство в эмиграции, находившееся в Лондоне, отдаст приказ своим подпольным ячейкам и отрядам Армии Крайовой поднять восстание в Варшаве. Его цель — провозгласить на территории Польши власть польского правительства в изгнании, не допустив распространения власти ПКНО на территории, освобождаемые Красной армией от немецкой оккупации. Восстание началось 1 августа 1944 г. в момент, когда части вермахта на подступах к Варшаве контратаковали советские войска, измотанные многосоткилометровым наступлением, о котором нам еще предстоит рассказать.
Станислав Миколайчик
1940-е
[Из открытых источников]
В эти дни в Москве находился премьер-министр эмигрантского правительства в Лондоне С. Миколайчик, прибывший в Москву в результате договоренности о его визите, состоявшейся по просьбе Черчилля.
О восстании Миколайчик уведомит Сталина во время личной встречи 3 августа и сообщит, что «хотел бы возможно скорее выехать в Варшаву и создать там правительство». Он также обратится «с просьбой дать указание о том, чтобы советские войска оказывали содействие внутренней Польской армии с тем, чтобы она могла продолжать свою борьбу против немцев»[1509]. К моменту встречи, начавшейся в 21.30, Сталин, вероятнее всего, уже будет знать о начавшемся восстании. Тем же 3 августа датируется донесение заместителя начальника Генштаба Красной армии А. И. Антонова, изложившего сообщение британского Генштаба о начале боев в Варшаве[1510].
Развивать тему военной поддержки Миколайчик не станет, вероятно, будучи уверен в успехе восстания. Его будут интересовать вопросы взаимодействия польского эмигрантского правительства с советским. Сталин напомнит, что советское правительство «не признает Лондонского польского правительства, что оно порвало с ним отношения», установив при этом отношения с ПКНО и подписав с ним договор. «Хорошо было бы объединить силы, — скажет Сталин, — и создать временное правительство. Этим должны бы заняться сами поляки». Если польское правительство в Лондоне «считает это нежелательным, то Советское правительство будет вынуждено сотрудничать с ПКНО», — резюмирует он. Другим важнейшим вопросом, интересовавшим польского премьера, был вопрос о послевоенных границах Польши. Сталин доведет до его сведения советскую позицию о линии Керзона и не уступит ни на йоту, несмотря на увещевания членов польской делегации[1511].
«Оказать помощь полякам, борющимся в Варшаве», польский премьер попросит лишь во время второй встречи, состоявшейся 9 августа. Причем на вопрос Сталина, о какой помощи идет речь, ответит, что «речь идет о помощи оружием»[1512]. Миколайчика и в этот раз больше интересовали другие вопросы. Вспомнив высказывание Сталина, что «Польша полевела», сделанное советским лидером во время предшествующей встречи, Миколайчик решит уточнить, что в его, Миколайчика, понимании «это не означает, что Польша должна быть коммунистической. Он понимает эти слова в том смысле, что все демократические партии в Польше должны протянуть друг другу руку». Сталин подтвердит, «что именно так он это и понимает»[1513]. Он пообещает Миколайчику помощь и сделает первые шаги в этом направлении.
Однако очень скоро советская позиция радикально поменяется. Как свидетельствуют опубликованные записи переговоров А. Я. Вышинского, а затем и В. М. Молотова с послами США и Великобритании А. Гарриманом и А. К. Керром 15, 16 и 17 августа[1514], Сталин пересмотрит ранее заявленную позицию, решит прекратить начатую было поддержку и даже откажется оказывать содействие в этом деле союзникам, запросившим возможности посадки на советской территории своих самолетов, задействованных в операции. «В период времени между 9 и 14 августа позиция Советского правительства изменилась», — скажет Гарриман Молотову и попросит объяснить, что случилось. Молотов лишь прочтет послание Сталина Черчиллю от 16 августа, повторив его основные тезисы: «…Советское правительство считает варшавское предприятие чистой авантюрой, сопряженной с бесполезными жертвами по вине тех, кто затеял его… и не желает взять на себя ответственности за него, в том числе… за самолеты, которые будут посланы для оказания помощи Варшаве». Скажет Молотов и о клеветнической кампании в польской печати и польском радио, в ходе которой с первых дней августа «советское правительство обвиняют в том, что оно подвело варшавцев». Думается, что именно эти совершенно не обоснованные претензии и вызвали раздражение Сталина и его демонстративный отказ от заявленной и начавшей было реализовываться поддержки[1515]. Сталин заявит о своей позиции не только в письме Черчиллю, но и Миколайчику. «…Советское командование, — напишет Сталин, — решило открыто отмежеваться от варшавской авантюры (см. Опровержение ТАСС от 12 августа), так как оно не должно и не может нести какой-либо ответственности за варшавское дело»[1516]. В новом послании от 22 августа 1944 г. Черчиллю и Рузвельту он заявит: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию»[1517]. Молотов в переговорах с послами фактически процитировал формулировки Сталина из письма Миколайчику[1518]. Давление союзников, очевидные минусы занятой позиции, только подливавшие масла в огонь антисоветской пропаганды, а может быть, и другие — менее прагматичные — соображения заставят Сталина пересмотреть свои установки, и 5 сентября Молотов передаст А. К. Керру ответное послание Советского правительства. В нем демонстрировалась готовность согласиться с тем, «чтобы советское командование организовало совместно с англичанами и американцами подачу такой помощи… по заранее установленному плану»[1519]. Уже 15 сентября командующий Армией Крайовой Т. Бур-Коморовский будет просить своего верховного главнокомандующего поблагодарить командующего 1-м Белорусским фронтом К. К. Рокоссовского за сбросы боеприпасов, оружия и продовольствия и за прикрытие с воздуха[1520].
Днем раньше — 14 сентября — Рокоссовский доложит Сталину об овладении в результате пятидневных упорных боев предместьем Варшавы, «городом и крепостью Прага, мощным узлом обороны противника на реке Висла»[1521]. Однако Красная армия, пройдя с боями 500 км, не сможет развить полномасштабное наступление, которое было остановлено свежими танковыми резервами вермахта на подступах к Варшаве. Попытки создания плацдарма на западном берегу Вислы успехом не увенчаются. Сталин не станет форсировать события, как по военным, так, судя по всему, и по политическим причинам. Помощь восставшим, тем не менее, будет оказываться до конца. С 13 сентября по 1 октября, как доложит Рокоссовский Сталину, советская авиация совершила 4821 вылет в район Варшавы, в том числе 2435 вылетов на сбрасывание грузов, доставляя вооружение, боеприпасы, медикаменты, продовольствие и средства связи, а также для бомбардировки и штурма войск противника[1522].
Варшавское восстание будет подавлено войсками вермахта к концу сентября, 2 октября командование Армии Крайовой капитулировало.
1944-й станет во многом поворотной вехой в становлении послевоенного миропорядка, основы которого будут обсуждаться в рамках ряда международных форумов.
15 мая Политбюро примет постановление, которым сформирует состав делегации СССР на Международной финансовой конференции во главе с зам. наркома внешней торговли М. С. Степановым[1523].
Валютно-финансовая конференция Объединенных Наций, больше известная как Бреттон-Вудская, пройдет 1–22 июля в Нью-Гэмпшире. В ней примут участие делегации 44 государств. На конференции будут подписаны соглашения о создании Международного валютного фонда (МВФ) и Международного банка реконструкции и развития (в будущем — Всемирный банк). Благодаря системе распределения голосов, построенной на основе учета квот государств-участников, решающее положение в обоих органах заняли США, имевшие крупнейшие квоты в МВФ и МБРР. Главным результатом работы конференции стало оформление в декабре того же года Бреттон-Вудской валютной системы, основанной на фиксированном золотом паритете доллара США. Все остальные валюты теряли привязку к золоту и фиксировались к доллару. Доллар, а не золото становился теперь мерилом всех валют. Позднее в рамках этой системы было подписано и Генеральное соглашение по торговле и тарифам, ставшее инструментом продвижения концепции свободной торговли. На пространстве будущего года Сталину предстояло принять окончательное решение о месте Советского Союза в формировавшейся послевоенной системе мировой экономики, все более приобретавшей американоцентричные очертания.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О делегации СССР на Международной финансовой конференции в Вашингтоне»
15 мая 1944
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1406. Л. 25. Подписи — факсимиле Г. М. Маленкова, автографы Л. М. Кагановича и И. В. Сталина]
21 августа — 7 октября 1944 г. в Думбартон-Оксе (США) пройдет конференция, на завершающем этапе которой к союзникам присоединится Китай. Конференция обсудит план, структуру, задачи, обязанности и состав Международной организации безопасности (в будущем — ООН). Сталин рассчитывал ввести в ее состав не только представителя от СССР, но и от всех советских республик, входивших в тот момент в состав Союза. В ответ на обеспокоенный запрос Рузвельта, узнавшего о постановке этого вопроса советской делегацией, Сталин 8 сентября направит президенту США ответ. В нем он подчеркнет «исключительно важное значение», которое придает этому вопросу, связав его с «известными конституционными преобразованиями» в СССР по расширению прав союзных республик в области международных отношений. «Вам, конечно, известно, — подчеркнет Сталин, — что Украина и Белоруссия, входящие в Советский Союз, по количеству населения и по их политическому значению превосходят некоторые государства, в отношении которых все мы согласны, что они должны быть отнесены к числу организаторов создания Международной организации»[1524]. Свои предложения Сталин будет отстаивать в переписке с Рузвельтом и Черчиллем, но ему придется снять с обсуждения вопрос о включении в состав Международной организации всех союзных республик[1525]. В конечном итоге этой чести удостоятся только Украина и Белоруссия, которые и были Сталиным специально выделены в процитированном выше послании Рузвельту.
Записка У. Черчилля, написанная в Кремле 9 октября 1944 г., о разделении сфер влияния на Балканах
9 октября 1944
[Национальный архив Великобритании]
9–19 октября 1944-го пройдет Четвертая Московская конференция, на которой будет обсужден ряд вопросов. Во время первой же встречи со Сталиным, состоявшейся в день прилета 9 октября, Черчилль предложит ему план раздела сфер влияния на Балканах, известный под названием «процентного соглашения»[1526]. Черчилль посредством сговора со Сталиным хотел обеспечить так нужное ему преобладание в Греции и Югославии, обменяв его на признание советского доминирования в Румынии, Болгарии и Венгрии. Свое устное предложение Черчилль подкрепит наброском, сделанным на салфетке, оказавшейся у него под рукой.
Позднее он опишет в деталях этот эпизод в своих мемуарах. Завершая изложение сделанного Сталину предложения, Черчилль заметит: «Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку». «Нет, оставьте ее себе», — сказал Сталин, поставивший на этом листке отметку в виде галочки[1527]. Дискуссии о смысле, значении и последствиях «циничного» предложения Черчилля продолжаются до сих пор. Нельзя, однако, не сказать при этом, что в итоговых документах Московской конференции упоминание договоренностей о сферах влияния отсутствует.
Премьер-министр Великобритании У. Черчилль и И. В. Сталин
Москва, 9–18 октября 1944
Фотограф С. М. Гурарий
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1692. Л. 3]
Премьер-министр Великобритании У. Черчилль, И. В. Сталин и В. М. Молотов на аэродроме
19 октября 1944
Фотограф С. М. Гурарий
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1692. Л. 39]
Утром следующего дня А. Гарриман, ставший свидетелем продолжения разговора о согласовании политики в отношении Балканских стран, напомнил о желании президента Рузвельта оставить все важнейшие вопросы на рассмотрение «большой тройки». Как будет потом докладывать Гарриман Рузвельту: «Сталин был рад услышать это и пожал мне руку за спиной премьер-министра»[1528].
Польский вопрос займет заметное место в «беседах» Сталина и Черчилля. Британский премьер уговорит Сталина принять представителей польского эмигрантского правительства во главе с премьер-министром Миколайчиком, о чем Сталин и Черчилль известят Рузвельта единственным совместным посланием от 10 октября. Британский министр иностранных дел телеграммой в Лондон предпишет: «Миколайчик должен приехать немедленно… Ему следует выбросить из головы идею о том, что на этой стадии он может выдвигать какие-либо предварительные условия… Маршал Сталин вчера вечером ясно дал понять, что готов сделать еще одну попытку решить польский вопрос. Атмосфера здесь очень дружественная, и будет непростительно упустить этот шанс»[1529].
Во время визита Черчилля в Москву была предпринята последняя попытка найти компромисс между эмигрантским правительством Польши и советским руководством, когда состоялись переговоры ПКНО и «Лондонского» правительства.
Помимо «процентного соглашения» Черчилль 16 октября представит Сталину проект советско-английского соглашения о границах суверенной независимой Польши. В качестве восточной границы принималась линия Керзона. Сталин в проекте Черчилля вычеркнет имя Миколайчика в качестве главы будущего правительства и даст свое определение линии Керзона как «государственной границы», а не как демаркационной линии. Таким образом, состоялось фактическое признание территориальных приобретений СССР, осуществленных осенью 1939 г. в результате «польского похода» Красной армии. Соглашением также предусматривалось значительное расширение польских границ на западе и на севере за счет присоединения германских территорий[1530], что являлось компенсацией территориальных потерь на востоке.
Проект советско-английского соглашения о границах Польши, представленный У. Черчиллем во время визита в Москву в октябре 1944 г.
16 октября 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 269. Л. 36–37. Правка — автограф И. В. Сталина]
Было принято решение о создании польского Правительства национального единства. Черчилль перешлет этот исправленный вариант Рузвельту. Британский премьер, как показано в современной литературе, был взбешен неуступчивой позицией поляков в отношении восточной границы и приложил немало усилий для того, чтобы переломить настроения. 18 октября по просьбе Черчилля Сталин примет Миколайчика, и тот согласится признать линию Керзона в качестве восточной границы Польши. Сталин заверит Миколайчика в отсутствии намерений советизировать Польшу, пообещает новые земли на западе, участие в оккупации Германии. Миколайчик попробует отстаивать польские представления о целесообразных границах на востоке. «Периодически они (Западная Украина и Западная Белоруссия) принадлежали Польше», — скажет он. «Периодически до прошлой мировой войны вся Польша принадлежала России. Однако Советское правительство с этим не считается», — возразит Сталин. В конце переговоров Миколайчик согласится лично признать линию Керзона в качестве советско-польской границы, оговорившись, что должен согласовать это решение в Лондоне со своим правительством[1531]. Однако польское эмигрантское правительство, которому польский премьер доложит о результатах переговоров, откажется согласиться с итогами московского совещания[1532].
Перед отъездом из Москвы Черчилль направит Сталину благодарственное послание, завершив его символической подписью: «Ваш друг и военный товарищ»[1533]. Сталин решит продемонстрировать Черчиллю наивысшую степень своего уважения и впервые придет на прием в британское посольство, а затем приедет на аэродром лично проводить его.
19 октября Сталин направит письмо Рузвельту, в котором оценит «беседы» с Черчиллем как «весьма полезные» и поддержит идею встречи «нас троих» на советском черноморском побережье, «чтобы рассмотреть накопившиеся за время после Тегерана вопросы»[1534].
В октябре 1944 г. будет объявлено об установлении полных дипломатических отношений между СССР и Италией, что стало возможным после ее военного разгрома англо-американскими союзниками.
1 ноября было заключено соглашение между премьер-министром правительства Югославии в изгнании И. Шубашичем и верховным главнокомандующим Народно-освободительной армией Югославии И. Б. Тито, которым предусматривались создание в Югославии регентского совета и образование единого югославского правительства из представителей Национального комитета освобождения и королевского правительства.
После освобождения Белграда в Москву прилетят Шубашич и председатель Национального комитета Э. Кардель, с которыми сочтет необходимым встретиться Сталин. По итогам этих встреч он направит Черчиллю письмо, в котором поддержит достигнутое соглашение[1535]. Черчилль согласится со Сталиным в том, что «оно представляет удовлетворительную основу для построения новой федеральной Югославии, где все лояльные югославы смогут сыграть свою роль»[1536].
Логическим следствием согласия Сталина с американоцентричной экономической моделью послевоенного мирового устройства станет стремление советского лидера добиться от США предоставления долгосрочного кредита на оплату заказов на индустриальное оборудование в сумме 3 млрд долларов. 8 декабря 1944 г. ГКО примет постановление «О кредитном соглашении с США»[1537]. При обсуждении в ГКО вопроса о четвертом протоколе по поставкам Советскому Союзу из США по ленд-лизу было решено настаивать на включении в программу поставок оборудования для добычи угля и нефти, гидротурбин, электровозов, оборудования для стройиндустрии, причем добиваться всех этих поставок по ленд-лизу. В отношении той части индустриального оборудования, которая не могла быть размещена по ленд-лизу, предписывалось «предусмотреть, что порядок финансирования таких поставок станет предметом особого советско-американского соглашения о долгосрочном кредите»[1538]. Сталин явно был склонен считать достигнутые в Тегеране договоренности основанием для долговременного планирования, горизонт которого простирался далеко вглубь послевоенного периода и подразумевал широкое экономическое взаимодействие союзников.
Иосип Броз Тито
1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1625. Л. 1]
1944: Тов. Сталин «хотел бы спросить, что такое западный блок, что это значит». Генерал де Голль в Москве
Однако горизонт сотрудничества уже тогда не был безоблачным. Ряд больших международных политических событий 1944 г. завершится советско-французскими переговорами и подписанием 10 декабря в Москве договора о союзе и взаимной помощи между СССР и Французской республикой.
С целью его подписания в Москву прибыла делегация Временного правительства Французской республики во главе с председателем правительства генералом де Голлем и министром иностранных дел Ж. Бидо. За время визита Сталин будет трижды встречаться с де Голлем — 2, 6 и 8 декабря, даст в его честь завтрак 3-го и обед 9-го.
В начале первой же встречи де Голль заявит, что «французы знают, что сделала для них Советская Россия, и знают, что именно Советская Россия сыграла главную роль в их освобождении». Вряд ли это заявление носило только ритуальный характер. Оно явно отражало реальные взгляды генерала, но столь же явно де Голль этим заявлением рассчитывал расположить советских собеседников к предмету своего визита. Не называя его прямо, он обозначит вполне ясно содержание своего интереса. Де Голль скажет, «что, в сущности, причиной несчастий, постигших Францию, было то, что Франция не была с Россией, не имела с ней соглашения, не имела эффективного договора. Во-вторых, Франция не была в таком географическом положении, которое дало бы ей хорошую позицию против Германии»[1539]. Договор с СССР и граница между Францией и Германией — вот цели визита де Голля к Сталину.
В завязавшемся обмене мнениями по вопросу границ выяснится, что де Голль не будет оригинальным в своих подходах. И он тоже захочет поучаствовать в территориальном переделе Европы, заявив о желательности отделения от Германии Рейнской области и присоединения ее к Франции. Еще одна важнейшая область Германии — Рурский бассейн, по его мнению, должен был быть помещен под международный контроль. Получив ясное представление о том, чего хочет от него де Голль, Сталин затеет с ним собственную игру. Для начала он сочтет необходимым остудить пыл французского лидера: «То, что сказал де Голль, является новым, и он… Сталин, впервые об этом слышит… Нужно узнать мнение союзников по этому вопросу». Дождавшись реакции де Голля, который выразит надежду на возможность обсуждения этого вопроса в Европейской консультативной комиссии, Сталин тут же заявит, «что граница по Рейну была бы хорошей границей и России трудно возражать против этого». Выслушав очередной пассаж де Голля об исторических уроках, которым генерал хотел подкрепить свою позицию, Сталин вновь заявит, «что нужно выслушать мнение Англии и Америки и без них такого вопроса не решать». Сталин, прочтя де Голлю небольшую нравоучительную лекцию о том, «что сама по себе граница не спасает дела», решит продолжить зондаж. «Все государства зависят друг от друга, — скажет Сталин, — и… для борьбы против Германии нужно иметь союз антигерманских держав». Де Голль согласится с такой постановкой вопроса. К этой теме собеседники еще вернутся.
Нарком иностранных дел В. М. Молотов подписывает договор о союзе и взаимной помощи между СССР и Францией, за ним — И. В. Сталин и глава Временного правительства Франции Ш. де Голль
Москва, 10 декабря 1944
[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1625. Л. 24]
Присутствовавший на встрече Молотов переведет разговор в формально-юридическую плоскость и напомнит, что в 1935 г. был подписан пакт между Францией и СССР, но он не был выполнен.
Сталин выскажет свою оценку причин провала советско-французского пакта. Мы поняли, скажет он, что французские руководители «не доверяли нам как союзникам. Подписывая с нами договор, они хотели связать нас и не дать пойти на союз с Германией. Мы, русские, тоже не совсем доверяли французам, и это взаимное недоверие погубило пакт».
В связи с обсуждением этого вопроса Сталин развернет программу территориального передела Европы после войны, как он его себе представлял. «Силезия, Померания, Восточная Пруссия должны быть возвращены Польше, — скажет он и продолжит: — Австрия должна существовать как независимое государство. Может быть, нужно будет Чехословакии дать кое-что за счет Германии. Во всяком случае, восточная граница Чехословакии должна быть в районе Судет восстановлена». Сочтет Сталин возможным уведомить де Голля и о том, «что в разговорах с Черчиллем и Рузвельтом затрагивался вопрос о расчленении Германии». Согласием де Голля на передачу полякам Восточной Пруссии и завершится первая беседа двух политиков[1540].
На второй встрече 6 декабря сам де Голль прямо свяжет подписание советско-французского пакта с необходимостью обсудить «вопросы, возникающие вокруг этого пакта». И главным среди них окажется польский вопрос, так интересовавший Сталина. И если во время первой беседы де Голль согласился с предложенной Сталиным западной границей Польши, то на этот раз он согласится и с восточной, заявив, «что Франция не имеет никаких возражений против линии Керзона… если будет обеспечено получение Польшей германских земель на ее западных границах». «Красная армия об этом позаботится», — заверил французского лидера Сталин. Заверит и де Голль Сталина в том, что после освобождения территории всей Польши «французы будут готовы оказать свое влияние на поляков для достижения между ними союза… и для занятия Польшей позиции открытой дружбы с Советским Союзом и Францией». Речь, таким образом, зашла о достижении компромисса между лондонским и люблинским правительствами и фактической легализации и легитимации последнего, чего и добивался Сталин.
И здесь Сталин вернется к обсуждению вопроса о союзах, затронутого, но не получившего развития в первом разговоре. Сталин спросит, «что такое западный блок, что это значит». Вопрос для де Голля, судя по всему, окажется неожиданным. Его непосредственной реакцией станет заявление, что «ему не совсем понятно, что имеет в виду Маршал Сталин», при том что, отвечая на этот вопрос, он сам же и скажет, что «о западном блоке немало говорилось в печати».
Молотов не даст французскому лидеру ограничиться этими рассуждениями. Он напомнит, что бельгийский премьер-министр «сделал, например, заявление о том, что западный блок существует». Непосредственной реакцией де Голля станет заявление, что «он ничего не знает об этом». В ходе разговора он, однако, решит вернуться к этой теме и продемонстрирует полное владение предметом. Де Голль признается, что министр иностранных дел в его правительстве Бидо «сделал публичное заявление о том, что Франция не хочет организации западного блока». Понимая, что не позиция бельгийского премьера интересует советских руководителей, де Голль подчеркнет, «что англичане никогда не просили французов об этом и сами французы англичанам этого не предлагали». В этот момент де Голль впервые озвучит свои очень важные для советской стороны идеи, которые получат развитие много позже, будучи облечены в форму не слишком удачного тезиса о Европе «от Атлантики до Урала»[1541]. А тогда он заявит Сталину, что «Европа представляет собой единое целое»: «Нельзя представить себе, что то, что происходит на востоке Европы, не будет связано с тем, что происходит на западе, и наоборот… Нельзя разделить Европу на куски… История показала, что невозможно создать ни западного, ни восточного, ни южного, ни северного блоков».
Так в актуальной для советского руководства международной повестке дня впервые появится новая проблема — организация «западного блока» как альтернативы сотрудничества трех держав. Эта идея, как легко может сделать вывод читатель, позднее будет реализована в виде известных нам сегодня Североатлантического и Европейского союзов. Произойдет это много позже, а сейчас, еще до окончания войны, которая, казалось, сплотила и объединила членов антигитлеровской коалиции, советские руководители должны были принять во внимание эту перспективу, замаячившую на горизонте послевоенного устройства[1542].
Львиная доля времени последующих переговоров окажется посвящена польскому вопросу. Сталин, подробно рассказывая об извивах советской политики на этом направлении, станет добиваться от де Голля признания просоветского люблинского правительства, фактически ставя в зависимость от этого решения вопрос о подписании так нужного де Голлю советско-французского договора. «Некоторые государства мешают Франции вести независимую политику, — скажет Сталин, — а пакт поможет ей на 100 % вести независимую политику». И де Голль с этим утверждением солидаризируется. Ясно обозначив свою заинтересованность, де Голль окажется под сильным давлением Сталина, который сообщит ему о пожелании Черчилля подписать трехсторонний договор между СССР, Великобританией и Францией. Сталин скажет: «Теперь англичане предлагают тройственный пакт. Пусть французы окажут нам услугу, а мы окажем им услугу. Польша — это элемент нашей безопасности… пусть французы примут представителя Польского комитета национального освобождения в Париже, и мы подпишем двусторонний договор. Черчилль обидится, но что поделаешь». Пойти на разрыв с польским эмигрантским правительством и признать просоветское люблинское правительство де Голль не мог, и третий раунд переговоров о советско-французском договоре закончится безрезультатно. Де Голль завершит беседу со Сталиным высказываниями, которые вполне могли восприниматься советской стороной как демарш. «Французы, — заявит он, — расположены оказать свое влияние на всех поляков, чтобы их объединить в единой Польше. В данное время маршал Сталин придает большое значение Польскому комитету национального освобождения. Французы плохо знают, что собой представляет этот Комитет, и плохо знают положение в Люблине. Они предложили уже Польскому комитету послать кого-либо в Париж и, в свою очередь, готовы послать кого-нибудь в Люблин. Нужно посмотреть, как пойдет дело. Нужно использовать все средства, чтобы достичь создания Польши единой, демократической и дружественной по отношению к Советской России и Франции». В ответ на прозвучавшие из уст де Голля сентенции Сталин не отреагирует «от слова совсем». Он лишь произнесет: «Есть ли у де Голля еще какие-нибудь вопросы?»[1543] Де Голль не станет дожидаться завершения непротокольных мероприятий по сталинскому образцу, включавших ужин и просмотр кинофильмов в кремлевском кинотеатре. Он так опишет финальную фазу этого вечера в своих мемуарах: «Я подозвал к себе Жоржа Бидо и спросил его, готовы ли Советы подписать договор. Министр иностранных дел ответил мне, что все зависело от нашего согласия на подписание совместного заявления французского правительства и Польского комитета, которое должно было быть опубликовано одновременно с коммюнике по поводу франко-русского договора. „В таком случае, — заявил я Бидо, — бесполезно и неприлично бесконечно затягивать переговоры. Я должен прекратить их“. В полночь фильм закончился, и зажегся свет, я встал и сказал Сталину: „Я оставляю Вас. Я уезжаю тотчас же поездом. Не знаю, как благодарить Вас и советское правительство за то, какой прием Вы оказали нам в Вашей мужественной стране. Мы обменялись информацией о наших точках зрения, мы достигли согласия в основном: Франция и Россия будут вместе продолжать войну до полной победы. До свидания, господин маршал!“ Сталин сначала, казалось, не понял. „Оставайтесь, — прошептал он, — сейчас будет другой фильм“, но я уже протянул ему руку, он пожал ее и дал мне уйти. Я пошел к двери, прощаясь с присутствующими, у которых был ошеломленный вид». Демарш де Голля привел к определенным результатам[1544]. В 2 часа ночи де Голль получил от советской стороны новый проект совместного заявления, существо которого сводилось к формуле: «Временное правительство Французской республики и Польский комитет национального освобождения решили обменяться уполномоченными». Де Голль пойдет на компромисс, но категорически отказавшись от любого упоминания о «соглашении» с люблинским правительством[1545].
Согласившись сделать шаг навстречу, пусть и не настолько значительный, как рассчитывало советское руководство, де Голль получит долгожданный двусторонний договор о союзе и взаимной помощи, подписание которого состоится в кабинете Молотова в Кремле в пятом часу утра 10 декабря. Договор подпишут Бидо и Молотов. Сталин и де Голль сочтут необходимым присутствовать при подписании. Как скажет министр иностранных дел временного правительства Французской республики Бидо, выступая на заседании Временной консультативной ассамблеи 21 декабря, этот договор «прост и краток, и он хорошо выражает то, что хочет сказать: никакого сепаратного мира, воля к борьбе, уверенность в победе»[1546]. Важнейшим пунктом договора стала статья 5, содержавшая обязательство «не заключать никаких союзов и не принимать участия ни в каких коалициях», направленных против одной из сторон[1547]. В тот же день французская делегация покинула Москву.
Глава 8«Великие жертвы, принесенные нами… увенчались полной победой над врагом». Решающие победы, завершающий этап войны и ее итоги
1943: «год коренного перелома в ходе войны»
«Год коренного перелома в ходе войны», так назовет Сталин один из разделов своего доклада на торжественном заседании Московского совета 6 ноября 1943 г. Укажет советский вождь и на его временные рамки — от 25-й до 26-й годовщины Октября. Переломным он стал, по мнению Сталина, потому что «в этом году Красной армии впервые за время войны удалось осуществить большое летнее наступление против немецких войск». Назовет он и еще ряд признаков, представивших ему основание для такого рода квалификации событий 1943 г. Выделим из них для читателя, пожалуй, еще один. «Красная армия, — скажет советский вождь, — развернула мощные наступательные бои, разбила немцев в ряде решающих боев, очистила от немецких войск две трети советской земли и заставила их перейти к обороне, причем Красная армия все еще продолжала вести войну с немецко-фашистскими войсками один на один, без серьезной поддержки со стороны союзников»[1548]547. С тех пор дебаты о понятии коренного перелома, его хронологии заполнили значительную часть пространства отечественной историографии, а само понятие прочно вошло в обобщающие труды по истории Великой Отечественной войны[1549]548.
В реальности дорога к впечатляющим победам этого года пролегла через серьезные неудачи и поражения. Ситуацию, сложившуюся на советско-германском фронте зимой 1943 г. к моменту решающих событий, начальник Оперативного управления Генштаба Красной армии С. М. Штеменко позднее опишет так: «…Фронт противника был ослаблен на значительном протяжении, а в Ставке и Генеральном штабе к тому времени уже созрели соображения относительно дальнейшего наступления… для стремительного овладения Курском, Белгородом, Харьковом и так необходимым стране Донбассом. В сочетании с операциями войск Южного и Северо-Кавказского фронтов на Нижнем Дону и в предгорьях Кавказа развитие наступления Воронежского фронта на Курск, Харьков и Юго-Западного в Донбассе, по общему тогда мнению, неизбежно должно было привести к разгрому всего южного крыла противника. „Наступила благоприятная обстановка для окружения и уничтожения по частям донбасской, закавказской и черноморской группировок противника“, — писала тогда Ставка. Вместе с тем открывались большие возможности и на центральном направлении: Верховное Командование намеревалось ввести там в дело Донской фронт, заканчивавший ликвидацию противника под Сталинградом». Штеменко коротко и ясно описал стратегический замысел завершения зимней кампании 1943 г., как он мыслился высшему политико-военному руководству страны. Сообщит он и об основаниях, на которых строились эти расчеты. Ставка «считала, что на Волге, на Дону и Северном Кавказе, под Воронежем, в районе Великих Лук и южнее Ладожского озера советская армия разбила сто две дивизии противника. Только в плен мы захватили более 200 тысяч неприятельских солдат и офицеров… наши войска продвинулись вперед до 400 километров. На основе этих очень внушительных данных, обнародованных в приказе Верховного Главнокомандующего от 25 января 1943 года, делался важнейший вывод: вражеская оборона взломана на широком фронте… резервы противника истощены, и остатки их он вводит в бой разрозненно, с ходу… Признавалось бесспорным, что инициатива, захваченная нами под Сталинградом, удерживается прочно и для перехвата ее у противника возможностей пока нет… Из такой оценки обстановки вытекало и решение: наступать без пауз…» В полночь 23 января Сталин утвердит план овладения Харьковским промышленным районом, разработанный руководством Воронежского фронта по указанию Ставки. «А тем временем с Воронежского фронта в Москву вернулся Г. К. Жуков. В свете его доклада в Ставке Генеральный штаб, — зафиксирует Штеменко, — прикинул возможности удара на другом направлении — курском. И через три дня, 26 января, Воронежский фронт получил дополнительную задачу: правым флангом наступать в общем направлении Касторное, Курск, уничтожить противостоящего противника и овладеть районом Курска. В Ставке и Генеральном штабе понимали, конечно, что наступление одного фронта на двух операционных направлениях — дело нелегкое… Обстановка, однако, благоприятствовала нам, и задачу оставили в таком виде. Дальнейшие события показали, — признает Штеменко, — что мы, к сожалению, переоценили раскрывшиеся перед нами перспективы, не все учли»[1550]. Основные решения по плану завершающего этапа зимней кампании будут зафиксированы на карте обстановки на фронтах от 7 февраля, которую Сталин сохранил в своем личном архиве. Важнейшей операцией этого плана обозначался разгром силами ряда фронтов группы армий «Центр» противника[1551].
Не все учли в Ставке в оценках возможностей не только Воронежского фронта, но и Юго-Западного. «Победные реляции с фронтов усыпили бдительность и Ставки, и Генштаба, — признает Штеменко. — Состояние войск Юго-Западного фронта далеко не соответствовало требованиям столь сложной операции, результатом которой должно было стать окружение в Донбассе еще более крупной, чем под Сталинградом, вражеской группировки»[1552].
Неблагоприятные результаты не заставят себя ждать. Ход зимней кампании 1943 г. сильно напоминает события, имевшие место годом ранее. После кратковременных тактических успехов во время контрнаступательных операций, которые переросли в наступление на широком фронте, Красная армия будет принуждена перейти к обороне в результате контрударов противника. На Юго-Западном направлении противник проведет перегруппировку и во второй половине февраля начнет «осуществление глубокого удара на Харьков, Белгород». «Обстановка, — скажет Штеменко, — становилась все тяжелее и наконец приняла зловещий характер». Ставка при этом продолжала планировать удар по наиболее сильной из группировок противника — группе армий «Центр» — силами Западного, Брянского, Воронежского и спешно создававшегося Центрального фронтов. «Войскам нового фронта, — напишет позднее назначенный его командующим К. К. Рокоссовский, — предстояло развернуться между Брянским и Воронежским фронтами, которые в это время продолжали наступление на курском и харьковском направлениях… нанести глубокоохватывающий удар в общем направлении на Гомель, Смоленск, во фланг и тыл орловской группировке противника». Войска фронта не смогли сосредоточиться в установленный срок, и наступление было перенесено на 25 февраля. «Предпринимая столь грандиозную операцию, как глубокое окружение всей орловской группировки противника, — зафиксирует Рокоссовский, — Ставка, по-видимому, кое-что недоучла… Противник явно опережал нас в сосредоточении и развертывании сил… В войсках ощущался острый недостаток всего — продовольствия, фуража, горючего, боеприпасов». Рокоссовский рискнет доложить Сталину о невозможности «справиться с задачей». Сталин пойдет на изменение поставленных целей, но и новая операция «не сулила успеха»: «Противник значительно превосходил нас в силах». Превосходство в силах обеспечит вермахту успех предпринятого контрнаступления, причем в полосе не только Центрального, но и Брянского и Воронежского фронтов. Во второй половине марта Ставка примет решение о нецелесообразности продолжения наступления на Орел. «При этом, — подведет итог Рокоссовский, — врагу ценой больших усилий удалось удержать в своих руках два важных выступа — один восточнее и юго-восточнее Орла, а второй восточнее и северо-восточнее Харькова»[1553].
Обстановка на фронтах к 7 февраля 1943 г. с пометками И. В. Сталина. Карта
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 639. Л. 1]
Так в центре советско-германского фронта образовался «курский балкон», или иначе — «курская дуга», битва на которой во многом определит исход войны. Таким образом, в начале 1943 г. Ставка ВГК и Генштаб во главе с главнокомандующим вновь допустят тот же стратегический просчет, что и годом ранее, — переоценив потери противника, недооценят его возможности и волю к сопротивлению, с одной стороны, и чрезмерно оптимистично отнесутся к собственным возможностям наступать по нескольким оперативным направлениям — с другой. В результате вновь во весь рост встанет вопрос о борьбе за стратегическую инициативу, казалось бы, решенный в пользу Красной армии в результате победоносной Сталинградской битвы.
По окончании зимней кампании 1942–1943 гг. на советско-германском фронте наступила стратегическая пауза. Противоборствовавшие стороны приостановили активные боевые действия. 8 апреля 1943 г. первый заместитель главнокомандующего Г. К. Жуков направит И. В. Сталину доклад с соображениями «о наших оборонительных боях на ближайший период». В этом докладе Жуков сделает прогноз о главных наступательных операциях противника против Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов. Противник, считал Жуков, нанесет своими орловско-кромской и белгородско-харьковской группировками одновременные удары с северо- и юго-востока в обход Курска. Переход советских войск в наступление с целью упреждения противника Жуков сочтет нецелесообразным. «Лучше будет, — скажет он, — если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника»[1554]. 13 апреля предложения Жукова были рассмотрены на совещании в кремлевском кабинете Сталина[1555]. Сталин отвергнет идею нанесения упреждающего удара, которая имела своих сторонников в среде военного командования и политического руководства (Н. Ф. Ватутин, К. Е. Ворошилов, Р. Я. Малиновский, С. К. Тимошенко, Н. С. Хрущев)[1556]. Одобренный Сталиным замысел заключался в том, чтобы дать возможность противнику первым начать наступление в районе Курской дуги, отразить его и, перейдя в контрнаступление, нанести ему поражение. На втором этапе кампании предполагалось развернуть общее наступление[1557].
В 1943 г. целый ряд решений советского руководства будет направлен на формирование резервов Верховного главнокомандования (РВГК) в преддверии планируемых наступательных операций Красной армии. Вероятно, к этому моменту Верховное главнокомандование сделает необходимые выводы из предшествующего опыта войны. Ведь тот же Рокоссовский, описывая боевые действия начала 1943 г., признает, что «противнику не раз удавалось сравнительно легко прорывать нашу оборону», и объяснит это тем, что «у нас не уделялось должного внимания своевременному созданию необходимых резервов»[1558].
Так, например, 13 февраля 1943 г. будет принято решение о формировании авиакорпусов резерва Ставки Верховного главнокомандования[1559]. При этом к лету 1943 г. практически вся авиация была перевооружена новой материальной частью, и каждый фронт имел собственную воздушную армию численностью 700–800 самолетов. Создавались корпуса, дивизии и бригады прорыва резерва ВГК, целью формирования которых было создание высокой плотности артиллерийского огня на главных направлениях. В состав фронтов и армий дополнительно включались артиллерийские, истребительно-противотанковые и минометные части, что стало возможным в результате масштабных успехов советской оборонной промышленности, описанных в одной из предшествующих глав. Стрелковые дивизии оснащались более совершенным автоматическим и противотанковым вооружением, усиливались средствами связи. На этой основе формировались стрелковые корпуса с целью улучшить управление в общевойсковых армиях. К лету 1943 г. будут сформированы пять танковых армий новой организации, для прорыва обороны противника — 18 тяжелых танковых полков. К 1 июля в резерве Ставки было сосредоточено несколько общевойсковых, две танковые и одна воздушная армия[1560]. Подготавливая Курскую операцию, Ставка из этих резервов сформирует Резервный фронт (Степной военный округ, Степной фронт), который предназначался для введения в бой в случае прорыва вермахтом советской обороны. Другой целью его создания было использование в качестве мощной фронтовой группировки после перехода в общее контрнаступление.
Руководство на месте действиями Центрального, Брянского и Западного фронтов и контроль за выполнением указаний Ставки ВГК были возложены на Г. К. Жукова, на Воронежский фронт был направлен А. М. Василевский.
В июле — августе 1943 г. Красная армия проведет стратегические оборонительную (5–23 июля) и наступательную (12 июля — 23 августа) операции, совокупность которых станет известна как Курская битва, или сражение на Курской дуге, — одно из ключевых сражений Второй мировой войны. В результате реализации одобренного Ставкой плана в ходе этого сражения будут освобождены Орел, Курск и Белгород, разгромлено 30 немецких дивизий, уничтожено 1,5 тыс. танков, свыше 3,7 тыс. самолетов, 3 тыс. орудий[1561]. С этого момента советские вооруженные силы удерживали стратегическую инициативу в своих руках до окончания войны.
Александр Михайлович Василевский
1943
[Из открытых источников]
Начало наступления советских войск в районе Курска, успешные действия на Западном, Брянском, Центральном и Воронежском фронтах создали благоприятную обстановку для наступления на Калининском фронте. По заданию Верховного главнокомандования, как будет вспоминать командующий фронтом А. И. Еременко, была разработана Духовщинско-Смоленская операция. Он же оставил подробные дневниковые записи о единственной известной нам поездке Сталина на фронт[1562]. 5 августа 1943 г. Сталин проведет с Еременко целый день в селе Хорошево и затем в вагоне своего спецпоезда на близлежащей станции. Вопросы подготовки наступательной операции, если судить по записям Еременко, не заняли центрального места в ходе их бесед, что ясно свидетельствует об отсутствии собственно военной подоплеки в поездке Сталина на фронт. Очевидно, что сравнивать эту поездку с фронтовыми командировками Жукова и Василевского не приходится. Еременко тактично заметит на страницах своего дневника, что Сталин «близко к фронту не подъезжал, мы были под Духовщиной, и он подъезжал на станцию Мелихово, с. Хорошево, километров 200, по-видимому, от фронта»[1563]. Утвержденную Ставкой операцию (или, точнее, их серию) Еременко подготовит и проведет блестяще, результатом станет освобождение Смоленска.
В результате победы на Курской дуге были созданы необходимые предпосылки для освобождения Левобережной Украины, выхода к Днепру. В Ставке вновь развернутся «дебаты», какой план наступления избрать[1564]. Жуков предложит на брянском направлении и на Донбассе провести операции посредством охватывающего маневра с целью окружения группировок противника[1565]. Тактика лобового выдавливания ошеломленного поражением противника сулила выигрыш во времени, хотя и грозила более значительными потерями в живой силе и технике. Поэтому Сталин примет решение отказаться от действий на окружение в пользу быстрейшего продвижения на запад с тем, чтобы не дать противнику закрепиться на рубеже Днепра.
Маршал Василевский в своих воспоминаниях опишет, как через проведение целого ряда спланированных Ставкой операций был реализован этот план[1566]. В ходе советского осеннего наступления Сталин в беседе с Иденом 27 октября 1943 г. разъяснил суть этого подхода Ставки, сказав: «Мы… атакуем немцев в 5–6 местах для того, чтобы рассеять их силы и не дать им возможности сосредоточить где-либо сильный кулак»[1567]. Замысел Сталина удастся реализовать в полной мере. В конце сентября — начале октября советским войскам удастся взломать немецкие оборонительные линии по Днепру, 6 ноября будет освобожден Киев. В период заключительной фазы боев Центральный, Воронежский, Степной, Юго-Западный и Южный фронты, принимавшие участие в этом грандиозном по масштабу наступлении, были переименованы в Белорусский, 1-й, 2-й, 3-й, 4-й Украинские фронты. В результате битвы за Днепр были созданы два стратегических плацдарма, создававшие необходимые условия для освобождения Правобережной Украины и Белоруссии. Оборотной стороной стратегических успехов стал рост потерь личного состава, во многом как результат фронтальных действий. В ходе четырехмесячной зимней кампании 1942–1943 гг. безвозвратные потери составили 962 тыс. чел. со стороны Красной армии против 725,4 тыс. у противника. А по итогам шестимесячной летне-осенней кампании 1943 г. потери РККА возрастут до 1389,4 тыс. чел. против 307,9 тыс. у вермахта [1568].
8 ноября 1943 г. указом Президиума Верховного Совета учреждается орден «Победа». Первыми его получат маршалы Жуков и Василевский, являвшиеся представителями Ставки ВГК на фронтах и в ходе битвы за Днепр. Награждение пройдет буднично. 22 апреля 1944 г. на совещании у Сталина, как будет позднее вспоминать Жуков, «поздоровавшись, Верховный спросил, был ли я у Николая Михайловича Шверника. Я ответил, что нет. — Надо зайти и получить орден „Победа“». Жуков поблагодарит за высокую награду, после чего собравшиеся перейдут к обсуждению повестки дня[1569].
1944: «Десять сталинских ударов»
1944-й войдет в историю как год решающих побед, когда будет проведен целый ряд стратегических наступательных операций групп фронтов, итогом которых станет полное освобождение оккупированной территории СССР и вступление Красной армии в пределы восточноевропейских государств.
6 ноября 1944 г. в докладе на торжественном заседании Московского городского Совета депутатов трудящихся, сделанном по случаю 27-й годовщины Октябрьской революции, Сталин для описания военного триумфа Красной армии использует формулу, вынесенную в заголовок этого параграфа. Вводя в оборот это определение, Сталин руководствовался не канонами оперативного искусства, а преследовал прежде всего агитационно-пропагандистские цели. Грандиозные военные успехи, достигнутые проведением известного множества операций групп фронтов (более, чем десяти), требовали ясной, поражающей воображение и запоминающейся идеологемы.
Не имея возможности рассказать в равной мере обо всех событиях на советско-германском фронте, их планировании и реализации, остановим наше внимание на основных.
Развернуть широкомасштабное наступление от Ленинграда до Крыма будет в зимнюю кампанию 1944 г. решено на совместном совещании членов Ставки ВГК, ГКО, Политбюро в середине декабря 1943-го. Задачей кампании было, как подчеркнет Штеменко, не «позволить врагу перевести борьбу в позиционные формы»[1570]. При этом, судя по всему, были учтены уроки, полученные в результате поражений, понесенных в начале 1942 и 1943 гг. в результате ошибок стратегического характера. Стратегическими (и политическими) целями кампании определялось освобождение территории Советского Союза.
М. И. Калинин вручает И. В. Сталину орден «Победа»
Не ранее 29 июля 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1475. Л. 44]
Главные наступательные операции будет решено провести на Юго-Западном направлении, с тем чтобы освободить Правобережную Украину и Крым. На Северо-Западном направлении была поставлена задача полностью освободить от блокады Ленинград и выйти к границам Прибалтийских республик. Задачей фронтов Западного направления было сковать силы группы армий «Центр» и быть готовыми к освобождению Белоруссии.
Реализуя эти планы, советские вооруженные силы в январе 1944 г. войсками трех фронтов проведут Ленинградско-Новгородскую стратегическую наступательную операцию и полностью снимут блокаду с Ленинграда.
В феврале — марте 1944-го будет проведена Днепровско-Карпатская наступательная операция, во время которой в реальности прошли двенадцать скоординированных между собой наступательных операций. В ее ходе будет освобождена Правобережная Украина, Красная армия выйдет на государственную границу СССР с Чехословакией и вступит в пределы Румынии[1571].
В марте — мае с успехом проводятся Одесская и Крымская операции, в результате которых были освобождены Крым, Одесса и Николаев.
Начинался новый этап войны, связанный с борьбой за Европу. Успешные итоги зимней кампании позволят взять паузу, и в середине апреля по приказу Ставки ВГК фронты, действовавшие на Западном направлении, перешли к обороне. Ставка при этом немедленно приступила к выработке замысла летней кампании.
В 1944 г. продолжится линия на усиление наступательной мощи частей Красной армии. Так, в преддверии летней кампании Верховное главнокомандование примет директиву об усилении 1-го Прибалтийского, 3-го Белорусского и 1-го Белорусского фронтов, для чего в их состав передавались авиасоединения резерва Ставки[1572].
14 апреля ГКО одобрит постановление об усилении штурмовой и бомбардировочной авиации[1573]. 20 апреля издается приказ наркома обороны «О сформировании корпусных артиллерийских бригад»[1574]. 17 апреля и 26 апреля выйдут два приказа «Об усилении огневой мощи зенитных артиллерийских дивизий РГК, находящихся на фронтах»[1575] и «Об усилении огневой мощи зенитных артиллерийских дивизий»[1576]. Приказами будет предписано провести доукомплектование и довооружение артиллерийских дивизий резерва Верховного главнокомандования. В июне 1944 г. ГКО примет решение о децентрализации руководства связью, военная и общегосударственная системы связи станут вновь управляться раздельно — ГУСКА и Наркоматом связи. 28 декабря 1944 г. приказом НКО создаются бригады связи резерва ВГК. В конце войны численность войск связи составит почти 10 % от общей численности вооруженных сил.
Разрабатывая план летней кампании, Ставка ВГК в ходе ряда совещаний у Сталина, проведенных 12, 22, 24 апреля[1577], приняла решение провести ряд стратегических наступательных операций. 20 мая Сталин вновь соберет у себя Жукова, Василевского, Антонова, чтобы дать окончательные указания о разработке планов фронтов. Еще через несколько дней он проведет совещания с участием командующих фронтами, которым предстояло решать поставленные Ставкой задачи[1578]. 30 мая карта-план 1-го этапа кампании была утверждена Ставкой[1579].
Приказ наркома обороны № 0020 «Об усилении 1-го Прибалтийского, 3-го Белорусского и 1-го Белорусского фронтов»
27 мая 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 474. Л. 104–104 об.]
Карта-план летней кампании 1944 г.
30 мая 1944
[ЦА МО РФ. Ф. 16а. Оп. 1075. Д. 32/10]
Главной наступательной операцией года станет Белорусская стратегическая наступательная операция, получившая по инициативе Сталина[1580] название «Багратион». Она будет проведена силами 1-го, 2-го и 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов 23 июня — 29 августа 1944 г. В ее ходе будет разгромлена группа армий вермахта «Центр». Для координации действий фронтов и в этом случае Сталин направит Г. К. Жукова и А. М. Василевского в качестве представителей Ставки ВГК. Как скажет позднее Штеменко, они «все прибрали к своим рукам»[1581].
В ходе развернувшегося наступления были освобождены территория Белоруссии, часть Прибалтики, советские войска вступили на территорию Польши[1582]. Летнее наступление Красной армии создаст благоприятные условия для успешного развития операции «Оверлорд», в ходе которой 5 июня англо-американские войска начнут десантную операцию в Нормандии.
В ходе наступления 19 июля Жуков направит в Ставку доклад, в котором предложит Сталину усилить фронты, наступавшие в сторону Восточной Пруссии, с тем чтобы сломить сопротивление противника с ходу. О том же будет просить Сталина и Василевский, координировавший действия советских войск на этом направлении. После совещания в Ставке 27 июля Сталин отклонит план, представленный Жуковым. Жуков позднее оценит это решение как «серьезную ошибку Верховного», которая повлекла за собой необходимость проведения «чрезвычайно сложной и кровопролитной Восточно-Прусской операции»[1583]. Ни Жуков, ни Василевский не скажут о причинах, по которым Сталин откажется поддержать этот план.
Вероятно, для Сталина более важным представлялось сосредоточить усилия на «польском» направлении, через которое лежал путь на Берлин, не допустив здесь неприятных неожиданностей. Нельзя в этой связи не сказать, что 13 июля началась Львовско-Сандомирская стратегическая наступательная операция, в ходе которой будут освобождены Львов и Перемышль, части Красной армии выйдут к Висле, форсируют ее и закрепятся на Сандомирском плацдарме. О важности центрального участка советско-германского фронта в своих мемуарах поведает и сам Жуков, рассказав о совещании 8 июля на даче у Сталина. В его ходе Сталин задаст вопрос: «Могут ли наши войска начать освобождение Польши и безостановочно дойти до Вислы…» Жуков заверит Верховного, что не только могут, но и должны захватить хорошие плацдармы, чтобы обеспечить дальнейшие наступательные операции на берлинском стратегическом направлении[1584]. В ночь с 27 на 28 июля эти устремления Сталина и Ставки были оформлены серией директив командованию соответствующих фронтов [1585].
И планирование Львовско-Сандомирской операции не обойдется без споров в Ставке. Командующий 1-м Украинским фронтом И. С. Конев настаивал на нанесении двух охватывающих ударов. Сталин, возможно не без воспоминаний о печальном опыте польско-советской войны 1920 г., предпочитал один удар на львовском направлении. «Мои доводы и проявленная настойчивость, — запишет Конев в своих воспоминаниях, — заставили И. В. Сталина в конце концов согласиться с нашим планом. Помню, как он сказал: „Уж очень вы упрямы. Хорошо, проводите свой план и выполняйте его на вашу ответственность“. Такая реплика И. В. Сталина, — подчеркнет Конев, — меня насторожила. Я понял, что это предупреждение об ответственности за возможный исход операции»[1586]. Предложенный Сталину план Конев блестяще реализует, оправдав доверие Верховного. В итоге операции была разгромлена группа армий вермахта «Северная Украина», освобождены Львов и Западная Украина в целом, форсирована Висла и создан Сандомирский плацдарм.
2 августа Ставка поставит 2-му и 3-му Украинским фронтам задачу проведения Ясско-Кишиневской операции с целью окружения главных сил группы армий вермахта «Южная Украина». Операция будет проведена в рекордные сроки — за десять суток ее результатом станут разгром южного крыла немецкого Восточного фронта и последовавший за этим выход из войны Румынии и Болгарии, вступление Красной армии на территорию Венгрии и Югославии[1587].
Выборгско-Петрозаводская операция, проведенная в июне — августе силами Ленинградского, Карельского фронтов при поддержке Балтийского флота, будет иметь результатом разгром финских войск. Довершит военный разгром проведенная в октябре Петсамо-Киркенесская операция. За этим последовал выход Финляндии из войны.
Начальник штаба 2-го Украинского фронта генерал-полковник М. В. Захаров и командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев за картой боевых действий
Правобережная Украина, март 1944
[РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 55. Коллекция фотодокументов]
Значительные успехи были достигнуты в сентябре — октябре в Прибалтике, где группировка немецких войск была практически отсечена от основных сил, а соединения 3-го Белорусского фронта вышли к Восточной Пруссии. Общее наступление советских войск, измотанных многосоткилометровым маршем, командование вермахта на исходе лета в конечном итоге остановит серией коротких контрударов[1588].
В октябре были успешно проведены Восточно-Карпатская и Белградская операции, в результате которых войска 2-го, 3-го и 4-го Украинских фронтов разгромили группы армий «Юг» и «F», освободили Закарпатье и значительную часть Югославии.
Масштабы советского наступления в ходе летней кампании и сегодня поражают воображение: оно велось на фронте шириной 4,5 тыс. км и на глубину от 600 до 110 км. Военно-политические задачи кампании были в целом успешно решены: советские войска осенью 1944-го вышли на границы СССР на всем ее протяжении и вступили на территорию ряда стран Восточной Европы. Стратегические наступательные операции 1944 г. создадут необходимые заделы для проведения завершающей кампании Великой Отечественной войны.
Докладная записка Н. Н. Воронова И. В. Сталину о формировании частей тяжелой артиллерии и большой мощности в резерве Ставки. Утверждено постановлением ГКО СССР № 6270 от 29 июля 1944 г.
24 июля 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 364. Л. 193–194. Подпись — автограф Н. Н. Воронова]
Приказ наркома обороны № 0043 «О сформировании в резерве Ставки ВГК пяти управлений артиллерийских корпусов прорыва»
29 августа 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 475. Л. 67]
В ходе наступательных операций Ставка продолжала формирование резервов. В июле было принято постановление ГКО о сформировании частей тяжелой артиллерии большой мощности в резерв Ставки ГКО[1589].
В августе будут приняты на вооружение и поставлены на производство артиллерийские самоходные установки ИСУ-122С со 122-мм пушкой Д-25С[1590]. Истребительно-противотанковые артиллерийские бригады, находившиеся в резерве Ставки, «в целях усиления огневой мощи и увеличения маневренности» получат в свой состав самоходные артиллерийские полки СУ-85[1591]. В тех же целях танковые корпуса будут усилены артиллерийскими средствами. Этой теме будут посвящены два приказа от 26 августа: «О сформировании артиллерийских бригад танковых армий»[1592] и «О сформировании легких артиллерийских полков для танковых корпусов»[1593]. 29 августа нарком обороны издаст приказ «О сформировании в резерве Ставки Верховного Главнокомандования пяти управлений артиллерийских корпусов прорыва», формирование которых будет поручено завершить к 1 ноября [1594].
В августе 1944 г. будут приняты решения о формировании гвардейских воздушно-десантных дивизий и корпусов[1595].
Красная армия все более основательно готовилась к предстоящим сражениям, на этот раз — к проведению завершающей кампании Великой Отечественной войны.
«Вопреки опыту войны». Еще раз «о недочетах в организации и проведении наступательных операций»
Успехи Красной армии 1943–1944 гг. оказались сопряжены с преодолением трудно изживавшихся проблем в управлении войсками, качестве профессиональной подготовки командных кадров. На страницах своего дневника в июне 1943 г. в очередной раз эту тему поднимет командующий Калининским фронтом А. И. Еременко[1596]. Найдет эта проблема свое отражение и в официальных документах. В феврале 1943 г. будет подготовлен проект приказа командующего войсками Ленинградского фронта «О недочетах в организации и проведении наступательных операций войск 55-й и 67-й армий и о мероприятиях по устранению их». Приказ начнется с обескураживающей констатации: «При проведении наступательных операций 55 и 67 армий выявлены серьезные недочеты в организации общевойскового боя и тактике наступательного боя стрелковой роты, батальона, полка», артиллерии и танков. Далее будет дан подробный критический разбор управления войсками на всех его уровнях. И первым пунктом будет сформулирована претензия в адрес командующих армиями, командиров стрелковых дивизий, пехотных, артиллерийских, танковых частей, которые «организуют и ведут бой вслепую»[1597]. Отказ от проведения разведки на местности имел результатом невозможность принятия правильных решений командирами рот, батальонов и полков вновь вводимых в боевые действия частей. В очередной раз поднимается тема отсутствия должного взаимодействия родов войск в общевойсковом бою. В результате «в ходе боя различные рода войск действовали каждый по своему плану», без их взаимной увязки. К числу важнейших недостатков будет отнесено «неумение организовать артнаступление». В приказе будет отмечено, что «крайне слабо применяется массирование артиллерийского огня по основным опорным пунктам противника», «не отрабатывается планирование огня по окончании артподготовки, в результате артиллерийская поддержка с началом атаки неэффективна». При этом командиры соединений и их штабы «часто даже не ставят задач артиллерии». Приказ будет ставить задачу тщательной отработки «взаимодействия артиллерийских, танковых и пехотных начальников на местности»[1598].
Проект приказа войскам Ленинградского фронта «О недочетах в организации и проведении наступательных операций войск 55-й и 67-й армий и о мероприятиях по устранению их»
Февраль 1943
[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 928. Л. 85–92]
«Маневр живой силы на поле боя не развит, — констатируют авторы приказа. — Наступление ведется прямолинейно; слабые места в обороне, фланги и стыки противника не отыскиваются. Встреченные огнем противника роты и батальоны залегают и часами пролеживают на одном и том же рубеже, неся потери, а командиры рот, батальонов и полков и поддерживающие их артиллерийские начальники медлят с принятием решения по использованию всех средств подавления противника и по маневру на поле боя»[1599]. Как следует из текста приказа, «недостаточную подготовленность, сколоченность и маневренность в бою» проявляют танковые части. Отсутствие их взаимодействия с артиллерией повлечет за собой рекомендацию приказа: «Танки без артиллерийской поддержки и орудий сопровождения в бой не вводить»[1600]. Крайнее удивление сегодня вызовет еще одна претензия, сформулированная в приказе. Оказывается, к потере управления по-прежнему приводят в том числе «пренебрежение радиосвязью, расчеты на проводную связь». И это при том, что требование о широком применении радиосвязи во все периоды боя было включено в «Боевой устав пехоты» 1942 г. Этот далеко не полный обзор содержания приказа дает ясно понять, что в системе подготовки военных кадров мало что изменилось за полтора года ведения войны. Опыт, накапливаемый высокой ценой в ходе боевых действий, слабо внедрялся в учебный процесс, «доводка» компетенций командного состава проходила уже в ходе военных действий. Одним из пунктов приказа станет рекомендация о проведении ряда «показных занятий с командным составом» по управлению боем, по планированию операций, по организации взаимодействия[1601]. Кроме того, штабу фронта будет вменена в обязанность организация проверки боевой подготовки резервных дивизий, курсов подготовки командного состава. Перечисленные в приказе недостатки и результировали в конечном итоге в рост потерь личного состава: «До сих пор находятся командиры, безразлично относящиеся к потерям личного состава. Причины потерь не анализируются. В результате неорганизованности части часто несут потери еще до вступления в бой из-за неподготовленности исходных рубежей в инженерном отношении; из-за несвоевременного вывода войск в исходное положение, в результате скоплений» [1602].
Анализ проблем управления войсками, качеств командных кадров будет находиться в центре внимания высшего военного и политического руководства и в дальнейшем. 22 августа 1944 г. Г. К. Жуков направит в адрес Главного управления кадров Наркомата обороны докладную записку с анализом опыта работы с армейскими кадрами «в начальный период Отечественной войны». В этой записке Жуков сформулировал очень жесткие оценки комсостава РККА. «Мы, — напишет он, — не имели заранее подобранных и хорошо обученных командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями. Во главе фронтов встали люди, которые проваливали одно дело за другим… На армии ставились также малоизученные и неподготовленные люди… Наркомат обороны в мирное время не только не готовил кандидатов, но даже не готовил командующих… Еще хуже обстояло дело с командирами дивизий, бригад и полков». Столь же плохо обстояло дело с командирами запаса. «Все эти командиры учились войне — на войне, расплачиваясь за это кровью наших людей». Специально будет обращено внимание на отсутствие «хорошо сколоченных штабов». Жуков укажет на базовые причины такого положения дел. «В культурном отношении, — заявит он, — наши офицерские кадры недостаточно соответствовали требованиям современной войны… нужно быть культурным человеком, чтобы уметь быстро разобраться со своей техникой и техникой врага и, разобравшись, грамотно применить свою технику. Нужно правду сказать, что из-за неграмотности и бескультурья наших кадров мы очень часто несли большие потери в технике и живой силе… Наши командиры очень плохо знали и знают технику (авиацию, артиллерию, танки и пр.)». Завершая анализ, Жуков укажет, что существовавшая система подготовки кадров «не дала нам для войны образцового и авторитетного командира»[1603].
Актуальный характер анализа, данного Жуковым, подтверждает содержание приказа Ставки Верховного главнокомандования о недостатках в работе командования и штаба Западного фронта. 12 апреля 1944 г. на заседании ГКО будет рассмотрена докладная записка Чрезвычайной комиссии по итогам инспекции Западного фронта. ГКО издаст постановление, на основании которого появится в тот же день приказ Ставки. В докладной будет зафиксировано, что начиная с 12 октября 1943 г. по 1 апреля 1944 г. Западный фронт провел 11 операций: «Все эти операции закончились неудачно, и фронт поставленных Ставкой задач не решил». Ни в одной из них не была прорвана оборона противника хотя бы на тактическую глубину, «операции заканчивались в лучшем случае незначительным вклинением в оборону противника при больших потерях наших войск». За указанный период Западный фронт убитыми и ранеными потерял 330 587 чел., кроме того, в госпитали поступило 53 283 больных. При этом Западный фронт «израсходовал боеприпасов гораздо больше любого другого фронта». Безуспешные действия Западного фронта, его большие потери и большой расход боеприпасов объяснялись «исключительно неудовлетворительным руководством со стороны командования фронтом»: «Западный фронт при проведении всех операций всегда имел значительное превосходство в силах и средствах перед противником, позволяющее безусловно рассчитывать на успех». В результате «создалось крайне невыгодное для нас начертание линии фронта на Смоленско-Минском направлении», имевшее неблагоприятное влияние на соседние фронты. Специально были отмечены недостатки в работе артиллерии, которая, несмотря на превосходство над артиллерией противника, не подавляла его огневую систему ни в период артиллерийской подготовки, ни в процессе боя. В результате пехота во время атак несла большие потери. В докладной отмечен ряд конкретных случаев обстрела советских частей собственной артиллерией. В ряде дивизий не было организовано взаимодействие артиллерии с пехотой. Исключительно плохо осуществлялась разведка целей, в результате преимущественное распространение получила стрельба по площадям, а не по целям. Особенно плохо была организована контрбатарейная и контрминометная борьба. При этом «контроль за выполнением огневых задач почти не осуществляется».
Специальный раздел докладной посвящен недостаткам в использовании танков. «Вопреки опыту войны», согласно которому крупные танковые соединения должны использоваться для развития успеха наступления после прорыва обороны, командование бросало танковый корпус «на нерасстроенную оборону противника», вследствие чего советские части несли большие потери и не могли продвинуться вперед. В итоге в танковом корпусе, как зафиксировала докладная, осталось всего два танка. В танковых бригадах, действовавших с пехотой, также имелись исключительно большие потери, основной причиной которых названы неудачи в подавлении противотанковых средств нашим артиллерийским огнем и «отсутствие взаимодействия между танками, поддерживающей артиллерией и пехотой».
Еще один раздел посвящен недостаткам в планировании и подготовке операций. Комиссия акцентирует внимание на том факте, что Ставка уже указывала на этот недостаток ранее — 15 октября 1943 г. «Вопреки сложившемуся опыту войны», в ряде операций прорыв организовывался на очень узких участках фронта, что «позволяло противнику сосредоточить губительный фланкирующий огонь и в сочетании с контратакующими небольшими резервами исключить возможность продвижения нашей пехоты и нанести ей большие потери». Росту потерь способствовал тот факт, что в ряде случаев стрелковые дивизии и пополнения вводились в бой с хода. Штаб фронта от планирования операций был отстранен, все проведенные операции планировались в армиях и устно утверждались командующим фронтом. Разведка на Западном фронте ведется «совершенно неудовлетворительно». Войсковая разведка не организована, «разведка боем» велась «нецелеустремленно и… без тщательной подготовки и организации» и заканчивалась неудачно и с большими потерями. Специально была рассмотрена ситуация в 33-й армии. Ее командующий, вместо тщательной подготовки операции и организации боя, вместо правильного использования артиллерии, «стремился пробить оборону противника живой силой». Общее количество потерь, понесенных 33-й армией, составило свыше 50 % от потерь всего фронта. Вопреки указаниям Ставки, запрещавшим использование в бою специальных подразделений как обычной пехоты, нередко вводились в бой разведчики, химики и саперы. К числу наиболее серьезных проступков были отнесены факты, когда «весь офицерский состав дивизии и корпуса» направлялся «в цепь». Командующий армией «преступно нарушил» приказ Ставки, запрещавший прибегать к расстрелам командиров без суда и следствия[1604].
Приказ Ставки ВГК о недостатках в работе командования и штаба Западного фронта
12 апреля 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 310. Л. 177–179]
Итоговый раздел докладной оценит действия командования фронтом как неудовлетворительные. Приказом Ставки фронт будет расформирован и разделен на два — 2-й и 3-й Белорусские. Командный состав фронта и 33-й армии будет снят со своих должностей[1605].
«Предоставить республикам полномочия…» Трансформации государственного устройства Союза ССР
В годы войны значительные трансформации были проведены в сфере административно-территориального управления. Затронут они прежде всего РСФСР, в составе которой в 1943–1944 гг. будет образован целый ряд новых областей: Ульяновская, Кемеровская, Калужская, Брянская, Новгородская, Владимирская, Псковская, Великолукская.
И если создание этих административно-территориальных единиц имело причиной стремление оптимизировать управление, то ликвидация целого ряда автономий стала результатом депортаций народов, о которых было рассказано выше. В августе 1941 г. указом Президиума Верховного Совета СССР ликвидируется АССР немцев Поволжья, в октябре 1943 г. — Карачаевская АО, в декабре 1943 г. — Калмыцкая АССР и образуется Астраханская область в составе РСФСР, а в марте 1944 г. — Чечено-Ингушская АССР, на месте которой образуется Грозненская область в составе РСФСР, в апреле 1944 г. после выселения балкарцев Кабардино-Балкарская ССР была преобразована в Кабардинскую АССР. Завершит этот процесс ликвидация Крымской АССР и образование Крымской области в составе РСФСР уже после окончания войны — в июне 1945 г.[1606] В августе 1944 г. Тувинская народная республика примет декларацию о вхождении в состав СССР, в октябре того же года республика будет принята в состав Союза ССР на правах автономной области РСФСР.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О пленуме ЦК ВКП(б)»
26 января 1944
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1394. Л. 108–109]
В начале 1944 г. Сталин решит провести ряд важнейших изменений в политическом устройстве Союза ССР. 26 января на заседании Политбюро было решено, что вечером следующего дня будет проведен пленум ЦК, впервые за годы войны. Первым вопросом повестки дня пленума будет предложено рассмотреть вопрос «О преобразовании Народного комиссариата обороны и Народного комиссариата иностранных дел из общесоюзных в союзно-республиканские народные комиссариаты». Этот же вопрос было предложено вынести и в повестку дня сессии Верховного Совета СССР[1607].
Предложения Политбюро пленумом ЦК, состоявшимся 27 января, разумеется, были одобрены «для внесения на предстоящую сессию Верховного Совета СССР». На X сессии ВС СССР (28 января — 1 февраля) будут оформлены названные решения, в соответствии с ними союзные республики получат право самостоятельно осуществлять международные отношения[1608]. С этой целью в составе совнаркомов союзных республик создадут наркоматы иностранных дел. Эти изменения найдут свое отражение в советской конституции. Их причиной, как, вероятно, уже понял читатель в контексте предшествующего изложения событий, станет запланированное союзниками создание будущей Организации Объединенных Наций. Сталин решит таким образом подготовить почву для постановки перед союзниками вопроса о вхождении в состав ООН всех советских республик, как обладающих всеми признаками суверенности. Формальный характер этой «суверенности» ясно продемонстрирует постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об отсрочке выборов в Верховные Советы союзных республик», принятое 21 июня 1944 г., которым выборы откладывались до июня 1945 г.[1609] Аналогичное решение «Об отсрочке выборов в Верховный Совет СССР» будет оформлено указом Президиума ВС СССР от 13 декабря. Выборы откладывались до декабря 1945 г.[1610]
Усилия Сталина по инкорпорации всех советских республик в создаваемую международную организацию с целью увеличить количество «своих» голосов потерпят неудачу. В конечном итоге дело сведется к обсуждению вопроса применительно только к двум из них. Сталин в переписке с союзниками будет последовательно отстаивать право Украины и Белоруссии стать инициаторами создания международной организации[1611]. Его усилия в этом направлении в конце концов увенчаются успехом.
«…Открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту». Планирование и начало завершающей кампании войны
28 августа 1944 г., если судить по составу участников, в кремлевском кабинете Сталина были подведены итоги успешной летней кампании. На это совещание Сталин пригласил узкую группу государственных деятелей и военных руководителей: Молотова, Берию, Маленкова, Щербакова, Жукова, Василевского, Антонова, Штеменко, Воронова и Федоренко[1612]. По итогам обсуждения на следующий день были выпущены директивы Ставки, которыми большинству фронтов (исключая 2-й и 3-й Украинские) предписывалось перейти «к жесткой обороне»[1613]. Еще через несколько дней Оперативное управление Генштаба представит Сталину на карте основы замысла первого этапа новой кампании, призванной завершить войну[1614]. Карту Сталин сохранит в своем личном архиве[1615].
Начальник Оперативного управления Генштаба С. М. Штеменко позднее достаточно подробно расскажет на страницах своих воспоминаний о существе этого замысла[1616]. Таким образом, уже с первых дней осени 1944 г. советское руководство приступает к планированию завершающей кампании войны.
В процессе планирования возникнет описанная в мемуарах Г. К. Жукова коллизия, похожая на ту, которая уже знакома читателю по событиям осени 1943 г. Тогда, как помнит читатель, Сталин принял решение выдавливать противника с Левобережной Украины фронтальными ударами с целью не допустить его закрепления на новых рубежах обороны, отвергнув предложение Жукова по проведению операции на окружение. Похожие дебаты развернутся в Ставке в самом начале октября 1944-го, когда Жуков предложит Сталину прекратить фронтальные наступательные действия на участке 1-го Белорусского фронта и перейти к обороне войскам его правого крыла и левого крыла 2-го Белорусского фронта, с тем чтобы предоставить им отдых и произвести пополнение. Варшаву Жуков, поддержанный Рокоссовским, предложит «брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь — Познань». Сталин во время этого заседания в Ставке, состоявшегося на даче Сталина в Кунцево, нервничал, «даже трубку отложил в сторону, что бывало всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен», — вспоминал позднее Жуков. Рупором недовольства собравшихся выступит Молотов. «Товарищ Жуков… вы предлагаете остановить наступление, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение?» После короткой паузы, во время которой обоих маршалов отправили в «библиотечную комнату» подумать, Сталин посоветуется со своим окружением, приглашенным на совещание (Молотов, Маленков, Антонов), и вынесет вердикт: «Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск».
Замысел первого этапа завершающей кампании Великой Отечественной войны
Не позднее 5 сентября 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 641. Л. 1]
На следующий день Сталин примет организационные решения. Жуков в мемуарах так опишет этот эпизод:
«Верховный позвонил мне:
— Как вы смотрите на то, чтобы руководство всеми фронтами в дальнейшем передать в руки Ставки?
Я понял, что он имеет в виду упразднить представителей Ставки для координирования фронтами.
— Да, количество фронтов уменьшилось, — ответил я. — Протяжение общего фронта также сократилось, руководство фронтами упростилось. И имеется полная возможность управлять фронтами непосредственно из Ставки».
Еще через день Сталин вызовет Жукова и сообщит ему о его назначении на 1-й Белорусский фронт, особо подчеркнув, что тот находится на берлинском направлении и что за Жуковым при этом сохраняется статус заместителя верховного главнокомандующего[1617]. Все это с очевидностью имело в виду концентрацию властных полномочий по решению вопросов управления войсками в руках Сталина. Возможно, на самом деле описанный эпизод имел место не в начале октября, а в начале ноября после заседания Ставки 7 ноября, о котором мы расскажем чуть ниже.
Так или иначе, в ходе возникшей оперативной паузы — в конце октября и начале ноября — разработка замысла завершающей кампании выйдет на финишную прямую. Как свидетельствуют записи в дневнике дежурных секретарей, Сталин в этот период регулярно встречается с заместителем начальника Генштаба Антоновым, который вскоре пойдет на повышение, заменив Василевского, и начальником Оперативного управления ГШ Штеменко.
Судя по всему, Сталин принимал участие во всех основных этапах проработки замысла кампании. В конце октября «по заданию Верховного Главнокомандующего» к этой работе подключается Жуков. Маршал в своих мемуарах отдаст должное главным операторам Генштаба, которые «показали себя выдающимися знатоками оперативно-стратегического планирования». Высоко он оценит и в целом работу Генштаба, который «в этот период стоял на большой высоте в искусстве планирования крупных стратегических наступательных операций»[1618].
Алексей Иннокентьевич Антонов
1940-е
[Из открытых источников]
Сергей Матвеевич Штеменко
1940-е
[Из открытых источников]
2 ноября в кремлевском кабинете Сталина в 20.30 состоится совещание, созванное Сталиным для рассмотрения плана зимних операций Красной армии[1619].
Антонов в отсутствие Василевского доложит подготовленный проект приглашенным участникам. В их числе оказались «штатские» члены высшего военно-политического руководства: Молотов, Берия, Маленков — и «военные»: Жуков, Мерецков, Штеменко, Штыков.
Было решено, как зафиксирует Жуков в своих воспоминаниях, провести в начале 1945 г. на всех стратегических направлениях мощные наступательные операции со следующими задачами:
— разгромить восточно-прусскую группировку и овладеть Восточной Пруссией;
Из тетради регистрации лиц, принятых И. В. Сталиным 31 октября и 2 ноября 1944
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 416. Л. 34 об.]
— разгромить противника в Польше, Чехословакии, Венгрии, Австрии;
— выйти на рубеж в устье реки Вислы — Бромберг (Быдгощ) — Познань — Бреслау (Вроцлав) — Моравска-Острава — Вена.
3 и 4 ноября карты Оперативного управления Генштаба зафиксируют замысел будущей Висло-Одерской операции в том виде, как она и будет осуществлена. Способом ведения операции Ставка, ведомая Сталиным, выберет нанесение мощных фронтальных ударов войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов с целью рассечения группировки противника.
7 ноября в своем кремлевском кабинете Сталин вновь соберет на заседание Ставки ВГК государственных и военных деятелей, где и будут приняты уточняющие решения, озвучены планы вступления в войну против Японии[1620]. Ни Жуков, ни Василевский в своих мемуарах не станут подробно останавливаться на событиях, происходивших в эти дни в Ставке. Со слов Василевского ход заседания 7 ноября изложит в своем дневнике Еременко. В нем он зафиксирует, что «Жукова здорово критиковали за то, что у него ничего не получилось, [начиная] с летнего наступления, вернее с осеннего. Жукова обвиняют в том, что он делает не так, как Ставка приказывает. Жуков назначен командующим фронтом вместо Рокоссовского, Рокоссовский назначен вместо Захарова, а Захаров освобожден».
Второй вопрос, вокруг которого шел разговор, это о войне с Японией: «Тов. Сталин дал слово Черчиллю, что через три месяца после капитуляции Германии мы начнем действия против Японии…»
Расскажет Василевский Еременко и о планах в отношении Прибалтийских фронтов, одним из которых тот командовал. Примечателен тот факт, что Сталин оставил открытым вопрос о сроках проведения завершающей кампании. «Тов. Сталин говорил, — записал со слов Василевского Еременко, — что нам нечего торопиться, пусть раньше начинают союзники. Если мы будем действовать, то союзники будут молчать. Операция должна начаться в январе месяце, а то и до весны обождать»[1621]. Персональные перестановки, о которых Василевский рассказал Еременко, состоятся 16 ноября.
Так или иначе, главные усилия сосредотачивались на варшавско-берлинском направлении, где должен был наступать, как уже было рассказано, 1-й Белорусский фронт под командованием Жукова[1622]. Жуков в своих воспоминаниях дважды укажет на «промах Верховного», который заключался в том, что Сталин летом 1944-го отверг предложение об усилении фронтов, действовавших на восточно-прусском направлении, что должно было сломать оборону противника при успешном развитии Белорусской операции[1623]. Вполне возможно, что этот упрек в адрес Сталина Жуков сформулирует для того, чтобы объяснить неудачу Гумбиннен-Гольдапской операции, начатой 16 октября и завершившейся уже 25-го переходом к обороне, за что его и критиковали в Ставке 7 ноября.
Куда более обтекаемо решит осветить этот эпизод Штеменко, избегая прямых упреков в адрес Сталина. Он запишет: «…Генеральный штаб полагал возможным при некотором дополнительном усилении наших войск за счет резервов Верховного Главнокомандования нанести мощный удар через всю Восточную Пруссию до устья Вислы на глубину в 220–250 километров. В дальнейшем, однако, пришлось, к сожалению, ограничиться здесь, по крайней мере на первое время, более скромными целями»[1624]. Ни тот, ни другой мемуарист не выскажут соображений о причинах, побудивших Сталина отказать своим маршалам в значительных резервах Ставки для быстрого разгрома группировки противника в Восточной Пруссии.
Причина, между тем, должна была быть весьма веской. Судя по всему, Сталин решил не рисковать, расходуя резервы Ставки, сохранить и сконцентрировать их для нанесения мощного неотразимого удара на главном — берлинском — направлении. Привлекательные с точки зрения военных специалистов оперативные цели уступали по своей политической и военной значимости главной военно-политической задаче — овладению столицей поверженного противника, Берлином, прежде союзников. Война не сводилась в понимании Сталина к военным действиям, ее политическая составляющая всегда присутствовала в собственно военном планировании, превалируя в проектировках стратегического уровня. Вопросы политической целесообразности, кажется, не всегда правильно понимались военными руководителями, а возможно, и не слишком занимали их. Как бы там ни было, наступать Красной армии в направлении Восточной Пруссии придется. Вопрос о том, кто был прав в этой коллизии, кажется, все еще ожидает нового детального разбора в профессиональной литературе.
Помимо упомянутой Гумбиннен-Гольдапской операции закончится относительной неудачей и другая важнейшая операция первого этапа завершающей кампании войны — Дебреценская, не принеся запланированных результатов. Бои в Венгрии осенью 1944-го приняли затяжной характер ввиду упорного сопротивления войск противника[1625]. Сил Красной армии явно оказывалось недостаточно, чтобы одинаково успешно наступать на всех стратегических направлениях.
Сталин в эти дни, как мы уже видели, примет решение переформатировать стратегическое управление военными действиями. Начальник Оперативного управления Генштаба Штеменко так резюмирует организационные решения этих дней: «Координацию действий всех четырех фронтов на берлинском направлении Верховный Главнокомандующий взял на себя»[1626]. Что явилось причиной принятого решения — политические комбинации, военная целесообразность или простое человеческое тщеславие — предоставляем судить читателю. Нельзя исключать, что одной из причин этого решения станет беспокойство Сталина, что «маршалы победы», располагая предоставленными им широкими полномочиями, на свой страх и риск предпримут такие самостоятельные действия на оперативном и тактическом уровнях, которые могут отвлечь от решения стратегических задач или даже поставить их под угрозу срыва. Возможно, он придет к выводу о необходимости зафиксировать свою ключевую роль в управлении войсками в завершающей победоносной военной кампании.
Красная армия, как мы знаем, действительно проведет завершающую военную кампанию в Европе (или, точнее, ее второй этап) наступлением пяти фронтов от Балтики до Карпат на фронте в 1200 км. Ставка ВГК в конечном итоге скорректировала планы и приняла решение о двух взаимосвязанных стратегических операциях — Висло-Одерской и Восточно-Прусской. План заключался в нанесении одновременных ударов с плацдармов, захваченных на левом берегу Вислы[1627]. Одновременно готовилось наступление в Восточной Пруссии против группы армий вермахта «Центр». При этом и на завершающем этапе войны советское руководство продолжит проводить мероприятия, направленные на усиление ударной мощи своих войск. Так, например, 13 января 1945 г. ГКО примет постановление о сформировании в резерве Ставки ВГК десяти истребительно-противотанковых артиллерийских бригад[1628].
Послание У. Черчилля И. В. Сталину о тяжелых боях и с просьбой наступления Красной армии на фронте в районе Вислы в январе 1945 г.
6 января 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 271. Л. 15]
В планы советского военного командования будут внесены коррективы по срокам в связи с тем, что 16 декабря 1944 г. начнется наступление вермахта против англо-американских войск в Арденнах. Вторая его фаза начнется 1 января 1945 г. в Эльзасе. «Последнее наступление Гитлера» оказалось настолько серьезным, что Черчилль был вынужден 6 января направить в адрес Сталина телеграмму: «На Западе идут очень тяжелые бои… Я буду очень благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и в любые другие моменты… Я считаю дело срочным» [1629].
Сталин решит прийти на помощь и уже на следующий день отправит Черчиллю ответное послание: «…учитывая положение наших союзников на Западном фронте, ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января»[1630].
Так что 12 января, на 8 дней ранее намеченного срока, советские вооруженные силы начали Висло-Одерскую операцию (первоначально Варшавско-Познанская). В этот день в наступление перейдет 1-й Украинский фронт, а 14-го и 1-й Белорусский. 13 и 14 января начнется наступление войск 3-го и 2-го Белорусских фронтов в Восточной Пруссии, в ходе которого советские войска выйдут к Балтийскому морю и перережут жизненно важные коммуникации группировки армий «Центр»[1631]. В этот момент у советских военных руководителей под влиянием эйфории от достигнутых успехов возникнут надежды «стремительным броском 15–16 февраля взять Берлин».
В ходе январского наступления 27 января советские войска освободят заключенных концентрационного лагеря Аушвиц (Освенцим). 28 апреля председатель Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков (ЧГК) Н. М. Шверник направит секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову докладную записку с проектом сообщения ЧГК «О чудовищных преступлениях германского правительства в Освенциме» и просьбой разрешить опубликовать его в печати. Шверник сообщит об уничтожении в лагере свыше 4 млн чел., об экспериментах, проводившихся над живыми людьми: стерилизация женщин, кастрация мужчин, прививка рака, ампутации и всевозможные испытания химических препаратов[1632].
Постановление ГКО СССР № 7424 «О помощи Временному польскому правительству по восстановлению столицы Польши — г. Варшавы» с сопроводительной запиской В. М. Молотова И. В. Сталину
29 января 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 445. Л. 16–18, 25. Автограф В. М. Молотова]
29 января Г. К. Жуков подведет промежуточные итоги советского наступления, направив Сталину рапорт о выполнении его приказа, который предписывал «мощным ударом разгромить противостоящую войскам фронта группировку противника и стремительно выйти к линии польско-германской границы». За 17 дней наступательных боев, сообщит Жуков, советские войска на направлении главного удара продвинулись на 400 км, важнейшим результатом наступления стало сохранение промышленного потенциала, жилья и транспортной инфраструктуры Польши. Едва ли не единственное исключение представляла Варшава. «Немцы превратили столицу Польши в руины, — доложит Жуков Сталину, — город мертв»[1633]. В тот же день ГКО примет постановление «О помощи Временному польскому правительству по восстановлению столицы Польши — г. Варшавы» [1634].
В ходе наступления было разгромлено 45 дивизий вермахта, который потеряет 300 тыс. солдат убитыми и 100 тыс. пленными. А ведь командующий германскими силами на Западном фронте генерал-фельдмаршал Рунштедт был вынужден «отдать» для переброски на Восточный фронт 6-ю танковую дивизию СС и еще 16 дивизий. Их отсутствие в решающие моменты сражения во Франции сказалось на его исходе вполне определенным — благотворным для союзников — образом[1635].
Оба руководителя союзных держав высоко оценят своевременно принятые решения. В послании от 18 января Рузвельт напишет: «Подвиги, совершенные Вашими героическими воинами раньше, и эффективность, которую они уже продемонстрировали в этом наступлении, дают все основания надеяться на скорые успехи наших войск на обоих фронтах»[1636].
27 января Черчилль направит Сталину послание, содержавшее такие строки: «Мы восхищены Вашими славными победами над общим врагом и мощными силами, которые Вы выставили против него. Примите нашу самую горячую благодарность и поздравление по случаю исторических подвигов»[1637].
Военный разгром частей вермахта и союзной ему венгерской армии приведет к формированию Временного национального правительства Венгрии, которое подпишет соглашение о перемирии. Подписание состоится 20 января 1945 г. в Москве, Венгрия примет условия перемирия, «предъявленные правительствами трех держав, действующих от имени всех Объединенных Наций»[1638].
Послание Ф. Рузвельта И. В. Сталину о героических сражениях Красной армии
18 января 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 369. Л. 132]
«Мы не допустим опасных расхождений между нами». Крымская (Ялтинская) конференция
10 января 1945 г. Сталин направит послание Черчиллю с предложением места и даты проведения очередной конференции союзников — Ялта, 2 февраля — и согласится с предложенным кодовым названием «Аргонавт»[1639].
4–11 февраля 1945 г. в Ливадийском дворце под Ялтой состоится Крымская (Ялтинская) конференция союзных держав, представлять которые будут их лидеры — председатель СНК СССР И. В. Сталин, президент США Ф. Рузвельт, премьер-министр Великобритании У. Черчилль[1640].
Значительное время главы трех держав уделят военным вопросам, проведя детальное рассмотрение положения на фронтах и перспектив военных операций. По просьбе союзников начальник советского Генерального штаба Антонов доложит о ходе наступления, развернувшегося на советско-германском фронте. В ходе обсуждения этого пространного доклада Сталин напомнит, как он получил в январе письмо от Черчилля и, увидев, что такое наступление для союзников необходимо, «советское командование начало наступление, и даже раньше намеченного срока». Советское правительство, подчеркнет Сталин, считало это своим долгом, долгом союзника, хотя у него не было формальных обязательств на этот счет. Он, Сталин, хочет, чтобы деятели союзных держав учли, что советские деятели не только выполняют свои обязательства, но и готовы выполнить свой моральный долг по мере возможности[1641]. Важнейшими станут договоренности о необходимости более тщательно координировать операции союзных войск[1642]. Конференция примет ряд решений исторического значения, зафиксированных Протоколом работы Крымской конференции.
В их числе — решения об оккупации Германии и установлении над ней контроля союзными державами, которые «будут обладать по отношению к Германии верховной властью», как сказано об этом в протоколе. При осуществлении этой власти союзники должны были принять меры, которые они признают необходимыми для будущего мира и безопасности, включая полное разоружение, демилитаризацию и расчленение Германии[1643]. До пересмотра последней договоренности и сохранения Германии как единого государства предстояла длинная дорога.
Личное послание И. В. Сталина У. Черчиллю с предложением провести встречу руководителей Великобритании, США и СССР в Ялте
10 января 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 271. Л. 28. Резолюция — автограф В. М. Молотова, подпись — автограф И. В. Сталина]
Союзники также согласились с тем, что «Германия обязана возместить в натуре ущерб, причиненный ею в ходе войны союзным нациям». Для выработки подробного репарационного плана в Москве учреждалась Межсоюзническая комиссия по репарациям[1644]. При обсуждении этих вопросов Черчилль решит пошутить. Ему, скажет британский премьер, «нравится принцип: каждому по потребностям, а от Германии по ее силам». Сталин отреагирует немедленно, сказав, «что он предпочитает другой принцип: каждому по заслугам»[1645].
Ф. Рузвельт и У. Черчилль прибывают на Крымскую (Ялтинскую) конференцию
4 февраля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1693. Л. 12]
В Ялте остро встал французский вопрос. Черчилль постарался вернуть Франции ее место «в концерте великих держав», настаивая на предоставлении Франции зоны оккупации в Германии и на ее участии в Союзном контрольном совете. В конечном итоге Сталин пошел союзникам навстречу, и Франция вошла, таким образом, в клуб держав-победительниц. Франции было решено предоставить в Германии зону, подлежащую оккупации французскими войсками, а Французское временное правительство предполагалось пригласить в качестве члена в Контрольный совет по Германии[1646]. Как подчеркнет Рузвельт 4 февраля на двусторонней встрече со Сталиным, предваряя общее обсуждение этого вопроса, «речь идет лишь о любезности по отношению к французам»[1647].
На конференции будет согласован вопрос о вступлении Советского Союза в войну против Японии. В двусторонней беседе с Рузвельтом 8 февраля Сталин заявит, что «он хотел бы знать, как обстоит дело с политическими условиями, на которых Советский Союз вступит в войну против Японии». Сталин подчеркнет, что «важно иметь документ, подписанный президентом, Черчиллем и им, Сталиным, в котором будут изложены цели войны Советского Союза против Японии». Отвечая на прямой вопрос, Рузвельт заявит, «что южная часть Сахалина и Курильские острова будут отданы Советскому Союзу». Сталин настоит на подписании соответствующего документа[1648]. Союзники действительно предоставят политические гарантии, требованием которых обставит свое согласие Сталин. По итогам конференции было подписано трехстороннее соглашение. В нем, помимо возвращения Советскому Союзу южной части о. Сахалин и всех прилегающих островов, передачи Курильских островов, стороны договорились о сохранении status quo Внешней Монголии (то есть независимого статуса МНР), восстановлении аренды Порт-Артура как военно-морской базы СССР, интернационализации торгового порта Дайрен и о совместной для СССР с Китаем эксплуатации КВЖД с обеспечением преимущественных прав Советского Союза. В этом же соглашении Союз ССР выразит готовность заключить с Национальным китайским правительством пакт о дружбе и союзе для оказания Китаю помощи вооруженными силами в целях освобождения «от японского ига»[1649].
Союзники проведут дискуссию о создании Организации Объединенных Наций, в ходе которой был затронут целый ряд вопросов: о составе будущей организации, о принципах допуска государств-участников в ее состав, об уставе и процедуре голосования и др. На одном из заседаний Черчилль заявит: «Власть международной организации не может быть использована против трех великих держав». Сталин дважды переспросит, «действительно ли это так». Черчиллю вторил Иден, вслед за ним то же самое повторил госсекретарь США Стеттиниус: «Без единогласия постоянных членов Совет Безопасности не может предпринять никаких экономических санкций». Впрочем, Протоколом работы Крымской конференции был пока зафиксирован такой порядок голосования, которым решения Совета Безопасности принимались большинством в семь голосов[1650]. Так что далеко не сразу ООН получила современную процедуру принятия решений, подразумевающую достижение консенсуса и право вето для постоянных членов Совета Безопасности. Сталин добьется членства в ООН для Украины и Белоруссии, отказавшись от первоначального требования предоставить членство всем шестнадцати советским республикам.
Самым острым на конференции станет польский вопрос, на обсуждение которого союзники потратят львиную долю времени. Новый виток конфликта союзников по «польскому вопросу» начал раскручиваться в последние дни 1944 г. 31 декабря 1944 г. Крайова Рада Народова (представительный орган, созданный на подконтрольной Советскому Союзу территории) приняла решение о преобразовании Польского комитета национального освобождения (ПКНО) во Временное правительство национального единства. Сталин, не питая больше иллюзий о возможности компромисса с эмигрантским правительством, отношения с которым к этому моменту так и не были восстановлены, решит следовать заявленному им методу «решать вопросы о границах силой». Он поставит союзников перед свершившимся фактом, направив 1 января 1945 г. личное послание Рузвельту[1651], а 3 января — Черчиллю[1652], сообщив о том, что «Советское Правительство дало согласие признать Временное Польское правительство».
Послание И. В. Сталина Ф. Рузвельту о позиции советского правительства по польскому вопросу
1 января 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 369. Л. 127–128]
6 января советское правительство без оглядки на позицию союзников заявит о признании сформированного в Люблине Временного национального правительства Польской республики.
«Польский вопрос в течение пяти веков причинял миру головную боль», — заявил Рузвельт на вечернем заседании 5 февраля. Нужно сделать все, продолжит он, «чтобы польский вопрос более не причинял головной боли человечеству». Польский вопрос для СССР, подчеркнет Сталин, это вопрос безопасности. Признав, что «у русских в прошлом было много грехов перед Польшей», он напомнил, что «на протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию». Закрыть этот коридор извне русскими силами нельзя, это можно сделать лишь изнутри собственными силами Польши, «мощной, свободной и независимой». Говоря о восточных границах Польши, Сталин напомнил союзникам, «что линия Керзона придумана не русскими»: «Авторами… являются Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года». Что же, задал Сталин риторический вопрос, «вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо». И Рузвельт, и Черчилль согласятся с «линией Керзона» в качестве восточной границы Польши. Сталин в ответ решится отступить от линии Керзона в некоторых районах на 5–8 км в пользу Польши.
По вопросу о формировании польского правительства и Рузвельт, и Черчилль будут настаивать на создании правительства национального единства. В этой связи Сталин обратил внимание союзников на сопротивление, которое начали оказывать Красной армии части Армии Крайовой, подконтрольной лондонскому правительству, именовавшие себя «силами внутреннего сопротивления». «Военные люди всегда будут поддерживать то правительство, которое обеспечивает порядок и спокойствие в тылу, без чего невозможны успехи Красной армии», — сказал Сталин, и этот тезис был поддержан собеседниками. Сталин сделал союзникам шаг навстречу, признав «желательным пополнить Временное Польское Правительство некоторыми демократическими деятелями из эмигрантских польских кругов». Одновременно Рузвельт и Черчилль подтвердили, что в этом случае «будет ликвидировано лондонское правительство» Польши[1653]. Признавалось желательным проведение и всеобщих выборов «для организации постоянных органов государственного управления». В конечном итоге союзники примут Декларацию о Польше.
Союзники договорятся о реорганизации действующего ныне в Польше Временного правительства, его названии (Польское временное правительство национального единства) и проведении свободных выборов на основе всеобщего избирательного права при тайном голосовании[1654].
Помимо вопроса о восточных границах Польши по линии Керзона, будет поставлен вопрос и о западных ее границах. Советская делегация внесла на рассмотрение глав государств «советский проект по Польше», которым предлагалось считать, что западная граница Польши должна идти «от г. Штеттин… далее на юг по р. Одер, а дальше по р. Нейсе (Западной)»[1655]. Рузвельт и Черчилль будут возражать. Рузвельту покажется, зафиксирует стенограмма, «что перенесение польской границы на западную Нейсе мало оправдано», а позднее он заявит, что сейчас «лучше бы ничего не говорить о границах Польши». Рузвельта поддержит Черчилль, заключивший, что «этот вопрос должен быть решен на мирной конференции»[1656]. В конечном итоге стороны согласятся зафиксировать в декларации обтекаемую формулу о планируемых для Польши «существенных приращениях территории на севере и на западе»[1657]. Сталин, однако, как мы увидим, продолжит гнуть свою линию с целью обеспечить Польше максимальные территориальные приобретения за счет Германии.
Обсуждались на конференции и другие вопросы, в частности — о Югославии. «Маршалу Тито и д-ру Шубашичу» рекомендовалось, чтобы «соглашение Тито — Шубашич было немедленно приведено в действие и было создано новое правительство на основе соглашения»[1658].
«Между великими державами были и будут разногласия», — скажет Рузвельт на одном из заседаний в Ялте. «Будет ли мир построен на прочных основах, зависит от дружбы и сотрудничества трех великих держав… Три великих державы должны проявить известную готовность к подчинению интересам общего дела… всегда можно найти путь к разрешению споров», — заявит Черчилль на другом. «Мы не допустим опасных расхождений между нами», — поддержит Сталин. Урок Ялты заключается в этом опыте конструктивного взаимодействия трех масштабных политиков, осознававших непригодность односторонних действий в качестве инструмента мировой политики и нашедших возможность, отстаивая интересы собственных стран, пойти на самоограничения для достижения общей цели.
У. Черчилль, Ф. Рузвельт и И. В. Сталин на Ялтинской конференции глав трех держав
4–11 февраля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1693. Л. 53]
У. Черчилль, Ф. Рузвельт и И. В. Сталин на Ялтинской конференции глав трех держав
4–11 февраля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1693. Л. 45]
13 февраля Сталин получит от Рузвельта короткое приветственное послание: «Я уезжаю весьма ободренным результатом совещания между Вами, Премьер-Министром и мной. Народы мира, я уверен, будут рассматривать достижения этого совещания не только с одобрением, но и как действительную гарантию того, что наши три великие нации могут сотрудничать в мире так же хорошо, как и в войне» [1659].
17 февраля послание Сталину отправит Черчилль. В нем он сочтет необходимым выразить «горячую благодарность за гостеприимство и дружеский прием». «На нас произвело глубокое впечатление большое искусство организации и импровизации, благодаря которым конференция протекала в такой приятной и располагающей обстановке», — начнет он. «…Ни одна из предыдущих встреч, — продолжит Черчилль, — не показала с такой ясностью тех результатов, когда главы трех правительств встречаются друг с другом с твердым намерением смело встретить трудности и преодолеть их… Я исполнен решимости, — добавит британский премьер, — так же как Президент и Вы, как я уверен, не допустить после победы ослабления столь прочно установившихся уз дружбы и сотрудничества. Я молюсь, — завершит Черчилль прочувствованное послание, — о даровании Вам долгой жизни, чтобы Вы могли направлять судьбы Вашей страны, которая под Вашим руководством показала все свое величие, и шлю Вам свои наилучшие пожелания и искреннюю благодарность»[1660]. Сталин отреагирует коротко: «Получил Ваше послание от 18 февраля. Очень рад, что Вы остались довольны условиями в Крыму» [1661].
Заверениям в «вечной дружбе», прозвучавшим в Крыму и вскоре после него, очень скоро предстояло пройти проверку на прочность.
Послание И. В. Сталина У. Черчиллю в ответ на его благодарность за дружеский прием в Крыму
20 февраля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 271. Л. 139. Автограф В. М. Молотова]
«…Вступление в длительный период подозрений, обвинений и контробвинений и противостоящих друг другу политических курсов». Отношения союзников накануне капитуляции Германии
Вскоре после завершения Крымской конференции и в значительной степени под впечатлением от ее итогов Турция 23 февраля объявит войну Германии и Японии. Потепление, кульминацией которого можно считать Ялту, вскоре сменится похолоданием в отношениях союзников. Приближение конца войны отодвигало на задний план сплачивавшее их начало — противостояние общему врагу — и выдвигало на первый план задачи послевоенного урегулирования, прежде всего в Европе. В повестку дня возвращалось множество идеологических, геополитических, социокультурных противоречий, разделявших стороны. Судя по всему, все участники процесса сочли в конечном итоге более эффективным достижение стоящих перед собой задач более простыми и понятными односторонними действиями.
Во второй половине марта 1945 г. разыграется так называемый бернский инцидент. Он станет результатом секретных контактов резидента Управления секретных служб США А. Даллеса с высокопоставленными представителями нацистского руководства по поводу капитуляции германских сил в Италии, имевших место в начале марта в Берне (Швейцария). Союзники, проинформировав советскую сторону о состоявшихся контактах, отказались допустить к ним советских представителей, опасаясь, что советское присутствие повредит их успеху. В. М. Молотов в качестве наркома иностранных дел дважды направит союзникам протест советской стороны[1662]. Политбюро в качестве меры реагирования примет решение о снижении уровня советского присутствия на конференции в Сан-Франциско. Будет решено, что нарком иностранных дел Молотов туда не поедет, а представлять советскую сторону будет делегация во главе с послом СССР в США А. А. Громыко[1663]. В конце марта Рузвельт и Сталин обменяются резкими письмами по этому вопросу. 24 марта Рузвельт направит Сталину письмо, в котором постарается разъяснить позицию союзников. Во втором своем письме от 3 апреля Сталин скажет об отсутствии сомнений у советских военных в том, «что переговоры были и они закончились соглашением с немцами». «Получается, — подчеркнет Сталин, — что в данную минуту немцы на Западном фронте на деле прекратили войну против Англии и Америки. Вместе с тем немцы продолжают войну с Россией — с союзницей Англии и США. Понятно, что такая ситуация никак не может служить делу сохранения и укрепления доверия между нашими странами»[1664].
«Бернский инцидент» будет иметь известное продолжение. В конце апреля Гиммлер сделает попытку внести раскол в ряды союзников, предложив капитулировать на Западном фронте и продолжить сопротивляться на Восточном. На этот раз англо-американские союзники потребуют безоговорочной капитуляции перед всеми тремя союзными державами и незамедлительно проинформируют об этом Сталина. В послании Черчиллю от 25 апреля Сталин поблагодарит его за «сообщение от 25 апреля насчет намерения Гиммлера капитулировать на Западном фронте»[1665].
Личное послание И. В. Сталина У. Черчиллю о согласии с предложением предъявить требования Г. Гиммлеру о немедленной капитуляции немецких войск на всех фронтах
25 апреля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 273. Л. 48]
Личное послание И. В. Сталина У. Черчиллю по поводу смерти Ф. Рузвельта
15 апреля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 272. Л. 93. Правка — автограф И. В. Сталина]
Аналогичное послание будет направлено и Г. Трумэну, занявшему пост президента США после смерти Рузвельта. Уход из жизни президента США сыграет не последнюю роль в размежевании и в конечном итоге разрыве союзников. Отвечая Черчиллю на сообщение о его кончине, Сталин 15 апреля направит в Лондон специальное послание, полное глубокого смысла и искренней симпатии к ушедшему в мир иной союзнику. Советский вождь напишет: «В Президенте Франклине Рузвельте советский народ видел выдающегося политического деятеля и непреклонного поборника тесного сотрудничества между нашими тремя государствами»[1666].
В это же самое время отношения между союзниками обострятся из-за польского, румынского и — несколько позднее — югославского вопросов. В Польше советская сторона будет по-прежнему стремиться обеспечить такую реорганизацию Временного правительства, чтобы добиться преобладания в нем просоветских сил. Аналогичного подхода советское руководство будет придерживаться и в отношении урегулирования в Югославии, где верховный главнокомандующий Народно-освободительной армии Югославии И. Броз Тито стремился проводить курс на формирование органов власти, игнорируя мнение союзников о целесообразности их создания на коалиционных принципах. В Румынии в начале марта 1945-го под жестким советским давлением произойдет смена правительства и будет сформирован просоветский кабинет министров под председательством П. Гроза.
После вступления 29 марта на территорию Австрии советских войск в контакт с командованием 3-го Украинского фронта войдет бывший канцлер Австрийской республики социал-демократ Карл Реннер. Получив сообщение об этом событии, Сталин направит маршалу Ф. И. Толбухину шифровку, в которой предпишет: «Карлу Реннер оказать доверие»[1667].
Советское правительство 9 апреля 1945 г. сделает специальное заявление, в котором подчеркивалось, что «советское правительство не преследует цели приобретения какой-либо части австрийской территории или изменения социального строя Австрии»[1668]. 13 апреля Толбухин направит в Ставку ВГК боевое донесение об овладении г. Веной[1669]. Реннер приступит к формированию временного правительства и пошлет Сталину пространное напыщенное письмо. «Уже сегодня я прошу, — напишет Реннер, — Вашего благосклонного внимания к Австрии в Совете Великих и, поскольку трагические обстоятельства допускают, прошу Вас взять нас под Вашу могущественную защиту». Реннер умело сыграет на нескольких чувствительных для Сталина струнах. Во-первых, Запад, подчеркнет он, «плохо знает наши условия и проявляет недостаточно интереса, чтобы обеспечить нам предпосылки самостоятельности». Вторая идея выглядела не менее вдохновляюще. Свое послание Реннер завершит так: «Австрийские социал-демократы по-братски договорятся с коммунистической партией и будут совместно работать на равных правах при воссоздании республики. Что будущее страны принадлежит социализму — бесспорно и не требует особого подчеркивания»[1670].
Указание Ставки ВГК командованию войсками 2-го Украинского фронта о целях вступления войск Красной армии на территорию Австрии и об оказании доверия главе Временного правительства К. Реннеру
4 апреля 1945
[ЦА МО РФ. Ф. 243. Оп. 2912. Д. 189. Л. 114. Подписи — автографы Ф. И. Толбухина, В. М. Лайока и С. П. Иванова]
Письмо И. В. Сталина главе Временного правительства Австрии К. Реннеру о готовности оказать помощь Австрии
12 мая 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 248. Л. 21]
Не приходится в этой связи удивляться, что после недолгих размышлений Сталин примет решение признать Временное правительство Австрии, причем без предварительного согласования с союзниками, что вызовет с их стороны раздраженную реакцию. После некоторой паузы Сталин направит Реннеру через Толбухина «личное и секретное послание». В нем он заверит своего визави: «Можете не сомневаться, что Ваша забота о независимости, целостности и благополучии Австрии является также моей заботой», — и подтвердит готовность оказать республике «любую помощь», которая окажется ей необходима [1671].
Вплоть до осени 1945 г. Временное правительство будет действовать только в советской зоне оккупации, и лишь 1 октября Союзнический Совет примет решение рекомендовать правительствам союзных держав распространить власть Временного правительства на всю территорию страны. Сталин и в этом случае решит идти вперед быстрее союзников и сочтет необходимым уведомить Реннера о том, что он готов, в отличие от союзников, тут же установить дипломатические отношения и обменяться дипломатическими представителями[1672]. Пристальное личное внимание Сталина к австрийскому вопросу объяснялось тем особым местом, которое занимала нейтральная Австрия в его геополитических проектировках, обеспечивающих безопасность Советского Союза. Об этой теме нам предстоит еще поговорить более подробно.
11 апреля в Москве будет подписан советско-югославский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Подписанию договора предшествовал период тесного взаимодействия с Народно-освободительной армией Югославии, результатом которого стало освобождение столицы Югославии Белграда в октябре предшествующего года совместными действиями Красной армии и НОАЮ.
21 апреля в Москве подпишут советско-польский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Оба правительства очевидной просоветской ориентации Сталин будет последовательно поддерживать в расчете на обретение надежных форпостов на Западе.
За год до своей речи в Фултоне, обозначившей водораздел в отношениях бывших союзников, Черчилль в письме Сталину от 28 апреля 1945 г. предвосхитит приближение этой новой эпохи. Он напишет: «Не особенно утешительно заглядывать в будущее, когда Вы и страны, в которых Вы господствуете, плюс коммунистические партии во многих других государствах выстраиваются все по одну сторону, а те, кто объединяется вокруг народов, говорящих по-английски, и их союзников или доминионов, — по другую сторону… Уже лишь вступление в длительный период подозрений, обвинений и контробвинений и противостоящих друг другу политических курсов было бы само по себе несчастьем, которое помешает осуществлению великих замыслов…»[1673]
И. Шубашич, И. Броз Тито, И. В. Сталин, В. М. Молотов и А. Я. Вышинский после подписания договора о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Югославией
Москва, 11 апреля 1945
Фотограф М. М. Калашников
[РГАКФД. № 0–293077]
Послание У. Черчилля И. В. Сталину по поводу крымском соглашении о Польше
28 апреля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 273. Л. 77–85]
«…Овладеть столицей Германии городом Берлином». Военный разгром и капитуляция Германии
После завершения Крымской конференции 10 февраля 1945 г. войска 2-го Белорусского фронта начнут Восточно-Померанскую операцию. 17 февраля Сталин проведет у себя совещание с участием членов Ставки ВГК[1674], новый состав которой был утвержден ранее в тот же день постановлением ГКО № 7550. В состав Ставки вошли И. В. Сталин, Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Н. А. Булганин, А. И. Антонов, Н. Г. Кузнецов[1675].
В тот же день «в связи с длительным пребыванием на фронте» Василевский был освобожден от обязанностей начальника Генерального штаба, на его место назначен Антонов[1676]. По итогам заседания, в котором, кроме военных, традиционно приняли участие «штатские» Молотов, Берия и Маленков, было решено перенести центр тяжести на фланги и провести там серию наступательных операций.
Восточно-Померанская операция к 4 апреля завершится разгромом группировки противника. 6 апреля начнется Кенигсбергская операция, 9 апреля гарнизон Кенигсберга капитулирует, вслед за этим будет разгромлена последняя из немецких группировок в Восточной Пруссии — Земландская, и 25 апреля, овладев г. Пиллау, советские войска завершат Восточно-Прусскую операцию[1677]. Будет учреждена медаль «За взятие Кенигсберга».
В ходе зимнего наступления в Ставке ВГК начнет вырабатываться план Берлинской операции. Ставка запросила мнение командующих 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами относительно их дальнейших действий. 26–27 января оба командующих — Жуков и Конев — сообщат о целесообразности действовать без заметной паузы, развивая наступление на Берлин. По воспоминаниям Штеменко, «такой же точки зрения держался и Верховный Главнокомандующий. Мнения, следовательно, у всех сошлись на одном — нужно продолжать безостановочное наступление и овладеть Берлином». Вспомнит Штеменко и об указании Сталина, что брать Берлин должны войска под командованием Жукова, для чего была проведена соответствующая разграничительная линия между фронтами. В результате «получалась явная несуразица: с одной стороны, утвердили решение маршала Конева — правым крылом наступать на Берлин, а с другой — установили разграничительную линию, которая не позволяла этого сделать. Мы рассчитывали лишь на то, — подведет итог Штеменко, — что до Берлина еще далеко и нам удастся устранить возникшую нелепость»[1678]. Сопротивление противника заставит Ставку внести серьезные коррективы в первоначальные наметки. Помимо вышеназванных фронтов, в проведении Берлинской операции примет участие 2-й Белорусский фронт под командованием Рокоссовского. В середине февраля Сталин, по воспоминаниям Штеменко, «с предложениями командующих согласился, и фронты приступили к практической подготовке задуманных операций».
Постановление ГКО СССР № 7550 об утверждении состава Ставки ВГК
17 февраля 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 453. Л. 74]
Работа Генштаба по планированию завершающих ударов крайне осложнилась «категоричным решением Сталина об особой роли 1-го Белорусского фронта», — вновь акцентирует внимание на этой позиции Сталина Штеменко[1679].
С этой целью заблаговременно будут проведены соответствующие перестановки в военном руководстве: еще в ноябре 1944-го Рокоссовский был освобожден от должности командующего 1-м Белорусским и назначен командовать 2-м Белорусским фронтом, а Жуков занял тогда освободившуюся должность.
Рокоссовский оставит в своих воспоминаниях запись о том, как вечером 12 ноября 1944 г. он был вызван к ВЧ Ставкой:
«У аппарата был Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что я назначаюсь командующим войсками 2-го Белорусского фронта. Это было столь неожиданно, что я сгоряча тут же спросил:
— За что же такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?
Сталин ответил, что я ошибаюсь: тот участок, на который меня переводят, входит в общее Западное направление, на котором будут действовать войска трех фронтов — 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского; успех этой решающей операции будет зависеть от тесного взаимодействия этих фронтов, поэтому на подбор командующих Ставка обратила особое внимание…
— Если не продвинетесь вы и Конев, то никуда не продвинется и Жуков, — заключил Верховный Главнокомандующий…»[1680]
Уже на следующий день Рокоссовский отправится к месту нового назначения.
Время не оставило историкам документов, позволяющих судить о мотивах, которыми руководствовался Сталин. Тем не менее некоторые из них достаточно ясно прочитываются. Жуков, судя по всему, подходил на роль маршала Победы, по меркам Сталина, лучше, чем Рокоссовский, поскольку персонифицировал собою русский народ, что в контексте описанного выше поворота к руссоцентризму имело особое значение. Кроме того, приняв на себя роль непосредственного руководителя завершающей кампании, Сталин, вероятно, считал логичным поручить своему заместителю исполнение наиболее ответственной задачи. Взять Берлин, по мнению вождя, должен был его ближайший помощник, его порученец.
Между тем к концу февраля войска 1-го Украинского фронта займут Силезию — важнейший промышленный район Германии — и выйдут на рубеж р. Нейсе[1681].
1 апреля план Берлинской операции обсуждался в Ставке: «Было подробно доложено об обстановке на фронтах, о действиях союзников, их замыслах. Сталин сделал отсюда вывод, что Берлин мы должны взять в кратчайший срок; начинать операцию нужно не позднее 16 апреля и все закончить в течение 12–15 дней. Командующие фронтами с этим согласились и заверили Ставку, что войска будут готовы вовремя». Жуков, ознакомившись с планом, разработанным Генштабом, высоко его оценит, записав в своих воспоминаниях, что «он был подготовлен хорошо и полностью отвечал сложившейся в тот период оперативно-стратегической обстановке»[1682]. На этом же заседании, как будет вспоминать Штеменко, «начальник Генштаба счел необходимым еще раз обратить внимание Верховного Главнокомандующего на разграничительную линию между фронтами»:
«Было подчеркнуто, что она фактически исключает непосредственное участие в боях за Берлин войск 1-го Украинского фронта, а это может отрицательно сказаться на сроках выполнения задач. Маршал Конев высказался в том же духе… Сталин пошел на компромисс: он не отказался полностью от своей идеи, но и не отверг начисто соображений И. С. Конева, поддержанных Генштабом.
На карте, отражавшей замысел операции, Верховный молча зачеркнул ту часть разгранлинии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, довел ее до населенного пункта Люббен (в 60 километрах к юго-востоку от столицы) и оборвал.
Иван Степанович Конев
1945
[Из открытых источников]
— Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин, — заявил он нам потом»[1683].
Похожим образом дебаты вокруг разграничительной линии опишет и Жуков, а вот позиция Сталина по вопросу о том, «кто первый ворвется» в Берлин, выглядит в его записи более основательной. «В случае упорного сопротивления противника на восточных подступах к Берлину, что наверняка произойдет, и возможной задержки наступления 1-го Белорусского фронта 1-му Украинскому фронту, — скажет Сталин, — быть готовым нанести удар танковыми армиями с юга на Берлин»[1684].
Жукова удивит отсутствие в Ставке на обсуждении Рокоссовского. Этот факт он объяснит тем, что 2-й Белорусский фронт должен был начать наступление четырьмя днями позднее. То обстоятельство, что 1-й Белорусский будет принужден поэтому «в первые, наиболее напряженные дни наступать с открытым флангом, без оперативно-тактического взаимодействия с войсками 2-го Белорусского фронта», судя по всему, немало беспокоило Жукова[1685].
Во исполнение разработанного в Ставке плана на следующий день — 2 апреля — Сталин направит командующему 1-м Белорусским фронтом Г. К. Жукову директиву «подготовить и провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлином и не позднее двенадцатого — пятнадцатого дня операции выйти на р. Эльбу»[1686]. 1-й Украинский фронт 3 апреля получит аналогичную директиву о нанесении удара южнее Берлина в направлении р. Эльбы и г. Дрездена, 2-й Белорусский — в Северо-Западном направлении. По воспоминаниям Рокоссовского, ему «задачу ставил лично Верховный Главнокомандующий». Рокоссовскому «запомнилась даже такая деталь: когда Сталин рассматривал нашу карту, он собственноручно красным карандашом вывел стрелу, направленную во фланг противнику. И тут же пояснил: „Так вы поможете Жукову, если замедлится наступление войск 1-го Белорусского фронта“»[1687]. В ходе развертывания заключительной фазы войны Ставке придется не раз менять согласованные планы, реагируя на меняющуюся обстановку на фронтах, причем Сталин будет прямо получать доклады от командующих, обсуждать их и принимать решения по предлагаемым мерам. Сталин при этом оставлял и необходимое пространство для самостоятельных решений командования фронтов. Такое решение об изменении группировки, изложенной в директиве Ставки, накануне наступления примет Жуков. Выслушав его доводы, Сталин сказал ему: «Действуйте, как считаете нужным, вам на месте виднее»[1688].
«Верховное командование, — резюмирует Жуков, — проводило в жизнь вариант удара широким фронтом»[1689].
16 апреля войска 1-го Белорусского фронта начнут наступление на Берлин, вслед за ними перейдут в наступление армии 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов.
Битва за Берлин имела очевидный политический подтекст. 1 апреля Черчилль напишет президенту США: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу… поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять»[1690].
Освобождение временно оккупированной территории СССР поставит перед советским руководством новые задачи. 8 апреля 1944 г. ГКО примет постановление «О восстановлении охраны государственной границы Союза ССР на освобождаемых от войск противника участках и о сформировании 35 полков НКВД по охране тыла Красной армии»[1691].
Постановление ГКО СССР № 5584 «О восстановлении охраны государственной границы Союза ССР на освобождаемых от войск противника участках и о сформировании 35 полков НКВД по охране тыла Красной армии»
8 апреля 1944
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 305. Л. 149–150. Подпись — автограф И. В. Сталина]
18 мая будет издана директива НКВД о задачах войск, задействованных в охране тыла. Одной из важных задач будет определена борьба с мародерством на территории иностранных государств. Личному составу требовалось разъяснить «недопустимость какого-либо ущемления жизненных интересов местного населения, а тем более оскорбления его религиозных чувств»[1692]. Охране тыла и коммуникаций действующей армии будет посвящено еще одно решение ГКО — от 18 декабря 1944 г., на этот раз специально относительно территорий Восточной Пруссии, Польши, Чехословакии, Венгрии и Румынии [1693].
Оккупация территории государств противника будет неизбежно сопровождаться нарушениями воинской дисциплины, актами насилия по отношению к гражданскому населению Германии и Австрии, других государств со стороны личного состава действующих армий союзных держав и во всех зонах оккупации — американской, британской, советской, французской[1694].
Сталин вполне отдавал себе отчет в существе этой проблемы и даже озвучивал ее публично в тех аудиториях, где рассчитывал найти понимание. Так, на обеде, который он дал в честь президента Чехословацкой республики Э. Бенеша 28 марта 1945 г. в ответ на славословия по адресу Красной армии, он согласится с тем, «что это действительно доблестная, храбрая и славная армия, но она, — подчеркнет Сталин, — имеет еще много недостатков». Ее бойцы, продолжит советский вождь, «считают себя героями и думают, что они могут позволить себе излишества. Они считают, что им простят эти излишества потому, что они герои. Они прошли под огнем неприятеля большой и тяжелый путь, и каждый из них думает, что, может, завтра его сразит вражеская пуля… эти бойцы зачастую делают безобразия, насилуют девушек». «Тов. Сталин сказал, — зафиксирует стенограмма, — что он хочет, чтобы чехословаки не слишком очаровывались Красной Армией, чтобы затем им не слишком разочаровываться». Завершая свою речь, советский вождь поднимет бокал «за то, чтобы чехословаки поняли и извинили бойцов Красной Армии»[1695].
Разумеется, такого рода сентенциями дело не ограничивалось. Имели место и меры дисциплинарного воздействия. 20 апреля Ставка ВГК направит в войска директиву № 11072 за подписями Сталина и Антонова, в которой потребует «от войск изменить отношение к немцам, как к военнопленным, так и к гражданскому населению, и обращаться с немцами лучше»[1696]. Линия на пресечение эксцессов была продолжена военным командованием на местах. Так, 25 апреля Г. К. Жуков отдаст приказ № 2776/ш командующим армиями, командирам дивизий и всем тыловым частям вверенного ему 1-го Белорусского фронта. «Я имею сведения о том, — начнется текст приказа, — что в частях, особенно в танковых и тыловых, продолжаются бесчинства по отношению к немецкому населению, продолжается мародерство, насилие, пьянство и хулиганство… Все эти факты, позорящие нашего красноармейца, сержанта и офицера, — продолжит Жуков, — показывают, что Военные советы армий, командиры соединений и частей не сумели добросовестно, быстро и жестко провести в жизнь приказы тов. Сталина и указания Военного совета фронта о прекращении незаконных действий в отношении к немецкому населению… Я уверен, — подчеркнет командующий, — что такими гнусными делами не занимаются боец, сержант и офицер, честно сражающиеся за величие нашей Родины. Мародерством, насилием и другими преступными делами занимаются лица, главным образом не участвующие в боях, которые не дорожат честью бойца и честью части, люди, морально разложенные». Приказом было предписано «немедленно навести жесткий порядок и дисциплину в частях и тыловых учреждениях», арестовывать и направлять в штрафные части всех мародеров и лиц, совершающих преступления, а офицерский состав предавать суду чести и военному трибуналу[1697].
16 апреля советские войска начнут Берлинскую наступательную операцию. Затруднения, которые испытает Жуков, войска которого наносили фронтальный удар в районе Зееловских высот, побудят Ставку внести изменения в первоначальный план. Решение состоится после разговора Сталина с Жуковым, который был завершен Верховным, как будет вспоминать Жуков, «довольно сухо». Коневу будет приказано наступать на Берлин с юга, а Рокоссовскому в обход Берлина — с севера[1698]. Впрочем, и эти изменения не окажутся последними[1699]. Так или иначе, 25 апреля западнее Берлина войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов замкнули кольцо окружения.
В тот же день на р. Эльбе состоится встреча советских и американских войск[1700]. Через несколько дней у городов Шверин и Росток соединятся советские и английские войска. Лидеры союзных держав не просто обменяются в этой связи посланиями, но и согласуют время и содержание своих обращений urbi et orbi. Сталин пообещает записать свое обращение на пластинку и отправить союзникам для трансляции по радио[1701]. Кроме того, руководители союзных держав обменяются посланиями об установлении разграничительных линий между соединившимися войсками[1702].
Карта-план Берлина на 29 апреля 1945 г.
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 535]
В ночь на 29 апреля будет захвачен Рейхстаг. Сталин сохранит в своем личном архиве карту-план штурма Берлина, датированную этим днем[1703].
30 апреля германскому командованию станет ясен провал плана по деблокированию Берлина. Гитлер покончит жизнь самоубийством. Начальник Генерального штаба вермахта Г. Кребс прибудет в расположение командующего армией В. И. Чуйкова и сообщит о самоубийстве Гитлера, формировании нового правительства Германии и обращении Гиммлера и Бормана о временном прекращении боевых действий в Берлине как условии для мирных переговоров. Сталин, получив это известие, отдаст указание: «…никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести»[1704]. 2 мая генерал Вейдлинг, командовавший обороной Берлина, заявит о безоговорочной капитуляции гарнизона. В ознаменование успешного завершения Берлинской операции будет учреждена медаль «За взятие Берлина».
Первое подписание акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил состоялось по инициативе германской стороны 7 мая 1945 г. в городе Реймсе (Франция). С советской стороны подпись на документе была поставлена начальником советской миссии в Париже генералом И. А. Суслопаровым. Сталин будет добиваться от союзников согласия провести повторную церемонию подписания акта капитуляции непосредственно в Берлине. Без этого в значительной мере обесценивались смысл и значение Берлинской операции, овладение столицей Германии прежде союзников и жертвы, понесенные Красной армией во время штурма. По воспоминаниям заместителя начальника Генштаба генерала С. М. Штеменко, Сталин так сформулировал свою позицию: «Договор, подписанный в Реймсе, нельзя отменить, но его нельзя и признать. Капитуляция должна быть учинена как важнейший исторический акт и принята на территории, откуда пришла фашистская агрессия, — в Берлине, и не в одностороннем порядке, а обязательно Верховным Командованием всех стран антигитлеровской коалиции»[1705]. Директивой Ставки Верховного главнокомандования от 7 мая 1945 г. ратифицировать протокол о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил было поручено заместителю главнокомандующего Красной армией, командующему 1-м Белорусским фронтом маршалу Г. К. Жукову[1706].
Директива Ставки ВГК о ратификации Г. К. Жуковым протокола о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил
7 мая 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 441. Л. 116. Подписи — факсимиле И. В. Сталина, автограф А. И. Антонова]
В ночь с 8 на 9 мая 1945 г. в берлинском пригороде Карлсхорст произошло повторное подписание «Акта о военной капитуляции». Чтобы согласовать обе процедуры подписания, между союзниками была достигнута договоренность считать первую процедуру в Реймсе предварительной, а в Карлсхорсте — непосредственной ратификацией акта о капитуляции.
Руководители союзных держав обменяются несколькими посланиями, но так и не смогут согласовать общий для всех день и час объявления о капитуляции Германии. Сталин будет настаивать на 9 мая, объясняя это необходимостью «выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск»[1707]. Этот факт вполне можно считать символической точкой отсчета похолодания отношений, в рамках которых в предшествующий период удавалось согласовать куда более сложные вопросы[1708].
9 мая Сталин выступит с обращением к народу. «Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей родины, — скажет он, — неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь отечества, — не прошли даром и увенчались полной победой над врагом»[1709].
С датой фактического прекращения военных действий ошибутся не только чрезмерно оптимистичные союзники, но и осторожный Сталин. Капитуляция не прекратит сопротивления отдельных группировок вермахта на Восточном фронте. Еще 6 мая Генштаб Красной армии получит от Чехословацкой военной миссии в СССР сообщение о начале в 12 часов 5 мая вооруженного восстания «против немецких оккупантов» под руководством Чешской народной рады. Начальник миссии завершит это сообщение следующим обращением: «Прошу Верховное главнокомандование Красной армии оказать помощь в этот исторический и решающий для чешского народа момент» [1710].
Обращение восставших будет услышано, и уже 10 мая в 0.45 командование 1-го Украинского фронта во главе с маршалом И. С. Коневым направит в адрес верховного главнокомандующего боевое донесение. Войска фронта, сообщалось в донесении, «в 4.00 передовыми частями ворвались в город Прагу и после боев к 10.00 полностью овладели городом»[1711]. 11 мая Пражская операция будет завершена. 14 мая в Москве получат донесение, что 12 мая «танкистами 25-го танкового корпуса пойман предатель и изменник родины генерал Власов» [1712].
Донесение начальника Чехословацкой военной миссии в СССР Г. Пика начальнику Генерального штаба Красной армии А. И. Антонову о начале вооруженного восстания в Праге против немецких оккупантов
6 мая 1945
[ЦА МО РФ. Ф. 40. Оп. 11549. Д. 257. Л. 98–100]
«С Вашим предложением о Терминале согласен». Из Потсдама к новому мировому порядку?
Накануне капитуляции Германии и сразу после завершения военных действий в Европе союзниками станут решаться вопросы послевоенного международного урегулирования.
25 апреля 1945 г. в Сан-Франциско в соответствии с решениями Крымской конференции начнет свою работу международная конференция, призванная учредить Организацию Объединенных Наций. 26 июня в Сан-Франциско будут приняты и подписаны Устав ООН, Статут международного суда и Соглашение о Подготовительной комиссии. В основу Устава ООН были положены наработки, сделанные в августе — сентябре 1944 г. в Думбартон-Оксе представителями Великобритании, США, Советского Союза и Китая. Учредительные документы ООН подпишут представители 50 стран, в том числе Белорусской ССР и Украинской ССР. Советская делегация будет последовательно отстаивать принцип единогласия при голосовании в Совете Безопасности, заявленный еще на Крымской конференции. Именно эта формула и будет зафиксирована в Уставе ООН.
По завершении военных действий в Европе в мае — июне 1945 г. начнут формироваться органы управления в советской зоне оккупации Германии. 5 июня Г. К. Жуков подпишет с советской стороны «Берлинскую декларацию» союзников, согласно которой он примет на себя верховную власть «в делах своей оккупационной зоны и совместно (с союзными руководителями трех западных зон) во всей Германии в целом»[1713]. Четверо главноначальствующих образовали Союзный контрольный совет в качестве коллективного органа власти, который получал право издания деклараций, законов и приказов, «обязательных для всех, кто проживал в Германии». 6 июня СНК СССР примет постановление об организации Советской военной администрации по управлению советской зоной оккупации в Германии[1714] и положение о ней[1715]. В начале июля по договоренности с союзниками Красная армия вступит на территорию Тюрингии, Саксонии-Ангальт, в западные области Саксонии и Мекленбурга. Взамен 11 июля было установлено совместное оккупационное правление четырех держав в Берлине[1716]. 4 июля создается аппарат уполномоченного НКВД по группе советских оккупационных войск в Германии[1717]. К 15 октября для содержания арестованных будут созданы 10 лагерей, подчинявшихся отделу спецлагерей НКВД СССР в Германии[1718]. Германский вопрос станет ключевой проблемой европейского урегулирования на ближайшие десятилетия.
20 мая Молотов направит в советское посольство в Вашингтоне шифротелеграмму. В ней он поручал передать лично советнику президента США Трумэна Дж. Дэвису сообщение от Сталина в ответ на предложение о месте встречи союзников. «Маршал Сталин приветствует идею встречи, — сообщит Молотов, — но он предпочитал бы, ввиду слабости здоровья и невозможности для него пользоваться самолетом вследствие запрета врачей, встречу в другом месте, как Маршал Сталин, так и я считаем, что наилучшим местом встречи был бы район Берлина. Это место было бы наиболее удобным пунктом, как с технической, так и с политической стороны»[1719].
Ясно, что именно политическая целесообразность двигала Сталиным, который настоял на том, чтобы союзники собрались в столице поверженного врага, захваченной именно советскими войсками. Тогда же он сделает еще один символический жест. 5 июня Сталин завизирует указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении генерала армии Д. Эйзенхауэра и фельдмаршала Б. Монтгомери орденом «Победа»[1720].
15 июня Сталин получит телеграмму Черчилля. «Я предлагаю, — телеграфировал Черчилль, — чтобы мы пользовались условным обозначением ТЕРМИНАЛ для предстоящей Берлинской конференции. Согласны ли Вы?» Молотов на свободном поле запишет ответ Сталина: «Получил Ваше послание от 15 июня. С Вашим предложением о Терминале согласен»[1721].
Одно из основных значений слова «terminal» в английском языке — конечная станция. Выбирая это слово для кодового названия завершающей мировую войну конференции глав трех союзных держав, Черчилль, несомненно, имел в виду символически завершить таким образом военный период. Протокольные записи заседаний беспристрастно фиксируют, однако, приближение конца и другой эпохи — эпохи сотрудничества великих держав, состоявшегося в годы этой войны. И если большинство вопросов в Потсдаме, как и в Ялте, удалось все-таки решить в духе согласия, то многочисленные микротрещины, проявившиеся в дни заседаний в Берлине, уже очень скоро расколют единство союзников. Уже к началу конференции союзники подойдут со вполне определившимися разногласиями по ряду вопросов. Еще 23 апреля состоится резкая по тону беседа Трумэна с Молотовым, прибывшим в США для участия в конференции Объединенных Наций в Сан-Франциско. Американский посол в Москве А. Гарриман позднее запишет: «Я сожалел, что Трумэн пошел на такую резкость, поскольку такое поведение позволяло Молотову сообщить Сталину, что политика Рузвельта отбрасывается»[1722].
Шифротелеграмма В. М. Молотова послу СССР в США Н. В. Новикову с предложением И. В. Сталина Г. Трумэну организовать встречу в районе Берлина
20 мая 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 375. Л. 44]
Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении генерала армии Дуайта Д. Эйзенхауэра и фельдмаршала сэра Бернарда Л. Монтгомери орденом „Победа“». Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 июня 1945 г.
5 июня 1945
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1449. Л. 170. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Письмо У. Черчилля И. В. Сталину и его ответное письмо об использовании условного обозначения «Терминал» для предстоящей Берлинской конференции
15 июня 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 274. Л. 107. Автограф В. М. Молотова]
И. В. Сталин на Потсдамской конференции
17–27 июля 1945
Фотограф Е. Халдей
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 295. Л. 13]
Так или иначе, но 18 июня 1945 г. Сталин направит Черчиллю развернутое послание о подготовке проведения Берлинской конференции трех держав[1723].
Берлинская (Потсдамская) конференция — третья и последняя официальная встреча лидеров «большой тройки» И. В. Сталина, Г. Трумэна, У. Черчилля — состоится 17 июля — 2 августа 1945 г. в северном предместье Потсдама в здании последней резиденции Гогенцоллернов Цецилиенхоф для выработки послевоенной программы мира и безопасности в Европе.
У. Черчилль, Г. Трумэн, И. В. Сталин на Потсдамской конференции глав трех держав
17–27 июля 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1697. Л. 8 об.]
В ходе конференции Черчилля, консервативная партия которого проиграла парламентские выборы, заменит новый премьер-министр Великобритании К. Эттли.
В повестку дня Потсдамской конференции в первую очередь вошли вопросы, относившиеся к Германии: переустройство политической жизни немцев на миролюбивой и демократической основе, разоружение и возмещение материального ущерба, нанесенного другим странам, наказание нацистских преступников и др.
Достигнутые договоренности будут закреплены в Протоколе Берлинской конференции трех великих держав от 1 августа 1945 г. и Сообщении о Берлинской конференции трех держав[1724].
Конференция достигла соглашения относительно создания Совета министров иностранных дел «для проведения необходимой подготовительной работы по мирному урегулированию» в составе представителей Великобритании, СССР, Китая, Франции и США. На совет предполагалось возложить составление мирных договоров для Италии, Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии и выработку предложений по урегулированию территориальных вопросов, встающих в связи с окончанием войны в Европе[1725]. В соответствии с решением конференции каждая из трех держав направила приглашения Франции и Китаю присоединиться к учреждению совета. Была распущена Европейская консультативная комиссия, а вопросы контроля над Германией и Австрией передавались в компетенцию Контрольного совета в Берлине и Союзной комиссии в Вене.
На конференции было достигнуто Соглашение о политических и экономических принципах координированной политики союзников в отношении Германии. Союзники отказались от идеи расчленения Германии на самостоятельные государства. В соответствии с соглашением на территории Германии создавались четыре оккупационные зоны, верховная власть в которых осуществлялась главнокомандующими вооруженными силами четырех держав — СССР, США, Великобритании и Франции, «каждым в своей зоне оккупации, по инструкциям от своих соответствующих правительств, а также по вопросам, затрагивающим Германию в целом». В состав сформированного Контрольного совета вошли маршал Г. К. Жуков, генерал Эйзенхауэр, фельдмаршал Монтгомери, генерал Латр де Тассиньи.
К. Эттли, Г. Трумэн, И. В. Сталин на Потсдамской конференции глав трех держав
28 июля — 2 августа 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1697. Л. 2]
Контрольный совет должен был собираться регулярно не реже одного раза в десять дней, а его решения должны были приниматься единогласно. При этом подчеркивалось, что в период оккупации Германия должна рассматриваться как единое экономическое целое. Целями оккупации объявлялись полное разоружение и демилитаризация Германии и ликвидация всей германской промышленности, которая могла быть использована для военного производства, или контроль над ней.
Д. Эйзенхауэр, И. В. Сталин, А. Гарриман на трибуне Мавзолея В. И. Ленина во время Всесоюзного парада физкультурников на Красной площади
Москва, 12 августа 1945
Фотограф М. М. Калашников
[РГАКФД. № 0–293136]
Было достигнуто соглашение о репарациях, согласно которому репарационные претензии СССР должны были удовлетворяться путем изъятий из зоны Германии, оккупированной СССР, а также за счет германских активов, находящихся в Болгарии, Финляндии, Венгрии, Румынии и Восточной Австрии. При этом Советский Союз принимал обязательство удовлетворить репарационные претензии Польши из своей доли репараций. Дополнительно из западных зон оккупации СССР должен был получить 15 % пригодного к использованию и комплектного промышленного капитального оборудования в обмен на эквивалентную стоимость в продовольствии, угле, цинке, лесных материалах и др. Еще 10 % такого оборудования из западных зон передавалось без оплаты. При этом советское правительство отказалось от репарационных претензий на акции германских предприятий из западных зон оккупации и на золото, захваченное союзными войсками в Германии. Были созданы Тройственная военно-морская комиссия и Тройственная комиссия по торговому флоту, которые должны были представить рекомендации по распределению судов и кораблей между тремя странами.
Конференция согласилась в принципе с предложением советского правительства о передаче Союзу ССР города Кенигсберга и прилегающего к нему района[1726].
Участники конференции приняли решение изучить предложение советского правительства о распространении компетенции Временного австрийского правительства на всю Австрию, что позднее и будет сделано[1727].
Конференция рассмотрела вопросы, касавшиеся Польши, которые оказались теснейшим образом связаны с «германским вопросом». «С чувством удовлетворения» главами трех держав было принято «соглашение, достигнутое представителями поляков из Польши и из-за границы», которое сделало возможным формирование согласно с решениями, достигнутыми на Крымской конференции, Польского временного правительства национального единства, признанного тремя державами. Новое польское правительство должно было провести «свободные и ничем не воспрепятствованные выборы… на основании всеобщего избирательного права, при тайном голосовании». Великобритания и США при этом подтвердили, что установление ими «дипломатических отношений с Польским временным Правительством привело к прекращению признания ими бывшего польского правительства в Лондоне, которое больше не существует»[1728]. Линия Сталина, много ранее разорвавшего отношения с польским эмигрантским правительством, привела к результатам, которые советской дипломатией не могли оцениваться иначе как полный успех.
Сталин в Потсдаме будет последовательно отстаивать более выгодное для Польши начертание ее границ на западе, озвученное им еще в Ялте[1729]. Подтвердив принципиальное решение о передаче Польше немецких земель на западе, конференция «окончательное определение западной границы Польши» отложила до мирной конференции. Однако Сталину удастся добиться важного решения, на котором он настаивал, — согласиться с тем, что эти территории (занятые советскими войсками) «должны находиться под управлением Польского государства»[1730]. Именно эту линию Сталин проводил с момента оккупации Восточной Германии, очевидно, преследуя цель «в рабочем порядке» присоединить эти земли к Польше, что и произойдет позднее. Причем западные союзники согласятся со сталинским начертанием западных границ тех территорий, которые передавались под управление польской администрации[1731]. Так шаг за шагом Сталин создавал новое Польское государство, наследником которого является современная Польша.
Конференция фактически провозгласила открытый прием членов в Организацию Объединенных Наций, объявив о допуске туда «других государств» на определенных условиях.
Конференция приняла решение по вопросу, который до сих пор не слишком афишируется, — о депортации немцев. Названо это будет «упорядоченным перемещением немецкого населения» из Польши, Чехословакии и Венгрии. Основные массы депортируемых, исчислявшиеся миллионами человек, прибудут на запад Германии именно из тех областей, которые было решено передать Польше.
Другим важнейшим итогом станет решение о подготовке судебного процесса над главными военными преступниками. В ходе проработки этого вопроса еще 22 марта Политбюро ЦК ВКП(б) примет постановление «О советском представителе в Комиссии по выработке проекта устава Международного суда»[1732]. 8 августа в Лондоне будет достигнуто соглашение между правительствами СССР, США, Великобритании, Франции о создании Международного военного трибунала для суда над главными военными преступниками и принят его устав. 5 сентября Политбюро примет постановление «О мероприятиях в связи с предстоящим процессом в Международном военном трибунале»[1733], полномочия специальной комиссии будут определены еще одним решением Политбюро от 21 октября[1734]. Процесс откроется в Нюрнберге 20 ноября 1945 г.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О мероприятиях в связи с предстоящим процессом в Международном военном трибунале»
5 сентября 1945
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1463. Л. 104. Подпись — автограф И. В. Сталина]
В рамках нашего повествования невозможно, к сожалению, с должной полнотой осветить все перипетии конференции. Однако на нескольких моментах, которые не нашли отражения в заключительных документах, мы все же остановим внимание читателя.
На первой же встрече 17 июля, еще до начала общих заседаний, президент США Г. Трумэн скажет Сталину, что «США ожидают помощи от Советского Союза» в войне против Японии. Сталин подтвердит, что «Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа и что он сдержит свое слово»[1735]. Как хорошо известно читателю, эти договоренности уже очень скоро будут реализованы на полях сражений.
На конференции в Потсдаме также обсуждались вопросы мирного урегулирования отношений со странами, воевавшими на стороне Германии, — Италией, Болгарией, Венгрией, Румынией и Финляндией — и подготовки мирных договоров. Сталин займет ярко выраженную проактивную позицию в отношении тех стран, которые, как ему показалось, попали в советскую сферу влияния. Не раз накануне конференции Сталин обратится к союзникам с предложением возобновить дипломатические отношения с этими странами[1736].
Будет поставлен этот вопрос и в ходе Берлинской конференции. Причем особенно Сталин будет настаивать на скорейшем восстановлении дипотношений с Финляндией. Когда министр иностранных дел Великобритании Э. Бевин предложит компромиссную формулу, а Сталин согласится, сказав: «Хорошо. У советской делегации больше нет поправок», — Бевин с облегчением воскликнет: «Ура!», а «общий смех» в зале заседаний разрядит обстановку[1737].
Особое отношение Сталин продемонстрирует к режиму генерала Франко в Испании. Советская делегация внесет предложение «порвать всякие отношения с правительством Франко». Сталин постарается дать развернутую аргументацию советским предложениям, упирая на то, что «режим Франко был навязан Гитлером и Муссолини и является их наследием»[1738]. Черчилль продемонстрирует принципиальное неприятие советской позиции. «Испания — это страна, которая не была вовлечена в войну и не является страной-сателлитом, — скажет британский премьер, — она также не была освобождена союзниками, мы не можем поэтому вмешиваться в ее внутренние дела». Так что «возможность испанскому народу создать такой режим, который соответствует его воле», будет предоставлена не волей лидеров трех держав, а благодаря внутренней эволюции режима Франко, которая займет следующие 28 лет.
Личное послание И. В. Сталина Г. Трумэну о возобновлении дипломатических отношений с Румынией, Болгарией и Венгрией
22 июня 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 372. Л. 50. Резолюции — автографы В. М. Молотова и А. Я. Вышинского, подпись — автограф И. В. Сталина]
Участники конференции также обменялись мнениями по вопросу восстановления государственной самостоятельности Австрии. Сталин поставит перед союзниками вопрос о распространении юрисдикции Временного правительства Карла Реннера на всю территорию Австрии[1739]. В конечном итоге это и произойдет.
В отношении Польши, помимо ее территориального расширения, Сталин сделает попытку добиться ее включения в члены Репарационной комиссии, но не найдет поддержки у союзников[1740].
Особое место среди государств, попавших в зону пристального советского внимания, занимала Югославия. Партизанские отряды, а затем и Народно-освободительная армия Югославии под руководством И. Броза Тито с момента вторжения вермахта не прекращали вооруженной борьбы против оккупантов, сыграв неоценимую роль в освобождении территории страны. Прокоммунистическая ориентация Тито и его окружения внушали Сталину надежду на обретение мощного форпоста на Балканах. В переговорах с союзниками до Берлинской конференции и в ее ходе он последовательно прикрывал Тито от критики со стороны союзников, отстаивал территориальные претензии Югославии. Во весь рост эта проблема будет обозначена британской делегацией и полемически заостренным выступлением Черчилля, который заявит, что «положение в Югославии не оправдывает наших надежд, выраженных в декларации Крымской конференции». Администрация Тито, скажет британский премьер, «установила строго контролируемый партийный режим, поддерживаемый политической полицией, печать также контролируется, как в некоторых фашистских странах». Сталин даст прямо противоположную оценку, заявив, что «решения Крымской конференции выполняются маршалом Тито полностью и целиком». Сталин предложит пригласить представителей конкурирующих политических сил Тито и Шубашича, однако президент Трумэн будет последовательно возражать против вовлечения в работу лидеров трех держав представителей других государств. «Тогда придется вопрос снять», — резюмирует Сталин[1741]. В этом контексте станет лучше понятна подоплека более поздних событий, которые приведут к разрыву отношений двух лидеров и двух государств — Союза ССР и Югославии. Понятнее станет и обостренная эмоциональность реакции советского лидера на поведение Тито: Сталин сочтет его не просто проявлением нелояльности, а поистине ударом в спину, которой он так старательно прикрывал самого Тито и его режим от прессинга со стороны англо-американских союзников. О том, насколько эта реакция была обоснованной, читатель сможет судить по последующим параграфам этой работы.
Турецкий вопрос, который, как помнит читатель, занимал немалое место в геополитических проектировках советского руководства с довоенных времен, в полный рост встанет и на Берлинской конференции.
Сталин поставит вопрос «о восстановлении границы, которая существовала до Первой мировой войны». «Я имею в виду, — скажет он, — район Карса, который находился до войны в составе Армении, и район Ардагана, который до войны находился в составе Грузии». На конференции не оказалось человека, который мог бы напомнить Сталину, что он был в числе тех советских руководителей, которые отдали две названные области турецким инсургентам в надежде обрести союзника и обрушить султанский режим в Турции и версальский послевоенный порядок на Востоке в целом. Но и без того аргументация Сталина покажется союзникам неубедительной, и он не сможет обеспечить поддержку своих территориальных требований к Турции. Одновременно он поставит вопрос о проливах, заявив, что конвенция Монтрё «целиком направлена против России, это — враждебный России договор». Сталин предложит союзникам рассмотреть возможность согласовать размещение советской военно-морской базы в проливах.
Трумэн и Черчилль согласятся с необходимостью пересмотреть конвенцию Монтрё, обеспечить «свободный режим проливов», гарантированный «международным авторитетом». «Что касается территориального вопроса, — заявит президент США, — то он касается только Советского Союза и Турции и должен быть решен между ними».
Сталин изменит своему прагматизму и решит поймать журавля в небе вместо синицы, уже находившейся у него в руках. Он дважды предложит отложить вопрос о проливах, заявив, что «нужно переговорить с Турцией»[1742]. Судя по всему, встретившись с негативной реакцией союзников, он решил последовать рекомендации Трумэна и «дожать» Турцию в двусторонних переговорах. Советский нажим бросит Турцию в западные объятия, на которые она и так посматривала с вожделением. Конвенция Монтрё так и не будет пересмотрена, Турция еще при жизни Сталина войдет в состав НАТО, а турецкий вопрос в своем новом военно-политическом измерении станет составляющей Карибского кризиса, поставившего мир на грань ядерного уничтожения в октябре 1962 г. Впрочем, все это — дела будущего, о некоторых из них нам еще предстоит поговорить с читателем.
Постановление ГКО СССР № 9966 «О заявке в ЮНРРА»
2 сентября 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 536. Л. 290. Подпись — автограф А. И. Микояна]
С момента учреждения в 1943 г. Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА), созданной для оказания помощи странам, пострадавшим во время Второй мировой войны, в восстановлении их экономик, СССР будет участвовать в ее деятельности. В 1945 г. Советский Союз внес в административный бюджет ЮНРРА 800 тыс. долларов США. С конца 1945 г. Украинская ССР и Белорусская ССР как полноправные члены ООН станут получать помощь по линии ЮНРРА. ГКО 2 сентября рассмотрит вопросы о формировании заявок в ЮНРРА на поставки УССР и БССР продовольствия и промышленных товаров, сырья, медоборудования, медикаментов, промышленного оборудования и разных материалов[1743].
Белоруссии будет выделено 61 млн долларов, Украине 189 млн[1744]. Сотрудничество Советского Союза с ЮНРРА будет продолжаться в течение всего периода ее существования вплоть до ее ликвидации в 1947 г.
«О восстановлении производства». К нормализации управления и мирному строительству
Организация власти на завершающем этапе Великой Отечественной войны и по выходе из нее не претерпит принципиальных изменений. Номинально высший орган власти — Верховный Совет СССР — будет по-прежнему выполнять служебную функцию оформления решений, центром принятия которых оставалась узкая группа управляющих во главе со Сталиным. В зависимости от примерного распределения управленческого функционала Сталин принимал решения, оформляя их от имени Политбюро, ГКО, СНК или Президиума Верховного Совета. При этом содержательно деятельность чрезвычайного органа управления (ГКО) и «нормального» (Совета народных комиссаров) по завершении военных действий в Европе переплеталась все более тесно, будучи посвящена в большинстве своем самым разным проблемам восстановления народного хозяйства и налаживания мирной жизни. Об этом свидетельствуют опубликованные повестки дня заседаний Оперативного бюро ГКО и заседаний Бюро СНК СССР [1745].
Ряд решений поступали в Президиум ВС СССР, где и оформлялись в «советском порядке» в тех случаях, когда это признавалось необходимым. «Собственные» решения руководство Верховного Совета будет согласовывать с Политбюро. Так, 22 марта 1945 г. высшее должностное лицо Советского Союза — председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин — обратится в ЦК ВКП(б) с просьбой разрешить созвать XI сессию ВС СССР для рассмотрения и утверждения государственного бюджета на 1945 г. и получит необходимое согласование[1746]. В апреле в Москве состоится запланированное заседание.
В связи с завершением военных действий в Европе ГКО 20 июня 1945 г. примет постановление № 9162 «Об организационных мероприятиях Красной армии». Постановление включит в себя таблицы штатной численности Красной армии по родам войск и службам, распределения основных соединений по военным округам, перечень полевых управлений фронтов и армий, штатный расчет стрелковых дивизий, перечень частей обслуживания, охраны и тыловых учреждений, входящих в состав группы советских оккупационных войск в Германии, перечень частей, подлежащих расформированию, и др. Постановлением будет установлена штатная численность Красной армии (без Дальнего Востока) в 7 225 764 чел. против 10 115 158 чел. фактической на тот момент численности. Было решено «реально высвободить для увольнения 266 051 чел. рядового и сержантского состава и 227 343 офицерского состава». Среди увольняемых в запас числилось 200 000 женщин. Демобилизовать в результате сокращения предполагалось личный состав тринадцати старших возрастов «от 40-летнего возраста включительно и старше»[1747].
Постановление ГКО СССР № 9162 «Об организационных мероприятиях Красной армии»
20 июня 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 507. Л. 10–31. Подпись — автограф И. В. Сталина]
Докладная записка Л. П. Берии И. В. Сталину об освобождении и возвращении из СССР на родину 708 тыс. военнопленных рядового и унтер-офицерского состава. Утверждено постановлением ГКО СССР № 9843 от 13 августа 1945 г.
10 августа 1945
[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 531. Л. 189. Подпись — автограф Л. П. Берии]
22–23 июня состоится XII сессия Верховного Совета СССР 1-го созыва, которая примет закон «О демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии», внесенный на рассмотрение Совнаркомом СССР.
В 1941–1945 гг. были взяты в плен 2 733 739 военнослужащих вермахта, из них в плену умерли 381 067. Репатриация военнопленных из СССР, вопреки распространенному мнению, началась практически сразу после окончания войны. Проводилась она в несколько этапов. Первый из них был установлен на период с 15 августа по 15 октября 1945 г. 13 августа 1945 г. ГКО СССР примет постановление № 9843 об освобождении и отправке на родину военнопленных рядового и унтер-офицерского состава [1748].
Право вернуться в Германию получили 708 тыс. инвалидов и нетрудоспособных военнослужащих всех национальностей. В первую очередь на родину отправлялись партии военнопленных австрийцев, румын, венгров, чехов и только потом — немцев. В 1945–1946 гг. репатриация немецких военнопленных проводилась органами НКВД (МВД) СССР. Затем эта функция была передана Управлению уполномоченного Совета министров СССР по делам репатриации. Отправка военнопленных в Германию из СССР продолжалась до 1956 г.
Возвращение советских граждан, вывезенных на работы в Германию и страны-сателлиты, советских военнопленных станет еще одной проблемой, которую придется решать советскому руководству. Еще 4 октября 1944 г. СНК СССР примет постановление «Об уполномоченном Совета народных комиссаров СССР по делам репатриации граждан СССР» и «О деятельности уполномоченного»[1749]. Будет создана сеть фронтовых сборно-пересыльных и приемно-распределительных пунктов, а также проверочно-фильтрационных пунктов на государственной границе СССР[1750]. В 1945 г. ГКО, Ставка ВГК, ЦК ВКП(б) примут целый ряд решений в этой сфере[1751].
Важнейшим направлением деятельности советских органов управления, и прежде всего ГКО, станет организация вывоза в СССР промышленного оборудования, сырья и материалов с территории Германии и ее сателлитов. Более 43 % всех принятых решений ГКО в 1945 г. будут посвящены именно этим вопросам. В феврале ГКО принимает ряд постановлений. Первым из них — «О создании при действующих фронтах Красной армии постоянных комиссий и о порядке вывоза оборудования и материалов с территорий Германии и Польши»[1752] — создавалось Оперативное бюро, преобразованное затем в Особый комитет при ГКО под председательством Г. М. Маленкова. Постановление ГКО «Вопросы Польши» регламентировало характер и порядок вывоза промышленного оборудования с немецких или «расширенных немцами во время войны» предприятий. В том числе имелись в виду предприятия, расположенные на германской территории, отходившей к Польше, о чем Сталин уже сейчас сообщает дружественному польскому правительству[1753].
Кроме того, на территории Польши не устанавливался оккупационный режим, действовала польская администрация. 21 апреля будет подписан советско-польский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Временному польскому правительству будет оказываться значительная материальная помощь, чему будет посвящен целый ряд постановлений ГКО[1754]. Такая же помощь будет оказываться Чехословакии, Румынии, Болгарии[1755], особенно тесными станут отношения с Национальным комитетом освобождения Югославии, а затем и с Югославией в целом[1756].
И. В. Сталин подписывает Договор о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве СССР и Польши. При подписании присутствуют М. И. Калинин, посол СССР в Польше В. З. Лебедев, посол Польши в СССР З. Модзелевский, Б. Берут, М. Жимерский и др.
Москва, 21 апреля 1945
[РГАКФД. № А-6338а]
Финансовая поддержка будет оказываться и коммунистическим партиям. Так, например, 4 июля Сталин завизирует решение Политбюро «удовлетворить просьбу ЦК Компартии Венгрии о выдаче в его распоряжение из трофейных сумм 500 миллионов пенго в венгерской валюте» [1757].
В. М. Молотов подписывает договор о советско-польской границе и соглашение по вопросу о возмещении ущерба, причиненного Германской оккупацией, между Правительствами СССР и Польшей. Слева направо: премьер-министр Временного правительства Национального единства Польской Республики Э. Осубка-Моравский, президент Крайовой Рады Народовой Польской Республики Б. Берут, В. М. Молотов, И. В. Сталин и А. Я. Вышинский
Москва, 16 августа 1945
Фотограф М. М. Калашников
[РГАКФД. № 0–293162]
Личное послание И. В. Сталина президенту Чехословацкой Республики Э. Бенешу о выдаче дополнительного вооружения Чехословацкому корпусу
29 марта 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 393. Л. 61]
Докладная записка К. Е. Ворошилова В. М. Молотову о выдаче ЦК компартии Венгрии 500 млн пенго. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 июля 1945 г.
28 июня 1945
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 751. Л. 72. Помета — автограф В. М. Молотова]
Подписание В. М. Молотовым договора между СССР и Чехословацкой Республикой о Закарпатской Украине и протокола к нему. Слева направо: В. А. Зорин, статс-секретарь МИД Чехословакии В. Клементис, премьер-министр Чехословакии З. Фирмингер, И. В. Сталин, А. Я. Вышинский
Москва, 29 июня 1945
[РГАКФД. № 0–293141]
Инструментом советского влияния на территории стран Центральной и Восточной Европы, занятой советскими войсками, станет институт советников при органах государственного управления[1758]. В ряде случаев советское руководство с самого начала сочтет возможным вмешательство во внутренние дела. Так, 7 марта 1945 г. ГКО примет постановление «По вопросам Венгрии», которым будет поставлена задача немедленного проведения земельной реформы «примерно на тех же принципах, на которых она осуществлена в Польше». При условии быстрого ее проведения ГКО считал возможным «удовлетворить просьбу Венгерского правительства об оказании помощи, включая предоставление займа, 20 000 тонн продовольствия и др.»[1759].
Стремление Сталина закрепиться в Восточной Европе первоначально было связано с теми представлениями об обеспечении безопасности, которыми руководствовалось советское политическое руководство. Восточная Европа и Балканы, занятые советскими войсками, рассматривались в качестве буферной зоны перед западными границами СССР. При этом удержать Восточную Европу в сфере своего влияния Сталин рассчитывал с помощью приведенных к власти коалиционных правительств с преобладающим влиянием коммунистов и близких к ним политических сил. Насаждение политических режимов уже собственно советского типа в государствах-сателлитах, как они тогда назывались представителями высшего советского руководства, в силу складывавшихся на международной арене обстоятельств станет вскоре главной задачей советской политики в этом регионе.
Парад Победы на Красной площади в Москве
24 июня 1945
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 295. Л. 18]
24 июня 1945 г. в соответствии с приказом верховного главнокомандующего от 22 июня в ознаменование победы над Германией в Москве на Красной площади пройдет парад войск действующей армии, военно-морского флота и Московского гарнизона — «ПАРАД ПОБЕДЫ»[1760].
Он станет символом завершения Великой Отечественной войны. Не менее значимым станет упразднение в начале сентября Государственного комитета обороны — высшего чрезвычайного органа государственной власти в годы войны, но об этом нам предстоит поговорить в следующих параграфах этой книги. Завершению трансформации управления в связи с переходом к мирному строительству предшествовали события завершающего этапа Второй мировой войны.
«Япония разгромлена и капитулировала». Завершение Второй мировой войны
Как хорошо известно читателю, Вторая мировая война завершится разгромом Японии, который последует за военным поражением нацистской Германии и ее сателлитов в Европе. Свое решение о готовности вступить в войну против Японии, впервые озвученное в Тегеране, Сталин вновь подтвердил на Крымской конференции в феврале 1945 г. Условиями вступления в войну советское руководство выдвинет сохранение существовавшего к тому моменту статуса Монгольской Народной Республики; возвращение Южного Сахалина, отторгнутого по итогам русско-японской войны 1904–1905 гг., аренду военно-морской базы Порт-Артура, интернационализацию порта Дайрен (Дальний), совместную с Китаем эксплуатацию Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железных дорог; передачу СССР Курильских островов[1761].
5 апреля 1945 г. Советский Союз, реализуя договоренности союзников и взятые на себя обязательства, денонсирует пакт о нейтралитете, заключенный с Японией в 1941 г. Такая возможность предусматривалась статьей 3 пакта. Со времени подписания пакта, будет сказано в советском заявлении, «обстановка изменилась в корне»: «Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней в ее войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются союзниками Советского Союза. При таком положении пакт о нейтралитете между Японией и СССР потерял смысл, и продление этого пакта стало невозможным…»[1762]
Подготовку к войне на Дальнем Востоке Сталин запустит задолго до того, как были приняты формально обязывающие решения. По воспоминаниям Штеменко, еще на исходе сентября 1944-го, «после очередного доклада в Ставке, мы получили от Верховного задание подготовить расчеты по сосредоточению и обеспечению войск на Дальнем Востоке. — Скоро, видимо, потребуются, — заключил Сталин этот короткий и как бы мимолетный разговор»[1763].
В апреле 1945-го Генеральный штаб получит указание окончательно разработать план войны с Японией, «с одной лишь принципиальной установкой, особо подчеркнутой Верховным Главнокомандующим: войну провести в самый короткий срок»[1764]. Тогда же на Дальний Восток будут направлены первые войска и штабы. Первым туда отправится штаб бывшего Карельского фронта в полном составе во главе с К. А. Мерецковым, который возглавит Приморскую группу, позднее переименованную в 1-й Дальневосточный фронт.
К 27 июня определилось основное содержание стратегического плана Верховного главнокомандования. С целью разгрома Квантунской армии, поражение которой планировалось нанести в течение полутора-двух месяцев, было намечено нанести в сходящихся направлениях к центру Маньчжурии одновременно три удара: из Монголии силами Забайкальского фронта (командующий Р. Я. Малиновский), из района юго-западнее Хабаровска — силами 2-го Дальневосточного фронта (командующий М. А. Пуркаев) и из Приморья войсками 1-го Дальневосточного фронта (командующий К. А. Мерецков)[1765]. 28 июня Ставка ВГК утвердила план войны с Японией, согласно которому подготовку следовало завершить к 1 августа.
Ведение военных действий на Дальнем Востоке будет поручено маршалу А. М. Василевскому, который в качестве главнокомандующего возглавит специально созданное Главнокомандование советских войск на Дальнем Востоке. Согласно его воспоминаниям, накануне открытия Берлинской конференции Сталин, уже находившийся в Потсдаме, позвонит 16 июля ему в штаб войск Дальнего Востока. Его интересовало, как идет подготовка к операции и «нельзя ли ее дней на десять ускорить». Василевский доложит, что сосредоточение войск, подвоз всего самого необходимого не позволяют сдвинуть сроки начала военных действий. Сталин настаивать не стал[1766]. Вероятно, не сомневаясь в успехе операции, советский вождь рассчитывал продемонстрировать союзникам дополнительные аргументы в дискуссиях на Берлинской конференции.
24 июля на конференции в Потсдаме президент США Трумэн сообщит Сталину об успешном испытании оружия «необычной мощности». Он сделает это в тот самый день, когда им будет подписан приказ о дате атомной бомбардировки Хиросимы. Сталин, как известно, проигнорирует это сообщение, не выказав никакой заинтересованности в получении дополнительной информации. 26 июля лидеры США, Великобритании и Китая обратились к Токио с Потсдамской декларацией, в которой потребовали от Японии немедленной капитуляции. При этом мнение советской стороны не было запрошено, она была просто проинформирована об этом, поскольку, как объяснят союзники, Советский Союз не находился в состоянии войны с Японией. Спустя два дня Япония отвергла ультиматум, обратившись при этом к СССР за посредничеством для выхода из войны на приемлемых условиях. Советская сторона, соблюдая союзнические обязательства, от этой «почетной миссии» уклонилась.
В ходе Берлинской конференции Сталин подтвердит еще раз решение вступить в войну с Японией. Реализуя договоренности, 8 августа нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов заявит японскому послу, что Советский Союз считает себя в состоянии войны с Японией[1767]. 14 августа СССР подпишет Договор о дружбе и союзе с Китайской республикой. Как помнит читатель, Сталин долгое время отказывался от настойчивых обращений Чан Кайши по поводу подписания такого договора. Теперь время пришло и для дипломатического наступления на Дальневосточном фронте международных отношений.
Иосиф Виссарионович Сталин
Москва, 1945
[РГАКФД. № 0–365040]
Решением Ставки ВГК на Дальнем Востоке была создана стратегическая группировка, для формирования которой с запада были переброшены стрелковые дивизии, танковые и механизированные корпуса и достигнут значительный перевес над японской Квантунской армией в живой силе и технике. Главными военно-стратегическими целями советских вооруженных сил в войне с Японией являлись разгром Квантунской армии, освобождение Маньчжурии, Северной Кореи, Южного Сахалина и Курильских островов.
Накануне советского наступления американские ВВС 6 августа совершат атомную бомбардировку Хиросимы, а 9-го — Нагасаки. Эти бомбардировки, унесши сотни тысяч жизней, остаются единственным случаем боевого применения ядерного оружия.
7 августа Сталин подписал соответствующую директиву Ставки ВГК, и в ночь на 9 августа войска трех фронтов — Забайкальского, 1-го и 2-го Дальневосточных — начнут общее наступление в рамках Маньчжурской стратегической наступательной операции[1768]. 10 августа в войну вступит Монгольская народная республика, войска которой примут участие в операции по разгрому Квантунской армии. 14 августа император Хирохито объявил о капитуляции. Сталин, переговорив с Василевским, доложившим о продолжении сопротивления японских войск, 16-го опубликует в «Правде» разъяснение Генерального штаба, в котором было сказано: «Сделанное японским императором 14 августа сообщение о капитуляции Японии является только общей декларацией о безоговорочной капитуляции… Капитуляцию вооруженных сил Японии можно считать только с того момента, когда японским императором будет дан приказ своим вооруженным силам прекратить боевые действия и сложить оружие и когда этот приказ будет практически выполняться…. Ввиду вышеизложенного Вооруженные Силы Советского Союза на Дальнем Востоке будут продолжать свои наступательные операции против Японии». 17 августа Василевский примет радиограмму от главнокомандующего Квантунской армией о том, что им отдан японским войскам приказ немедленно прекратить военные действия и сдать оружие. В связи с тем, что на ряде участков фронта японские войска продолжили сопротивление, Василевский форсирует наступательные действия своих соединений. В Мукдене, Чанчуне, Порт-Артуре, Дальнем, Харбине и Гирине были высажены воздушные десанты, что позволит советским войскам в последние дни Второй мировой войны занять стратегически важные пункты[1769]. Предусмотрительность такого рода, как свидетельствуют доступные сегодня документы, была совсем не лишней. Через несколько дней после начала советского наступления Трумэн, нарушая договоренности союзников, прикажет американским войскам оккупировать порт Дальний (Дайрен), «если к тому времени он еще не будет захвачен силами советского правительства»[1770]. Так что исполнение договоренностей между союзниками в значительной мере зависело не только от политической воли руководителей держав, но и от стратегических позиций, обладание которыми обеспечивали их вооруженные силы.
С 19 августа японские войска начали повсеместную капитуляцию[1771]. В ходе боев советские вооруженные силы понесли незначительные потери в количестве 12 031 человек убитыми и пропавшими без вести и 24 425 ранеными. Одним из важных результатов победных действий на Дальнем Востоке станет захват в виде трофеев оружейных арсеналов Квантунской армии. По воспоминаниям Василевского, Народно-освободительная армия Китая, руководимая коммунистами, получила тогда 3,7 тыс. орудий, минометов, гранатометов, 600 танков, 861 самолет, около 1,2 тыс. пулеметов, корабли Сунгарийской флотилии, почти 680 воинских складов[1772].
Разгром Квантунской группировки японских войск Красной армией, операции на тихоокеанском театре вооруженных сил США, атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки обусловили разгром и капитуляцию Японии, причем первый фактор оказался как минимум не менее важным, чем два других[1773]. О значении советского фактора выскажется премьер-министр Японии К. Судзуки 9 августа 1945 г., заявив: «Вступление сегодня утром в войну Советского Союза ставит нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны»[1774].
Советское наступление сопровождалось активной дипломатический борьбой, развернувшейся между Сталиным и Трумэном. В августе начнется очередной тур переговоров союзников по «японскому вопросу». 12 августа Сталин получит от Трумэна послание относительно назначения генерала Макартура верховным главнокомандующим союзных армий для принятия, координации и проведения общей капитуляции японских вооруженных сил. Сталин в тот же день направит ответное письмо, в котором согласится с этим предложением. Представителем советского военного главнокомандования Сталин назначит генерал-лейтенанта Деревянко, причем его фамилию впишет в проект послания лично[1775]. Остается только догадываться, чем руководствовался Сталин, останавливая свой выбор на фигуре одного из многих советских генералов. Возможно, тем самым он хотел подчеркнуть малозначимость этого события по сравнению с капитуляцией Германии. По прошествии времени нельзя, однако, не увидеть в этом решении просчета Сталина. Понижен оказался не статус события, а роль советского участия и в нем, и в том, что предшествовало ему. Разгром Красной армией в кратчайшие сроки японской Квантунской армии сыграл важнейшую роль в капитуляции Японии, роль эта, однако, оказалась отодвинута на задний план.
В разгар финальной стадии советского наступления Сталин и Трумэн обменяются посланиями. 16 августа Сталин направит Трумэну письмо, в котором напомнит о необходимости учесть в документах союзников по Японии решения трех держав в Крыму. По мнению Сталина, следовало «включить в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам все Курильские острова, которые, согласно решению трех держав в Крыму, должны перейти во владение Советского Союза». Сталин станет настаивать на том, чтобы включить в район сдачи советским войскам северную половину острова Хоккайдо. «Русское общественное мнение было бы серьезно обижено, — подчеркнет он, — если бы русские войска не имели района оккупации в какой-либо части собственно японской территории»[1776]. Трумэн без объяснений отвергнет этот вариант, и Сталин в последний момент решит остановить десантную операцию советских войск по высадке на о. Хоккайдо. Советский вождь, судя по всему, продолжал рассчитывать на послевоенное взаимодействие с союзниками, в рамках которого предстояло легализовать территориальные приобретения на Дальнем Востоке и не только.
Не только Сталин попробует расширить пределы возможного. Трумэн в эти августовские дни в довольно бесцеремонной форме предпримет зондаж в отношении Курильских островов. 18 августа он напишет Сталину: «Правительство Соединенных Штатов желает располагать правами на авиационные базы для наземных и морских самолетов на одном из Курильских островов, предпочтительно в центральной группе, для военных и коммерческих целей»[1777].
Сталин ответит Трумэну довольно резко. В послании от 22 августа, напомнив, что «такое мероприятие не было предусмотрено решением трех держав ни в Крыму, ни в Берлине и ни в какой мере не вытекает из принятых там решений», Сталин откажется удовлетворить требование Трумэна «иметь постоянную авиационную базу на одном из Курильских островов». «Требования такого рода, — скажет советский вождь, — обычно предъявляются либо побежденному государству, либо такому союзному государству, которое само не в состоянии защитить ту или иную часть своей территории… Я не думаю, чтобы Советский Союз можно было причислить к разряду таких государств». Кроме того, завершит Сталин свою отповедь, «так как в Вашем послании не излагается никаких мотивов требования о предоставлении постоянной базы, должен Вам сказать чистосердечно, что ни я, ни мои коллеги не понимаем, ввиду каких обстоятельств могло возникнуть подобное требование к Советскому Союзу» [1778].
Трумэн предпримет еще один заход, направив Сталину письмо, которое вручит ему 28 августа американский посол А. Гарриман, которому, кроме того, было поручено дать советскому лидеру успокоительные разъяснения. По итогам беседы Гарриман сообщит Трумэну, что Сталин, по его мнению, «считает право посадки на время оккупации приемлемым, но мне не ясна его реакция на возможность коммерческого использования этих объектов в послевоенный период»[1779]. Подготавливая свой ответ, Сталин учтет прямую увязку Трумэном поддержки американской администрацией советского желания получить в постоянное владение все Курильские острова с предоставлением прав посадки для американских самолетов на Курилах. Его письмо, кажется, следует отнести к образцам дипломатического искусства. Отвергнув высказанную Трумэном оценку его реакции как оскорбленной, Сталин спишет резкий тон предшествующего обмена мнениями на недоразумение. «Я, конечно, согласен, — скажет Сталин, — с Вашим предложением обеспечить для Соединенных Штатов право посадки на наших аэродромах на одном из Курильских островов в чрезвычайных случаях в период оккупации Японии. Я согласен также с тем, чтобы на советском аэродроме на одном из Курильских островов предоставить возможность посадки коммерческим самолетам». Далее советский вождь сделает американскому президенту встречное предложение, которое не найдет понимания, и тема Курил окажется, таким образом, закрытой. Сталин обусловит свою готовность пойти навстречу американским предложениям, расчетом «на взаимность со стороны Соединенных Штатов в отношении права посадки советских коммерческих самолетов на американском аэродроме на одном из Алеутских островов», поскольку действующая авиалиния из Сибири в США через Канаду не удовлетворяет ввиду ее большой протяженности [1780].
Борьба за Курилы объясняется их стратегическим значением, которое было вполне очевидно современникам событий. Нельзя в этой связи не процитировать оценки значения Курил, сделанные американской разведкой. «Советское приобретение Южного Сахалина и Курил вернуло в русские руки обширные рыбные запасы Охотского моря, а также сахалинские уголь и нефть, использовавшиеся до этого японцами. В стратегическом отношении обладание Сахалином и Курилами превратило Охотское море в советское озеро… Приобретение этих территорий также обеспечит более безопасные морские коммуникации между советскими центрами на краях Маньчжурии (Порт-Артур, Дайрен, Владивосток) и на Камчатке и Северной Сибири. Советы получили круглогодичный доступ к северной части Тихого океана для своих военных и торговых судов. Они овладели Курилами, которые перекрывают воздушный коридор между США и Азией. Наконец, их приобретения ограничивают свободу действий Японии…»[1781]
Шифротелеграмма командования Забайкальского фронта И. В. Сталину с просьбой разрешить принять участие в параде 7 ноября по одному сводному полку от 1-го и 2-го Дальневосточного, Забайкальского фронтов и полку моряков от Тихоокеанского флота и флотилии
4 сентября 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 453. Л. 80. Резолюции — автографы И. В. Сталина, А. И. Антонова, С. М. Штеменко, Н. А. Ломова]
Шифротелеграмма командования Забайкальского фронта И. В. Сталину с предложением учредить медаль «За победу над Японией»
4 сентября 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 453. Л. 81. Подлинник. Машинописный текст. Резолюция — автограф И. В. Сталина]
3 сентября будет обнародован приказ верховного главнокомандующего, который гласил: «2 сентября 1945 года в Токио представителями Японии подписан акт о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил. Война советского народа совместно с нашими союзниками против последнего агрессора — японского милитаризма — победоносно завершена, Япония разгромлена и капитулировала»[1782]. 3 сентября указом Президиума Верховного Совета СССР было объявлено днем праздника Победы над Японией, в Москве состоялся торжественный артиллерийский салют. Однако массовых торжеств в честь победы над Японией устроено не было. Более того, получив от командования Забайкальского, 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов, Тихоокеанского флота шифровку от 4 сентября с просьбой разрешить принять участие в Октябрьском параде в Москве 7 ноября по одному сводному полку от каждого из фронтов и ТОФ, Сталин наложит резолюцию: «Признать невозможным»[1783].
На второй шифровке, полученной в тот же день с Дальнего Востока от тех же подписантов, просивших от имени войск Дальнего Востока и Забайкалья учредить медаль «За победу над Японией», Сталин оставит краткую резолюцию: «Принять»[1784].
Вероятно, таким образом Сталин всем направлял символическое послание: война Советского Союза против Японии не более чем военный эпизод Второй мировой войны, достойный такой же медали, как и многие другие победоносные сражения, но не более того.
Вместо послесловия
Обеспечение безопасности социалистического Отечества стало главной целью догоняющей модернизации, фактический курс на которую И. В. Сталин и возглавляемая им группа членов советского руководства провозгласили во второй половине 1920-х годов, исключив из непосредственной политической задачи дня мировую революцию, с лозунгом которой приходили к власти российские большевики. Форсированная индустриализация, ускоренная коллективизация, культурная революция — три взаимосвязанных направления трансформации российского социума, о целесообразности, формах, методах, достижениях, провалах и цене которых спорили и продолжат спорить историки и общественные деятели. В результате этих процессов государство сосредоточило в своих руках экономику, финансы и людские ресурсы, научение целесообразному распоряжению и управлению которыми происходило методом проб и ошибок, сопровож- даясь материальными и человеческими потерями. Достройка формировавшейся целенаправленными усилиями административно-командной системы управления происходила одновременно с первыми мобилизационными мероприятиями в отношении советского социума на рубеже 1930–1940-х гг.
Стратегические прогнозы о неизбежности войн в империалистическую, как ее определяли советские лидеры, эпоху и военного столкновения Союза ССР с миром капитала оказались правильными.
Расчеты и просчеты стратегического планирования во внешнеполитической сфере, причины, ход и итоги предпринятого Сталиным в 1939–1940 гг. внешнеполитического наступления, в основе которого лежало стремление обеспечить безопасность границ в соответствии с распространенными тогда представлениями, многократно разбирались и еще не раз будут подвергнуты анализу. Результатом этих усилий стало расширение границ «советского отечества», которое по-разному интерпретируется в различных сегментах общественного сознания.
Так или иначе, но использование стратегических преимуществ, приобретенных в результате этого наступления и последовавшей инкорпорации в состав Союза ССР территорий в Прибалтике, Карелии, Бессарабии, Западной Украине и Западной Белоруссии окажется сложной задачей, которую так и не удастся в полной мере решить к моменту вторжения вермахта 22 июня 1941 г.
Подготовка Советского Союза к военному столкновению велась — на Востоке с милитаристской Японией, а на Западе — сначала с коалицией европейских лимитрофов во главе с Польшей, а затем с нацистской Германией и ее потенциальными союзниками. Осуществлялись подготовительные мероприятия в общем в соответствии с общепринятыми сегодня представлениями о принципах мобилизационной подготовки, включающими централизованное руководство, заблаговременность, плановость и контроль, комплексность и взаимосогласованность[1785].
Однако достигнутый уровень готовности не обеспечил решения задач, вставших в повестку дня накануне и сразу вслед за вторжением вермахта в пределы Союза ССР. Начальный период войны продемонстрировал многочисленные бреши в системе обороны, мобилизационном и военном планировании, оборонном строительстве, качественных характеристиках кадрового состава Красной армии и государственном управлении в целом. Конечную политическую ответственность за допущенные ошибки несет советский вождь, взявший на себя бремя единоличного руководства страной.
Тем не менее, к началу Великой Отечественной войны усилиями Сталина и советского руководства путем проб и ошибок создается мобилизационное общество с соответствующей социально-экономической и политической системой управления. В рамках созданной системы управления переплелись идеологические, административные, производственные, финансово-экономические и репрессивные аппараты, а несущей опорой стала мобилизация и самомобилизация членов социума на решение вставших перед страной задач.
После определенной «доводки» в ходе начального этапа войны эта система управления даст высокий совокупный эффект воздействия на личное и социальное поведение граждан, государственных и общественных институтов, функционирование военной экономики и финансов и, в целом, обеспечит решение задач, вставших перед Советским Союзом. Именно благодаря созданной системе управления оказалось возможным эффективное распоряжение в годы войны ограниченными финансово-экономическими и трудовыми ресурсами в чрезвычайных обстоятельствах мировой войны. Объектом управления и ресурсной базой Победы 1945-го стали социум и государственный народно-хозяйственный комплекс, с которым Союз ССР подошел к войне по завершении индустриализации и коллективизации.
В годы войны высокий уровень мобилизации и самомобилизации ответственных исполнителей на разных этажах управленческой пирамиды, как и общества в целом, позволит во многом компенсировать провалы управленческих решений, неразвитость институтов управления, неясность процедур их функционирования, последствия ошибок и поражений, проистекавших из объективных и субъективных причин. Важнейшей характеристикой системы управления следует считать ее способность к оперативному анализу практического опыта и целенаправленному устранению последствий допущенных ошибок. Сталин являлся институциональным центром созданной управленческой системы, испытавшей на себе влияние персональных особенностей его личности и административно-командной управленческой культуры, к которой он принадлежал и которая была в значительной мере сформирована по его лекалам. Под руководством Сталина, с его участием и, в значительной мере, его решениями была сформирована и структура управления вооруженными силами, осуществлялось планирование кампаний и стратегических операций в годы войны, принесших как поражения, так и победы.
Сплавив воедино политические и идеологические кампании, законодательные нормы, управленческие и правоприменительные практики, советскому руководству удалось обеспечить высокую мобильность человеческих ресурсов и их целесообразное, как правило, использование в военной и в гражданской сферах.
Доминантой в комплексе мер государственного управления стало принуждение общества, всех его социальных институтов и всех его членов к солидарному решению проблемы выживания государства и социума, поставленных перед угрозой физического уничтожения. Комплекс жестких, а порой и жестоких решений принудительного характера, принимавшихся в рамках этой системы, был легитимирован в сознании и социальном поведении большей части советского народа как необходимое условие для победы над врагом. Практики мобилизаций (и самомобилизаций) заполнили мир военной повседневности советских граждан. Факторами становления нового социума, прошедшего через драмы и трагедии к победе, и важнейшим итогом Второй мировой войны стали и подъем советского патриотизма, в целом, и рост национального самосознания русских, в частности. Советская идеология стала восприимчива к влиянию русского патриотизма, которому предстояло найти место в системе многонациональных координат советского народа, как новой интернациональной общности, создание которой вскоре провозгласят своей целью преемники Сталина. На этой основе произойдет внутренняя стабилизация сталинского политического режима. Укреплять эту стабилизацию в послевоенный период и решать проблемы восстановления народного хозяйства Сталин продолжит, по-прежнему, используя идеологические кампании и предупредительные репрессии, пусть и в меньших масштабах, нежели в предвоенный период.
Олицетворением советского общества этого периода, его персонификацией стал Сталин, идеями, устремлениями, заблуждениями и ошибками, и трудами которого этот социум в значительной мере и был создан. Обстоятельствами военного времени он был принужден выйти из тени неформального политического (партийного) лидерства, занять практически все значимые должности наверху властной пирамиды и взять на себя ответственность за исполнение комплекса распорядительных функций.
Великой Победы над нацизмом странам антигитлеровской коалиции в 1945-м удалось достичь солидарными усилиями. Советский Союз внес решающий вклад в эту общую победу, что далось напряжением всех сил советского народа: управляемых и управляющих, военных и гражданских, выполнявших работу — каждый свою — на фронте и в тылу.
Цена Победы оказалась чрезвычайно высока. Страна понесла невосполнимые человеческие потери. По оценкам авторского коллектива 12-томного издания «История Великой Отечественной войны 1941–1945 годов», выпущенного в свет под грифом Министерства обороны Российской Федерации, общая убыль населения Советского Союза за годы войны (1941–1945) составила 38,5 млн человек. Из них людские потери в результате войны принято исчислять цифрой в 26,6 млн человек, в числе которых военнослужащие и гражданские лица, погибшие в ходе боевых действий, в концлагерях, в результате карательных акций, умершие от ран, болезней и голода, пропавшие без вести, вывезенные за пределы страны и оставшиеся там[1786]. Федеральная служба государственной статистики оценивает потери населения за годы войны в 39,3 млн человек[1787]. Цифры эти приблизительны, останки миллионов погибших остаются незахороненными, судьбы сотен тысяч пропавших без вести до сих пор неизвестны, а подвиги десятков миллионов — на фронте и в тылу — в большинстве своем не описаны.
Благодаря своему неоспоримому вкладу в победу во Второй мировой войне СССР приобрел статус мировой державы. Сталин поддержал создание ООН и Совета Безопасности, членство в которых с правом блокирующего голоса должно было закрепить положение СССР в качестве одной из великих держав в послевоенный период. Облик страны — победительницы нацизма сыграет важную роль в росте привлекательности Советского Союза в глазах западной общественности, приведет к росту популярности коммунистических партий и левой идеи в целом.
Преимущества нового статуса во внешнеполитической сфере Сталин постарается реализовать, обеспечив безопасность внешних границ Союза ССР посредством создания буферных зон безопасности из союзных и нейтральных государств на западных рубежах СССР, на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке. Территориальное расширение социалистического лагеря и поддержка национально-освободительных движений останутся важной, но не определяющей политической задачей послевоенного периода.
Сталин рассчитывал на продолжение политического взаимодействия и финансово-экономического сотрудничества с союзниками после войны для решения задач послевоенного восстановления СССР. 20 августа 1945 г. он направит премьер-министру Великобритании К. Эттли послание, в котором, поблагодарив за поздравление по случаю победы над Японией, скажет: «Война против Германии и Японии и наши общие цели в борьбе с агрессорами сблизили Советский Союз и Соединенное Королевство и укрепили наше сотрудничество, основой которого на долгие годы ныне является наш союзный договор. Я выражаю уверенность, что это сотрудничество, испытанное в войне и военных опасностях, будет развиваться и в послевоенное время на благо наших народов»[1788]. В послании президенту США Г. Трумэну чуть позднее эту же мысль он выразит так: «…Народы Советского Союза и Соединенных Штатов должны стремиться работать вместе в деле восстановления и поддержания мира и что следует исходить из того, что общие интересы наших обеих стран выше отдельных расхождений между нами»[1789].
Ожиданиям Сталина не было суждено сбыться. Знаменитая речь У. Черчилля, произнесенная им 5 марта 1946 г. в Вестминстерском колледже в Фултоне, станет символом новой эпохи в международных отношениях. «Холодная война» на десятилетия определит вектор мирового развития.
Долг памяти — вернуть себе правду о той войне во всей ее полноте: помнить о Победе, не забывать о ее цене. Что сделало Победу возможной, как функционировали и взаимодействовали формальные и неформальные институты управления, какими решениями и через какие механизмы реализации обеспечивалось достижение поставленных целей, каковы были причины издержек, поднявших так высоко планку цены исторических свершений? Мы все еще недостаточно знаем об этой ушедшей, но не отрефлексированной нами до конца реальности. Анализ и обобщение исторического опыта в полном его объеме, его инструментализация и сохранение памяти, являются задачами не только исторической науки, но и общества в целом. Каждый, кто жил в ту эпоху, — принимал решения (индивидуально и коллективно), так же как принимаем их сегодня и мы. У тех решений долгое эхо. Потому, «изучая предков, изучаем самих себя»[1790]. Вектор общественного развития той эпохи, сложившийся из множества решений многих миллионов граждан Советского Союза, определял жизнь и судьбу отдельно взятого человека, каждой семьи, социума, государства и в конечном итоге привел к той великой Победе 1945-го, память о которой по праву стала несущей конструкцией российского самосознания.