Книга 2. Война и мир Сталина, 1939–1953. Часть 2. «О дивный новый мир…», 1945–1953 — страница 1 из 1

Андрей Константинович СорокинИстория одного правления. Сталин в 1917–1953 гг. Книга 2. Часть 2

* * *

Книга 2Война и мир Сталина1939–1953

Памяти Анны Ивановны Сорокиной (Захаровой), Константина Николаевича Сорокина, их родителей, братьев и сестер, вынесших на своих плечах испытания ХХ века

Часть вторая«О дивный новый мир…»1945–1953

Громада двинулась и рассекает волны.

…Плывет. Куда ж нам плыть?..

А.С. Пушкин

Глава 1«Всегда существует возможность сотрудничества, но не всегда имеется желание сотрудничать». От холодного мира к холодной войне в Европе

«Выиграна война, но не мир», — скажет Альберт Эйнштейн в декабре 1945 г.[1], выражая мнение значительной части мировой общественности, внимательно наблюдавшей за событиями, происходившими на международной арене. События первых послевоенных месяцев убеждали наблюдателей в том, что мир не приходит сам и что за него предстоит бороться. В процитированном высказывании Эйнштейна речь шла исключительно о мире как состоянии без войны, однако вскоре станет ясно, что вопрос стоял значительно шире. Борьба между державами развернется прежде всего за то, каким именно должен был стать Мир после только что завершившейся мировой войны, поскольку у каждой из сторон, вступивших в противоборство, представления об этом были, очевидно, свои. Не раз произнесенные декларации и подписанные «хартии» оказывались недостаточным основанием для солидарного движения держав-победительниц к созданию послевоенного миропорядка. Общие принципы, согласованные на конференциях трех великих держав, оставили слишком широким то пространство, на котором предстояло достигнуть конкретных договоренностей о том, как устроить послевоенную жизнь. Согласовать интересы предстояло в условиях отсутствия общего врага, когда потерял свое значение этот мощнейший фактор, принуждавший стороны к поиску компромиссов и достижению договоренностей. Эпоха только что завершившейся войны демонстрировала всем акторам послевоенного урегулирования эфемерность дипломатических договоренностей, посредством которых не удалось предотвратить ее начала, при всем разнообразии и изощренности имевших место комбинаций. Исход войны на обоих театрах военных действий убеждал в непреходящей ценности силовых аргументов для позиционирования на международной арене их обладателей. Державам в связи с этим предстояло определиться — продолжать (и до каких пределов) гонку вооружений, начатую в годы войны, или приступить к разоружению.

Приведение полярных представлений о будущем мире к очень условному общему знаменателю произойдет в ходе так называемого хельсинкского процесса в 1970-х. Это потребует осмысления последствий возможного военного столкновения, не раз возникавших угроз реальной ядерной катастрофы в ходе развернувшейся между державами в годы холодной войны борьбы на международной арене за собственную безопасность, сферы непосредственных интересов, их расширения и прямого или опосредованного влияния. Борьба за мир становилась все более объемной и многослойной в полном соответствии с многозначностью слова «мир» в русском языке.

«Ветер перемен». Новые вызовы и их осмысление

Расхожая фраза[2], ставшая заголовком этого параграфа, была внесена в политический лексикон немногим позже описываемых событий и много раньше исполнения группой «Scorpions» рок-баллады «Wind of Change», ознаменовавшей окончание, как тогда казалось почти всем, холодной войны. Ни в русском, ни в английском языках эти выражения не разнятся своими смыслами, неплохо выражая характер эпохи, наступившей вслед за завершением Второй мировой войны. О ветре перемен на Африканском континенте в связи с процессом деколонизации заявил консервативный премьер-министр Великобритании Г. Макмиллан, в 1960 г. посетивший Южно-Африканский Союз и выступивший перед его парламентом. Однако кардинальные перемены в судьбе народов и государств начали происходить задолго до сделанного тогда заявления и отнюдь не только в Африке.

Соединенные Штаты Америки отказались от идеи самоизоляции и взяли курс на глобальное доминирование в послевоенном мире, повсеместно размещая свои военные базы и оказывая своим новообретенным союзникам масштабную разностороннюю финансово-экономическую помощь в обмен на следование их курсу в мировой политике. Советский Союз благодаря своему вкладу в победу над нацистской Германией в Европе и государствами Оси в целом сделал весомую заявку на статус мировой державы. Новый статус был оформлен в процессе создания Организации Объединенных Наций. Советский Союз вошел в состав Совета Безопасности ООН на правах постоянного члена вместе с США, Великобританией, Францией и Китаем. Союз ССР получил значимое место в составе еще более замкнутого специально учрежденного Совещания министров иностранных дел (СМИД) великих держав-победительниц, чьи министры иностранных дел станут в значительной мере определять мировую повестку дня. Облик страны — победителя нацизма — сыграет важную роль в росте привлекательности Советского Союза в глазах западной общественности, приведет к увеличению популярности левой идеи и коммунистических партий (особенно во Франции и Италии).

Произошедшие сдвиги, как покажется Сталину, предоставляли новые возможности для решения ключевой (в его понимании) проблемы бытия Советского государства — обеспечения его военной безопасности. В основе устремлений советского вождя лежали традиционалистские представления об обеспечении безопасности границ через создание буферных зон по его периметру, которые приобретут новые очертания и многоуровневый характер. Наиболее зримо эти представления материализовались на европейском континенте, где освобождение ряда стран Европы от нацизма в ходе завершающего этапа Великой Отечественной войны с последующим размещением там на постоянной основе советских воинских контингентов создаст предпосылки для формирования буферной зоны безопасности Советского Союза из союзных государств с подконтрольными Москве политическими режимами. Кроме того (и нам уже приходилось обращать внимание на это обстоятельство), представления советских руководителей о пределах своего отечества базировались, как видится автору, на географических очертаниях Российской империи, в которой они родились и выросли. В связи с этим уместно напомнить читателю о карте, отражающей геополитические проектировки Сталина из его личного архива и датируемой автором предположительно осенью 1940 г.

Вне зависимости от датировки, эта карта ясно указывает на раздумья Сталина о внешнеполитических проблемах, вызывавших его пристальное внимание. Помимо Восточной Европы на карте ясно прочитывается интерес советского вождя и к другим узловым районам в непосредственной близости от советских границ, о практической политике советского руководства в отношении которых нам предстоит поговорить в последующих параграфах этой книги.

Политическая карта Европы с пометками И. В. Сталина

1940

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 511. Л. 1]

Оставаясь правоверным русским марксистом леворадикального толка, не отказался Сталин и от идеи расширения зоны коммунистического влияния в капиталистических странах посредством поддерживаемой извне политической, а в некоторых случаях и вооруженной борьбы местных «ударных бригад» против национальных отрядов «мира капитала». Окончательная победа социализма в СССР по Ленину, напомним, не могла считаться достигнутой при наличии капиталистического окружения. Поскольку в рамках этой доктрины капитализм в СССР мог быть реставрирован внешним вторжением, устранение этой угрозы являлось генеральной задачей внешней политики. «Оборона» и «наступление» в широком смысле в такой модели становились равноправными инструментами обеспечения «окончательной победы» социализма в международном масштабе. Буферные зоны безопасности при таком подходе могли быть легко трансформированы в плацдармы наступления социализма по всему фронту. Доступные сегодня документы не позволяют, однако, говорить о наличии у Сталина таких экспансионистских планов и его возврате к концепции совершения мировой революции ее передовым авангардом (российскими большевиками), которая была отвергнута им двумя десятилетиями ранее.

Советский вождь при этом не откажется окончательно от запавшей ему в душу ленинской парадигмы. В 1920-м, как мы помним, Сталин со всем революционным пылом отозвался на ленинский призыв «штыком пощупать, не созрела ли пролетарская революция в Польше». Тогда на волне первых успехов Красной армии он предлагал расширить пределы экспансии вплоть до Италии. Неоднократные попытки российских большевиков разжечь пожар мировой революции в ряде европейских стран и обстоятельства новой эпохи заставят Сталина видоизменить подходы. Он откажется от идеи «щупать» устоявшиеся традиционные порядки в тех или иных странах по периметру границ «социалистического отечества» штыком советской армии, предоставляя такую возможность своим последователям и сторонникам в разных точках геополитического пространства, если они там обнаружатся, и обеспечивая им до определенных пределов всестороннюю поддержку. Новый подход не предполагал перерастания локальных конфликтов в глобальное военное противоборство великих держав. Идея мировой революции, приносимой на штыках Красной армии в страны, освобождаемые «от ига капитала», канула в Лету. В тех случаях, когда дело в той или иной стране доходило до вооруженных форм политической борьбы, она была результатом внутреннего социального напряжения и активности проявлявших себя леворадикальных социальных сил, которые и становились «штурмовыми бригадами» бастионов капитализма. Конечно, во многом из расчета на помощь борцам за социальное освобождение со стороны «старшего брата». Похоже, что такие эпизоды обострения внутриполитической борьбы использовались советской дипломатией главным образом в качестве инструмента давления на «партнеров», продвижения советских интересов на международной арене и общей дестабилизации мировой колониальной системы и мира капитала в целом.

При этом советский вождь поначалу явно рассчитывал на продолжение сотрудничества с союзниками после войны не только в политической, но и в экономической сфере, полагая его желательным для достижения целей скорейшего восстановления СССР, без которого военная безопасность оставалась бы эфемерной. Некоторое время Сталин прилагал усилия и сохранял надежду на достижение политических договоренностей о сферах влияния, на получение в США многомиллиардного долгосрочного кредита и допускал участие в иных формах послевоенного экономического восстановления по лекалам заокеанского партнера.

В послевоенную эпоху государства «большой тройки» входили, по-новому осмысливая свое состояние и перспективы развития международных отношений. Советский Союз из региональной державы превращался в сверхдержаву, вовлеченную в решение мировых проблем. Кажется бесспорным, что именно так оценивали новый статус СССР его руководители. Однако для других ведущих акторов международных отношений вовлечение СССР в годы войны в решение судеб Европы и Дальнего Востока совсем не означало автоматического его включения в решение проблем в этих и других регионах мира в послевоенный период в качестве не младшего партнера, а равноправного субъекта развернувшегося процесса урегулирования. За значимую роль в Европе, на Дальнем Востоке, в Латинской Америке, Африке, Азиатско-Тихоокеанском регионе советскому руководству надо было еще бороться в том случае, если Союз ССР видел себя как субъекта глобальной политики. Опереться при этом предстояло, как выяснилось довольно скоро, на собственные силы в экономике. Важным фактором новой роли СССР в мире являлась идеология, которая мало изменилась с первых послеоктябрьских лет. Антикапитализм и антиколониализм оставались фундаментальными основаниями внешнеполитической составляющей советского идеологического комплекса, которые находили отклик в умах и сердцах не только формировавшихся национальных элит в колониях, но и в среде представителей левых страт в развитых странах Запада. При этом никуда не делись и представления советских руководителей о вероятности (или даже неизбежности) военного столкновения социализма и капитализма, сценарии поведения в котором, несомненно, занимали значительное место в стратегическом планировании высшего советского руководства и прежде всего Сталина.

И. В. Сталин в Президиуме предвыборного собрания избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы

9 февраля 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1655. Л. 2]

Противоборство держав в Европе достигнет апогея в период Берлинского кризиса, выход из которого подведет черту под определенным этапом политического размежевания в Европе, когда пресловутый железный занавес разделит противоборствующие стороны и зафиксирует прямые и опосредованные территориальные приобретения Советского Союза, утвердившегося в странах Центральной и Восточной Европы. Стабилизация европейского театра холодной войны окончательно переключит внимание глобальных игроков на другие регионы ойкумены, в которых все активнее генерировались новые импульсы исторического развития.

Колониальным империям предстояло ответить на вызовы времени, причем экзистенциальная угроза, исходившая от идеологии, открыто декларируемой Советским Союзом, была вполне очевидной. Нелишним будет напомнить читателю, что колониальными империями на тот момент являлись многие государства Западного полушария, которые в современном массовом сознании накрепко отождествляются с понятием демократизма. Помимо самой известной и крупнейшей в истории Британской империи, обширными колониальными владениями обладали Франция, Нидерланды, Бельгия, Испания, Португалия. Британские доминионы Австралия, Новая Зеландия и Южно-Африканский Союз после Первой мировой войны сами обзавелись колониями. В 1945 г. около 30 % территории земного шара оставались колониальными владениями. Судьбы ряда колоний, прежде всего итальянских и японских, державам-победительницам предстояло определить непосредственно в ходе послевоенного урегулирования. В эти же годы станут решаться и судьбы самих колониальных империй. В первые послевоенные годы начнется демонтаж Британской империи: в 1947 г. получат независимость Индия и Пакистан, в 1948 г. — Бирма и Цейлон. Но если Британская империя пойдет по пути управляемого демонтажа, то другая крупнейшая демократия Запада — Французская Республика откажется примириться с начавшимися переменами и в декабре 1946 г. начнет войну в Индокитае против Вьетнама, объявившего годом ранее о своей независимости. Силовой путь решения колониальных проблем первым, однако, проложит Королевство Нидерландов, отказавшись признать независимость Индонезии, провозглашенную в августе 1945 г. Процесс деколонизации начнет набирать обороты, все больше смещая фокус внимания советского руководства на Восток. Победа в 1949 г. китайской революции, разразившаяся вскоре Корейская и вовсю шедшая Первая Индокитайская война сделают Дальний Восток и Азиатско-Тихоокеанский регион объектом пристального внимания со стороны лидеров мировых держав. Во всех трех случаях Сталин окажет всестороннюю помощь своим союзникам на Дальнем Востоке и в Индокитае.

Многим сегодня представляется, что к числу своеобразных империй есть основания относить и Соединенные Штаты той эпохи. Аляска, напомним, стала 49-м штатом США только в 1958 г., 50-м штатом станут в 1959-м Гавайские острова. Своеобразие положения США на международной арене определялось, однако, не этим двусмысленным статусом отдельных территорий, которые в массовом сознании неразрывно связаны с «исконными» североамериканскими штатами. Вынужденный условиями Второй мировой войны отказ от изоляционизма имел результатом дальнейший рост экономической, финансовой и военной мощи Соединенных Штатов и был отрефлексирован элитами страны как возможность и необходимость проецировать эту мощь на новых для нее геополитических рубежах. Потребности экономического развития США диктовали необходимость экономического экспансионизма в поисках источников сырья и рынков сбыта, а политический экспансионизм в значительной мере становился инструментом сопровождения и продвижения экономических интересов, приобретал черты идеологического мессианизма. Требование свободного доступа к рынкам колоний, отказ метрополий от протекционизма, исповедуемого в их колониях, станут в послевоенном мире лозунгами США, пересмотревшими прежнюю политику изоляционизма и выступившими на мировой арене в качестве глобального игрока, располагавшего финансово-экономическими и политическими ресурсами для исполнения этой роли. Названные факторы самым существенным образом отличали положение США от того, в котором находились в 1945 г. их союзники по «большой тройке» — Советский Союз и Британская империя.

Советский Союз был до крайней степени истощен в результате потерь, понесенных в годы Второй мировой войны, — демографических и материальных. Немногим в лучшем положении обнаружила себя и Великобритания — номинально крупнейшее государство мира, оказавшаяся на краю банкротства и избежавшая его лишь благодаря кредиту, предоставленному США. Всем трем государствам «большой тройки» предстояло найти свои пути решения внутренних и внешнеполитических задач своего развития.

В своей знаменитой фултонской речи Черчилль, между прочим, даст довольно точную характеристику советским устремлениям. «Я не верю, — скажет он, — что Советская Россия хочет новой войны. Скорее, она хочет, чтобы ей досталось побольше плодов прошлой войны и чтобы она могла бесконечно наращивать свою мощь с одновременной экспансией своей идеологии»[3].

Точно таких же целей — получить «побольше плодов прошлой войны» — станут добиваться и двое других участников «большой тройки». На мировой арене задачи сохранения приобретенного и развития достигнутых успехов для каждого из трех государств будут диктовать проведение политических линий, которые неизбежно приведут к их столкновению. Поиск форм согласования интересов, определения их содержания и правил их соблюдения, станут важнейшей задачей послевоенного развития трех держав. Опробовав различные дипломатические форматы, от попыток согласовать свои разнонаправленные интересы стороны перешли к соперничеству. Их продвижение состоялось в формах, которые современники определили емкой формулой «холодная война». Впервые употребил это понятие Джордж Оруэлл в статье «Ты и атомная бомба», опубликованной британским еженедельником «Трибьюн» 19 октября 1945 г. В ней он написал о «состоянии постоянной „холодной войны“» со своими соседями двух-трех «сверхгосударств», которые, обладая атомным оружием, поделили бы планету между собой, что принесло бы «конец масштабным войнам ценой бесконечного продления „мира, который не есть мир“». Дебаты об истоках холодной войны не утихают, так что историкам еще предстоит оценить вклад в этот процесс каждого из исторических персонажей, действия которых привели мир к этому состоянию.

Между тем в исследовательской литературе уже довольно давно предложен подход, согласно которому привычное современному читателю определение «холодная война» распространяется не только на послевоенный, но и на довоенный период. По окончании Второй мировой войны, согласно этому подходу, наступила ставшая доминантой международных отношений ее вторая фаза, намного более активная, чем первая, довоенная[4]. Антигитлеровский союз стран «большой тройки» при таком подходе действительно представляется аномалией, потребовавшей от его участников коренных изменений в восприятии друг друга, содержании политики, установках и методах работы, пропаганде[5]. Такие изменения в годы войны действительно произошли, но оказались ситуативными и преходящими, как только исчезла общая экзистенциальная угроза.

Отказ союзников от компромиссов в отношениях с СССР оказался в решающей степени обусловлен возвратом к довоенным представлениям о невозможности взаимодействия с коммунистическим режимом. Лидеры обеих систем видели друг в друге потенциального военного противника, опасались военной экспансии со стороны друг друга. Сталин, однако, в течение довольно продолжительного времени будет демонстрировать готовность к продолжению сотрудничества. В январе 1948 г., когда была уже пройдена значительная часть пути к точке замерзания в международных отношениях, в интервью агентству «Ассошиэйтед Пресс» он разъяснит свои представления о необходимых для этого условиях: «Я никогда не отказывался от попыток найти пути для сотрудничества держав. Я думаю, что отказ от вмешательства во внутренние дела других государств и устройства военных баз в Гренландии, в Исландии, во Франции, в Италии, в Турции, в Греции, в Иране, в Китае и других странах был бы лучшим предварительным условием для налажения дружеского сотрудничества держав»[6].

Свои претензии подобного же рода (о вмешательстве во внутренние дела других государств и коммунистической экспансии) Сталину не раз предъявляли два других участника «большой тройки».

Отмеченное Сталиным в приведенной цитате создание военных баз США не было случайным порождением исключительных обстоятельств Второй мировой войны. К моменту ее завершения, когда американские вооруженные силы оказались размещены в ключевых точках мировой геополитической карты, истеблишмент Соединенных Штатов завершал осваивать новые геостратегические подходы к внешнеполитическому планированию, которые привели к окончательному отказу от концепции изоляционизма. Англо-американская традиция в политической науке к тому времени произвела на свет концепции, которые помогут читателю увидеть движущие пружины настойчивого желания американских элит расставить опорные пункты по всему миру и в первую очередь вокруг территории СССР. Еще в 1904 г. оксфордский профессор Хэлфорд Дж. Маккиндер в статье «Географическая ось истории» выдвинул геополитическую концепцию, которая станет важной узловой точкой развития западной геополитики и геостратегии. В этой статье впервые появляется словосочетание «the heart-land of the Euro-Asia», что можно перевести как «средоточие Евразии» (или кратко — Хартленд)[7].

Ответы И. В. Сталина на вопросы корреспондента агентства «Ассошиэйтед Пресс» Э. Гилмора о положении в Европе

Январь 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1161. Л. 72–74. Помета — автограф И. В. Сталина]

Понятие Хартленда займет центральное место спустя полтора десятилетия в книге того же автора «Демократические идеалы и реальность», где он заменит понятия «осевое государство» или «осевое пространство» на несколько иные. «Осью истории» или Хартлендом Маккиндер обозначил в этой работе северо-восточную часть Евразии, примерно совпадавшую с территорией Российской империи, а позднее и Советского Союза. Не случайно в 1940-х гг. у автора появится и понятие «российский Хартленд». В 1943 г. этот автор выпустит новую работу, в которой скажет: «Опрокидывание силового баланса в пользу осевого государства, ведущее к экспансии последнего в окраинные земли Евро-Азии, позволило бы использовать обширные континентальные ресурсы для строительства флота — и затем глазам нашим могла бы предстать мировая империя. Так могло бы случиться, если бы Германия в качестве союзницы присоединилась к России. В заключение, — скажет он, — было бы полезным особо подчеркнуть, что замена российского контроля над внутренним пространством на какой-либо новый контроль не вела бы к уменьшению географической значимости осевого местоположения. Если бы, к примеру, китайцы, организованные японцами, вознамерились бы низвергнуть Российскую империю и завоевать ее территорию, они могли бы представить „желтую опасность“ для мировой свободы именно тем, что присоединили бы выход на океан к ресурсам великого континента»[8].

В годы войны Маккиндер прогнозировал: «Если Советский Союз выйдет из этой войны победителем Германии, он должен будет считаться величайшей сухопутной державой на планете. Более того, он будет державой в стратегически наисильнейшей оборонительной позиции. Хартленд — огромнейшая естественная крепость на земле. Впервые в истории она обеспечена гарнизоном, адекватным ей и численно, и качественно». Значимость Хартленда для Маккиндера определялась очевидным уже тогда масштабом располагаемых природных ресурсов и недоступностью для контроля силами флотов морских держав. «Великая природная крепость» и консолидируемые вокруг нее политические силы противостоят странам «внутреннего полумесяца», то есть приморским территориям Западной Европы, Ближнего и Среднего Востока, Индокитая и Северо-Восточной Азии. Все эти территории контролируются государствами «внешнего полумесяца», то есть морскими державами, ведущее место среди которых занимала тогда Британская империя. Нерв концепта Маккиндера в том, что он вынес в фокус внимания западных элит проблему возрастания геополитической роли Хартленда (читай — Советского Союза) по мере развития сети трансконтинентальных железных дорог, которые составят конкуренцию флотам морских держав и могут обеспечить превосходство континентальных держав над морскими. Во избежание такого рода «неприятностей» странам «внутреннего полумесяца» требовалось объединиться перед лицом этой экзистенциальной угрозы. Развивая эту стратагему, Маккиндер еще в 1919 г. написал: «Кто контролирует Восточную Европу, тот командует Хартлендом, кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом (то есть Евразией и Африкой); кто контролирует Мировой остров, тот командует миром».

Совершенно не случайным в связи с этим выглядит вывод об СССР как новом «евразийском гегемоне», способном «стать для США самой зловещей угрозой из всех известных до сих пор». В основу этого вывода был положен тезис об «экспансионистских устремлениях» Москвы. И это были уже не теоретические выкладки высоколобых кабинетных ученых, эти тезисы попадут в доклад Управления стратегических служб при Комитете начальников штабов, подготовленный в апреле 1945-го. Концепт Маккиндера даст толчок размышлениям о судьбах мира западных геостратегов, и в 1944 г. Н. Спайкмен сформулирует концепцию Римленда, то есть прибрежного пояса континента (Евразии), достижение контроля над которым должно было стать целью американской внешней политики. Тезис о ключевой стратегической роли «окаймлений» (rimlands), с которых проецируется военная мощь вглубь евразийского пространства (Хартленда) станет теоретическим основанием для плана создания заграничных военных баз США[9]. Осмысление этих теорий как практических задач и станет, перефразируя известную ленинскую мысль, одним из источников и одной из составных частей американского гегемонизма, дав толчок к созданию Соединенными Штатами проамериканских военных блоков и военных баз, охвативших территории Римленда с целью окружения и изоляции Хартленда. Не приходится удивляться, что в этих подходах к стратегическому планированию найдется место и тезисам о недопустимости повторения политики умиротворения агрессора и возможности нанесения упреждающих ударов[10]. Кристаллизация этих представлений, как показано в литературе, произойдет уже к моменту проведения Потсдамской конференции. Новый концепт станет основой для противодействия советским попыткам установления контроля над территориями, прилегающими к СССР, с теми же целями — обеспечения широко понимаемой западными стратегами собственной безопасности[11] и расширения собственной экспансии. Уже в 1945 г. США запускают процесс планирования создания глобальной военной инфраструктуры, призванной купировать военные угрозы безопасности США на самых ранних стадиях их формирования. Глобальное лидерство США как необходимое условие недопущения новой мировой войны и поддержания относительной стабильности вошли с тех пор в плоть и кровь американской внешней политики. Тезис о «поддержании мира во всем мире на условиях, обеспечивающих безопасность, процветание и прогресс нашей страны [США]», появится в программном документе Комитета начальников штабов уже в сентябре 1945 г.[12]

Международные отношения в послевоенный период будут во многом определяться тем, что США примерят на себя роль мирового гегемона, подкрепляя ее атомной монополией, мощь которой была продемонстрирована на излете Второй мировой войны бомбардировками японских городов Хиросима и Нагасаки. Советскому Союзу в этих планах послевоенного устройства будет отводиться место не мировой державы, а региональной, окруженной со всех сторон американскими военными базами.

Проблема обеспечения безопасности в послевоенный период, как мы уже отмечали выше, останется для Сталина столь же значимой, что и в предшествующий период. Подходы к решению этой проблемы виделись в первые годы по завершении войны примерно в тех же контурах, что и раньше. Границы СССР по состоянию на июнь 1941 г. в сочетании с контролируемыми буферными зонами безопасности вдоль границ должны были обеспечивать необходимую глубину обороны жизненно важных центров Советского государства. Судя по всему, прибавится к этим подходам и еще один — формирование пояса нейтральных государств на самом угрожаемом — европейском — направлении, который должен был разделить противостоящие друг другу формирующиеся военно-политические блоки.

И. В. Сталин в Президиуме предвыборного собрания избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы

9 февраля 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1655. Л. 4]

В публичном пространстве Сталин будет демонстративно игнорировать наличие «ядерной дубинки» в руках США в качестве инструмента силового давления. В интервью корреспонденту «Sunday Times» 17 сентября 1946 г. Сталин скажет: «Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных… они не могут решать судьбу войны, так как для этого совершенно недостаточно атомных бомб»[13]. Ситуация в этой сфере существенно изменится после того, как в 1949 г. Советский Союз проведет испытания собственной атомной бомбы. Пропагандистский эффект от подчеркнуто скромного сообщения советской прессы об этом событии Сталин демонстративно усилит, выступив «за воспрещение атомного оружия и за прекращение производства атомного оружия». Сделает он это в специальном интервью корреспонденту газеты «Правда» в ответ «на шум, поднятый в иностранной прессе в связи с испытанием атомной бомбы в Советском Союзе»[14]. В последующем им будет сделан ряд подобных заявлений. Получив в свои руки атомную бомбу, Сталин на международной арене в целом будет стараться вести себя прагматично и осторожно, избегая прямых столкновений с Западом и предпочитая маневрировать и действовать из-за кулис. К этой осторожности могло подталкивать и осознание своего отставания в гонке атомных вооружений. Нам неизвестно, знал ли Сталин о количестве атомных бомб в арсенале США, но, являясь трезвомыслящим политиком, не мог не считаться с тем преимуществом, которым располагала Америка в этой гонке. Информация о соотношении сил сегодня доступна, и для читателя будет важно узнать, что к концу правления Сталина США располагали 1005 бомбами, а Советский Союз — лишь 50[15]. При этом в массовом сознании именно Сталину нередко приписывается намерение развязать ядерную войну. Причем в такого рода построениях не принимается в расчет то простое соображение, что Советский Союз в те годы, в общем, не располагал средствами доставки ядерных зарядов до территории Соединенных Штатов, в отличие от США, ВВС которых такие возможности имели. В практическом плане, как известно, американская администрация рассматривала и перспективы их применения, сегодня хорошо известны разработанные там планы атомных бомбардировок территории СССР[16]. Сталин, как мы увидим, лишь в начале 1950-х гг. примет решение о создании инфраструктуры (аэродромов) и самолетов, позволяющих советской Дальней авиации наносить удары по территории США.

Стремление Сталина создать буферные зоны безопасности по всему периметру СССР, расширить советскую зону влияния станут основанием для «западных партнеров» оказывать противодействие расширению границ советского влияния. Практически везде, где претензии СССР не были подкреплены размещением воинских контингентов, они отвергались бывшими союзниками, и Сталин был принужден от них отказаться. Вероятнее всего, Сталин всерьез и не рассчитывал на иной результат в такого рода «спорных» ситуациях. Ведь еще в 1945 г. он объяснял лидерам югославских коммунистов Тито и Джиласу: «Эта война не та, что была в прошлом; кто бы ни завоевывал новую территорию, он навязывает ей свой общественный строй. Каждый вводит свою систему в тот момент, когда войска занимают территорию. Это не может быть иначе»[17]. Так что вопрос наличия или отсутствия войск на той или иной территории для ее последующей судьбы в понимании Сталина становился ключевым, а продвигать их дальше, чем они оказались к концу Второй мировой войны, Сталин намерения не обнаруживал.

При этом в послевоенные годы Сталин будет не раз говорить о возможности мирного сосуществования двух систем. Так, отвечая на вопросы группы редакторов американских газет в апреле 1952 г., Сталин не только согласился с такой возможностью, но и вновь указал на необходимые условия: «Мирное существование капитализма и коммунизма вполне возможно при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности исполнять взятые на себя обязательства, при соблюдении принципа равенства и невмешательства во внутренние дела других государств»[18]. Нетрудно увидеть, что эта формула включала в себя не только признание теоретической возможности мирного сосуществования, но и указывала на трудности практической реализации этой идеи, за которой маячила безрадостная альтернатива, то есть опасность военного столкновения. Мы не найдем уверенного ответа на вопрос, отвечала ли эта максима действительным внутренним убеждениям Сталина или являлась лишь пропагандистским ходом. Так или иначе, но обострение ситуации на международной арене все основательнее возвращало Сталина к базовым установкам большевизма. Уже очень скоро он реанимирует свои довоенные подходы к международным отношениям точно так же, как сделают это бывшие союзники по антигитлеровской коалиции. Сталин станет истолковывать отношения с Западом в прежних категориях «марксистско-ленинского» анализа об исторически неизбежном столкновении «родины социализма» с империалистическим Западом.

Некоторые надежды, судя по всему, Сталин возлагал на смену американской администрации, произошедшую по итогам президентских выборов в ноябре 1952 г., победу на которых одержал кавалер советского ордена «Победа» генерал Дуайт Эйзенхауэр. Надеждам на прежнее «братство по оружию» оправдаться было не суждено. В ходе предвыборной кампании Эйзенхауэр выступил поборником продолжения холодной войны. Сталин отредактировал подготовленную по его распоряжению редакционную статью для «Правды». «Что касается угроз Эйзенхауэра против Советского Союза, — допишет Сталин концовку статьи, — то советские люди могут лишь смеяться над ними, как смеялись они в свое время над угрозами Гитлера. Говорят, что политика угроз есть оружие слабых против пугливых. Ну что же, пусть пугает генерал Эйзенхауэр ворон на огороде, если ему так нравится эта детская забава»[19].

В конце 1952 г. на XIX съезде КПСС прозвучит новый для советской риторики тезис, согласно которому социализм в СССР одержал полную и окончательную победу, опасность реставрации капитализма вторжением извне исключена, а страна вступила в период развернутого строительства коммунистического общества. Верил ли сам Сталин в обоснованность подобных утверждений, нам также уже никогда не узнать. Во всяком случае, в конце декабря 1952-го на вопрос корреспондента «New York Times» Дж. Рестона, «придерживаетесь ли Вы еще своего убеждения о том, что Союз Советских Социалистических Республик и Соединенные Штаты могут в предстоящих годах жить мирно?» — Сталин ответит положительно. «Я продолжаю верить, — скажет он, — что войну между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом нельзя считать неизбежной, что наши страны могут и впредь жить в мире». Он поприветствует предложение провести переговоры с представителями новой администрации для рассмотрения возможности встречи с Эйзенхауэром и согласится сотрудничать с целью «ликвидации войны в Корее»[20].

Для советских руководителей, пришедших всего через полгода к обладанию полнотой власти, тезис, прозвучавший на съезде, и приведенные высказывания советского вождя станут хорошим подспорьем в обосновании пересмотра целого ряда внешнеполитических установок, доставшихся им в наследство.

Советский Союз вступил в послевоенную эпоху руководимый И. В. Сталиным, функции и положение которого в системе координат государственного управления как «управляющего диктатора» не изменились. После короткого периода иных ожиданий и попыток найти взаимоприемлемые решения в международной политике Сталин вернется к военной и политической мобилизации всех сил СССР и тех стран, которые попадут в сферу его контроля, для противостояния мировой системе капитализма. Определенное делегирование властных полномочий разной степени различным стратам управляющих, имевшее место в годы войны, вскоре сменится новым этапом их централизации, а личность и взгляды «главноуправляющего» станут профилирующими параметрами послевоенного развития СССР, в том числе и на международной арене. Сталин свойственными ему брутальными методами управления в кратчайшие сроки обеспечит послевоенное восстановление Советского Союза, на базе которого были достигнуты военная безопасность страны и, как ему казалось, гарантии от реставрации капитализма.

«До конца отстаивать права ООН»?

Потребности послевоенного урегулирования вызвали к жизни, как мы видели, не слишком новые форматы международного взаимодействия, вернувшиеся на новом этапе к коллективным формам, апробированным в довоенный период. Договоренности о реинкарнации Лиги Наций на новых принципах функционирования и в новой форме Организации Объединенных Наций были достигнуты лидерами «большой тройки» еще в годы войны.

В результате этих договоренностей 26 июня 1945 г., как помнит читатель, в Сан-Франциско представители 50 государств поставили свои подписи под Уставом ООН. 51-й страной-учредителем чуть позднее станет Польша. 24 октября 1945 г. Советский Союз сдал свою ратификационную грамоту, став 29-й страной, ратифицировавшей Устав ООН. Это позволило ввести его в действие, о чем будет объявлено в тот же день, а 24 октября с того времени официально отмечается как «День ООН». Советскому Союзу не удастся провести «своего» представителя, и первым генеральным секретарем ООН станет бывший министр иностранных дел Норвегии Трюгве Ли.

Трюгве Хальвдан Ли

1940-е

[Из открытых источников]

Крупнейшим достижением советской дипломатии, а точнее, персонально Сталина, который последовательно отстаивал эту идею, стало согласование принципа единогласия в принятии решений Советом Безопасности (право вето). На протяжении ряда лет англо-американскими союзниками будут предприниматься шаги по достижению такого разделения предметов ведения Совета Безопасности и Генеральной Ассамблеи, которое расширяло бы права Генассамблеи в ущерб Совбезу. «Западный блок», за которым шло большинство стран — участниц ООН, таким образом, получил бы инструменты управления мировым сообществом. Первая сессия Генеральной Ассамблеи открылась 10 января 1946 г. в Лондоне и была посвящена вопросам мирного использования атомной энергии, ликвидации атомного и других видов оружия массового поражения, по которым не удастся прийти к консенсусу. Первой резолюцией Совбеза стало решение о создании военно-штабного комитета, в который входили бы начальники штабов постоянных членов Совбеза или их представители. Задачей комитета определялось оказание поддержки в планировании военных операций, инициируемых Совбезом.

Работа ООН станет объектом пристального внимания Сталина. В контексте быстрого ухудшения отношений с союзниками по антигитлеровской коалиции ООН приобретала особое значение как площадка для организации международного взаимодействия. На это значение ООН Сталин обратит внимание в письме к президенту США Г. Трумэну от 6 апреля 1946 г., которое он направит в связи с назначением нового посла США в СССР. У. Б. Смит тогда сменит А. Гарримана, являвшегося в целом сторонником продолжения советско-американского сотрудничества в рамках подхода, которого придерживался президент Ф. Рузвельт, ушедший из жизни годом ранее. Сталин подчеркнет в письме «нежелательность использования такой организации, как ООН, в чьих-либо односторонних целях, как это имело место в прошлом в отношении Лиги Наций»[21].

Особое его внимание привлечет вопрос об организации вооруженных сил Совета Безопасности ООН. 26 апреля 1946 г. Сталин направит В. М. Молотову шифротелеграмму. В ней он охарактеризует этот вопрос как «очень серьезный и скользкий». «Не в наших интересах давать большие права в этом деле Совету Безопасности, ибо не совсем еще ясно против кого на деле будут направлены вооруженные силы Совета Безопасности. Мое мнение, — завершит Сталин, — не торопиться с этим вопросом…»[22]

Опасения эти были отнюдь не беспочвенны. Как мы увидим, в результате ошибки Сталина несколькими годами позднее вооруженные силы «объединенных наций», ведомые США, вмешаются под эгидой ООН в военное противостояние Северной и Южной Кореи.

На долгое время одной из основных задач Сталина на площадке ООН останется борьба за сохранение полноценного права вето (или иначе, принципа единогласия) для постоянных членов Совета Безопасности. Это право будет постоянно оспариваться другими постоянными членами Совбеза под предлогом злоупотребления этим правом со стороны Советского Союза. Права Совбеза в комбинации, предлагавшейся западными союзниками, как уже отмечалось, должны были в значительной степени перейти к Генассамблее. Едва ли не первая масштабная атака на принцип единогласия состоится на ее второй сессии осенью 1947 г., когда американская делегация выдвинет и проведет большинством голосов предложение о создании Межсессионного комитета, которому должно было быть предоставлено право в период между сессиями решать вопросы большинством голосов. Советская делегация откажется от участия в комитете[23]. Ликвидация принципа единогласия никоим образом не могла устраивать Сталина, поскольку такое решение девальвировало бы «активы» возглавляемого им государства в разворачивавшейся большой геополитической игре, особенно если учесть соотношение в Генассамблее «голосующих акций» в пользу западного блока. На этой же сессии, как зафиксирует Молотов в циркулярном письме МИД, США и Великобритания предприняли попытки добиться изоляции СССР, которые «окончились полным провалом»[24].

Шифротелеграмма И. В. Сталина В. М. Молотову об организации вооруженных сил Совета Безопасности ООН

26 апреля 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 61. Л. 35. Подлинник, автограф А. Н. Поскребышева]

В сентябре 1949 г. советская делегация на 4-й сессии Генеральной Ассамблеи выступит с проектом договора между пятью великими державами — СССР, США, Великобританией, Францией и Китаем, который получил название Пакта мира. Договором предлагалось не прибегать к использованию силы или угрозе силой. 1 декабря Генассамблея примет резолюцию «Необходимые условия мира», которая воспроизводила основные положения советского документа, предложив всем нациям «разрешать международные споры мирными способами…» Сталин впервые вынесет в публичное пространство идею Пакта мира накануне решающих событий 1949 г. в Европе, приведших к созданию НАТО и двух германских государств. В январе, отвечая на вопросы генерального европейского директора американского агентства «International News» К. Смита, Сталин подтвердит, что Советский Союз готов к опубликованию совместной с правительством Соединенных Штатов декларации, констатирующей, что ни то, ни другое правительство не имеет намерения прибегнуть к войне друг против друга. Смит назовет это Пактом мира и Сталин подтвердит, что правительство СССР могло бы сотрудничать с правительством Соединенных Штатов Америки «в проведении мероприятий, которые направлены на осуществление Пакта мира и ведут к постепенному разоружению»[25]. Изъявит Сталин и готовность к встрече с Трумэном. Очевидно, что эти инициативы были направлены на предотвращение или отсрочку уже принятых на Западе решений по Германии. Вынеся на трибуну ООН идею Пакта мира, Сталин впоследствии станет использовать тему его подписания в качестве инструмента давления на западных «партнеров» и формирования мирового общественного мнения.

Крупнейшим политико-военным кризисом послевоенного десятилетия, в котором примет прямое участие Организация Объединенных Наций, станет война в Корее. Накануне начала военной фазы корейского кризиса 15 мая 1950 г. Сталин примет в Кремле Трюгве Ли. Генсек ООН заявит, что считает самым важным мероприятием, которое помогло бы разрядить нынешнее напряженное положение дел, была бы встреча глав великих держав. Трюгве Ли вручит Сталину меморандум с предложениями о подготовительной работе, которая должна быть проведена в связи с этим в ООН. Ранее этот меморандум был вручен советскому представителю в ООН Вышинскому, и советские руководители уже успели ознакомиться с ним. Пригласив для участия в этой встрече Молотова, именно ему Сталин предоставит роль первой скрипки в диалоге с Ли. Молотов без обиняков заявит, что меморандум Ли «носит односторонний характер… он излагает скорее американскую точку зрения, чем ту точку зрения, которая могла бы служить основой для соглашения». Первым в списке претензий прозвучит китайский вопрос, о существе которого мы поговорим в специальном параграфе этой книги. Сейчас достаточно лишь сказать, что в результате победы в гражданской войне в Китае было провозглашено образование Китайской Народной Республики, официальное признание которой со стороны Советского Союза последовало уже на следующий день после ее создания. Правительство Гоминьдана укрылось на Тайване, продолжая сохранять членство в международных организациях, включая Совет Безопасности ООН. Советское руководство будет последовательно добиваться замещения в Совбезе представителя Гоминьдана представителем КНР. «Гоминьдановцы, отжившие свой век, — скажет Молотов, — потерявшие всякий вес, всякую опору в китайском народе, не могут быть законными представителями Китая. Трюгве Ли обходит этот вопрос». Кроме того, Ли покусился на «святое». «В своем меморандуме, — продолжит Молотов, — Ли говорит об ограничении права вето, но это — американская точка зрения, направленная прямо против интересов Советского Союза». Далее Ли говорит о контроле над атомной энергией, «но не говорит о предложении запретить атомное оружие. Это необъективная трактовка вопроса. Это изложение американской точки зрения по этому вопросу». Обошел Ли и советское предложение о сокращении вооружений. «В любом пункте меморандума, — резюмирует Молотов, — изложена американская точка зрения, меморандум носит полностью односторонний характер, и он, Молотов не видит в нем попытки к посредничеству».

Вячеслав Михайлович Молотов

1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1599. Л. 10]

Сталин подтвердит общность своей и Молотова позиции, заявив, «что он считает замечания Молотова абсолютно правильными, и… что было бы хорошо, если бы они были учтены при окончательном составлении меморандума».

Если судить по ходу дальнейшего разговора, то Трюгве Ли был принят Сталиным главным образом для того, чтобы высказать ему в нелицеприятной форме оценки его деятельности на посту руководителя ООН. Надо сказать, что Ли был, судя по всему, шокирован резкостью прозвучавших оценок и не раз на протяжении разговора продемонстрирует готовность корректировать положения меморандума, подвергшиеся критике. Сталин порекомендует Ли «решительно отстаивать права ООН», «его цена в глазах народов поднимется и он будет получать больше и денег, и уважения» в таком случае. «Нужно бороться за это, — продолжит наставлять Сталин руководителя ООН. — Этой ситуации можно добиться борьбой, а не уступками. Уступить Ли всегда успеет».

Беседа и далее будет протекать в не слишком дипломатичном тоне. На дальнейший зондаж Сталин станет отвечать односложно, фактически отказывая Трюгве Ли в роли посредника между державами. Ли заведет речь о членстве СССР в специализированных организациях ООН, предусмотренных ее уставом. СССР к тому моменту состоял членом Всемирного почтового союза и Международной организации телесвязи. Ли поставит вопрос о вхождении в состав Международной организации здравоохранения, ЮНЕСКО, Организации по вопросам продовольствия и сельского хозяйства. Сталин ответит, что «этот вопрос будет рассмотрен». Еще суше отреагирует Сталин на другие заходы Ли.

Будет затронут вопрос о Международной торговой организации. Сталин пообещает, «что при смягчении некоторых условий Устава он мог быть ратифицирован». Идея создания Международной торговой организации в развернутом виде была впервые представлена Соединенными Штатами своим союзникам в начале декабря 1945 г. в меморандуме «Положения для рассмотрения Международной конференцией по торговле и развитию». Четырнадцать из пятнадцати государств, получивших приглашение США принять участие в дальнейших переговорах, приняли его. Нетрудно догадаться, что пятнадцатым — отказавшимся — стал Советский Союз. Откажется советское руководство и от участия в Подготовительном комитете, собравшемся в Лондоне в октябре — ноябре 1946-го. Окончательная версия устава МТО (так называемая Гаванская хартия) была подписана 53 государствами лишь в конце марта 1948 г. С ее ратификацией, однако, возникнут проблемы. Американский совет при Международной торговой палате в том же мае 1950-го, когда Трюгве Ли посетил Москву, вынес заключение, что «это опасный документ, потому что он признает все практики экономического национализма; потому что он подвергает опасности свободное предпринимательство, отдавая приоритет государственному планированию международной торговли; потому что дает огромные возможности для применения дискриминационных инструментов; допускает возможность экономической изоляции и фактически заставляет правительства стран — членов МТО проводить плановую политику в отношении занятости»[26]. К моменту визита Трюгве Ли в Москву американский конгресс уже дважды отклонит внесенный на его рассмотрение устав, который в случае его принятия грозил создать препятствия глобальным устремлениям американского бизнеса. Заинтересованные лица, вероятно, увидят шанс для МТО в привлечении СССР к подписанию устава. Практических шагов по поддержке МТО Сталин, однако, не предпримет. К этому времени уже был сделан выбор в пользу формирования внутриблоковой системы экономического взаимодействия, и выгоды для СССР от вступления в МТО были далеко не очевидны. По итогам третьего, и тоже отрицательного, голосования в Конгрессе администрация президента США публично заявит об отказе представлять его в дальнейшем на рассмотрение[27].

Но вернемся в кремлевский кабинет Сталина. В самом конце беседы, когда стрелки часов уже показывали двенадцатый час вечера, Трюгве Ли поднимет несколько крайне актуальных вопросов политического урегулирования. «Теперь, — скажет Ли, — он хотел бы коснуться вопроса о советском предложении относительно проведения выборов в Берлине. Советское предложение предусматривает вывод оккупационных войск из Берлина и проведение там выборов под контролем». Поскольку это предложение было отвергнуто США, Англией и Францией, «может быть, в деле вывода войск из Берлина ООН могла быть полезной», — предложит Сталину свои услуги Ли. Сталин ответит, «что не знаком с этим делом и обещает с ним ознакомиться». Аналогичным образом советский вождь отреагирует на предложение Ли продвинуть вперед дело заключения мирных договоров, прежде всего с Австрией. Подтвердив, что переговоры об австрийском договоре ведутся, Сталин вновь заявит, что он не в курсе дела. На этом беседа и завершится[28]. Сталин демонстративно отказывал Трюгве Ли в посредничестве между великими державами, будучи уверен в его проамериканской позиции. Судя по всему, он не видел в фигуре генсека ООН той личности, которая могла бы способствовать сближению позиций противоборствующих сторон.

Активность Ли, по всей видимости, не в последнюю очередь была связана с близившимся сроком истечения его полномочий. В связи с этим 16 октября первый заместитель министра иностранных дел СССР А. А. Громыко «по поручению инстанции», то есть Сталина, направит руководителю советской делегации в ООН Вышинскому шифровку: «Задачей делегации является во что бы то ни стало добиться, чтобы Трюгве Ли не остался на посту Генерального Секретаря ни в порядке новых выборов, ни в порядке продления его полномочий»[29].

Добиться этой цели Сталину не удастся. 1 ноября 1950 г. Генассамблея продлила полномочия своего генсека еще на три года, в отставку Ли уйдет в ноябре 1952-го по собственной инициативе. Воспользоваться этой «сменой караула» Сталин уже не успеет.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О генеральном секретаре ООН» с приложением проекта указаний А. Я. Вышинскому

16 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 824. Л. 89, 91]

«Холодный душ», устроенный советскими руководителями генсеку ООН в мае 1950-го, вряд ли способствовал усилению позиций Советского Союза в Совете Безопасности и Генеральной Ассамблее. Спустя несколько месяцев, используя самоустранение советского представителя от работы в Совете Безопасности, Совбез и Генассамблея осудят северокорейский режим как агрессора и примут решение о введении на территорию Кореи под флагом ООН международных военных сил. Возразить против этого решения, противоречившего процедуре принятия решений Совбезом, основанной на принципе единогласия, и потребовать соблюдения процедурных норм в аппарате ООН окажется некому. Сталин явно переоценил действенность процедурных ограничителей. Демонстрируя уверенность в том, что отсутствие одного из постоянных членов Совбеза в условиях главенства принципа единогласия при принятии решений станет препятствием при голосовании, он допустил просчет. С этого момента ООН в оценках советского руководства закрепится в ряду враждебных по отношению к СССР структур. Риторика в отношении организации, однако, поначалу будет оставаться сдержанной. Советским представителям в этот период будет не раз рекомендовано избегать «задиристости тона». Сделает Сталин и выводы относительно своего провала в Совбезе. В результате поменяется кардинально его отношение к участию советского представителя в работе Совбеза. 24 августа 1950 г. Политбюро примет специальную директиву, которую Вышинский направит в Нью-Йорк постоянному представителю СССР при ООН и в Совбезе Я. А. Малику. В ней было предписано: «…продолжать участвовать в Совете Безопасности и по окончании срока нашего председательствования с тем, чтобы своим участием в работе Совета Безопасности помешать англо-американскому блоку овладеть Советом Безопасности и помешать ему развязать войну» [30]. Рекомендации эти явно запоздали.

Очень скоро Сталин риторику в отношении ООН поменяет. 17 февраля 1951 г., «отвечая на вопросы» корреспондента «Правды», он скажет: «Организация Объединенных Наций, созданная как оплот сохранения мира, превращается в орудие войны, в средство развязывания новой мировой войны. Агрессорским ядром ООН являются десять стран-членов агрессивного Северо-Атлантического пакта (США, Англия, Франция, Канада, Бельгия, Голландия, Люксембург, Дания, Норвегия, Исландия) и двадцать латиноамериканских стран… Таким образом, превращаясь в орудие агрессивной войны, ООН вместе с тем перестает быть всемирной организацией равноправных наций. По сути дела ООН является теперь не столько всемирной организацией, сколько организацией для американцев, действующей на потребу американским агрессорам… Организация Объединенных Наций становится таким образом на бесславный путь Лиги Наций. Тем самым она хоронит свой моральный авторитет и обрекает себя на распад»[31]. В связи с этим неудивительно, что Сталин ничего не сделал для интеграции СССР в созданные ООН специализированные организации, к чему призывал его Трюгве Ли. Связывать себя участием в работе международных структур, контролируемых, по его мнению, внешними силами, советский лидер явно не намеревался. Решения об участии в них будут приняты уже после смерти Сталина. Но и об уходе из Организации Объединенных Наций также думать не приходилось. Но мере усиления конфронтации держав и деградации Совещания министров иностранных дел, о котором мы сейчас и поговорим, именно площадка ООН предоставляла едва ли не единственную возможность для продвижения своих подходов к обеспечению безопасности и решению международных проблем.

«Должен быть учрежден Совет в составе Министров Иностранных Дел…» Поиск форматов сотрудничества

На Берлинской (Потсдамской) конференции руководителей союзных держав, как уже видел читатель, было достигнуто соглашение об учреждении Совета министров иностранных дел (СМИД). Совет, представлявший пять главных держав (Великобритания, Китай, СССР, США, Франция), создавался «для продолжения необходимой подготовительной работы по мирному урегулированию и для обсуждения других вопросов, которые по соглашению между участвующими в Совете правительствами могут время от времени передаваться Совету»[32]. Эта туманная формула была конкретизирована во втором разделе Сообщения о Берлинской конференции трех держав от 2 августа 1945 г. Текст сообщения гласил: «В качестве немедленной и важной задачи Совета на него возлагается составление мирных договоров для Италии, Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии для представления их Объединенным Нациям и выработка предложений по урегулированию неразрешенных территориальных вопросов, встающих в связи с окончанием войны в Европе. Совет будет использован для подготовки мирного урегулирования для Германии с тем, чтобы соответствующий документ был принят пригодным для этой цели правительством Германии, когда такое правительство будет образовано»[33]. Таким образом, державы-победительницы во Второй мировой войне вовсе не так прямолинейно понимали демократические принципы послевоенного мирового устройства, как это заявлялось ими в многочисленных общих и сепаратных декларациях. Судьбы мира на начальном этапе послевоенного урегулирования предстояло решать узким кругом привилегированных участников «большой четверки» — США, Великобритании, Франции, СССР с привлечением при необходимости пятого непостоянного участника — Китайской Республики. В некоторых случаях состав участников и вовсе сокращался, как мы увидим, до трех. Роль ООН виделась участникам этого клуба, судя по всему, в качестве инструмента легитимации принимаемых ими решений. Именно на этой площадке и станут происходить многие ключевые события, положившие начало холодной войне.

Крупнейшее столкновение держав произойдет спустя всего месяц после завершения работы Берлинской конференции, итоги которой все участники оценивали, в общем, высоко. Уже в сентябре — октябре 1945-го в Лондоне состоится первая сессия СМИД. В повестку дня встанут вопросы подготовки мирных договоров с сателлитами Германии. За несколько дней до ее открытия, 6 сентября, на Политбюро был рассмотрен целый комплекс международных проблем, которые находились в фокусе внимания советского руководства и в большинстве своем должны были обсуждаться в рамках сессии СМИД. Советская делегация, руководствуясь полученными инструкциями и регулярными «накачками» со стороны Сталина посредством обмена шифротелеграммами, займет жесткую позицию по большинству вопросов, о многих из которых нам еще предстоит специально поговорить в соответствующих параграфах этой книги. Советское руководство было настроено на продолжение союзнических отношений, но, судя по всему, рассчитывало достигнуть договоренностей по основным вопросам средствами жесткого нажима. В период работы сессии Сталин ответит согласием на полученное со стороны Трумэна приглашение маршалу Г. К. Жукову посетить США. Визит должен был стать ответом на посещение СССР генералом Д. Эйзенхауэром летом 1945-го. Сталину «первоначально казалось правильным отказаться от такой поездки, — передавал Молотову в Лондон позицию вождя оставшийся в Москве на хозяйстве Вышинский, — но такой отказ может быть плохо воспринят президентом Трумэном. Он может обидеться, подумать, что если бы тов. Жуков был приглашен Рузвельтом, мы, вероятно, не отклонили бы приглашения, а приглашение Трумэна отклоняем потому, что с ним мало считаемся. Тов. Сталин высказался в том смысле, что, может быть, следовало бы принять приглашение…»[34]

Начнется сессия СМИД, однако, совсем не так благостно, как завершилась конференция в Потсдаме. Союзники отказывались обсуждать возможность заключения с бывшими сателлитами Германии мирных договоров до момента реорганизации на широкой демократической основе правительств этих государств, находившихся в большинстве своем под советским контролем. Упомянутые инструкции ЦК предусматривали увязку мирных договоров с Балканскими странами (Болгария, Румыния, Венгрия), находившимися под контролем СССР, с мирным договором с Италией, на территории которой расположились англо-американские войска. В одной из телеграмм, адресованных Молотову, Сталин специально подчеркнет взаимозависимость этих вопросов: «В случае проявления непримиримости союзников в отношении Румынии, Болгарии и т. д. тебе следовало бы, быть может, дать понять Бирнсу и Бевину [госсекретарь США и министр иностранных дел Великобритании], что правительство СССР будет затруднено дать свое согласие на заключение мирного договора с Италией. При этом можно было использовать такие аргументы, как их неблагодарное отношение к нашему предложению о колониях Италии, а также неразрешенность вопроса о размерах репарации с Италии в пользу СССР»[35]. На следующий день Сталин завершит свои размышления уже вполне однозначно: «При обсуждении вопроса о мирном договоре с Италией следует этот вопрос неразрывно связать с вопросом о мирных договорах для других сателлитов… Может получиться то, что союзники могут заключить мирный договор с Италией и без нас. Ну что же? Тогда у нас будет прецедент. Мы будем иметь возможность в свою очередь заключить мирный договор с нашими сателлитами без союзников». Завершая это послание от 19 сентября, переданное Молотову по каналам МИД его замом Вышинским, Сталин резюмирует: «Если такой поворот дела приведет к тому, что данная сессия Совета министров окажется без совместных решений по главным вопросам, нам не следует опасаться и такого исхода»[36]. Камнем преткновения станут не только проблемы урегулирования в Румынии и Болгарии, но и практически все остальные вопросы повестки дня, о которых мы поговорим в тематических параграфах этой книги.

Здесь же, пожалуй, стоит затронуть еще лишь один-два вопроса. 20 сентября Молотов сообщил Сталину о предложении госсекретаря США Бирнса, которое было выдвинуто в беседе, имевшей место в тот же день. Предложение заключалось в заключении союзниками договора о демилитаризации Германии сроком на 20–25 лет. В случае его подписания договор предусматривал бы сворачивание оккупации союзниками Германии по мере ее разоружения. Молотов готов был согласиться с предложением Бирнса, «если американцы более или менее пойдут нам навстречу по Балканским странам». Сталин разъяснил соратнику замысел американцев, как он его себе представлял. «Предложения Бирнса преследуют четыре цели, — сообщил советский лидер итоги своих размышлений, — первое — отвлечь наше внимание от Дальнего Востока, где Америка ведет себя как завтрашний друг Японии, и тем самым создать впечатление, что на Дальнем Востоке все благополучно; второе — получить от СССР формальное согласие на то, чтобы США играли в делах Европы такую же роль, как СССР, с тем чтобы потом в блоке с Англией взять в свои руки судьбу Европы; третье — обесценить пакты о союзе, которые уже заключены СССР с европейскими государствами; четвертое — сделать беспредметными всякие будущие пакты СССР о союзе с Румынией, Финляндией и т. д.». Вероятно, небезосновательным является утверждение одного из современных исследователей, что в этом анализе Сталина, ожидавшего вывода американских войск из Европы согласно декларациям Рузвельта, ясно читается неготовность делить с США роль европейского гегемона[37]. Это соображение, однако, не отменяет широты сталинского анализа. Продолжая его, Сталин предложил увязать в один пакет германский и японский вопросы. «Конечно, нам трудно отказаться от антигерманского пакта с Америкой. Но, используя страх Америки перед ростом влияния СССР в Европе, нам следует добиваться того, чтобы антигерманский пакт СССР и США был обусловлен антияпонским пактом между СССР и США с тем, чтобы вслед за этим или одновременно заключить антигерманский пакт, при этом дать понять партнеру, что без заключения антияпонского пакта мы не считаем возможным пойти на антигерманский пакт с США»[38]. Причем Сталин проинструктирует Молотова внести предложение об антияпонском пакте так, чтобы не дать американцам оснований говорить о формальной увязке двух вопросов[39]. Сталин, таким образом, предпринял попытку, нажав на союзников в германском вопросе, добиться от них права полноценного участия в урегулировании вопроса японского. В литературе высказано мнение о том, что увязка двух пактов понадобилась Сталину в качестве способа отклонить предложения Бирнса и рычага давления с целью подорвать американскую монополию на управление послевоенной Японией[40]. Думается, что именно вторая часть приведенного соображения и отражает реальные устремления советского вождя. В Европе позиции СССР на тот момент были куда сильнее, чем на Дальнем Востоке, и задача усилить там советские позиции становилась все более актуальной, особенно в свете тревожной информации об отказе союзников от интернирования военнослужащих японской армии и проведения их «нормальной» демобилизации. Возможность быстрой ремилитаризации Японии рассматривалась Сталиным в этом контексте как реальная угроза, парировать которую он хотел посредством политического контроля со стороны союзных держав с обязательным участием СССР для того, чтобы исключить сговор англо-американских партнеров за своей спиной. Поэтому целый ряд директив Сталина Молотову полностью или отдельными своими частями были посвящены японским делам. Сталин настаивал на создании Контрольного совета в Японии в пику американскому предложению о создании Консультативной комиссии. Американское предложение, по мнению Сталина, имело своей целью «отложить на неопределенное время вопрос о Контрольном Совете и дать тем самым Макартуру [командующему американским контингентом в Японии] единолично решить все вопросы относительно Японии как военные, так и гражданские». Предложил Сталин Молотову и соответствующую мотивировку. «Пока существовала чисто военная полоса и японские войска и флот еще не были разоружены, можно было не возражать против института единоличного Верховного Главнокомандующего, но после того, как такая полоса миновала и теперь встают вопросы чисто политического, финансового, хозяйственного значения, целесообразно было бы заменить институт единоличного Верховного Главнокомандующего институтом Контрольного Совета. Мы считаем, что вопрос об организации Контрольного Совета по делам Японии является срочным…» — закончит свою шифровку Сталин[41]. Сталинское предложение не найдет поддержки у союзников, которые откажутся даже ставить его в повестку дня сессии СМИД. «Я считаю верхом наглости англичан и американцев, считающих себя нашими союзниками, — отреагирует Сталин на эти новости из Лондона, — то, что они не захотели заслушать нас, как следует, по вопросу о Контрольном Совета в Японии… Это говорит о том, что у них отсутствует элементарное чувство уважения к своему союзнику»[42].

Как уже знает читатель, в ходе работы сессии Сталин сформулировал для себя «линию неуступчивости», будучи готов завершить ее (сессию) без ощутимых результатов. На этой позиции он останется вплоть до завершения ее работы. С этой позицией солидаризуется и Молотов. «Согласен, что лучше пусть первая сессия Совета министров кончится провалом, чем делать существенные уступки Бирнсу», — напишет он Сталину 28 сентября[43]. Сессия СМИД закончит свою работу, даже не приняв итогового коммюнике.

Жесткие советские подходы заставят союзников по тем или иным соображениям пойти навстречу Москве по некоторым вопросам. Это сделает возможным проведение 16–26 декабря 1945 г. в Москве нового совещания министров иностранных дел, на этот раз представлявших только «большую тройку». Предложение провести в Москве такую встречу министров стран «большой тройки», а не «пятерки» сделает Молотову госсекретарь США Бирнс, даже не уведомив предварительно британцев[44]. Тем самым американские партнеры пойдут на серьезные уступки, поскольку одним из камней преткновения на лондонской сессии СМИД стало настойчивое требование англо-американских союзников включить Францию и Китай в состав участников с правом решающего голоса. В преддверии московского совещания Сталин с удовлетворением напишет членам собственной «четверки» — очередной сталинской фракции внутри Политбюро: «Очевидно, что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям или проявим колебания, чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки»[45]. Ставка на жесткую линию станет профилирующей чертой сталинской дипломатии на долгие годы. Справедливости ради скажем, однако, что линия эта выдерживалась не всегда последовательно, от маневрирования как тактического средства Сталин отказываться не собирался.

Телеграмма А. Я. Вышинского В. М. Молотову в Лондон с сообщением И. В. Сталина о Контрольном совете в Японии

26 сентября 1945

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 770. Л. 59–60]

Накануне конференции на стол Сталину ляжет запись беседы зам. наркома иностранных дел И. М. Майского с послом США А. Гарриманом. В ходе беседы Майский отпарирует сентенции Гарримана об «ухудшении атмосферы» и «нехватке доверия», заявив, что «советским людям кажется, что как раз американцы в последнее время зазнались… Здесь кроется одна из трудностей нынешнего положения… Если американцы поймут и почувствуют, что все мы живем на одной и той же маленькой планете, что… США в целях поддержания мирового порядка следует в отношениях с другими странами больше признавать принципы равноправия со всеми вытекающими отсюда последствиями, то мне думается, что с психологическим фактором на предстоящей конференции все будет в порядке». Сталин отметит этот пассаж в отчете Майского. Привлечет его внимание и признание Гарримана, что «элементы „зазнайства“ у американцев в последнее время действительно имелись»[46]. В современной литературе справедливо отмечается, что этот эпизод четко показывает, что Сталин и его окружение воспринимали весь постхиросимский курс США как результат «головокружения от успехов»[47].

Уклонение в сторону от этого курса позволит в декабре принять некоторые компромиссные решения. На московском совещании советской дипломатии удалось добиться условного признания правительств Румынии и Болгарии, сформированных под советским контролем, в обмен на включение в их состав определенного числа представителей оппозиции. Советская сторона на переговорах в Москве настоит на том, чтобы мирные договоры с Италией, Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией подготавливались только теми членами СМИД, которые подписали условия капитуляции, то есть членами «большой тройки». Исключения были сделаны для договора с Италией, к выработке которого привлекалась Франция, и для договора с Финляндией, условия которого поручалось выработать министрам Советского Союза и Великобритании. Участники совещания договорились о созыве не позже 1 мая 1946 г. мирной конференции, на которой следовало подписать подготовленные мирные договоры после их широкого обсуждения в рамках конференции с привлечением других стран антигитлеровской коалиции. Сталин пойдет в этом вопросе на уступки союзникам. Важнейшими станут решения по ряду дальневосточных проблем, о которых мы расскажем в соответствующих параграфах этой книги[48]. Главным станет согласованное союзниками решение о создании Дальневосточной комиссии и Союзного контрольного совета в Японии с участием СССР.

2 января 1946 г. Наркомат иностранных дел разошлет циркулярную телеграмму об итогах совещания: «Результаты совещания трех министров иностранных дел мы считаем положительными. На этом совещании удалось достигнуть решения по ряду важных европейских и дальневосточных вопросов и поддержать развитие сотрудничества трех держав, сложившегося во время войны»[49]. Высоко оценит итоги совещания и Сталин в своей телеграмме Трумэну[50].

Парижская мирная конференция пройдет, однако, позднее запланированных сроков — 29 июля — 15 октября 1946 г. и завершить ее подписанием договоров не удастся. Представленные на ней проекты мирных договоров будут доработаны и одобрены позднее — на нью-йоркской сессии СМИД, состоявшейся 4 ноября — 12 декабря 1946 г. Подписание пяти мирных договоров будет намечено на начало 1947-го и действительно состоится 10 февраля. «Коротко говоря, — доложит Молотов 13 декабря Сталину шифротелеграммой из Нью-Йорка, — мирные договоры для нас приемлемы во всех существенных пунктах и находятся в соответствии с установками, которые имела делегация»[51]. Договоры тогда были подписаны с Италией, Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией, компромиссно завершив полосу напряженной дипломатической борьбы держав за будущее этих государств. До мирных договоров с главными «фигурантами» — Германией и Японией, а также Австрией, занимавшей особое место среди сателлитов Германии, оставалась, однако, дистанция огромного размера.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о публикации текстов мирных договоров с Италией, Румынией, Венгрией, Болгарией и Финляндией

14 февраля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1496. Л. 6. Резолюция и правка — автограф В. М. Молотова, подпись — автограф И. В. Сталина]

Последующие конференция и сессии СМИД в Лондоне (дважды), Москве и Париже в 1947–1949 гг. по германскому и австрийскому вопросам завершатся, мягко говоря, не слишком удачно. Нарастание противоречий между бывшими союзниками, переход их отношений из состояния холодного мира в фазу холодной войны не позволят согласовать главные мирные договоры — с Германией и Японией, а также с Австрией. Исчерпание возможностей продуктивной работы в узком кругу участников в рамках СМИД в 1949 г., когда состоялась последняя — парижская — сессия Совета, приведет к тому, что взаимодействие держав было целиком перенесено в ООН, с генсеком которого, однако, советские руководители, как мы уже видели, обходились не слишком дипломатично, несмотря на очевидное возрастание роли этой площадки. Судя по всему, на ООН Сталин перенес свои подходы к деятельности Лиги Наций. Как, наверное, помнит читатель, тогда Сталин рекомендовал советским дипломатам «время от времени перетряхивать лигонацовский навоз».

«Вопрос о так называемом западном блоке». Начальная фаза антисоветской консолидации Запада

Симптомы будущего расхождения, которое, если и не было предопределено, но являлось вполне предсказуемым, проявились, как мы видели, довольно рано. Договоренности союзников о раздельных зонах оккупации их войсками стран Европы, судя по всему, создавали для него объективную основу, и, как следствие, начался этот процесс еще до завершения военных действий Второй мировой войны. И запущен он был на Западе, а не на Востоке.

Читатель, как мы надеемся, помнит, что вопрос о «западном блоке» уже возникал в нашем повествовании применительно к событиям конца 1944 г., когда во время встречи с генералом де Голлем Сталин застигнет врасплох этим вопросом своего собеседника. Вопрос тогда возник не на пустом месте. Советское руководство регулярно получало по разным каналам информацию об обсуждении этого вопроса политическим руководством западноевропейских стран. Так что инициатива и абрис будущего противостояния двух блоков на европейской арене принадлежит не Советскому Союзу, которому еще только предстояло освободить те европейские страны, которые в будущем войдут в так называемый восточный блок. Заверения западных «партнеров» в том, что создаваемый блок направлен против гипотетической будущей германской угрозы, не мог восприниматься Сталиным сколько-нибудь серьезно. Такой блок — «большая тройка», возглавлявшая антигитлеровскую коалицию, уже существовал.

Начавшееся формирование противостоящих друг другу блоков, разновременно запущенное по обе стороны будущего железного занавеса, сильно ограничит эффективность таких коллективных форматов, как ООН.

Тема «западного блока» будет оставаться в фокусе внимания советского руководства. В ноябре 1945 г. посол Федеративной Республики Югославия в СССР В. Попович в обширном письме председателю Совета министров Югославии Йосипу Брозу Тито, информируя своего руководителя о настроениях в среде высшего советского руководства, одним из первых пунктов сообщит: «Здесь также обращают внимание на попытки создания так называемого западного блока, несмотря на то, что в этом отношении империалистам до сих пор ничего не удалось сделать»[52].

Вновь всплывет тема «западного блока» 24 декабря 1945 г. на переговорах Сталина с министром иностранных дел Великобритании Э. Бевином, состоявшихся во время его пребывания в Москве для участия в упоминавшемся выше совещании министров иностранных дел. Бевин тогда по своей инициативе решит поднять этот вопрос, судя по всему, понимая, что тянуть больше с информированием «союзника» о планах создания нового блока без его участия невозможно. Завершая беседу, Бевин скажет, «что в заключение он хотел бы затронуть вопрос о так называемом западном блоке. Здесь нужно иметь в виду, что Великобритании для торговых нужд нужны соглашения с Францией и другими западноевропейскими странами, так же как России нужны для таких же целей особые соглашения с Балканскими странами…» Напирая на «торговые нужды» создания западного блока, британский министр, очевидно, стремился при этом успокоить Сталина. Бевин постарался заверить своего собеседника, что он «никогда не предпримет в отношении Советского Союза таких действий, которые он не объяснил бы Советскому правительству». Советская запись беседы, в отличие от британской, содержит еще одно заявление, сделанное им, судя по всему, что называется, «на публику». «Бевин заявляет, — фиксирует советская запись последнюю фразу разговора, — что он не хочет больше никаких блоков в Европе. Их там уже достаточно». Двусмысленность этой фразы настолько очевидна, что нельзя не удивляться тому, что она исчезла из британской записи беседы, сделанной самим Бевином по ее итогам. Но в обеих записях есть заверение Сталина, которое тот сочтет необходимым сделать: «Я верю Вам»[53]. Доверия ни к Бевину, ни к британской дипломатии в целом Сталин, конечно, не испытывал. Максимум того, на что ему можно было очень условно рассчитывать, так это на готовность противной стороны действительно объяснять свои действия советскому правительству. И формировать «особые отношения с Балканскими странами», следуя прямой рекомендации Бевина действовать в этом случае по западноевропейскому примеру.

Выбор, сделанный британским истеблишментом, был вполне продуманным. Еще в апреле 1944 г. посольство Великобритании в Москве направило в Лондон пространный меморандум. В нем, подводя итоги анализа текущей ситуации и перспектив ее развития, авторы сделают «логический вывод»: «Если советские власти убедятся, что Британское Содружество и Соединенные Штаты не желают мешать России в уничтожении угрозы, исходящей от Германии (и Японии), не создают направленных против нее союзов и учитывают ее интересы, Россия пожелает надолго сохранить с ними мирные отношения… Но этот прогноз исходит из того, что русские не будут нас подозревать во враждебных замыслах, а это во многом зависит от того, будет ли Россия удовлетворена мерами, которые мы примем, чтобы обезвредить Германию и Японию. Если она не будет удовлетворена… она все время будет опасаться враждебного союза с участием Германии, будет относиться к нам с подозрением и потенциальной враждебностью, будет в большей степени озабочена своей безопасностью и примет собственные меры, чтобы обеспечить ее»[54]. Эти оценки, заслуживавшие самого пристального внимания, в конечном итоге будут отброшены, и англо-американские союзники займут прямо противоположные позиции.

* * *

Как это не покажется странным современному читателю, но идея западного блока в исполнении де Голля и Бевина до определенного момента могла выглядеть в глазах Сталина даже многообещающе привлекательной. Ведь поначалу речь не шла об участии в таком блоке США. В связи с этим стоит напомнить читателю некоторые события предшествующего времени, которые в значительной степени объяснят истоки надежд и иллюзий сталинской дипломатии. 8 января 1918 г. президент США Вудро Вильсон представил Конгрессу свои так называемые «Четырнадцать пунктов» послевоенного урегулирования, которые частично лягут в основу Версальско-Вашингтонского мирового порядка и системы договоров, завершивших Первую мировую войну. Пятым пунктом плана Вильсона значилось «свободное, чистосердечное и абсолютно беспристрастное разрешение всех колониальных споров, основанное на строгом соблюдении принципа, что при разрешении всех вопросов, касающихся суверенитета, интересы населения должны иметь одинаковый вес по сравнению со справедливыми требованиями того правительства, права которого должны быть определены». Антиколониалистские устремления Соединенных Штатов были недвусмысленным образом явлены миру. Помимо целей политических, не меньшее значение имели экономические лозунги, в подоплеке которых также лежал «экономический» антиколониализм, направленный против колониальных таможенных барьеров и протекционизма. Экономические цели США Вильсон декларировал в третьем пункте своего плана: «Устранение, насколько это возможно, всех экономических барьеров и установление равенства условий для торговли всех наций…»

Очевидно, имея в виду эти установки, в 1930-е гг. Сталин не раз высказывал мнение о нарастании противоречий между Британской империей и США. По завершении Второй мировой войны задача использовать эти противоречия из области эвентуальной перемещалась в плоскость практической дипломатии. Опереться на Британию, чьи интересы прямо затрагивались американской экономической и политической экспансией, казалось советскому руководству вполне логичным и оправданным. Так что нельзя назвать беспочвенными ожидания роста напряженности между США и Великобританией со стороны Сталина. Не случайно, в годы войны в переговорах с союзниками он будет осторожно зондировать почву на предмет выяснения возможности сыграть на противоречиях между англо-американскими союзниками. Одновременно этот зондаж служил инструментом прощупывания других эвентуальностей — достижения двусторонних договоренностей по тем или иным вопросам. В немногочисленных беседах Сталина с Рузвельтом возникали повороты, которые, вероятно, давали Сталину основания думать о возможности неких общих с США подходов к послевоенному урегулированию. К числу таких поворотов следует отнести пассаж, возникший в разговоре двух лидеров в Тегеране 28 ноября 1943 г. Тогда Рузвельт заметил, что «лучше не говорить с Черчиллем об Индии». Сталин отреагировал так: «Индия — это больное место Черчилля», Рузвельт согласился, добавив, что «Англии придется кое-что предпринять в Индии»[55]. Намеки обоих лидеров отражали в целом отмеченные выше антиколониальные устремления двух держав и направление практической политики обеих систем — советской и американской.

Столь же аккуратно Сталин зондировал британскую позицию в разговорах с Черчиллем, указывая на наличие союзнических отношений между Великобританией и СССР, с одной стороны, и подчеркивая отсутствие между Союзом ССР и США договора, которым бы фиксировался военно-политический союз и обязательства послевоенного сотрудничества. На встрече с Черчиллем 9 октября 1944 г. он негативно оценил одно из посланий Рузвельта, сказав, что там требуется слишком много прав для Соединенных Штатов и оставляется слишком мало прав для Советского Союза и Великобритании при том, что их связывает договор о взаимопомощи. «Такого договора о взаимопомощи не существует между Соединенными Штатами и Советским Союзом»[56]. Во время беседы с министром иностранных дел Великобритании Э. Бевином 24 декабря 1945 г., выйдя на тему пролонгации англо-советского договора, Сталин вновь не преминул подчеркнуть, что «у Советского Союза с Америкой нет никаких договоров» [57].

Подходов, идентичных сталинским, придерживались и советские дипломаты. «Мировая ситуация в послевоенную эпоху будет окрашена в цвета англо-американских противоречий», — в январе 1944-го писал в своей записке, адресованной политическому руководству, зам. наркома иностранных дел, руководитель Комиссии НКИД по возмещению ущерба, нанесенного Советскому Союзу гитлеровской Германией и ее союзниками, И. М. Майский[58]. О серьезных разногласиях, которые намечаются у Англии с США, говорил в своей записке и другой зам. наркома, председатель Комиссии по подготовке мирных договоров и послевоенного устройства М. М. Литвинов в ноябре 1944 г.[59] Если судить по этим запискам двух высокопоставленных руководителей советского дипломатического ведомства, то ожидалось, что «логика вещей должна будет все больше толкать Англию в сторону СССР, ибо ее основная борьба в послевоенный период все-таки будет борьбой с США», острота противоречий «должна с особой силой толкать Англию к соглашению с нами»[60].

Советским дипломатам, между тем, следовало помнить о неприятии Госдепартаментом США не только колониальных преференций и самой идеи колониальной империи, но и концепции «сфер влияния» как таковых. Обеспечив свою гегемонию в Западном полушарии задолго до описываемых событий, элиты Соединенных Штатов не собирались останавливаться на достигнутом. Их экспансия в полушарие Восточное, конечно, сулила советской дипломатии некоторые возможности игры на противоречиях главных акторов «капиталистического мира». Однако советское руководство явно переоценило градус внутренних противоречий между англо-американскими союзниками. Особенно очевидным это становится в контексте советского внешнеполитического наступления, которое ожидаемо станет восприниматься англо-американскими союзниками как общая угроза, что явилось важнейшим фактором сплочения их сил. Убедиться в этом придется довольно скоро.

* * *

В контексте разговора о западном блоке не стоит забывать о его военно-политической составляющей, к которой старались не привлекать внимания Сталина ни де Голль, ни Бевин. Между тем в связи с этим нельзя не напомнить читателю о ставших известными в 1990-х гг. военных планах кабинета У. Черчилля в отношении Советского Союза, разработанных весной 1945 г. 22-м мая датируется план экстренной операции «Немыслимое», подготовленный объединенным штабом планирования британского военного кабинета. Общеполитической целью операции объявлялось навязывание «русским воли Соединенных Штатов и Британской империи», а единственным способом добиться цели в определенном и долгосрочном плане — «победа в тотальной войне». Ее задачами объявлялись «оккупация жизненного пространства России» и «решающее поражение русских войск». Комитет начальников штабов, на рассмотрение которому был направлен этот план, 8 июня направил Черчиллю заключение, вывод которого гласил: «…если начнется война, достигнуть быстро ограниченного успеха будет вне наших возможностей и мы окажемся втянутыми в длительную войну против превосходящих сил»[61]. План будет положен под сукно. Близкие к параноидальным, настроения стареющего британского премьера найдут выражение и в другом распоряжении, последовавшем вслед за тем, — разработать план обороны Британских островов на случай советского наступления. Великобритания, напомним, номинально являлась ближайшим союзником СССР, будучи связана с ним союзным договором. Сталину эти планы стали известны тогда же — в мае 1945 г.[62] Испытал ли Сталин беспокойство, ознакомившись с этими планами, мы, вероятно, никогда не узнаем. Настораживать его должно было промедление с разоружением капитулировавших немецких войск, с которым не спешили союзники. В Потсдаме советская делегация вынуждена будет вручить британским союзникам памятную записку «о неполном применении условий безоговорочной капитуляции Германии к германским войскам в Норвегии» в отношении 400-тысячной неразоруженной группировки вермахта[63]. Но и без этого Сталин не испытывал чрезмерного доверия к союзникам, как мог заметить читатель на страницах, посвященных так называемому бернскому инциденту в феврале 1945-го. Поздней весной 1945-го военные планы Черчилля строились на базе ограниченных наличных ресурсов, но в перспективе могли и должны были включить в этот расчет и силы будущих западноевропейских союзников.

Не приходится сомневаться в том, что антисоветизм Черчилля, пусть и не в его крайних формах, в значительной мере отражал антисоциалистические, а, значит, и антисоветские убеждения подавляющего большинства представителей британского истеблишмента. Ментальная карта британского политического класса, судя по всему, содержала в себе представления об экзистенциальных противоречиях мира капитализма и мира социализма и неизбежности их столкновения в той или иной форме. Точно такими же представлениями руководствовался и Сталин. Кажется, столкновение бывших союзников было неизбежным, вопрос заключался лишь в том, где и в каких формах оно состоится.

Полуфантастический характер антисоветского военного планирования Черчилля если и стал известен Сталину, то не повлиял на его курс ближайших послевоенных месяцев. В Советской армии был запущен процесс демобилизации, а Сталин был настроен дипломатическими средствами закреплять состоявшиеся, как ему казалось, договоренности с союзниками о сферах влияния. Причем именно Великобритания представлялась ему тем партнером, на которого предполагалось главным образом делать ставку. Как помнит читатель, во время своего визита в Москву в октябре 1944 г. именно Черчилль предложил Сталину «процентное соглашение» о разделении сфер влияния в Восточной Европе. У советского лидера были все основания полагать, что не только стартовал, но и идет процесс согласования державами интересов в разных районах земного шара, в не слишком прозрачном потоке которого представлялось возможным поискать удачи и новых приобретений. Причем опыт согласования интересов ведь уже имелся. Советское и британское руководство сумело в годы войны договориться о взаимодействии в Иране, как это уже видел читатель.

Договорные отношения двух государств останутся действующими, поскольку номинально предоставляли базу для договоренностей по разным вопросам, включая сферы влияния. Причем ни одна из сторон поначалу не намеревалась перечеркивать союзный договор. Напротив, стороны демонстрировали готовность к его пролонгации. Министр иностранных дел Великобритании Э. Бевин 24 декабря 1945 г. заявил Сталину, что он лично «вполне готов расширить срок его действия с 20 до 50 лет». Сталин согласился, правда, с оговоркой, что «его тогда придется улучшить»[64]. Этот зондаж вполне укладывался в рамки советских аналитических разработок. Готовность англичан к сотрудничеству предстояло проверить на практике. Как это не покажется странным, в своей известной фултонской речи выскажется за продление англо-советского договора и Черчилль.

Вне зависимости от реальных намерений сторон в отношении договора им предстояло в ходе практического взаимодействия тем или иным образом согласовать свои интересы в целом ряде районов мира, в которых советское присутствие в результате войны стало реальностью. Фактическое появление СССР на Балканах и эвентуальное в Средиземноморье, на Ближнем и Среднем Востоке, то есть в непосредственной близости от сфер британских интересов и стратегических коммуникаций различных частей громадной Британской империи обещало обострить противоречия во взаимоотношениях вчерашних союзников, которые и в годы войны развивались далеко не гладко.

Выступление У. Черчилля в Вестминстерском колледже в Фултоне

5 марта 1946

[Из открытых источников]

* * *

Как уже было заявлено ранее и будет подробнее представлено в следующих параграфах, в 1946–1947 гг. отношения бывших союзников будут развиваться по синусоиде, когда взлеты будут сменяться периодами депрессивного состояния. В определенный момент западные лидеры предпримут решительные шаги во вполне определенном — антисоветском — направлении.

Не пройдет и трех месяцев с момента завершения успешной, по общему мнению, московской конференции министров иностранных дел «большой тройки», как идеология сотрудничества трех держав подвергнется испытанию. 5 марта 1946 г. Черчилль произнесет свою знаменитую речь в Вестминстерском колледже города Фултона, в американском штате Миссури.

«Соединенные Штаты Америки находятся сегодня на вершине могущества, являясь самой мощной в мире державой», — заявит Черчилль. Опасности новой войны и тирании Черчилль назовет главными опасностями, «двумя мародерами», угрожающими миру. «Мне трудно представить, — продолжит британский экс-премьер, — чтобы обеспечение эффективных мер по предотвращению новой войны и развитию тесного сотрудничества между народами было возможно без создания того, чтобы я назвал братским союзом англоязычных стран. Такого рода братский союз означает не только всемерное укрепление дружбы и взаимопонимания между нашими двумя столь схожими политическими и общественными системами народами, но и продолжение тесного сотрудничества между нашими военными советниками с переходом в дальнейшем к совместному выявлению потенциальной военной угрозы, разработке схожих видов вооружений… совместное использование всех имеющихся у каждой из наших стран в различных точках земного шара военно-морских и военно-воздушных баз…»

«Сегодня на сцену послевоенной жизни, еще совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень, — перейдет британский политик к главному. — Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру. Я лично восхищаюсь героическим русским народом и с большим уважением отношусь к моему товарищу по военному времени маршалу Сталину…Нам понятно желание русских обезопасить свои западные границы и тем самым устранить возможность новой германской агрессии». Выразив таким образом свое уважение союзнику, Черчилль скажет, что считает своим долгом обратить внимание аудитории на некоторые факты, «дающие представление о нынешнем положении в Европе». «Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес», — произнесет он ставшую знаменитой фразу. Страны, попавшие в «сферу советского влияния», подвергаются «все более ощутимому контролю, а нередко и прямому давлению со стороны Москвы…Коммунистические партии восточноевропейских государств, никогда не отличавшиеся многочисленностью, приобрели непомерно огромную роль в жизни своих стран, явно не пропорциональную количеству членов партии, а теперь стремятся заполучить и полностью бесконтрольную власть. Правительства в этих странах иначе как полицейскими не назовешь…»[65]

На обвинение в тирании, не сформулированное в адрес Сталина прямо, но при этом абсолютно недвусмысленное, последует ответный пропагандистский ход со стороны советского вождя. 14 марта 1946 г. появится ответ Сталина корреспонденту «Правды». «Гитлер начал дело развязывания войны с того, — напомнит он, — что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны господствовать над остальными нациями мира»[66].

Своей речью в Фултоне Черчилль ясно обозначит еще одну — новую для Сталина — перспективу развития международных отношений и точку кристаллизации не западноевропейского, а англо-американского альянса. Тем самым он проделает и громадную пробоину в советско-британских отношениях и сыграет весьма значительную роль в сломе идеологии сотрудничества бывших союзников. Вполне вероятно, это и являлось одной из целей отставного премьер-министра.

Проявившись так остро в сфере идеологии и пропаганды, противостояние перейдет в политическую и военно-оборонную сферу и примет зримые организационные формы, причем первоначально как раз в виде того самого западного блока. Завершится этот процесс не назавтра. 22 января 1948 г. министр иностранных дел Великобритании Бевин выступит в Палате общин, где и выскажет предложение о создании западноевропейского союза. 3 марта он разошлет членам британского кабинета министров меморандум под названием «Угроза Западной цивилизации», в которой, обнаруживая знакомство с уже известной читателю концепцией Маккиндера, заявит, что «Политбюро ставит себе задачу физического контроля над всей материковой Евразией и в конечном итоге установления власти над всем мировым островом — и ни крупицей меньше». События февраля 1948 г. в Чехословакии, «давление на Финляндию», о которых нам еще предстоит рассказать читателю, дали основание Бевину ставить «вопрос обороны Западной цивилизации, иначе всех засосет всепроникающее советское болото». Завершит свой меморандум его автор рекомендациями, центральное место среди которых занимала следующая: «Мы должны как можно быстрее заключить многосторонние экономические, культурные и оборонительные соглашения между Соединенным Королевством, Францией и странами Бенилюкса — такие соглашения, чтобы к ним могли примкнуть другие европейские демократии»[67]. 5 марта протокол заседания Кабинета министров зафиксирует, что «в ходе дискуссии стратегия, предложенная министром иностранных дел, получила поддержку». Британский кабинет укажет и на сферы, где в последующие десятилетия развернется битва с «мировым коммунизмом». «Сопротивление дельнейшей советской экспансии может быть успешным, — зафиксирует протокол, — только если мы добьемся высокого жизненного уровня как в нашем государстве, так и в тех государствах, которые окажутся на нашей стороне; но наша кампания должна также опираться на более высокие моральные и духовные ценности». «Пропагандистское оружие должно быть использовано в полной мере, и, возможно, с этой целью потребуется создавать специальные механизмы… Размах пропаганды должен быть всемирным», — было подчеркнуто на заседании кабинета[68]. На этих «оперативных направлениях» и развернутся исторические сражения западного и восточного блоков.

Госсекретарь США Маршалл одобрит это предложение, и 17 марта 1948 г. пять западноевропейских государств (Бельгия, Великобритания, Люксембург, Нидерланды и Франция) подпишут в Брюсселе Договор о совместной деятельности в экономической, социальной и культурной сферах и коллективной самообороне. Договор этот известен также как Брюссельский пакт, который и стал учредительным документом Западного (позднее — Западноевропейского) союза. Ключевым стало положение договора о коллективной самообороне против возможного агрессора, согласно которому в случае агрессии против одной из сторон остальные «предоставят военную поддержку атакованной стороне и другую помощь, а также окажут содействие ее усилиям». Таким образом, фрагментация европейского политического и военно-стратегического пространства войдет в свой следующий этап.

Предваряя подписание пакта, западноевропейские партнеры предпримут идеологическое наступление против своего бывшего союзника. В конце января 1948 г. Госдеп США в сотрудничестве с английским и французским министерствами иностранных дел опубликовал сборник документов «Нацистско-советские отношения 1939–1941 гг.». Опубликованное в ответ советское заявление подчеркнет, что «подлинная цель опубликования в США сборника об отношениях между СССР и Германией в 1939–1941 годах… заключается не в том, чтобы дать объективное изложение исторических событий, а в том, чтобы исказить действительную картину событий, оболгать Советский Союз, оклеветать его и ослабить международное влияние Советское Союза…» Вслед за этим «поднялась новая волна травли и разнузданной клеветнической кампании по поводу заключенного в 1939 году между СССР и Германией Пакта о ненападении, якобы направленного против западных держав», эта не слишком изящная риторическая формула советского заявления, тем не менее, довольно точно расставляет смысловые акценты[69].

После обнародования решения о создании Западного союза, а затем и блока НАТО, станет очевидной и еще одна причина этой акции — обосновать перманентной советской военной угрозой появление в Европе новых военных союзов. Совинформбюро во второй половине февраля ответит обнародованием в «Правде» текста «Фальсификаторы истории. Историческая справка», отредактированного Сталиным, которому принадлежит и название брошюры, вскоре увидевшей свет отдельным изданием.

Уже в марте советский МИД опубликует в ответ два сборника «Документы и материалы кануна Второй мировой войны» за 1937–1939 гг. Как хорошо известно читателю, политически мотивированная критика советско-германских отношений, намеренно осуществляемая вне исторического контекста тех событий, и сегодня является одной из несущих конструкций западного нарратива о Второй мировой войне и политики памяти в целом.

Проект статьи «Фальсификаторы истории. Историческая справка»

3 февраля 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 243. Л. 2–56. Правка — автограф И. В. Сталина]

«Советское мирное наступление» 1948 г. включит в себя несколько эпизодов[70], к которым относят и тот, который вернее все же относить к действиям прямо противоположной направленности. В 1948 г. в США прошли президентские выборы, на ход которых, судя по всему, Сталин постарается оказать влияние. Москва сделает ставку на лидера Прогрессивной партии, соратника Ф. Рузвельта Генри Уоллеса, который критиковал вашингтонскую администрацию, выступал за признание «законных» интересов СССР и переговоры на высшем уровне. Сегодня в отечественной литературе, вслед за оценками американских экспертов семидесятилетней давности, признается, что Уоллес имел линию связи с Москвой и предлагал себя в качестве посредника в советско-американском урегулировании и даже готов был приехать в Москву. «Поездка может повредить», — зафиксирует свое отношение Сталин, а вместо предлагавшегося Уоллесом совместного заявления предложит: заявление «лучше пусть сделает Уоллес, а Сталин заявит, что солидарен». Открытое письмо Уоллеса, опубликованное в «Нью-Йорк Таймс» 12 мая, и «Ответ И. В. Сталина на открытое письмо Уоллеса», опубликованный в «Правде» 18 мая, содержали важные тезисы. Сталин высоко оценит открытое письмо Уоллеса, заявив, что оно «дает конкретную программу мирного урегулирования разногласий между СССР и США». Завершая свой ответ, Сталин подчеркнет: «…сосуществование этих систем [капитализма и социализма. — А. С.] и мирное урегулирование разногласий между СССР и США не только возможны, но и безусловно необходимы в интересах всеобщего мира»[71]. Нелишним будет сказать, что накануне этой публикации Сталин ясно обозначит ограниченность советской поддержки активности Уоллеса, наложив резолюцию на директиве советскому послу в США, адресованную Молотову. «Как видно из выступления исполкома партии Уоллеса, — напишет советский вождь, — Уоллес думает использовать свое посредничество только для своей партии, мало заботясь о результатах посредничества для СССР. Нам не нужно открывать все свои карты Уоллесу, пусть сам Уоллес вертится и маневрирует, как хочет»[72]. Косвенная и очень ограниченная политическая поддержка Москвы кандидату в президенты США окажется контрпродуктивной, не сыграв отведенной ей роли. На выборах с более чем убедительным результатом победит Трумэн, а Уоллес выборы с треском проиграет. Одной из причин этого провала, вероятно, стала публичная поддержка внешнеполитической части его программы Москвой в условиях целого ряда международных кризисов 1948 г., главными действующими лицами которых были Советский Союз и Соединенные Штаты[73], при доминирующем информационно-пропагандистском сопровождении событий американскими СМИ.

«Северо-атлантический договор направлен против СССР». Взгляд из Москвы на создание НАТО и его цели

Все пять стран — учредительниц Западного союза через год войдут в состав другого, более значимого и известного военного блока, инициатива создания которого принадлежала Соединенным Штатам, причем эта перспектива изначально имелась в виду. Личный секретарь Бевина Ф. К. Робертс по итогам описанного выше заседания британского кабинета министров в тот же день 5 марта 1948 г. запишет: «Общая концепция министра иностранных дел состоит в том, чтобы под зонтиком нового договора пяти держав… выработать гораздо более широкий план общей координации и обороны всего мира, не входящего в советскую сферу влияния…Мы должны, не демонтируя механизмы ООН, создать новую всемирную организацию, основанную на более практических и реалистических принципах, которая могла бы расшириться из западноевропейского ядра… Нам необходимо проконсультироваться с Соединенными Штатами и подготовить их к тому, чтобы они взяли на себя ответственность на самой ранней стадии…»[74]

Так что конкуренция англосаксов между собой, на которую делало ставку советское руководство, сошла на нет быстрее, чем могло ожидаться, а завершение их глобальной конкуренции оформилось заключением коллективного военного альянса, в котором Британия согласилась занять подчиненное положение. Британия, спасшаяся от послевоенного банкротства благодаря миллиардному кредиту США, отказывалась от борьбы и уступала свое место заокеанской сверхдержаве, входившей во вкус исполнения роли мирового гегемона.

Великобритания станет одним из драйверов создания военно-объединительного процесса и ближайшим союзником США. Однако несбывшиеся ожидания советско-британского партнерства не заставят Сталина пересмотреть формально-юридические основания взаимодействия двух стран. Сталин до последнего будет держаться за союзный советско-британский договор от 26 мая 1942 года. Судя по всему, он не оставлял надежд разыграть «карту» противоречий между странами Запада. И, вероятно, по мнению советской дипломатии, наличие союзного договора до известной степени связывало руки Великобритании в ее военно-политической деятельности, направленной против СССР, а ее активизация предоставляла возможности для дискредитации на международной арене британской внешнеполитической линии. Договор будет аннулирован уже после смерти советского вождя — в мае 1955-го. Тогда советское руководство сочтет, что он утратил свою силу, поскольку Великобритания ратифицировала соглашения, «предусматривающие ремилитаризацию Западной Германии, создание западноевропейской армии и включение ремилитаризуемой Западной Германии в военные группировки — Западноевропейский союз и Североатлантический блок»[75].

Англо-американский альянс, о котором говорил в Фултоне Черчилль, в своем «чистом виде» тогда не состоялся. Состоялась, как знает читатель, Организация Североатлантического договора, более известная как НАТО. 4 апреля 1949 г. членами нового военно-политического блока стали 12 стран, подписавшие в Вашингтоне соответствующий договор: США, Канада, Исландия, Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Норвегия, Дания, Италия и Португалия.

При этом после создания НАТО Брюссельский пакт, а вместе с ним и Западный союз, не прекратят свое действие. Они продолжат свое функционирование вплоть до начала ХХI века и уйдут в небытие лишь в результате интенсификации взаимодействия европейских государств в рамках Европейского Союза (ЕС) и Североатлантического блока (НАТО).

В соответствии с известной статьей 5 этого договора каждое государство, которое его подписало, «в порядке осуществления права индивидуальной или коллективной самообороны, признанного статьей 51-й устава Организации Объединенных Наций, будет помогать стороне или сторонам, подвергшихся такому нападению, путем немедленного принятия, индивидуально и по соглашению с другими сторонами, такого действия, какое ей представляется необходимым, включая применение вооруженной силы…»[76] Договор вступил в силу после ратификации, состоявшейся 24 августа того же года.

Советское руководство откажется считать НАТО оборонительной структурой, не раз заявляя об этих оценках с международной трибуны. 1 апреля в «Известиях» был опубликован меморандум правительства СССР о Североатлантическом договоре, направленный днем ранее правительствам семи иностранных государств через их послов в Москве. Меморандум советского правительства подвергнет критике обнародованный Госдепартаментом США 18 марта проект Североатлантического договора. Меморандум, судя по всему, станет прежде всего пропагандистским ходом, но, возможно, и последней попыткой предотвратить его подписание.

«Североатлантический договор не имеет ничего общего с целями самообороны государств — участников договора, — гласили итоговые выводы, содержавшиеся в меморандуме. — Наоборот, этот договор имеет явно агрессивный характер и направлен против СССР, чего не скрывают даже официальные представители государств — участников договора в своих публичных выступлениях». Договор «находится в прямом противоречии с принципами и целями Устава ООН и ведет к подрыву организации Объединенных Наций», и с этим тезисом поспорить, вероятно, могли бы только юристы, готовившие его проект. Специальное внимание меморандум обращал на тот факт, что Североатлантический договор находился в противоречии с договорами между СССР и Великобританией, СССР и Францией, содержавших обязательство «не заключать никаких союзов и не принимать участия ни в каких коалициях, направленных против другой Высокой Договаривающейся Стороны». Было заявлено также, что договор находится в противоречии с соглашениями между СССР, США и Великобританией, заключенными на Ялтинской и Потсдамской конференциях, а также на других совещаниях представителей этих держав, взявших «на себя обязательства сотрудничать в деле укрепления всеобщего мира, международной безопасности и содействовать укреплению Организации Объединенных Наций» [77].

В связи с темой НАТО в российском сегменте интернета получил хождение рассказ о беседе Сталина с послом Франции Луи Жоксом вскоре после его приезда в Москву. В беседе, состоявшейся 25 августа 1952 г., Сталин, якобы в ответ на заверение Жокса в мирном характере Североатлантического пакта, рассмеялся и спросил присутствовавшего на встрече министра иностранных дел СССР Вышинского, не следует ли в таком случае Советскому Союзу к нему присоединиться[78]. Беседа действительно имела место, только не 25, а 22 августа. Сталин принял Жокса в своем кремлевском кабинете. На самом деле советская запись беседы не зафиксировала «знаменитого» обмена репликами Сталина с Вышинским, который во время беседы не проронил ни слова. В реальности услышав от Жокса, что тот «будет стремиться, основываясь на доброй воле, к укреплению мира», Сталин отреагировал так: «Укреплять мир надо, но не такими пактами, каким является Североатлантический пакт. Им мира не укрепишь». Отвечая на реплику Жокса о том, что Североатлантический пакт носит оборонительный характер, Сталин «задает вопрос: оборонительный против кого? Жокс, — фиксирует стенограмма, — молчит». В ответ на трюизм Жокса, что «необходимо искать пути для сглаживания острых углов», Сталин ответил: «…но нас не принимают в члены Североатлантического союза». На вопрос Сталина «имеются ли вопросы, которые можно обсудить», французский посол опять ответил молчанием, что вызвало непритворное изумление Сталина. Советский вождь, прощаясь с Жоксом, снисходительно посоветовал ему, что «надо держаться смелее».

Через несколько месяцев на стол Сталина ляжет записка с оценками визита Жокса во французском МИДе, полученная «в доверительном порядке польскими представителями в Париже». Если судить по этой записке, то «рапорт Жокса вошел в золотую книгу промахов французской дипломатии, и всюду рассказывается на Кэ д’Орсей, что Жокс вел себя, как идиот… Сталин хотел выяснить, с чем Жокс приехал в СССР, и убедился, что — ни с чем»[79].

В литературе, между тем, приводятся факты, свидетельствующие о недвусмысленных заявлениях советских дипломатов о возможном присоединении СССР к НАТО, сделанных еще при жизни Сталина[80]. Да и сам Сталин будет в публичных выступлениях использовать риторические формулы, которые не исключали такую возможность. Так, 1 августа 1951 г. «Правда» опубликует материал под названием «По поводу заявления господина Моррисона», содержавший ответ Сталина британскому министру иностранных дел: «Господин Моррисон утверждает, что Североатлантический пакт является оборонительным пактом, что он не преследует целей агрессии, что он, наоборот, направлен против агрессии. Если это верно, то почему инициаторы этого пакта не предложили Советскому Союзу принять участие в этом пакте?.. Чем объяснить эту удивительную несообразность, чтобы не сказать больше? Если Североатлантический пакт является оборонительным пактом, почему англичане и американцы не согласились на предложение Советского правительства обсудить на Совете министров иностранных дел характер этого пакта?.. Не потому ли, что Североатлантический пакт содержит положения об агрессии против СССР и что инициаторы пакта вынуждены скрывать это от общественности?»[81] Вероятнее всего, пропагандистский потенциал такого рода риторики в глазах Сталина был высоким, чем и объясняется в значительной мере отказ советского лидера от поиска вариантов симметричного военно-политического ответа. Пропагандистская составляющая внешнеполитических баталий станет его асимметричным ответом альянсу. Именно по этой причине, вероятнее всего, Сталин не станет торопиться с созданием противостоящего НАТО военного блока на востоке Европы, ограничившись подписанием двусторонних договоров с восточноевропейскими странами. Как известно, Организация Варшавского договора будет создана лишь в 1955 г. уже после его смерти. Нужно понимать и то, что сухопутные силы Советской армии, размещенные в Европе, по своей численности и вооружениям были вполне достаточны для того, чтобы противостоять практически любой военной угрозе на европейском театре военных действий, а их стратегическое расположение в центре континента едва ли не предрешало исход конвенционального военного столкновения в пользу Советского Союза. Анализ западными военными стратегами черчиллевского «Немыслимого» ясно демонстрировал текущий расклад сил в сердце европейского континента. Понятно также, что кардинальное изменение международной обстановки повлечет за собой изменения во внутренней политике Союза ССР: Сталин серьезно пересмотрит подходы к конверсии, сокращению численного состава вооруженных сил, которые легли было в основание советской политики сразу по завершении Второй мировой войны.

Записка заместителя министра иностранных дел СССР Я. А. Малика И. В. Сталину о записке О. Длуского с информацией о приеме И. В. Сталиным французского посла Л. Жокса

5 ноября 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 392. Л. 146]

Еще при жизни Сталина состоится первое расширение НАТО — в 1952 г. в него вошли Греция и Турция, и в следующих параграфах этой книги мы поговорим об обстоятельствах, которые привели к этим событиям. После смерти Сталина советское правительство решит продемонстрировать проактивную позицию по отношению к Североатлантическому альянсу. 31 марта 1954 г. советское руководство обратится к правительствам США, Великобритании и Франции с предложением создать систему коллективной безопасности на континенте, заключив «Общеевропейский договор о коллективной безопасности в Европе». В нотах констатировалось, что «Североатлантический договор не может не рассматриваться как агрессивный договор, направленный против Советского Союза. Совершенно очевидно, что „Организация Североатлантического договора“ могла бы при соответствующих условиях утратить свой агрессивный характер в том случае, если бы ее участниками стали все великие державы, входившие в антигитлеровскую коалицию. В соответствии с этим… Советское Правительство выражает готовность рассмотреть совместно с заинтересованными правительствами вопрос об участии СССР в Североатлантическом договоре».

В ответ на эту инициативу в мае того же года Москва получит от всех своих адресатов ноты, содержавшие отрицательный ответ. В своих предложениях, будет сказано в них, «Советское Правительство не пытается устранить действительные причины напряженности в Европе… оставляя неизменным тщательный политический, экономический и военный контроль Советского Правительства над странами Восточной Европы». Кроме того, подчеркнут западные союзники, «создание в дополнение к Организации Объединенных Наций такой организации, какая была предложена Советским правительством… не внесло бы никакого вклада в то, что уже существует как Всемирная организация безопасности. Она была бы не только бесполезной, но и опасной. Поскольку она неизбежно имела бы тенденцию к уничтожению авторитета Организации Объединенных Наций»[82].

Эти не слишком логично выстроенные соображения не станут препятствием для нескольких последующих волн расширения НАТО, в рамках которых, как хорошо знает читатель, вопрос об обеспечении безопасности СССР (и России как его правопреемницы) не обсуждался, а если его и поднимали, то, очевидно, исключительно в отрицательном смысле. Руководители НАТО с маниакальным упорством с момента создания блока стремились к прямому соприкосновению с потенциальным военным противником, вместо того чтобы дистанцироваться от него, как это станет делать Сталин.

«В порядке окончательного и полного расчета…» Проблемы экономического взаимодействия в послевоенном урегулировании

Послевоенное урегулирование на европейском континенте разворачивалось не только по военно-политической, но и по экономической линии. Первые годы после войны станут временем, когда «в порядке окончательного и полного расчета», как было сказано в одном из советских документов, практически замрет экономическое взаимодействие двух держав, поступательно развивавшееся в предшествующий — военный — период.

Первым под натиском проблем послевоенного урегулирования падет ленд-лиз. В августе 1945-го американская администрация примет решение о прекращении поставок по ленд-лизу и об отмене контрактов. Справедливости ради следует сказать, что это общее решение касалось всех союзников США, однако советское руководство получит предложение «немедленно начать переговоры… в связи с завершением ленд-лиза» ранее других[83]. 15 октября стороны подпишут соглашение, в соответствии с которым Советскому Союзу предоставлялся кредит в размере 240,2 млн долларов под 2,375 % годовых со сроком погашения в 30 лет для оплаты оборудования и товаров, заказанных, но недопоставленных до 20 сентября 1945-го в рамках ленд-лиза. Проценты по этому кредиту планировалось начать выплачивать в июле 1947 г., а платежи по делу кредита — в июле 1954 г.[84] В феврале 1946-го советская сторона получит уведомление о том, что отныне накопившиеся экономические вопросы будут решаться в увязке друг с другом[85]. В марте 1946 г. Политбюро примет решение, которым советскому правительству будет предписано начать платежи по обязательствам СССР перед США. Выплаты смогли начаться благодаря накопленному к тому времени золотому запасу, 20 тонн из которого будет решено направить на эти цели [86].

В июне 1946-го американская сторона укажет на погашение задолженности по ленд-лизу как на непременное условие получения новых кредитов для всех стран-лизингополучателей[87]. В сентябре начнутся консультации об оценках амортизации предоставленного оборудования и итоговых суммах советской задолженности, которые растянутся на несколько десятилетий. В условиях резкого ухудшения отношений между державами в начале 1947-го американское руководство прервет поставки по завершающему кредитному соглашению от 15 октября 1945 г., но советская сторона продолжит выплачивать проценты в соответствии с согласованным графиком выплат[88]. В июне 1947-го Москва сформулирует свои предложения по урегулированию проблемы ленд-лиза, подробным образом постаравшись обосновать свои подходы. Позволим себе привести лишь итоговый вывод, оставаясь на базе которого советское руководство и станет вести дальнейшие переговоры: «Советская сторона считает, что разгром общего врага был достигнут в значительной степени и благодаря усилиям Советского Союза и что выгоды, полученные Соединенными Штатами Америки в результате военных усилий Советского Союза, неизмеримо превышают выгоду, полученную Советским Союзом в виде ленд-лизовских материалов»[89].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о погашении задолженностей СССР и продаже 20 тонн золота

17 марта 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 746. Л. 140. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Помимо ленд-лиза, поначалу Советский Союз был вовлечен и в другие начинания экономического характера. В 1943–1945 гг. СССР активно участвует в обсуждении послевоенного «мирового экономического порядка», причем на переговорах в Бреттон-Вудсе добивается выгодных условий членства в Международном валютном фонде. В марте — апреле 1945 г. советская делегация примет участие в переговорах в Лондоне о планах создания Европейского экономического комитета и Европейской угольной организации, обсуждение которых положит начало проектам общеевропейской интеграции. Главным мотивом участия советских представителей была надежда на развитие взаимовыгодных экономических отношений со странами Запада. В фокусе внимания Сталина находилась возможность привлечения долгосрочного кредита, который планировалось использовать для закупки западных технологий, промышленного оборудования и техники в целях скорейшего восстановления народного хозяйства Союза.

Сталин, начиная с января 1945 г., будет прилагать усилия, чтобы получить американский кредит, что ясно характеризует его прицел на послевоенное сотрудничество. 3 января последует первое официальное обращение наркома иностранных дел Молотова по этому вопросу к правительству Соединенных Штатов. В памятной записке, которую он передал послу США Гарриману, речь шла о сумме «до 6 млрд американских долларов… Кредит желательно получить на 30 лет с погашением, начиная с последнего дня 9-го года и кончая последним днем 30-го года». Как верно подмечено в современной литературе, документ был составлен в своеобразной форме, как будто советская сторона после размышлений решила пойти навстречу своему американскому партнеру: «Ввиду неоднократных заявлений деятелей США о желательности получения больших советских заказов на переходное и послевоенное время, правительство СССР признает возможным дать заказы на основе долгосрочных кредитов…»[90] Некоторые основания для подобной интерпретации у советской стороны, вероятно, были. Микоян позднее вспоминал, что посол США Гарриман, будучи у него на приеме, «сам затронул тему кредита со стороны США на поставку нам материалов и оборудования после окончания военных действий». Гарриман, скажет Микоян, назвал сумму 1 млрд долл. Микоян предложил Сталину запросить два, оставаясь готовыми согласиться и на один. Сталин, однако, неожиданно сказал: «Если кредит брать у американцев, то почему 2 млрд долларов? Это мало, надо просить 6 млрд долларов». Микоян станет возражать, считая такой запрос нереальным: «…ясно, что такого кредита мы сейчас не получим»[91]. Сталин настоит на своем и экстраординарный по тем временам размер кредита, судя по всему, сыграет свою роль в неудаче его получения в тот момент времени, когда это было наиболее вероятным. Не была ли такая «чрезмерность» в постановке вопроса намеренной уловкой Сталина, искавшего возможность оставить себе руки свободными, возложив ответственность за срыв сотрудничества на западных партнеров? Автору представляются намерения Сталина в данном случае вполне искренними. Однако размышления над ответом на поставленный вопрос лишними не будут.

Сталин несколько раз будет поднимать вопрос о кредите. Впервые ему представится такой случай, когда в сентябре 1945 г. в Москву прибудет делегация комитета Палаты представителей Конгресса США по послевоенной экономической политике и планированию под руководством У. Колмера. Сталин вместе с Вышинским примет делегацию 14 сентября. В ходе встречи он поставит вопрос о потребностях Советского Союза в промышленном оборудовании и технике для целей восстановления народного хозяйства, заявив о бездонности внутреннего рынка Советского Союза, скажет и о готовности предложить США поставки сырья — марганца, леса, хрома, золота. Сознавая значимость этой темы для заокеанского «союзника», заявит Сталин и о намерении вывести советские войска из Восточной Европы. В этом контексте напомнит советский руководитель и о том, что его сторона до сих пор не получила ответа относительно заявки на шестимиллиардный кредит, направленной ею американским партнерам в январе 1945-го. Входивший в состав делегации член комитета Сената по международным отношениям К. Пеппер ответит, что предоставление помощи будет напрямую зависеть от соблюдения Москвой Ялтинских соглашений. Сталин подчеркнет, что использовать кредит в военных целях равносильно самоубийству [92].

Эта линия американской администрации на увязывание вопросов экономического взаимодействия с вопросами политическими вскоре возобладает в практике американской администрации. В этом отношении мнение большинства представителей Конгресса совпадало с позицией исполнительной власти. В своих мемуарах госсекретарь США Бирнс отметит, что вернувшись с Лондонской конференции СМИД, состоявшейся, как мы помним, в сентябре 1945 г., он не только решил не делать больше никаких уступок советской стороне, но и был бы рад забрать обратно те кредиты, которые она уже получила. Как признает в ноябре 1945 г. посол США в СССР А. Гарриман, американская экономическая политика в отношении СССР, направленная на ограничение экономического взаимодействия двух стран, «до сих пор усугубляла наше взаимное недопонимание и усиливала недавно появившуюся у Советов тенденцию к односторонним действиям»[93].

Временный поверенный в делах США в Советском Союзе Дж. Кеннан в обобщенном виде чуть позднее — в январе 1946 г. — так сформулирует представления американского истеблишмента об условиях предоставления кредита: «Они [Советы] должны продемонстрировать желание сотрудничать и гарантировать, что их международная торговля будет осуществляться в соответствии с нашим подходом к международному экономическому сотрудничеству» [94].

Проволочки, какими могли видеться перипетии обсуждения вопроса о кредите, сочетались и с другими «неурядицами» в экономическом взаимодействии СССР и США. Осенью 1945-го СССР получит отказ в поддержке со стороны Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА), которая была создана по инициативе Рузвельта в ноябре 1943 г. и с которой поначалу, как видел читатель в предшествующих главах, Советский Союз вполне успешно сотрудничал.

Судя по всему, уже осенью 1945-го Сталин сделает некоторые выводы о перспективах экономического сотрудничества с США, которые начинали выглядеть все менее определенными. Сталин решил взять паузу, и в декабре того же года Советский Союз откажется вступить в МВФ, не прервав, однако, окончательно отношений и переговоров по этому вопросу. Сталин выжидал, будучи уверен, вероятно, в заинтересованности американской стороны в «бездонном» советском рынке, ожидая прихода острой фазы мирового экономического кризиса и памятуя об опыте взаимовыгодного советско-американского сотрудничества в годы первых пятилеток. Характерно, что и советская пресса в 1945 и 1946 гг. не содержит следов антиамериканских кампаний.

21 февраля 1946 г. советская сторона получила ноту Бирнса, в которой вопрос о кредите предлагалось рассмотреть в совокупности с другими проблемами, которые требовали своего разрешения. Перечень этих «важнейших вопросов», решение которых американская администрация считала необходимым «для создания прочной основы взаимовыгодного развития экономических отношений» между странами, заслуживает того, чтобы быть приведенным на страницах этой книги. В ноте заявлялось о необходимости удовлетворения претензий американских граждан к правительству СССР; согласования политики трех держав в отношении стран Европы для решения их экономических проблем демократическими методами; достижения соглашения о свободной навигации по рекам, имеющим международное значение; проведения предварительных переговоров о заключении между СССР и США всеобъемлющего договора о дружбе, торговле и мореплавании; принятия необходимых мер для гарантированной защиты прав обладателей авторских прав; заключения общего соглашения об обязательствах по ленд-лизу; решения вопроса о гражданской авиации; а в заключение «обсуждения других экономических вопросов»[95]. Нетрудно заметить, что программа заявленных переговоров является трудно реализуемой в короткие сроки даже и при отсутствии политических трений между сторонами. Не очень понятно, на что в этом контексте рассчитывал Сталин, но вопрос о кредите в мае 1946-го был рассмотрен на Политбюро[96].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О переговорах о кредите с США и Швецией»

18 мая 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 767. Л. 167. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Планку запросов решили снизить, и советское руководство было готово рассмотреть и миллиардный кредит. Паллиативные встречные предложения, направленные советской стороной, как будет позднее вспоминать об этом Микоян, американцы отвергнут[97].

В последний раз Сталин поднимет вопрос о кредите на встрече с госсекретарем США Дж. Маршаллом 15 апреля 1947 г.[98] Он обратит внимание Маршалла на то, что ленд-лиз оказался в той или иной степени связан с кредитом для Советского Союза. «Еще два года назад, — напомнил Сталин, — советское правительство было запрошено о том, в каких кредитах оно нуждается после войны и какое количество заказов советское правительство предполагает разместить в США… В ответ на этот запрос советское правительство представило свой меморандум, где указывалось, что советское правительство хотело бы получить в США заем в сумме 3–6 млрд долларов или больше, если возможно, и излагало приемлемые для него условия займа. Но в этот вопрос вклеился вопрос о ленд-лизе. Однако два года прошло с тех пор, и советское правительство не получило никакого ответа от правительства США». Посол США в СССР Смит поправит Сталина, напомнив, что приехав в Москву в качестве посла, привез с собой предложение о кредите на 1 млрд долларов. «Действительно, это правильно, — подтвердил Сталин. — Но все же прошел год, прежде чем был получен ответ правительства США»[99]. Вслед за этим высказыванием не последует новой постановки вопроса о получении кредита. Как видим, к весне 1947-го Сталин утерял интерес к теме кредита настолько, что уже и не вспомнил сразу об американском встречном предложении. Вероятнее всего, главной причиной станет ясное осознание того факта, что экономические отношения двух стран стали инструментом воздействия на политику Советского Союза в тех узловых геополитических точках, где к тому времени ясно обнаружили себя противоречия в подходах союзников к урегулированию. Вопрос о западных кредитах сместился на периферию экономического и политического планирования Сталиным послевоенного мироустройства и экономической политики Советского Союза и стран восточного блока. Едва ли не последнюю попытку в этом направлении советская сторона сделает в конце 1947 г., как свидетельствует нота совпосольства Госдепу США от 16 декабря, в которой предлагалось осуществить оплату «товаров ленд-лизовского снабжения» за счет американского долгосрочного кредита[100].

Современные российские исследователи высказывают предположение о том, что неполучение советской стороной кредита в то время, когда она активно ставила этот вопрос, вероятно, прямо повлияло на возникновение холодной войны и на ухудшение отношений Советского Союза и США[101]. Министр торговли США Г. Уоллес в меморандуме, адресованном президенту Трумэну в марте 1946 г., обнаружит довольно точное понимание мотивов поведения советской стороны: «Мы знаем, что многие из тех поступков Советов, которые вызвали у нас обеспокоенность, были результатом их огромных экономических потребностей и беспокойства за свою безопасность. События последних нескольких месяцев отбросили Советы к их существовавшей до 1939 г. боязни „капиталистического окружения“ и ошибочному убеждению в том, что Западный мир, включая США, неизменно и единодушно враждебен»[102].

Как будто вознамерившись подтвердить последнюю констатацию, правительство США в марте 1948 г. ввело экспортные лицензии на вывоз в СССР товаров из США, «могущих усилить военный потенциал» Советского Союза. В августе 1951-го министр внешней торговли М. Меньшиков направил на имя Сталина докладную, где сообщил советскому вождю о том, «что в американский закон от 2 июня 1951 года о дополнительных ассигнованиях на 1950/1951 гг. включена так называемая поправка сенатора Кема, предусматривающая прекращение экономической и финансовой „помощи“ (но не военной) со стороны США странам, вывозящим в СССР и страны народной демократии, включая Китай и Северную Корею, предметы вооружения, товары, которые могут быть использованы для производства вооружения, или товары, запрещенные в США к вывозу в указанные страны». Вслед за принятием этого закона 7 июня в США были опубликованы пять списков, содержавших около 1700 групп подпадающих под санкции товаров. «Номенклатура товаров, входящих в списки, — сделал вывод Меньшиков, — настолько широка, что в случае строгого ее применения, никакая торговля между маршаллизированными странами и демократическими странами фактически не будет возможна». Поскольку общественность и многие официальные лица союзников США пришли к выводу что «применение поправки Кема „может нанести Западу гораздо больший вред, чем России“», то американская администрация решила ужесточить дисциплинарные меры в отношении своих сателлитов. По сообщению Меньшикова Сталину, 16 июля Комиссия по иностранным делам Палаты представителей Конгресса США приняла поправку, заменяющую поправку Кема. Ею предусматривалось прекращение не только экономической, но и военной помощи тем государствам, которые решили бы проводить самостоятельную экономическую политику в нарушение объявленного санкционного режима[103]. Так начиналась послевоенная эпоха санкционных войн Запада против СССР.

* * *

Отпустив в небо кредитного журавля, Сталин сделал все, чтобы оставить в своих руках репарационную синицу. Во внешнеэкономической стратегии он сделал упор на гарантированном получении репараций с государств, побежденных во Второй мировой войне. Как должен помнить читатель, уже в начале 1945 г. в СССР был создан Особый комитет при ГКО под руководством Г. М. Маленкова для решения всего комплекса вопросов, возникавших в этой сфере. Ожидая, судя по всему, трений с союзниками по вопросам репараций, Сталин решил до завершения всяких межсоюзнических согласований поручить этому комитету решать вопросы репараций в вещной форме на занятых советскими войсками территориях в пользу Советского Союза, так сказать, в «рабочем порядке». Особый комитет развернет на занятой советскими войсками территории самую активную деятельность по вывозу в СССР промышленных предприятий, техники и технологий еще до завершения военных действий.

Теме репараций Сталин будет уделять особое внимание в переговорах о послевоенном урегулировании на протяжении целого ряда послевоенных лет. В декабре 1946 г., например, это выразится в одобрительной резолюции на шифротелеграммме В. М. Молотова, полученной им из Нью-Йорка: «На счет репараций вышло неплохо»[104].

Репарации, в значительной степени полученные не столько в финансовом выражении, сколько в натуральном, сыграют существенную роль в послевоенном восстановлении экономики СССР, на территорию которого будет вывезено более 5,5 тыс. демонтированных германских и японских предприятий[105]. Помимо этого, огромное значение имел вывоз технологий, осуществлявшихся одновременно с вывозом предприятий. Не менее значимым станет вывоз технической информации в виде патентов и др.[106] В январе 1948 г. зампред Совмина В. А. Малышев направил Молотову записку, в которой указал количество вывезенных в СССР в 1945 г. немецких патентов — 107 500. Общий доход от этих патентов Малышев оценил в 5,9 млрд марок, из них на долю СССР (за вычетом долей союзников) приходилось 1,765 млрд марок. В СССР к началу войны с Германией, напомнил Малышев, имелось около 200 действовавших немецких патентов общей стоимостью в 11 млн марок [107].

Шифротелеграмма В. М. Молотова из Нью-Йорка И. В. Сталину (Дружкову) о рассмотрении основных вопросов по мирным договорам с Италией, Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией

6 декабря 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 219. Л. 64. Помета — автограф И. В. Сталина]

Общую стоимость репарационных изъятий из Германии в пользу СССР по состоянию на 1 января 1948 г. комиссия, созданная решением Политбюро, определит в 2675,8 млн долларов, о чем и сообщит запиской на имя Сталина 26 февраля того же года[108]. Перерасчет, сделанный по состоянию на 1 января 1950 г., даст новую цифру — 3326,4 млн долларов США[109]. Надо сказать, что сумма полученных советской стороной репараций оценивалась западными союзниками на сессии СМИД в декабре 1947 г. в 7 млрд долларов[110].

После раскола Германии на два государства и создания ГДР Сталин решил завершить репарационную эпопею. Обессиливать новообретенного союзника со всех точек зрения становилось контрпродуктивно. 15 мая 1950 г. Сталин отправил в Берлин ответ на просьбу правительства ГДР о сокращении размера репараций. Он сообщил «немецким товарищам» о решении «сократить общую сумму репараций, подлежащих уплате Германией Советскому Союзу, с 10 миллиардов долларов до 5 миллиардов долларов». Уплату оставшейся части в размере 1340 миллионов долларов Сталин согласился рассрочить на шесть лет, начиная с 1951 по 1956 год включительно, причем только товарами текущей продукции[111]. Роль сталинской политики в этой сфере в достижениях послевоенного восстановления СССР и технологического рывка, совершенного в первое послевоенное десятилетие, еще предстоит оценить.

* * *

Всерьез рассматривал Сталин и перспективу участия Советского Союза в Бреттон-Вудских институтах, а также в создаваемой Международной торговой организации. Движение в этом направлении откроет подписанная 1 ноября 1943 г. в ходе Московской конференции министров иностранных дел «Основа нашей программы по вопросам международного экономического сотрудничества»[112].

21 апреля 1944 г. в четырех столицах одновременно (Вашингтон, Лондон, Париж и Чунцин) было опубликовано «Совместное заявление экспертов Международного Валютного Фонда». Двумя днями позднее опубликуют его и «Известия»[113]. Заявление стало результатом работы совместной группы экспертов, в том числе советских, которые получили для переговоров в Вашингтоне директивы, согласованные Сталиным 13 января[114]. На Международной валютной конференции, состоявшейся в июле того же года в Бреттон-Вудсе (США), американская администрация пойдет на серьезные уступки советской стороне, которая запросит увеличения своей квоты в создававшемся Стабилизационном фонде до 1,25 млрд долларов и одновременно получит скидку в 25 % на свой взнос золотом. Уступки тем более значительные, что советская делегация предъявит эти претензии непосредственно в ходе переговоров. Причем по большинству позиций советская и американская делегации уже в ходе конференции предварительно консультировались и выступали с консолидированной позиции[115]. Итоги Бреттон-Вудской конференции были признаны успешными всеми участниками. Принято считать, что сформированная там международная система взаимных расчетов и валютных отношений сделала доллар международным средством расчетов и хранения резервов. В одном из следующих параграфов мы расскажем, как Сталин «отвяжет» советский рубль от доллара, однако следует иметь в виду, что и привязка была произведена им же и произошла она не в Бреттон-Вудсе, а еще до начала Второй мировой войны. Тогда Сталин переориентировал советскую валюту с французского франка на доллар, осознавая возросшую роль США в мировой экономике и, очевидно, выстраивая долгосрочную линию участия Советского Союза в мировой торговле. Принятое решение стало одной из предпосылок формирования курса на участие в Бреттон-Вудских соглашениях. В соответствии с этими соглашениями доллар США признавался международной расчетной валютой, к которой привязывались остальные мировые валюты. Доллар можно было обменять на золото из расчета 35 долларов за одну тройскую унцию, причем доллар стал единственной национальной валютой, формально обратимой в золото. За центральными банками стран-участниц закреплялось право на проведение валютных интервенций для обеспечения стабильного курса своих валют, а в случае необходимости и на их девальвацию или ревальвацию. Бреттон-Вудскими решениями были созданы Всемирный банк и Международный валютный фонд. МВФ в этой системе предоставлял кредиты для покрытия дефицита платежных балансов и поддержки нестабильных валют и должен был осуществлять контроль над соблюдением принципов работы валютных систем стран-участниц.

Дав санкцию на подписание соглашений, Сталин притормозил их имплементацию. Сначала нужно было завершить войну и «застолбить» за Советским Союзом значимое место в создававшейся системе (что во многом и было сделано), а затем и конвертировать его в ощутимые преференции. Решение последней из перечисленных задач, судя по всему, виделось как раз в получении долгосрочного многомиллиардного долларового кредита. Перспективы его получения с течением времени все больше окутывал туман, с одной стороны, а перспектива ратификации Бреттон-Вудских соглашений делала все более очевидной подводные камни жесткой привязки советской экономики к мировой системе координат. Одним из критически важных рисков для Сталина, конечно, оставались понятие и перспектива международного контроля. Соглашаясь на участие в Бреттон-Вудсе, Сталин вряд ли всерьез планировал так просто делегировать столь важный для себя функционал международным структурам, но даже на номинальную такого рода увязку он был готов пойти, только твердо рассчитывая на ответные преференции. Так что неудивительно, что Сталин решил не искушать судьбу и свернул свой корабль с курса, на который он, казалось бы, уже лег. Бреттон-Вудские соглашения так и не были ратифицированы Верховным Советом СССР.

И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и А. Н. Косыгин (сзади) на территории Кремля

1946

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 402]

«Не повезет», как мы видели, и Международной торговой организации. От участия в ней Сталин отказался, она так и не начала свою деятельность, будучи похоронена руками своих американских инициаторов, которые решат, что согласованные принципы ее функционирования не слишком либеральны и не в должной мере благоприятствуют американскому бизнесу.

«И если мы этого не сделаем, это сделают русские». Еще раз к вопросу о плане Маршалла

Кристаллизацию основных стратагем американской политики в отношении СССР связывают чаще всего, и во многом справедливо, с так называемой длинной телеграммой советника посольства США в Москве Джорджа Кеннана, исполнявшего одно время обязанности временного поверенного в делах США. В этой депеше, которую Кеннан направил в Госдепартамент в феврале 1946 г., в соответствии со своим пониманием вопроса он осветил основы и особенности советского мировоззрения, их проецирование на реальную политику и сделал практические выводы с точки зрения интересов политики США.

Начал свой анализ Кеннан с утверждения о том, что советские лидеры по-прежнему убеждены в том, что «СССР до сих пор пребывает в антагонистическом „капиталистическом окружении“, в котором не может быть обеспечено мирное сосуществование в долгосрочной перспективе».

Не имея возможности подробно изложить даже основные идеи представленного Кеннаном анализа, доступного сегодня читателю для самостоятельного прочтения, сосредоточимся на практических выводах американского дипломата. Подводя итоги своим построениям, Кеннан написал: «В итоге мы имеем политическую силу, которая фанатично верит в то, что с Соединенными Штатами невозможно неизменное сосуществование, что разрушение внутренней гармонии нашего общества является желательным и обязательным, что наш традиционный образ жизни должен быть уничтожен, международный авторитет нашего государства должен быть подорван, и все это ради безопасности советской власти». К сложнейшей задаче «совладать с этой силой» Кеннан призовет «подойти с той же тщательностью и заинтересованностью, что и к решению главных стратегических проблем во время войны, и при необходимости с такими же материальными затратами», «не прибегая к общему военному конфликту». Завершая свою телеграмму, Кеннан довольно точно определил внешнеполитические потребности большинства государств той (и не только той) эпохи: «Мы должны сформулировать и представить на рассмотрение других государств более позитивную и конструктивную картину того, каким мы себе представляем мир в будущем. Недостаточно просто заставить народы следовать нашему примеру в развитии политической деятельности. Многие зарубежные страны, в особенности страны Европы… ищут совета, а не наделения ответственностью. Мы должны быть в состоянии предложить им такую помощь в лучшей мере, чем русские. И если мы этого не сделаем, это сделают русские»[116]. Собственно, именно в этой плоскости и станет разворачиваться противостояние двух систем. Битва за привлекательный образ будущего и подкрепляющие его ресурсы будет длиться на протяжении десятилетий.

Джордж Фрост Кеннан

1947

[Из открытых источников]

Практическое совпадение по времени длинной телеграммы Кеннана и фултонской речи Черчилля, прозвучавшей несколькими днями позднее, точно диагностируют далеко зашедший процесс осмысления западными интеллектуальными элитами, представлявшими мейнстрим политической мысли, контуров того нового политического ландшафта, в котором они обнаружили мир после завершения Второй мировой войны. Дорожная карта, как мы видим, довольно быстро обрела вполне определенные антисоветские очертания. В числе построений Кеннана не может не обратить на себя внимания пространный пассаж, посвященный восприятию им проблемы безопасности своего партнера. «У истоков маниакальной точки зрения Кремля на международные отношения лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности», — скажет он. На современном ему этапе главной причиной этого чувства он сочтет «неспособность выдержать сравнение или вхождение в контакт с политическими системами западных стран». Советские лидеры, по мнению Кеннана, «вынуждены были из-за своего прошлого и настоящего выдвигать догму, которая рассматривала внешний мир как злобный, враждебный и грозный, но несущий в себе ростки медленно распространяющейся болезни и обреченный на полное разрушение из-за усиливающихся внутренних катаклизмов. Окончательный смертельный удар будет нанесен этому миру все более могущественным социализмом… Данный тезис несет в себе оправдание роста военной и политической мощи Российского государства, внешней изоляции русского народа, а также постоянному расширению границ российской политической власти, что в целом составляет естественные и инстинктивные убеждения российских правителей. В своей основе это лишь продвижение вперед неустойчивого российского национализма — многовекового движения, в котором понятия наступления и обороны невероятно запутаны». Американский дипломат верно указал на «чувство незащищенности» как важнейшую составляющего политического мышления истеблишмента страны, в которой он находился по долгу службы и историю которой он хорошо знал. Кеннан, однако, в пространстве своего анализа проблемы безопасности СССР представил ее лишь как проблему фобий советских и российских элит, выведя за его пределы вопрос о реальных военных угрозах, с которыми сталкивалась страна его пребывания на протяжении своей истории. В череде этих угроз он вспомнит лишь общее «чувство незащищенности аграрных народов, живущих на обширных открытых территориях по соседству со свирепыми кочевниками». О нашествиях с Запада и их роли в формировании самосознания российских элит Кеннан не упомянет ни разу. Обозначив, пусть и с известной предвзятостью, проблему безопасности Советской России, Кеннан не предложит американскому истеблишменту путей ее решения на путях согласования интересов. Поиск советским правящим классом системных способов обеспечения безопасности собственного государства, не сводимых к обороне периметра своих границ, для Кеннана и тех, кто взял на вооружение его подходы, являлся достаточным основанием для организации жесткого отпора Советам.

«Длинная телеграмма» Кеннана с ее двуединой идеей сдерживания СССР и формирования позитивной программы как примера для всех остальных государств станет одним из краеугольных камней в фундаменте нового курса американской администрации, пришедшей на смену старой гвардии Рузвельта. Однако поворотными во взаимоотношениях бывших союзников принято считать события весны — начала лета 1947 г. 12 марта на заседании Конгресса президент США Трумэн выступил с речью, основные положения которой получат наименование «доктрина Трумэна».

«Внешняя политика и безопасность нашей страны находятся под угрозой», — заявил он. Эту угрозу безопасности США Трумэн увидел в событиях, происходивших далеко от американского континента. «Один аспект существующей ситуации», на которой он и сосредоточил свое внимание, «касается Греции и Турции». Трумэн обратится к Конгрессу с просьбой, чтобы тот предоставил для помощи Греции и Турции 400 млн долларов в течение периода, заканчивающегося 30 июня 1948 г. «В дополнение к деньгам, я прошу, — добавил Трумэн, чтобы Конгресс разрешил отправку американского гражданского и военного персонала в Грецию и Турцию по просьбе этих стран, чтобы помочь в задачах государственной модернизации и ради наблюдения за использованием финансовой и материальной помощи». Помимо просьб, пространно мотивированных угрозой национальной безопасности этих государств со стороны не названных прямо тоталитарных режимов, Трумэн сделал и более широкую заявку: «Народам многих стран мира недавно навязали тоталитарные режимы против их желания. Правительство Соединенных Штатов делало частые протесты против политики принуждения и запугивания, в нарушение Ялтинского соглашения, в Польше, Румынии и Болгарии». «Мы должны, — продолжал он, — поддерживать свободные нации, их демократические учреждения и их национальную целостность против агрессивных поползновений со стороны тоталитарных режимов, подрывающих мир во всем мире путем прямой или косвенной агрессии и, следовательно, и безопасность Соединенных Штатов». Обращение Трумэна было поддержано Конгрессом, и западный блок вскоре получил мощные редуты на юге. Греция в рамках программы помощи получила 300 млн, а Турция — 100 млн долларов. Военно-политический дрейф этих стран в сторону западного блока приобрел необратимый характер.

Гарри Трумэн

1940-е

[Из открытых источников]

5 июня того же года госсекретарь США Дж. Маршалл выступил в Гарвардском университете с речью, в которой дал обоснование своего знаменитого плана экономического восстановления Европы. Последствия полного упадка деловых структур Европы для экономики Соединенных Штатов «всем должны быть очевидны», — заявил он. «Логично, что Соединенные Штаты должны сделать то, что в состоянии сделать, чтобы помочь в стабилизации мировой экономики, без которой не может быть никакой политической стабильности и никакой уверенности в мире. Наша политика направлена не против какой-либо страны или доктрины, — явно адресуясь к Сталину, сказал он, — а против голода, нищеты, отчаяния и хаоса». В завершение Маршалл пообещал: «Правительства, политические партии или группы, которые пытаются увековечить человеческую нищету для того, чтобы получить политические или иные дивиденды, столкнутся с противодействием Соединенных Штатов»[117]. Адресат и этой инвективы читался так же легко, как и предшествующее восклицание американского госсекретаря.

Провозглашение плана Маршалла поначалу вызовет всплеск интереса со стороны советского руководства. 19 июня Москва получила ноту британского и французского правительств с предложением созвать совещание министров иностранных дел трех стран, чтобы обсудить проблемы, возникающие в связи с американскими предложениями[118]. Совещание министров состоялось в Париже. Советская делегация 21 июня получила из Москвы директивы Политбюро, «перво-очередной задачей» в которых было названо «получение информации о характере и условиях предполагаемой американской экономической помощи Европе». На практическую заинтересованность участвовать в этой программе указывает такой, например, пассаж: «При возможном определении принципов и распределения помощи со стороны Соединенных Штатов Америки между европейскими странами советская делегация должна иметь в виду, что при этом должны быть приняты во внимание вклад тех или иных стран в дело победы над общим врагом, а также понесенные жертвы и причиненные разрушения»[119]. Первой страной, стоявшей в этом ряду, был без сомнения Советский Союз.

Поскольку на 12 июля было запланировано открытие уже «большой» Парижской конференции европейских стран, то 22 июня Молотов направил телеграмму президенту Польской Народной Республики Б. Беруту, председателю правительства Чехословацкой Республики К. Готвальду и председателю правительства Федеративной Народной Республики Югославия И. Б. Тито: «Мы приняли приглашение Англии и Франции об участии СССР в совещании трех министров по вопросам помощи европейским странам со стороны США». Молотов рекомендовал, чтобы «дружественные союзные страны» проявили «инициативу по обеспечению своего участия в разработке указанных экономических мероприятий и заявили свои претензии…»[120]

Не пройдет и двух недель, как советская позиция кардинально изменится. В этом временно́м промежутке в Париже состоится шестидневное совещание министров иностранных дел СССР, Великобритании и Франции. По его итогам 5 июля советское правительство выступит с заявлением, которое было направлено правительствам 16 европейских государств (и на западе, и на востоке континента), давших свое предварительное согласие участвовать в плане Маршалла. Дипломатическими представителями Союза ССР заявление будет передано адресатам в официальном порядке 9–10 июля.

Работа совещания, гласило советское заявление, показала, «что ни об условиях кредита, ни об его размерах, ни о реальности кредита США не дают пока никаких сведений, причем неизвестно, пойдет ли Конгресс на предоставление такого кредита и на каких именно условиях». Советское руководство усмотрело в претензиях США создать Руководящий комитет для составления экономической программы и определения ресурсов европейских стран «желание вмешаться во внутренние дела европейских государств, навязать им свою программу, затруднить им сбывать свои излишки туда, куда они хотят, и, таким образом, поставить экономику этих стран в зависимость от интересов США»[121].

В тот же день, когда был одобрен текст заявления, советское руководство начало кампанию давления на своих сателлитов. Так, чехословацкий премьер и «по совместительству» лидер компартии ЧСР Клемент Готвальд получил телеграмму ЦК ВКП(б), в которой «чехословацкие товарищи» извещались о неучастии советской делегации в Парижской конференции, но дружественным Советскому Союзу странам рекомендовалось «послать туда свои делегации, с тем чтобы на самом совещании показать неприемлемость англо-французского плана, не допустить единогласного принятия этого плана и потом уйти с совещания, уведя с собой возможно больше делегатов других стран…»[122] Готвальд экстренно вылетел в Москву во главе чехословацкой делегации и 9 июля был принят в Кремле Сталиным, компанию которому составил Молотов. Сталин сообщил о новом изменении в подходах: «Мы думали сначала, что лучше дать совет поехать на это совещание и там на месте сорвать его, и потом на основании полученных материалов от наших послов убедились, что под ширмой кредитной помощи Европе организуется нечто вроде западного блока против Советского Союза. Тогда мы решили твердо и сказали свое мнение всем, что мы против участия на этом совещании 12 июля 1947 г.». Советский вождь выразил удивление тому факту, что «чехословацкие товарищи» решили участвовать в этом совещании, тогда как «для нас это вопрос дружбы Советского Союза с Чехословацкой Республикой. Вы объективно помогаете, — сгущал краски Сталин, — хотите Вы этого или нет, но помогаете изолировать Советский Союз… Вам необходимо отменить свое решение, надо отказаться от участия на этом совещании, и чем скорее Вы это сделаете, тем будет лучше». Во время встречи обсуждались и другие вопросы, но завершая ее, «тов. Сталин, зафиксирует стенограмма, напоминает Готвальду и всем членам чехословацкой делегации о том, что необходимо отказаться от участия на конференции в Париже сегодня, т. е. 10 июля 1947 года». Робкую попытку министра иностранных дел Масарика «замотать вопрос» сообщением, что они завтра обсудят этот вопрос и только к вечеру смогут послать свое мнение правительству, Сталин резко пресек: «Это нужно сделать немедленно». Чехословацкая делегация пообещала «сделать все так, как договорились» [123].

В Парижской конференции, состоявшейся в июне — июле 1947 г., приняли участие 16 западноевропейских государств. Для координации проектов экономической реконструкции Европы, связанных с реализацией плана Маршалла, вступившего в действие в апреле 1948 г., тогда же будет создана Организация Европейского экономического сотрудничества в составе тех же 16 государств. Общая сумма ассигнований в рамках четырехлетней программы помощи с 4 апреля 1948 г. по 31 декабря 1951 г. составила 13 млрд долларов.

Советский Союз же и сам откажется от участия в конференции (и плане Маршалла), и принудит сделать то же самое своих восточноевропейских «союзников» — Албанию, Болгарию, Венгрию, Польшу, Румынию, Чехословакию, Югославию. Предложенные условия участия были расценены советским руководством как равнозначные потере самостоятельности в вопросах экономической политики внутри страны и в зоне влияния на востоке Европы[124]. Кроме того, перемена советской позиции некоторыми исследователями объясняется и тем, что ключевое место в плане Маршалла было отведено Германии[125], в восстановлении экономической мощи (а вслед за тем и ее военного потенциала) которой Сталин усматривал угрозу европейской безопасности в целом и Советскому Союзу в частности. Сталин, возможно, считал, что уход Советского Союза и его сателлитов из этой программы сорвет ее исполнение.

В прямой связи с провозглашением плана Маршалла 30 июня 1947 г. прекратит по инициативе США свою деятельность Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮННРА), действовавшая с 1943 г. Советскому Союзу придется взвалить на свои плечи бремя финансово-экономической поддержки политически зависимых от него режимов, которых он решит вывести из-под международной опеки. Так начнут формироваться контуры зоны экономического взаимодействия, альтернативной западному блоку, пристегнутому к вашингтонскому центру принятия решений коротким поводком Бреттон-Вудских соглашений.

* * *

По совпадению или нет, но по истечению четырех лет действия плана Маршалла, Сталин решился провести зондаж перспектив собственной линии развития международных экономических отношений, альтернативной американской. 3–12 апреля 1952 г. в Москве состоялось беспрецедентное Международное экономическое совещание, идея которого была изложена годом ранее — в феврале 1951 г. на сессии Всемирного Совета Мира. В специальной литературе высказана точка зрения, согласно которой непосредственной причиной этой советской инициативы стало ужесточение санкционной политики США, направленной против СССР и его союзников [126].

В московском совещании принял участие 471 чел. из 48 государств, в том числе 339 делегатов из 38 капиталистических стран, представлявших ведущие бизнес-ассоциации, крупнейшие корпорации, научную общественность Запада[127]. По завершении работы совещания Молотов направил 12 апреля Сталину его итоговые документы, проинформировав о создании Комитета содействия развитию международной торговли и приложив проект постановления ЦК, которым предполагалось «одобрить в основном» проекты заключительных документов[128]. Устремление Сталина к прорыву в международных экономических отношениях, однако, окажется непоследовательным. Вопрос, как свидетельствуют сохранившиеся повестки дня заседаний, на Политбюро вынесен не будет. В течение нескольких последующих месяцев советская сторона будет всячески уклоняться от развития контактов по этой линии. В итоге в конце ноября политсоветник Советской части Союзнической комиссии по Австрии Кудрявцев, к которому неоднократно обращался генеральный секретарь Комитета содействия развитию международной торговли Р. Шамбейрон, получит из Москвы жесткую директиву. В ней предписывалось сообщить Шамбейрону мнение советского члена комитета, который «находит нецелесообразным созыв Бюро [Комитета] и считает, что, как показал опыт, вообще нецелесообразно продолжение существования Комитета, так как это создает видимость особой заинтересованности СССР и стран народной демократии в торговле с капиталистическими странами, что не соответствует интересам дела и противоречит общеизвестным фактам»[129]. Открытие экономики западному капиталу в представлении Сталина, судя по всему, влекло за собой слишком значительные политические риски и после некоторых колебаний он откажется от курса на расширение экономического взаимодействия с Западом.

Видимо, сыграет свою роль и то обстоятельство, что ограниченные возможности экономики Советского Союза в тот момент далеко не всегда позволяли удовлетворять запросы по поставкам сырья даже его союзников. Так, например, во второй половине 1949 г. советский МИД, отвечая на запрос, поступивший со стороны Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), из-за ограниченности располагаемых финансовых ресурсов решит не рекомендовать Чехословакии, Польше, Венгрии выходить из Международных организаций (МВФ, МБРР и др.), в которые они вступили в тот период, когда Сталин еще рассчитывал на экономическое взаимодействие с США. В 1950 г. Советский Союз согласится удовлетворить заявки, поступившие из Чехословакии лишь на 4,5 млрд руб. из 7,7 млрд, а А. И. Микоян порекомендует ЧСР как экспортно-ориентированной стране развивать торговлю с Западом[130]. Именно эти ограниченные возможности советской экономики стали еще одним значимым фактором в отказе советского руководства от перспективы экономической интеграции с Западом, реализация которой кратно усложнила бы функционирование экономики соцлагеря. Главной же причиной советской самоизоляции оставалась политическая подоплека. Курс на поощрение капиталистических элементов, как мы помним, был отвергнут Сталиным еще в 1920-е гг., поскольку их активизация расценивалась как несущая политическую угрозу доминированию большевистской партии и социалистическому строю. Последствия «вторжения» западных корпораций в экономическое пространство соцлагеря не могли не рассматриваться им под этим же углом зрения.

«У нас вопрос о Берлине связан с вопросом о Германии». Берлинский кризис и германский вопрос

Основной конфликтной точкой в Европе в отношениях между бывшими союзниками станет германский вопрос. Нарастание здесь напряжения сыграет ключевую роль в разделении Европы и в конечном итоге мира на два антагонистических лагеря. В конце 1945 г. США предложат свой план демилитаризации Германии. Он будет интерпретирован советской стороной как отказ от достигнутого на Ялтинской конференции признания за Советским Союзом сферы влияния в Восточной Европе, как выражение стремления избавиться от советского присутствия в Германии. Сталин решит, что администрация Трумэна вынашивает планы интеграции Европы под своим контролем[131].

Две трети территории Германии по итогам войны оказались под оккупацией США, Великобритании и Франции, каждой из которых достанется по своей зоне управления. Англо-американские союзники в условиях нарастающего противостояния с Советским Союзом вскоре примут решение об «оптимизации управления» и 2 декабря 1946 г. объединят свои зоны оккупации. Объединенная зона получит название «Бизония».

Восточная Германия будет находиться под управлением Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Для решения вопросов экономического развития решениями Политбюро будет создана Немецкая экономическая комиссия, длительное время фактически выполнявшая функции восточногерманского правительства. В 1948 г. ее специальные и правовые компетенции будут расширены, в 1949 г. она будет преобразована в правительство ГДР. Одной из основных функций, вмененных в обязанность комиссии, станет контроль выполнения репарационных товарных поставок[132].

При этом Сталин будет последовательно декларировать необходимость создания единой Германии. На переговорах с госсекретарем США Дж. Маршаллом 15 апреля 1947 г. Сталин в очередной раз прямо заявит: «Советский Союз выступает против раздела или расчленения Германии…» и затем пояснит свою позицию: «Союзники не должны допустить ошибки, совершенной Наполеоном. Результатом расчленения, проведенного Наполеоном, был тот факт, что идея объединения Германии попала в руки германских шовинистов и реваншистов…»[133]

23 февраля 1948 г. в Лондоне начнет свою работу совещание по германскому вопросу представителей США, Великобритании и Франции, к которому были привлечены также Бельгия, Нидерланды, Люксембург. Советское руководство предпримет шаги к предотвращению сепаратных договоренностей, достижение которых ожидалось по его итогам. Совпосол в США А. С. Панюшкин 13 февраля сделает устное заявление о нарушении соглашения о контрольном механизме в Германии и потсдамских решений об обращении с Германией как с единым целым. Советское правительство повторит свой протест и в ноте, датированной 6 марта[134]. Односторонний характер обсуждения без участия советской стороны подтолкнет Москву к ответным действиям. В марте 1948 г. в Берлине состоится заседание Союзного Контрольного совета стран — участниц антигитлеровской коалиции, как окажется, последнее. Маршал В. Д. Соколовский, занимавший одновременно должности главнокомандующего Группой советских оккупационных войск в Германии, главноначальствующего СВАГ и члена Контрольного совета в Германии от СССР, 20 марта потребует представить информацию о решениях Лондонского совещания по германскому вопросу, но получит отказ.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О реорганизации экономической комиссии и развитии мирной экономики в советской зоне оккупации Германии»

6 января 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1508. Л. 106–107. Правка — автограф И. В. Сталина]

Василий Данилович Соколовский

1948

[Из открытых источников]

Не получит Соколовский и затребованных им заверений, что эти решения не противоречат Потсдамским соглашениям и принципам четырехстороннего управления Германией. «Эти сепаратные решения трех держав по коренным вопросам судеб Германии, — позднее скажет Соколовский, — взорвали Контрольный совет… нанесли уничтожающий удар по четырехстороннему управлению Берлином…»[135] Соколовский, реализуя указания Сталина, выйдет из совета из-за несогласия советского руководства с планами союзников и в знак протеста против односторонних решений западных правительств в отношении Германии. 23 марта США, Англия и Франция откажутся от участия в Контрольном совете и он прервет свою работу.

Лондонское совещание по германскому вопросу завершит свою работу 1 июня 1948 г. В период его работы 17 марта Англия, Франция, Бельгия, Голландия и Люксембург подписали Брюссельский договор о создании Западного союза. Вскоре после завершения работы Лондонского совещания в Вашингтоне состоится совещание по вопросу о создании НАТО.

Вслед за этим, 18 июня, союзники сделают новый шаг в направлении эскалации и проведут в Западной Германии денежную реформу, распространенную через несколько дней и на западные сектора Берлина. Как позднее заявит Соколовский в интервью немецким газетам, Берлин был использован «западными державами в качестве базы для разложения экономической и политической жизни советской зоны посредством дезорганизации валюты…» В этом контексте «советские оккупационные власти были вынуждены ввести ограничительные мероприятия на коммуникациях с западными зонами, чтобы защитить экономику советской зоны и Берлина от наплыва обесцененных в Западной Германии старых денежных знаков»[136].

Сталин в эти дни постоянно держал руку на пульсе событий. 19, 21 и 22 июня поздно вечером он собирал в своем кремлевском кабинете совещания, в которых участвовали министр иностранных дел В. М. Молотов, его заместитель А. Я. Вышинский, министр обороны Н. А. Булганин, министр внешней торговли А. И. Микоян, председатель Госплана Н. А. Вознесенский [137].

Министерство иностранных дел СССР примет специальное заявление, отредактированное Сталиным 21 июня 1948 г. Как будет указано в заявлении, «лондонское совещание было созвано в нарушение Потсдамского соглашения, согласно которому вопросы, касающиеся Германии, подлежат решению четырех держав», включая СССР. Решения совещания, по мнению советского руководства, были направлены на завершение раскола и расчленения Германии, создание марионеточного правительства для западной части страны, установление контроля над Рурской промышленной областью и т. д.[138]

Вслед за этим разразится так называемый берлинский кризис, первый, но, как известно, не единственный. В ночь на 24 июня Советский Союз перекроет единственную железнодорожную магистраль, связывавшую западные секторы Берлина с западными зонами оккупации Германии. Целью этого решения было не допустить ввоза денежной массы из западной зоны оккупации и в результате — дезорганизации денежного обращения в зоне советской. Затем последует прекращение энергоснабжения Западного Берлина, полный запрет товарооборота западных и восточного секторов города, что, конечно, не вызывалось необходимостью купировать финансово-экономические риски. Военных мер эта кампания не предусматривала, если судить по тому, что в упомянутых совещаниях у Сталина не принимал участия маршал Соколовский. В цитированном ранее интервью Соколовский представил аргументы, которые уже современникам давали основания сомневаться в обоснованности безоглядного использования термина «блокада», закрепившегося в общественном сознании для описания тех событий. В комплексе шагов, предпринятых советской стороной, действительно имелись меры блокирующего характера в отношении коммуникаций, однако возможности поставок из советской зоны оккупации никто не блокировал, как не вводилось и препятствий для передвижения жителей западных зон. «Дорогостоящие перевозки в Берлин продовольствия и угля самолетами из западных зон по так называемому „воздушному мосту“» Соколовский назовет «ненужной и чисто пропагандистской мерой»[139], и в известной степени он был прав.

Заявление Министерства иностранных дел СССР по германскому вопросу и о решениях лондонского совещания о расколе Германии

21 июня 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 304. Л. 119–131. Правка — автограф И. В. Сталина]

Советская администрация проведет в качестве ответной меры денежную реформу в советской зоне оккупации, которая завершится уже 27 июня. Очевидно, что этот шаг не был спонтанным и советской стороной готовился загодя. Таким образом, была устранена причина блокады, в качестве которой советская сторона называла угрозу наводнения советской зоны обесценившимися дензнаками из западных зон оккупации. Однако отмены блокирующих мероприятий не последует. Они были, очевидно, мерами давления, которые имели целью усадить западных партнеров за стол переговоров и обеспечить их готовность к «внимательному» рассмотрению озабоченностей Советского Союза. Своих целей эти меры достигнут лишь отчасти.

2 августа в 21.0 °Cталин примет по их просьбе послов США У. Б. Смита, Франции И. Шатеньо и представителя министра иностранных дел Великобритании Ф. К. Робертса, целью которых было представить взгляд трех держав на события вокруг Берлина, подтвердить «свое неоспоримое право на оккупацию Берлина… от которого они ни под каким принуждением не откажутся», и выяснить «позицию советского правительства и его, т. Сталина, точку зрения…» Сталин коротко и ясно представит советский взгляд на текущие события, подчеркнув, что «у нас вопрос о Берлине связан с вопросом о Германии». В ходе беседы Сталин признает, что в Берлине советской стороной «было применено давление. Но оно было вызвано тем давлением, — объяснит Сталин свою позицию, — которое оказала Лондонская конференция»[140]. В ходе беседы он будет несколько раз возвращаться к этой теме, рефреном проводя мысль: «Кто на кого давит — это вопрос: трое на четвертого или четвертый на троих»[141]. Среди аргументов, объясняющих блокирующие мероприятия, Сталин выделит два: «это Лондонское совещание и особенно денежная реформа», проведенная в Западной Германии. После решений Лондонского совещания о создании ФРГ со столицей во Франкфурте-на-Майне, укажет советский вождь, «право трех держав держать свои войска в Берлине потеряло юридическую почву», поскольку «Берлин перестал быть столицей Германии». Отметая претензии западных союзников, Сталин подчеркнет: «…но у советского правительства нет желания вытеснить войска союзников». «Все мероприятия, которые были предприняты по линии ограничения транспорта, связаны с тактикой нашей обороны, — продолжит советский руководитель, — против вторжения валюты в Берлин и тактикой раздела Германии на два государства… Берлин не может быть экономически и территориально оторван от окружающих его экономических районов… С этим нужно покончить. План возникает сам собой: отменить особую валюту в Берлине с тем, чтобы во всей советской зоне существовала одна валюта до того момента, пока четыре державы не договорятся о единой валюте для всей Германии». Кроме того, по мнению Сталина, следовало приостановить действие решений Лондонского совещания, «пока представители четырех держав не сойдутся, не поговорят и не придут к общему соглашению. Если же решения Лондонской конференции будут проводиться в жизнь, тогда не о чем будет говорить. Мы не создаем германского правительства в восточной зоне, и трем союзным государствам не следовало бы создавать правительство для Западной Германии… если союзникам удастся, когда они встретятся, создать одно правительство для Германии, то все вопросы о Берлине и другие вопросы снимутся. Если не удастся этого достичь, то восточная и западная зоны будут развиваться по-разному». Все три западных переговорщика пообещают Сталину предложить своим правительствам «принять такое решение о валюте, которое устроит советское правительство». Сталин в ходе беседы предложит и повестку дня предстоящего совещания четырех держав по Германии, которая включит пять вопросов: о репарациях, о демилитаризации, о создании германского правительства, мирный договор для Германии, контроль над Руром[142].

Через три недели, вечером 23 августа, Сталин в присутствии Молотова вновь примет У. Б. Смита, И. Шатеньо и Ф. К. Робертса, которые пять раз в этот трехнедельный промежуток времени встречались с Молотовым. В начале встречи стороны обменяются новыми вариантами совместного коммюнике, причем американский посол, ознакомившись с советским предложением, «высказал мнение, что проект трех держав довольно близок к проекту советского правительства», с которым Сталин согласится. Никаких политических или идеологических споров во время этой встречи вестись не будет. Сталин продемонстрирует полное владение экономической стороной вопроса. Характеризуя существо проблемы, он заявит: «…мы бы хотели, чтобы валюта была устойчива, и выразил мнение, что таково желание и трех западных держав». Получив подтверждение со стороны Смита, советский вождь продолжил: «Поэтому необходимо, чтобы нынешняя зарплата была сохранена, налоги не были изменены, а бюджет Берлина был бездефицитный. Если этого не будет, то валюта потеряет свою ценность. Важно, однако, чтобы обе стороны были гарантированы от ущерба». Смит резюмирует прошедшее обсуждение: «…все 4 правительства согласны с тем, чтобы были сняты транспортные ограничения и была принята марка советской зоны в качестве единой валюты для Берлина. Но существует пункт, по которому мнения четырех правительств расходятся. Речь идет об условиях, на которых будет принята немецкая марка советской зоны. Три западных правительства считают безусловно необходимым, чтобы было предусмотрено четырехстороннее регулирование» со стороны специально созданной Финансовой комиссии. Сталин, однако, будет настаивать на регулировании денежного обращения в Берлине Немецким эмиссионным банком советской зоны, причем, отметая возражения американского посла, Сталин подчеркнет, что речь должна идти о регулировании денежного обращения, а не экономической жизни в целом, как то хотели представить его зарубежные собеседники. Смит подтвердит, «что в той форме, в какой пояснил генералиссимус Сталин, это вполне приемлемо». В духе этих высказываний Молотову в ходе последующих обсуждений удастся согласовать приемлемый для всех сторон вариант директивы главнокомандующим оккупационных войск в Германии, которым поручат рассмотреть «некоторые технические вопросы»[143]. Западная марка в Берлине подлежала изъятию, во всем городе обращаться должна была марка советской зоны.

Вслед за этим последует раунд переговоров в Германии. Видимое отсутствие принципиальных разногласий на встрече 23 августа не было, однако, реализовано в договоренностях. В период с 31 августа по 7 сентября в здании Контрольного совета в Берлине состоятся семь встреч главнокомандующих четырех держав. Таким образом произойдет фактическое восстановление Союзного контрольного совета (СКК). Переговоры, однако, завершатся безрезультатно и СКК будет похоронен на этот раз уже навсегда[144]. Произойдет это по причине ужесточения позиции западных союзников, как считают одни историки, или потому что советские переговорщики упустили шанс для достижения компромисса, как полагают другие[145]. Как бы там ни было, переговоры были прерваны по инициативе именно западной стороны, и это дает сегодня основание говорить, что и на данном этапе берлинского кризиса инициатива его эскалации находилась не на Востоке, а на Западе[146].

С содержательной точки зрения позиция советской стороны была если не безупречной, то, очевидно, выигрышной. Однако в том, что касается «битвы за умы», сталинские подходы к подаче событий кризиса в пространстве общественного мнения продемонстрируют свою ущербность. Снисходительно относясь к задачам в этой сфере, как второстепенным, Сталин не позаботится о том, чтобы адекватным образом представить западному общественному мнению причины блокирующих мероприятий, которые первоначально были объяснены необходимостью проведения неких ремонтных работ.

Ошибки, допущенные в публичном пространстве, были подкреплены и политическими просчетами. После проведения денежной реформы в советской зоне оккупации отпадала необходимость блокады транспортных магистралей, однако эта мера продолжала действовать, что давало действенные аргументы западной пропаганде. Западный «воздушный мост» станет восприниматься как единственное средство спасения жителей Западного Берлина от угрозы голода и холода, что по существу дела было совсем не так. Неточности в подаче советской позиции позволят приписывать Москве намерение включить западные сектора в административную и политическую структуру восточной зоны. Оборонительный характер советских мероприятий, судя по всему, оставался непонятым[147]. Вынужденное заявление Сталина 2 августа 1948 г. на упомянутой выше встрече с западными представителями о том, что после создания ФРГ со столицей во Франкфурте-на-Майне западные союзники «юридически лишили себя права держать свои войска в Берлине, но у советского правительства нет желания вытеснить войска союзников»[148], до широкой общественности, разумеется, доведено не будет.

Осенью Сталин, видимо, неприятно удивленный «вероломством» западных партнеров, в последний момент отказавшихся от реализации достигнутых договоренностей, возьмет паузу, которая некоторыми историками характеризуется как политика выжидания. Блокада коммуникаций Западного Берлина продолжит действовать, а Сталин будет отвечать молчанием на запросы товарищей из Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) о вероятности оформления советской зоны в самостоятельное государство со своим парламентом и правительством[149]. Некоторую определенность он внесет, приняв 18 декабря 1948 г. делегацию СЕПГ. На этой не раз откладывавшейся встрече Сталин скажет: «Если на Западе будет создано сепаратное западногерманское правительство, то придется создать правительство и в Берлине». Тогда же он предостережет «немецких товарищей» от левацких загибов, прямо заявив, что «он не совсем согласен с политикой, изложенной» одним из лидеров восточногерманских коммунистов В. Пиком. «Германии коммунизм подходит так же, как корове седло»[150] — этой максиме, которую нам уже приходилось цитировать, Сталин оставался верен и в первые послевоенные годы. «Никакой экспроприации не нужно, — скажет Сталин, — не созрело это дело. Не нужно и никаких обязательных постановлений, прямо бьющих по голове капиталистические элементы. Вы ослабите себя этим. Путь к народной демократии еще преждевременен. Надо подождать… В Германии обстановка сложная, нужно идти к социализму не прямо, а зигзагами». Он порекомендует сосредоточиться «на вопросах о единстве Германии, о мирном договоре, о снижении цен, о повышении заработной платы, о лучшем питании». Сильно удивит Сталина и намерение «немецких товарищей» создать «невыборное правительство». Посоветует он также не торопиться со вступлением СЕПГ в Коминформ, «чтобы не давать новые аргументы врагам». Сталин найдет своеобразное определение этому своему подходу, назвав его «оппортунистической политикой»[151]. За «оппортунизм» немало большевистских руководителей сложили свои головы в годы становления диктатуры Сталина, которому в его вертикали управления одному принадлежало право направлять политику в то или иное русло. Одним из ключевых моментов этой встречи автору представляется тот, когда «немецкие товарищи» поставят перед Сталиным «вопрос о продовольственном положении в советской зоне оккупации», проинформировав его о ситуации, близкой к катастрофе. Норма снабжения для взрослого составляла 1520 килокалорий в день, «но фактически и еще меньше, так как в 1948 году мы не могли выдавать полностью причитающиеся жиры», — скажет Вальтер Ульбрихт. Нелишне напомнить, что по современным рекомендациям Минздрава РФ в среднем мужчинам требуется от 2150 до 3800 килокалорий, женщинам — от 1700 до 3000 ккал в сутки. «Немецкие товарищи» запросят Сталина об увеличении поставок, особенно «учитывая положение на Западе». Сталин не даст положительного ответа, сообщив, что «к советскому правительству поступили заявки на жиры также от Чехословакии и Польши». «Придется обсудить этот вопрос», — завершит эту трудную тему советский лидер[152]. Проблема экономического бремени страны-донора, реализующей масштабные геостратегические устремления, вновь обозначит себя в полный рост.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об оказании материальной помощи Коммунистической партии Германии, создании машинно-тракторных станций в Германии и органов госбезопасности в уголовной полиции Германии с сопроводительной запиской В. М. Молотова И. В. Сталину

27, 28 декабря 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 799. Л. 60, 61. Подписи — автографы В. М. Молотова и И. В. Сталина]

Сталин, конечно, будет непосредственно участвовать в выработке советской позиции на всех этапах развития берлинского кризиса. В начале марта 1949 г. в ней произойдут кардинальные подвижки. К этому времени Сталин переосмыслит развитие ситуации на германском направлении, к чему толкали его, судя по всему, все более ясно проявлявшиеся намерения союзников создать независимое западногерманское государство. 12 марта в 22.00 в его кремлевском кабинете соберется совещание в составе Молотова, Берия, Булганина, Кагановича, Косыгина, Маленкова, Микояна и Вышинского. Через 15 минут к ним присоединится Ворошилов. Совещание завершится ровно в полночь. Вышинский, к тому времени занявший пост министра иностранных дел, покинет сталинский кабинет на двадцать минут раньше остальных[153]. Судя по тому, что 12 марта также датирована шифротелеграмма за его подписью, адресованная постоянному представителю СССР при ООН и в Совбезе ООН Я. А. Малику, вышел Вышинский именно для того, чтобы направить в Нью-Йорк директивы, согласованные на совещании. Полученные Маликом установки предписывали ему провести встречу с послом США по особым поручениям Ф. К. Джессепом, незадолго до того представлявшим США в Совбезе ООН: «Повидайте Джессепа и скажите ему, что Вы получили несколько дней тому назад разъяснение Москвы по интересующему его берлинскому вопросу, но ввиду занятости не могли сразу повидаться с ним. Теперь Вы, однако, имеете возможность сообщить ему, что, по разъяснению Москвы, отсутствие в ответе Сталина корреспонденту Смиту упоминания относительно единой валюты в Берлине было не случайным… Передав Джессепу это сообщение, выслушайте его внимательно, отметьте, какое впечатление произвело на него это сообщение, и если Джессеп проявит большой интерес к этому вопросу, намекните ему, что Вы готовы и в дальнейшем продолжить с ним беседы по этому вопросу, если он считает это нужным»[154].

Речь в процитированной депеше шла об ответах Сталина на вопросы генерального европейского директора американского агентства «Интернейшнл Ньюс» Кингсбери Смита, которые были опубликованы в «Правде» 31 января 1949 г. Как подчеркивается в исследовательской литературе, Сталин подготовил свои ответы без всяких консультаций с «немецкими товарищами» и аппаратом собственного МИД[155]. В этом коротком интервью Сталин продемонстрировал миролюбивые настроения, изъявив готовность рассмотреть вопрос об опубликовании совместной с правительством США декларации, подтверждающей, что ни то, ни другое правительство не имеют намерения прибегнуть к войне друг против друга, а также провести совместные мероприятия, «которые направлены на осуществление Пакта мира и ведут к постепенному разоружению». Третий и главный вопрос интервью касался как раз «берлинского вопроса». «Если правительства Соединенных Штатов Америки, Соединенного Королевства и Франции согласятся отложить создание сепаратного западногерманского государства до созыва сессии Совета министров иностранных дел, посвященной рассмотрению германской проблемы в целом, — спросит Сталина Смит, — будет ли правительство СССР готово снять ограничения, которые были введены советскими властями в отношении коммуникаций между Берлином и западными зонами Германии?» Сталин ответит на этот вопрос положительно, оговорив лишь необходимость отмены аналогичных ограничений и с западной стороны.

Проект сообщения ТАСС по берлинскому вопросу и о возможности нормализации отношений СССР, США, Великобритании и Франции

Не ранее 23 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 204. Л. 125–126. Правка — автограф И. В. Сталина]

Очевидно, что, давая это срежиссированное, по всей видимости, советской стороной интервью, Сталин посылал Западу отчетливый сигнал о готовности к поиску компромиссных решений. Не дождавшись ответа, в котором он был заинтересован, Сталин решил подтолкнуть развитие событий в ходе прямых дипломатических контактов. Американская сторона, как и ожидалось, интерес проявила, в результате состоялось несколько встреч Джессепа и Малика, инструктировавшегося из Москвы Вышинским по указаниям Сталина. В Госдепартаменте США эти инициативы интерпретировали однозначно как провал советской блокады западной зоны в Берлине. Причина тоже будет названа: «Советский Союз переступил с ноги на ногу: раньше для него на первом месте был вопрос о валюте, а теперь — об отсрочке создания западногерманского правительства»[156].

Надежды на такую отсрочку будут таять с каждым днем. 8 апреля Франция объединит органы управления своей зоны оккупации с органами ранее возникшей Бизонии. В Западной Германии возникает так называемая Тризония, из кокона которой уже совсем скоро и появится ФРГ.

Тогда же в апреле 1949 г. Сталин отредактирует проект сообщения ТАСС о берлинском вопросе и о возможности нормализации отношений СССР, США, Великобритании и Франции[157]. Работа по урегулированию берлинского кризиса продолжится, и практически на всех этапах советское руководство будет демонстрировать готовность к достижению компромисса[158]. 9 мая Политбюро утвердит проект приказа СВАГ «Об отмене ограничений по связи, транспорту и торговле между Берлином и западными зонами и между восточной зоной и западными зонами Германии… с опубликованием его в берлинской и нашей печати 10 мая 1949 г.»[159].

Конечно, не так просто понять, почему Сталин уклонился от «линии стойкости» в отношениях с западными партнерами, к которой так часто призывал свое окружение. В историографии по-разному интерпретируются маневры Сталина. Так, например, говорится о его фактической капитуляции перед союзниками[160] в результате осознания им скудости экономических ресурсов для проведения полномасштабного экономического соревнования с Западом на германской арене[161]. Возможно, это было сделано для того, чтобы, создав благоприятный фон, добиться уступок на парижской сессии СМИД. О необходимости ее проведения Сталин заявил еще 2 августа 1948 г. на встрече с западными эмиссарами. На той же встрече, разъясняя свою позицию, Сталин подчеркнул, «что советское правительство потому и не имело и не имеет и сейчас намерения вытеснить войска трех держав из Берлина, что оно полагало, что союзники вернутся к сотрудничеству, что они придут к этому, в конце концов, после драки»[162]. Об этом расчете Сталина свидетельствуют материалы к сессии СМИД, подготовленные в советском МИД и рассмотренные на Политбюро 14 мая[163].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении приказа СВАГ об отмене ограничений по связи, транспорту и торговле между Берлином и западными зонами и между восточной зоной и западными зонами Германии, с приложением проекта приказа

9 мая 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1524. Л. 211, 212]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О проекте директив к парижской сессии СМИД»

14 мая 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1525. Л. 41. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Сталин даже решит подписать это постановление, рекомендовавшее МИД «представить исправленный проект директив с учетом состоявшегося обмена мнениями». Новый проект утверждал, что «англо-американские правящие круги могут, считаясь со стремлением германского народа к единству, внести на обсуждение сессии общегерманские вопросы и, в частности, вопрос о восстановлении единства Германии». Вероятным планам союзников, «направленным на срыв мирного урегулирования с Германией, на раскол… или объединение Германии на антидемократической основе», следовало противопоставить «свой план, исходящий из потсдамских решений и предусматривающий обращение с Германией как с единым целым; преобразование Германии в демократическое мирное государство и заключение с Германией мирного договора с тем, чтобы оккупационные войска были вывезены из Германии в годичный срок после заключения мирного договора»[164]. Вывод оккупационных войск, как понимает читатель, для советской стороны был важен потому, что это «срывало бы реализацию далеко зашедших планов трех держав в отношении… западногерманского государства и использование его в качестве плацдарма англо-американского блока»[165].

Сталин, как представляется, упорно добивался своей цели сделать Германию нейтральной, создав из нее буферную зону безопасности между советским и западным блоками. К нейтральной Германии уже нетрудно было подверстать и Австрию в том же статусе. Швейцария в Центральной Европе и Швеция в Скандинавии с их формально нейтральным статусом позволяли протянуть буферный пояс нейтральных территорий от Северного Ледовитого океана до Средиземноморья.

Прекраснодушные мечтания Сталина, так несвойственные его политическому методу, уже очень скоро обнаружат свою несбыточность[166]. 23 мая 1949 г., за пять дней до начала работы сессии Совета министров иностранных дел в Париже, в Бонне будет объявлено о создании Федеративной Республики Германии. 28 мая, в первый день работы сессии СМИД, Э. Бевин от имени трех делегаций внес проект резолюции «Единство Германии, включая экономические принципы, политические принципы и союзный контроль». Эти предложения точнее было бы назвать ультиматумом, поскольку «единство Германии» планировалось осуществить «путем присоединения земель восточной зоны к Основному закону, принятому в Бонне»[167]. Через пятьдесят лет, как легко может сделать вывод читатель, знакомый с внешнеполитической канвой горбачевской перестройки, крушение ГДР пройдет примерно в соответствии именно с этим планом. И хотя полномасштабного разрыва на сессии не произойдет, и стороны договорятся о проведении следующей сессии СМИД в США, этой встрече уже не суждено будет состояться. Конфронтация держав окажется на новом уровне и исключит из повестки дня проведение подобных совещаний в верхах.

А пока Сталину предстояло решить, что с германским вопросом делать дальше — соглашаться на «присоединение земель восточной зоны к Основному закону, принятому в Бонне», что открывало бы дорогу сотрудничеству с западным блоком на его условиях, или принять курс на разделение Германии, уже проложенный тремя противостоящими СССР державами.

Сталин вновь возьмет паузу, которая затянется на несколько месяцев. 19 сентября 1949 г. руководящая тройка «немецких товарищей» в составе В. Пика, О. Гротеволя и В. Ульбрихта направит на имя Сталина письмо по ряду актуальных вопросов, содержавшее постановку вопроса об образовании временного германского правительства в советской зоне оккупации[168]. Причем, сделают это немецкие товарищи уже из Москвы, куда прибудут 16 сентября. Вероятно, их приезд и обращение к Сталину должны были сдвинуть с места в новой обстановке процесс выработки и принятия политических решений по восточногерманскому вопросу, которые, по их мнению, явно затягивались. В Москве «немецкие товарищи» пробудут до 28-го и дважды проведут встречи со старшими коллегами из Политбюро ЦК ВКП(б). Сталин в этих совещаниях участия принимать не будет. В его отсутствие Политбюро 28 сентября примет постановление, главным из решений которого являлся пункт «Об образовании временного правительства Германской Демократической Республики и о создании Советской контрольной комиссии в Берлине»[169].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении предложений В. Пика, О. Гротеволя и В. Ульбрихта об образовании временного правительства ГДР и создании Советской контрольной комиссии в Берлине, с приложением предложений

28 сентября 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 42. Л. 11–22]

Политбюро сочтет «приемлемыми» предложения Центрального правления СЕПГ об образовании временного правительства ГДР с передачей ему функции управления восточной зоной Германии и о создании Советской контрольной комиссии вместо Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Приемлемыми было решено считать и предложения о кандидатуре президента, составе правительства и процедуре образования правительства. Другим, привлекающим внимание является решение о восстановлении в избирательных правах бывших нацистов, предоставлении им права работы по специальности (за исключением правоохранительных органов). Это решение следует, вероятно, поставить в один ряд с другими, призванными увеличить массовую поддержку нового правительства. Так, предписывалось рассмотреть возможность освобождения части заключенных в лагерях МВД СССР в Германии и передаче остальных немецким властям; подтверждалась необходимость возвращения до 1 января 1950 г. немецких военнопленных. Кроме того, были приняты решения о ежемесячном дотировании СЕПГ и единовременной субсидии компартии Западной Германии (КПГ), о выделении СЕПГ средств для ведения радиопропаганды на Западную Германию. В значительной мере те же цели преследовали решения по экономическим вопросам. Удовлетворялись просьбы «немецких товарищей» об увеличении в 1949 г. поставок стального проката, хлопка; на 1950 г. была запланирована поставка 1 тыс. грузовиков, 380 тыс. тонн продовольственного зерна и 20 тыс. тонн жиров [170].

Эти решения советское руководство подготовило дипломатически. 1 октября в адрес трех союзных держав — Великобритании, Франции и США были направлены идентичные по содержанию ноты «по вопросу о сепаратном правительстве», утвержденные на Политбюро[171]. Второй пакет нот от 25 октября стал ответом на ответ правительств стран Запада на первую советскую ноту. Три правительства заняли каждое «в своем ответе позицию голословного отрицания приведенных в ноте Советского Правительства фактов», сделает вывод Политбюро и возложит на них «ответственность за раскол Германии, нашедший свое завершение в создании марионеточного правительства в Бонне, за срыв заключения мирного договора, а следовательно, за срыв Потсдамских решений четырех держав в отношении Германии»[172]. 7 октября 1949 г. в советской оккупационной зоне Германии на заседании Немецкого народного совета, преобразованного во Временную народную палату, будет провозглашено создание Германской Демократической Республики[173]. 13 октября Сталин направит президенту ГДР В. Пику и премьер-министру О. Гротеволю приветственную телеграмму, о которой, как свидетельствует обнародованное свидетельство одного из «немецких товарищей», руководство ГДР узнало только из публикации в газете «Правда»[174]. 19 октября Политбюро примет еще одно постановление по германскому вопросу. Москва согласует мнение руководящей немецкой тройки «об обращении ко всем правительствам с официальным извещением об образовании Республики» и порекомендует правительствам стран народной демократии обменяться с Временным правительством ГДР дипломатическими миссиями[175]. Вслед за образованием ГДР последует урегулирование вопроса о ее границах. В первый же день существования ГДР В. Пик в ряду других своих заявлений, связанных с провозглашением восточногерманского государства, сообщит и о признании германо-польской границы по линии Одер — Нейсе[176].

Сделав этот решительный шаг, Сталин продолжит линию дипломатического давления на партнеров, настаивая на необходимости согласовать общий мирный договор с Германией. В сентябре 1950 г. западные союзники проведут в Нью-Йорке совещание по германскому вопросу. 16 и 19 октября Политбюро на двух своих заседаниях примет решение о созыве совещания министров иностранных дел СССР, стран народной демократии и ГДР, одобрит проект заявления «по поводу решений Нью-Йоркского совещания трех держав о ремилитаризации Западной Германии»[177]. Заявление подвергнет критике «ряд новых сепаратных решений по германскому вопросу». Одной из основных претензий станет та, что на нью-йоркском совещании было решено вместо подписания мирного договора «поставить вопрос о прекращении состояния войны с Германией» и подтвердить «сохранение навязанного Западной Германии „Оккупационного статуса“». Причем оккупирующие державы планировали увеличить и укрепить там свои войска. Три державы намеревались также пересмотреть прежние решения о запрещенных отраслях промышленности без оговорок о недопустимости восстановления военной промышленности. Все это станет рассматриваться Москвой как курс на ремилитаризацию Западной Германии и как нарушение обязательств по Потсдамским соглашениям. Целями этой политики, и вряд ли безосновательно, было названо «использование Западной Германии, ее людских и материальных ресурсов, в своих империалистических интересах, для осуществления их стратегических планов» по «установлению мирового господства» США[178].

Практического эффекта это заявление государств советского блока иметь не будет. США, Великобритания, Франция в 1951 г., каждая по отдельности, заявят о прекращении состояния войны с Германией. Советский Союз последует этому примеру после смерти Сталина — в 1955 г.

В 1952 г. Сталин предпримет последнее крупное наступление на германском направлении дипломатического фронта. 8 марта 1952 г. ЦК ВКП(б) примет постановление о посылке нот советского правительства правительствам США, Англии и Франции об ускорении заключения мирного договора с Германией и проекта Основ мирного договора с Германией[179].

В нотах предлагалось в ближайшее время подготовить согласованный проект мирного договора и представить его на рассмотрение Международной конференции. «Разумеется, — подчеркивалось в нотах, — такой мирный договор должен быть выработан при непосредственном участии Германии в лице общегерманского правительства. Из этого следует, что СССР, США, Англия и Франция, выполняющие контрольные функции в Германии, должны также рассмотреть вопрос об условиях, благоприятствующих скорейшему образованию общегерманского правительства, выражающего волю германского народа»[180]. Сталинский проект основ мирного договора предусматривал вывод вооруженных сил оккупирующих государств в срок, не позднее чем через год со дня вступления его в силу, и ликвидацию всех иностранных баз на территории Германии. Нейтральный статус страны определялся пунктом 7 Основ: «Германия обязуется не вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, направленные против любой державы, принимавшей участие своими вооруженными силами в войне против Германии». Ясно и определенно советский проект говорил и о демократическом устройстве страны: «В Германии должна быть обеспечена свободная деятельность демократических партий и организаций, с предоставлением им права свободно решать свои внутренние дела, проводить съезды и собрания, пользоваться свободой печати и изданий». Всем бывшим военнослужащим немецкой армии и «всем бывшим нацистам, за исключением тех, кто отбывает наказание по суду за совершенные ими преступления», предоставлялись гражданские и политические права наравне со всеми другими немецкими гражданами [181].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О посылке ноты советского правительства правительствам США, Англии и Франции с проектом основ мирного договора с Германией»

8 марта 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1614. Л. 102–107]

Постановление ЦК ВКП(б) «Об ответе на ноты правительств США, Англии и Франции по вопросу о мирном договоре с Германией» с приложением проекта ответа

9 апреля 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1616. Л. 131, 132–135. Правка серым карандашом — автограф И. В. Сталина]

Вслед за этой нотой развернется новый раунд «нотной войны», когда в течение марта — сентября 1952 г. четырежды состоится обмен нотами между правительствами СССР и западных держав. Сталин будет редактировать проекты нот, представлявшиеся МИД. Как и прежде, он не откажется от коллективного формата предварительных обсуждений, собирая для этого узкий круг ближайших соратников из числа членов Политбюро и «товарищей», отвечавших за соответствующие вопросы. В ходе этих заочных дебатов с западными «партнерами» в форме обмена нотами Сталин подтвердит «неотложность заключения мирного договора с Германией», целесообразность «принятия скорейших мер по объединению Германии и образованию общегерманского правительства». Советский вождь подчеркнет необходимость проведения свободных общегерманских выборов, исключая при этом «вмешательство Организации Объединенных Наций в германские дела» и настаивая на контроле над выборами со стороны Комиссии, образованной четырьмя державами, выполняющими контрольные функции в Германии. Готовность к проведению свободных выборов представляла собой серьезное изменение советской позиции относительно предшествующего времени.

До сих пор дебатируется вопрос о том, было ли предложение Сталина об объединении Германии искренним или это был маневр, предпринятый для того, чтобы, наоборот, воспрепятствовать общегерманской консолидации и включению ФРГ в западноевропейское и трансатлантическое сообщества[182]. Размышления эти, как представляется, следует вести в контексте анализа предшествующей политики Сталина по германскому вопросу, а она была довольно последовательной. Начиная с Постдамской конференции он не раз высказывался за создание объединенной нейтральной Германии, и этот подход оставался неизменным вне зависимости от складывавшейся политической конъюнктуры. Эта установка была неоднократно подтверждена, например, постановлением Политбюро от 13 июня 1946 г.: «Мы считаем, что Германия должна быть сохранена как единое демократическое и миролюбивое государство… мы стоим против расчленения Германии на отдельные „автономные“ государства, против отделения Рура или Рейнской области от Германии, ибо без угля и металла в этих районах Германия как самостоятельное демократическое государство не может быть сохранена». Создание единого германского правительства признавалось необходимой предпосылкой заключения мирного договора с Германией[183].

Поиск ответа на вопрос о причинах этой приверженности еще ждет своего анализа, тем более что ряд советских функционеров, как теперь становится известным, придерживался иного взгляда, считая более целесообразным курс именно на существование двух немецких государств[184]. К их числу принадлежал и не раз упоминавшийся на страницах этой книги Иван Майский, прямо высказывавшийся за раздробление Германии в своей записке Молотову в январе 1944 г. Повторимся: вероятно, идея объединенного, но нейтрального германского государства привлекала Сталина намного больше, чем его раздел и включение ресурсов западной промышленно развитой части (с ее военным потенциалом) в объединенные ресурсы западного блока. И, разумеется, искренность Сталина была политически мотивирована. Германия, занимая ключевое географическое положение в центре Европы, в своем нейтральном статусе становилась бы труднопреодолимой преградой на пути экспансии «западного блока» на восток. В не меньшей степени такой буфер препятствовал бы и советской вооруженной экспансии на запад. Судя по всему, создание пояса безопасности в виде нейтральных буферных государств не входило тогда в планы западных геостратегов, а Германии была отведена роль форпоста на новом «санитарном кордоне». Остается только гадать, насколько глубоко на Западе были отрефлексированы риски прямого соприкосновения двух формирующихся военных блоков. Особенно актуальной эта новая реальность становилась для государств, находившихся на передовых рубежах потенциальной линии боевого столкновения. Германия де-факто становилась бы театром военных действий в случае начала вооруженного конфликта. Судя по всему, рассматривая военное столкновение с Советским Союзом как реальное, именно Германию англо-саксонские союзники готовились принести в жертву первой в случае начала новой войны. А до того момента экономические ресурсы Западной Германии были призваны обслуживать коллективные интересы западного блока.

«Именно в настоящее время решается вопрос, будет ли восстановлена Германия как единое независимое государство, входящее в семью миролюбивых народов Европы, или вопрос о единстве Германии и о мирном договоре с германским государством будет отложен на неопределенно долгий срок», — резюмировал Сталин свое видение проблемы в одной из советских нот этого времени[185].

С момента падения Берлинской стены ответ на вопрос, который поставил тогда Сталин, известен, как известно и то, что к архитекторам германского единства советского вождя, кажется, не причислил пока никто. Не приходится сомневаться, впрочем, что от чести оказаться в числе архитекторов единства Германии, вовлеченной в Североатлантический «оборонительный» союз, советский вождь отказался бы и, вероятнее всего, с использованием ненормативной лексики.

«Нейтральную зону, в которой обе стороны сотрудничают на одинаковых основаниях, образуют…» Новые подходы к обеспечению военной безопасности СССР

Содержание предшествующего параграфа, как нам кажется, подвело нас вплотную к выводу о том, что одним из важнейших элементов послевоенной геостратегии Сталина, судя по всему, стало создание второго — дополнительного — буферного пояса из нейтральных государств, который был призван разделить формировавшиеся блоки государств, противостоявшие друг другу в Европе. Мы знаем, что такая идея бродила по коридорам советского МИД. Она прозвучала, в частности, в известном меморандуме заместителя наркома иностранных дел М. М. Литвинова от 11 января 1945 г., который он направил Сталину. Между британской и советской зонами влияния на европейском континенте Литвинову представлялось целесообразным существование «нейтральной зоны». «…Нейтральную зону, в которой обе стороны сотрудничают на одинаковых основаниях при постоянной между собой консультации, образуют тогда Дания, Германия, Австрия, Швейцария и Италия», — напишет Литвинов[186]. Мы не знаем, заимствовал ли Сталин у Литвинова эту идею, или, наоборот, замнаркома уловил и оформил интеллектуальные импульсы вождя. Так или иначе, но концепция безопасности возглавляемого им государства по выходе из войны обрела у Сталина четкие контуры и была намного продуктивнее подходов его западных современников и их последователей, которых почему-то не смущала перспектива привести практически в прямое соприкосновение вооруженные силы потенциальных противников. Возникавшие в связи с этим риски настолько очевидны, что уместно допустить, что формирование «линии боевого столкновения» (ЛБС) противостоящих блоков входило в сценарные планы военно-политических проектировок инициаторов западного блока. На формирование советского подхода к обеспечению безопасности, вероятно, повлияли уроки, извлеченные Сталиным из трагического опыта июня 1941 г., когда общая граница с агрессором предоставила тому возможность нанесения внезапного удара, имевшего результатом почти катастрофические последствия. Превосходство советских сухопутных сил в Европе в послевоенный период, видимо, не являлось для советского вождя достаточной гарантией безопасности, ведь, как уже видел читатель, накануне вторжения нацистской Германии в СССР, Красная армия обладала значительным превосходством по всем основным видам вооружений, что не спасло ее тогда от разгрома.

Сталину, судя по всему, идея нейтральной зоны виделась устроенной несколько иначе, чем это представлялось Литвинову. Швеция, Германия, Австрия, Швейцария от Балтики до Адриатики в случае успеха этого проекта создавали бы еще один непрерывный пояс безопасности для СССР из нейтральных или, если использовать тогдашний советский понятийный аппарат, «независимых и самостоятельных» государств. Реализовать эту идею, включив в «нейтральную зону» Германию, Сталину не удалось. Применительно к Дании, находившейся в очевидной зоне западных интересов, вероятнее всего, он не видел серьезных оснований для постановки такого рода задачи в практическую повестку дня.

* * *

В отношении Италии подобная перспектива при определенных обстоятельствах, судя по всему, не упускалась Сталиным из виду, хотя и не относилась к числу наиболее вероятных. Как известно читателю, после отстранения королем Виктором Эммануилом в июле 1943 г. Муссолини от власти в Италии было сформировано правительство маршала П. Бадольо, объявившего первоначально нейтралитет. Сохранить нейтралитет Италии надолго не удалось, и в октябре того же года правительство Бадольо объявило войну Германии. На Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании (19–30 октября 1943 г.) союзники договорились о создании Консультативного совета по вопросам Италии, первое заседание которого состоялось 30 ноября. Перед этим, 10 ноября, союзники создали Союзную контрольную комиссию, включение в которую советского представителя было одобрено лишь 26 января 1944 г. и только с консультативными функциями.

Определявшийся на глазах курс союзников на фактическое устранение СССР от послевоенного урегулирования в Италии побудило Сталина предпринять свое дипломатическое «контрнаступление». В ночь на 4 марта 1944 г. Сталин продиктовал новую тактику лидеру итальянских коммунистов П. Тольятти, которого он принял в своем кабинете в Кремле. На следующий день Тольятти доложил об этих установках Г. Димитрову, который после упразднения Коминтерна сменил кресло его председателя на должность руководителя Международного отдела в аппарате ЦК ВКП(б). Димитров в своем дневнике зафиксирует эти установки. «Существование двух лагерей (Бадолио и антифашистские партии) ослабляет итальянский народ, — сказал Сталин. — Это выгодно англичанам, которые хотели бы иметь слабую Италию на Средиземном море». Другой тезис Сталина касался политического строя: «Если король идет против немцев, незачем требовать немедленного отречения… Коммунисты могут войти в правительство Бадольо». Целями этого поворота были названы усиление ведения войны против немцев, проведение демократизации страны и осуществление единства итальянского народа. «Главное, — подчеркнул Сталин, — единство итал[ьянского] народа в борьбе против немцев — за независимую, сильную Италию». Само собой разумеется, что Сталин дал рекомендацию «проводить подобный курс, не ссылаясь на русских»[187].

8 марта «Правда» сообщила, что днем ранее итальянское правительство обратилось к советскому с просьбой об установлении непосредственных отношений и об обмене представителями. Эвфемизм «непосредственные» лишь прикрывал фактическое начало дипломатических отношений между двумя странами. Итальянская сторона, таким образом, стремилась, судя по всему, ослабить нажим англо-американских союзников, играя на их противоречиях с Москвой, и желала улучшить условия перемирия и послевоенного урегулирования. Советская сторона поспешила дать согласие установить «непосредственные» отношения с этим правительством, о чем и была проинформирована мировая общественность в том же сообщении «Правды». Советский Союз стал первым государством из членов антигитлеровской коалиции, установившим отношения с послемуссолиниевской Италией. Сделано это было без консультаций с союзниками и в обход Консультативного совета и Союзной контрольной комиссии, которые были сформированы союзниками и в соответствии с решениями Московской конференции СМИД являлись официальными органами для взаимодействия с правительством Италии. 19 марта советская сторона вручила меморандум правительствам США и Великобритании, в котором предложила «предпринять шаги к возможному объединению всех демократических и антифашистских сил освобожденной Италии на базе соответствующего улучшения состава правительства Бадольо». 22 апреля 1944 г. Бадольо под давлением союзников сформировал в г. Салерно, где в тот момент располагалось итальянское правительство, новый состав своего кабинета (правительство национального единства), в который вошли представители ряда демократических партий, включая итальянских коммунистов, Тольятти при этом стал министром без портфеля[188]. «Поворот в Салерно», как стали называться эти события, на некоторое время создаст у Сталина представление о возможности продолжения борьбы за создание «независимой, сильной Италии». Вероятно, были не далеки от истины догадки союзников о том, что «правительство СССР собирается использовать создавшуюся теперь для него более благоприятную обстановку для противодействия англо-американскому влиянию». Именно так сформулировал свои сомнения посол США А. Гарриман, посетивший советский МИД 27 марта со специальной целью прояснить намерения советского правительства в связи с полученным меморандумом[189]. Дипломатическое признание новой Италии со стороны США и Великобритании последовало лишь в октябре 1944-го, вслед за этим отношения Советского Союза и Италии были подняты до уровня полных дипломатических отношений. Вряд ли Сталин, однако, надеялся на больший результат, чем противодействие англо-американскому влиянию в Италии, занятой союзными оккупационными войсками, с целью последующего выгодного обмена своих уступок здесь на соответствующие уступки англо-американских союзников в Восточной Европе.

Весной 1945 г. в вопросах послевоенного урегулирования на юге Европы союзникам придется принять во внимание новый фактор. Народно-освободительная армия Югославии (НОАЮ) под руководством маршала Тито продемонстрирует впечатляющие успехи. На западе части НОАЮ вступят на территорию Истрии и области Триеста, войдя в соприкосновение с оккупационными войсками союзников. Названные территории этой итальянской провинции Венеция-Джулия входили в состав итальянского государства с момента распада Австро-Венгерской империи после Первой мировой войны. Смешанное население даст Тито основания поставить вопрос об инкорпорации этих территорий в состав Югославии. В апреле линия разграничения союзных и югославских войск начнет нарушаться обеими сторонами, начнется так называемая гонка за Триест, крупнейший морской порт стратегического значения. Тито заявит союзникам о готовности управлять Истрией самостоятельно[190].

В апреле — мае 1945 г. разразится так называемый Триестский кризис, выявивший разность подходов союзников к послевоенному урегулированию и ставший предвестником вступления их отношений в новый этап. Некоторые исследователи называют триестское противостояние «первым международным кризисом холодной войны»[191]. Причем противостояние союзников и Тито будет разворачиваться на фоне только что (11 апреля) подписанного СССР и Югославией договора о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве.

Трумэн, принимая во внимание настойчивые рекомендации Черчилля «взять Триест раньше партизан Тито», до поры будет демонстрировать намерение держать курс на согласование этого предложения с советским и югославским руководством. Поменять свое отношение Трумэна заставит, судя по всему, активизация Москвы на австрийском направлении. 29 апреля Москва без согласования с союзниками признает Временное правительство Австрии, которое длительное время будет восприниматься на Западе как просоветское. Об обстоятельствах создания и признания этого правительства мы поговорим буквально через пару страниц. При этом за десять дней до признания Временного правительства Австрии Москва сообщит Белграду специальным меморандумом о поддержке пожеланий югославской стороны об участии Югославии в оккупации Австрии. В мае, встречаясь с югославским послом В. Поповичем, Сталин объяснит, что это решение было призвано подкрепить предпринятый явочным порядком ввод югославских войск в Каринтию, которая в соответствии с межсоюзническими договоренностями должна была войти в британскую зону оккупации Австрии[192]. В этом контексте нервная реакция Вашингтона и Лондона становится более понятной. Англо-американские союзники 14 мая направят Тито протест против югославской оккупации Венеции-Джулии, примут решение занять Триест, даже рискуя быть втянутыми в открытое вооруженное столкновение с НОАЮ[193].

И. Б. Тито подписывает договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Югославией. Слева направо: И. В. Садчиков, С. Симич, С. Т. Базаров, И. Шубашич, И. В. Сталин, В. М. Молотов, А. Я. Вышинский, А. Ф. Киселев

14 апреля 1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1626. Л. 70]

В своей телеграмме Сталину от 20 мая 1945 г. Трумэн напишет: «Мы не можем рассматривать это просто как пограничный спор между Югославией и Италией, а должны смотреть на это, как на принципиальный вопрос, который касается мирного урегулирования территориальных споров и основ прочного мира в Европе». Трумэн фактически потребует распространения власти фельдмаршала Александера на район Венеции-Джулии, причем укажет на связь этого вопроса с другими ранее достигнутыми договоренностями союзников: «…Как только таким образом там будет восстановлено спокойствие, мы смогли бы продолжить работу над дальнейшим решением проблемы в духе соглашений, достигнутых в Ялте»[194]. Сталин уже 22 мая ответит жестко: «Необходимо считаться с тем фактом, что именно союзные югославские войска изгнали немецких захватчиков с территории Истрии-Триеста. Уже в силу этого обстоятельства было бы несправедливым и явилось бы незаслуженной обидой для югославской армии и югославского народа отказывать Югославии в праве на оккупацию территории, отвоеванной у врага». Советский вождь предложил оставить на местах части югославской армии и сформированную югославскую администрацию под контролем Союзного Верховного командования, демаркационную линию между союзниками и НОАЮ провести по взаимному соглашению между Александером и Тито[195]. По факту, однако, Сталин решит не рисковать на данном этапе из-за Венеции-Джулии возможным разрывом с союзниками, и через несколько дней Тито уведомит англо-американское руководство, что он согласен на учреждение союзного военного управления под руководством Союзного Верховного командования на Средиземном море. Впрочем, и союзники пойдут на известные уступки. В подписанном 9 июня в Белграде соглашении между правительствами Югославии, США и Великобритании содержалось признание, что вопрос о будущей принадлежности территории Венеции-Джулии остается открытым «впредь до решения его организованным порядком как части окончательного мирного урегулирования»[196]. Первый этап триестского кризиса будет разрешен, хотя стороны и откажутся признать это. Сталин, например, 21 июня напишет Трумэну, что переговоры «как видно, зашли в тупик»[197], и он имел право именно так ставить вопрос, поскольку на деле Тито продолжит контролировать Восточную и Центральную Истрию, уступив контроль союзникам над Триестом. Вопрос государственной принадлежности самого Триеста, его области и прилегающих территорий станет одним из пунктов послевоенного урегулирования в Европе.

Очевидно, что триестский вопрос не мог не стать одним из узловых во внутренней политике Италии. Еще в сентябре 1944 г. Тито публично заявит о претензиях на Триест, предложит секретарю ИКП Тольятти поддержать этот курс, с чем последний принципиально согласился еще в начале 1944-го, ослабляя тем самым собственные внутриполитические позиции[198]. Тольятти несколько раз в течение 1944 г. обращался в Москву с запросом по поводу позиции Москвы в отношении Триеста, однако Сталин хранил молчание. Пауза эта указывает на раздумья советского вождя, поскольку еще в декабре 1941 г. он заявлял Идену, что Югославия должна быть «несколько расширена за счет Италии», прямо указав на Триест, Фиуме и острова в Адриатическом море[199]. После довольно затянувшегося периода выжидания логикой развития событий в 1945-м он был поставлен перед необходимостью поддержать в вопросе о государственной принадлежности Венеции-Джулии своего ближайшего на тот момент союзника на Балканах. Проюгославская позиция Советского Союза, пусть не столь активная, как того хотел Тито, негативно отразится на позициях Итальянской компартии и сыграет отрицательную роль в формировании итальянского общественного мнения по отношению к СССР. Так что возможностей влиять на направление дрейфа Италии в сторону нейтрального статуса у Сталина с течением времени оставалось все меньше.

Помимо триестской проблемы осложнять советско-итальянские отношения будут и другие вопросы. В Потсдаме Сталин поставит вопрос о приравнивании мирного договора с Италией к договорам с другими союзниками Германии, потребует выплаты репараций. Как мы увидим, предъявит он и претензии на овладение итальянскими колониями в Триполитании.

В послевоенные годы в Италии развернется острая внутриполитическая борьба, осложнявшаяся внешнеполитическими коллизиями. Крест на надеждах Сталина на нейтральную Италию не будет поставлен даже в 1947 г., когда сформированный при советском посредничестве блок итальянских коммунистов и социалистов проиграет парламентские выборы при активном противодействии со стороны стран западного блока. С этой идеей Сталину расстаться будет непросто даже после присоединения страны к западному блоку и вступления в НАТО. Об этих надеждах мы узнаем из некоторых доступных нам документов. Так, 17 июля 1950 г. Сталин направит совпослу в Рим шифровку с поручением передать ее содержание лидеру итальянских коммунистов П. Тольятти.

Пальмиро Тольятти

1940-е

[Из открытых источников]

В ней Сталин изложит итоги беседы с лидером социалистов П. Ненни, касавшейся идеи нейтралитета Италии. Ненни был весьма авторитетной фигурой итальянского истеблишмента, являясь в декабре 1945 — июле 1946-го заместителем председателя Совета министров Итальянского королевства, в октябре 1945 — январе 1947 г. министром иностранных дел Итальянской Республики. В бытность свою министром он не раз выступал за нейтральный статус Италии[200]. В письме к Тольятти, называя нейтралитет Италии вполне приемлемым, Сталин, однако, обратит внимание, что «после того, как Италия вступила в Атлантический блок, нейтралитет будет означать разрыв с этим блоком, так как нейтральное государство не может допускать на своей территории существования иностранных военных баз». Ненни, как следует из письма Сталина, согласится с такой постановкой вопроса, подчеркнув, что «существующее правительство пойти на такой шаг не может и что для этого нужно другое правительство»[201].

Пьетро Ненни

1940-е

[Из открытых источников]

Шифротелеграмма А. Я. Вышинского М. А. Костылеву в Рим с сообщением И. В. Сталина (Филиппова) П. Тольятти о нейтралитете Италии и ее вхождении в Атлантический блок

17 июля 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 319. Л. 38]

Надеждам Сталина на «другое правительство» в Италии не суждено было осуществиться, однако идея нейтралитета и тогда не будет похоронена. В 1952 г. Ненни присуждается Сталинская премия мира, получать которую новоиспеченный лауреат приедет в Москву, где состоится его новая встреча со Сталиным. Итальянский посол в своем отчете в Рим сообщит о том, что Сталин на встрече затронет вопрос о подписании между СССР и Италией пакта о ненападении[202]. В исторической литературе уже давно обращается внимание на тот факт, что на этом хронологическом отрезке в арсенале советской дипломатии появляется борьба за подписание двусторонних пактов о ненападении, подразумевавших неучастие сторон в противостоящих военных союзах, то есть речь как раз и шла о дорожной карте по достижению нейтралитета Италии. Не случайно Ненни по возвращении в Италию призовет премьер-министра страны тщательно рассмотреть перспективу вступления Италии на путь нейтралитета и вопрос подписании пакта о ненападении[203]. Нелишним будет отметить, что в июле 1952 г., спустя двенадцать дней после встречи Сталина с Ненни, Политбюро примет решение об оказании Итальянской социалистической партии дополнительной финансовой поддержки[204].

Судя по всему, западные «интеграторы» европейского пространства усмотрят в этих устремлениях советской дипломатии по заключению двусторонних пактов и ее курса на обеспечение нейтралитета ряда европейских стран серьезную угрозу основам своей политики. В результате развернувшейся борьбы Советскому Союзу придется отступить, и никаких новых нейтральных государств при жизни Сталина на карте Европы не появится.

* * *

Тем не менее про два других, более успешных случая борьбы за формирование пояса нейтральных государств стоит упомянуть на страницах этой книги специально. Одним из ключевых сюжетов послевоенного урегулирования станет австрийский вопрос. Как уже видел читатель, ключевую роль на начальной стадии восстановления австрийской государственности сыграла поддержка Сталиным весной 1945 г. бывшего государственного канцлера Австрии Карла Реннера, социал-демократа по своей партийной принадлежности.

Сталин распорядился «оказать Реннеру доверие», в результате этой поддержки тому удалось довольно быстро сформировать коалиционное временное правительство, которое уже 27 апреля было представлено советским оккупационным властям. Сталин, как и в случае с признанием правительства Бадольо в Италии, поспешил в одностороннем порядке без предварительных консультаций признать его, стремясь поставить союзников перед фактом и в надежде реализовать идею нейтральности (как минимум) Австрии. Несомненным успехом советской политики на австрийском направлении и в еще большей степени успехом самого Реннера, который совсем не был ее проводником или тем более марионеткой, станет признание союзническим Советом юрисдикции Временного правительства Австрии на территории всей страны. 19 октября 1945 г. Политбюро отправило директивы маршалу Коневу, которому поручалось уведомить об этом Реннера и сообщить о решении «установить с Временным правительством Австрии дипломатические отношения, обменяться дипломатическими представителями»[205].

Карл Реннер

1940-е

[Из открытых источников]

Докладная записка В. М. Молотова, Л. П. Берии, Г. М. Маленкова и А. И. Микояна И. В. Сталину с предложением утвердить проект ответа И. С. Конева К. Реннеру об установлении дипломатических отношений с Временным правительством Австрии. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 19 октября 1945 г.

19 октября 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 755. Л. 151–152]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении проекта ответа МИД австрийскому правительству о возобновлении четырехсторонних переговоров по австрийскому договору

17 декабря 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 799. Л. 27, 28]

На этом отрезке послевоенного урегулирования с его неопределенными перспективами вывод советских войск с территории оккупированных государств Сталин считал преждевременным. По этой причине Молотов отклонит в 1946 г. предложение США о начале переговоров относительно австрийского государственного договора, проект которого предусматривал вывод союзных войск с территории Австрии. Начавшиеся в 1947 г. переговоры бывших союзников по антифашистской коалиции по этому вопросу будут прерваны в 1948-м. Некоторые историки высказывают точку зрения, согласно которой западные союзники прервали эти переговоры, опасаясь, что австрийские коммунисты после вывода оккупационных войск придут к власти по тем образцам, которые имели место в Венгрии в 1947 и Чехословакии в 1948 г.[206] В конце 1948 г. Сталин даст согласие на возобновление четырехсторонних переговоров по австрийскому договору [207].

В стремлении оказать влияние на политику правительства той или иной страны Сталин действительно старался опереться на компартию, при этом как и во многих других случаях он будет предостерегать австрийских коммунистов от радикальных уклонений влево. В феврале 1948 г. взлетевший на верх властной пирамиды и занявший место рядом с вождем в его «ближнем круге» А. А. Жданов, курировавший Коминформ и комдвижение в целом, проведет в Москве «инструктаж» руководителей австрийской компартии.

Он будет наставлять их в несколько неожиданном для современного читателя направлении: «ЦК ВКП(б) считает, что у австрийских товарищей не все ясно в отношении перспектив и тактики Коммунистической партии. Свою тактику ЦК КПА строит на том, чтобы советские войска подольше оставались на территории Австрии. ЦК ВКП(б) не согласен с этим. У австрийских товарищей были даже разговоры о том, что раздел Австрии лучше, чем какая-либо другая перспектива. ЦК ВКП(б) считает эту установку в корне неправильной. Обе установки направлены против принципа независимости и единства Австрии, а поэтому не могут удовлетворять большинство австрийского народа… ЦК Коммунистической партии должен был бы со всей настойчивостью бороться за единство и самостоятельность Австрии, за мир, а следовательно, за скорейшую ликвидацию оккупационного режима». Жданов отвергнет идею австрийских товарищей о том, что «оккупационные советские войска поддерживают внутреннюю устойчивость в Австрии». Выразив свое несогласие с этим тезисом, он подчеркнет: «Это является злом, неизбежным, но злом, которое на определенной стадии становится прямой помехой для демократического развития Австрии… Вы исходите из неверия в свои силы, а мы исходим из веры в эти силы»[208]. Расчет на демократический подъем в стране, рукоплескавшей в 1938 г. гитлеровскому аншлюсу Австрии, не оправдается. Выглядит такая ставка тем более странной, что уже первые свободные парламентские выборы 25 ноября 1945 г. принесут отрицательные результаты. Компартия Австрии, которая рассчитывала получить 20–25 % голосов, смогла завоевать лишь 5 % и получить только четыре места в парламенте. Руководители австрийских коммунистов И. Коплениг и Ф. Фюрнберг напишут Сталину пространное письмо об итогах парламентских выборов и внутриполитическом положении в стране. В нем они постараются оправдаться в его глазах за провал на выборах[209]. Понадобится несколько лет безуспешных попыток укоренить коммунистическую идею и представлявшую ее политическую партию в австрийском социуме, чтобы осознать бесперспективность попыток обрести здесь социальную базу. Размежевание, происходившее в отношениях с союзниками, также не способствовало ускорению вывода советских войск из Австрии. Тот факт, что к 1948 г., когда Жданов проводил свой «инструктаж», обе названные тенденции выявились уже вполне отчетливо, указывает, по всей видимости, на то обстоятельство, что Сталин теперь еще сильнее увязывал решение австрийского вопроса с вопросом германским. Сверхзадачей оставалась, судя по всему, цель не отдать ни ту, ни другую страну в состав западного блока. 24 октября 1949 г. Политбюро утвердит директивы советской делегации на совещании заместителей министров иностранных дел по австрийскому государственному договору в Нью-Йорке. Советским представителям было предписано «исходить из того, что мы не заинтересованы в быстром заключении австрийского договора»[210].

Андрей Александрович Жданов

1940-е

[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 1008. Л. 104]

В записке замминистра иностранных дел А. А. Громыко, направленной им двумя днями ранее на имя Сталина, на основе которой была принята эта директива, мы найдем объяснение занятой позиции. «Стремление западных держав ускорить заключение австрийского договора, по-видимому, связано прежде всего с их планами быстрее устранить основания для дальнейшего пребывания советских войск в Австрии, также в Венгрии и Румынии, на территории которых по условиям мирных договоров Советский Союз имеет право держать вооруженные силы, необходимые для поддержания коммуникационных линий советской зоны оккупации Австрии». Громыко предложил Сталину не спешить даже с небольшими уступками «до окончательного выяснения готовности западных держав удовлетворить все наши основные требования по оставшимся несогласованным вопросам»[211]. Сталин опасался, что вакуум силы, который образуется после ухода советских войск, будет быстро заполнен противостоящей стороной. В октябре 1948 г. на стол Сталину ляжет спецсообщение резидентуры Комитета информации при советском Совмине о военно-политических переговорах на Западе по Североатлантическому пакту. В нем говорилось о готовности полноправных членов пакта предоставить гарантии Западной Германии и Австрии, что не могло не расцениваться Сталиным как первый шаг по вовлечению этих стран в военный союз. Его убеждение подкрепит, в частности, докладная записка министра госбезопасности С. Д. Игнатьева о планах создания австрийской армии и демарше госсекретаря США Д. Ачесона, который был сделан в связи с этим австрийскому правительству в июле 1952 г.[212]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении проекта директив А. Я. Вышинскому об австрийском договоре, с приложением директив

24 октября 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 810. Л. 127–129]

В связи с этим советская сторона будет всячески затягивать решение вопроса о подписании мирного договора с Австрией, вслед за которым должен был последовать вывод советских войск. А это, в свою очередь, открыло бы перспективу вовлечения Австрии в западный блок.

С другой стороны, австрийские коммунисты по указаниям Москвы предпринимали некоторые внутриполитические маневры. Так, на выборы в Национальный Совет 22 февраля 1953 г. коммунисты пойдут во главе предвыборного блока «Австрийская народная оппозиция». Блок, однако, выборы проиграет, получив 5,28 % голосов и четыре мандата. Стратегическая линия Сталина на целенаправленное формирование просоветской социальной и политической базы в стране потерпит неудачу, что станет одной из важнейших причин отказа советского руководства после смерти Сталина от прежней линии. Пересмотр подходов завершится подписанием в мае 1955 г. СССР, США, Великобританией и Францией, с одной стороны, и правительством Австрии — с другой, Государственного договора о восстановлении независимой и демократической Австрии. Основой договора стала Московская декларация союзников от 30 октября 1943 г. Вскоре Австрию покинут оккупационные войска всех держав.

Не достигнув успеха в переформатировании общественного сознания австрийцев, Сталин, однако, мог бы гордиться другим результатом своей политической линии — в октябре 1955 г. был принят Федеральный конституционный закон о нейтралитете Австрии.

«Обеспечить поворот Финляндии в сторону сближения с СССР…»

Северо-западная граница СССР станет еще одной зоной, добиться обеспечения безопасности в которой Сталин поставит своей задачей в послевоенный период. Не лишним будет напомнить, что из Второй мировой войны Финляндия выйдет со значительными потерями. По мирному договору, подписанному в Париже 10 февраля 1947 г., подтверждались договоренности о территориальном размежевании СССР и Финляндии в соответствии с Московским перемирием 1944 г. Тогда были закреплены территориальные приобретения СССР в рамках мирного договора, подписанного 12 марта 1940 г. в Москве по итогам советско-финляндской войны 1939–1940 гг. Кроме того, Советский Союз включил в свой состав область Петсамо (Печенга), которую Финляндия получила от Советского государства по итогам Гражданской войны и интервенции. Советская аренда полуострова Ханко заменялась 30-летней арендой территории для создания военно-морской базы в районе Порккала-Удд, подтверждалась демилитаризация Аландских островов. Все эти меры были призваны обеспечить военную безопасность северо-западных границ.

По просьбе Рузвельта, сформулированной в Ялте, Сталин после выхода Финляндии из войны не стал вводить советские войска в эту страну, согласившись с формированием здесь многопартийного нейтрального политического режима. Помимо просьбы Рузвельта, несомненным представляется влияние имевшегося к тому времени опыта во взаимоотношениях с финским социумом и финляндским государством, накопленного советским вождем. Ставка на «красных финнов» в гражданской войне в Финляндии, развязанной 1918 г. во многом при поддержке российских большевиков, была бита солидарными усилиями консолидированного большинства финских граждан, не захотевших леворадикальных преобразований. Военная кампания 1939–1940 гг., закрепившаяся в массовом сознании под названием «зимняя война», продемонстрировала Сталину рост консолидации финского общества на антисоветских началах. Поколебать это единение финского общества не смогли тогда ни формирование марионеточного просоветского правительства под председательством О. Куусинена, ни создание Карело-Финской ССР в составе Советского Союза. Двукратный солидарный и вполне однозначный ответ финнов ясно демонстрировал Сталину, что ни сколько-нибудь основательной социальной базы, ни политических сил в этой стране для просоветского режима не существует. Антисоветский настрой финского социума был ясно продемонстрирован и в годы Великой Отечественной войны.

Эти соображения очень быстро были подкреплены фактами послевоенной практической политики: финские коммунисты проиграют в 1947 г. муниципальные выборы. Сочетание этих факторов и сформирует советский курс в отношении северного соседа.

Позднее, в условиях начинавшейся холодной войны Сталин, возможно, пожалеет о решении отказаться от оккупации Финляндии. Во всяком случае, один из лидеров югославской компартии М. Джилас, побывавший на приеме у Сталина 16 января 1948 г., вспоминал о ясно выраженном Сталиным сожалении. Тот, по словам Джиласа, заявил, что Финляндию стоило бы оккупировать. «Слишком оглядывались на американцев, хотя они и пальцем бы не пошевелили» [213].

Юхо Кусти Паасикиви

1940-е

[Из открытых источников]

Урегулирование финского вопроса станет особенно актуальным, когда вполне проявит себя линия западных партнеров на формирование западного блока, противостоящего СССР. Главной задачей в этих условиях было обеспечить подписание мирного договора, что и было сделано, как уже понял читатель, в феврале 1947 г. Сталин прекрасно понимал, что положениями мирного договора не решаются все проблемы послевоенного урегулирования. 13 января 1948 г. Политбюро утвердило директивы новому советскому посланнику в Финляндии Г. М. Савоненкову. «Главная задача тов. Савоненкова заключается в том, чтобы обеспечить поворот Финляндии в сторону сближения с СССР», — гласил пункт 1 директив. Эта общая установка была подкреплена постановкой конкретных задач. Савоненков должен был подготовить приезд президента Паасикиви в Москву.

Причем совпосланник должен был дать понять, «что в СССР имеется недовольство по поводу политического положения в Финляндии и, в частности, по поводу неудовлетворительного хода суда над военными преступниками, а также относительно общего курса финляндской политики». Совпосланнику предстояло «добиться инициативы со стороны Паасикиви в деле улучшения советско-финляндских отношений, сказав при этом, что без личной встречи Паасикиви с представителями Совпра в Москве едва ли возможно выйти из создавшегося тупика». Директива даст и четкое указание на содержание «главной задачи». Савоненкову предстояло «использовать все имеющиеся средства давления для осуществления указанной выше главной задачи, как то мирный договор, статьи которого обязывают Финляндию проводить мероприятия, направленные против фашистских элементов и против военных преступников, а также экономические средства, включая торговый договор, использование бывших немецких активов в Финляндии и другие». Поставлены были задачи и внутриполитического характера: обратить «особое внимание на оказание помощи народным демократам при подготовке к предстоящим летом 1948 года выборам в сейм»[214].

Директивы для посланника СССР в Финляндии о советско-финляндских отношениях. Утверждены постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) 13 января 1948 г.

12 января 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 793. Л. 71. Помета — автограф В. М. Молотова]

Судя по всему, Москва намеревалась опереться на Полицию государственной безопасности Финляндии (Valpo) и министра внутренних дел Юрье Лейно, являвшегося руководителем Финляндской компартии и получившего свой пост в результате договоренностей о формировании коалиционных правительств[215].

Склонить Финляндского президента выступить с инициативой поездки в Москву Савоненкову не удастся. Сталин поэтому смягчит форму нажима и в феврале 1948 г. направит письмо президенту Финляндии Ю. К. Паасикиви о заключении между СССР и Финляндией пакта о взаимопомощи[216].

9 марта Паасикиви подтвердит, что готов приступить к переговорам. Москва была настолько заинтересована в их скорейшем завершении, что Молотов в самом их начале (26 марта) заявит о готовности взять за основу финляндский проект. Новый договор не станет договором о военном союзе, к чему первоначально стремилось советское руководство, он лишь затронет гипотетическую ситуацию нападения Германии либо ее союзников на СССР через территорию Финляндии. При таком повороте событий Финляндия обязывалась защищаться, при необходимости в сотрудничестве с СССР. Нейтральный статус Финляндии обеспечивался включением в преамбулу договора клаузулы о «стремлении Финляндии оставаться в стороне от противоречий между интересами великих держав»[217]. Напомним читателю, что советско-финские переговоры проходили во вполне определенном контексте — 17 марта был заключен Брюссельский договор о создании Западноевропейского союза, о котором было рассказано выше. Опасались в Москве, судя по всему, и создания скандинавского блока с его последующим присоединением к Брюссельскому пакту. Так что обеспечение нейтрализма северного соседа в разворачивавшейся гонке по консолидации ядер западного и восточного блоков становилось сверхактуальной задачей. С другой стороны, Финляндию подталкивали к скорейшему подписанию такого договора события в Чехословакии, развернувшиеся в феврале того же года. В их результате к власти там пришли коммунисты, и возможность развития событий в подобном ключе не могла не беспокоить финское руководство. Впрочем, о событиях на востоке Европы нам предстоит рассказать в следующих параграфах этой книги.

Письмо И. В. Сталина президенту Финляндии Ю. К. Паасикиви о заключении пакта о взаимопомощи СССР и Финляндии

22 февраля 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 389. Л. 90–91. Правка — автограф И. В. Сталина]

Договор о дружбе, сотрудничестве и военной помощи был подписан председателями правительств двух стран в Москве 6 апреля 1948 г.[218] 7 апреля Сталин дал торжественный ужин в честь этого знаменательного события. 27 апреля договор был ратифицирован финляндским парламентом. Советский вождь мог быть доволен, поскольку задача-минимум на финском направлении была решена — нейтральный статус Финляндии удалось обеспечить, и на северной границе появилась буферная зона безопасности. Биться за умонастроения финского общества Сталин, как мы увидим в следующем параграфе, не перестанет — расходы на содержание финской компартии в конце его жизни станут одними из самых высоких.

Идея нейтралитета, между тем, овладеет умами не только коммунистов Финляндии. Президент этой страны У. К. Кекконен в 1952 г. выскажет идею создания нейтрального блока Скандинавских стран[219]. Реализовать ее не удастся по причинам, нами уже ранее отмеченными: идея нейтралитета европейских государств не отвечала устремлениям создателей западного блока, который в случае ее реализации значительно бы ослабел.

Глава 2«Успехи ударной бригады». Коммунистическая консолидация на новом этапе и формирование восточного блока

Достижение нового статуса Советским Союзом во внешнеполитической сфере дало основание Сталину претендовать на закрепление за ним определенных зон влияния. Межсоюзнические консультации военного времени, казалось, давали основания думать, что достижение такого рода договоренностей возможно. Борьба на европейском стратегическом направлении принесет определенные результаты, пусть и не в тех масштабах, на которые рассчитывал советский вождь. Значимым итогом усилий Сталина в послевоенные годы станет создание буферной зоны безопасности на западных рубежах СССР из государств-сателлитов Советского Союза в Восточной Европе. СССР сохранит свои войска на территории Польши, Венгрии, Болгарии, Румынии, а также в советских зонах оккупации в Восточной Германии и Австрии. В феврале 1947 г. страны-победители подпишут в Париже договоры о мире с бывшими союзниками Германии. Польша, Румыния, Чехословакия и Финляндия признают свои новые границы с СССР. Значительные сдвиги вскоре станут происходить и на азиатском стратегическом направлении, о которых мы вскоре поговорим специально.

Победа антигитлеровской коалиции при решающей роли Советского Союза, не подвергавшейся тогда сомнению никем из современников, одним из своих результатов имела рост просоветских и просоциалистических настроений в европейских странах. Вполне естественно, что советское руководство постаралось использовать эти настроения и представлявшие их политические и общественные организации для укрепления международного влияния Союза ССР и в странах-сателлитах, и за пределами советской зоны оккупации. На эти силы было решено сделать политическую ставку там, где наличие оккупационных советских войск позволяло контролировать ситуацию и создавало дополнительные благоприятствующие условия для формирования просоветских политических режимов. Этот процесс прошел через два этапа в своем развитии, о которых мы и поговорим в ближайших параграфах этой книги.

«Мы, новые славянофилы-ленинцы… настойчиво призываем к союзу славянских народов»

В поисках несущих конструкций для распространения советского влияния, а затем и для формирования политико-территориальной общности в начальный период советского присутствия в восточноевропейском регионе Сталин на некоторое время обратится к идее панславизма. Осенью 1941 г., как должен помнить читатель, в СССР при Совинформбюро создается «Всеславянский комитет», задачами которого на том этапе стала организация антифашистского движения в славянских странах. Однако вскоре эта деятельность приобретет более широкий политический подтекст.

В годы войны Сталин лично не раз озвучит «на публике» панславянский мотив. Впервые это случится во время встречи с ксендзом Ст. Орлеманьским 28 апреля 1944 г. Поляк по происхождению, видный американский католический священник Орлеманьский выступал за сотрудничество Польши и СССР в борьбе против Германии и был приглашен в Москву для обсуждения вопросов создания коалиционного правительства Польши. В ходе этой встречи Сталин обратится к далекому прошлому в стремлении дополнительно мотивировать необходимость союзных отношений между Польшей и СССР. Он, скажет Сталин о самом себе, «мог бы привести Орлеманьскому пример Грюнвальдского сражения, в котором имело место объединение славянских народов против германских меченосцев. Немцы были тогда побеждены объединившимися поляками, русскими, литовцами, украинцами и белорусами. Он, тов. Сталин, думает, что нужно возродить политику Грюнвальда на широкой основе. Это его мечта»[220]. Декларациями такого рода дело не ограничится.

В январе 1945 г. на совещании в Отделе международной информации ЦК ВКП(б) руководители болгарской компартии, реализуя установки Сталина, будут обсуждать вопрос о перспективе «создания единого федеративного государства южных славян» «в более или менее близком будущем». Речь тогда зашла о федеративном объединении «с братскими югославскими народами новой Югославии»[221]. Эту тему лидеры болгарских и югославских коммунистов начали обсуждать между собой еще в 1944 г. Сам Сталин на встрече с югославской и болгарской делегациями спрогнозирует, что союзом между Болгарией и Югославией «ставится начало союза всех славянских народов. Эти народы должны друг другу помогать, взаимно защищаться. Германия будет разгромлена, но немцы — крепкий народ… они снова поднимутся. Славянские народы не должны оказаться захваченными врасплох, когда снова на них попытаются напасть… Старое славянофильство выражало стремление царской России подчинить себе другие славянские народы. Наше славянофильство — совсем другое — объединение славянских народов как равных, для общей защиты своего существования и будущего. Мы не хотим ничего навязывать другим славянским народам. Мы не вмешиваемся в их внутренние дела». Так зафиксирует в своем дневнике содержание одного из тостов, произнесенных Сталиным на приеме членов делегаций, Георгий Димитров [222].

Славянское единство тогда виделось Сталину инструментом противодействия германскому экспансионизму, которого он не переставал опасаться в результате неизбежного возрождения Германии. Во всяком случае, именно этот аргумент будет постоянно фигурировать в его высказываниях, как только речь будет заходить о славянском единстве. Им он аргументировал постановку этого вопроса во всех своих беседах на эту тему. В годы войны подобная постановка вопроса находила свой отклик. В марте 1945 г. Сталин дал в Кремле обед в честь президента Чехословакии Э. Бенеша.

Протокольная запись зафиксировала высказывание советского вождя: «Возьмите хотя бы две последние мировые войны. Из-за чего они начались? Из-за славян. Немцы хотели поработить славян. Кто больше всех пострадал от этих войн? Как в Первую, так и во Вторую мировую войну больше всех пострадали славянские народы: Россия, Украина, белорусы, сербы, чехи, словаки, поляки. Поэтому мы, новые славянофилы-ленинцы, так настойчиво призываем к союзу славянских народов»[223]. Этот союз Сталин противопоставил объединению всех славян, которого требовали «старые славянофилы». Отверг Сталин подозрение в том, «что мы хотим установить повсюду советский строй. Это не так, подчеркнет он». Специально повторит советский вождь этот тезис применительно к интересам своего гостя, сказав: «Мы не собираемся вводить в Чехословакии советский строй»[224]. Бенеш, между прочим, согласится с необходимостью общей славянской политики, подчеркнув в беседе со Сталиным, что «лет через 10–15 и Запад может быть против СССР, и нужно быть готовыми к этому»[225].

Тот же аргумент Сталин привел на встрече с югославской делегацией во главе с И. Брозом Тито в апреле 1945 г. Сталин отвел на восстановление Германии 12–15 лет, и тогда «они опять встанут на ноги. Вот почему так важно единство славян… Если славяне будут едины и солидарны, никто в будущем не сможет даже пальцем пошевельнуть»[226]. Развеять опасения «братских народов» по поводу характера «славянского единства» должно было высказывание Сталина, доведенное до сведения участников совещания о журнале «Славяне» в Отделе международной информации ЦК ВКП(б). «Это не царский великодержавный панславизм, а это союз равных славянских государств», — гласил тезис Сталина[227].

Встреча Э. Бенеша в Москве

Март 1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1523. Л. 26]

В своем обращении к советскому народу 9 мая 1945 г. Сталин публично разовьет эту тему, сказав: «Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией»[228].

На пути реализации этой идеи возникнет изрядное количество препятствий. Во весь рост встанут вопросы национально-территориального размежевания в послевоенный период. «Болгарские товарищи» на упоминавшемся совещании в Отделе международной информации ЦК ВКП(б) в январе 1945 г. прямо говорили о том, что «в обеих странах [Болгарии и Югославии. — А. С.] все еще имеются шовинистические элементы, которые еще не отказались от гегемонистических поползновений»[229]. Одной из основных проблем во взаимоотношениях Болгарии и Югославии станет тема Македонии, территории которой находились в составе не только этих двух государств, но еще и Греции.

Поляков предстояло примирить с потерей Западной Украины и Западной Белоруссии. Кроме того, в начале января 1945 г. чехословацкое правительство, с которым СССР был связан союзным договором 1943 г. поставит вопрос об урегулировании с поляками вопроса о Тешинской Силезии. Как должен помнить читатель, эта область была отторгнута Польшей по итогам печально знаменитого Мюнхенского сговора 1938 г.[230] Необходимость признания домюнхенских границ Чехословакии подтвердит президент Чехословакии Э. Бенеш на встрече со Сталиным и Молотовым в марте 1945 г. В ноябре 1945 г. Сталин примет лидеров польских коммунистов В. Гомулку и Г. Минца, в ходе этой встречи возникнет вопрос о возможности поддержки Польши со стороны СССР в переговорах о Тешине с чехословаками. Сталин посоветует «не углублять» этот вопрос, напомнив, что после получения Польшей силезских коксующихся углей в результате отторжения в ее пользу германских территорий «у Польши не осталось аргумента в пользу передачи Тешина полякам, ввиду чего СССР лишен возможности оказать поддержку полякам в этом деле. Было бы лучше поскорее ликвидировать этот конфликтный вопрос с Чехословакией, ограничиться переселением тешинских поляков в Польшу и восстановить хорошие отношения с Чехословакией»[231]. Всем своим соседям, включая славянскую Болгарию, предъявила территориальные претензии Югославия. В скобках заметим, что межславянскими противоречиями не исчерпывалась проблема национально-территориального размежевания в формировавшемся восточном блоке. Чехословакии предстояло урегулировать с Венгрией вопрос о землях, населенных словаками, а самой Венгрии — отдать (под нажимом Москвы) Румынии Трансильванию.

Шифротелеграмма И. В. Сталина и В. М. Молотова советскому послу в Чехословакии В. А. Зорину с текстом телеграммы для президента Чехословакии К. Готвальда о заключении чехословацко-польского договора о взаимопомощи

26 февраля 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 393. Л. 99]

Нельзя в связи с этим не сказать и о том, что проблемы территориального размежевания будут решаться в том числе с использованием инструментов переселенческой политики или, прямо говоря, депортаций. Запущен этот процесс был совместными решениями союзников о западных границах Польши, согласно которым польскому государству передавались обширные восточные территории Германии. Так Данциг стал Гданьском, Штеттин — Щецином, Бреслау — Вроцлавом и так далее, а миллионы немцев, проживавших на этих территориях, были переселены на запад. Аналогичным образом решались вопросы и в других случаях. Президент Чехословакии Э. Бенеш предложил выселить из ЧСР два миллиона немцев, сообщив при этом Молотову: «…англичане согласились, что необходим трансфер немецкого населения из Чехословакии». По мнению Бенеша, нельзя было и польский вопрос решить без аналогичного «трансфера»[232]. Многотысячные переселения поляков, украинцев и белорусов будут иметь место и на территории Польши и СССР. Территориальное размежевание одновременно с «обменом населением» Сталин порекомендует правительственной делегации Венгрии в апреле 1946 г. для нормализации отношений с Чехословакией, приведя в пример договор Польши с Украиной и Литвой «об обмене населением»[233]. Аналогичным образом будет рекомендовано решить вопрос с Румынией относительно Трансильвании[234]. Многочисленные национально-территориальные проблемы, доставшиеся по наследству от ушедшего в небытие версальского миропорядка, станут одним из основных препятствий на пути реализации «панславистских» устремлений Сталина.

Несмотря на эти обстоятельства, в течение первых послевоенных лет Сталин будет считать достижимыми цели всеславянского единства и продолжит поддерживать этот курс. В декабре 1946 г. в Белграде будет проведен Славянский конгресс, учредивший Общеславянский комитет, в который войдут по пять человек от каждой из пяти славянских стран. Общеславянскому комитету будет суждена, однако, короткая жизнь, которая пресечется в связи с разразившимся вскоре советско-югославским конфликтом. В марте 1947 г. в Москве будет образован Славянский комитет СССР, к которому фактически перейдут и функции координации действий на международной арене [235].

Идеи всеславянского единства ясно отражаются и в советских дипломатических документах. Так, в пространном циркулярном письме МИД от 20 декабря 1947 г. о второй сессии Генассамблеи ООН Молотов многократно использовал обобщающее понятие «славянские делегации» для обозначения делегаций восточно, центральноевропейских и балканских государств, находившихся под влиянием СССР[236].

Нельзя не обратить внимания, что с идеей панславизма Сталин выступил в момент, когда будущее стран Восточной Европы оставалось неопределенным — славянские страны еще предстояло в большинстве своем освободить (за исключением Болгарии, которая войны Советскому Союзу так и не объявила), а сателлитам Германии — нанести поражение. Консолидировать славянские страны Восточной Европы на основе идеи противостояния агрессору, то есть Германии, было вполне логичным. Однако по завершении войны выяснится, что консолидация Восточной Европы вокруг идеи славянского единства оставляет за бортом Албанию, Венгрию и Румынию, оказавшихся в зоне советского влияния. Их территории сегментировали пространство, населенное славянами, не позволяя слишком долго предаваться мечтам о воплощении идеи славянского единства. Найти место неславянским сателлитам в геостратегических проектах Москвы можно было только на более широкой основе. Из формировавшегося фронта славянских государств, дружественных Советскому Союзу, вскоре будет исключена Югославия, о конфликте с которой мы поговорим специально. Подписание со странами Восточной Европы мирных договоров, а вслед за этим и договоров о дружбе и сотрудничестве, формирование коалиционных правительств со значительным (или даже доминирующим) участием просоветских элементов создали необходимые условия для выведения проблемы восточноевропейской консолидации на иной уровень. В связи с этим совсем не случайным стало угасание «панславянских» оргструктур, начавшееся еще при жизни Сталина и пришедшее к своему логическому завершению в самом начале 1960-х гг.

Восточная Европа: от режима военного времени к «народной демократии»

Весь восточноевропейский регион рассматривался Сталиным прежде всего как пояс безопасности Советского государства по западному и юго-западному периметру границ, с этим соглашаются сегодня самые разные исследователи[237]. При этом первоначально реальную угрозу видели в восстановлении германского промышленного и военного потенциала. Формирование буферной зоны поначалу было направлено на купирование рисков именно на этом направлении, причем в кооперации с англо-американскими союзниками. Не раз на встречах с восточноевропейскими лидерами в конце войны и первые послевоенные месяцы Сталин и Молотов будут подчеркивать необходимость сотрудничества с западными партнерами. На встрече со Ст. Миколайчиком 9 августа 1944 г. в ответ на тезис польского премьера, что «между Польшей и Советским Союзом будут установлены доверие и дружба», Сталин подчеркнет: «Польша должна иметь также союз с Англией, Францией и США». В июне 1945 г. ту же мысль он выскажет на встрече с членами польской делегации, приехавшей в Москву в связи с созданием Временного правительства национального единства: «Польше нужны союзы с Западными государствами, с Великобританией, Францией и дружественные отношения с Америкой»[238]. Представления Сталина об источнике угрозы и составе сил потенциального противника будет скорректировано после того, как четко определится курс на интеграцию западных зон оккупации Германии в состав «западного блока».

Обеспечение гарантий безопасности СССР и сохранение мира «в течение длительного срока» (минимум 30, максимум 50 лет) видным деятелем внешнеполитического ведомства И. М. Майским в уже упоминавшейся аналитической записке, адресованной Молотову в январе 1944 г., формулировалось в качестве центральной внешнеполитической задачи всех усилий на европейском континенте. В рамках этого периода десять лет отводились на «залечивание ран», нанесенных войной Советскому Союзу[239]. Многократно упоминавшийся на страницах этой книги другой столь же известный советский дипломат М. М. Литвинов в июне 1946 г. дал интервью корреспонденту Си-Би-Эс в Москве, в котором указал на представления советского руководства о средствах достижения этой главной цели. Он подчеркнул, что в Советском Союзе произошел «возврат к вышедшей из моды концепции безопасности, основанной на расширении территории — чем больше вы ее имеете, тем выше ваша безопасность»[240].

Сталин не намеревался расширять территорию СССР в буквальном смысле. Последним территориальным приобретением Советского Союза стала Закарпатская Украина, переданная в соответствии с договором между СССР и Чехословацкой Республикой от 29 июня 1945 г. Вслед за этим последует образование Закарпатской области в составе Украинской ССР[241]. Во весь рост этот вопрос встал полугодом ранее, когда Сталин направил Бенешу послание, в котором постарался разуверить чехословацкого президента в том, что «Советское правительство думает односторонне решить вопрос о Закарпатской Украине вопреки договору между нашими странами». Выбора Бенешу советский вождь, однако, не оставил. Напомнив ему о том, что тот и сам во время их встречи в Москве говорил о своей «готовности передать Закарпатскую Украину Советскому Союзу», Сталин подчеркнет, что «поскольку вопрос о Закарпатской Украине поставлен самим населением Закарпатской Украины, его, конечно, придется решить», когда это найдут целесообразным оба правительства[242].

Вопросы контроля территорий государств, которые длительное время в советском стратегическом планировании относились к враждебным, в послевоенный период встали перед Сталиным во весь рост. В 1944–1948 гг. вслед за освобождением Албании, Польши, Чехословакии, Югославии, Венгрии, Румынии, Болгарии от нацизма там запускается политический процесс, в рамках которого началось формирование коалиционных правительств, что обеспечивалось соответствующими договоренностями союзников. Борьба за принципы формирования и состав этих правительств в значительной мере станут предметом переговоров союзников в первые послевоенные месяцы.

В Албании и Югославии довольно быстро было обеспечено доминирование коммунистических партий. При этом в странах, воевавших на стороне Германии, как должен помнить читатель, решением Берлинской конференции создавались союзные контрольные комиссии, призванные осуществлять контроль «за точным выполнением условий перемирия» в переходный период. В Румынии СКК была создана в сентябре 1944 г. (председатель маршал Р. Я. Малиновский); в Болгарии — в октябре 1944-го (председатель маршал Ф. И. Толбухин); в Венгрии — в январе 1945 г. (председатель маршал К. Е. Ворошилов). Венгрия, в отличие от Румынии и Болгарии, не перешла на сторону антигитлеровской коалиции на заключительном этапе войны и была принуждена к капитуляции в результате военного поражения, нанесенного Красной армией до конца сопротивлявшимся венгерским войскам. В связи с этим деятельность СКК здесь носила более жесткий характер, чем в Румынии и Болгарии. 7 марта 1945 г. по запискам Молотова и Ворошилова, адресованным на имя Сталина, ГКО за его подписью принял постановление «По вопросам Венгрии». Первоочередной задачей было решено считать «немедленное проведение земельной реформы, примерно на тех же принципах, на которых она осуществлена в Польше». При условии ее быстрого проведения ГКО изъявлял готовность удовлетворить просьбу венгерского правительства о предоставлении займа и продовольственной помощи. СКК также обязал взять под специальный контроль мероприятия по восстановлению и эксплуатации промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и средств связи. Контролю подлежало расходование продовольствия и средств, полученных в виде займов от СССР, и даже проведение весенней посевной кампании[243]. Как нетрудно заметить, советское послевоенное присутствие в странах региона не ограничивалось денацификацией, но и сопровождалось глубокими социально-экономическими преобразованиями.

Летом — осенью 1945 г. Сталин поставил на паузу развитие советской активности в этом регионе, ожидая первых результатов взаимодействия союзников в послевоенном урегулировании. В ноябре 1945 г. посол ФРЮ в СССР В. Попович в обширном письме председателю Совета министров Югославии И. Броз Тито, информируя своего руководителя о настроениях в среде высшего советского руководства, подчеркнул: «Исходя из принципа последовательного осуществления своей политики по укреплению международного сотрудничества, советское правительство в настоящий момент избегает заключать договоры по каким бы то ни было вопросам с государствами Восточной Европы. Но если состояние нынешних отношений с союзниками не улучшится, то здесь не исключают возможность активизации советской внешней политики в этом направлении»[244].

Возможность взять такого рода паузу у Сталина была. До возрождения Германии было далеко, а трения с союзниками еще не перешли в фазу конфронтации. Во всех государствах этого региона сначала условиями перемирия, а затем и мирными договорами, согласованными, кстати сказать, общими решениями союзников, были размещены советские воинские контингенты. Исключением была Чехословакия, из которой Сталин решил их вывести уже осенью 1945 г., с тем, вероятно, чтобы продемонстрировать союзникам намерения действовать «благопристойно» и закрепить позитивные на тот момент настроения чехословацкого общества, включая президента ЧСР Э. Бенеша, по отношению к идее сотрудничества с СССР.

Необходимость обеспечения безопасности по внешнему периметру Союза ССР в рамках сотрудничества с союзниками отодвигала возможность социалистических преобразований на относительно отдаленную перспективу. Да Сталин и не стремился, как мы уже видели и еще не раз увидим, форсировать здесь социалистические преобразования.

Такой подход не отменял задачи поддержки социально близких политических элементов, приведение к власти которых должно было обеспечить дружественную политику этих государств по отношению к Советскому Союзу. Коммунистические и левые партии и организации, оперевшись на советские ресурсы и политическую поддержку, поведут борьбу за власть с традиционными для этих стран политическими структурами. Значительную роль в политических процессах сыграют кадры Коминтерна, прибывшие на родину «в обозе» советских войск. Развернувшаяся в странах народной демократии борьба имела не только политическое измерение. В январе 1949 г. Сталин примет болгарскую делегацию и поинтересуется судьбой членов царского регентского совета у одного из лидеров болгарских коммунистов В. Коларова, занимавшего в тот момент посты заместителя председателя Совета министров и министра иностранных дел Болгарии. «Когда я сказал, — вспоминал Коларов, — что все регенты были расстреляны, он [Сталин] пожал мне руку» [245].

Контроль за составом правительств, а значит, и их решений позволял решать основную задачу — проводить внешнюю политику, направленную на формирование пояса безопасности из буферных государств на наиболее опасном участке периметра советских границ — западном. Во всех случаях приоритетное внимание уделялось назначению коммунистов на ключевые посты «силовых» министерств.

Надо сказать, что первоначально Сталин допускал существование в странах, занятых советскими войсками, плюралистической политико-экономической системы. Димитров в своем дневнике опишет «товарищеский ужин» у Сталина на даче, на который советский вождь пригласил находившихся в Москве «югославян», болгар и трех ближайших членов своего окружения — Молотова, Маленкова, Берию. Сталин в своих тостах, запишет Димитров, подчеркнул: «Может быть, мы делаем ошибку, когда думаем, что советская форма единственная, которая ведет к социализму. Оказывается на деле, что сов[етская] форма самая лучшая, но совсем не единственная. Могут быть, и другие формы — демократическая республика и даже в известных условиях — конституционная монархия…»[246]

Советское руководство предполагало использовать тактику демократического блока, в котором коммунистам следовало постепенно наращивать свои успехи. Судя по всему, Сталин в это время не питал особых иллюзий о возможности успешного насаждения социализма по советскому образцу в европейских странах, о чем свидетельствует ряд его высказываний. Так, показательный обмен мнениями состоится у Сталина с премьер-министром Польши С. Миколайчиком в 1944 г. «Германии коммунизм подходит так же как корове седло», — так ответит Сталин Миколайчику в ответ на его рассуждения о послевоенном устройстве этой страны[247]. Судя по всему, аналогичным образом в тот период он смотрел и на положение дел в других восточноевропейских странах.

Сталин и Молотов, вместе и по отдельности, регулярно встречались с лидерами восточноевропейских коммунистов, получая из первых рук информацию об экономическом положении и политической ситуации в той или иной стране. Во время таких встреч они инструктировали их по вопросам внутренней политики, создания тех или иных предвыборных коалиций, внутриполитических комбинаций, состава правительств и т. д. Советский фактор в конечном итоге сыграет в большинстве случаев определяющую роль в формировании политических структур и оформлении политических систем государств этого региона. Будет иметь место в восточноевропейских странах и советское давление, чаще всего опосредованное, на представителей политической оппозиции. Показательным представляется эпизод беседы Сталина с делегацией болгарских деятелей во главе с председателем Совмина Болгарии К. Георгиевым, состоявшейся 7 января 1946 г. В ее ходе обсуждались итоги декабрьского 1945 г. Московского совещания министров иностранных дел трех держав в отношении Болгарии и Румынии. Выслушав рассказ о последовательном сопротивлении одного из лидеров оппозиции Н. Петкова, Сталин выскажет свои рекомендации, но не ограничится ими. Прямо во время встречи, как свидетельствует стенограмма, «Сталин справляется по телефону у Вышинского, когда может быть опубликовано в печати соглашение о включении в состав румынского правительства представителей оппозиции, и дает ему инструкции в отношении Болгарии: „Петков нахально требует реконструкции болгарского правительства и роспуска парламента. Это наглец. Его надо поставить на место так, как поставили румынского короля“». Болгарской делегации он порекомендует: «Петкову и Лулчеву должен быть поставлен только один вопрос, хотите или не хотите выделить своих представителей в правительство. Все другие вопросы должны быть сняты… Это недоразумение, что вы дали возможность вашим Петковым выступать с какими-то условиями и декларациями»[248]. «Наглеца» Петкова «болгарские товарищи», когда придет время, не просто поставят на место, но и устранят из жизни.

Сталин при этом некоторое время будет настойчиво продвигать идею парламентского движения к социализму по особому в каждом отдельном случае «национальному пути», исключавшему повторение экстремальных форм советского опыта. На встрече с первым секретарем Польской рабочей партии Б. Берутом и председателем Временного правительства национального единства Польской Республики Э. Осубка-Моравским, имевшей место 24 мая 1946 г., Сталин скажет: «Демократия, которая установилась у вас в Польше, в Югославии и отчасти в Чехословакии, — это демократия, которая приближает вас к социализму без необходимости установления диктатуры пролетариата и советского строя»[249]. На другой встрече с руководством Польской социалистической партии во главе с тем же Осубка-Моравским 19 августа 1946 г. Сталин задастся вопросом: «Должна ли Польша пойти по пути установления диктатуры пролетариата? Нет, не должна. Такой необходимости нет, более того, это было бы вредно. Перед Польшей, как и перед другими странами Восточной Европы, в результате этой войны открылся другой, более легкий, стоящий меньше крови путь развития — путь социально-экономических реформ. В результате войны в Югославии, Польше, Чехословакии, Болгарии и других странах Восточной Европы возникла новая демократия, совершенно отличная от демократий, установленных в некоторых странах прежде… Это, как говорит товарищ Сталин, зафиксирует стенограмма, более комплексная демократия. Она затронула как политическую, так и экономическую жизнь страны. Эта демократия совершила экономические преобразования» [250].

Во время встречи с К. Готвальдом в июле 1946 г. Сталин заявит: «Не существует только одного пути через Советы и диктатуру пролетариата, поскольку при определенных условиях может быть и иной путь… После Второй мировой войны… появляется много возможностей и путей для социалистического движения»[251].

Многочисленные встречи Сталина с государственными и политическими деятелями восточноевропейских государств, их интенсивность, содержание и тональность бесед и, добавим, «умеренность и аккуратность» в подходе к оценке социалистических перспектив восточноевропейских государств позволяют ряду российских историков говорить о том, что к концу «народно-демократического» этапа политического послевоенного развития восточноевропейских государств советский вождь превратился в авторитетного арбитра для всех политических субъектов в странах Восточной Европы, причем не только для коммунистов. Более того, целый ряд умеренных деятелей искали у него защиты от левых перегибов, к которым все чаще устремлялись коммунистические деятели этих стран[252]. Не склонен был и сам Сталин, как уже не раз отмечалось, форсировать леворадикальные преобразования.

Прием Польской правительственной делегации в Кремле. Слева направо: В. М. Молотов, премьер-министр Польской Республики Ю. Циранкевич, И. В. Сталин и министр промышленности Польской Республики Г. Минц

5 марта 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1700. Л. 2]

Президент Венгерской Республики Золтан Тилди, И. В. Сталин, заместитель председателя Совета министров Венгерской Республики М. Ракоши, А. Сакашич, Г. М. Пушкин на подписании договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и Венгерской Республикой

18 февраля 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1664. Л. 8]

В свете концепции «особого пути к социализму» в некоторых странах Восточной Европы пройдет волна трансформаций коммунистических партий. В Польше образуется Польская объединенная рабочая партия, в Венгрии — Венгерская партия трудящихся, в Румынии — Румынская рабочая партия, в Албании — Албанская партия труда, причем в такого рода случаях обычно проводилось слияние коммунистических и социал-демократических партий. Болгарская компартия, хотя и сохранит свое название, но в том же 1948 г. также сольется с социал-демократами. Не приходится сомневаться, что согласование переименований происходило в Москве[253]. Все это не было просто разновидностью социальной мимикрии. Эти трансформации, помимо прочего, ликвидировали социал-демократическую альтернативу коммунистам, которая, как должен помнить читатель, на протяжении десятилетий воспринималась советским руководством в качестве основной конкурентной политической доктрины. Одновременно был сделан расчет и на расширение социальной базы просоветских правительств, ведь состоявшиеся в странах Восточной Европы выборы ясно указывали на определенную ограниченность поддержки коммунистов со стороны населения.

За политическими режимами, сформировавшимися в итоге в этом регионе, закрепится самоназвание «народные демократии». Не слишком скоро оформившийся взгляд из Москвы на это понятие развернуто представит Г. Димитров в письме Сталину в ноябре 1948 г.: «Государство народной демократии представляет собой власть трудящихся — огромного большинства народа, при руководящей роли рабочего класса». Это государство «находится в сотрудничестве и дружбе с Советским Союзом», «принадлежит к демократическому, антиимпериалистическому лагерю» и, заключит Димитров, «является государством переходного периода, призванным обеспечить развитие страны по пути к социализму»[254]. Нетрудно догадаться, что представления о демократии на Западе и Востоке сильно различались. К моменту, когда Димитров сформулирует свои четыре тезиса, между Востоком и Западом вовсю развернется борьба не только за понятийный аппарат, но и главным образом за влияние и контроль на конкретных территориях.

Не приходится сомневаться, что «народная демократия» устанавливалась действительно особая. «Польских товарищей» Сталин будет наставлять: «Польскому демократическому лагерю без оппозиции не обойтись, но этому лагерю нужна легальная, прирученная оппозиция, т. е. такая оппозиция, которая критикует правительство легальными средствами, но не борется за его свержение. Такая оппозиция полезна для польского демократического лагеря. Она нужна ему для того, чтобы оттягивать силы из подполья»[255].

Но даже и при таком подходе оживление политической жизни в подконтрольных странах, формирование по соглашению с союзниками широких по составу правительств создавало определенные риски для положения компартий в политических структурах стран Восточной Европы. Решаться эти проблемы будут вторжением в электоральный процесс. Как свидетельствуют опубликованные документы и современные издания, по меньшей мере в трех странах — Польше, Румынии, Венгрии нужные результаты выборов достигались местными коммунистами посредством тех или иных «технических средств», что позволяет некоторым историкам говорить о фальсификации их результатов[256].

Парижская мирная конференция 1947 г., на которой были подписаны мирные договоры с восточноевропейскими сателлитами Германии, завершит процесс легализации и легитимизации политических режимов Болгарии, Венгрии, Румынии. Это в значительной мере развяжет им руки и поведет к ужесточению их политики в отношении оппозиционных сил.

* * *

В Румынии 1945 год прошел под знаком противостояния короля Михая I и правительства П. Грозы, пришедшего к власти в марте 1945-го под советским нажимом.

На Московском совещании министров иностранных дел трех союзных держав в декабре того же года союзники договорились о принципах урегулирования положения в этой стране. В действующее правительство, которое было признано правительствами США и Великобритании, было решено ввести представителей оппозиции в качестве министров без портфеля, провести осенью 1946 г. выборы в парламент, обеспечить свободу слова. Всеобщие выборы в Палату депутатов действительно состоятся 19 ноября 1946 г., принеся победу блоку демократических партий во главе с коммунистами. В беседе с советником посольства СССР в Румынии генеральный секретарь Совета министров Румынии Э. Боднэраш сообщал о планах получить на выборах 55–65 % «реальных голосов при голосовании», но поскольку «нам нужно взять 90 %, и это будет сделано при помощи тех возможностей, которые дает избирательный закон, и некоторой „техники“»[257]. Блок на выборах завоюет около 70 % голосов, что даст ему 347 мест в парламенте из 414. Оппозиция обвинит правительство в фальсификации результатов голосования. Вскоре после выборов в стране для наведения «порядка» станут проводиться мероприятия, которые заместитель премьер-министра и генсек румынской рабочей партии Г. Георгиу-Деж в беседе с советским представителем в Румынии назовет мероприятиями «твердой руки»[258]. В марте 1947 г. лидеры оппозиционных национал-царанистской, национал-либеральной и независимой демократической партий направят Молотову как министру иностранных дел СССР обращение, в котором заявят о «злоупотреблениях и бесстыдных подлогах», совершенных на выборах 19 ноября. Причиной обращения, однако, станет не это, а тот факт, что румынское «правительство проводит массовые аресты виднейших членов 3-х демократических партий оппозиции по всей стране». Подписанты будут просить Молотова в кратчайший срок принять меры и «положить конец нетерпимому положению»[259]. Надо сказать, что во время двух встреч Сталина с Георгиу-Дежем в начале февраля 1947 г. вопросы политики в отношении оппозиции не поднимались ни разу. Зато «румынские товарищи» получат наставления по вопросам румынского национализма и необходимости пресечения проявлений антисемитизма. «Большевиков сильно атаковывали по еврейскому вопросу, — скажет Сталин. — Говорили, что даже Ильич еврей». Как же румынские коммунисты хотят строить свою партию только из румын, когда в стране много евреев, венгров и славян? «Если их партия» будет расовой, предупредит Сталин, «то она погибнет, ибо расизм ведет к фашизму». Но, главными темами обеих встреч станут вопросы экономической помощи со стороны СССР, о которой Георгиу-Деж будет просить Сталина как председатель румынского Высшего экономического совета. Помимо общей рекомендации о наведении румынскими коммунистами порядка у себя в стране, Сталин порекомендует «сократить количество рабочих на фабриках и заводах, немедленно обложить налогами крестьян, сократить количество служащих. После проведения денежной реформы следует уменьшить заработную плату, принять решительные меры против спекулянтов»[260]. Прессинг в отношении оппозиционных политических партий и ненадежных участников избирательного блока, предпринятый «румынскими товарищами», судя по всему, в инициативном порядке, в течение следующего 1947 г. завершится сменой формы правления. Коммунисты 30 декабря 1947 г. принудят короля Михая I отречься от престола, вслед за этим Румыния будет провозглашена народной республикой, в которой политическое доминирование коммунистов было обеспечено целиком и полностью.

Встреча Петру Грозы в Москве на аэродроме

Февраль 1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1623. Л. 14]

Нельзя при этом не вспомнить и о том, что закрепление у власти просоветского режима позволит Сталину «окончательно» решить вопрос о взаимном признании границ 1940 года и об инкорпорации в состав СССР Бессарабии, некогда входившей в состав Российской империи, но в 1918–1940 гг. побывавшей «в гостях» у Румынии.

Подсластит пилюлю «румынским товарищам» возвращение в состав страны Северной Трансильвании, отторгнутой у нее в 1940-м Венгрией, как помнит читатель, по итогам так называемого второго Венского арбитража. 9 сентября 1947 г. премьер-министр П. Гроза направит Сталину телеграмму и попросит «принять еще раз глубочайшую благодарность и выражение живейшей признательности за дружескую поддержку, каковую Делегация Правительства СССР оказала Делегации Румынского Правительства на Мирной Конференции при защите границ Румынии и аннулировании фашистского Венского диктата, в результате чего возвращается нашей родине навсегда и полностью Северная Трансильвания»[261].

* * *

В Венгрии поздней осенью 1945 г. в ходе межпартийных консультаций под приглядом советского руководства было сформировано венгерское правительство. 11 ноября возглавлявший Союзную контрольную комиссию (СКК) в Венгрии К. Е. Ворошилов доложил Сталину об исполнении полученных им накануне директив Политбюро[262]. Ему предписывалось не возражать против указанного в его телефонограмме распределения мест в новом венгерском правительстве между партиями, «но настаивать на получении коммунистами Министерства внутренних дел вместо Министерства финансов, которое предложить партии мелких сельских хозяев». Ворошилов должен был «предложить дополнительно учредить два поста вице-министров, с тем чтобы эти посты были переданы коммунистам и социал-демократам». Специально подчеркивалась необходимость назначения членами правительства лиц, «персонально приемлемых для Советского Правительства». Венгерским коммунистам предписывалось еще до сформирования нового правительства договориться с другими партиями об общей платформе его работы, «которая обеспечивала бы безусловно дружественное отношение к Советскому Союзу, поддержку проведенной земельной реформы, поддержку антифашистских демократических сил и искоренение остатков фашизма в Венгрии»[263].

Король Румынии Михай I

Конец 1940-х

[Из открытых источников]

Легализация созданного политического режима, приобретение им международной субъектности окажутся связаны с проведением демократических выборов. Демократизм электоральных процедур «венгерские товарищи» понимали по-своему. В феврале 1947 г. премьер-министр Венгрии социал-демократ А. Сакашич, беседуя с советским послом, уведомит того о планах изменить совместно с коммунистами парламентский закон «с целью лишения 300 000 реакционеров права голоса», добавив, что «затем кое-кого пропустят при составлении списка избирателей».

«Таким образом можно поправить дела», — скажет Сакашич, нимало не смутившись замечанием посла, «что это не совсем честный путь»[264]. Намерение «на основе нового избирательного закона вычеркнуть из списков 12–15 % избирателей как реакционеров и фашистов» подтвердит в своем письме членам правительства СССР и лидер «венгерских товарищей» М. Ракоши 13 августа 1947 г.[265]

В конце февраля того же года советскими властями будет арестован за «шпионскую деятельность» против Советской армии и СССР генсек Партии мелких сельских хозяев (ПМСХ) Б. Ковач[266]. Лидер «венгерских товарищей» М. Ракоши нарисует старшим товарищам из Москвы ясную политическую перспективу. В беседе с Молотовым в апреле 1947 г. он заявит: «Нам доподлинно известно, что премьер-министр Надь Ференц также участник заговора… Не исключено, что и президент республики Тильди Золтан также замешан в заговоре». На протяжении этой беседы он не раз будет возвращаться к этой теме. «Жалко, что у заговорщиков не оказалось складов оружия, тогда мы могли бы крепче их разоблачить. Нам нужно что-то драматическое. Во всяком случае, мы хотим вопрос о заговоре снова выдвинуть на передний план»[267]. Отсутствие складов с оружием не помешает организовать кампанию давления на премьер-министра Ф. Надя, представлявшего ПМСХ, и вряд ли читателя удивит тот факт, что не пройдет и пары месяцев, как он Венгрию покинет. Точнее, выехав за границу и получив требование срочно вернуться, решит не возвращаться после недвусмысленного предупреждения от самого Ракоши о «тяжести сообщенных фактов»[268]. «Мы ускорили развитие кризиса», — будет докладывать в Москву Ракоши. Поэтому не стоит удивляться, что не станет дожидаться политических новостей и председатель парламента также принадлежавший к ПМСХ Б. Варга, который «на следующий день бежал»[269]. Ракоши по итогам этого «кризиса» примет на себя исполнение обязанностей премьер-министра.

«Не совсем честный путь» не позволит, однако, «венгерским товарищам» обеспечить себе тотальное доминирование на выборах, состоявшихся в августе 1947 г. Левый блок получил 203 места из 411, и правительство страны осталось коалиционным. Последовательная работа «венгерских товарищей» приведет к объединению в 1948 г. коммунистов и социал-демократов в Венгерскую партию трудящихся, что усилит позиции левого блока. «Тактика салями», как позднее М. Ракоши назовет политику коммунистов по постепенному выдавливанию оппозиции из органов власти, расколу ее политических структур в эти годы, принесет свои плоды. На руку «венгерским товарищам» сыграет грандиозный политический скандал, разразившийся в 1948 г. Зять президента страны З. Тилди был арестован и осужден за получение взяток в интересах своего тестя и за супружескую неверность. Тилди, поставленный перед незамысловатой альтернативой, предпочтет отставку импичменту. Он, правда, успеет в феврале 1947-го подписать договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Советским Союзом и даже будет принят вместе с Ракоши Сталиным в его кремлевском кабинете[270]. Новым президентом страны станет уже знакомый читателю Арпад Сакашич, который, помимо прочего, успел побыть и на посту генсека Венгерской партии трудящихся после объединения социал-демократов с коммунистами. В 1949 г. парламентские выборы в Венгрии пройдут с участием уже исключительно партий левого блока, безо всяких оппозиционеров. Около полумиллиона избирателей проголосуют «против всех» или не придут на выборы. Подавляющее большинство венгров, однако, не удержится от искушения попробовать новые «блюда», приготовленные по рецептам венгерской политической кухни. Послевкусие не заставит себя долго ждать и проявит себя в так называемом венгерском кризисе 1956 года…

Арпад Сакашич

1949

[Из открытых источников]

* * *

Распростится со своим традиционным политическим строем Болгария. Эта трансформация пройдет здесь легче, чем в Румынии, поскольку еще в августе 1944-го блок коммунистов, социал-демократов и ряда других политических партий и организаций совершил антифашистский государственный переворот и взял власть в свои руки, назначив регентский совет при малолетнем царе Симеоне. После победы в войне Сталин, рассчитывая на сотрудничество с союзниками, согласится на проведение здесь парламентских выборов под международным контролем. В ноябре 1945 г. прошли выборы в Народное собрание, победу на которых одержал Отечественный фронт. США и Великобритания на декабрьском совещании в Москве министров иностранных дел большой тройки признали результаты выборов.

15 сентября 1946 г. по итогам проведенного референдума будет упразднена монархия и Болгария станет «народной республикой». Через месяц с небольшим здесь пройдут выборы в Великое национальное собрание, которое должно было принять новую конституцию. Победу вновь одержит Отечественный фронт под руководством коммунистов, который получит 275 плюс 87 мест, оппозиционный блок — 99 мандатов[271]. Так что новая — «димитровская» — конституция, принятая в 1947 г., закрепит достижения коммунистов предшествующего периода. Сам многолетний руководитель Коминтерна, вернувшись в Болгарию, в ноябре 1946 г. возглавит Совет министров НРБ. Критически важным для судьбы Болгарии, как и для других бывших сателлитов Германии, стало подписание в 1947 г. мирного договора, в значительной мере развязавшее руки для проведения жесткой линии во внутренней политике.

* * *

Особое внимание Сталина будет привлекать состояние дел в Польше. Как уже видел читатель, он многократно в переговорах с союзниками по антигитлеровской коалиции и польскими руководителями указывал на то обстоятельство, что именно Польша являлась тем коридором, по которому проходили маршруты военных вторжений на территорию России. Кроме того, Польша играла ключевую роль в обеспечении пребывания оккупационных советских войск на территории Германии. Так что не приходится удивляться, что просоветское по своему составу правительство было сформировано много раньше, чем в других государствах региона, и в рамках довольного жесткого конфликта с союзниками. Здесь же раньше, чем в других странах региона, начнутся социально-экономические реформы. Особое внимание советское руководство станет уделять состоянию вооруженных сил новообретенного союзника. В составе Войска Польского окажется граждан СССР больше, чем в какой-либо другой армии из числа сопредельных государств. В беседе со Сталиным 24 мая 1946 г. маршал М. Роля-Жимерский проинформировал советского вождя о том, что из Войска Польского уже откомандированы 11 400 советских офицеров, а численность оставшихся (4600 чел.) следовало бы сократить до 1500. Сталин против подобного курса возражать не станет. В связи с этим будет принято решение о постановке на партийный учет в ПОРП членов ВКП(б) — военнослужащих Советской армии, проходящих службу в Войске Польском[272]. Для контроля военного руководства союзника Сталин направит в Польшу поляка по национальности маршала К. К. Рокоссовского, который в ноябре 1949 г. займет пост министра национальной обороны Польши, получит звание маршала Польши, станет членом Политбюро Польской объединенной рабочей партии (ПОРП).

* * *

Современная отечественная историография предлагает понимать эту короткую бурную эпоху «народной демократии» как переходный поливариантный период, острая политическая борьба в рамках которого завершится в 1948 г. утверждением монопольной власти компартий и внедрением в последующие годы принципов организации общества по советскому образцу[273]. В итоге к определенному моменту практически во всех странах региона были сформированы правительства, подконтрольные коммунистам. Единственной страной, в которой к 1948 г. этого пока не произошло, оставалась Чехословакия, о событиях в которой мы вскоре поговорим особо.

О «насущной необходимости координации действий компартий в современной международной обстановке»

В первые послевоенные годы, как имел возможность убедиться читатель, все отчетливее вырисовывалась перспектива конфронтации с союзниками по антигитлеровской коалиции. В определенный момент это заставило Сталина вернуться к вопросу об организационных структурах, призванных объединить коммунистическое движение на базе следования установкам «старших товарищей», консолидировать восточноевропейские режимы вокруг политики Москвы, а западные компартии стать проводниками советского влияния на положение дел в странах Запада.

Задача контроля за положением дел в буферной зоне безопасности, в странах-сателлитах Восточной Европы требовала консолидации политических сил, на которые Москва могла бы опереться в проведении на этих территориях соответствующей политики, и управления ими. Комплекс этих задач приобретал все большую актуальность по мере того, как выяснялась слабость восточноевропейских компартий и узость их социальной базы. Эксперименты с политическим плюрализмом здесь принесли не слишком оптимистичные для советского руководства плоды электорального волеизъявления, что станет одним из факторов, предопределившим ужесточение внутриполитического курса в странах формирующегося восточного блока в соответствии с установками Москвы.

Проблема идейной, организационной и политической консолидации левых сил будет приобретать все более острый характер по мере того, как ухудшались отношения с коллективным Западом. Так что совершенно не случайным выглядит решение Сталина вернуться к организационным вопросам мирового коммунистического движения. В сентябре 1947 г. в Шклярской Порембе (Польша) под руководством секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова и по указаниям Сталина состоится совещание, которое примет решение о создании для координации действий коммунистических партий Информационного бюро коммунистических партий (Коминформ) вместо упраздненного в 1943 г. Коминтерна. Реинкарнации Коминтерна, однако, не состоится. Коминформ объединил в своем составе лишь европейские компартии, да и то не все. К участию в первом совещании Коминформа были приглашены, помимо ВКП(б), Польская рабочая партия, компартии Франции, Италии, Югославии, Чехословакии, Румынии, Венгрии, Болгарская рабочая партия (коммунистов). Обнародованные Госполитиздатом по решению Секретариата ЦК ВКП(б) материалы Информационного совещания в мировом информационном пространстве произвели эффект разорвавшейся бомбы. Мировая «общественность» в массе своей пришла к выводу о восстановлении в новой форме Коминтерна или даже о фиктивном его роспуске в 1943 г. Между тем восстанавливать Коминтерн Сталин не собирался, как не собирался он учреждать «Азиатский» или «Дальневосточный» Коминформ. Более того, в 1947–1948 гг. Москва отклонила целый ряд проектов региональных совещаний компартий (стран Дунайского бассейна, североевропейских и арабских стран). Стоит согласиться с мнением о том, что Москва усматривала в этих инициативах проявление «сепаратизма», опасаясь ослабить контроль за деятельностью компартий[274].

Но вернемся к совещанию. В ходе его подготовки Жданов предварительно на согласование Сталину вынес записку, в которой он назвал два вопроса повестки дня совещания: о международном положении и о координации деятельности компартий[275]. На первом (учредительном) совещании Коминформа Жданов предложил сталинский тезис о разделении мира «на два лагеря» — агрессивный империалистический и демократический антифашистский. В соответствии с замыслом в анализе послевоенной обстановки акцент был сделан на разоблачении «американского плана политического и экономического порабощения Европы (план Трумэна — Маршалла)»[276]. Тезис о разделении мира станет фактическим ответом Черчиллю на его тезис о железном занавесе. Оба эти выступления на вербальном уровне обозначили четко обозначившийся водораздел в отношениях двух противостоящих блоков.

Кроме Жданова, важную роль в совещании сыграет еще один эмиссар Сталина — член Политбюро Г. М. Маленков. Отправляя Маленкова в 1947 г. на совещание компартий, Сталин поручил ему важнейшее на тот момент дело: переговоры с итальянскими социалистами. Не стоит, конечно, забывать об идее Сталина попробовать обеспечить нейтралитет Италии. Но, главное, левое движение в странах Запада после окончания Второй мировой войны выйдет на пик своей популярности. Советскому руководству будет казаться, что если еще немного поднажать, то в таких странах, как Франция и Италия, к власти мирным путем смогут прийти коммунисты в союзе с социалистами. Поэтому интерес Сталина к итальянским делам объясняется довольно просто. Словно подтверждая самые смелые мечты советского руководства, Итальянская социалистическая партия пролетарского единства в апреле 1946 г. решит активно сотрудничать с компартией и в октябре заключит пакт единства действий с коммунистами. Будет создан избирательный блок по выборам в парламент, которые должны были состояться в марте 1948 г. Инициатором этого сближения станет лидер социалистов Пьетро Ненни, встречи и переговоры с которым будут одной из основных задач Маленкова в этой поездке. Маленков повезет с собой два документа — «Возможные темы по Италии» и «Вопросы», которые представляли собой инструкции по ведению переговоров. Сталина будет особенно интересовать перспектива создания в Италии единой рабочей партии, а также возможность привлечь итальянских социалистов к противодействию воссозданию Социалистического Интернационала (Социнтерна)[277].

Первая такая беседа состоится «Сергеев» (Маленков) будет слать в Москву «Филиппову» (Сталину) шифровки с подробным изложением переговоров с П. Ненни, принявшим участие в совещании в ночь на 25 ноября, и сразу после ее завершения, в 4:05 утра, Маленков отправит Сталину первый отчет. В ответ Сталин 25-го сообщит Маленкову, что «в случае взятия власти в Италии левым блоком СССР может обеспечить Италию хлебом», помочь полиграфической бумагой «по дешевой цене», мобилизовать страны «народной демократии» на то, чтобы «оказать серьезную помощь углем»[278].

Сообщение И. В. Сталина (Инстанции) Г. М. Маленкову (Сергееву) о переговорах с П. Ненни и оказании помощи Италии

25 ноября 1946

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 14. Л. 49–50]

26-го «Филиппов» получит еще одну шифровку от Сергеева и передаст «большую признательность Ненни в связи с нашими ответами на поставленные им вопросы»[279]. Проинформирует «Филиппов» об итогах переговоров с социалистами и лидера итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти. Информационное сообщение для него о контактах с социалистами, а фактически инструктивное письмо для ИКП подготовит Маленков[280]. Причем Сталин будет сдерживать итальянских коммунистов от применения крайних мер в борьбе за власть. Лидер самой влиятельной на Западе ИКП Пальмиро Тольятти накануне выборов запросит Москву о ее позиции в том случае, если дело дойдет до вооруженного столкновения. Сталин одобрит применение оружия итальянскими коммунистами только для самообороны, если начнутся нападения на ее руководителей или отделения партии. «Ни в коем случае» не следовало поднимать вооруженный мятеж[281].

Выиграть парламентские выборы блок левых партий не сможет. Убедительную победу одержат христианские демократы, получившие 48 % голосов. Причинами неудачи на выборах Ненни позднее назовет пропаганду США, угрожавших прекратить поставки угля и сырья итальянской промышленности, враждебную позицию Ватикана и др.

Не приходится сомневаться в щедрой финансовой подпитке деятельности западных коммунистов из Москвы. Ряд решений о подобной поддержке Сталин примет лично. Некоторые из документов такого рода мы представляем вниманию читателя. Одно из них содержится в шифротелеграмме, направленной Сталиным лидеру Французской коммунистической партии Морису Торезу о финансовой помощи французской и бельгийской компартиям, которую планировалось оказать из «Фонда помощи левым рабочим организациям при ВЦСПС»[282].

Другое решение было оформлено постановлением Политбюро от 13 января 1950 г. Из оккупационных расходов Советской контрольной комиссии Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), созданной в советской зоне оккупации, выделялось 6 млн западных марок и 20 млн восточных марок на субсидирование Компартии Западной Германии и демократических партий и общественных организаций восточной зоны[283].

Морис Торез

1948

[Из открытых источников]

ЦК компартии Финляндии в марте 1950 г. получит 100 млн финских марок через «Фонд помощи левым рабочим организациям» при ВЦСПС[284]. Эти отдельные примеры не раскрывают, но иллюстрируют общеизвестное положение о подпитке просоветских политических сил из Москвы. На регулярной основе лидеры компартий Европы и Северной Америки, а часто и члены их семей будут приезжать в Союз на отдых и лечение. Поддержка, разумеется, не была бескорыстной. Все основные политические решения западных компартий в эти годы согласовывались в Москве. Разумеется, все это не было примитивным подкупом агентов влияния. Поддержка оказывалась идейно и социально близким структурам и их активистам, чья приверженность комплексу коммунистических/социалистических идей была не раз проверена на деле.

* * *

Советское руководство столкнется со стремлением руководства восточноевропейских стран к самостоятельности и будет вынуждено реагировать тем или иным образом на ее проявления. Такое столкновение приведет к разрыву с недавним ближайшим союзником СССР на Балканах — Югославией, о чем мы специально поговорим чуть ниже. Вскоре после создания Коминформа содержание его деятельности в значительной мере окажется прямо связано именно с советско-югославским конфликтом.

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) генеральному секретарю Французской компартии Морису Торезу о финансовой помощи французской и бельгийской компартиям

20 мая 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 392. Л. 115. Правка — автограф В. М. Молотова]

9–23 июня 1948 г. в Бухаресте состоится второе совещание Коминформа, главным вопросом повестки дня которого как раз и станет югославский. Причем курс на осуждение югославского руководства советская сторона начнет продвигать по линии Коминформа загодя — с марта. На заседании так называемой девятки (очередной сталинской фракции в Политбюро) 16 июня будет оформлено решение, которым на совещание Информбюро делегировались Жданов, Маленков и Суслов[285]. Жданов выступит в Бухаресте с докладом, который он, как и в первом случае, предварительно согласует со Сталиным. В Румынии соберутся представители Болгарской рабочей партии (коммунистов), Румынской рабочей партии, Венгерской партии трудящихся, Польской рабочей партии, компартии Франции, компартии Чехословакии и компартии Италии. Тито откажется прислать представителей КПЮ для участия в совещании. О ходе совещания «Журавлев, Максимов и Сорокин» будут ежедневно уведомлять «Филиппова». В одной из шифровок они сочтут возможным констатировать, «что все товарищи без исключения занимают активную, непримиримую позицию в отношении югославского руководства»[286]. Официальное коммюнике зафиксирует тот же самый результат: «Информационное бюро обсудило вопрос о положении в коммунистической партии Югославии и единодушно приняло резолюцию по этому вопросу»[287]. Информбюро отметит, что руководство югославской компартии проводит «в основных вопросах внешней и внутренней политики неправильную линию, представляющую отход от марксизма-ленинизма»; ведет «недружелюбную по отношению к Советскому Союзу и к ВКП(б) политику»; отходит «от позиций рабочего класса и порывает с марксистской теорией классов и классовой борьбы»; «ревизует марксистско-ленинское учение о партии» и т. д. Само собой разумеется, что штаб-квартира Информбюро переедет из Белграда. Местом ее дислокации станет Бухарест. Сталин решит предать гласности разногласия с югославами, и 29 июня соответствующая резолюция Информбюро будет обнародована. В этот же день «югославские товарищи» так же публично отвергнут все обвинения в свой адрес, квалифицировав их как необоснованные и клеветнические[288].

В ноябре 1949 г. в соответствии с постановлением Политбюро от 1 ноября[289] в Венгрии состоится третья конференция Коминформа, на которой была подтверждена антиюгославская линия. О характере обсуждения ясно говорит название главного доклада лидера румынских коммунистов Г. Георгиу-Дежа — «Югославская компартия во власти убийц и шпионов», выступившего по третьему (югославскому) пункту повестки дня. Повторное рассмотрение югославского вопроса свидетельствовало, как справедливо подчеркивается в исторических исследованиях, об устремлении советского руководства к эскалации конфликта. Возникший прецедент неподчинения диктату был опасен с точки зрения иерархической дисциплины в рамках восточного блока и международного комдвижения[290].

Главный доклад «Защита мира и борьба с поджигателями войны» сделает секретарь ЦК ВКП(б) М. А. Суслов, совсем недавно занявший свое кресло. Один из лидеров французских коммунистов Ж. Дюкло, улавливая звуки сусловского камертона, напомнит высказывание Сталина двадцатилетней давности: «Революционер тот, кто без оговорок, безусловно, открыто и честно, без тайных военных совещаний готов защищать, оборонять СССР, ибо СССР есть первое в мире пролетарское революционное государство, строящее социализм… Кто думает защищать мировое революционное движение помимо и против СССР, тот идет против революции, тот обязательно скатывается в лагерь врагов революции»[291].

Выходом на важный этап развития Коминформа, судя по всему, должно было стать принятие его Устава. Уставом предусматривалось создание Секретариата как «постоянно действующего органа Информбюро». Причем Секретариат Коминформа начал функционировать задолго до его официального создания. Два его заседания прошли в Бухаресте в июле 1948 и июне 1949 г. Руководящую роль в работе Секретариата играл Суслов, фактически направлявший его работу в соответствии с установками советского руководства, а точнее сказать, Сталина, который, как правило, рассматривал готовящиеся проекты решений[292]. Курс на становление организационных форм указывал на стремление Москвы создать органы управления «ударными бригадами» и вполне мог обернуться воссозданием на новом этапе практик управления комдвижением, апробированных в Коминтерне. Причем Москва, в отличие от предшествующего периода, бремя финансирования комдвижения собиралась разделить с «братскими партиями», пришедшими к власти в своих странах и получившими доступ к государственным бюджетам своих стран. Одним из пунктов Устава партии-члены обязывались уплачивать членские взносы «в установленном размере».

Решением вопроса о том, как организовать финансовые потоки, в Москве будут заняты следующие несколько месяцев. Политбюро 19 июня 1950 г. примет постановление о создании «Международного Профсоюзного Фонда помощи левым рабочим организациям» при Румынском совете профсоюзов с центром в Бухаресте для оказания «материальной помощи зарубежным левым организациям и прогрессивным профсоюзным и общественным организациям»[293].

Еще одним своим решением от 17 сентября Политбюро уточнит, что западноевропейским компартиям денежные средства должны передаваться Комитетом информации при Совмине СССР от лица Румынского совета профсоюзов. Так был создан один из основных инструментов финансирования левых политических сил в странах Западной Европы.

Осенью советское политическое руководство решило вернуться к оргвопросам управления левым движением. 28 октября Политбюро утвердило постановление о созыве в ноябре заседания Секретариата Коминформа, а в декабре его совещания. Причем речь шла фактически о возвращении к апробированным организационным формам Коминтерна, казалось бы, почившего семью годами ранее. Проектом решения предусматривалось не только создание постоянно действующего Секретариата Коминформа, но и учреждение должности Генерального секретаря. Постановления Информбюро должны были приобрести директивный, то есть обязательный для исполнения соответствующими партиями характер[294].

25 января 1951 г. планировалось провести следующее совещание Коминформа. Однако за неделю до его начала Политбюро приняло решение «отложить месяца на два-три» совещание Информбюро. В информационном сообщении, предназначенном для ЦК партий-участниц, в качестве причины были названы «серьезные затруднения», которые сопровождали выдвижение кандидатуры генсека и связанное с решением этого вопроса расширение функций Информбюро, что было названо главным вопросом предстоящего совещания[295]. Вероятно, эти пояснения в реальности отражали опасения Сталина получить в результате реформы организацию, более независимую и неизбежно публичную. Свою роль в отсрочке, ставшей для судьбы Коминформа фатальной, возможно, сыграло возвышение в иерархии сталинского мировидения азиатского театра противостояния с империализмом и углублявшийся корейский кризис. Дальше проекта дело так и не пошло.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об учреждении Международного профсоюзного фонда помощи левым рабочим организациям»

19 июня 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 818. Л. 43. Правка — автограф И. В. Сталина]

Оборотов в своей практической деятельности Коминформ, однако, не сбавлял. Об этом свидетельствует докладная записка председателя Внешнеполитической комиссии ЦК В. Г. Григорьяна Сталину о распределении в 1951 г. средств упомянутого Фонда помощи левым рабочим организациям. Шестизначные суммы в долларах по итогам года предназначались четырем партиям. Компартия Финляндии получила 874 тыс. долларов, компартия Франции — 600 тыс., компартия Италии — 500 тыс. и соцпартия Италии — 200 тыс. Еще около миллиона долларов на те же цели было потрачено напрямую из средств ВКП(б) [296].

Отложенное совещание так и не состоялось. После короткого периода активного возрождения коллективных форм работы с компартиями, Сталин утратил к ним интерес, отдав предпочтение, судя по всему, двусторонним отношениям как менее публичному и более эффективному инструменту управления позициями каждого из восточноевропейских сателлитов и каждой из зарубежных компартий. Создание параллельного центра коммунистической власти вне Москвы грозило обернуться не только избыточными организационными хлопотами по управлению, но и при определенных обстоятельствах — выйти из-под контроля. Двусторонние взаимоотношения к тому же не требовали дополнительных трудозатрат по канализации коллективных усилий в нужном направлении, позволяли избегать рисков возникновения очагов коллективного сопротивления воле советского хозяина восточного блока и обсуждения острых аспектов внешней и внутренней политики СССР, вроде войны в Корее, репрессивных кампаний в Советском Союзе и странах «народной демократии».

Коминформ станет важной вехой изменения курса советского руководства в отношении компартий и сыграет определенную роль в консолидации «ударных бригад» коммунистического лагеря. Его тихий уход в небытие состоится в апреле 1956 г., когда без всяких предварительных обсуждений было подготовлено и обнародовано информационное сообщение о прекращении деятельности Информационного бюро коммунистических и рабочих партий[297]. Идеологические установки зарубежные компартии вскоре станут получать не на совещаниях Информбюро, а на съездах КПСС, приглашенными участниками которых станут их руководители, и на международных совещаниях компартий, которые Москва успела провести в 1957, 1960 и 1969 гг.

Восточная Европа: от «народной демократии» к режимам советского типа

В 1947–1948 гг. для Сталина приоритетом было формирование в странах-сателлитах режимов советского типа, создание советского блока и его консолидация. Для советского руководства стала очевидной малая вероятность соглашения с бывшими союзниками об общей политики в Германии и по ряду других вопросов, а перспектива размежевания с ними становилась все более определенной. К этому моменту лидеры США постепенно отошли от курса президента Рузвельта. Тот принимал присутствие СССР в Восточной и Центральной Европе как реальность и считал необходимым работать с ней таким образом, чтобы сохранить сотрудничество союзников, а значит, и влияние США на развитие событий на территориях, занятых советскими войсками[298]. После его смерти к власти в США пришли политики с другим набором политических ценностей и используемых практик. Переговоры и компромиссы уступили место силовому давлению, которое использовалось, впрочем, обеими сторонами конфликта, который разворачивался между западным и восточным блоками. В начале 1946 г., как мы помним, У. Черчилль произнес свою знаменитую речь в Фултоне, которая ознаменовала новый этап осмысления консервативным англо-американским истеблишментом послевоенной реальности. В ответ Сталин назвал Черчилля идеологом новой войны[299]. Вслед за этими вербальными атаками развернулась, как мы видели, противостояние едва ли не по всем возможным азимутам.

Антисоветская консолидация на Западе, о которой мы рассказывали ранее, вызвала ответные шаги на Востоке, что вылилось не только в создание Коминформа. 14 октября 1947 г. Политбюро утвердило директиву для МИД по вопросу о заключении договоров со странами Восточной Европы. Директива предписывала «обеспечить заключение договоров о взаимопомощи между малыми странами Восточной Европы (Румыния, Болгария, Венгрия, Югославия, Чехословакия, Польша), а после этого заключить договоры о взаимопомощи между СССР и теми из указанных выше стран, с которыми у Советского Союза еще не имеется такого рода договоров». Ключевой стала задача «взаимопомощи против агрессии со стороны Германии или других государств, объединившихся непосредственно или в какой-либо иной форме с Германией в политике агрессии»[300].

Руководствуясь этой директивой, советский МИД в 1947–1948 гг. действительно обеспечил подписание серии однотипных договоров о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между странами Восточной Европы. Сталин лично контролировал этот процесс. Так, в феврале 1947 г. он и Молотов направили К. Готвальду короткое послание о том, что дальнейшее затягивание с заключением чехословацко-польского договора о взаимопомощи создает скандальную ситуацию. «Нужно найти компромисс и подписать договор в течение ближайшего времени», — подчеркнули советские руководители[301]. Система этих договоров создала основу блока восточноевропейских государств во главе с СССР, который уже после смерти Сталина будет окончательно оформлен хорошо известным Варшавским договором.

Верность союзническим обязательствам, зафиксированным договорами, должны были гарантировать политические режимы, находившиеся у власти. Между тем компартии, находясь в конкурентной политической среде, оказались не в состоянии собственными силами обеспечить политическое доминирование и повести свои страны по пути строительства социализма даже на тех принципах умеренности, о которых Сталин не раз говорил в первые послевоенные годы.

Формирование сначала западного блока, а затем Североатлантического альянса, направленных, по мнению Сталина, против СССР, заставили его окончательно отказаться от экспериментов с политическим плюрализмом в странах-сателлитах и перейти к вмешательству в разных формах во внутреннюю политику государств восточного блока с целью их консолидации и последующего солидарного противостояния Западу. Именно очевидная неустойчивость господства просоветских режимов в Центральной и Восточной Европе в условиях нарастающей конфронтации между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции потребовала принятия конкретных мер. Инструментом политического закрепления за Советским Союзом приобретенной в Европе зоне влияния было избрано создание коммунистических режимов советского типа, полностью подконтрольных Москве.

Докладная записка В. М. Молотова И. В. Сталину о заключении договоров о взаимопомощи между малыми странами Восточной Европы. Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 14 октября 1947 г.

14 октября 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 791. Л. 56–57]

Сталин отказался от идеи самостоятельного и постепенного движения к социализму стран, попавших в советскую зону. Очень скоро начались процессы развенчания концепции национального пути каждой из них, насаждения идеи строительства социализма по советскому образцу[302]. Коммунистические режимы советского типа создавались на территориях, занятых советскими войсками, прежде всего как инструмент контроля, управления и удержания территорий и обеспечения безопасности СССР. Политические и управленческие системы приобретали вид, максимально приближенный к советской матрице. По советскому образцу проводились социально-экономические реформы, целью которых являлись индустриализация с упором на производство средств производства, коллективизация в аграрном секторе (для контроля над продовольственными ресурсами) и мелком промышленном производстве, культурная революция с упором на воспроизводство и пропаганду «социалистических ценностей». Повсеместно были проведены денежные реформы с участием советских специалистов. Причем Советский Союз не только изготавливал бумажные деньги и металлические монеты для своих союзников[303], но и, как мы уже видели, устанавливал (в некоторых случаях с прямым участием Сталина) курсы национальных валют. Госбанк СССР, кажется, приобретал черты эмиссионного центра всей восточноевропейской зоны, особенно когда торговые расчеты между странами блока стали проводиться в рублях.

Справедливости ради, надо еще раз подчеркнуть, что Сталин в целом ряде случаев выступал против форсирования преобразований по советскому образцу и на новом этапе политического развития стран региона. Политический контроль был много важнее экономических реформ. Так, в марте 1949 г., наставляя Энвера Ходжу, Сталин попенял ему, когда тот с гордостью сообщил о том, что в Албании буржуазия «не имеет ни фабрик, ни магазинов, ни домов. Все это у нее отобрано». Сталин, как зафиксирует стенограмма, «говорит, что это нехорошо… патриотические элементы среди буржуазии надо использовать, а не отталкивать… Албанские товарищи в своей политике не должны снимать копий с того, что произошло в России или в других странах. Они должны учитывать местные особенности. Если найдутся в Албании мелкие капиталисты, которые откроют мелкие предприятия, магазины или мастерские, то надо выдать им патенты, обложить их налогами, но дать им возможность заниматься торговой и промышленной деятельность до тех пор, пока хозяйство Албании не окрепнет». Заметив, что Албания — страна отсталая, Сталин посоветовал Ходже не торопиться создавать колхозы[304].

В конце сентября 1952 г. советский вождь в беседе с «польскими товарищами» «высказал сомнение в целесообразности запланированных высоких темпов развития народного хозяйства Польши и в особенности польской промышленности». Кроме того, «товарищ Сталина рекомендовал не гнаться за числом кооперативов, а добиться того, чтобы все организованные кооперативы хорошо работали и служили хорошим примером для польского крестьянства»[305].

Переход к новому этапу политического развития стран-сателлитов осуществлялся в основном в парламентских формах. Однако нужные коммунистам результаты на выборах в целом ряде случаев, как уже отмечалось, достигались с помощью «технических средств», в том числе, возможно, и с помощью фальсификаций. Во всяком случае, в отношении Польши, Румынии и Венгрии историки указывают на наличие прямых на этот счет свидетельств со стороны коммунистических лидеров этих стран[306].

* * *

1947 год станет во многом рубежным с точки зрения внутриполитического положения. «Братские» компартии переходят к репрессивному воздействию на своих оппонентов из стана оппозиции, к поиску врагов в своих рядах. Во время только что упомянутой уже встречи со Сталиным «албанские товарищи» проинформировали советского вождя и о ходе чистки своих рядов. В 1948 г. с поста министра внутренних дел был снят один из основателей Албанской партии труда Кочи Дзодзе, обвиненный в шпионаже в пользу Югославии, антисоветизме, троцкизме и прочих сопутствующих грехах. На упомянутой встрече с Ходжой Сталин выслушал сообщение младшего «албанского товарища» об арестах и «грехах» арестованных, принял все это к сведению, не сделав попытки вмешаться. Показательный процесс по делу Дзодзе завершился в мае 1949 г., он был приговорен к повешению, 11 июня приговор приведен в исполнение.

Становление нового режима в Румынии проходило в борьбе с внутренними врагами, которых «выявит» группа политических деятелей, взлетевшая на вершину властного олимпа. Вероятно, желая отреагировать на описанные выше тревоги Сталина по поводу националистического уклона, «румынские товарищи» организовали дело министра юстиции Л. Пэтрэшкану, поначалу обвиненного «лишь» в националистических проявлениях. Арестованный в августе 1948-го, его вскоре обвинят в шпионаже в пользу США, подготовке государственного переворота и т. д.[307] Казнили его уже после смерти Сталина — в 1954 г. после показательного процесса. В мае 1952 г. пленум ЦК Румынской рабочей партии подверг жесткой критике, а потом и арестовал членов «правооппортунистической группы» В. Луку, Анну Паукер, Т. Джорджеску.

«Венгерские товарищи» стали закреплять описанные выше политические успехи теми же хорошо известными способами. В сентябре 1949 г. в Венгрии к смертной казни будет приговорен член Политбюро ВПТ, занимавший в разное время посты министров внутренних и иностранных дел Ласло Райк. Райку и проходившим вместе с ним по делу функционерам было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу западных держав, в связях с И. Брозом Тито, намерении физически уничтожить М. Ракоши, совершить переворот и оторвать Венгрию от социалистического лагеря. По согласованию со Сталиным, отмечают отечественные исследователи, Райку был вынесен смертный приговор[308].

Упомянутый Арпад Сакашич тоже вкусит прелестей новой венгерской политической кухни. В июне 1950 г. в Венгрии по инициативе М. Ракоши, проявившего неимоверное рвение в части организации репрессий в собственной стране, Управление госбезопасности Венгрии инспирирует дело о военном заговоре, одним из руководителей которого был «назначен» Сакашич, к тому времени оставивший пост президента республики в связи с его упразднением. Сначала «венгерские товарищи» принудят его подать в отставку с поста председателя Президентского совета, а вслед за тем и арестуют[309]. Москва возражать не станет. Сакашича минует судьба Л. Райка и в конце 1953 г. он будет освобожден, а в 1956-м даже реабилитирован.

Не остались в стороне от начавшихся в восточном блоке процессов и «болгарские товарищи». 15 сентября 1947 г. Димитров направил Сталину письмо, в котором сообщил о смертном приговоре, вынесенном главному секретарю Болгарского земледельческого народного союза Н. Петкову, одному из лидеров оппозиционного блока. Коммунисты обвинили его в контрреволюционной деятельности, организации заговора против республики, шпионаже, лишили депутатской неприкосновенности и арестовали в зале парламента. Вначале «болгарские товарищи», сообщил Димитров советскому вождю, намеревались заменить смертный приговор пожизненным заключением. Однако «после того, как англичане и американцы вмешались в это дело и предъявили категорическое требование отмены смертного приговора», большинство наших товарищей сочли, что «приговор должен быть исполнен». Поскребышев отметил на данном письме мнение советского вождя: «Тов. Ст[алин] считает, [что] т. Димитр[ов] пожалуй что прав…»[310] 23 сентября Петков был казнен.

Дойдет дело до выявления врагов и в собственных рядах болгарских коммунистов. 6 декабря 1948 г. Сталин вместе с Молотовым приняли болгарскую делегацию и в ходе встречи подвергли жесткой критике одного из лидеров болгарских коммунистов вице-премьера Т. Костова. Тот, руководствуясь только что принятым парламентом законом о государственной тайне, решил упорядочить процесс передачи экономической информации советским представителям в Болгарии. Сталин обвинил Костова чуть ли не в предательстве, подчеркнув, что советско-югославский конфликт тоже начинался с сокрытия экономической информации. Уже через пару дней «болгарские товарищи» приняли решение о грубой политической ошибке Костова, а ведомства получили распоряжение немедленно передать необходимую информацию советским представителям[311]. Судьба Костова была незавидной. «Болгарские товарищи», без подсказки со стороны Сталина, но, судя по всему, чутко улавливая исходящие из Москвы «политические флюиды», в ходе развертывания советско-югославского кризиса сделали из него агента Тито. В марте 1949-го его вывели из руководящего состава БКП, сместили с постов в правительстве, а вскоре и арестовали. В декабре того же года после показательного процесса Костова повесили.

В сентябре 1948 г. с поста генерального секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) был снят В. Гомулка, обвиненный своим «оппонентом» той же политической принадлежности президентом Польши Б. Берутом в правонационалистическом уклоне за идею «польского пути к социализму», которая совсем недавно находилась в общем русле программных установок, обязательных к исполнению[312].

В. М. Молотов подписывает договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и Народной Республикой Болгарией. Слева направо: заместитель председателя Совета министров Болгарии Т. Костов, министр иностранных дел Болгарии В. Коларов, председатель Совета министров Болгарии Г. М. Димитров, И. В. Сталин, заместитель председателя Совета министров Болгарии К. Георгиев, министр благоустройства и коммунального хозяйства П. Каменов и заместитель председателя Совета министров Болгарии Г. Попов

18 марта 1948

[РГАКФД. А-5925 ч/б]

Владислав Гомулка

1947

[Из открытых источников]

Гомулка совершил непростительную ошибку, сначала во время личной встречи 9 декабря, а затем и письменно 14 декабря в письме Сталину отказавшись от участия в руководящих органах ПОРП[313]. Свою шифротелеграмму, адресованную Б. Беруту спустя два дня, Сталин и Молотов завершили рекомендацией: «Отношение т. Гомулки к партии и его искренность требуют дальнейшей проверки… Исполнение телеграфьте»[314].

Проверка на лояльность затянется, Гомулка будет арестован лишь 2 августа 1951 г. Ему самому и арестованным вместе с ним «подельникам», вроде замминистра обороны М. Спыхальского, повезет больше, чем многим другим. После смерти Сталина они будут освобождены, а Гомулка даже возглавит ПОРП.

Основными причинами развертывания подобных процессов, как считает целый ряд отечественных и зарубежных историков, стало соперничество внутри местных леворадикальных элит за власть[315]. Сталин, по мнению ряда историков, был вовлечен в эти процессы в качестве арбитра и фактически санкционировал подготовку такого рода процессов, делая выбор в пользу тех представителей местных властных элит, чья лояльность советскому курсу в тот или иной момент представлялась предпочтительной. Советские советники из МГБ немало поспособствовали в обеспечении нужной конфигурации следствия и обвинительных приговоров. Во многих упомянутых случаях речь шла о придании этим уголовно-политическим процессам антиюгославской направленности, о чем нам еще предстоит поговорить специально[316].

Шифротелеграмма И. В. Сталина и В. М. Молотова президенту Польши Б. Беруту о разногласиях В. Гомулки с ЦК ВКП(б)

16 декабря 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 360. Л. 15–16]

* * *

Урегулирование территориальных проблем в странах региона, как уже мог обратить внимание читатель, стало специальной задачей советского руководства. Особое место в ряду таких проблемных зон занимала, конечно, Польша.

По условиям Ялтинской и Потсдамской конференций, как помнит читатель, Польше благодаря настойчивости Сталина должны были отойти бывшие восточные территории Германии. В условиях нарастающей конфронтации бывших союзников возможность достижения этих установок была поставлена под сомнение. Однако в конечном итоге названные решения были все-таки реализованы, причем конкретные начертания границ в значительной мере определены именно волей советского руководства. Госсекретарь США Маршалл на заседании Совета министров иностранных дел четырех держав 9 апреля 1947 г. заявлял о временном и подлежащем пересмотру характере польско-германской границы, поскольку «сохранение навеки нынешней временной линии между Германией и Польшей лишило бы Германию территории, которая до войны поставляла больше одной пятой части продовольствия, потребляемого германским населением»[317]. Сталин продолжил «гнуть свою линию» с тем, чтобы компенсировать Польше потери территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, инкорпорированных в 1939 г. в состав СССР, и завоевать таким образом симпатии польских элит. «Развод» бывших союзников, раскол Германии и формирование западного блока и блока НАТО окончательно развязали руки советскому руководству, и «временные», по мнению американцев, границы Польши приобрели постоянный характер. 6 июля 1950 г. между ГДР и ПНР был заключен Згожелецкий договор, а 27 января 1951 г. во Франкфурте-на-Одере состоялось подписание выработанного на его основе протокола о демаркации польско-германской границы по рекам Одеру и Ниссе (Нейсе)[318]. Так что в значительной степени именно усилиями Сталина была сформирована современная территория Польши (как ранее — территория Украины и Белоруссии), причем с моноэтничным составом населения, поскольку несколько миллионов этнических немцев были выселены с новоприобретенных земель на территорию Германии. Состоялось и переселение нескольких сотен тысяч украинцев и поляков с территории Польши на территорию СССР и в обратном направлении[319]. Реализовавшиеся геополитические проектировки Сталина в отношении Польши хорошо отражает карта периода войны, сохранившаяся в его архиве, на которой нанесены варианты начертания ее границ, практически совпадающие с ныне существующими[320].

Европейская часть СССР с пометками И. В. Сталина

Не позднее мая 1945

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 569. Л. 1]

ФРГ признает эту границу в декабре 1970 г., а окончательно территориальные приобретения Польши зафиксирует Заключительный акт Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе от 1 августа 1975 г., которым был провозглашен принцип нерушимости границ всех государств в Европе. Межблоковый заключительный акт, как тогда казалось, подводил определенную черту под эпохой холодной войны и знаменовал в политике враждебных блоков поворот к разрядке международной напряженности. В национально-территориальном вопросе Польша стала одним из бенефециаров советской политики в Восточной Европе, даже при том что по решению Сталина ей пришлось вернуть Чехословакии Тешинскую Силезию, отторгнутую, как помнит читатель, вскоре после (и в результате) Мюнхенского сговора, а Советскому Союзу отдать Западную Украину и Западную Белоруссию, аннексированные в результате польско-советской войны 1919–1920 гг.

* * *

Итак, к 1948 г. практически во всех странах Восточной Европы у власти уже находились правительства, контролировавшиеся коммунистами. В 1948 г. процесс установления коммунистическими партиями монополии на власть в регионе достиг апогея. Крупнейшим политическим событием года стал чехословацкий кризис, послуживший предметом обсуждений на девяти заседаниях Совета Безопасности ООН[321].

Чехословакия оставалась последним плюралистическим политическим режимом в этом регионе. Его судьба решилась в ходе разразившегося политического кризиса. Триггером, который запустил процесс переформатирования структур власти в Чехословакии, стало требование Национально-социалистической партии представить правительству отчет о действиях министра внутренних дел В. Носека, являвшегося членом президиума ЦК компартии Чехословакии. 13 февраля его распоряжением были уволены со службы восемь старших офицеров-некоммунистов. Носек откажется исполнить распоряжение кабинета министров, члены которого от оппозиционных коммунистов Национально-социалистической, Народной и Демократической партий подали в отставку, рассчитывая на последующий роспуск правительства и внеочередные выборы. Однако демарш поддержали лишь 12 из 26 членов кабинета, и правительство во главе с лидером коммунистов К. Готвальдом сохранило свои полномочия. Решающей стала позиция Социал-демократической партии и беспартийных министров, отказавшихся поддержать оппозиционный демарш. Компартии удалось организовать массовые уличные манифестации в свою поддержку, которые опирались к тому же и на ресурсы силовых ведомств, подконтрольных коммунистам. Кризис в конце февраля завершился изменением состава руководящих органов оппозиционных партий, в которых победили сторонники сотрудничества с компартией. Президент Э. Бенеш согласовал соответствующие решения, и 27 февраля новое правительство, возглавленное Готвальдом, в котором 11 мест заняли коммунисты, было приведено к присяге. Советское руководство максимально дистанцировалось от прямого участия в чехословацких событиях. Молотов 22 февраля телеграфировал в Прагу: «Предложения о передвижении советских войск в Германии и Австрии, а также дачу указаний Готвальду из Москвы считаем нецелесообразным»[322]. Отрицать вовлеченность советского руководства в разрешение кризиса, однако, не приходится. В Чехословакию был направлен министр иностранных дел Зорин, понуждавший Готвальда со ссылкой на совет московского руководства «быть потверже, не идти на уступки правым и не колебаться»[323]. По выходе из кризиса чехословацкое руководство организовало масштабные чистки. Парламент принял новую конституцию («Конституция 9 мая»).

30 мая на выборах в парламент партийный блок «Народный фронт» во главе с коммунистами победил на выборах и получил все депутатские места. Президент Э. Бенеш, отказавшийся подписать новую конституцию, ушел в отставку 7 июня. Эмиссар Москвы Н. Г. Новиков так разъяснил главному редактору газеты «Руде право» мотивы решения Бенеша: «1. Недемократическая конституция… 2. В новой конституции ущемлены гражданские права тем, что большие полномочия предоставляются министру внутренних дел. 3. Недемократический закон о выборах, так как на выборах все партии выступают единым списком»[324]. 14 июня 1948 г. Национальное собрание избрало Готвальда президентом Чехословакии. Это событие ознаменовало пик процесса коммунистической консолидации в стране и регионе в целом. Осенью того же года в Крыму во время встреч Готвальда со Сталиным был согласован курс на построение социализма, который будет затем изложен руководителем «чехословацких товарищей» на пленуме в ноябре 1948 г.

Завершить внутреннюю консолидацию чехословацкому руководству представлялось целесообразным, судя по всему, так же как это происходило в других странах региона. В 1952 г. развернулось «дело Р. Сланского». Генсек ЦК КПЧ, только что отпраздновавший под государственные фанфары свое пятидесятилетие, был снят со всех постов и арестован органами Министерства национальной безопасности, причем советские советники были прямо вовлечены в этот процесс. Сланскому поставили в вину «теорию чехословацкого особого пути к социализму», целью которой было восстановление капитализма в ЧСР[325]. Эти устремления в сторону «особого пути» давно вызывали беспокойство в Москве. Еще в апреле 1948 г. в ЦК ВКП(б) между собой разберут по косточкам «антимарксистские установки о мирном пути развития Чехословакии к социализму»[326]. Большинство арестованных по делу Сланского были евреями, что многим исследователям позволяет говорить о выраженной антисемитской направленности процесса. «По совпадению» и в СССР в этот период, как, вероятно и без подсказки автора хорошо знает читатель, развернулась борьба с космополитизмом, в значительной мере замешанная на антисемитизме. Сланский и большинство его «подельников» были приговорены к смертной казни, в начале декабря приговор привели в исполнение. Своих главных целей процесс Сланского не достиг, многие представители чехословацких левых элит продолжали искать собственные пути к «обетованной земле» социализма. Пройдет менее двадцати лет и с результатами этих поисков, которые примут определенные политические формы, придется справляться уже не чехословацкому, а непосредственно советскому руководству и с прямым использованием вооруженных сил СССР. Поиски «чехословацкими товарищами» собственного пути грозили проделать брешь в оборонительных редутах, выстроенных советским руководством против западного блока. Геополитические риски было решено купировать «хирургическим» путем.

В связи с «делом Сланского» нельзя не сказать о том, что исследователи обратили внимание на то, что в 1951–1953 гг. по странам региона прокатилась вторая волна внутрипартийных репрессий (на этот раз против «американо-сионистской агентуры»), не всегда имевшая открытый характер[327].

* * *

Наступает «горячая фаза советизации» региона, как часто определяется политический процесс 1949–1953 гг.[328] Ее сердцевиной станет смена идеологических вех. Не все восточноевропейские коммунисты, как мы только что видели, успевали отслеживать новые ориентиры Москвы, которая отказалась теперь считаться с национальной спецификой пути к социализму каждой из восточноевропейских стран.

Важнейшим средством утверждения и сохранения устанавливаемого порядка стали репрессии. Они, разумеется, не были единственным инструментом насаждения новых для стран региона политических режимов и трансформации их жизни на новый лад. Важнейшим в этом ряду становится институт советских советников. Еще в 1944 г. «югославские товарищи» поставили перед Сталиным вопрос о посылке в НОАЮ советских военных советников. 10 февраля 1945 г. ГКО принял пространное постановление о мерах по оказанию помощи Национальному комитету освобождения Югославии, в числе которых будет и решение направить в Югославию 111 советников и инструкторов. Одним из многочисленных приложений к постановлению стало специально разработанное положение[329]. В марте и апреле аналогичные положения будут приняты относительно советских инструкторов в болгарской и чехословацкой армиях, в 1946 г. — в польской. Во всех случаях советники не наделялись административными правами и не могли подменять национальные кадры. Обязательным условием считалось поступление просьбы от правительства соответствующей страны. В отношении Болгарии, Румынии и Венгрии поначалу вопросы будут решаться с осторожностью, поскольку и новые власти в этих странах, и поведение советских оккупационных органов были ограничены условиями соглашений о перемирии и отсутствием мирных договоров. Георгий Димитров, пересевший после освобождения Болгарии в кресло генсека Болгарской компартии и председателя ее правительства, записал в своем дневнике итоги встречи со Сталиным 2 сентября 1946 г.: «Стал[ин] считает, что для нас невыгодно иметь в армии советских инструкторов. Враги будут это использовать. Вреда будет больше, чем пользы… „Лучше бы было, чтобы учились без нянек“. Он согласился с тем, чтобы дать указание Бирюзову выделить несколько советских офицеров под его руководство, чтобы помогать болгарской армии тихо и без шума»[330]. В феврале 1950 г. решением Секретариата ЦК ВКП(б) военные советники в армиях союзных стран были включены в номенклатуру должностей ЦК[331].

В том же 1945 г. в странах Восточной Европы появились советники НКВД — НКГБ СССР, сначала в Польше. Еще 20 февраля 1945 г. ГКО принял постановление об удовлетворении просьбы Временного польского правительства «о выделении советников министров внутренних дел (Министерства общественной администрации и Министерства общественной безопасности) Польши для оказания им практической помощи в работе, а также о выделении в распоряжение этих советников соответствующих войск НКВД»[332].

Правоохранительный (или, если хотите, репрессивный) аппарат просоветских режимов будет проходить выучку в СССР. В апреле 1948 г., например, Сталин согласовал обучение в Москве оперативных работников госбезопасности Болгарии[333]. Такого рода вопросы регулярно рассматривались советским Политбюро и Совмином. С 1949 г. во всех странах региона присутствовали советники МГБ СССР. С их «техническим» участием были подготовлены уголовно-политические процессы в Венгрии и Болгарии. Однако основную — политическую — ответственность за происходившее в их странах несут представители местных коммунистических управленческих страт.

Политбюро, откликаясь на запросы «братских партий», приняло несколько специальных постановлений и направило советников из МГБ СССР во все страны региона[334]. Так, к примеру, Филиппов (напомним, один из псевдонимов Сталина) в ноябре 1949 г. направил в Румынию телеграмму, текст которой утвердило Политбюро: «Товарищу Георгиу-Деж. В связи с Вашей просьбой прислать в Румынию работников для оказания помощи в разоблачении агентуры иностранных разведок, к Вам будут направлены для этой цели работники Министерства государственной безопасности СССР…»[335]

Докладная записка В. М. Молотова И. В. Сталину об обучении оперативных работников государственной безопасности Болгарии в Москве

2 апреля 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 795. Л. 5. Подписи — автографы В. М. Молотова и И. В. Сталина]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о направлении А. М. Сахаровского и С. В. Патракеева в Румынию для оказания помощи в работе органов госбезопасности

13 ноября 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 811. Л. 149]

Широкое советское участие для обеспечения внутренней стабильности стран региона Политбюро решит подкрепить нормативно и примет своим постановлением «Наставление для советников МГБ СССР при органах государственной безопасности в странах народной демократии»[336].

В рамках «народно-демократического» периода лидеры «братских» компартий рассматривали присутствие советских советников как явление временное и не раз предпринимали попытки сократить их присутствие. Так, например, в 1947–1948 гг. Гомулка провел ряд решений по сокращению советских советников в армии и госбезопасности. Вероятно, это стало одной из причин его отставки, при этом его позиция была определена как националистическая. Вслед за отставкой Гомулки в Польше прекратился процесс сокращения численности советских советников.

Но если к советникам в силовых структурах и политическим советникам отношение «братских компартий» в некоторых случаях было сдержанным, то запрос на советских специалистов в самых разных сферах управления, экономики, промышленности и финансов оставался высоким. Удивлять это не должно. Формирование новых политических режимов и управленческих структур породило спрос на соответствующие кадры, которыми страны региона не располагали, в том числе потому что идеологическая и политическая лояльность становились главными показателями профпригодности. Формирование местных номенклатур, включая сферы, далекие от политики, займет определенное время. Показательно, что в восходящей фазе советско-югославского кризиса, о котором мы расскажем ниже, одной из мер воздействия на «югославских товарищей» стало решение Сталина об отзыве из этой страны советских специалистов. Судя по всему, советский лидер был хорошо осведомлен о болевых точках становящихся на ноги дружественных политических режимов. Посол Югославии в СССР В. Попович во время беседы с Молотовым в марте 1948 г. просил того «отменить распоряжение об отзыве из Югославии военных и гражданских специалистов. Мы не знаем как обойтись без советских специалистов, которые нам крайне необходимы», их отзыв «скажется отрицательно на восстановлении Югославии» [337].

В специальной литературе зафиксировано изменение подходов к институту советников в странах региона, начиная с 1949 г., когда, вслед за расколом Германии, окончательно оформился политический курс на противостояние с коллективным Западом. Сталин начал унификацию политических режимов и социально-экономических систем с целью консолидации социалистического лагеря и его мобилизации на противостояние Западу. Носителями соответствующего опыта по преобразованию восточноевропейских стран являлись советские специалисты. Причем в октябре 1949 г. Совмин СССР принял постановление, согласно которому оплата труда советских специалистов возлагалась теперь на принимающие страны. Это решение было затем реализовано в серии соответствующих двусторонних соглашений. На этом этапе резко возросла численность советских советников и специалистов в сфере экономики и техники[338]. В июне 1950 г. Совмин СССР принял специальное постановление о командировании советских специалистов в Албанию, Болгарию, Венгрию и Румынию в соответствии с утвержденным широким перечнем профессиональных профилей[339]. На регулярной основе стажировки в СССР начали проходить партийные и идеологические кадры приобретенных союзников, которые импортируют в свои страны опыт и практики советского управления. Судя по всему, специальным направлением работы советских специалистов являлась трансформация органов управления по советскому образцу. Так, в августе 1951 г. постановлением Совмина СССР в Чехословакию была командирована группа специалистов «для оказания помощи в реорганизации хозяйственных министерств и системы планирования» [340].

Во второй половине 1950 и в течение 1951 г. шло массовое откомандирование советских военных советников в армии всех восточноевропейских государств. Они сыграют важную роль в модернизации и перевооружении армий, их боевой подготовке и приведении ее в соответствие с советской военной доктриной[341]. Происходить это будет, вероятно, в непосредственной связи с развертыванием корейского конфликта и ожиданием прямого военного столкновения Советского Союза с Западом. Тем самым было подготовлено создание восточноевропейского военного блока, который оформится уже после смерти Сталина.

* * *

К концу 1940-х гг. компартии стран «народной демократии», как и сформировавшиеся там политические режимы, практически полностью утратили субъектность, будучи принуждены согласовывать все основные решения во внешней и внутренней политике с Москвой. Сформировались властные режимы советского (сталинского) типа, но все-таки с некоторой национальной спецификой, центральное или, точнее, монопольное положение в которых займут коммунистические партии. Доступные сегодня многочисленные документы ясно иллюстрируют подчиненное положение, в котором оказались руководство компартий и органы государственного управления этих стран. В марте 1948 г. Сталин согласовал слияние двух польских рабочих партий — ППР и ППС, направив первому секретарю ЦК ППР В. Гомулке шифротелеграмму: «Тов. Веслав. С Вашей позицией по вопросу объединения ППР и ППС друзья согласны. Филиппов»[342]. В октябре 1949 г. Политбюро согласует предложения «немецких товарищей» (Пика, Гротеволя и Ульбрихта) об изменениях в составе «временного Германского правительства»[343]. В ноябре 1950 г. между Москвой и Софией состоялся обмен телеграммами, в ходе которого ЦК болгарских коммунистов запросил мнение ЦК ВКП(б) о вынесении на ближайший пленум вопроса «об избрании тов. Червенкова генеральным секретарем ЦК», а также о выдвижении еще одной кандидатуры на пост заместителя председателя Совета министров. «Филиппов», то есть Сталин, передал совпослу в Софии шифровку для Червенкова: «Мы не возражаем против ваших предложений, вносимых на обсуждение пленума ЦК…»[344] В сентябре 1952 г. на встрече с Б. Берутом Сталин согласовал намеченную реорганизацию польского правительства и его персональный состав[345].

Внутренней консолидации восточноевропейских обществ на основе сталинской модели социализма, укоренения этой идеи в социумах в полной мере, однако, не произошло. Короткий период увлечения довольно значительных масс населения восточноевропейских стран социалистическими идеями, на волне которого коммунисты и пришли к власти, довольно скоро пройдет, причем одним из раздражителей станут хорошо известные гражданам великого соседа хронические продовольственные затруднения, о чем регулярно будет информироваться советское руководство[346]. Карточные системы на продовольствие в странах региона будут отменены в начале 1950-х гг.[347]Навязанная посредством принуждения и репрессий чуждая для стран региона социально-экономическая и политическая структура общества, «марксистско-ленинская» идеология вскоре начнут последовательно отторгаться большинством представителей социума. Это и станет после смерти Сталина основой возникновения ряда крупнейших политических кризисов в ГДР, Польше, Венгрии, Чехословакии.

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) В. Червенкову с одобрением вопросов, вносимых на обсуждение пленума ЦК Болгарской компартии

8 ноября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 62. Л. 83. Правка — автограф И. В. Сталина]

«Югославские товарищи должны принять во внимание…»

Особое место в контексте событий того времени занимает югославский вопрос. Как помнит читатель, между странами еще в апреле 1945 г. был подписан Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве, а Сталин последовательно оказывал финансово-экономическую, материально-техническую и политико-дипломатическую поддержку режиму И. Броза Тито, очевидно, рассчитывая обрести таким образом форпост на Балканах. И хотя безоглядной поддержку Тито со стороны Сталина назвать нельзя, советский вождь отводил Югославии, судя по всему, роль координатора просоветской политики на Балканах точно так же, как чуть позднее Китаю в Юго-Восточной Азии. Тито, создававший новое югославское государство, лелеял надежду на значительное приращение его территорий за счет инкорпорации сопредельных земель соседних государств, населенных южными славянами[348]. Глава делегации Национального комитета освобождения Югославии А. Хебранг на встрече со Сталиным 9 января 1945 г. заявил о необходимости присоединить к Югославии «части Корушской области (принадлежащей Австрии провинции Каринтии)», «Истрию, принадлежащую сейчас Италии, с портами Триест, Пола и Риека», часть румынской территории, включая город Темишоар, прилегающие районы Венгрии и др. Сталин в ответ несколько раз повторил, «что необходимо, чтобы сами эти области требовали своего присоединения к Югославии»[349]. Димитрову, который сделал соответствующую запись в своем дневнике, Сталин сказал: «Югославяне хотят взять греческую Македонию. Хотят также Албанию и даже части Венгрии и Австрии. Это неразумно. Не нравится мне их поведение. Хебранг, видимо, толковый человек и понял, что я ему говорил, но другие в Белграде загибают»[350]. Как мы уже видели, логика событий заставила Сталина встать на путь поддержки если не всех, то некоторых (и весьма существенных) территориальных притязаний Югославии. В 1945–1946 гг. Сталин начал последовательно поддерживать Тито в борьбе за Триест и прилегающие территории. В значительной мере благодаря поддержке Москвы Югославии удалось закрепить в своем составе Истрию, хотя Триест в конечном итоге остался за Италией.

Помимо вопросов инкорпорации сопредельных территорий, в актуальную повестку дня, как мы видели, «югославские товарищи» поставили и вопросы федеративного объединения со странами региона, причем на началах, сильно напоминавших сталинский план автономизации начала 1920-х гг. Описывая Димитрову этот план, Сталин объяснял: «Югославяне мне сообщили, что они предложили болгарам, чтобы Болгария вошла в Югославию на тех правах, как и сербы, и хорваты. Но болгары с этим не согласились и настаивали на создании из Югославии и Болгарии, как равноправных, болгаро-югославского союзного государства. Я сказал, что болгары правы, югославы не правы»[351].

12 апреля 1945 г. Сталин провел совещание с участием Тито и Димитрова, а также Молотова, Маленкова, Берии, Булганина, на котором был согласован план создания новой федерации. На первом этапе планировалось восстановить дипломатические отношения между Болгарией и Югославией, на втором этапе — заключить договор о сотрудничестве и взаимной помощи и лишь на третьем этапе — «подготовить после этого создание из обоих государств общей Федерации»[352].

27 мая 1946 г. в Москву прибыла югославская делегация во главе с Тито, которого Сталин принял в 23.00 того же дня. Их разговор продлился до полпервого ночи и затронул вопросы экономического и военного сотрудничества двух стран, а также отношений Югославии с Албанией. На запросы Тито в отношении сотрудничества с СССР позицию советского лидера кратко можно охарактеризовать фразой, которую Сталин произнес в начале беседы, отвечая на одну из просьб Тито: «Поможем».

Более интересной представляется та часть разговора, которая приоткрывает завесу над геополитическими проектировками Сталина. Они заключались в создании обширной федерации, включающей в свой состав Югославию, Болгарию и Албанию. К этому времени достаточно далеко зашли переговоры Тито с лидером албанских коммунистов Энвером Ходжой. Отвечая на вопрос Сталина, «согласен ли Энвер Ходжа с тем, чтобы включить Албанию в состав Федеративной Югославии», Тито ответил утвердительно. В связи с ожидавшимися сложностями в продвижении этого вопроса на международной арене, Сталин порекомендовал Тито: «…сначала следовало бы обсудить вопрос о дружбе и взаимопомощи между Албанией и Югославией», найдя необходимую формулу «этого договора и поближе подвести Албанию к Югославии». Сразу вслед за тем, как свидетельствует советская запись беседы, Сталин «коснулся вопроса о включении Болгарии в федерацию». Возражение Тито, «что с федерацией ничего не выйдет», Сталин не принял во внимание, подчеркнув: «Это нужно сделать», на первых порах ограничившись «пактом о дружбе и взаимной помощи». Тито, кажется, нехотя «с этим согласился»[353].

В апреле 1947 г. Сталин принял в Кремле зампредседателя Совмина ФНРЮ Э. Карделя. В ходе встречи, носившей в значительной мере неформальный дружеский характер, Сталин вновь поставил болгарский вопрос: «Собираетесь что-нибудь делать с болгарами?» «Да, думаем после ратификации Мирного договора заключить с ними договор, аналогичный тому, какой у нас есть с Албанией». — «Правильно», — поддержал Карделя Сталин. Задал Сталин вопрос и том, «как дела с албанцами?» Услышав от Карделя, что «на территории Косова и Метохии и сейчас больше албанцев, чем сербов» и что «позже, когда больше сблизимся с албанцами, то уступим им эти территории», Сталин одобрил: «Очень хорошо, это правильно». Югославская запись беседы зафиксировала, что «это ему было очень приятно»[354]. Остается не вполне понятной и в достаточной мере мотивированной сталинская установка на создание региональной супердержавы, которая в силу объективных обстоятельств превратилась бы в самостоятельный центр силы. Вполне возможно, что Сталин вспомнил опыт Дальневосточной республики, созданной большевиками на излете Гражданской войны в качестве буфера между собой и интервентами. Однако в случае с югославянской федерацией советский вождь явно недооценил трудности контроля формировавшегося центра силы. Очень скоро «югославские товарищи» Сталину это продемонстрируют.

Не прошло и четырех месяцев, как станет ясно: что-то пошло не совсем так, как представлялось советскому лидеру. Руководитель югославских коммунистов, судя по всему, возьмет курс на проведение исподволь самостоятельной политики и укрепление своего собственного влияния на Балканах. Югославское руководство предпримет целый ряд шагов на международной арене без консультаций со «старшим братом». В значительной мере Тито подталкивали к этому его экспансионистские устремления в отношении сопредельных территорий, которые до определенного момента поддерживало советское руководство.

12 августа 1947 г. Сталин подписал обращение советского правительства к правительствам «братских республик» Югославии и Болгарии о несогласии с заключением ими югославско-болгарского бессрочного пакта о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи «без консультации» с советским руководством. Подписав пакт до вступления в силу мирного договора с Болгарией, «несмотря на предупреждение советского правительства… оба правительства своей торопливостью облегчили дело реакционных англо-американских элементов», — гласил текст заявления[355]. Впрочем, тогда это показалось недоразумением и не повлекло за собой никаких видимых последствий.

Примерно в это же время Сталин изменил свой взгляд и на перспективы югославско-албанской «унии», вероятно, начиная видеть основания для беспокойства в активности «югославских товарищей». В августе 1947 г. Тито в беседе с советским послом А. И. Лаврентьевым заметил, что «после поездки в Москву некоторые албанские руководители неправильно повели себя в отношении Югославии, неправильно оценивают ее дружественную политику. Некоторые говорят о том, что Югославия хочет дешевой ценой наложить лапу на Албанию». Тито подтвердил, что «Югославия заинтересована в Албании как в важнейшем географическом и военно-стратегическом пункте»[356]. Тито не мог не иметь в виду, что после визита в Москву лидера Албании Энвера Ходжи в июле 1947 г. и встречи со Сталиным Советский Союз подписал с Албанией договор об экономической помощи. Подтверждение о том, что ветер дует из Москвы, югославское руководство через некоторое время получило от члена Политбюро ЦК КПЮ Милована Джиласа, который 19 января 1948 г. направил Тито телеграмму из Москвы о переговорах, состоявшихся у него со Сталиным, Молотовым и Ждановым двумя днями ранее: «Беседа сразу коснулась Албании. Сталин изложил свою позицию… Сталин считает, что наиболее важным является сохранение формы албанской независимости и свободного определения, быть внимательным к тому, чтобы по возможности сохранить таких колеблющихся людей, как Энвер [Ходжа]. Чтобы не создавать впечатление, что югославы хотят поработить их и т. п.»[357].

Нота советского правительства правительствам Болгарии и Югославии об отношении к бессрочному пакту между Югославией и Болгарией

12 августа 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 398. Л. 11]

Тито, судя по всему, допустил определенную политическую ошибку, недооценив важности для Сталина затронутой в беседе с Джиласом темы. 21 января Лаврентьев проинформировал МИД СССР, что югославские и албанские руководители без консультаций с советскими военными советниками, находившимися в стране, приняли решение о передислокации югославской стрелковой дивизии в Албанию. В ответ на запрос советской стороны Тито в беседе с совпослом разъяснил: «…нужно дать понять греческим монархистам и их покровителям, что Югославия будет серьезно защищать Албанию». Продемонстрировал Тито и готовность следовать советским указаниям, заявив, что приостановил отправку дивизии, а «если Советский Союз сочтет целесообразным вообще это не делать, то Югославия последует этой рекомендации»[358]. Беседа состоялась 28-го, однако полученные разъяснения Москву по каким-то причинам не удовлетворили. Сталин, вероятно, счел неприемлемым повторное покушение со стороны Тито на его прерогативы определять содержание и последовательность действий на международной арене руководителей стран соцлагеря. Уже 31 января Молотов направил Тито телеграмму, в которой подчеркнул, что «СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом… Как видно, между нашими правительствами имеются серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собою союзническими отношениями. Во избежание недоразумений следовало бы эти разногласия так или иначе исчерпать». О способе исчерпания разногласий Молотов уведомил Тито в следующей телеграмме, отправленной 1 февраля: сделать это предстояло «путем устройства обмена мнениями на неофициальном совещании в Москве». Молотов предложил прислать в Москву «двух-трех ответственных представителей» в срок не позднее 8–10 февраля [359].

На встречу, которая состоялась в Кремле вечером 11 февраля, были приглашены также болгарские руководители во главе с Димитровым. О серьезности ситуации свидетельствовал состав участников. Сталин пригласил не только Молотова, но и членов Политбюро Жданова и Маленкова, секретаря ЦК Суслова. Огласить претензии Сталин поручил Молотову. Помимо известных уже читателю инвектив в отношении бессрочного болгаро-югославского договора и направления дивизии в Албанию, серьезные претензии были предъявлены и Димитрову. Судя по всему, ветер перемен стал сбивать с правильного курса даже его, проведшего в лабиринтах кремлевской власти много лет и, казалось бы, привыкшего не только правильно улавливать настроения советского вождя, но и неукоснительно следовать кремлевским «понятиям» о целесообразном политическом и аппаратном поведении. Димитров на одной из проведенных пресс-конференций взялся порассуждать о Балканской федерации: «Когда вопрос созреет, а это безусловно будет, наши народы, страны народной демократии — Румыния, Болгария, Югославия, Албания, Чехословакия, Польша, Венгрия и Греция… разрешат его. Им надлежит решать, что это будет — федерация или конфедерация, когда и как она будет создана». Как сообщил оставшемуся в Белграде Тито руководитель югославской делегации Кардель, советские руководители будут возражать не только против постановки вопроса о балканской федерации, но и против создания таможенного союза и согласования экономических планов. Вместо балканской федерации Сталин предложил создать в регионе целые три федерации — польско-чехословацкую, румыно-венгерскую и югославо-болгаро-албанскую. Создание последней федерации было поставлено им в задачу дня. Вместо фактического поглощения Албании Югославией «югославским товарищам» предлагалось равноправное участие в трехстороннем союзе[360].

«Главный их вывод, — резюмировал Кардель, — необходимость постоянных консультаций по всем вопросам внешней политики»[361]. Советская сторона предложила участникам совещания подписать специальный протокол, который обязывал к проведению консультаций «по всем важным международным вопросам, затрагивающим интересы обеих стран». Два таких протокола — с Югославией и Болгарией будут подписаны 12 февраля.

Казалось бы, вопрос исчерпан, на следующий день после подписания протоколов Молотов даже подтвердил возможность встречи Сталина и Тито в марте или апреле. Однако Сталин поставил на паузу все переговоры, которые велись в это время с «югославскими товарищами» по вопросам экономического и военного сотрудничества. Через два дня после общей встречи Молотов сообщил Карделю об отказе в займе в 60 млн долларов золотом, уведомил, что югославские заявки «на военное снабжение» будут рассмотрены в ближайшее время[362]. Отношения замрут «в процессе ожидания по всем линиям», как выразился еще один югославский руководитель М. Джилас в телеграмме Тито из Москвы[363]. Это заставит Тито на заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта признать: «Отношения между нами и СССР оказались в последнее время в тупике»[364].

Уже в марте произошел фактический разрыв отношений. Посол ФНРЮ В. Попович, докладывая в Белград об одной из своих встреч этого месяца с Молотовым, сообщил: «У меня из беседы с Молотовым сложилось впечатление, что они получили информацию от человека или людей, которым абсолютно верят»[365]. Если представить себе, что Сталин получил информацию об обсуждении сложившейся ситуации на заседаниях Политбюро ЦК КПЮ, состоявшихся 19 февраля и 1 марта, то последующие события становятся легко объяснимыми. Во время этих заседаний Тито настаивал на своем, причем в несколько уничижительном для СССР тоне: «Расхождений по внешней политике не было: на всех международных конференциях мы помогали СССР». Согласившись с тем, что «были небольшие упущения — не информировали их», он подтвердил: «…серьезных разногласий нет. Наша линия остается во внешней политике прежней». Более того, Тито заявил: «Мы должны быть упорными в проведении нашей линии, укреплении роли Югославии в мире, что, в конце концов, в интересах СССР». Иначе как двурушническим (по большевистской терминологии) такого рода поведение в Кремле расценить, конечно, не могли. Кроме того, на югославском Политбюро звучали и другие оценки советско-югославского взаимодействия, которые не могли не вызвать раздражения у советского вождя. Договор о судоходстве на Дунае был назван постыдным, о воздушном сообщении — неравноправным, прозвучала оценка об оказании «старшим братом» экономического давления и необходимости его выдержать, поскольку «речь идет о независимости нашей страны». «Югославские товарищи» откажутся и от идеи федерации с Болгарией[366]. В отношении Албании один из членов Политбюро подтвердил: «Албанию надо держать крепко, так как мы много в нее вложили и она важна для нас… у нас есть право контролировать все, что они делают, какие договоры заключают», предлагалось не посылать людей на учебу в СССР, поскольку «советские товарищи из многих вещей делают ошибочные выводы»[367]. Вероятнее всего, Сталину знал и результат встречи югославских руководителей с генсеком греческой компартии Захариадисом, состоявшейся между двумя упомянутыми заседаниями Политбюро КПЮ. На ней «югославские товарищи» уведомили греков о мнении Сталина, склонявшегося к прекращению действий партизан в Греции, но при этом пошли на поводу у греков, убедивших Белград в необходимости продолжить партизанское движение при условии поддержки со стороны Югославии[368].

Проект письма ЦК ВКП(б) ЦК КП Югославии о решении советской стороны отозвать гражданских и военных специалистов из Югославии

31 марта 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 398. Л. 35–36. Правка — автограф И. В. Сталина]

Историкам удалось установить, что Москву о подробностях заседаний югославского Политбюро через советского посла информировал министр финансов С. Жуйович. Молотов даже поблагодарил его за разоблачение «мнимых друзей Советского Союза из югославского ЦК»[369]. 18 марта 1948 г. распоряжением Совмина СССР советское руководство приняло решение отозвать из Югославии советских гражданских, а затем и военных специалистов. Сталин лично правил проект информационного письма ЦК ВКП(б) по этому вопросу, явно рассчитывая на эффективность этой меры приведения «югославских товарищей» в чувство[370].

Тито предпринял несколько попыток урегулировать отношения. Он дважды — 18 и 20 марта — направил в адрес Молотова пространные послания со своими объяснениями всех претензий, которые к тому времени выдвинула в адрес югославских партнеров советская сторона[371].

Сталин упустил возможность или, скорее, не счел целесообразным спустить дело на тормозах и кончить дело миром. Вместо этого он встал на путь эскалации конфликта, видимо, рассчитывая на победу за явным преимуществом. Вероятнее всего, свою роль сыграло личное раздражение Сталина и окончательно сформировавшееся представление о политической нелояльности Тито к сюзерену, которым Сталин себя в отношениях с «югославскими товарищами», конечно, считал. 27 марта Сталин и Молотов подписали письмо ЦК ВКП(б) «Товарищу Тито и другим членам ЦК Компартии Югославии». «Ваш ответ, — так начнут советские руководители свое пространное послание, — мы считаем неправдивым и потому совершенно неудовлетворительным»[372]. Еще более пространное послание в ЦК КПЮ Сталин и Молотов направили 4 мая. Его лейтмотивом была констатация, что документы, исходящие от югославов, «еще больше запутывают дело и обостряют конфликт». В этом письме разбору подверглись не только конкретные ошибочные действия югославской стороны, какими они виделись советскому руководству, но и был представлен анализ теоретических упущений «югославских товарищей». Сталин вновь отверг «мирный план» Тито, предложившего прислать представителя ЦК ВКП(б) в Югославию и там изучить вопросы советско-югославских разногласий. «Мы считаем этот путь неправильным, — заявили советские лидеры, — так как дело идет не о проверке отдельных фактов, а о принципиальных разногласиях… Поэтому мы предлагаем рассмотреть этот вопрос на ближайшем заседании Информбюро»[373]. Намерение вынести разговор в «публичное» пространство продемонстрировало готовность Сталина к разрыву отношений в том случае, если Тито не покается перед лицом руководства «братских компартий». Не раз в ходе этой войны пока еще «товарищеских» нот Сталин подчеркивал упорство «югославских товарищей» и их нежелание признать и исправить допущенные ошибки. Встать на колени Тито не захотел или не смог, что и предопределило разрыв между некогда ближайшими союзниками.

Не стоит и говорить, что Информбюро коммунистических партий в резолюции «О положении в коммунистической партии Югославии», принятой 23 июня 1948 г., «единодушно согласилось со следующими выводами»: «югославских товарищей» обвинили в отходе от марксизма-ленинизма, проведении недружелюбной политики по отношению к Советскому Союзу и ВКП(б), в том, что они «встали на путь откола от единого социалистического фронта против империализма, на путь измены делу международной солидарности трудящихся и перехода на позиции национализма»[374].

В сентябре 1948 г. «Правда» опубликовала статью «Куда ведет национализм группы Тито в Югославии» за подписью «Цека». Статью написал Поскребышев под диктовку Сталина и по его поручению разослал для ознакомления членам советского политического руководства. Редакторскую правку Сталин внес даже в чистовой рассылочный экземпляр[375].

Статья «Куда ведет национализм группы Тито в Югославии» с сопроводительной запиской А. Н. Поскребышева

Не позднее 7 сентября 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 400. Л. 58–68]

«К выборам в Югославии» Карикатура

1950

Автор Ю. Ганф

[Из открытых источников]

В статье утверждалось, что югославское руководство сомкнулось в единый фронт с империалистами, «вырождается в клику политических убийств», развернув террор против своей партии. Появление этой статьи ознаменовало начало новой, более жесткой фазы пропагандистского наступления Москвы на югославском направлении.

Странным, однако, может показаться и тот факт, что в течение 1948 г. «югославские товарищи» на международной арене продолжали двигаться в фарватере советской политики, голосуя международные резолюции солидарно с другими странами восточного блока[376]. Тито, судя по всему, до последнего не хотел сжигать мосты.

В течение 1948–1949 гг. продолжилось не только пропагандистское противостояние, но и «война нот». 23 августа 1949 г. Тито вновь попытался урегулировать взаимоотношения со Сталиным, направив ноту правительства ФНРЮ правительству СССР. В ней он вновь заявил «о своей готовности приступить к решению всех спорных вопросов с правительством СССР в соответствии и в духе международных обязательств, которые приняли оба правительства»[377]. Ответной ноты с советской стороны не последовало. Сталин, не дождавшись публичного покаяния, ответил асимметрично и вывел «дебаты» в завершающую фазу, использовав для этого внутривенгерские события.

24 сентября 1949 г. в Будапеште завершился суд «над государственным преступником и шпионом Райком и его сообщниками, которые являлись вместе с тем агентами югославского правительства», гласило официальное сообщение. В ходе сфальсифицированного судебного процесса его приговорили к смертной казни по обвинению в шпионаже и подрывной деятельности в пользу «режима Тито». В ходе этого процесса, как утверждали советские руководители, «вскрылось, что югославское правительство уже длительное время ведет глубоко враждебную подрывную деятельность против Советского Союза…»[378] 28 сентября 1949 г. советское правительство в одностороннем порядке денонсировало Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве с Югославией от 11 апреля 1945 г., мотивировав разрыв только что процитированными обвинениями в адрес бывших «югославских товарищей»[379]. Этому примеру, конечно, последовали страны «народной демократии», чьи партии участвовали в работе Коминформа, и разорвали в общей сложности 46 договоров с ФНРЮ. Так Сталин опробовал санкционную дубинку в отношениях со своим некогда ближайшим союзником. Сделано это было вполне сознательно, поскольку югославы не раз в попытках договориться с Москвой указывали на жизненную необходимость поддержания экономического взаимодействия. 1 февраля 1949 г. правительство ФНРЮ даже заявило протест советскому правительству против игнорирования Югославии при создании СЭВ[380]. Санкционное давление не устранило политических противоречий, и Тито, поставленный перед суровой необходимостью выживать в одиночку, тем или иным способом решил основные проблемы экономического развития своей страны. Раскол в восточном блоке был максимально использован западными геостратегами.

Кризис в отношениях стал для Сталина достаточным основанием для того, чтобы пересмотреть свою прежнюю политику на переговорах с тройкой западных держав по территориальным вопросам, инициированным Югославией в годы войны. Сталин на ее излете отстаивал претензии Югославии к Италии в отношении области Венеция-Джулия с г. Триестом[381]. Мирным договором союзников с Италией, как помнит читатель, была учреждена Свободная территория Триест, на значительной части которой действовала югославская администрация. В марте 1948 г. правительства США, Великобритании и Франции обратились к советскому и итальянскому правительствам с предложением пересмотреть мирный договор с Италией и вернуть эту территорию под итальянский суверенитет, ликвидировав при этом югославскую зону. «Югославские товарищи», не дождавшись согласования с Москвой, выступили с собственными инициативами по урегулированию триестского вопроса на основе югославо-итальянских переговоров, что и было в конечном итоге реализовано. Москва односторонние действия Белграда расценила как нарушение протокола о консультациях от 11 февраля 1948 г. и признала его потерявшим силу. «Югославские товарищи» принесли извинения и просили не разрывать протокол, но Москва к этим просьбам не прислушалась[382]. Тито использовал благожелательное отношение западных держав к расколу в восточном блоке и в конечном итоге добился поставленных на триестском направлении задач (пусть и не полностью). И хотя Триест остался за Италией, но в состав Югославии вошли южные и восточные районы этой провинции.

«Югославские товарищи» получили из Москвы симметричный ответ. На парижской сессии министров иностранных дел в мае — июне 1949 г. Москва кардинально изменила свою позицию по отношению к югославским претензиям на Словенскую Каринтию. Ее передачу из состава Австрии в состав Югославии сталинская дипломатия неизменно поддерживала начиная с осени 1945 г. В Париже державы договорились о неизменности довоенных границ Австрийской Республики[383].

Следовать указаниям Москвы Белград откажется[384]. Сталин станет отслеживать все перипетии взаимоотношений СССР и Югославии, непосредственно участвуя в подготовке таких документов, как, например, протест в связи с отказом югославского руководства платить по долгам[385].

1 сентября 1950 г. Совмин СССР принял постановление «О задолженности Югославии Советскому Союзу и расчетах по заказам и поставкам», где шла речь о кредитных соглашениях 1946 и 1947 гг., а также о расчетах по неторговым платежам по соглашению 1948 г. [386]

Как уже мог убедиться читатель, советско-югославский конфликт вышел за рамки двусторонних отношений. Выяснять их стороны продолжали и на трибуне Организации Объединенных Наций. Осенью 1949 г., в период подготовки и проведения третьего совещания Коминформа, произошло острое столкновение на четвертой сессии Генассамблеи ООН. Советская сторона всячески препятствовала избранию Югославии непостоянным членом Совета Безопасности. «Югославские товарищи» получили поддержку Запада, и югославский представитель 20 октября занял свое кресло на заседаниях Совбеза. Поддержала югославов и Генассамблея ООН, обвинив СССР в недопустимой дискриминации и враждебных действиях против Югославии, в стремлении навязать международному сообществу свою блоковую антиюгославскую линию. Через несколько дней СССР, со ссылкой на материалы «дела Райка», объявил персоной нон грата югославского посла[387]. 25 октября 1949 г. из СССР был выслан посол ФНРЮ К. Мразович, которого обвинили в шпионской и подрывной деятельности против СССР, выступлениях в печати «с клеветническими измышлениями по адресу» СССР. Вплоть до 1953 г. посольство возглавлял поверенный в делах.

Телефонограмма И. В. Сталина Г. М. Маленкову о проекте заявления по Югославии

7 октября 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 762. Л. 29]

Шельмование «югославских товарищей» дошло до того, что 29 ноября 1949 г. Коминформ принял резолюцию «Югославская компартия в руках убийц и шпионов». Сталин использовал клише десяти-пятнадцатилетней давности из арсенала подготовки и проведения печально знаменитых московских процессов, запамятовав или проигнорировав ставшую еще тогда ему известной реакцию международной общественности, в том числе левых интеллектуалов. Об остроте противостояния и крайней степени личного ожесточения могут свидетельствовать «показания» известного «нежелательного свидетеля» советской истории Павла Судоплатова, который в своих воспоминаниях сообщил о планировавшемся в Москве покушении на Тито[388].

Югославский вопрос будет не раз возникать в стенах ООН. 14 декабря 1951 г. ООН приняла резолюцию по «Жалобе на враждебную деятельность по отношению к Югославии со стороны правительства СССР и правительств Болгарии, Венгрии, Румынии и Албании, а также правительств Чехословакии и Польши». В международном дипломатическом пространстве Сталин, таким образом, проиграл стратегически важное для него сражение на югославском направлении.

Понять мотивацию Сталина, в общем, не трудно. Благодаря его решениям НОАЮ получила со стороны СССР значительную военно-техническую поддержку, во многом благодаря которой были одержаны военные победы над оккупантами. Не стоит забывать и о том прямом вкладе, который внесла в освобождение Югославии Красная армия. Благодаря настойчивости Сталина союзники согласились на признание политических комбинаций, в результате которых в конечном итоге к власти в Югославии пришли КПЮ и лично Тито. На югославскую «ударную бригаду» при этом Сталин поначалу возлагал особые надежды, отводя ей роль не только проводника, но и координатора советской политики на Балканах и демонстрируя готовность делегировать Тито известные полномочия. У Сталина, так много сделавшего для становления югославского режима и восхождения его руководителя на политический олимп, были основания чувствовать себя лично оскорбленным, столкнувшись с проявлениями нелояльности по отношению к проводимой им политике. Но главным генератором раздражения советского вождя были не эти личные обиды. Советский вождь «югославским товарищам» отвел определенное место в стратегии противостояния восточного блока коллективному Западу. На итальянском, австрийском, греческом оперативных направлениях своей внешней политики Москва целенаправленно использовала югославскую «ударную бригаду», а та вдруг перешла к самостоятельным «боевым» действиям, рискуя обрушить «линию фронта», которая с трудом выстраивал Сталин. Судя по всему, Тито, привыкший к инициативному ведению дел в сложнейших условиях партизанской войны, решил применить этот опыт на международной арене, не ставя Кремль в известность, поскольку уверовал в свое особое положение среди вассалов московского сюзерена и не сомневался, что его инициативы приведут к приобретениям не только для него самого, но и для московского штаба «ударных бригад». Несанкционированное вмешательство в стратегические расчеты не могло не встретить жесткую реакцию советского вождя. Для Сталина время самостоятельно действующих «центральных штабов партизанских движений» осталось позади, на внешнем и внутреннем фронтах он возвращался к строго централизованной системе управления. В какой-то момент эмоции взяли верх над здравым смыслом, и, закусив удила, Сталин предпочтет конфронтацию мирному способу урегулирования возникших разногласий со своим подававшим значительные надежды союзником, несмотря на не раз демонстрируемую партизанским маршалом готовность принести повинную.

Тито в поисках инструментов противодействия советскому давлению будет не менее радикален и не только в пропаганде. Более 16 тыс. членов КПЮ из числа поддержавших анти-югославскую резолюцию Коминформа были репрессированы — арестованы и сосланы[389]. Генеральный секретарь Народного фронта Югославии С. Жуйович и член ЦК КПЮ А. Хебранг, выступившие в поддержку линии Сталина, были арестованы. 9 июня 1948 г. Молотов довел до сведения Тито позицию Сталина, что «объявление Хебранга и Жуйовича предателями и изменниками родины расценивается в ЦК ВКП(б) как намерение ликвидировать их физически». В связи с этим «ЦК ВКП(б) заявляет, что если Политбюро ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать ЦК КПЮ уголовными убийцами». Жуйовича в конечном итоге вынудили публично покаяться и освободили из-под ареста в 1950 г., Хебранг покончил в тюрьме жизнь самоубийством. Тито вполне усвоил уроки «старшего брата» и со своей «пятой колонной» справился столь же успешно, что и его московский учитель[390].

Тито нашел себе союзников в лице Греции и Турции, в отношении которых, как мы увидим, также имел место дипломатический прессинг со стороны СССР. «Югославские товарищи» предприняли военно-политические меры по организации необходимой, по их мнению, самообороны. За две недели до смерти Сталина, 28 февраля 1953 г., в Анкаре был подписан тройственный договор о дружбе и сотрудничестве. Тем самым было положено начало формированию так называемого Балканского пакта — военно-политического союза Греции, Турции и Югославии, обязательства по которому были закреплены подписанием в августе 1954 г. еще одного договора о союзе, политическом сотрудничестве и взаимной помощи в резиденции Тито на озере Блед в Югославии. Этими договорами предусматривалось политическое и военное сотрудничество стран-участниц в мирное и военное время. Со смертью Сталина худшие ожидания подписантов, судя по всему, ушли в прошлое, просуществовав всего несколько лет, Балканский пакт канул в небытие. Разруливать югославскую проблему придется преемникам Сталина уже после смерти советского вождя.

«О тесном экономическом сотрудничестве СССР и стран народной демократии»

Закрепление СССР в Восточной Европе, формирование коммунистических режимов в Европе и на Дальнем Востоке имело для СССР оборотную сторону. Финансово-экономическая изнанка поддержки просоветских режимов для самого Советского Союза станет своего рода обязанностью, причем довольно обременительной. Уже в 1945 г. СССР был вынужден оказать многообразную финансово-экономическую и материально-техническую помощь странам Восточной и Центральной Европы, о чем свидетельствуют многочисленные документы[391].

Помимо формирования политических установок, Сталин, как уже говорилось, станет направлять и экономические реформы в восточноевропейских странах. При прямом участии советских специалистов будут проводиться денежные реформы и аграрные преобразования.

Вслед за подписанием в 1948 г. договоров о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и странами Восточной Европы последовало создание двусторонних комиссий по вопросам экономического сотрудничества и подписание соглашений о товарообороте и платежах. Бывшим союзникам гитлеровской Германии, попавшим в зону советского влияния, советское руководство снизило в ряде случаев репарационные платежи, очевидно, рассчитывая на политические дивиденды. Например, 7 июня 1946 г. Сталин направил шифротелеграмму советскому послу в Бухаресте (Румыния) с текстом послания председателю Совета министров Румынской Народной Республики П. Грозе о сокращении репарационных выплат на 50 % [392].

Вскоре после разрыва с Западом, создания НАТО (апрель 1949 г.) и провозглашения ФРГ (в мае того же года) Сталин откажется от взимания репараций с советской зоны оккупации Германии, в которой в октябре 1949 г. будет создана ГДР. В мае 1950 г. Сталин направил премьер-министру ГДР О. Гротеволю письмо о сокращении сумм репарационных платежей[393]. Разрушительный для экономик стран-сателлитов вывоз предприятий будет заменен поставками товарной продукции. В июле 1950 г. Сталин подписал распоряжение Совмина о поставках в СССР из Венгрии, Румынии, Финляндии товаров в счет репараций в 1951–1953 гг.[394]

Очень скоро Советскому Союзу пришлось столкнуться с вызовами в сфере международного экономического взаимодействия. Один из таких вызовов в сфере экономики, на который предстояло найти ответ, последовал со стороны самих стран Восточной Европы. Экономические отношения с только что приобретенными союзниками в Восточной Европе и торговые переговоры окажутся достаточно сложными, как это видно, например, из шифротелеграммы Сталина от 2 октября 1947 г. по вопросу проекта советско-чехословацкого соглашения. «Мы не можем допустить, — скажет Сталин, — чтобы в системе союза между СССР и Чехословакией СССР выглядел как наивный дурачок, не умеющий защищать свои интересы, а Чехословакия — как прозорливый и опытный партнер, обкручивающий вокруг пальца СССР»[395].

Шифротелеграмма В. М. Молотова советскому послу в Бухарест с текстом телеграммы И. В. Сталина председателю Совета министров Румынской Народной Республики П. Грозе о сокращении репарационных выплат на 50 %

7 июня 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 362. Л. 36]

Письмо И. В. Сталина премьер-министру ГДР О. Гротеволю о сокращении сумм репарационных платежей

15 мая 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 304. Л. 159. Подпись и правка — автограф И. В. Сталина]

В 1948 г. оформился экономический союз двух наиболее экономически развитых стран Восточной Европы — Польши и Чехословакии[396]. Развитие такого рода двусторонней кооперации очевидно вызывало обеспокоенность Москвы и стало одним из движителей поиска путей и форм более широкой экономической интеграции. При этом сателлиты Москвы предпринимали попытки установления двусторонних экономических связей и со странами Западной Европы[397]. Москва не сразу определилась с тем, как следует относиться к такого рода устремлениям.

Еще одним движителем интеграции в советской зоне влияния стал поиск ответа на югославский вызов. Югославия играла важную роль в экономическом взаимодействии Балканских стран, и задача обуздания югославской тяги к самостоятельности, а затем и исключения ее из складывавшейся системы экономической кооперации на востоке Европы приобрела экономическое измерение.

Еще один крупнейший вызов, как уже видел читатель, последовал весной 1948 г. со стороны США после реализации основных мероприятий плана Маршалла: принятие «Закона об экономическом восстановлении», создание Организации европейского экономического сотрудничества и подписание двусторонних соглашений с каждой из 16 стран государств — получателей американских кредитов. Наложением ограничений на торговлю с восточноевропейскими странами и поощрением торговых операций со странами, имевшими соглашения с США, стал целенаправленно формироваться новый — санкционный — порядок в мировой торговле. Этот курс был подтвержден созданием в январе 1950 г. Координационного комитета по многостороннему контролю — КОКОМ. Отказавшись от участия в плане Маршалла, Москва фактически встала на путь формирования собственной зоны торговли и экономической кооперации в целом, что и явилось главной причиной создания Совета экономической взаимопомощи.

Шифротелеграмма И. В. Сталина В. М. Молотову, Л. П. Берии, Г. М. Маленкову, А. А. Жданову, Н. А. Вознесенскому, А. И. Микояну, А. Н. Косыгину с осуждением проекта соглашения СССР с Чехословакией о поставке зерна, разработанного А. И. Микояном

2 октября 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 106. Л. 148–149]

23 декабря 1948 г. Политбюро приняло решение «Созвать в Москве 5-го января 1949 года закрытое совещание представителей правительств СССР, Румынии, Венгрии, Болгарии, Польши и Чехословакии для установления тесных экономических отношений между СССР и странами народной демократии»[398].

В соответствии с одобренным проектом решения об основах такого сотрудничества Москва оформила восточный блок созданием в январе 1949 г. Координационного совета (в последующем — Совета экономической взаимопомощи) в составе СССР, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии[399].

Сталин принимал непосредственное участие в формировании идеологии и управленческих структур создаваемой организации. Сохранился вариант постановления с его правкой, в котором советский вождь вычеркнул из названия создававшейся организации слово «комитет» и вписал другой вариант — «Координационный совет». Вместо «генерального секретаря» организации он предложил учредить должность просто «секретаря». «Постоянный технический аппарат» обретал объемные характеристики, «небольшой», уточнял Сталин[400]. Очевидны устремления Сталина понизить таким образом статус создаваемой организации при том, что высокопоставленные советские руководители, вроде А. И. Микояна, вовлеченные в процесс, замышляли СЭВ как центр притяжения не только для государств Восточной, но и Западной Европы. Так или иначе, 5–7 января в Москве состоялось закрытое учредительное совещание представителей шести восточноевропейских государств на тему «О тесном экономическом сотрудничестве СССР и стран народной демократии», итоги которого будут представлены Сталиным 8 января в Кремле на приеме участников совещания. Этот день сегодня и признается специалистами днем рождения СЭВ[401].

Содержание выступления Сталина на этом приеме известно из воспоминаний одного из лидеров болгарской компартии В. Коларова. «В ближайшие 8–10 лет будет вестись экономическая борьба за господство в Европе, — скажет Сталин. — Борьба будет вестись между США и Англией, с одной стороны, и СССР и странами с нар[одной] демократией — с другой». В связи с этим он считал целесообразным «сделать Совет открытым для всех стран Европы, которые бы выразили пожелание к нему присоединиться». Сталин оставлял двери открытыми даже для «югославских товарищей», заявив, что, «если югославы поумнеют, можно и их принять». По задумкам Сталина, СЭВ должен «путем развития нашего производства вырвать Европу из лап англо-американских империалистов», стать главным источником сырья и продовольствия для всех европейских стран. «Когда мы начнем поставлять сырье всем европейским странам, диктат Америки в Европе рухнет…» СЭВ создаст экономическую базу Коминформу, провозгласит Сталин направление нового курса в эпоху глобальной конкуренции двух систем[402].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О тесном экономическом сотрудничестве СССР и стран народной демократии»

23 декабря 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 799. Л. 46]

Запись из журнала регистрации лиц, принятых И. В. Сталиным 8 января 1949 г.

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 417. Л. 82]

Итоговый протокол будет подписан только 18 января, его содержание сильно отличалось от того проекта, который был одобрен декабрьским решением Политбюро с участием Сталина. И российским, и зарубежным специалистам это дает основание отвергнуть распространенные представления о «тотальном диктате» Москвы в сфере экономики в годы сталинского правления. К числу таких изменений относится и предложение другого названия — Совет Экономической Взаимопомощи, отличного от предлагавшегося Сталиным[403]. Сталин возражать не станет. Не последует возражений и против создания постоянно действующего органа — Бюро СЭВ.

1 февраля югославский представитель передал в советский МИД ноту с протестом по поводу того, что его страну не пригласили в созданную организацию, 28 апреля СЭВ рассмотрел вопрос о взаимоотношениях с Югославией. В феврале 1949 г. в СЭВ вошла Албания, в сентябре 1950-го — ГДР. В апреле 1949 г. Сталин утвердил представителями в СЭВ Молотова, Вышинского, Меньшикова[404]. Он внес небольшую, но показательную правку в постановление, которым утверждался «Перечень основных вопросов, подлежащих подготовке Бюро Совета для рассмотрения на заседаниях Совета Экономической Взаимопомощи в 1949 г. (с поправками, внесенными на сессии Совета)». На первом и втором местах, согласно этому документу, стояли вопросы расширения товарооборота между соцстранами и координация их торговли с капстранами. Причем Сталин во второй пункт проекта «О внешней торговле стран — участников Совета с капиталистическими странами» добавил фразу «и о ценах на товары»[405]. В отношениях с Западом вождь, судя по всему, опасался оказаться в роли «наивного дурачка» в не меньшей степени, чем в отношениях со странами-сателлитами. Сталина особо интересовал вопрос об экономических связях восточноевропейских сателлитов со странами Запада. В одном из докладов советских представителей в СЭВ Сталину от 9 сентября 1949 г. его авторы прямо сошлются на его указание «о необходимости обратить особое внимание на получение экономической информации. В частности, информации по вопросам торговли стран — участников Совета с капиталистическими странами»[406].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении телеграммы МИД в Берлин о введении рубля в качестве расчетной единицы по торговым соглашениям Германской Республики с Польшей и Чехословакией, с приложением телеграммы

1 декабря 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 812. Л. 118–119]

В связи с созданием СЭВ не должен удивлять тот факт, что рубль станет одной из основных расчетных единиц на формировавшемся экономическом пространстве, а рублевые кредиты — средством покрытия бюджетных дефицитов, финансирования государственных расходов и развития экономик стран-сателлитов в целом. Так, 1 декабря 1949 г. Политбюро приняло постановление «О введении рубля в качестве расчетной единицы по торговым соглашениям Германской Республики с Польшей и Чехословакией»[407].

В апреле 1950 г. А. Г. Зверев и М. А. Меньшиков направили Сталину докладную записку, в которой сообщали, что «клиринговые соглашения Союза ССР со странами народной демократии заключены, как правило, в рублях…»[408]

«Страны народной демократии» станут во все возрастающих объемах просить поставок из СССР разнообразного сырья для своей промышленности. Сталин будет лично контролировать подобные запросы, как это произошло в случае с просьбой К. Готвальда и Р. Сланского об увеличении поставок сырья, полученной из Чехословакии в сентябре 1950 г.[409] С другой стороны, перед советским руководством будет остро стоять вопрос импорта в Советский Союз промышленной продукции и не в последнюю очередь товаров народного потребления.

Нужно понимать, однако, что экономическое взаимодействие СССР и стран «народной демократии» не сводилось только к обмену сырья на промышленную продукцию. Советский Союз в очень многих случаях оказывался поставщиком технологий и промышленного оборудования. Так, в октябре 1950 г. в Софию за подписью Сталина ушли две шифровки. В одной «болгарским товарищам» сообщалось, что их «заявка о тракторах, комбайнах и прочем будет выполнена» на условиях кредита[410], в другой — об удовлетворении просьбы правительства Болгарии «об ускорении пуска азотно-тукового завода».

С этой целью болгарской стороне передавалась в полном объеме проектная документация, поставлялось полностью оборудование и необходимые материалы, осуществлялся монтаж оборудования не только самого завода, но и углеобогатительной фабрики, насосной станции и водопровода[411]. Телеграммой в Берлин Сталин сообщал об удовлетворении просьбы правительства ГДР «о поставке бурового оборудования и об оказании помощи советскими специалистами в эксплоатации буровых станков»[412]. Венгрии была оказана техническая помощь в строительстве метрополитена в Будапеште[413].

Шифротелеграмма И. В. Сталина В. Червенкову о поставках Болгарии

16 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 62. Л. 81]

Страны Восточной Европы быстро займут главное место во внешней торговле СССР. В 1950 г. доля стран СЭВ во внешней торговле Советского Союза составит 80 %[414]. Сталин при этом последовательно выдерживал курс на использование рубля в качестве расчетной единицы в торговле со странами «народной демократии».

Стремление вновь обретенных союзников к проведению самостоятельной экономической политики, направленной, по мнению Сталина, к получению односторонних выгод, встречало, как мы уже видели, его недовольство. В январе 1951 г. он направил президенту Польши Б. Беруту послание с отрицательной оценкой денежной реформы, проведенной в Польше. Установление нового курса злотого привело к тому, что «на 100 рублей мы можем купить теперь в Польше в 3 раза меньше, чем до реформы», — замечал Сталин. Высказал Сталин и свое мнение о целесообразном курсе злотого: «Мы считаем, что курс злотого к рублю правильно было бы установить как три к одному»[415]. Нечего и говорить, что «польские товарищи» были принуждены учесть рекомендации советского вождя.

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) президенту Польши Б. Беруту о денежной реформе в Польше и курсе польского злотого к советскому рублю

8 января 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 360. Л. 84–85]

Во второй половине того же года советские специалисты были непосредственно вовлечены в проведение денежной реформы в Румынии[416]. Георгиу-Деж напрямую обратился к Сталину с просьбой провести анализ внутренней ситуации Румынии и решить вопрос о денежной реформе. Предшествующая реформа в 1948 г., которая «дала хорошие результаты» и которую так же провели советские специалисты, была призвана справиться с финансовыми проблемами, связанными с выходом из войны[417]. В рамках новой реформы планировалось решить в том числе вопрос о привязке румынского лея к советскому рублю. Георгиу-Деж подчеркивал, что идея реформы подсказана ему Сталиным[418].

Знакомство с решениями, принимавшимися Москвой в сфере экономического взаимодействия, не позволяет говорить об их последовательном характере. Жесткая позиция по одним вопросам контрастировала с мягкостью, проявляемой по другим. Так, в апреле 1952 г. Сталин принял решение и завизировал соответствующее информационное сообщение «об освобождении от уплаты Советскому Союзу займов, представленных Венгрии в 1945 году», направленное венгерскому руководству[419].

Не имея возможности представить развернутый анализ динамики экономического развития стран «народной демократии» в целом, нельзя, однако, не упомянуть тот факт, что установление в Восточной Европе не только политических режимов советского типа, но и принципов хозяйствования в сочетании с послевоенным упадком, станет одним из важнейших факторов деградации аграрного сектора. В декабре 1950 г. Микоян направил Сталину докладную о производстве зерна и хлебном экспорте европейских стран «народной демократии». Согласно этой докладной, в 1950 г. по сравнению с периодом 1934–1938 гг. в шести странах-сателлитах СССР произошло в общем сокращение посевных площадей (за исключением Албании и Болгарии), падение урожайности и валовых сборов зерна, сокращение зернового экспорта, при этом государственные заготовки в 1950/51 г. планировалось увеличить на 30 % по сравнению с 1949/50 г.[420] Коллективизация в сельском хозяйстве восточноевропейских стран, кажется, довольно отчетливо демонстрировала ту же траекторию развития, что и в Советском Союзе в 1930-е.

Шифротелеграмма И. В. Сталина М. Ракоши об аннулировании займов Венгрии, предоставленных Советским Союзом в 1945 г.

28 апреля 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 62. Л. 96]

* * *

Особым направлением взаимодействия государств восточного блока станет, как мы видели, оборонная сфера. В какой-то момент Сталин посчитал реальным начало новой войны уже в «скором будущем»[421]. Политбюро взяло курс на координацию военных и разведывательных усилий стран-сателлитов. Так, 5 июня 1950 г. постановлением Политбюро были утверждены представители Комитета информации в странах народной демократии в целях «осуществления обмена соответствующими разведсведениями между КИ и органами внешней разведки стран народной демократии в отношении капиталистических стран и клики Тито в Югославии, а также согласования предложений о взаимной помощи и проведении совместных разведывательных мероприятий против указанных стран»[422].

Странам «народной демократии» станут передаваться советские лицензии на производство вооружений, как это произошло в отношении той же Чехословакии в октябре 1950 г.[423] Ожиданиями военного столкновения с Западом следует объяснить резкое ускорение развития военно-промышленного комплекса в странах региона, проведенное под нажимом советского руководства. В январе 1951 г. в Москве состоялось совещание руководителей «братских» стран и министров обороны, вслед за которым в феврале последовало создание специального Координационного комитета, в который вошли представители всех государств региона[424]. Эти решения, судя по всему, обозначали новый этап развития этих государств, сущностью которого в значительной мере станет милитаризация их экономики, курс на которую Сталин вменил к исполнению лидерам «братских» стран. Завершился этот процесс уже после смерти Сталина подписанием в 1955 г. Варшавского договора о создании оборонительного военного союза.

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) в адрес президента Чехословакии К. Готвальда и премьер-министра А. Запотоцкого о поставке вооружения для Чехословацкой армии и передаче лицензий на производство советских танков

8 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 394. Л. 66. Правка — автограф И. В. Сталина]

На июльском 1953 г. пленуме ЦК КПСС, в рамках скоординированной атаки на Л. П. Берию, А. И. Микоян связал торможение интеграционных процессов с позицией Сталина. «У нас есть три органа, через которые осуществляется сотрудничество между нами и странами народной демократии, — сообщил он в своем выступлении 3 июля. — Это Совет Экономической Взаимопомощи, Военно-Координационный комитет и Секретариат Коминформа. Товарищ Сталин в первое время после образования этих органов принимал активное участие в их работе, а последние два года перестал ими интересоваться. Эти органы перестали собираться, работали слабо»[425]. Это охлаждение Сталина к структурам управления интеграционными процессами вряд ли было случайным. Конечно, постаревший «управляющий диктатор» уже попросту часто не имел физических и интеллектуальных сил не только управлять, но и просто контролировать усложнявшуюся реальность. Но главным следует признать, вероятно, несоответствие его модели социализма и его модели управления возникавшим на его глазах очертаниям нового мира. Необходимость координации усилий и согласования интересов в качестве принципов управления приходили в прямое столкновение со сформировавшейся административно-командной системой, ориентированной на неукоснительное исполнение директив центральной власти, а товарно-денежные отношения даже в отношениях стран «социалистического лагеря» никак не собирались отмирать.

* * *

Итоги коммунистической консолидации Сталин подвел на XIX съезде партии в октябре 1952 г. Он определил КПСС как «ударную бригаду» мирового революционного и рабочего движения, успехи которой облегчат «положение народам, томящимся под гнетом капитализма». Поприветствовал он и новые «ударные бригады» в лице народно-демократических стран: «Теперь нашей партии стало легче бороться, да и работа пошла веселее»[426].

Трансформация СССР в мировую державу, однако, не была подкреплена необходимыми финансово-экономическими ресурсами. СССР не имел экономического, технического и культурного потенциала, достаточного для одновременного обеспечения форсированной индустриализации восточноевропейских стран с упором на тяжелую и оборонную промышленность, и поддержания жизненных стандартов, принятых в странах Центральной и Восточной Европы, оказавшихся в зоне советского влияния. Кроме того, форпосты социализма появятся в послевоенный период и в Азии. Китайская Народная Республика, Корейская Народно-Демократическая Республика, Демократическая Республика Вьетнам, появившиеся на карте мира по окончании Второй мировой войны, сформируют новый блок стран, ожидавших советской помощи. После понесенных людских и материальных потерь, исключительных по своим размерам, исполнение роли великой державы легло тягчайшим грузом на истощенную войной экономику СССР, потенциал развития которой отнюдь не являлся беспредельным.

Глава 3«Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна…» Проектировки Сталина на юго-востоке Европы, Ближнем и Среднем Востоке и в Северной Африке

Строки, вынесенные в название этой главы, написаны известным советским поэтом-песенником Михаилом Исаковским в 1948 г. Положенное Матвеем Блантером на музыку и впервые исполненное в 1949-м, его стихотворение «Летят перелетные птицы» станет хитом советской эстрады и намного переживет ту эпоху, в годы которой было написано. Устремления лирического героя этой песни, ставшей широко известной и популярной, находились, однако, в разительном противоречии с той реальной политикой, к реализации которой на этих географических направлениях приступит Сталин сразу по окончании Второй мировой войны. Не слишком плодотворные итоги его усилий вполне ясно обозначат себя к моменту рождения этого стихотворного произведения, но представлены будут советской пропагандой исключительно в качестве результата реализации миролюбивых устремлений советской внешней политики. С этим поэтизированным «резюме» в момент его рождения на свет вполне должен был бы согласиться и сам Сталин.

Сделав попытку закрепиться не только в Восточной Европе, но и продвинуться в других точках мира, Сталин, судя по всему, попадет на некоторое время под влияние эйфории от победы во Второй мировой войне. Ряд его геополитических претензий носили характер, явно не адекватный реальному балансу сил. Потому, вполне вероятно, что Сталин рассчитывал добиться реализации своих геополитических проектировок главным образом кулуарными договоренностями держав-победительниц, используя силовые аргументы в качестве дополнительного (не основного) средства продвижения советских интересов. Так, в 1945 г. Сталин предъявил союзникам претензии на опеку над Ливией (бывшей колонией Италии в Северной Африке), что позволило бы СССР закрепиться на Средиземном море. Хорошо понимая стратегическую уязвимость района бакинской нефтедобычи, Сталин поместит в фокус своего внимания и южное «подбрюшье» СССР — Турция и Иран. Он потребовал изменения советско-турецкой границы в пользу СССР, открытия черноморских проливов для свободного прохода советских кораблей, предоставления автономии иранскому Азербайджану[427], опосредованно поддержал дестабилизацию Греции силами местных прокоммунистически настроенных партизан и создание Израиля.

Эта его активность воспринималась союзниками как чрезвычайно опасная для их интересов. В последнее время стали доступны не только советские документы, но и документы внешнеполитического и военного планирования западных «партнеров» Советского Союза. Думается, читателю будет небесполезно (в том числе с позиций сегодняшнего дня) взглянуть на послевоенную ситуацию в мире глазами британских аналитиков, представивших вниманию своего руководства анализ текущей обстановки и перспективы ее развития. Сделано это было в докладе Штаба объединенного планирования Комитета начальника штабов Великобритании от 26 сентября 1945 г. Процитируем его ключевые положения: «Регионом, в котором российская экспансия наименее затруднена и где она нанесет нам наибольший урон, является Ближний Восток. Можно быть уверенным в том, что, если мирно оставим наши позиции в этом регионе, Россия заполнит вакуум власти… Первым следствием российской экспансии на Ближнем Востоке станет то, что мы лишимся наших запасов нефти, а также морских и воздушных коммуникаций Британского Содружества… Мощь, которую Россия обеспечит себе, привязав к себе и своей экономике страны Ближнего Востока, станет основой для дальнейшего проникновения как в Азию, так и в Африку. Если Россия сможет мирным или военным путем обосноваться на Ближнем Востоке, ее мощь и влияние станут доминирующими в исламском мире и, возможно, распространятся на восток, через Индию, Бирму и Малайю; на юг, через Судан; и на запад в Северную Африку… Кроме того, ликвидировав западное влияние на Ближнем Востоке, Россия защитит самый уязвимый из своих флангов. Именно с Ближнего Востока можно наиболее эффективно угрожать ее собственной жизненно важной нефтяной промышленности и ее новым индустриальным центрам… Подведем итоги. Если Россия станет контролировать этот регион, мы не только потеряем важнейшие ресурсы и базы, но она сама займет позицию державы, доминирующей в стратегическом и экономическом отношении. Это станет фатальным ударом по нашей безопасности. Поэтому жизненно важно, чтобы мы продолжали удерживать Ближний Восток. Этого можно достичь только в том случае, если мы будем физически присутствовать в регионе в мирное время и наше намерение остаться здесь будет очевидным. Важным вкладом в стабильность наших позиций будет сохранение независимости Греции и Турции». Независимость этих стран будет решено в конечном итоге обеспечить их вовлечением в НАТО. Крайняя степень беспокойства, которую испытывал британский истеблишмент, анализируя советские устремления в этом регионе мира, лишь подчеркивается гипертрофированными оценками военной угрозы со стороны СССР. «Мы должны быть готовы столкнуться с прямым нападением на наши собственные территории и интересы в Африке, Адене, в Средиземном море, Индии, а также на наши коммуникации в Индийском океане», — сказано в одном из разделов доклада. «Сможем ли мы обеспечить необходимую оборону наших позиций прежде, чем по ним ударит многочисленная русская армия?» — вопрошали его авторы в другой части своего анализа[428]. Приведенные выдержки, кажется, дают ясное представление о неадекватной оценке ограниченных устремлений советского руководства как важнейшей причине, по которым противостояние держав бывшей «большой тройки» приобрело такую остроту в послевоенные годы. Мифическая гипертрофированная военная угроза со стороны СССР на десятилетия стала путеводной звездой, сверяясь с которой западные политики начали выстраивать отношения с Советским Союзом. Надо признать, однако, что действия советского руководства в направлении глобального Юга и Востока давали основания, как мы увидим, для определенного беспокойства Западу, который явно рассчитывал на сохранение собственного доминирования в этих регионах.

«Турция боится Советского Союза»

Еще не закончились военные действия в Европе, а советское руководство уже вернулось к турецкому вопросу. Как помнит читатель, на Тегеранской и Крымской конференциях Сталин ставил перед союзниками вопросы об изменении режима черноморских проливов, а с определенного момента и о возвращении СССР восточных районов Турции, переданных большевиками в 1921 г. правительству Ататюрка. Поставлен был турецкий вопрос и на Берлинской конференции. Союзники согласились обсуждать изменение режима функционирования Проливов и конвенции Монтре, но отказались рассматривать территориальные претензии к Турции со стороны Москвы. Столкнувшись с отказом союзников удовлетворить его максималистские устремления, Сталин решил добиваться своих целей, действуя на двусторонней основе. Вероятно, Сталин подозревал, что готовность союзников к изменению конвенции Монтре касалась лишь косметических поправок. В этом он был недалек от истины [429].

23 февраля 1945 г. Турция объявила войну Германии, а 19 марта Советский Союз объявил о денонсации советско-турецкого договора о дружбе и нейтралитете. В этот день Молотов, принимая турецкого посла С. Сарпера, заявил, что данный договор вследствие глубоких изменений, произошедших особенно во время Второй мировой войны, не соответствует больше новой обстановке и нуждается в серьезном улучшении. Турецкое правительство вскоре сообщило «о своей готовности изучить со всем должным вниманием и доброжелательностью предложения, которые ему будут сделаны по этому поводу»[430]. Слишком торопиться с выдвижением новых условий советское руководство не станет.

8 июня на стол Сталину легла расшифровка телеграммы турецкого посла Сарпера в Анкару о результатах переговоров с Молотовым, состоявшихся вечером предшествующего дня. Турецкий посол в ходе этой встречи напомнил советскому наркому о позиции своего правительства, которое на протяжении вот уже нескольких месяцев ставило перед СССР вопрос о заключении союзного договора. Молотов, транслируя согласованные со Сталиным установки, предложил для начала «разрешить все недоразумения и недоговоренности, которые пока еще продолжают существовать» между двумя странами. Первым из этих вопросов Молотов назвал «некоторые территориальные изменения», последовавшие «в результате заключения договора 1921 года». Договор, сказал Молотов, «был заключен в то время, когда Советская Россия была ослаблена… поэтому прежде всего надо урегулировать этот вопрос». Сарпер возразил, напомнив, что договор 1921 г. не был навязан силой и в нем «не было ничего несправедливого», наоборот, этим договором была устранена существовавшая тогда несправедливость. Турецкий посол отказался понимать, зачем Советскому Союзу понадобились несколько квадратных километров территории. Обратил он внимание Молотова и на невозможность объяснить турецкому общественному мнению подобный «довесок» к союзному договору и указал на катастрофические последствия, которые мог бы повлечь подобный ход событий. «Ваши требования, — сказал Сарпер, — продиктованы исключительно соображениями престижа». Турецкий посол продемонстрировал несвойственную дипломатам решительность и заявил: «Нет никакой возможности, чтобы осуществить то, что вы желаете. Поэтому если мы хотим, чтобы наши переговоры продолжались, то я… прошу вас, г-н Молотов, не касаться этих моментов». Столь решительный отпор заставил Молотова отказаться от дальнейшего обсуждения этой темы. «Перейдем к вопросу о Проливах», — предложил он. «Мы уверены в том, что Турция преисполнена добрых намерений, но мы не можем быть уверены в ее возможностях защищать Проливы». Сарпер не дал Молотову продолжить. «Если, — заявил он, — …имеется в виду предоставление Советам баз в Проливах, то я тут же замечу, что так же как территориальные изменения в связи с пересмотром договора 1921 г., так и вопрос о предоставлении баз в Проливах — не могут быть предметом обсуждения». Судя по тому, что Молотов постарался аргументировать позицию о Проливах, именно этот вопрос оставался для Сталина главным во взаимоотношениях с Турецкой Республикой. Турецкий посол завершил дебаты о базах предложением продать Турции оружие и материалы для укрепления возможностей Турции в деле обороны Проливов и напомнил, что союзный договор сам по себе должен обеспечить совместные действия сторон в случае возникновения угроз безопасности.

После этого Молотов затронул вопрос о пересмотре конвенции Монтре, предложив наметить общую линию поведения в предстоящих общих переговорах по этому вопросу. И в данном случае турецкая сторона отказала советскому руководству «во взаимности». Причем турецкий посол счел целесообразным увязать эту позицию с общей неопределенностью отношений двух стран, возникающей в том числе в связи с позицией Молотова по первым двум вопросам. «Я не убежден в том, — заявил Сарпер, — что обсуждение этого вопроса в настоящих условиях может принести пользу, ибо одно дело садиться за стол с союзниками, а другое дело сесть за стол при наличии таких неопределенных отношений, какие существуют сейчас между нашими странами; к тому же такие переговоры могут породить ряд подозрений у наших общих союзников». Молотов, который во время двухчасовой беседы «был очень любезен и обходителен», завершил ее возражением турецкому послу, который предложил разработать проект договора и при проработке его по статьям обсудить все вопросы, «которые при этом будут всплывать». Сперва надо разрешить спорные вопросы, подчеркнул Молотов, «а потом можно говорить о договоре»[431].

На первом листе расшифровки телеграммы Сарпера в Анкару, которая легла на стол Сталину, он оставил размашистую помету: «Проверить». Что именно и кому предстояло сделать в связи с этим, остается не ясным. Однако резкий отпор с турецкой стороны вернул советского вождя за стол переговоров с союзниками по турецкому вопросу. Как уже видел читатель, он вновь поставил все эти вопросы на переговорах в Потсдаме и вновь не нашел понимания и поддержки. Все, чего удалось добиться Сталину, было записано в соответствующем пункте протокола Берлинской конференции: «Три Правительства признали, что Конвенция о Проливах, заключенная в Монтре, должна быть пересмотрена как не отвечающая условиям настоящего времени. Согласились, что в качестве следующего шага данный вопрос будет темой непосредственных переговоров между каждым из трех правительств и Турецким Правительством»[432].

Нажим Сталина привел к ответным и вряд ли ожидавшимся Москвой шагам со стороны Турции. Уже 20 августа Анкара направила в Лондон и Вашингтон ноту с просьбой о предоставлении американских гарантий свободы прохода и охраны мира в районе Проливов. Кроме того, в поисках формулы использования Проливов Турция просила обеспечить ее суверенитет и безопасность. Содержалась в ноте и просьба содействовать смягчению турецко-советских отношений, устранению беспокойства, вызванного советскими требованиями[433].

Турецкий вопрос в качестве проблемы межсоюзнических отношений поставит перед Сталиным министр иностранных дел Великобритании Э. Бевин во время Московской конференции Совета министров иностранных дел, состоявшейся в декабре 1945 г. Сталин дважды примет Бевина — 19 и 24 декабря и во время первой из бесед турецкий вопрос окажется в фокусе внимания сторон. Приступая к ней, Бевин напомнил, что Великобритания и Турция связаны союзническими отношениями. Поэтому не лишним будет напомнить о том, что свой выбор в пользу сотрудничества в обеспечении собственной безопасности не с СССР, а с Великобританией и Францией Турция сделала еще накануне Второй мировой войны.

Отвечая на вопрос британского министра, в чем заключается затруднение в отношениях между Советским Союзом и Турцией, Сталин ответил, что имеется два вопроса: «Один из них — это вопрос о Проливах. По Конвенции Монтрэ Турция сама решает, когда возникает угроза войны. И ей предоставлено право самостоятельно решать, закрыть или нет Проливы. Турции также предоставлено право контроля над режимом в Проливах, когда она их закроет. Это создает очень трудное положение для России, так как Турция запирает Советский Союз в Проливах. Второй вопрос касается провинций Турции, населенных грузинами и армянами и захваченных Турцией. В этих районах нужно восстановить границу, существовавшую при царском правительстве. На указанные провинции Турции претендуют грузины и армяне. Турция говорит о том, что Советский Союз собирается с ней воевать. Но это чепуха. Все это выдумано турками». Отвечая на соответствующий вопрос Бевина, Сталин подтвердил, «что он предполагает решить эти вопросы путем переговоров либо с Турцией, либо с союзниками». Сталин настаивал на предоставлении права свободного прохода через Проливы советским судам и судам черноморских держав. Подтвердил Сталин и претензию на получение военных баз в Проливах. Он оговорился при этом, что в случае войны интересы Турции должны стоять на первом месте. «Турция боится Советского Союза», — сообщил Бевин Сталину и попросил его «не заставлять турецкое правительство держать отмобилизованными свои войска». Сталин подтвердил, что Турции «нечего бояться Советского Союза». «В этом случае, — заключил Бевин, — он будет содействовать благоприятной атмосфере советско-турецких отношений»[434].

Многосторонний обмен нотами завершился формулированием советским руководством условий, на которых оно будет стоять вплоть до ухода Сталина с политической арены. 7 августа 1946 г. правительство Советского Союза обратилось к Турции с нотой, в которой предложило установить новый режим Проливов на основе определенных принципов: 1) Проливы должны быть всегда открыты для прохода торговых судов всех стран; 2) Проливы должны быть открыты для прохода военных судов черноморских держав; 3) проход через Проливы для военных судов нечерноморских держав не допускается, за исключением особо предусмотренных случаев; 4) установление режима Проливов как единственного морского пути, ведущего из Черного моря и в Черное море, должно являться компетенцией Турции и других черноморских держав; 5) Турция и Советский Союз организуют совместными средствами оборону Проливов для предотвращения использования их другими государствами во враждебных черноморским державам целях[435]. Об этой ноте советское правительство уведомило США и Великобританию. Потому не стоит удивляться, что ответ на эту ноту последовал не только со стороны Турции. США и Великобритании отвергли большинство предложений Советского Союза. Вмешалась в процесс и Франция, которая подтвердила необходимость решения вопроса о Проливах в рамках международной конференции. 24 сентября 1946 г. советское правительство выступило в адрес Турции со второй нотой аналогичного содержания.

Л. П. Берия, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, В. М. Молотов, А. А. Кузнецов, И. В. Сталин, А. Н. Косыгин, Н. А. Вознесенский, К. Е. Ворошилов, М. Ф. Шкирятов в президиуме заседания, посвященного 23-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина

21 января 1947

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 405. Л. 1]

Настойчивость Сталина на турецком направлении стала поводом для активизации в этом регионе заокеанского «партнера». В марте 1947 г. была провозглашена «доктрина Трумэна», в рамках которой, как помнит читатель, объявлялось о предоставлении разносторонней помощи Турции и Греции, что объяснялось коммунистической угрозой. Военно-политическое сотрудничество с США логично трансформировалось в стремление Турции вступить в НАТО с момента его образования. 22 октября 1951 г. был подписан соответствующий протокол, после ратификации которого 18 февраля следующего года Турция стала полноправным членом этого военного блока. Отвечая на полученную по этому поводу ноту Москвы, турецкое правительство прямо увязало вступление страны в НАТО с советским прессингом предшествующих лет. «Турция находилась перед лицом некоторых требований, подвергающих опасности одновременно ее национальную независимость и территориальную целостность», — было сказано в этой ответной ноте[436].

Так что едва ли не единственным очевидным результатом сталинского натиска на турецком направлении стало вступление Турции в НАТО. Преувеличивать важность сталинского нажима, однако, вряд ли стоит. Направление дрейфа турецкого руководства в сторону Запада, как мы видели, вполне определилось в предвоенные годы и в условиях общей эскалации напряженности между Западом и СССР, вступление Турции (и Греции, которую Великобритания не раз обозначала в качестве сферы своих интересов) в Североатлантический союз было лишь делом времени.

После смерти советского вождя советское правительство приступило к пересмотру его внешнеполитического наследия. 30 мая 1953 г. Молотов, принимая турецкого посла, снял все предшествующие требования и заявил, «что Советский Союз не имеет никаких территориальных претензий к Турции»[437].

«Грецию мы не трогали»

Еще одной страной, которой президент США Трумэн обещал помощь и поддержку в рамках доктрины его имени, являлась Греция, над которой, как он объявил, нависла коммунистическая угроза.

Греческий узел завязался в годы войны. После вторжения в Грецию германских войск король и правительство страны эмигрировали сначала в Лондон, позднее правительство перебралось в Каир. Уже в начальный период оккупации и вне связи с эмигрантским правительством в стране развернулось движение сопротивления, которое оформилось в Национальный освободительный фронт (ЭАМ), объединивший различные политические силы страны с очень значительным участием коммунистов и других левых сил. Была сформирована Народно-освободительная армия (ЭЛАС), вступившая в вооруженную борьбу с оккупационными войсками. В 1944 г. советское руководство начало получать по старым коминтерновским каналам информацию из Греции и запросы различного рода от греческих коммунистов. О намерениях дистанцироваться от происходящих там событий ясно свидетельствует резолюция Молотова на одной из таких телеграмм: «Мы не должны давать указаний грекам»[438].

В январе 1945 г., обсуждая с Димитровым положение в Греции, Сталин скажет: «Я советовал, чтобы в Греции не затевать эту борьбу. Люди ЭЛАСа не должны были выходить из пр[авительст]ва Папандреу. Они принялись за дело, для которого у них сил не хватает. Видимо, они рассчитывали, что Красная Армия спустится до Эгейского моря. Мы этого не можем делать. Мы не можем послать в Грецию свои войска. Греки совершили глупость»[439].

Шифротелеграмма Политбюро ЦК КП Греции В. М. Молотову с текстом обращения греческих партий к комитету Национального освобождения Греции о составе правительства

14 августа 1944

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1187. Л. 3. Резолюция — автограф В. М. Молотова]

Читатель, как мы надеемся, не забыл о знаменитом «процентном соглашении», предложенном Черчиллем Сталину в октябре 1944 г. во время их московской встречи. Греция не входила в пояс безопасности вдоль советских границ, созданием которого был озабочен Сталин, так что намек Черчилля о британских интересах в Греции был принят к сведению. Причем постановка Черчиллем греческого вопроса загодя готовилась в Форин Оффис. Как выясняется, министр иностранных дел Великобритании Иден в мае 1944-го в беседах с советским послом Гусевым прямо говорил о Греции как сфере действий Британии и о Румынии как сфере действий СССР[440]. В связи с этим важно напомнить о том, что в переговорах, которые вел в ноябре 1940 г. в Берлине проинструктированный Сталиным Молотов, вопрос о советских интересах в Греции так же не поднимался. Ставшие известными аналитические записки о послевоенном урегулировании, принадлежащие перу двух заместителей Молотова по Наркомату иностранных дел Литвинова и Майского, так же не содержат рекомендаций в отношении Греции. Майский при этом подчеркнул, что «СССР заинтересован в Греции гораздо меньше, чем в других Балканских странах, а Англия, наоборот, в Греции чрезвычайно заинтересована»[441]. Так что Сталин будет некоторое время «легко» соглашаться с британцами в «греческом вопросе», выторговывая в ответ лояльное отношение к советским интересам в Румынии и Болгарии. Советское руководство, однако, будет предпринимать отдельные действия, смысл которых, видимо, заключался в том, чтобы держать «партнера» по переговорам в напряженном ожидании возможного изменения советской позиции. К такого рода шагам следует отнести заявление ТАСС, сделанное в апреле 1944-го, об имевших место фактах сотрудничества греческого эмигрантского правительства с «профашистски настроенными людьми», и репрессиях в отношении политических противников из числа левых. Общий курс останется, однако, неизменным. 30 июня Молотов через советского представителя при маршале Тито получит пространное сообщение от руководства ЭАМ. Оно содержало информацию о количественном и качественном составе народно-освободительной армии и просьбу, адресованную Сталину, направить в Грецию советскую военную миссию в штаб греческой народно-освободительной армии и оказать срочную помощь оружием и амуницией. В полученном советским вождем письме подчеркивалось, что греческие коммунисты «более четырех лет не имеют связи с Москвой»[442]. В июле 1944 г. группа офицеров Главного разведывательного управления Наркомата обороны действительно была направлена в качестве миссии при главном командовании ЭЛАС, однако это не изменит общего — сдержанного — отношения советского руководства к идее возможного вмешательства в греческие дела. Ни военной, ни политической поддержки греческим партизанам тогда оказано не будет. Портить отношения с британским союзником из-за греческих партизан Сталин, судя по всему, не собирался.

В соответствии с межсоюзническими договоренностями и по согласованию с греческим правительством в изгнании 12 октября 1944 г. на территорию Греции вступили британские войска. В декабре советское руководство решило открыть посольство в Афинах и назначить посла.

12 февраля 1945 г. различные греческие политические силы подписали так называемое Варкизское соглашение, что оказалось возможным благодаря единогласию союзных держав по греческому вопросу. К этому времени части вермахта уже покинули материковую часть Греции, что открывало возможности послевоенного урегулирования в стране. Соглашением предусматривалась демобилизация всех военизированных групп, проведение референдума по вопросу о монархии и всеобщих выборов. Компартия Греции оставалась легально действующей политической партией. Казалось бы, ситуация развивалась согласно состоявшимся у Черчилля со Сталиным договоренностям. Однако Сталин решил притормозить, и назначение посла не состоялось, а на страницах советских газет появились критические материалы и высказывания как в адрес греческого правительства, так и британской политики в этом регионе. Как отмечается в литературе, объяснить этот поворот следует итогами Крымской конференции[443]. Традиционно они оцениваются как весьма успешные. В том, что касается греческого вопроса, Сталин в Ялте подтвердил свои намерения не вмешиваться в греческие дела. Однако он, судя по всему, не увидел готовности союзников предоставить ему гарантии такой же свободы рук в приоритетной для него «зоне безопасности» СССР — Польше, Румынии, Болгарии. Подтвердить разграничение сфер влияния и должна была, судя по всему, новая политика в критически важных для англо-американцев районах мира, которая принудила бы союзников «поступиться принципами» и пойти на уступки Москве в приоритетных для нее районах. В рамках этого подхода Сталин даже не ответил на поздравление греческого премьера с победой над нацистской Германией. «Ответное» поздравление было направлено секретарю ЦК ЭАМ Д. Парцалидису[444].

КПГ в надежде использовать противоречия между СССР и западными союзниками, которые проявлялись все отчетливее, изменила принятую ранее политическую линию на национальное примирение и взяла курс на эскалацию внутренней напряженности в стране. Расчет явно был сделан на вовлечение Советского Союза в этот внутренний политический конфликт. Советское руководство со своей стороны, очевидно, решилось надавить на греческую точку на карте с целью добиться от «союзников» уступок в других точках пересечения интересов.

В январе 1946 г. в Москве побывала делегация ЭАМ во главе с генсеком ЦК ЭАМ, членом Политбюро и секретарем ЦК Компартии Греции Д. Парцалидисом, от встреч с которым высшее советское руководство, однако, решило уклониться. Встречу с ним провели зам. зав. Международным отделом ВЦСПС и сотрудники отдела Международной информации ЦК ВКП(б)[445]. Молотов на одном из таких сообщений сделал пометку: «Встретиться, к сожалению, не удастся из-за занятости в данный момент»[446].

Встречи в Москве носили информационный характер. Доступные документы не позволяют говорить об увезенных греками инструкциях из Москвы.

31 марта 1946 г. в Греции состоялись парламентские выборы. КПГ бойкотировала их, в результате большинство мест получил Объединенный патриотический фронт, основу которого составляла консервативная Народная партия. Греческие коммунисты взяли курс на вооруженное сопротивление и 26 октября 1946 г. создали Демократическую армию Греции, а в феврале следующего года приняли план «Озера», которым предусматривалось освобождение северных областей Греции — Македонии и Фракии с центром в г. Салоники[447]. Реализация этого плана позволяла, очевидно, думать о создании на этой территории альтернативных органов власти с прочным тылом в лице просоветских режимов в Югославии, Албании и Болгарии. Сохранившиеся материалы этого плана содержат оценку противостоящих сил, которая оставляет мало сомнений в том, что трехкратное превосходство правительственных войск в живой силе и еще больше в технике и вооружениях оставляло мало шансов на успех греческой компартии. Причем, достичь трехкратного отставания еще только предстояло. Невысокая основательность расчетов на победу указывает на важнейшую причину, по которой Сталин отказался от встреч с деятелями греческой компартии.

Докладная записка Л. С. Баранова В. М. Молотову о поездке греческой делегации из Москвы в Париж и встрече Парцалидиса с И. В. Сталиным или В. М. Молотовым

5 февраля 1946

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1187. Л. 35. Помета — автограф В. М. Молотова]

12 марта 1947 г. Трумэн произнес речь на заседании Конгресса США, и 22 мая доктрина Трумэна, как назовут провозглашенный им план поддержки Греции и Турции, вступила в силу. Символически выглядит тот факт, что в тот же день лидер компартии Греции Н. Захариадис, привезенный по решению Сталина в Москву специальным рейсом[448], был принят секретарем ЦК А. А. Ждановым, которому он передал записки о потребностях созданной коммунистами Демократической армии Греции.

Захариадис заверит советское руководство в прочных позициях среди населения, в готовности «в короткий срок довести свою армию до 50 тыс. человек». «Если у нас будет соответствующее вооружение, то уже в течение 1947 года… хорошо подготовив наши силы, — скажет Захариадис, — мы можем создать Свободную Грецию» в северной части страны, «включая и Салоники», причем «учитывая и то условие, что англичане и американцы будут продолжать помогать греческой реакции»[449].

Исследователи не обнаруживают серьезного советского вмешательства в греческие дела до этого момента[450]. Ответом Сталина на доктрину Трумэна на греческом направлении станет масштабная поддержка греческим партизанам, которую начнут оказывать им страны южного фланга социалистического лагеря с благословения Москвы. Факт этот не пройдет мимо внимания «мировой общественности», и 21 октября 1947 г. Генеральная Ассамблея ООН примет резолюцию, которая возлагала ответственность за развязывание гражданской войны в Греции на Югославию, Албанию и Болгарию. Резолюция предусматривала введение санкций против этих государств. Советский представитель на проект резолюции наложил вето. Руководство перечисленных государств советского лагеря, вероятно, имело свои виды и интересы. Молотов много позднее подтвердит, например, что «товарищ Коларов, работавший с Димитровым», сразу после войны «очень настаивал», чтобы к Болгарии «присоединили часть Греции, приморскую область»[451].

Телеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Вальтеру (И. Б. Тито) о приезде секретаря компартии Греции Н. Захариадиса в Москву

10 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 1019. Л. 29]

10 февраля 1948 г. Сталин принял в Кремле Димитрова и Тито. Димитров в своем знаменитом дневнике зафиксировал в том числе и позицию Сталина по греческому вопросу, озвученную во время этой встречи. «Недавно я начал сомневаться, что партизаны могут победить, — поделился своими сомнениями советский вождь, — если Вы не уверены, что партизаны могут победить, то партизанское движение должно быть ограничено»[452].

Ставка, сделанная на ограниченную поддержку греческих инсургентов, не оправдала себя. Не удалось опереться и на «крепкий тыл». «Югославские товарищи» вскоре отказались помогать Временному демократическому правительству Греции, сформированному Захариадисом, и стали препятствовать нормальному снабжению греческих партизан, одновременно проводя пропаганду идеи об объединении эгейской Македонии с югославской Македонией. По мнению греческих коммунистов, Тито продавал демократическое движение Греции американцам за экономическую помощь. Более того, по их заверениям, полученным в Москве, Тито «не только разрешил монархо-фашистам использовать югославскую территорию для нанесения удара во фланг ДАГ… но и сам своими силами нанес удар нам в спину во время ожесточенных боев в районе Вици»[453].

Так или иначе, но греческие коммунисты хотя и организовали масштабное противостояние правительственным войскам, но долго сопротивляться не смогли. Важно также иметь в виду, что, как свидетельствуют доступные документы, эта помощь с севера носила ограниченный характер и не предусматривала поставок наступательных вооружений[454]. Трофейные противотанковые и горные пушки, зенитные пулеметы и стрелковое оружие не могли кардинально изменить ситуацию. Бесперспективность дальнейшей вооруженной борьбы «греческих партизан» без широкомасштабного советского вмешательства окончательно станет ясной в Москве к 1949 г., но вероятнее всего, что намного раньше. Трансформировать локальный конфликт на второстепенном направлении в полномасштабное противостояние с «союзниками» в планы Сталина не входило. 29 апреля 1949 г. Политбюро утвердило указания зам. министра иностранных дел Громыко «по вопросу урегулирования положения в Греции»: «Если английское и американское правительства предлагают Советскому Союзу принять участие в деле прекращения гражданской войны и нормализации положения в Греции, то СССР не отказывается от участия в этом деле»[455]. В августе 1949 г. Демократическая армия Греции потерпела военное поражение от правительственных войск в районах Вици и Грамоса. В октябре Политбюро рассмотрело «вопрос компартии Греции». «После поражения ДАГ (Демократическая Армия Греции) на Вици — Граммос положение в Греции изменилось, — зафиксировало Политбюро новое положение дел, — что обязывает КП Греции изменить также свой политический курс». Причинами поражения были названы «а) неспособность КП Греции разрешить проблему резервов ДАГ, а также снабжения частей ДАГ, находящихся в центральных и южных районах страны; б) помощь, которую американцы и англичане оказали монархо-фашизму; в) предательство клики Тито». Греческим коммунистам было предписано «прекратить в настоящее время вооруженную борьбу, сохраняя маленькие партизанские отряды только как средство давления на монархо-фашизм в направлении наибольшего возможного демократического умиротворения в стране на основе предложений Советского правительства, а также там, где вывод отрядов ДАГ из страны представляет серьезные трудности (Пелопоннес, острова)». Решено было, опираясь «на крепкую нелегальную партийную организацию», перенести центр тяжести на руководство экономической и политической борьбой «всех слоев трудящегося народа», используя все легальные возможности[456]. Несколько десятков тысяч бойцов ДАГ из северных районов Греции перешли на территории Албании, Югославии, Болгарии, 12 тыс. из числа ушедших в Албанию, в сентябре — октябре были переправлены в Советский Союз и нашли пристанище в Узбекистане[457].

Советское руководство вынесло свои предложения по урегулирования греческого вопроса на трибуну Организации Объединенных Наций. Программа советской делегации на IV сессии Генеральной Ассамблеи ООН (сентябрь 1949 г.), утвержденная директивами Политбюро, включала объявление общей амнистии; проведение всеобщих свободных выборов и наблюдение за выборами представителями держав (в том числе СССР); создание совместной комиссии держав для контроля границ Греции с балканскими государствами; вывод из Греции иностранных войск и прекращение военной помощи греческому правительству со стороны иностранных государств[458]. Эти и последующие попытки Советского Союза проводить свою линию на греческом направлении потерпят неудачу[459].

Греческий вопрос на протяжении нескольких лет станет одним из пунктов напряженного противостояния во взаимоотношениях Запада и Советского Союза. Не получая ожидаемого отклика на свои инициативы, советское руководство будет препятствовать обсуждению греческого вопроса в ООН. Так, в июле 1950 г. Политбюро примет директивы советской делегации для участия на заседаниях очередной сессии Генассамблеи: «Как и на предыдущей сессии, делегации СССР следует возражать против включения в повестку дня вопроса — „Угроза политической независимости и территориальной целостности Греции“. Мотивировать наш отвод тем, что включением в повестку дня такого вопроса англо-американский блок преследует цель отвлечь внимание от непрекращающегося террора в Греции со стороны монархо-фашистского правительства и в целях прикрытия мероприятий, направленных на поддержание этого режима… В действительности дело заключается вовсе не в „угрозе“ политической независимости со стороны ее северных соседей, а в необходимости устранения иностранного вмешательства во внутренние дела Греции и вывода из Греции иностранных войск и миссий»[460].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении К. К. Родионова от обязанностей посла СССР в Греции и оставлении Чернышова поверенным в делах

24 июля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1502. Л. 87. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Завершится «греческая эпопея» так же, как и «турецкая» в 1952 г. Греция вступит в НАТО. Отношения СССР и Греции будут заморожены. С июля 1947 г. решением Политбюро представлять советские интересы в Греции будет не посол, а временный поверенный в делах[461]. Разблокировать отношения двух государств возьмется новое/старое советское руководство, пришедшее к власти после смерти Сталина.

* * *

Важно обратить внимание читателя на тот факт, что мы располагаем прямыми объяснениями некоторых извивов советской внешней политики на греческом направлении из уст обоих ее руководителей — Сталина и Молотова.

Сталин назовет причину советской сдержанности на греческом направлении в начале 1945-го. 9 января в беседе с руководителем делегации Национального комитета освобождения Югославии А. Хебрангом, посетившей Москву, Сталин, затронув греческий вопрос, осветил его военный аспект: «Англичане испугались, как бы Красная армия не пошла в Грецию, и если Красная Армия туда пошла, конечно, там картина была бы иная, но в Греции без флота ничего не сделаешь. Англичане удивились, когда увидели, что Красная Армия в Грецию не пошла. Они не могут понять стратегии, которая не допускает движения армии по расходящимся линиям. Стратегия Красной Армии основывается на движении по сходящимся линиям»[462]. Вполне возможно, что именно военные, а не политические расчеты лежали в основе решения Сталина, принятого на завершающем этапе войны, не бороться за влияние в Греции, уступив эту роль британскому союзнику, который последовательно демонстрировал свой интерес к этому региону.

В то же время геостратегические проектировки и демонстративная готовность греческой «ударной бригады» к борьбе за власть в Греции, видимо, подталкивали советского вождя к тому, чтобы изменить принципу последовательности в проведении политики на греческом направлении. Создание в Греции «дружественного» режима создавало бы новую ситуацию в той узловой точке географической карты, которая столь сильно привлекала внимание Сталина на протяжении длительного времени. Контроль над Грецией или ее северной частью в значительной мере решал вопрос о Проливах (или облегчал его решение), создавая новые инструменты давления на Турцию. Ее европейская часть вместе со Стамбулом в случае успеха оказывалась бы в полукольце «дружественных» Советскому Союзу режимов. Вероятно, именно по этой причине в ходе дебатов о судьбе итальянских владений в Средиземноморье Сталин последовательно настаивал на передаче Додеканезских островов именно Греции, а не Турции. Додеканезские острова фактически «запирают» со стороны Средиземного моря Дарданеллы и их включение в состав Греции усиливало ее позиции в извечном противостоянии с Турцией, а третьим сторонам предоставляло дополнительные возможности для того, чтобы играть на этих противоречиях. Увидев в последние месяцы войны, что в Греции есть просоветски ориентированная социальная база, да еще располагающая значительными вооруженными силами, Сталин, судя по всему, решил использовать этот козырь как инструмент давления на союзников, а если повезет, то и для геополитических приобретений. Советский вождь, вероятно, не смог устоять перед искушением «пощупать» штыком греческих партизан, не созрела ли социалистическая революция в Греции. Прямое вовлечение в греческую гражданскую войну Сталин, однако, определенно не планировал, не решился он и на поставки наступательных вооружений, что и стало одной из главных причин поражения греческих коммунистов в противостоянии с греческим правительством, широко поддержанным англо-американскими союзниками.

Молотов позднее так объяснил причины того, почему сразу после войны Греция не стала коммунистической: «Это была договоренность. Предел нужно поставить лишней жадности… Грецию мы не трогали. Какая же дипломатия глупая, если не понимают, что можно, чего нельзя. Мы же не можем все захапать»[463]. Предоставляем читателю возможность самостоятельно поразмышлять над «греческим вопросом», поставив себя на место советского вождя, и оценить, насколько практическая линия советского руководства на греческом направлении соответствовала позднему «оправдательному» пассажу Молотова.

«Советский Союз не намерен нанести ущерб суверенитету Ирана»

Как уже знает читатель, Иран, наряду с Турцией, стал одной из тех стран, которые получили щедрые подарки от молодой Советской Республики по окончании Гражданской войны. В длительном противостоянии с Великобританией в этом регионе Советская Россия попробовала выиграть, отказавшись от традиционных инструментов, использовавшихся царским правительством. Согласно советско-иранскому договору 1921 г., Советская Россия безвозмездно передала Ирану имущество российских промышленников и концессии на общую сумму 582 млн золотых рублей, а также порт Энзели на Каспии, отказалось советское руководство и от приобретения на территории Ирана новых концессий. Иранское правительство, правда, согласилось не передавать бывшие «царские» концессии третьим странам. Принятые обязательства, однако, не стали для иранской стороны препятствием для сотрудничества с американскими компаниями. Первая из концессий в Северном Иране была передана американцам уже в 1922 г. В конце 1930-х, когда в непосредственной близости советских границ появились еще две американские концессии, советское правительство заявило решительный протест, в результате которого все они были ликвидированы. Ни Турция, ни Иран не стали плацдармами распространения большевизма на Востоке или буферными зонами безопасности, как рассчитывали большевики. Советские «подарки» были приняты, но никаких особых преференций в этом районе мира в ответ Советский Союз не получил. Пожертвование фигур в дебюте обеих партий сеанса одновременной геополитической игры, затеянной большевиками на Среднем Востоке грозило обернуться их проигрышем и, очевидно, стало одним из катализаторов активизации внешнеполитических устремлений советского руководства на турецком и иранском направлениях в послевоенный период.

В январе 1942 г., как уже было рассказано в предшествующей книге, СССР, Великобритания и Иран подписали тройственный договор о союзнических отношениях, который окончательно легализовал присутствие советских и британских войск, введенных на территорию Ирана в августе 1941 г. Согласно этому договору, в срок не позднее шести месяцев после окончания войны союзные войска должны были покинуть территорию страны. На Тегеранской конференции эти решения были подтверждены. Находясь в Тегеране, Сталин провел встречу с шахиншахом Ирана М. Резой Пехлеви, а перед возвращением в Москву встретился с резидентом советской военной разведки, который доложил по начальству о полученных от Сталина указаниях: «Шах и его ближайшие помощники запуганы английским влиянием, но придерживаются нашей ориентации, что нужно поддерживать, поощрять их намерения и подтверждать нашей работой…»[464] Вероятно, эта оценка советским вождем советских перспектив в Иране, сложившаяся к исходу 1943 г., оказала немалое влияние на развитие событий в этой стране в послевоенный период.

Присутствие советских войск, по мнению Сталина, очевидно, решало проблему безопасности южных границ СССР на иранском направлении, а их вывод, наоборот, таил в себе эвентуальную угрозу. Тем более что в 1942 г. в Иране появились и американские войска, причем их пребывание не было связано договорными обязательствами[465]. Вряд ли стоит удивляться, что перспектива вывода войск из Ирана не слишком улыбалась Сталину. Ему приходилось помнить также не только о стратегической, но и об оперативно-тактической уязвимости бакинских нефтепромыслов, находившихся в критической близости от южных границ. Сталин никак не мог выбросить из расчетов хорошо известный ему факт о планах англо-французских союзников по нанесению бомбовых ударов по нефтяным промыслам в Баку, разработанных в начале 1940 г. Наносить их тогда планировалось с военных баз Великобритании и Франции, которые находились на Ближнем Востоке. Поэтому неудивительно, что создание буферной зоны безопасности вдоль южных границ виделось ответом на вопрос об обеспечении безопасности стратегически важного района. Ответ этот напрашивался для Сталина сам собой, будучи уже многократно опробован на практике.

Кроме того, через Иран к Советскому Союзу вел стратегически важный транзитный транспортный коридор к Индийскому океану, который стал важнейшим каналом снабжения СССР в годы Второй мировой войны. Борьба за иранскую нефть станет еще одним катализатором столкновения держав на Среднем Востоке. В августе 1944 г. Л. П. Берия направил Сталину и Молотову доклад по вопросам мировой добычи нефти, о ее запасах, нефтяной политике США и Великобритании. Содержались в нем и предложения относительно советских действий в Иране. Они сводились в конечном итоге к необходимости «энергично взяться за переговоры с Ираном на получение концессии в Северном Иране»[466]. Предложения Берии были приняты, и в сентябре в Иран отправилась советская делегация во главе с зам. наркома иностранных дел С. И. Кавтарадзе. Переговоры провалились, иранский премьер-министр заявил, что переговоры о концессиях откладываются до конца войны, когда прояснится экономическая конъюнктура, а меджлис в декабре того же года принял закон, вообще запрещавший вести переговоры о концессиях до конца войны.

Таким образом, экономические интересы трех союзных держав с окончанием военных действий грозили столкнуться в еще одном регионе мира. Не стоит удивляться в связи с этим тому, что советское руководство сделало ставку на затягивание вывода советских войск из Ирана.

Средством давления на иранское правительство Москва в какой-то момент выбрала национальный вопрос. Нельзя не напомнить читателю, что к числу разделенных народов исторически относятся и азербайджанцы. Советский Азербайджан на севере и Иранский — на юге, как это следует из доступных документов, присутствовали в геополитических проектировках послевоенного устройства, которыми мыслило советское руководство. Поначалу они будут весьма радикальными. 6 июля 1945 г. было оформлено протоколом постановление Политбюро «О мероприятиях по организации сепаратистского движения в Южном Азербайджане и других провинциях Северного Ирана». В постановлении признавалось «целесообразным начать подготовительную работу по образованию в составе иранского государства Национально-автономной Азербайджанской области», «одновременно развернуть сепаратистское движение в Гилянской, Мазандеранской, Горганской и Хоросанской провинциях», «повести соответствующую работу среди курдов северного Ирана по вовлечению их в сепаратистское движение за образование Национально-автономной Курдской области». В целях руководства сепаратистским движением планировалось создать Азербайджанскую демократическую партию на базе преобразованного азербайджанского филиала Народной партии Ирана. ЦК КП(б) Азербайджанской ССР поручалось создать группу ответственных работников для руководства сепаратистским движением, развернуть работу по проведению выборов в Южном Азербайджане в иранский меджлис 15-го созыва, обеспечив избрание депутатов — сторонников сепаратистского движения. Несмотря на громкие эпитеты, цели движения не включали задач отделения Южного Азербайджана от Ирана и «воссоединения» его с Азербайджаном советским. Главная задача иранских «депутатов-сторонников» содержалась в последнем пункте: «Коренное улучшение советско-иранских отношений»[467].

Постановление ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по организации сепаратистского движения в Южном Азербайджане и других провинциях Северного Ирана»

6 июля 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 751. Л. 141–142. Резолюция — автограф В. М. Молотова]

До практической реализации этого решения дело не дойдет. Довольно скоро Сталин решил пересмотреть такого рода установки, и 8 октября Политбюро вновь заслушало «Вопросы Иранского Азербайджана и Северного Курдистана». «В дополнение» к решениям от 6 июля было предписано «считать, что главная задача демократической партии Азербайджана состоит в том, чтобы добиться в составе Иранского государства национальной автономии Азербайджана с учреждением демократического органа самоуправления Азербайджана». И, самое главное, Политбюро дезавуировало одиозные установки от 6 июля. «В частичное изменение решения ЦК ВКП(б) от 6 июля 1945 г., — гласил пункт 2 постановления, — признать нецелесообразным проведение работы по сепаратистскому движению в Иранском Азербайджане, в Гилянской, Горганской и Хоросанской провинциях Ирана и в Северном Курдистане» [468].

В сентябре была создана Демократическая партия Азербайджана, а 20–21 ноября в Тавризе состоялось заседание Всенародного собрания Азербайджана. На нем была принята декларация, адресованная центральным властям Ирана — меджлису, правительству и шаху с требованием предоставить Иранскому Азербайджану автономию в составе Ирана. Началось формирование отрядов народного ополчения. Сегодня нет оснований говорить о намерении советского руководства отторгнуть Иранский Азербайджан и «воссоединить» его с Азербайджанской ССР, хотя многие представители политической элиты этой Советской Республики, вероятно, мечтали о подобной перспективе. Поощрение азербайджанских активистов Ирана вкупе с сохранением советского воинского контингента рассматривалось советским руководством как средство давления на Иран с целью обеспечить свои преимущественные интересы в Северном Иране. Скрыть советские корни азербайджанского автономизма в Иране, судя по всему, удавалось не всегда. Иранскому руководству эти брутальные формы продвижения советских интересов не могли не казаться покушением на территориальную целостность государства. Один из функционеров Народной партии Ирана, на которую в течение многих лет делало ставку советское партийное руководство, в сентябре 1945 г. в письме, направленном в ЦК ВКП(б), так оценил советские подходы к работе в Иране: «Если бы враги СССР составили план против него, то, несомненно, лучше того, что в данное время делается, они не могли бы сделать»[469].

Постановление ЦК ВКП(б) об автономии Азербайджана в составе Иранского государства и оказании помощи демократической партии Иранского Азербайджана

8 октября 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 755. Л. 54–55. Правка — автограф И. В. Сталина]

Иранский вопрос, как и многие другие, приобретет международный резонанс. Во время конференции Совета министров иностранных дел, которая прошла в Москве в декабре 1945 г., руководитель британской делегации Бевин будет ставить иранский вопрос во время двух встреч со Сталиным. Бевин 19 декабря уведомит Сталина «о существующих в Великобритании настроениях, что советское правительство задумывается об инкорпорировании Азербайджана в состав России». Сталин сочтет необходимым «откровенно и честно заверить Бевина в том, что у Советского Союза нет никаких территориальных намерений в отношении Ирана. Советский Союз не намерен присоединять Иранский Азербайджан к Советскому Азербайджану или к Советскому Союзу»[470]. Задержку с выводом советских войск Сталин должен был пока еще союзникам как-то объяснить. «Сталин сделал вид, — запишет Бевин, — что его страшат акты саботажа персов против Баку и нефтяных месторождений»[471]. 24 декабря Сталин заверит Бевина в том, что представленный британцами по иранскому вопросу «документ действительно может послужить базой для какого-либо соглашения. Придется внести некоторые поправки, но несущественного характера»[472].

Уже очень скоро внутрииранский политический конфликт перейдет в острую фазу, причем не по инициативе советской стороны. 24–26 декабря ряд левых газет опубликовали резолюцию «собрания представителей различных слоев народа Гиляна», содержавшую ультимативные требования, направленные в адрес шаха, меджлиса и правительства. 1 января 1946 г. Молотов получил от представителя Отдела международной информации ЦК ВКП(б) в Иране Козлова шифротелеграмму, адресованную Филиппову, то есть Сталину. В ней Козлов информировал Москву о событиях в иранском Гиляне и подтвердил, что он рекомендовал члену ЦК Народной партии Ирана «немедленно все доложить нашим товарищам в полпредстве» о назревавших событиях. В советском посольстве была подтверждена прежняя установка. «Там ему сказали, — подчеркнул Козлов, — что указаний о подобных действиях в Гиляне нет, наоборот, через несколько дней эти товарищи рекомендовали ЦК Народной партии послать своих людей в Гилян и Мазандеран, чтобы удержать местных работников от преждевременного выступления». Озадаченный Молотов наложил резолюцию, адресованную своему аппарату: «Что предпринять?»[473] Судя по всему, вместо линии дозируемого из Москвы давления ситуация перешла в неконтролируемую фазу.

Иранское руководство связало свои надежды с американским посредничеством. Американская администрация, используя англо-советские противоречия, войдет в Иран в качестве едва ли не главного действующего лица. Именно с этого момента американское присутствие на Среднем Востоке становится постоянным, а вскоре и доминирующим. Иранская делегация, не дожидаясь реализации советско-британских договоренностей, при поддержке американской администрации вынесет вопрос о пребывании советских войск в Иране на трибуну ООН.

Вслед за острой фазой межгосударственного «недоразумения» стороны усядутся за стол переговоров. 4 апреля 1946 г. Советский Союз и Иран обменяются письмами. В них была фактически зафиксирована договоренность о выводе советских войск в полуторамесячный срок (начиная с 24 марта) и о создании смешанного советско-иранского нефтяного общества на советских условиях, что указывает на экономическую подоплеку конфликта. Кроме того, иранское правительство принимало на себя обязательство урегулировать взаимоотношения с национальным правительством Иранского Азербайджана, обеспечить свободу действий для демократических и профсоюзных организаций, не применять репрессий по отношению к лидерам национально-освободительного движения и населению в целом и др.

Шифротелеграмма В. С. Козлова И. В. Сталину (Филиппову) о положении в Гиляне

1 января 1946

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1220. Л. 15–16. Резолюция — автограф В. М. Молотова]

На заключительном этапе вывода советских войск 8 мая 1946 г. Сталин направил личное письмо лидеру демократической партии С. Дж. Пишевари, в котором постарался объяснить извивы советской политики в Иране. «Конечно, Вы могли бы рассчитывать на успех в деле борьбы за революционные требования азербайджанского народа, если бы советские войска продолжали оставаться в Иране, — скажет советский вождь. — Но мы не могли их оставлять дальше в Иране, главным образом потому, что наличие советских войск в Иране подрывало основы нашей освободительной политики в Европе и Азии… Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, чтобы вырвать из рук англичан и американцев это оружие, развязать освободительное движение в колониях и тем сделать свою освободительную политику более обоснованной и эффективной. Вы, как революционер, конечно, поймете, что мы не могли иначе поступить». В своем пространном письме Сталин сочтет возможным ответить и на инвективы в свой адрес, прозвучавшие со стороны Пишевари. «Вы, оказывается, говорите, — заметит Сталин, — что мы вознесли Вас сначала до небес, а потом бросили в пропасть и опозорили Вас. Если это верно, то это вызывает у нас удивление. Что же на самом деле произошло? Мы применили здесь обычный революционный прием… Чтобы обеспечить себе в такой обстановке, как обстановка в Иране, завоевание известного минимума требований движения, нужно движению разбежаться вперед, уйти дальше минимальных требований и создать угрозу для правительства, создать возможность уступок со стороны правительства. Не разбежавшись далеко вперед, Вы не имели бы возможности… добиться тех требований, на которые вынуждено теперь идти правительство Кавама. Таков закон революционного движения. Ни о каком позоре для Вас не может быть и речи. Очень странно, если Вы думаете, что мы допустили бы Вас до позора. Наоборот, если Вы поведете себя разумно и добьетесь при нашей моральной поддержке тех требований, которые легализуют в основном нынешнее фактическое положение Азербайджана, то Вас будут благословлять и азербайджанцы, и Иран как пионера прогрессивно-демократического движения на Среднем Востоке»[474]. В июне 1947 г. на территории советского Азербайджана, куда Пишевари эвакуировался вместе с руководством своей партии, он погиб в автомобильной катастрофе.

9 мая 1946 г. вывод советских войск и вывоз грузов с территории Ирана полностью завершился, а вместе с тем завершился и иранский кризис. Иранское руководство при этом не выполнило принятых на себя обязательств ни в части гарантий безопасности участникам национально-демократического движения, ни в части экономического сотрудничества с Советским Союзом. В декабре того же года правительственные войска вступили на территорию Иранского Азербайджана, вслед за чем последовали широкомасштабные репрессии. Новый состав меджлиса в 1947 г. отказался ратифицировать советско-иранское соглашение о совместном нефтяном обществе[475]. Зато продолжила свою работу Англо-Иранская нефтяная компания. Судя по всему, подписание соглашения от 4 апреля рассматривалось иранской стороной лишь в качестве средства, «умиротворяющего» северного соседа, но выполнять его иранское руководство не собиралось. Сталин предпринял ответные шаги. В 1943 г. на хранение в Госбанк СССР были переданы 11,2 тонны иранского золота стоимостью 12,6 млн долларов и валюта — 8,6 млн долларов. Сталин отказался возвращать Ирану золотовалютные запасы до момента возмещения им ущерба, понесенного Советским Союзом в результате невыполнения иранским правительством соглашения от 4 апреля 1946 г. В конце декабря 1949 г. в директивах совпослу в Иране Политбюро даже назовет сумму ущерба — 9 млн 760 тысяч американских долларов [476].

В последующие годы советское руководство сосредоточилось на том, чтобы обеспечить нейтралитет Ирана, но с советским уклоном[477]. Будут использоваться разнообразные рычаги для демонстрации южному соседу его зависимости. Так, в мае 1949 г. Иран обратился в советский МИД с предложением о создании смешанной комиссии для проверки линии советско-иранской границы на спорных участках. «Учитывая нынешние отношения с Ираном», предложение было отклонено[478]. В июле 1949 г. иранский посол в Москве во время беседы с 1-м зам. министра иностранных дел А. А. Громыко несколько раз «просил установить нормальные торговые отношения».

Но Громыко ответил «что это часть общего вопроса об ирано-советских отношениях и не по нашей вине свернута торговля между Ираном и СССР»[479]. В ноябре 1949 г. Громыко направил Молотову подробную записку «для обсуждения вопроса о спорных участках на советско-иранской границе»[480].

Андрей Андреевич Громыко

Конец 1940-х

[Из открытых источников]

Верный своей апробированной линии, Сталин предпринял определенные меры в отношении иранцев, проживавших на территории СССР. В октябре 1949 г. «в целях очистки Грузинской ССР от политически неблагонадежных элементов» Политбюро постановило обязать МГБ ССР выселить всех иранских подданных, бывших иранских подданных без гражданства и принятых в советское гражданство «на вечное поселение в Джамбулскую область Казахской ССР под надзор» органов МВД[481].

В 1950 г. в советской позиции на иранском направлении наметился поворот в сторону смягчения. В частности, совпосол получил директиву не возражать против визита иранского шаха в Москву, если такой вопрос будет поставлен. В 1950–1951 гг. между Ираном и Советским Союзом состоялись переговоры в рамках смешанной двусторонней комиссии об урегулировании взаимных финансовых претензий, которые хотя и не привели тогда к согласованным решениям, однако обозначили некоторую позитивную перспективу. В 1951 г. было подписано советско-иранское торговое соглашение, открывшее новую страницу во взаимодействии двух стран. Сталин лично курировал иранский вопрос, получая регулярно не только информационные сообщения, но и тексты статей для центральной советской прессе на утверждение. Активной вовлеченности Москвы во внутренние дела Ирана доступные документы не фиксируют.

Мохаммед Мосаддык на обложке журнала «Time»

1951

[Из открытых источников]

Конечно, извивы советской политики в Иране в этот период вряд ли могут служить образцом последовательности. Тем не менее отказ от поддержки сепаратизма и решение добиваться своих целей средствами политического давления заслуживают если не поддержки, то осторожного одобрения со стороны ревнителей принципов абстрактного демократизма в мировой политике. Особенно если вспомнить о событиях, развернувшихся в Иране менее чем через полгода после смерти Сталина. В середине августа 1953 г. в результате тайной операции «Аякс», организованной ЦРУ, будет отстранен от власти и арестован премьер-министр Ирана Мохаммед Мосаддык, в 1951 г. ставший человеком года по версии журнала «Time».

Состоится первая «цветная революция», подготовка которой началась еще при жизни Сталина. Ее лекала будут востребованы и в близком, и в отдаленном будущем. Мосаддык досадил западным ревнителям принципов либеральной экономики своими решениями, направленными на национализацию нефтяной промышленности Ирана, участие в которой американского и британского капитала было превалирующим. В сочетании с наметившимися позитивными изменениями в отношениях с СССР это создавало, по мнению планировщиков ЦРУ, угрозу перехода Ирана на советскую сторону железного занавеса и означало бы поражение Запада на Среднем Востоке. Факт «участия США в свержении демократически избранного иранского правительства» на высшем политическом уровне признает в своей каирской речи 2009 г. президент Соединенных Штатов Барак Обама. Впрочем, это уже другая, хотя и очень занимательная история, с которой читатель имеет возможность ознакомиться самостоятельно[482].

Несмотря на произошедший в Иране переворот, советская сторона продолжила наметившийся при Сталине курс на нормализацию отношений. В декабре 1954 г. стороны заявили, что «они не имеют друг к другу никаких финансовых претензий, связанных с периодом Второй мировой войны». В июне 1955 г. задержавшееся в стране Советов иранское золото будет возвращено законному владельцу[483].

«Правительство СССР ожидает, что Афганское Правительство примет все необходимые меры»

Тектонические сдвиги, начавшие происходить в мире по окончании Второй мировой войны, затронут еще одно приграничное государство — Афганистан. Его отношения с Советским Союзом к моменту завершения Второй мировой регулировались Договором о нейтралитете и взаимном ненападении от 24 июня 1931 г.[484]

6 июня 1946 г. Сталин принял в своем кремлевском кабинете посла Афганистана Султана Ахмед-хана. Главным вопросом, с которым посол придет на прием, был вопрос демаркации границы. «Ахмед Хан говорит, зафиксировала советская стенограмма, что у него имеется один вопрос, касающийся советско-афганских отношений. Он, Ахмед Хан, не знает, почему задерживается решение пограничного вопроса. Похоже, что советское правительство испытывает какие-то сомнения в отношении Афганистана. Однако, для этого нет никаких оснований». Сталин, обнаруживая свою осведомленность, без раздумий ответил, «что он даст распоряжение, чтобы этим вопросом занялись и его решили. Решение этого вопроса задерживалось случайно»[485]. На следующий день в «Известиях» появилась заметка о приеме, которую Сталин сохранит в личном архиве[486].

Ускорение, которое Сталин придал процессу согласования спорных вопросов, вряд ли сильно удивит читателя. Уже 13 июня будет подписано Соглашение по пограничным вопросам[487]. Судя по скорости решения вопроса, Сталин возможно лишь выжидал, когда с афганской стороны последует подобная просьба. При подписании соглашения специальным протоколом признавалась утратившей силу статья 9 договора от 28 февраля 1921 г. По этой статье РСФСР соглашалась передать Афганистану «принадлежавшие ему в прошлом столетии земли пограничного района с соблюдением принципа справедливости и свободного волеизъявления народов их населяющих»[488]. Важность урегулирования пограничных споров подчеркивается тем обстоятельством, что после подписания соглашения Сталин и премьер-министр Афганистана Шах-Махмуд-хан обменялись приветственными телеграммами. Обе стороны выразили надежду, говоря словами Сталина, «что отношения дружбы между нашими странами будут успешно развиваться»[489].

Принципы восточной учтивости не позволяли афганскому послу поставить на упомянутой встрече главный вопрос с порога. Начал он разговор издалека, что позволяет нам сделать несколько интересных наблюдений. Ахмед-хан попросил у «учителя всего мира в деле устройства новой жизни» советов, как «содействовать прогрессу в Афганистане». Благодаря ответам Сталина мы сегодня имеем возможность оценить его подходы к преобразованию традиционных обществ, умеренность которых для многих, наверное, будет выглядеть несколько неожиданно. Во главу угла он поставил «грамотность народа путем введения всеобщего обязательного обучения». Сталин подчеркнул при этом, что он предлагает «не антирелигиозное образование» и «не говорит о том, чтобы школа была без муллы». Также он порекомендовал «побольше иметь средних учебных заведений». В ответ на сообщение посла о том, что Аманулла-хан, вернувшийся из Европы, требовал, чтобы женщины сняли чадру, Сталин заметил, «что если это так, то Аманулла Хан просто дурак. Он легкомысленно подошел к делу»[490].

Набиравший ход процесс деколонизации, разворачивавшаяся холодная война, вовлекут в свою орбиту и Афганистан. Вернувшийся в Москву после трехлетнего перерыва Ахмед-хан в январе 1950 г. поставит вопрос относительно возможности транзита афганских товаров через территорию Союза «в связи с натянутыми афгано-пакистанскими отношениями»[491]. В феврале на встрече с министром иностранных дел Вышинским он поднимет чувствительную для Сталина тему нейтралитета. Посол обратит внимание своего собеседника, что «Афганистан все время сохранял нейтралитет и не входил в созданную США и Англией цепь враждебных Советскому Союзу государств, которая идет с запада на восток». Посол подчеркнет, что «намечаются попытки силой втянуть Афганистан в эту цепь» и страна «сейчас нуждается в помощи, чтобы сохранить свой нейтралитет». Эту риторическую формулу, использование которой свидетельствует о ясном понимании афганским дипломатом устремлений советского руководства, посол использует в попытке добиться вовлечения Советского Союза в назревавший пограничный конфликт на афгано-пакистанской границе. «Как известно, — скажет посол, — англичане в прошлом силой отторгнули от Афганистана район, населенный афганцами… После образования Индии и Пакистана этот район незаконно был передан англичанами Пакистану. Афганистан не может мириться сейчас с таким положением… и желает, чтобы афганцам Северо-Западной провинции [Пакистана] была представлена независимость». На случай вооруженного выступления Пакистана «по указке англичан» посол «хотел бы знать, поможет ли Советский Союз Афганистану оружием и деньгами в случае войны с Пакистаном»[492]. Вновь это вопрос афганский посол поставит в советском МИД 13 мая, когда в 8 часов вечера попросит о срочной встрече в тот же день. На встрече с зам. министра А. И. Лаврентьевым он сообщит, что послы США, Англии, Франции, Италии и Ирана в один и тот же день посетили афганского министра иностранных дел и рекомендовали разрешить мирным путем вопрос об афганских племенах, проживающих в Пакистане, подчеркнув необходимость сохранения статус-кво. Посол выразит надежду, что «Советский Союз проявит интерес к этой проблеме»[493]. Сталин дистанцируется от этих проблем Афганистана, не желая быть вовлеченным в еще один конфликт в непосредственной близости от своих границ. Вышинский на первой из упомянутых встреч четко сформулирует советскую позицию «решать международные конфликты мирным путем, а не вооруженной силой» и подчеркнет, что «Советский Союз не торговал и не торгует оружием»[494]. Независимо от того, насколько эти формулы отражали реальность, они в любом случае свидетельствовали о желании советской стороны держаться подальше от этой горячей точки.

В том же году дойдет дело до подписания Соглашения о товарообороте и платежах[495], но не раз поднимавшийся вопрос о транзите так и не будет решен. Развитие двусторонних отношений в послевоенный период нельзя назвать слишком динамичным, и, судя по всему, Сталин будет намеренно его притормаживать, не питая иллюзий по поводу дружественных чувств афганского правительства. В одной из мидовских справок, анализировавших процессы 1951 г., утверждалось: «Афганцы продолжали политику „нейтралитета“, которую правильнее назвать политикой маскировки враждебности афганской правящей клики по отношению к СССР»[496]. Не приходится удивляться, что при таких оценках взаимодействие двух стран развивалось ни шатко, ни валко.

Пробуксовка экономического сотрудничества сопровождалась усилением американского экономического и политического присутствия в Афганистане. При этом США, учитывая политику «нейтралитета» Афганистана, как было отмечено в политическом отчете советского посольства за 1951 г., «не балуют его выдачей крупных сумм, а мелкими подачками, „технической помощью“ и обещаниями все больше ставят Афганистан в зависимое от США положение»[497].

В 1951 г. советское руководство усмотрит проблему в том, что Афганистан решит привлечь иностранных специалистов и компании к разработке открытых в приграничных с Союзом районах нефтяных месторождений. Советское правительство увидит в этом намерении нарушение советско-афганского договора о нейтралитете от 24 июня 1931 г. и направит в июне 1952 г. афганской стороне памятную записку. Ахмед-хан будет тщетно добиваться от Вышинского ответа, каким образом афганскому правительству решать вопросы экономического развития, если Советский Союз «не проявляет желания оказать экономическую помощь Афганистану и что, тем самым, СССР толкает Афганистан на путь обращения за такой помощью к США, Англии и др.». Позицию советской стороны, которую будет транслировать Вышинский, трудно признать перспективной. Вышинский «указал ему на пример ряда стран, которые успешно справляются с задачей развития своего народного хозяйства без американской помощи» и на опасность «попасть в положение маршализированной страны». Посол уйдет со встречи с советским министром в убеждении, что «единственный путь прогресса для афганской экономики в помощи со стороны иностранцев с Запада, особенно имея в виду, что СССР, видимо, не очень склонен оказывать помощь Афганистану со своей стороны». Советскую памятную записку посол на прощание назвал формой давления и что подобное может повлечь за собой ухудшение советско-афганских отношений[498].

Предоставим судить читателю, прав ли был Сталин, не открывавший двери экономического сотрудничества двух стран, в которые так настойчиво стучалась афганская сторона. Не меньшего внимания заслуживает столь важная для Сталина тема нейтралитета буферных стран. Похоже, нейтралитет, по Сталину, не мог не иметь «уклона» — прозападного или просоветского, и те, кто уклонялся в неправильную сторону, лишались помощи со стороны СССР. Насколько обоснованы были его подозрения в прозападном характере нейтралитета Афганистана и было ли это достаточным основанием присутствовать в этой стране номинально — этот вопрос еще ждет ответа. Возможно, Сталина предостерегал от вовлечения в афганские дела в качестве активного игрока негативный опыт давления на соседние Турцию и Иран, приобретенный ранее.

Лишь после смерти советского вождя сдвинется с мертвой точки решение вопросов, которые так долго ставило перед советским руководством афганское правительство. В январе 1954 г. Советский Союз предоставит Афганистану денежный кредит в размере трех с половиной миллионов долларов[499], еще через полтора года — в июне 1955-го — будет подписано Соглашение по транзитным вопросам[500].

«В поддержку образования еврейского государства»

В ходе Первой мировой войны на территорию Палестины, входившей в состав Османской империи, вступили британские войска, а в 1922 г. Великобритания получила мандат Лиги Наций на управление этими территориями. В текст британского мандата была включена так называемая декларация Бальфура, в которой содержалась поддержка в вопросе о «создании в Палестине национального очага для еврейского народа». В межвоенный период началась массовая иммиграция евреев в Палестину, что во второй половине 1930-х гг. привело к вооруженным столкновениям арабского и еврейского населения.

2 апреля 1947 г. британское правительство обратилось к генеральному секретарю ООН с просьбой включить в повестку дня очередной сессии Генассамблеи вопрос о Палестине. На сессии, открывшейся в апреле, была создана комиссия по изучению палестинского вопроса, большинство членов которой в представленном докладе пришло к выводу о необходимости раздела Палестины на два государства: еврейское и арабское. Руководитель советской делегации Вышинский 30 сентября получил от Молотова директиву «поддержать мнение этого большинства, которое соответствует нашей основной установке по этому вопросу». При этом Молотов специально подчеркнул, что Громыко, ранее выступавший в ООН, делал это с других позиций — за создание двуединого государства, но «это делалось нами по тактическим соображениям»[501].

Западный мир терялся в догадках относительно мотивов советского руководства. Директор отдела Объединенных Наций Госдепа США Д. Раск скажет однажды: «Вызывает удивление выступление России в пользу раздела [Палестины. — А. С.] своей новизной в казавшейся просионистской политике» и, разобрав варианты, не придет ни к какому определенному заключению: «Русская политика в сионистском вопросе может заключаться в отсутствии заинтересованности…»[502] Заинтересованность, однако, несомненно присутствовала. В одной из израильских аналитических записок лета 1949 г. был найден ответ на вопрос о причинах поддержки Израиля со стороны СССР: «Единственный логичный ответ, по-видимому, заключается в том, что само существование Израиля на Ближнем Востоке является объективным фактором, который во многом препятствует экономической, социальной, а также политической и военной консолидации и интеграции региона под руководством Запада»[503].

26 октября Молотов представил на рассмотрение Сталина советские предложения «к выработке плана устройства Палестины в переходный период», полученные им из Нью-Йорка от Вышинского. Молотов подчеркнул, что «вышеизложенные положения в основном совпадают с мнением представителей Еврейского агентства», и рекомендовал с предложениями Вышинского согласиться. 28-го на документе появилась помета: «Тов. Поскребышев сообщил по ВЧ, что т. Сталин согласен. 28.Х. Подцероб»[504]. 29 ноября Генассамблея ООН приняла резолюцию о разделе Палестины.

Американская секция правления еврейского агентства для Палестины поблагодарила Громыко за поддержку резолюции, принятой Генассамблеей ООН «в поддержку образования еврейского государства»[505].

Как это не покажется странным современному читателю, но США, столкнувшись с недовольством ряда арабских государств и арабского населения Палестины, которое вскоре выплеснулось в форме вооруженных столкновений с евреями, изменили свою позицию и в марте 1948 г. выдвинули новое предложение — об опеке над Палестиной со стороны ООН и образовании двуединого государства. Молотов в апреле 1948 г. согласует со Сталиным директиву советской делегации «отстаивать резолюцию Генеральной Ассамблеи от 29.11.1947 г. о разделе Палестины», «подвергнуть критике американское предложение об опеке над Палестиной»[506]. 20 апреля на заседании первого комитета второй специальной сессии Генассамблеи ООН постоянный представитель СССР при ООН Громыко выступит, как принято было говорить, «с решительным осуждением» «позиции, занятой Соединенными Штатами, Соединенным Королевством и некоторыми другими государствами»[507].

15 мая 1948 г. министр иностранных дел Израиля М. Шерток (Шаретт) проинформирует Молотова специальным посланием о том, что накануне «Национальный совет еврейского государства „провозгласил образование независимого еврейского государства в Палестине, которое будет называться Государство Израиль“». Он попросит об официальном признании со стороны СССР и выразит «чувства глубокой благодарности и понимания еврейского народа Палестины, которые разделяют с евреями во всем мире, за твердую позицию, занятую делегацией СССР в ООН в поддержку образования независимого суверенного еврейского государства в Палестине…»[508] И это признание не было формальным изъявлением вежливости. Во внутренней переписке спустя год Шерток скажет о бесценной политической и практической помощи, которую СССР и его союзники оказали на решающем этапе[509]. Молотов 18 мая уведомит Шертока о том, что «Правительство Союза Советских Социалистических Республик приняло решение об официальном признании Государства Израиль и его Временного правительства»[510]. В связи с этим не стоит удивляться и тому, что Советский Союз станет первой страной, открывшей в Израиле свою дипломатическую миссию.

Голда Меир

1940-е

[Из открытых источников]

Противостояние с США по израильскому вопросу дойдет до того, что США запретят иммиграцию в Израиль евреев из американской зоны оккупации Германии, откажут Израилю в предоставлении кредита и в течение года будут тянуть с признанием этого государства де-юре. Обо всем этом советскому посланнику в Израиле Ершову в одной из их бесед откровенно сообщит министр иностранных дел еврейского государства М. Шерток.

Израильского посланника, прибывшего в Москву 6 сентября, уже на следующий день примет Молотов и получасовая беседа, как сообщит в Израиль Г. Меерсон, больше известная нам как Голда Меир, прошла «в обстановке сердечности»[511].

В течение последующих полутора-двух лет подобные оценки будут регулярно появляться в отчетах израильских дипломатов. В Советском Союзе создание Израиля имело грандиозный резонанс. Как сообщит Г. Меерсон своему руководству, «в московской синагоге 20 тыс. человек праздновали провозглашение нашего государства»[512]. На подобный эффект советское руководство явно не рассчитывало. Сталин решит притушить эйфорию, охватившую советское еврейство. Уже 18 сентября его ближайший «сотрудник» член Политбюро Г. М. Маленков направит ему на согласование статью об Израиле Эренбурга «По поводу одного письма» для «Правды», подготовленную по прямому указанию вождя.

Илья Григорьевич Эренбург

1940-е

[Из открытых источников]

Завершаться статья будет так: «Гражданин социалистического общества смотрит на людей любой буржуазной страны, в том числе и на людей Государства Израиль, как на путников, еще не выбравшихся из темного леса. Гражданина социалистического государства никогда не сможет прельстить судьба людей, влачащих ярмо капиталистической эксплуатации. Судьба еврейских тружеников всех стран связана не с судьбой Государства Израиль, а с судьбой прогресса, с судьбой социализма. Советские евреи теперь вместе со всеми советскими людьми отстраивают свою социалистическую родину. Они смотрят не на Ближний Восток, они смотрят в будущее. И я думаю, что трудящиеся Государства Израиль, далекие от мистики сионистов, взыскующие справедливости, смотрят теперь на север — на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему». На документе сохранилась делопроизводственная помета: «Товарищ Сталин согласен»[513]. «Имеющий уши слышать да слышит», — сказано было на горе Елеонской за тысячу девятьсот с небольшим лет до описываемых событий. Не умеющих читать между строк или правильно слышать произносимые с высоких трибун речи советская пропаганда и компетентные органы вскоре начнут вразумлять более убедительными средствами. Сталин и в дальнейшем останется адресатом Молотова в согласовании советской позиции по израильским вопросам в ООН.

А пока отношения двух стран переживали «романтический» период. Министр иностранных дел Израиля Шерток, выступая с докладом на заседании правительства Израиля 26 октября 1948 г., так оценит советскую политику в отношении Израиля: «Советский Союз твердо поддерживает нас», «в Совете Безопасности русские работают не просто как наши союзники, а даже как наши эмиссары. Они берут на себя любую задачу» [514].

Однако уже и в этот период обнаружит себя момент, который явно недоучли в своих выкладках советские эксперты по израильскому вопросу, а может быть, и непосредственно высшие советские руководители. Сердцевиной сионистского движения была репатриация евреев на историческую родину. Размах, с которым Израиль возьмется за решение этого вопроса, станет неприятным сюрпризом для руководства советского МИД. Как будет сообщать в Тель-Авив Г. Меерсон, там были уверены, что «проблема репатриации существует только применительно к странам, не принадлежащим [восточному] блоку, и что наша страна из-за ее малых размеров вряд ли сможет принять все те миллионы евреев, которые проживают в других государствах. Поэтому евреи должны бороться за социализм в каждой стране»[515]. Помимо идеологического, проблема имела приземленное прагматическое измерение. «Поймите, — скажет Вышинский в беседе с Г. Меерсон, — что Венгрия и Румыния тоже новые страны, они сейчас переживают период возрождения. Там тоже каждый десяток рабочих рук на вес золота»[516]. Акцентирование внимания именно на этих двух странах вряд ли было случайным и имело причиной не только риск потери «десятка рабочих рук». В обеих странах в первые послевоенные годы в руководстве компартий (или партий с главенствующим положением коммунистов) и правительств количественно преобладали (или значительно присутствовали) этнические евреи. Вероятный отъезд местных евреев в Израиль, очевидно, расценивался в качестве серьезной политической угрозы для созданных в этих странах политических режимов.

Проблема репатриации в близком будущем изменит характер взаимодействия двух стран. 7 февраля Г. Мейерсон была вызвана в советский МИД, где ей сделали «устное заявление о незаконной деятельности миссии Государства Израиль, побуждающей советских граждан к выходу из советского гражданства…»[517] Нота станет во многом поворотным моментом в советско-израильских отношениях и во внутренней политике в еврейском вопросе. Советское руководство, судя по всему, не ожидало, что «приверженность евреев сионизму неизменна, всеобъемлюща, неискоренима, не зависит от политического климата»[518].

Еще одним фактором, повлиявшим на отношения двух стран, станет изменение позиции Соединенных Штатов в вопросах палестинского урегулирования. Произойдет, выражаясь языком советских дипломатов, порабощение Израиля Америкой. «Мы не построим наше государство без существенной помощи, оказываемой американским еврейством», «американская помощь для нас необходима, без нее государство рухнет» не раз будут повторять израильские дипломаты, как это сделает например, упоминавшийся Шерток в продолжительной беседе с Вышинским в декабре 1948 г.[519] Произойдет и политическое сближение Израиля и США. Один из советских представителей в беседе с Шертоком в декабре 1949 г. подчеркнет, что ни по одному вопросу Израиль не выступил «однозначно против американцев, а по многим вопросам, жизненно важным для СССР и ООН, мы проголосовали против советской позиции»[520].

При этом аналогичные обращения Израиля к СССР за кредитами оставались без ответа. Без ответа останутся и запросы о поставках оружия, принятия на учебу группы офицеров и расширении торговых отношений с СССР опять же на основе предоставления Советским Союзом кредита. Израильские аналитики найдут объяснение индифферентности советской стороны к такого рода запросам экономического взаимодействия: «Руководители СССР продемонстрировали, что они практически не заинтересованы в торговле со странами вне своего блока»[521]. Этим не исчерпывались причины подобного отношения со стороны Москвы. А. А. Громыко в записке, адресованной в ЦК ВКП(б), выскажется отрицательно о целесообразности предоставления кредита и пояснит: «Экономически предоставление кредита Израилю не дает нам практических выгод, поскольку Израиль не может компенсировать этот кредит интересующими нас товарами»[522].

Израиль не раз будет подтверждать приверженность принципу военного нейтралитета, откажется от размещения на своей территории иностранных военных баз[523]. В октябре — ноябре 1951 г. США, Великобритания, Франция и Турция обратятся к правительствам Египта, Сирии, Ливана, Ирака, Саудовской Аравии, Йемена, Израиля и Трансиордании с предложением о создании союзного средневосточного командования для совместной обороны Ближнего и Среднего Востока. Советское руководство совершенно справедливо усмотрит в этой инициативе стремление «Атлантического блока» вовлечь государства Ближнего и Среднего Востока в осуществляемые блоком военные мероприятия. Израиль и Египет откажутся от участия в этом ближневосточном филиале НАТО[524].

Переломным в отношениях СССР и Израиля стал 1951 год. В апреле посланник СССР в Израиле Ершов, откликаясь на запрос Москвы, выскажет рекомендацию: «Посылать в этом году приветственную телеграмму от имени т. Шверника по случаю Дня независимости считаю нецелесообразным» и объяснит: «Государство Израиль, получившее независимость три года тому назад, в значительной степени утратило ее, вступив в империалистический лагерь США и Англии. В этом году правительство Израиля отмечает День независимости более торжественно не в своем государстве, а в США, куда уже выехали четыре министра и на днях выезжает премьер Бен-Гурион. Переговоры, которые будет вести Бен-Гурион с правительственными кругами США по поводу так называемого „займа независимости“ и безвозвратной „помощи“ в 150 млн долларов, несомненно, закончатся рядом новых уступок со стороны Израиля и дальнейшей потерей независимости. Отношение к СССР стало враждебным. Антисоветская пропаганда ведется систематически и принимает все более широкие масштабы» [525].

На точку замерзания отношения выведет взрыв бомбы на территории миссии СССР в Израиле, случившийся 9 февраля 1953 г., в результате которого были тяжело ранены три человека. В ночь на 12 февраля министр иностранных дел СССР Вышинский вызовет посланника Израиля Ш. Эльяшива и вручит ему ноту, уведомлявшую о том, что «Советское правительство… прекращает отношения с Правительством Израиля». В ночь на 21 февраля «бывшая израильская миссия в Москве в полном составе» покинула территорию СССР[526].

МИД Израиля циркулярной телеграммой своим дипломатическим представителям за рубежом так объяснит произошедшее: «Разрыв дипломатических отношений Советским Союзом — использование удобного предлога для осуществления шага, являющегося заключительным этапом политического процесса, начатого коммунистами год назад… Речь идет, во-первых, о тяготении евреев из советского блока к Израилю — при том, что режим не терпит никаких независимых влияний на своих подданных. Во-вторых, Израиль является свободной демократической страной — и само существование нашей миссии в Москве было для режима подобно зубной боли. Поэтому можно утверждать, что разрыв отношений с Израилем призван решить в первую очередь внутренние задачи советского режима… Сначала они пытались вытравить привязанность евреев [к Израилю] исключительно средствами внутреннего давления на евреев: полицейским нажимом, разгоном еврейских организаций, кампанией против „космополитов“ в 1949 году. В странах-сателлитах рассчитывали на то, что после репатриации небольшой части евреев остальные внутренне смирятся с вхождением в гомогенное общество. Была надежда и на усиление коммунистического влияния в Израиле. Весной 1952 года прекратилась репатриация из Румынии, Чехословакии, Польши, Венгрии… В ноябре 1952 года — процесс Сланского и затем разнузданная антиизраильская пропагандистская кампания. Середина января 1953 года — арест еврейских врачей в Москве и раскручивание кампании, связывающей „дело Сланского“ и „дело врачей“ и обвиняющей во всех смертных грехах сионистов, космополитов, еврейских националистов, Израиль, Джойнт и др…Террористическая провокация против советской миссии в Тель-Авиве была использована для завершения всего этого процесса, несмотря на извинения Израиля и предложение компенсации ущерба. Сейчас нас тревожит судьба евреев в странах коммунистического блока»[527].

О некоторых из упомянутых в этой телеграмме событиях нам уже приходилось рассказывать, а о других еще предстоит поговорить в других параграфах этой книги. Здесь же рассказ о несостоявшемся в тот период советском прорыве на Ближний Восток стоит завершить сообщением, что вслед за кончиной Сталина будет прекращено имевшее антисионистскую подоплеку «дело врачей» и восстановлены дипломатические отношения с Израилем.

«Вопрос о судьбе бывших итальянских колоний»

По завершении Второй мировой войны Сталин сделает попытку закрепиться не только в Восточной Европе, Ближнем и Среднем Востоке, но и в Северной Африке на побережье Средиземного моря. Впервые в публичном пространстве о желании Советского Союза получить под опеку территорию Ливии (бывшей колонии Италии в Северной Африке) было заявлено в июне 1945 г. в Сан-Франциско на конференции Объединенных Наций. Сделает это руководитель советской делегации А. А. Громыко, который 20 июня направил госсекретарю США Э. Стеттиниусу ноту «о желании моего правительства получить под свою опеку какие-либо территории» и, как ни странно, встретит позитивный отклик.

Мандат конференции не предусматривал обсуждение подобных вопросов, и потому он повторно возникнет уже на Берлинской конференции. Во время первой же встречи с Трумэном 17 июля 1945 г. Сталин поставит вопрос «о распределении колониальных территорий, принадлежавших Италии и другим странам»[528]. Реализуя эту установку, Молотов 20 июля на заседании министров иностранных дел вручил новому госсекретарю США Дж. Бирнсу и министру иностранных дел Великобритании Э. Идену советские предложения о подопечных территориях. Этим меморандумом предлагалось поручить Совету министров иностранных дел «рассмотреть детально этот вопрос и подготовить соответствующие предложения». При этом СМИД следовало «исходить из необходимости решения в ближайшем будущем вопроса о формах опеки над бывшими колониальными владениями Италии в Африке и Средиземном море, имея при этом в виду возможность установления опеки отдельных государств или совместной опеки СССР, США и Великобритании над вышеупомянутыми бывшими итальянскими колониальными владениями»[529].

Встреча Э. Стеттиниуса в Москве на аэродроме

12 февраля 1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1629. Л. 40]

22 июля на одном из заседаний глав правительств этот вопрос будет поставлен во весь рост. Сталин скажет: «Из печати, например, известно, что г-н Иден, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? Если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех.) Это очень интересный вопрос».

Черчилль: «Я могу на это ответить. Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна завоевала эти колонии». Услышав полу- ироничные ремарки со стороны Трумэна, переспросившего: «Все?», и Молотова, напомнившего: «А Берлин взяла Красная Армия», Черчилль сбавил тон и заявил: «Однако мы не ищем территориальных приобретений… Поэтому мы без всяких задних мыслей подходим к вопросу о подопечных территориях… Если есть за этим столом претенденты на эти колонии, было бы хорошо, чтобы они высказались». Сталин воспользуется приглашением и заявит: «Мы бы хотели знать, считаете ли Вы, что Италия потеряла свои колонии навсегда. Если вы считаете, что она потеряла эти колонии, то каким государствам мы передадим их под опеку? Мы хотели бы это знать. Если об этом говорить рано, мы можем подождать. Но когда-нибудь об этом придется сказать»[530]. В соответствии с советским предложением вопрос о подопечных территориях в конечном итоге передали на рассмотрение Совета министров иностранных дел. В итоговом сообщении было объявлено, что «вопрос о бывших итальянских колониальных территориях является таким вопросом, который должен быть решен в связи с подготовкой мирного договора для Италии», и что он будет рассмотрен Советом министров иностранных дел в сентябре того же года[531].

Сессия СМИД откроется в Лондоне 11 сентября. Незадолго до открытия сессии — 6 сентября — состоится заседание Политбюро, на котором был заслушан специальный вопрос «Об итальянских колониях» и было решено «одобрить предложение о том, чтобы Советскому Союзу в качестве подопечной территории была предоставлена Триполитания»[532]. Сталин дополнительно проинструктирует Молотова. «По вопросу о Триполитании, — скажет он, — следует нажать также на ту сторону дела, что американцы в Сан-Франциско обещали нам поддержать наши требования по получению подопечных территорий. Я имею в виду письмо Стеттиниуса. Этот аргумент нужно выставить выпукло. Что касается того, что американцы боятся организации нашей военно-морской базы в Триполитании или в той части Ливии, которую мы получим, то надо им сказать, что мы согласны пойти в этом вопросе навстречу союзникам. Но нужно добиваться, чтобы наши военные корабли в ограниченном количестве имели возможность стоянки в триполитанских портах. Надо добиваться индивидуальной опеки с нашей стороны. Так как именно такая опека имелась в виду в Сан-Франциско…»[533] Реализуя эти установки, на одном из заседаний совета Молотов поставит вопрос о передаче Советскому Союзу мандата ООН на опеку над Триполитанией (северо-западной части Ливии). Молотов передаст новому госсекретарю Бирнсу и упомянутую ноту Громыко Стеттиниусу, и положительный ответ на нее.

Стараясь добиться позитивного для себя решения, советская делегация станет блокировать американское предложение о передаче Греции Додеканезских островов. Молотов прямо заявит при этом, что он готов обсуждать этот вопрос только вместе с вопросом о судьбе итальянских колоний.

Лондонское совещание министров иностранных дел завершится безрезультатно и по этому, и по другим обсуждавшимся вопросам. Таким образом, уже в сентябре 1945 г. замаячила в качестве более чем реальной перспектива расхождения союзников по ключевым вопросам послевоенного урегулирования. Советское руководство решит публично акцентировать эту перспективу. Молотов, выступая 6 ноября 1945 г. в Моссовете на торжественном собрании по поводу очередной годовщины Октябрьской революции, прямо заявит: «Теперь происходит испытание прочности англо-советско-американской коалиции, сложившейся во время войны… Неудача лондонского совещания пяти министров явилась известным предостережением на этот счет»[534]. Это заявление не только подводило итог предшествующему совещанию, но и задавало тон новому, которое планировалось на декабрь и должно было пройти в Москве.

Совещание откроется 16 декабря, а 24-го Сталин во второй раз примет руководителя британской делегации Э. Бевина. Во время этой встречи Сталин поставит вопрос о передаче Додеканезских островов Греции и Триполитании под опеку СССР как частей общего вопроса о мирном договоре с Италией, не возражая принципиально против передачи Додеканезских островов. «Советский Союз очень обидели в Лондоне, — скажет Сталин. — Англичане и американцы боятся передать Триполитанию под опеку Советского Союза. Нельзя ли отнестись к Советскому Союзу с большим доверием при рассмотрении того предложения». Бевин ответит, что Средиземное море было источником трений в течение ряда столетий, и по этой причине «лучше было бы учредить опеку над Триполитанией четырех государств, а не одного».

Состоится в этот момент и примечательный обмен мнениями по вопросу о доверии. Бевин, рассуждая об опеке над Триполитанией, добавит, «что лучше полагаться не на базы, а на доверие». Сталин ответит, «что в отношении Триполитании нет доверия к Советскому Союзу». «Речь идет не об отсутствии доверия, а о том, чтобы избежать соревнования», — отреагирует Бевин. В британской записи беседы содержится и другое соображение Бевина: новые переговоры по этому вопросу будут возможны, «когда дружба между нами укрепится и получит дальнейшее развитие»[535]. Сдвинуть ливийскую проблему с места в нужном для Сталина направлении у него не получится. Прошедшие с тех пор семьдесят пять лет «соревнования», кажется, дали (и не только историкам) богатую пищу для размышлений о роли военных баз в сфере укрепления доверия между державами.

Следующая сессия СМИД состоится в Париже в 1946 г. Пройдет она в два этапа: 25 апреля — 16 мая, 15 июня — 12 июля. Когда 2 июня Бирнс вновь поднял вопрос о судьбе Додеканезских островов, Молотов неожиданно для собравшихся заявил, что советская делегация не имеет возражений по этому вопросу и согласна на передачу островов Греции в соответствии с американским предложением. И сделано это было вне всякой связи с вопросом об опеке над Триполитанией. Так Сталин закроет вопрос о советских военных базах в Средиземноморье. Сосредоточиться советский вождь, судя по всему, решил на других геополитических вопросах.

Глава 4«Разрешение послевоенных проблем Дальнего Востока». Проектировки Сталина в отношении Дальнего Востока, Юго-Восточной Азии и Латинской Америки

В политической доктрине большевизма с начала ХХ века присутствовал ленинский тезис: «Мировой капитализм и русское движение 1905 года окончательно разбудили Азию»⁵[536]⁶. Именно в сторону Азии обратят свой взор российские большевики в начале 1920-х гг., когда станут рассеиваться надежды на мировую революцию на Западе. «Революционизирование Востока, — скажет Сталин в июле 1925-го, — должно дать решающий толчок к обострению революционного кризиса на Западе. Атакованный с двух сторон — и с тыла, и с фрон- та, — империализм должен будет признать себя обреченным на гибель»⁵[537]⁷. В декабре того же года он поставит задачу «вести работу по линии укрепления смычки между пролетариатом нашей страны и освободительным движением угнетенных стран, ибо они — наши союзники в борьбе с империализмом»⁵[538]⁸. Как уже мог убедиться читатель, с начала 1930-х гг. Сталин принимает на себя функции куратора китайского направления в Политбюро. «Силы революционного движения в Китае, — считал Сталин, — неимоверны. Они еще не сказались как следует. Они еще скажутся в будущем. Правители Востока и Запада, которые не видят этих сил и не считаются с ними в должной мере, пострадают от этого»⁵[539]⁹. По окончании Второй мировой войны стабилизация Запада и его консолидация на антисоветских основаниях приведет Сталина к выводу о смещении центра революционного движения на Восток. В июле 1949 г. на приеме китайской делегации он прямо скажет: «Центр революции с Запада переместился на Восток, а сейчас он переместился в Китай и Восточную Азию»⁵[540]⁰. Именно этими установками определялось внимание, с которым Сталин в послевоенные годы будет уделять вопросам поддержки революционно-освободительного движения в странах Восточной Азии, которые окажутся переплетены с проблемами послевоенного урегулирования на Востоке в целом.

Мы помним, что задолго до общепринятой даты начала Второй мировой войны Сталин в своих проектировках исходил из вывода о двух очагах мировой войны, причем дальневосточный театр зачастую ставил на первое место с точки зрения рисков для СССР. Поэтому не приходится удивляться тому постоянному вниманию, которое Сталин уделял восточно-азиатской проблематике. Воспрепятствование возрождению милитаристской Японии встало во главу угла в Азиатско-Тихоокеанском регионе так же, как недопущение возрождения военно-промышленного потенциала Германии являлось приоритетной задачей в Европе. И на Дальнем Востоке в единый узел переплетутся проблема выработки и заключения мирного договора с потерпевшим поражение агрессором с вопросами организации мирной жизни освобожденных от японской оккупации стран, на территории которых к тому же сталкивались интересы колониальных держав — Великобритании, Франции, Нидерландов, а также США. Интересы безопасности Советского Союза в доктрине Сталина требовали участия в урегулировании на прилежащих к нему территориях.

Относительная неудача Сталина на западном театре холодной войны уже очень скоро будет с лихвой компенсирована на театре восточном. Всего через несколько месяцев после отступления Москвы на берлинском и греческом оперативных направлениях компартия Китая при поддержке Москвы возьмет верх над гоминьдановским правительством и провозгласит создание на континенте Китайской Народной Республики. Вслед за тем последуют решения, направленные на развитие революционно-освободительного процесса в Корее и Индокитае.

Может, США «нужен не союзник, а сателлит в Японии? Должен сказать, что Советский Союз не подходит для этой роли…»

Разграничение зон влияния имело место не только в Европе, но и на Дальнем Востоке, где этот процесс, в отличие от европейского театра, приобретет вскоре «горячие формы». Первыми в эту гонку вступят союзники СССР по антигитлеровской коалиции, которые, как помнит читатель, 27 июля 1945 г. выступили с Декларацией глав правительств Соединенных Штатов, Соединенного Королевства и Китая о Японии[541]. Советскому Союзу, таким образом, отводилась вспомогательная, служебная роль — участника военных действий против Японии, но не полноценного участника политического урегулирования.

В ходе Ялтинской конференции Сталин, как помнит читатель, согласился вступить в войну с Японией, получив взамен гарантии независимости Монгольской Народной Республики (на которую претендовал гоминьдановский Китай), возврата южной части Сахалина (отторгнутого от Российской империи по итогам Русско-японской войны 1904–1905 гг.), передачи Курильских островов. Поэтому особенно чувствительным станет следующий шаг союзников по отсечению СССР от решающих форм участия в политико-военном урегулировании. Союзники откажут советскому руководству в претензиях на совместную оккупацию территории Японии и участие в управлении ею по германскому образцу. «Может быть, Америке нужны сателлиты, а не союзники? Должен сказать, что Советский Союз не подходит для этой роли…» — так выразит Сталин свое отношение к курсу США на японском направлении в беседе с послом США в СССР А. Гарриманом 25 октября 1945 г.[542]

Сталин, не получив для СССР оккупационной зоны в Японии, откажется направить советские войска под непосредственное командование генерала Д. Макартура, назначенного главнокомандующим оккупационными войсками союзных держав на Японских островах. В конце 1945 г., как уже видел читатель, англо-американские союзники поставят на паузу процесс нагнетания напряженности. Важнейшим решением Московского совещания министров иностранных дел в декабре 1945 г. будет преобразование Дальневосточной консультативной комиссии в Дальневосточную комиссию, уполномоченную «формировать политическую линию, принципы и общие основания, в соответствии с которыми может осуществляться выполнение Японией ее обязательств по условиям капитуляции». Кроме того, комиссия получала право «пересматривать по требованию любого члена любую директиву, данную Главнокомандующему Союзных держав, или любые решения, принятые Главнокомандующим, относящиеся к политической линии, проведение которой попадает под юрисдикцию Комиссии…» Создавался также и Союзный совет для Японии «для целей консультации с Главнокомандующим и дачи ему советов по вопросам, касающимся осуществления условий капитуляции, оккупации и контроля над Японией…» Главнокомандующий при этом обязывался «консультироваться и советоваться с Советом до дачи приказов по вопросам, имеющим существенное значение…»[543] Дальневосточная комиссия начнет работать в феврале, а Союзный совет для Японии — в апреле 1946 г. Этими решениями Советскому Союзу были предоставлены существенно бо́льшие права участия в послевоенном урегулировании в Японии.

Запись беседы И. В. Сталина и посла США Гарримана с сопроводительной запиской А. Н. Поскребышева В. М. Молотову

27 октября 1945

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 378. Л. 62–77]

Ситуация на дальневосточном театре будет меняться одновременно с событиями в Европе. США возьмут курс на единоличное управление урегулированием в Японии и запланируют провести в августе 1947 г. «конференцию по составлению мирного договора с Японией», о чем американский посол У. Б. Смит уведомит Молотова только 11 июля во время их встречи. К участию в конференции предполагалось пригласить 11 государств, а решения принимать большинством в ²/₃ голосов. Американская сторона продемонстрирует желание выйти за рамки формата СМИД, прямо заявив, «что возникнут значительные трудности, если конференция будет ограничена лишь членами Совета Министров Иностранных Дел»[544]. Для Сталина станет очевидной линия американских партнеров на решение японского вопроса по своему сценарию с использованием подконтрольного Вашингтону большинства участников конференции.

11 сентября 1948 г. члены Комиссии по внешним делам при Политбюро во главе со Сталиным получат от заместителя Комитета информации при Совмине СССР генерал-лейтенанта П. В. Федотова пакет документов, включавший доклад начальника американской военной миссии в Китае генерал-майора Дэвида Барра «Третья мировая война и наша миссия». Доклад был прочитан по прибытии Барра в Нанкин на совещании руководящих работников военной миссии США в Китае. Целью доклада, скажет Барр, было ознакомить собравшихся «со стратегией и тактикой двух сторон в Третьей мировой войне в свете руководящих указаний, полученных мною перед отъездом в Китай от нашего высшего руководства». Столкновение с Советским Союзом было названо в докладе неизбежным. «Это последнее сражение человечества, которое должно решить вопрос либо мы будем руководить миром, либо же мир будет поглощен белым медведем». Начать кампанию следовало до 1952 г. В случае если война начнется только после 1955 года, резюмирует Барр, то «у нас почти не будет никаких шансов на победу». Признавая наличие трудностей в реализации американской политики на Дальнем Востоке, Барр заявит, что «ключ к преодолению этих трудностей заключается в том, чтобы вооружить в качестве преданного сторожевого пса Японию, сохранить по крайней мере на 50 % мощь Китая. Привлечь эти страны к сотрудничеству с нами и максимально переложить ответственность за Дальневосточный театр на собственные силы Японии и Китая». Как свое частное мнение Барр в этом докладе представит план, который с точностью до деталей и станет реализовываться американской администрацией. «Используя возражения Советского Союза, — скажет Барр, — следует затягивать мирную конференцию для Японии и руководить Японией в условиях оккупационного режима, превращая ее в свою военную базу, независимо от того, желают или нет этого японцы. В том случае, если мирный договор будет заключен преждевременно, мы сможем лишиться нашего доминирующего положения в Японии, и тогда начнется быстрое вооружение японских коммунистов, а наша последняя крепость против коммунизма на Дальнем Востоке будет разрушена еще до начала войны»[545].

Тогда же, как увидит читатель, Соединенные Штаты взяли на себя роль посредника в урегулировании внутрикитайского политического кризиса, выразившегося в активном противостоянии между Китайской компартией, контролировавшей целый ряд областей Китая и гоминьдановским правительством Китая. Именно с этим правительством союзники, в том числе и СССР, вели свои дела в Китае, на территории которого после капитуляции Японии находились и советские, и американские войска. Точно так же советские и американские войска «поделили» на зоны оккупации и Корею, проведя разграничительную линию по 38-й параллели. Так что клубок взаимосвязанных вопросов вскоре превратится во все более затягивавшийся узел противоречий, который потом союзные державы предпочтут рубить, а не распутывать.

Процесс мирного урегулирования на Дальнем Востоке будет намеренно затягиваться. Подготовка мирного договора и его согласование проводились американской дипломатией через двусторонние контакты с оккупированной Японией и союзниками США, приглашенными участвовать в мирной конференции. При этом практически игнорировались коллегиальные формы, на использовании которых настаивал СССР, имея в виду созыв сессии Совета министров иностранных дел в составе представителей США, СССР, Китая и Великобритании. Советское руководство не раз выражало свое несогласие с тем, «чтобы вопрос о созыве конференции по составлению мирного договора с Японией решался правительством Соединенных Штатов односторонним образом, без предварительной консультации с правительствами Советского Союза, Китая и Великобритании»[546]. Игнорирование союзниками требований советского руководства в «японском вопросе» станет еще одним камнем преткновения в отношениях с США.

4–8 сентября 1951 г. прошла Сан-Францисская конференция, созванная США для подписания мирного договора с Японией. За несколько дней до ее открытия страна-организатор побеспокоилась о создании определенного контекста для ее проведения. 1 сентября Австралия, Новая Зеландия и США там же в Сан-Франциско подписали так называемый Тихоокеанский пакт, которым был оформлен еще один военный союз, получивший известность под названием АНЗЮС (по начальным буквам наименований стран-участниц). 8 сентября в Сан-Франциско был подписан мирный договор с Японией, получивший в советской историографии определение «сепаратный»[547].

Руководитель советской делегации зам. министра иностранных дел А. А. Громыко откажется его подписать. Его примеру последуют делегации Польши и Чехословакии. Откажутся его признать КНР, КНДР, МНР, ДРВ. Основные претензии советского руководства заключались в том, что на конференцию не была приглашена Китайская Народная Республика, отстранение которой от подготовки и заключения мирного договора правительство СССР считало «недопустимым и незаконным». Между тем США считали себя по-прежнему связанными договорными отношениями с гоминьдановским правительством Китая, которое после военных поражений в гражданской войне на континенте укрылось на о. Тайвань. Кроме того, американский проект мирного договора не учел ни одно из предложений и замечаний Советского Союза, а процедура проведения конференции исключала возможность проведения дискуссии и корректировки положений договора.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о созыве конференции по составлению мирного договора с Японией

19 июля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 791. Л. 12–13. Помета — автограф В. М. Молотова]

Важнейшим препятствием для подписания договора советской стороной станет также отсутствие в нем пунктов, фиксирующих суверенитет СССР над Южным Сахалином и Курильскими островами, хотя в нем и содержалось утверждение об отказе Японии от претензий на эти территории. Громыко заявит, что договор «находится в грубом противоречии с обязательствами в отношении этих территорий, взятыми на себя США и Англией по Ялтинскому соглашению»[548]. Отказывалась Япония и от претензий на ряд китайских островов, включая Тайвань, вопрос о суверенитете над которыми также повисал в воздухе.

Очевидно, что в развитии истории японского вопроса сыграет свою роль противостояние СССР и США в войне в Корее, о которой нам еще предстоит рассказать читателю. Подписанный в Сан-Франциско мирный договор не прекратил состояния войны между Японией и СССР, Китаем, Индией, Бирмой и некоторыми другими государствами. Вслед за подписанием мирного договора был подписан «договор безопасности», по которому США получили право разместить в Японии вооруженные силы для «поддержания международного мира и безопасности на Дальнем Востоке и обеспечения безопасности Японии». В феврале 1952 г. США и Япония подпишут еще и «административное соглашение», которым определялись условия размещения в стране более 600 американских военных объектов и баз. В апреле 1952 г. все три документа вступят в силу. Тогда же в апреле мирный договор будет подписан между Японией и чанкайшистским Китаем. Вслед за этим правительство США в одностороннем порядке распустит Дальневосточную комиссию и Союзный совет для Японии. Япония превратилась в «непотопляемый авианосец» США в Тихом океане. В кильватере внешней политики своего лидера этот «авианосец» продолжает свое движение вот уже более семи десятилетий.

Поражение Советского Союза на японском театре воспринималось американским истеблишментом, вероятно, в качестве компенсации за победу Компартии Китая, поддержанной СССР, в гражданской войне с правительством Чан Кайши. «Ничейный результат», к которому явно клонилось дело в Корее, еще предстояло зафиксировать. О событиях в Китае и Корее мы сейчас и поговорим.

«С приходом к власти китайских коммунистов обстановка меняется в корне»

По выходе из Второй мировой войны СССР оставался связан договорными отношениями с гоминьдановским правительством Китая. Как помнит читатель, в соответствии с решениями Потсдамской конференции 14 августа 1945 г. между Союзом ССР и Китайской Республикой был подписан Договор о дружбе и союзе. В тот же день были подписаны еще четыре соглашения — о Китайской Чаньчуньской железной дороге, о Порт-Артуре, о порте Дальний (Далянь), об отношениях между Советским главнокомандующим и Китайской администрацией после вступления советских войск на территорию Трех Восточных Провинций Китая в связи с настоящей совместной войной против Японии. Кроме того, стороны обменялись двумя нотами — об оказании помощи Центральному правительству Китая, о суверенитете Китая над «Тремя Восточными провинциями» (Маньчжурией) и событиях в Синьцзяне; а также о независимости Монгольской Народной Республики.

Этот договор, закреплявший военное присутствие Советского Союза в стратегических точках на северо-востоке Китайской Республики, часто квалифицируется как неравноправный[549]. Его, однако, вряд ли стоит рассматривать с абстрактных позиций. Добиваясь подписания этого договора, Сталин руководствовался целым рядом мотивов, в ряду которых важнейшее место занимал курс на поддержку китайских коммунистов. Вряд ли стоит сомневаться в том, что в значительной степени благодаря советскому военному присутствию именно северо-восток Китая станет реальной революционной базой Китайской компартии, откуда развернется наступление на гоминьдановские войска[550].

Как бы там ни было, но отношения с режимом Чан Кайши, казалось, достигли апогея. На территории Китая, однако, тлели очаги гражданского противостояния, имевшего характер вооруженной борьбы. Начало этого противостояния восходит к 1927 г., когда лидер правого крыла Гоминьдана Чан Кайши разорвал союз с Китайской компартией. Как уже мог убедиться читатель, длительное время Сталин поддерживал курс на объединение всех сил в Китае для противостояния японской агрессии. Не приходится сомневаться при этом, на чьей стороне были симпатии советского вождя. В период противостояния нацистской агрессии советское руководство не могло оказывать значительной финансовой или материально-технической поддержки антияпонской борьбе в Китае. Вполне ожидаемо эту нишу заняли Соединенные Штаты, влияние которых вскоре приобрело и политические очертания. В конце августа 1945 г. при посредничестве США во временной столице гоминьдановского Китая Чунцине начались переговоры между руководством Гоминьдана и КПК, под контролем которой находились значительные районы Китая. Подписание советско-китайского договора от 14 августа, вероятно, также сыграло свою роль в начале таких переговоров. По их итогам 10 октября даже было подписано коммюнике, в котором стороны обязались «решительно избегать гражданской войны»[551]. Вооруженные столкновения, однако, начнутся едва ли не на следующий день после завершения переговоров. Сталин на этом этапе будет всячески дистанцироваться от развития внутригражданского конфликта. В ноябре 1945 г. он приказал «поскорее убрать из Яньаня и других районов действия войск Мао-Дзу-Ду[552] всех наших офицеров связи и других людей. Гражданская война в Китае принимает серьезный характер, и я опасаюсь, что наших людей в этих районах, которые ничем не руководят, наши враги потом объявят организаторами гражданской войны в Китае» [553].

С. А. Лозовский, В. М. Молотов, председатель исполнительного Юаня Китайской Республики Сун Цзывэнь, посол Китая в СССР Фу Бинчан

30 мая 1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1623. Л. 20]

Министр иностранных дел Китайской Республики Ван Шицзэ подписывает Договор о дружбе и союзе между СССР и Китайской Республикой. Слева направо: С. А. Лозовский, Сун Цзывэнь, И. В. Сталин и В. М. Молотов

14 августа 1945

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 400. Л. 1]

Мао Цзэдун

1950-е

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1701. Л. 10]

Цзян Цзинго

1945

[Из открытых источников]

Советский вождь предпишет «поддерживать хорошие отношения с Гоминьданом в Маньчжурии», «отгонять» «так называемые коммунистические отряды» от городов, «имея в виду, что эти отряды хотят нас втянуть в конфликт с США, чего нельзя допускать»[554].

Посредничество США, видимо, покажется Чан Кайши недостаточным, и его личный представитель прибудет в Москву, где в конце декабря 1945 — начале января 1946 г. состоятся его встречи со Сталиным. Этим личным представителем стал сын Чан Кайши Цзян Цзинго.

Во время обеих встреч (30 декабря и 3 января) Цзян Цзинго будет призывать Сталина высказать «свое мнение о Китае, все имеющиеся у него сомнения» и сообщить, «в чем он не согласен с политикой, которую проводит Чан Кайши на данном этапе», демонстрируя готовность корректировать политический курс. С другой стороны, «Чан Кайши просит генералиссимуса Сталина, — не раз произнесет Цзян Цзинго, — дать Коммунистической партии Китая совет сотрудничать с Гоминьданом». Сталин столь же последовательно будет уклоняться от оценок и рекомендаций. Не раз и не два во время этих встреч Сталин заверит эмиссара Чан Кайши, что «китайские коммунисты не подчиняются русским коммунистам», «китайские коммунисты не просят совета». Более того, он позволит себе заявить, что «китайские коммунисты знают, что Советское правительство придерживается иных, чем они, взглядов». Не раз он подтвердит верность достигнутым союзниками по китайскому вопросу на конференции трех министров иностранных дел (декабрь 1945 г.) договоренностям, главной из которых было признание правительства Чан Кайши законным правительством Китая. Повторит Сталин и аксиому переговорного процесса: «Когда стороны договариваются, они делают взаимные уступки». Уступая настойчивым просьбам Цзян Цзинго высказаться о том, что мешает соглашению Гоминьдана с КПК, Сталин выскажет предположение, что, «может быть, мешает то, что лидеры не верят друг другу». Это предположение на самом деле было вполне справедливым и в другом отношении. Цзян Цзинго прямо заявит, «что некоторые думают, что за спиной китайских коммунистов, которые ведут борьбу против национального правительства Китая, стоит Советский Союз». Короткий отрицательный ответ Сталина «неправильно думают» вряд ли убедил его собеседника. Но и Сталин по ходу одной из встреч напомнит своему визави, «что до сих пор китайские делегаты всегда выступали против советских». Не стоит сомневаться, что Сталин не мог принять за чистую моменту заверения Цзян Цзинго в том, что «в будущем китайцы будут выступать вместе с Советским Союзом». Несмотря на этот явно не случайный обмен мнениями, Сталин подтвердит согласие на установление «самых тесных отношений с Китаем», благосклонно выслушает предложение Цзян Цзинго о передаче СССР доминирующего положения в Маньчжурии. Обнародует Сталин и некоторые другие претензии в адрес Чан Кайши: «У Гоминьдана два лица — легальное и другое — нелегальное», — и приведет примеры антисоветской агитации в Маньчжурии. Цзян Цзинго подтвердит верность сталинского вердикта, заявив лишь, что Чан Кайши дал директиву о роспуске организаций Гоминьдана, ведущих антисоветскую пропаганду и об аресте членов таких организаций. Немалое место займут инвективы Сталина в адрес Чан Кайши и США из-за отказа от разоружения японских войск на континенте, что, очевидно, не могло не вызывать у советского лидера подозрений. Умозаключения, прозвучавшие из уст Сталина в ходе этих встреч, вероятно, должны были несколько успокоить Чан Кайши в отношении отсутствия у Сталина интервенционистских планов в отношении Китая[555].

Заведет Цзян Цзинго на переговорах и разговор о так называемой политике открытых дверей, которую с 1899 г. проводили в Китае Соединенные Штаты. Состоявшийся обмен мнениями ясно показывает, к каким выводам в отношении международного экономического взаимодействия пришел к этому времени Сталин. Эмиссара Чан Кайши интересовал вопрос, не обсуждался ли вопрос об этой политике на Ялтинской конференции и каково отношение советского правительства к этой политике. Сталин сообщит, что «Советское правительство не возражает против политики открытых дверей, если с ней согласен Китай, но сам Советский Союз никаких открытых дверей не требует. Что можно посоветовать Китаю? — задастся вопросом Сталин и, как водится, сам на него ответит. — На нынешнем этапе Китаю трудно отвергнуть политику открытых дверей, поскольку Китай сильно пострадал во время войны и разорен. Но позже Китаю придется закрыть двери, чтобы создать свою собственную промышленность». Откликаясь на заданный ему вопрос о том, «каким образом Советский Союз и Китай могут помогать друг другу», Сталин заверит, что СССР «поможет Китаю в создании своей промышленности и будет с ним торговать. Покупая у него сою, рис, если его много в Китае, хлопок, некоторое сырье, немного вольфрама и др. Взамен Советский Союз мог бы предоставить Китаю кое-какие станки, машины и оказать помощь специалистами». Благосклонно Сталин отнесется и к идее приезда китайской экономической делегации. Завершая вторую встречу, Сталин порекомендует держаться в политике самостоятельной линии. Нужно, — скажет Сталин, — «чтобы она ни на кого не ориентировалась и не диктовалась другими государствами». Переговоры с Цзян Цзинго не завершатся подписанием каких-либо официальных соглашений. По итогам визита Сталин пошлет в Чунцин телеграмму, в которой выразит надежду на то, что отношения между нашими странами будут развиваться в соответствии с советско-китайским договором. Адресует телеграмму советский вождь генералиссимусу Цзян Чжунчжену[556]. Именно это имя китайский руководитель предпочитал транскрибированному под европейское ухо Чан Кайши.

Обсуждение практических вопросов взаимодействия, прозвучавшие во время встреч рекомендации, как нам кажется, показывают, что в тот момент Сталин не отрицал перспективы возможного продолжения взаимодействия с Чан Кайши. И этот прагматический, или даже цинический, подход представляется понятным и оправданным, поскольку никто не мог тогда с определенностью прогнозировать успех той или иной стороны в тлевшем внутрикитайском конфликте, который разгорался на глазах у лидеров держав — победительниц во Второй мировой войне. Набирало силу и противостояние бывших союзников по антигитлеровской коалиции. Выбор союзника в Китае был сделан советским руководством давно, будучи предопределен идеологическими и политическими причинами, что не исключало необходимости политического маневрирования в зависимости от складывавшихся обстоятельств. Точно также и англо-американским союзникам (как и Чан Кайши) предстояло недолго думать, чтобы выбрать, на кого делать ставку во внутрикитайском противостоянии, совершая при этом политические маневры. Готовность советского руководства к поиску компромиссных решений в Китае подтвердит и скорый вывод весной 1946 г. советских войск из Маньчжурии, размещенных там после разгрома японской Квантунской армии.

Развернувшаяся летом того же года полномасштабная гражданская война после первых неудач китайских коммунистов станет клониться к их победе. Как уже знает читатель, 11 сентября 1948 г. Сталин получил от генерал-лейтенанта П. В. Федотова доклад начальника американской военной миссии в Китае генерал-майора Дэвида Барра «Третья мировая война и наша миссия». Помимо японской темы доклад раскрывает содержание предшествующего этапа политики США в Китае и планы американского руководства. «После одержания победы [во Второй мировой войне] наша политика в отношении Китая заключалась в том, чтобы посредничать в установлении мира между Гоминьданом и коммунистами, развивать сотрудничество между ними и содействовать возрождению национальной мощи и стабилизации жизни народа путем оказания экономической помощи, уничтожив таким образом, почву для распространения коммунизма и модернизировав отсталую китайскую армию своим оснащением и военной подготовкой, превратить Китай вместо Японии в подчиненную нам крепость для борьбы с коммунизмом на Дальнем Востоке». Для достижения этих целей, заявлял Барр, «и была послана в Китай миссия генерала Маршалла… Однако из-за реакционных, заблудших элементов внутри гоминьдановской партии и неотступных требований коммунистов ему в конечном итоге не удалось добиться успеха»[557]. Тогда ставка американским руководством была сделана на материальную и военно-техническую поддержку гоминьдановского правительства. Прогноз, однако, оставался неутешительным. Не сомневаясь в оказании Советским Союзом помощи китайским коммунистам, благодаря которой «будет установлено полное господство коммунистов во всем районе севернее линии Янцзы», Барр признает «чрезвычайно мрачными перспективы» Китая, поскольку успехи КПК сочетались «с недемократическим, коррупционным характером гоминьдановского правительства, финансовым кризисом и отсутствием боевого духа у гоминьдановских солдат»[558].

В Китае достичь поставленных целей американским стратегам не удастся. «Нынешняя обстановка в Китае, к сожалению, — признает Барр, — развивается отнюдь не в пользу гоминдановской армии». КПК в противостоянии с Гоминьданом добьется значительных успехов, и успехи эти были достигнуты в значительной степени благодаря масштабной разнообразной помощи со стороны СССР и политическим советам, которые считал необходимым давать Сталин «китайским товарищам» по их запросам. Так, в начале января 1949 г. он направит в Пекин для Мао Цзэдуна телеграмму. В ней он выскажет обеспокоенность намерением «китайских товарищей» отнести на лето срок создания демократического коалиционного правительства. «Не получится ли так, — задастся вопросом Сталин, — что гоминьдановцы, при содействии американцев, возьмут инициативу создания коалиционного правительства в свои руки, создадут свое коалиционное правительство раньше лета и, впутав в это дело некоторых демократически настроенных политических деятелей Китая, помешают им тем самым сплотиться вокруг северных народно-освободительных сил Китая»[559].

«С приходом к власти китайских коммунистов обстановка меняется в корне», — заявит Сталин в другой телеграмме Мао Цзэдуну в начале февраля 1949 г.[560], то есть еще до завершения гражданской войны в Китае и провозглашения Китайской Народной Республики. Пониманием значимости происходивших в Китае перемен объясняется такая вовлеченность Сталина в китайские дела в послевоенный период, которую обнаруживают сохранившиеся документы и которая так резко контрастирует с самоотстранением от китайских дел в годы Великой Отечественной войны. Переписка Сталина с Мао Цзэдуном, директивы совпослам в КНР насчитывают многие десятки шифротелеграмм, содержащих конкретные указания, советы и рекомендации по вопросам внешней и внутренней политики КНР, оказания экономической и военно-технической помощи, заключения кредитных соглашений и советских поставок.

Мао Цзэдун в 1947 и 1948 гг. настойчиво добивался приезда в Москву. Его визит будет не раз переноситься и вовсе не в связи с неопределенностью перспектив победы китайских коммунистов в противостоянии с Гоминьданом. 1 июля 1947 г. Сталин направит советскому представителю А. Я. Орлову телеграмму, в которой скажет: «Ввиду предстоящих операций и ввиду того, что отсутствие Мао Дзедуна может плохо отразиться на операциях, мы считаем целесообразным временно отложить поездку Мао Дзедуна»[561]. Аналогичную телеграмму Мао получит 14 июля 1948 г., в которой причиной отложить поездку было названо отсутствие в Москве «руководящих товарищей», разъехавшихся на места для руководства начавшимися хлебозаготовками[562]. Сталину приходилось иметь в виду и плотную вовлеченность США в китайские дела, и попытки американской дипломатии урегулировать гражданский конфликт в Китае на прогоминьдановской основе. Такого рода посредничеством усилия США в Китае не ограничивались. 4 ноября 1946 г. в Нанкине был подписан американо-китайский Договор о дружбе, торговле и навигации. Соединенные Штаты, очевидно, стремились закрепиться в Китае. Режим Чан Кайши опирался на широкомасштабную поддержку США в самых разных формах. Кроме того, там продолжали находиться американские войска, хотя Советский Союз свои части вывел из Маньчжурии в мае 1946 г. Линия Сталина в Китае была в общем противоположной американской. Советская дипломатия дистанцировалась от участия в китайских делах, неоднократно декларировала принцип невмешательства, что ярко проявится в начале 1949 г. Получив 8 января, наряду с Великобританией и Францией, меморандум США с предложением посредничества во внутрикитайском конфликте, Советское правительство заявит, что не считает целесообразным принять на себя такое посредничество и вновь подчеркнет, что «восстановление единства Китая, как демократического и миролюбивого государства, является делом самого китайского народа»[563]. В мае 1949 г. в шифровке, адресованной Мао Цзэдуну, Сталин подчеркнет: «Мы не считаем настоящий момент подходящим для широкой демонстрации дружбы между СССР и Демократическим Китаем. Такую демонстрацию можно приурочить к моменту образования Китайского демократического правительства и установления дипломатических отношений между ним и СССР»[564].

Сталин, конечно, не являлся сторонним наблюдателем процессов, происходивших в Китае. В целом ряде своих посланий, адресованных разным представителям китайского руководства, Сталин представлял вниманию «китайских товарищей» взвешенную политическую линию, далекую от левацких «загибов». Предлагал Сталин вниманию Мао и свой анализ расклада политических сил в Китае и, соответственно, рекомендации по конструированию власти. «Надо иметь в виду, — говорил Сталин в шифротелеграмме от 20 апреля 1948 г., — что Китайское правительство после победы Народно-освободительной армии Китая будет по своей политике, по крайней мере в период после победы, длительность которого сейчас трудно определить, национальным революционно-демократическим правительством, а не коммунистическим»[565]. В апреле 1949 г. в телеграмме Мао Цзэдуну он предостережет китайское руководство от отказа установить официальные отношения с капиталистическими государствами, включая США. Кроме того, не следовало, по мнению Сталина, отказываться от иностранных займов. «Все дело в том, — подчеркнет Сталин, — чтобы условия займа и торговли не налагали таких экономических или финансовых обязательств на Китай, которые могли бы быть использованы для ограничения национального суверенитета демократического китайского государства и для удушения китайской национальной промышленности»[566].

Телеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну об административном экономическом центре Китая

26 мая 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 331. Л. 73–75]

В конце апреля 1949 г. он направит главному советнику при ЦК КПК И. В. Ковалеву телеграмму для председателя Финансово-экономического комитета, заместителя председателя Госсовета КНР Чэнь Юню: «Передайте Чэнь Юню, что мы русские коммунисты, стоим за то, чтобы китайские коммунисты не отталкивали от себя национальную буржуазию, а привлекали к сотрудничеству как силу, способную помочь в борьбе с империалистами. Поэтому советуем поощрить торговую деятельность национальной буржуазии как внутри Китая, так и вовне, скажем, торговлю с Гонконгом или с другими иностранными капиталистами»[567]. Эти сталинские рекомендации сильно не вяжутся с традиционным восприятием его политэкономических воззрений и столь же сильно корреспондируют с тем курсом, который проводит китайское руководство на протяжении последних десятилетий.

Советы советского вождя были как минимум небесполезны и в других политических вопросах. В мае 1949 г. Сталин вновь будет настоятельно рекомендовать Мао Цзэдуну «не откладывать больше образования Китайского демократического правительства. Сейчас в Китае нет правительства. ЦК КПК нельзя назвать правительством. Гоминдановское правительство перестало быть фактически правительством. Китай остался без правительства. Это опасно с точки зрения внутренней политики. Опасно также с точки зрения международного положения Китая. Нельзя дальше откладывать образование правительства»[568]. В июне Сталин вновь обратит внимание Мао Цзэдуна на эту проблему под вполне определенным углом зрения: «Возможно, что три западные державы, желая воспользоваться нынешней ситуацией в Китае, сделают попытку привлечь к обсуждению мирного договора гоминдановское правительство, которое фигурирует теперь в международном мире, как единственное правительство Китая. Чтобы этого не случилось, Вам надо поторопиться с формированием демократического правительства. В противном случае может случиться, что три державы и гоминдановское правительство навяжут Китаю невыгодный для Китая мирный договор с Японией»[569].

Тогда же Сталин даст Мао Цзэдуну еще один совет из внешнеполитической сферы: «…не надо самим создавать конфликтов с англичанами и американцами… Главное — не торопиться и избегать конфликтов»[570]. Это последнее высказывание как нельзя лучше характеризует линию самого Сталина в Китае. Читатель не должен сомневаться, однако, в том, что политика советского вождя в Китае в этот период не сводилась к политическому консультированию. Советский Союз оказывал КПК серьезную материальную поддержку. Так, 12 августа 1949 г. Сталин собственноручно напишет телеграмму Мао Цзэдуну, в которой проинформирует об успешных переговорах с делегацией во главе с Лю Шаоци, в которых он принял непосредственное участие: «Разрешили совместно ряд вопросов. В том числе вопрос о договоре на счет кредита»[571].

Телеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну о политики США в отношении Китая и советско-китайских отношениях

19 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 331. Л. 24–25]

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) И. В. Ковалеву о приезде китайской делегации с текстом послания Мао Цзэдуну о мирном договоре с Японией

1 июня 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 331. Л. 84]

К осени 1949 г. Народно-освободительная армия Китая (НОАК) одержит ряд решающих побед над войсками гоминьдановского Китая. 1 октября 1949 г. было провозглашено создание Китайской Народной Республики, а уже на следующий день СССР первым заявил о ее признании. Еще через день будут прекращены отношения с чанкайшистским правительством в Гуанчжоу (Кантоне)[572]. Мао Цзэдун позднее напишет: «Если бы не существовало Советского Союза, если бы не была одержана победа в антифашистской Второй мировой войне, если бы не был разгромлен японский милитаризм, если бы не появились страны народной демократии, то нависшие над нашими головами силы международной реакции несомненно были бы неизвестно во сколько раз могущественнее, чем теперь. Могли бы мы победить при таких обстоятельствах? Ясно, что нет»[573]. Таким образом, альянс ВКП(б) во главе со Сталиным и КПК во главе с Мао Цзэдуном достиг своей цели — Соединенным Штатам в Китае было нанесено стратегическое поражение. Правительство Китайской Республики во главе с Чан Кайши, с которым США будут поддерживать дипломатические отношения вплоть до начала 1970-х гг., укроется на Тайване.

Одной из первых просьб, которые адресует Мао Цзэдун Сталину теперь уже в обстановке победившей китайской революции, станет запрос «прислать в Китай работников для оказания помощи в работе органов государственной безопасности и их войск». Положительный ответ «Филиппова» будет согласован Политбюро 14 октября[574]. В ноябре Кремль согласует приезд председателя Центрального народного правительства КНР Мао Цзэдуна в Москву. 16 декабря в сопровождении узкой группы помощников и без сопровождения официальных лиц Мао Цзэдун поездом прибыл на Ярославский вокзал, где его от имени Сталина встретили два заместителя председателя Совмина СССР В. М. Молотов и Н. А. Булганин и ряд других высокопоставленных советских представителей.

Телеграмма И. В. Сталина Мао Цзэдуну о выделении кредита Китаю и деятельности Народно-освободительной армии

12 августа 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 332. Л. 2–2 об. Автограф И. В. Сталина]

Николай Александрович Булганин

1940-е

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 99]

В тот же день состоится встреча китайской делегации со Сталиным. После обмена приветствиями Мао Цзэдун начнет конкретный разговор с самого важного для него, судя по всему, вопроса: «Главнейшим вопросом в настоящее время является вопрос об обеспечении мира. Китай нуждается в мирной передышке продолжительностью в 3–5 лет, которая была бы использована для восстановления предвоенного уровня экономики и стабилизации общего положения в стране… В связи с этим ЦК КПК поручил мне выяснить у Вас, тов. Сталин, вопрос о том, каким образом и насколько обеспечен международный мир». Сталин решит успокоить своего собеседника, высказав мнение о том, что непосредственной угрозы Китаю не существует. «Япония еще не стала на ноги и поэтому она к войне не готова; Америка, хотя и кричит о войне, но больше всего войны боится; в Европе запуганы войной; в сущности с Китаем некому воевать, разве что Ким Ир Сен пойдет на Китай?» — решит пошутить советский вождь. «Мир зависит от наших усилий. Если мы будем дружны, мир может быть обеспечен не только на 5–10, но и на 20 лет, а возможно, и на еще более продолжительное время», — напоследок сделает вывод Сталин. Во время встречи вновь зайдет разговор о советско-китайском договоре 1945 г.

Сталин напомнит, что действующий договор «был заключен между СССР и Китаем в результате Ялтинского соглашения, предусматривавшего главнейшие положения договора (вопрос о Курильских островах, Южном Сахалине, Порт-Артуре и др.). Это означает, что указанный договор заключался, так сказать, с ведома Америки и Англии. Имея в виду это обстоятельство, мы в своем узком кругу решили пока не изменять никаких пунктов этого договора, так как изменение хотя бы одного пункта могло бы дать Америке и Англии юридический повод поставить вопрос и об изменении пунктов договора, касающихся Курильских островов, Южного Сахалина и др. Поэтому было найдено возможным формально сохранить, а фактически изменить существующий договор». Сталин при этом заявил «китайским товарищам» о готовности вывести советские войска из Порт-Артура и скорректировать соглашение о Китайской Чаньчуньской железной дороги (бывшей КВЖД) «с учетом пожеланий китайской стороны». Мао Цзэдун подтвердит готовность китайской стороны сохранить договор неизменным, особо обратив внимание на целесообразность продолжить базирование советских войск в Порт-Артуре.

Зайдет на этой встрече разговор и о предоставлении Китаю кредита размером в 300 млн долларов[575]. Вопрос о кредите обсуждался на протяжении предшествующих нескольких месяцев с непосредственным участием Сталина[576]. Предметно на встрече были обсуждены и другие вопросы. И если в отношении развития торгово-экономических связей Сталин продемонстрирует самую широкую поддержку, то постановка Мао Цзэдуном вопроса о Тайване вызовет сдержанную реакцию. Впервые этот вопрос Мао Цзэдун выдвинул в повестку дня, направив 25 июля 1949 г. из Пекина шифротелеграмму Лю Шаоци, находившемуся в Москве в качестве главы китайской делегации на переговорах с советским руководством, с просьбой передать ее Сталину. Эту просьбу Лю Шаоци исполнит в тот же день. В пункте 5 своего послания Мао скажет: «В Шанхае, с момента блокады, усиливается большая трудность. Но для того, чтобы сломить эту блокаду, необходимо захватить Формозу [Тайвань], но без авиации ее взять невозможно». В связи с этим китайский лидер спросит Сталина, возможно ли подготовить для НОАК в пределах полугода-года 1000 летчиков и 300 технических работников аэродромной службы, обратится с просьбой продать 100–200 истребителей, 40–80 бомбардировщиков, «которые будут использованы для военной операции по взятию Формозы». Попросит Мао Цзэдун помочь и «в области создания морского флота». «Предполагаем ко второй половине будущего года, — резюмирует лидер КПК, — т. е. во время наступления наших войск на Формозу, вся территория китайского континента, за исключением Тибета, будет занята нами». Завершая перечень просьб в связи с тайваньским вопросом, Мао Цзэдун решит прощупать почву на предмет более глубокого вовлечения Советского Союза в планируемое наступление: «Возможно, также придется попросить СССР прислать нам специалистов советской авиации, военно-морского флота, а также летчиков для участия в военных операциях». Мао Цзэдун поручит Лю Шаоци «доложить об этом товарищу Сталину, чтобы он взвесил наши планы, возможно ли их провести в жизнь?»[577] Будучи квалифицированным политическим стратегом, Мао Цзэдун отдавал себе отчет о возникающих для Советского Союза рисках. Поэтому он прямо спросит Сталина, «не причинит ли вред взаимоотношениям между Америкой и СССР» его предложение[578]. Сталин не станет обсуждать эту тему в беседах с китайской делегацией. Судя по имеющимся документам, он решит тогда прямо не вовлекаться в масштабную десантную операцию, действительно сулившую, помимо прочего, серьезные осложнения с США и их союзниками.

Продолжит он эту линию и на декабрьских переговорах с «китайскими товарищами». «Некоторые наши генералы, — заметит Мао Цзэдун, — высказывают мысль о том, чтобы прибегнуть к помощи Советского Союза, который мог бы направить своих летчиков-волонтеров или секретные воинские части для ускорения захвата Формозы». Сталин ответит: «Оказание помощи не исключено, но формы помощи надо обдумать. Главное здесь — не дать повода американцам для вмешательства. Что касается штабных работников и инструкторов, то их мы можем дать в любое время. Остальное обдумаем»[579]. Обещание дать инструкторов и «обдумать» дальнейшие шаги, судя по всему, было не чем иным, как вежливой формой отказа в главном — готовности к прямому вовлечению Советского Союза в планировавшийся Пекином конфликт. Столкновение с США, которые по-прежнему поддерживали правительство Чан Кайши и разместили свои войска на Тайване, явно не входило в планы Сталина.

Беседа протекала в довольно своеобразном ключе. Сталин будет обозначать вопросы для обсуждения и предлагать собеседнику высказать по ним свое мнение, как бы проверяя «китайских товарищей». Судя по всему, состоявшимся разговором Сталин останется доволен. Оба собеседника выскажутся за подготовку договора, который Сталин по ходу разговора будет называть то договором «о дружбе и союзе», то «о дружбе и сотрудничестве». Большая часть встречи будет посвящена очень конкретным вопросам экономического и военного взаимодействия. Не вполне ожидаемым для читателя, вероятно, станет объявленное Сталиным намерение вывести из Порт-Артура советские войска. Сталин, опережая современных комментаторов тех событий, назовет договор о Порт-Артуре неравноправным. Мао напомнит, что такого рода изменение соглашения о Порт-Артуре «задевает» решения Ялтинской конференции и «может повлечь нежелательные последствия для СССР». «Верно, задевает, — подтвердит Сталин, — ну и черт с ним! Раз мы стали на позицию изменения договоров, значит нужно идти до конца. Правда, это сопряжено с некоторыми неудобствами для нас и нам придется вести борьбу против американцев. Но мы уже с этим примирились». Следующее высказывание Сталина позволяет предположить, что он считал этот договор утратившим свою актуальность: «Как известно, мы заключили существующий договор во время войны с Японией. Мы не знали, что может выкинуть Чан Кайши. Мы исходили из того, что нахождение наших войск в Порт-Артуре будет в интересах Советского Союза и дела демократии в Китае». Сталин предложит Мао два варианта решения этого вопроса: «…объявить, что соглашение о Порт-Артуре остается в силе до подписания мирного договора с Японией, после чего русские войска высадятся из Порт-Артура. Или… объявить о сохранении существующего соглашения, а практически вывести войска…»[580] Не пройдет и месяца, как Сталин в телеграмме, адресованной Мао Цзэдуну, подтвердит: «У советского правительства имеется решение отменить этот неравный договор и увести свои войска из Порт-Артура, как только будет заключен мир с Японией, и, следовательно, американские войска уйдут из Японии. Однако если Компартия Китая сочтет целесообразным немедленный вывод советских войск из Порт-Артурского района, то Советский Союз будет готов исполнить это пожелание КПК»[581]. Столь настойчивому желанию Сталина минимизировать советское военное присутствие на Дальнем Востоке за пределами советской территории довольно трудно сегодня найти какое-то другое логичное объяснение, помимо ожидания им вывода американских войск из Японии, которое в этот момент времени он действительно полагал реальным.

Еще один географический пункт, присутствия в котором Сталин ранее добивался на переговорах с англо-американскими союзниками, — порт Дальний (Далянь). Поставит Сталин на переговорах с китайским лидером и вопрос о Дальнем. «Мы не намерены, — подчеркнет советский лидер, — обеспечивать каких-либо прав Советского Союза в Дальнем», так что «Китай сам должен решить вопрос о Дальнем: будет ли он свободным портом или нет»[582].

В отношении КЧЖД советская сторона станет настаивать на совместном управлении, эксплуатации и капиталовложениях на паритетных началах, хотя «китайские товарищи» выскажутся за увеличение китайской доли до 51 % и передачу должностей управляющих китайцам. При этом Сталин, вынеся вердикт: «Уж если совместное управление, то пусть будет и равное участие», решит не возражать против сокращения срока действия соглашения. Советский вождь подтвердит также предоставление КНР кредита под 1 % годовых для закупок в СССР промышленного оборудования и военного снаряжения. Зайдет в этой беседе речь о проблеме Тибета. Услышав сообщение Мао Цзэдуна о подготовке наступления на Тибет, Сталин поддержит «китайских товарищей», сказав: «Это хорошо, что Вы готовитесь к наступлению. Тибетцев надо взять в руки»[583].

Находясь в Москве, Мао Цзэдун считал необходимым держать Сталина в курсе основных событий в Китае. 2 января 1950 г. он пошлет Сталину переводы семи телеграмм, полученных им из ЦК КПК[584].

Во время переговоров Мао с министром иностранных дел СССР Вышинским советская сторона предложит китайскому правительству выступить в ООН с требованием лишить представителя Гоминьдана права представлять Китай в Совете Безопасности, передав его представителю КНР. Вскоре согласованные сторонами шаги в этом направлении действительно последуют.

От Микояна Сталин узнает о зондаже, предпринятом «китайскими товарищами» об отношении советского руководства к перспективам независимого существования так называемой Внешней Монголии, некогда входившей в состав Китая, но с начала 1920-х гг. существовавшей в качестве формально независимого государства. Вдогонку китайской делегации из Москвы Сталин в начале февраля пошлет Мао Цзэдуну телеграмму, в которой для начала нарисует перспективу, прямо противоположную той, в которой китайскими партнерами была проявлена заинтересованность. «Руководители Внешней Монголии стоят за объединение всех монгольских районов Китая с Внешней Монголией под знаком независимости объединенного Монгольского государства, — так обозначит Сталин вряд ли ожидавшуюся „китайскими товарищам“ альтернативу сложившемуся статус-кво. — Советское правительство высказывается против этого плана, так как он означает отрыв от Китая ряда районов, хотя этот план и не угрожает интересам Советского Союза». И уже после этого предупреждения о том, в каком направлении может развиться вопрос о Монголии, Сталин заявит: «Мы не думаем, чтобы Внешняя Монголия пошла на отказ от своей независимости в пользу своей автономии в составе Китайского государства, если даже все монгольские районы будут объединены в автономную единицу»[585].

Сопроводительная записка Мао Цзэдуна И. В. Сталину о посылке телеграмм ЦК Компартии Китая

2 января 1950

[Подпись — автограф Мао Цзэдуна]

В. Н. Меркулов, С. А. Лозовский, В. М. Молотов и премьер-министр Монгольской Народной Республики Чойбалсан

4 июля 1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1623. Л. 30]

Намек окажется достаточно прозрачным, чтобы убедить «китайских товарищей» не защищать «велико-китайскую шовинистическую линию», как определит ее не слишком удачно в своих более поздних воспоминаниях Микоян, и ставить вопрос об объединении населенных монголами территорий в границах КНР. Так что современной Монголии есть кого конкретно благодарить за статус самостоятельного государства.

Длительное пребывание Мао в Советском Союзе завершится на мажорной ноте. Под влиянием изменившейся позиции «китайских товарищей»[586] Сталин пересмотрит свое намерение «формально сохранить» прежний договор, о чем сообщит Мао Цзэдуну и приехавшему в Москву Чжоу Эньлаю 22 января[587]. 14 февраля 1950 г. министры иностранных дел СССР и КНР А. Я. Вышинский и Чжоу Эньлай подпишут Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи сроком на 30 лет. «Обе договаривающиеся стороны, — гласила статья 5 договора, — обязуются в духе дружбы и сотрудничества и в соответствии с принципами равноправия, взаимных интересов, а также взаимного уважения государственного суверенитета и территориальной целостности и невмешательства во внутренние дела другой Стороны — развивать и укреплять экономические и культурные связи между Советским Союзом и Китаем, оказывать друг другу возможную экономическую помощь и осуществлять необходимое экономическое сотрудничество»[588].

В тот же день было подписано и соглашение о Китайской Чаньчуньской железной дороге, Порт-Артуре и Дальнем. СССР передавал КНР безвозмездно все свои права по совместному управлению КЧЖД со всем принадлежавшим дороге имуществом. Передача должна была быть завершена непосредственно после заключения мирного договора с Японией, «однако не позже как в конце 1952 года». К заключению мирного договора с Японией будут привязаны вывод советских войск с военно-морской базы Порт-Артура и «вопрос о порте Дальнем». Было подписано и соглашение о предоставлении «долгосрочного экономического кредита для оплаты поставок промышленного и железнодорожного оборудования из СССР» на сумму в 300 млн долларов «на льготных условиях из 1 % годовых». Вопрос о кредите, кстати говоря, Сталин согласует еще в феврале 1949 г., то есть до провозглашения КНР, причем телеграмму Мао он продиктует и отредактирует лично[589]. Очевидные следы работы Сталина имеет и сам проект соглашения о кредите. В статье 2 договора во фразе «номенклатура, количество и сроки поставок оборудования, материалов и вооружения будут установлены по особому соглашению сторон» третьей позицией, требующей согласования, им были введены «цены». Проблеме цен во взаиморасчетах даже с союзниками, как уже мог убедиться читатель, Сталин уделял постоянное внимание. В статье 1 к сумме займа добавится уточнение: речь пойдет о кредите «в долларовом исчислении»[590]. Советско-китайский договор и соглашение будут утверждены специальным постановлением ЦК ВКП(б) от 7 апреля[591]. Советские руководители и впредь будут контролировать вопросы взаиморасчетов. Читателю, наверное, небезынтересно будет узнать, что уже очень скоро расчет между сторонами станет производиться в национальных валютах. В 1952 г. на Политбюро будет разбираться вопрос о расчетах с КНР за произведенные работы, который возник из-за использования Национальным банком Китая иного, чем было согласовано ранее, курса юаня по отношению к рублю. Дело дойдет до обмена нотами[592]. Во избежание дальнейших путаницы и трений стороны согласуют распространение согласованного курса национальных валют на все неторговые платежи[593].

Возвращаясь к событиям февраля 1950 г., отметим, что два министра иностранных дел А. Я. Вышинский и Чжоу Эньлай, помимо прочего, обменялись нотами о том, что заключенные 14 августа 1945 г. соответствующие договор и соглашения потеряли силу. Оба правительства также констатировали «полную обеспеченность независимого положения Монгольской Народной Республики в результате референдума 1945 года и установления с ней дипломатических отношений Китайской Народной Республикой»[594]. Кроме того, было подписано дополнительное соглашение о непредоставлении права на концессии, о недопущении деятельности третьих стран или граждан этих стран на территории Дальневосточного края и Среднеазиатских Республик СССР, а также на территории Маньчжурии и Синьцзяна. Внимательный читатель при желании сможет самостоятельно убедиться во внешней схожести договоров, подписанных с Гоминьдановской Китайской Республикой в 1945 г. и КНР в 1950-м. Содержательно, однако, они разительным образом отличались друг от друга. Договорами 1950 г. советская сторона отказывалась от тех значительных преимуществ, которые были предоставлены ей договорами 1945-го[595]. Так что итогами визита в СССР, положительный характер которых был предопределен персональными решениями Сталина, «китайские товарищи» могли быть более чем удовлетворены. На такой размер полученных по итогам визита преференций «китайские товарищи» по приезде в Москву и не рассчитывали. Покидая Москву 17 февраля, Мао закончит свою прощальную речь здравицей: «Да здравствует вечная дружба и вечное сотрудничество Китая и Советского Союза!» Проверить прочность этих заверений выпадет в основном на долю преемников Сталина, которые не слишком уважительно отнесутся к его наследию. Сам советский вождь оставался для «китайских товарищей» непререкаемым авторитетом.

Проект постановления Совета министров СССР об утверждении ноты посольства СССР в КНР об изменении советско-китайского соглашения

19 мая 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1621. Л. 8. Резолюция — автограф В. М. Молотова]

Постановление ЦК ВКП(б) «Об ответе правительству КНР по вопросу о курсе юаня по отношению к рублю по неторговым платежам»

16 августа 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1627. Л. 161]

Вслед за подписанием в феврале 1950 г. вышеназванных соглашений развернется широкое взаимодействие СССР и КНР. Договор 1950 г. также часто рассматривается в зарубежной историографии как неравноправный[596], что трудно признать вполне справедливым. Равным образом вряд ли отношения двух государств могут быть охарактеризованы лишь в категориях «братской помощи» одной стороны договора другой. И советские плановые органы, и персонально Сталин стремились выстраивать народно-хозяйственное взаимодействие на экономических принципах. Советский Союз не единожды проводил разовые акции безвозмездной поддержки своих союзников и партнеров, однако в целом в основе взаимоотношений лежал трезвый экономический расчет. Причем базовым принципом раз за разом оказывался нулевой внешнеторговый баланс. Сталин во взаимных поставках товаров не позволял себе наживаться на проблемах своих партнеров, но и не собирался класть в их основу безвозмездную и безразмерную поддержку. Не стоит при этих размышлениях забывать, что Советский Союз в тот момент не являлся экономической и финансовой сверхдержавой, за счет сверхнапряжения сил справляясь с задачами собственного послевоенного восстановления. Лишь в этом контексте можно верно оценить характер и направление советско-китайского сотрудничества.

Вне зависимости от имеющихся интерпретаций нельзя отрицать значительной роли, которую сыграло советско-китайское сотрудничество, советская помощь и советские специалисты в послевоенном восстановлении Китая и его последующей индустриализации в 1950-е гг.[597]

* * *

Поиск инструментов консолидации левых сил и в этом районе мира вынесет в повестку дня вопрос о реанимации «коминтерновских» форм. В мае 1943 г. ЦК КПК примет специальное постановление по поводу предложения президиума Исполкома Коминтерна о его роспуске. ЦК КПК «полностью согласен с предложением Президиума ИККИ от 15 мая 1943 г. о роспуске Коминтерна», с такой формулы одобрения начнут «китайские товарищи» текст своего пространного постановления. Следующие две фразы этого документа напоминают, скорее, вздох облегчения, чем политическую резолюцию. «Отныне Компартия Китая считает себя свободной от различных обязательств, определенных уставом Коминтерна и многократными решениями конгрессов Коминтерна… Коммунистический Интернационал завершил свою историческую роль»[598].

Уже в первые послевоенные годы советское руководство, как мы видели, придет к мысли о целесообразности возрождения на новом этапе в новых формах инструментов управления коммунистическим движением. Зайдет речь на эту тему и применительно к делам на Востоке. Может ли КПК вступить в Коминформ, задастся Сталин вопросом на приеме китайской делегации 27 июня 1949 г. и сам же ответит: «Может. Но я полагаю, что это не совсем нужно. Почему? Потому, что между положением стран новой демократии Восточной Европы и положением Китая существует коренное различие. Вследствие этого и проводимая политика в обоих случаях не должна быть одинаковой»[599]. Рассказав подробно, в чем эти отличия заключаются, Сталин в завершение этой темы заявит: «Обстановка в странах Восточной Азии имеет много общего с положением в Китае и допускает возможность организации союза компартий Восточной Азии, это более необходимо и своевременно, чем вступление КПК в Коминформбюро. Возможно, что сейчас еще преждевременно организовывать союз компартий Восточной Азии; поскольку СССР является страной, расположенной и в Европе, и в Азии, постольку он будет принимать участие в союзе компартий Восточной Азии…»[600] Идея о создании в Азии структуры, подобной Коминформу, так и не была реализована.

Сталин, судя по всему, в этом отношении возлагал особые надежды на китайских коммунистов. Он в конечном итоге фактически делегирует Китайской компартии роль «головной» организации, которая станет курировать вопросы комдвижения в этом регионе мира. Лю Шаоци, приехав во главе китайской делегации в июне 1949 г. в Москву, представил доклад, в котором ВКП(б) была названа главным штабом международного коммунистического и рабочего движения, а КПК — штабом одного направления[601]. Так что «китайские товарищи» готовность руководить этим направлением без особой оглядки на «главный штаб» стали проявлять довольно рано.

Подобное положение ярко иллюстрирует шифровка с обширной правкой Сталина, адресованная совпослу в Пекине для последующей передачи в ЦК КПК, в которой советский вождь порекомендует «после перевода китайскими товарищами текста на японский язык лично передать телеграмму» руководителям японской компартии. Один из пунктов этой шифровки стоит процитировать. «Нам стало также известно, что японские товарищи в Пекине не считаются с Центральным комитетом компартии Китая, — попеняет Сталин, — и не советуются с китайскими друзьями… Мы настоятельно рекомендуем японским товарищам исправить свое поведение в отношении Центрального комитета китайской компартии. Японские товарищи должны установить тесные связи с ЦК компартии Китая, обязаны считаться с его мнением и советами, ценить большой опыт Китайской компартии».

С некоторыми издержками этой линии, в результате реализации которой КПК становилась оператором действий левых сил в Азиатско-Тихоокеанском регионе, Сталин столкнется очень скоро. 3 апреля 1951 г. он направит в Пекин совпослу с адресацией «Для Мао Цзедуна» шифротелеграмму, которая хорошо показывает последствия отказа от централизации управления комдвижением в этой части мира. В ней он напомнит: «Тов. Мао Цзедун, несколько месяцев тому назад т. Лю Шаоци от имени ЦК КПК запросил мнение Филиппова [Сталина] о платформе Компартии Индонезии. Филиппов дал свои замечания. Однако чем кончилось это дело, нам неизвестно. Нельзя ли получить информацию по этому вопросу. Далее. Недели две тому назад тов. Мао Цзедун запросил Филиппова о возможности приезда в Москву японских товарищей. Филиппов дал положительный ответ, но Центральному Комитету ВКП(б) до сих пор еще неизвестно, приедут ли японские товарищи. Нельзя ли получить от Вас информацию по этому вопросу?» [602]

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну о платформе компартии Индонезии и приезде японской делегации в Москву

3 апреля 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 313. Л. 63]

* * *

Вплоть до своих последних дней Сталин будет держать под личным контролем развитие взаимоотношений с КНР. Летом 1952 г. в Москву приедет представительная китайская делегация во главе с премьером Государственного административного совета КНР и министром иностранных дел Чжоу Эньлаем. Сталин примет непосредственное участие в переговорах, трижды встретится с «китайскими товарищами». По итогам переговоров уже в сентябре было опубликовано советско-китайское коммюнике о передаче Китайской Чанчуньской железной дороги правительству КНР, согласно которому передачу планировали завершить к 31 декабря 1952 г. И эта договоренность была реализована[603]. Тогда же стороны решат обменяться нотами по вопросу Порт-Артура, в которых согласятся, что «после отказа Японии от заключения всестороннего мирного договора и после того, как она заключила сепаратный договор с США и некоторыми другими странами… создались опасные для мира условия, благоприятные для повторения японской агрессии». В связи с этим китайская сторона обратится с просьбой «продлить… срок вывода советских войск из совместно используемой базы Порт-Артур до того времени, пока не будут заключены мирные договоры» между КНР и Японией, и СССР и Японией. Сталин решит поддержать предложение «китайских товарищей», и в результате стороны согласятся с тем, чтобы обе ноты стали составной частью соответствующего Соглашения от 14 февраля 1950 г.[604] Впрочем, этому соглашению будет суждена недолгая жизнь. Вскоре после смерти Сталина в октябре 1954 г. стороны договорятся о выводе советских войск, и в мае следующего года они покинут Порт-Артур, а сам он перейдет в полное распоряжение КНР[605].

Зимой 1952–1953 гг. Сталин направит в работу обращение «китайских товарищей», содержавшее просьбу о выполнении проектных работ, поставке оборудования и об оказании технической помощи в строительстве промышленных предприятий, запланированных представленным пятилетним планом. Фактически речь шла о широкомасштабном содействии индустриализации КНР. Записку «Экономическое положение в Китае и задачи пятилетнего строительства» советский вождь получил от Чжоу Эньлая в период его пребывания в Москве. В соответствии с установившейся практикой, Сталин направил это обращение на отзыв — в данном случае в Постоянную комиссию по внешним делам при Президиуме ЦК, которую его решением после XIX съезда возглавил Маленков. Проект записки Сталину, проект постановления и два на выбор проекта ответа Мао Цзэдуну Маленков получит за несколько дней до смерти вождя — 24 февраля 1953 г. Оба варианта предостерегали «китайских товарищей» от максималистских устремлений. Среднегодовые темпы роста всей промышленности в размере 20,4 % были оценены как завышенные, их было рекомендовано снизить до 14–15 %. Многие показатели пятилетнего плана, по мнению «советских товарищей», не были обоснованы экономическими расчетами. В связи с этим предлагалось рекомендовать правительству КНР «в первую очередь разработать проект директив по пятилетнему плану, в которых определить основные задания по важнейшим отраслям народного хозяйства с тем, чтобы на основе этих директив можно было бы составить проект пятилетнего плана». Первый, семистраничный, вариант письма Мао Цзэдуну крупными мазками цифровых выкладок рисовал масштабные возможности и перспективы советского участия в экономической реконструкции народного Китая. Второй вариант уместился на двух с небольшим страницах и не содержал конкретики, отодвигая развертывание полномасштабного экономического сотрудничества на некоторую, не очень понятную перспективу.

Через три дня состоялось заседание Комиссии, на котором подробно обсуждался вопрос «О проекте пятилетнего плана Китайской Народной Республики», по итогам которого было решено в пятидневный срок доработать представленные документы.

С наработками Комиссии Сталин ознакомиться не успеет и указаний, на каком варианте ответа следует остановиться, не оставит. Советскому руководству, пришедшему к власти после смерти Сталина, предстояло самостоятельно принять стратегическое решение, каким образом дальше строить отношения с Китайской Народной Республикой.

Важность китайского направления внешней политики для Сталина лишь подчеркивается тем фактом, что последним документом советского вождя, опубликованным при его жизни в центральной советской печати, стала телеграмма Мао Цзэдуну с поздравлениями по случаю третьей годовщины подписания советско-китайского Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи[606].

Нисколько не умаляя заслуг самой Коммунистической партии Китая и ее руководителей, нельзя все же не обратить внимания на значительную роль, которую в создании условий для победы китайской революции сыграл Сталин, прямо вовлеченный в выработку и реализацию программных установок КПК, определенной политической линии, форм и методов дипломатической, финансовой и военно-технической поддержки китайских коммунистов, обеспечения их безопасности и физического здоровья. Понятно, что Сталиным двигали не только альтруистические побуждения коммунистической солидарности, но и трезвый (временами цинический) политический расчет. Это соображение, однако, не может перечеркнуть его персонального вклада в становление современной Китайской Народной Республики.

В течение 1950-х гг. СССР будет последовательно добиваться для КНР места в Организации Объединенных Наций. Столь же последовательно США будут блокировать решение этого вопроса. С конца 1950-х гг. советско-китайские отношения начнут стремительно ухудшаться. Причем одной из основных причин в развернувшейся «Великой войне идей между Китаем и СССР», как еще станет называться «советско-китайский раскол» в КНР, явилась «десталинизация», курс на которую провозгласит на ХХ съезде КПСС новый лидер Советского Союза Н. С. Хрущев. США постараются использовать благоприятную для себя политическую конъюнктуру. Вряд ли случайно, что для вступления КНР в ООН вскоре не будет препятствий со стороны сил, ранее противостоявших этому решению. 26 октября 1971 г. Генассамблея ООН приняла резолюцию № 2758 «Восстановление законных прав Китайской Народной Республики в Организации Объединенных Наций». КНР получила место и в Совбезе ООН, и советский представитель, что следует подчеркнуть, проголосовал за эту резолюцию.

«Для Кореи мы ничего не пожалеем»

С момента освобождения Кореи в 1945 г. от японской оккупации между советскими и американскими войсками по 38-й параллели была установлена демаркационная линия. Очень скоро определятся подходы советской и американской сторон к корейскому урегулированию, очень напоминающие те, что имели место в германском вопросе.

В декабре 1945 г. на совещании трех министров иностранных дел в Москве было принято решение о создании совместной советско-американской комиссии по Корее. Ее заседания начнутся 15 января 1946 г. в Сеуле. Ее главной задачей обеим сторонам будет видеться создание временного корейского демократического правительства и местных органов власти и выработка политической платформы этого правительства. Во всяком случае, именно такие директивы делегации советского командования в совместной комиссии в марте 1946 г. утвердит Сталин по записке Молотова[607]. При этом обе стороны в своих зонах оккупации создадут «сепаратные» органы исполнительной власти, что заложило основы для будущего политического размежевания на полуострове. Предполагалось, правда, что эти органы власти будут упразднены после проведения выборов всех местных народных комитетов на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

Взаимодействие сторон, однако, едва ли не с самого начала хорошо описывается высказыванием зам. министра иностранных дел С. А. Лозовского на одной из встреч 6 июня 1946 г. с американским послом У. Б. Смитом по корейскому вопросу. Тогда он решил продемонстрировать на конкретных примерах, «как небольшие вопросы могут создавать ненужные трения»[608] Сегодня уже не так просто судить об обоснованности взаимных претензий сторон друг к другу по «небольшим вопросам». Ознакомление с ними оставляет впечатление готовности обеих сторон использовать возникающие «ненужные трения» как повод (или причину) для дистанцирования друг от друга. Крупным событием в этом ряду станет решение советского руководства закрыть советское генконсульство в Сеуле по малозначимым, по мнению американской стороны, основаниям, которые были использованы Москвой в качестве причины отказать открытию американского «небольшого консульского представительства» в Пхеньяне[609]. Об этом решении советского руководства Лозовский как о свершившемся факте известит Смита на упомянутой встрече. В значительной степени это решение объясняется тем фактом, что 6 мая 1946 г. прекратит свою работу совместная комиссия. В ее рамках американская сторона предлагала поставить во главу угла вопрос экономического объединения Кореи и ликвидации 38-й параллели, советская делегация настаивала на необходимости первоначально урегулировать политические вопросы, в первую очередь вопрос о создании временного корейского правительства. Советское руководство, накрепко усвоив марксистский тезис о том, что «бытие определяет сознание», обоснованно опасалось проигрыша экономического соревнования двух систем на корейском полигоне. Из-за возникших разногласий американцы предложат прервать заседание комиссии, советская сторона с этим согласится.

Докладывая 12 июня 1946 г. Сталину об итогах этого тура переговоров, совпосланник Т. Ф. Штыков обратит внимание в том числе на стремление американских партнеров «обеспечить не менее ²/₃ в составе Временного Демократического Правительства Кореи правым реакционным партиям»[610]. К этому времени, судя по всему, уже состоялся ментальный поворот Сталина в корейском вопросе. Он вполне отражен проектом постановления ЦК ВКП(б), который был внесен Штыковым для рассмотрения на Политбюро. Речь в этом проекте еще не шла о курсе на разделение Кореи на два государства, но строительство редутов по всем линиям обороны будет им запущено. Будут приняты решения о пропагандистском наступлении, экономической, военно-технической, продовольственной и медицинской помощи Северной Корее, о передаче японской собственности «корейскому народу (государству)», командировании 300 советских инженеров. Важнейшим элементом «мягкой силы» станет решение о масштабной подготовке гражданских и военных специалистов в Советском Союзе[611]. Время для разрыва с «союзниками», однако, еще не пришло. Контакты по линии Молотов — Маршалл покажутся Сталину многообещающими, и в мае 1947 г. будет решено согласиться с предложением американских партнеров возобновить заседания Совместной комиссии[612].

Оттепель продлится недолго, и в октябре произойдет окончательный разрыв, очевидно, не без влияния ухудшавшейся общей обстановки и последующего отказа Сталина от участия в плане Маршалла для Европы. Советская делегация продолжит настаивать на формирования общекорейского правительства и предложит в начале 1948 г. одновременно вывести из Кореи советские и американские войска. Американские партнеры не найдут ничего лучше, как 17 октября внести свои предложения по Корее на обсуждение Генеральной Ассамблеи ООН, а 18 октября предложили прервать работу Совместной комиссии. Сталин отредактирует проект телеграммы советскому представителю в ООН Вышинскому, подготовленный Молотовым. Смысловым центром пространной директивы, отправленной в Нью-Йорк, стало предложение об одновременном выводе американских и советских войск из Кореи в начале 1948 г. При обсуждении этого вопроса в политическом комитете Вышинскому было предложено настаивать на приглашении на заседание представителей «корейского народа Северной и Южной Кореи»[613]. Обсуждать советское предложение о выводе войск американская делегация откажется, сославшись на прямое указание своего правительства[614].

И. В. Сталин в сопровождении офицеров охраны идет по территории Кремля перед началом первомайской демонстрации

1 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 90]

Сталин внимательно следил за развитием событий в этом регионе, испытывая нарастающее беспокойство (неважно, оправданное или не слишком) по поводу возможности вторжения на север Корейского полуострова южнокорейских и американских войск. 9 сентября 1948 г. была образована Корейская Народно-Демократическая Республика. Сделано это было, как и в германском случае, в ответ на решения американского партнера, которыми создавалась Республика Корея южнее 38-й параллели. В марте 1949 г. будет подписано соглашение об экономическом и культурном сотрудничестве с КНДР, предварительно одобренное Политбюро[615]. СССР станет предоставлять Северной Корее кредиты, техническую и другую помощь.

Так в условиях стремительно менявшихся взаимоотношений бывшие союзники по антигитлеровской коалиции и в этом регионе мира не смогли договориться об объединении страны и создании единого государства. В результате в 1948 г. на Корейском полуострове были сформированы два различных правительства, каждое из которых, помимо прочего, претендовало и на контроль всей территории страны. 8 октября Ким Ир Сен уведомит советское правительство о создании КНДР и предложит установить дипломатические отношения. Через пять дней Сталин официально сообщит корейской стороне о «готовности на установление дипломатических отношений… обмен послами… на установление соответствующих экономических отношений»[616].

Корейское и китайское направления советской внешней политики тесно переплетутся между собою. Не приходится сомневаться, что одним из необходимых условий победы китайской революции станет присутствие советских войск в Маньчжурии, а затем, после их вывода, и занятия этих районов китайскими коммунистами, обеспечения им надежного тыла. Столь же важным для Сталина было не допустить появления в Корее, в непосредственной близости от уязвимых дальневосточных границ СССР, американского плацдарма, по ожиданиям, одинаково враждебного и КНР, и Советскому Союзу. Приемлемым вариантом для Сталина была бы нейтральная Корея. Как и в случае с Германией, невозможность достижения этой цели определит раскол страны и формирование на подконтрольной территории дружественного военно-политического режима в качестве форпоста.

Шифротелеграмма К. А. Мерецкова и Т. Ф. Штыкова И. В. Сталину об отправке советских специалистов в Северную Корею для помощи в восстановлении и развитии промышленности и железнодорожного транспорта

12 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 346. Л. 4–6. Резолюции — автографы В. М. Молотова и И. В. Сталина]

При этом долгое время Сталин делал все, чтобы не спровоцировать США на военные действия, и не обнаруживал намерений применить силу в Корее[617]. Так, в мае 1947 г., получив очередную шифровку от советских представителей в Северной Корее о катастрофическом положении дел в национализированном секторе, Сталин наложит резолюцию: «Дать 5–8 советских спецов-организаторов и заставить корейцев подучиться. Нам не стоит глубоко влезать в корейские дела»[618].

Советский посол в КНДР Т. Ф. Штыков несколько раз получит от Сталина ясные указания «не допускать осложнений на 38-й параллели». Если судить по донесениям совпосольства в Москву, ситуация в районе демаркационной линии была неспокойной и линия разграничения многократно нарушалась южнокорейской стороной, причем в большинстве случаев столкновения носили вооруженный характер.

С 3 по 19 марта 1949 г. в Москве будет работать представительная северокорейская делегация во главе с Ким Ир Сеном. 5 марта 1949 г. Сталин примет его в кремлевском кабинете. Ни та, ни другая сторона не затронут вопроса об объединении двух корейских государств. Сталин лишь спросит о численности американских войск и национальной корейской армии в Южной Корее, поинтересуется («шутя»), не боятся ли их «северокорейские товарищи» и «какая армия сильнее — северная или южная». Услышав о столкновении с южанами на 38-й параллели, он задаст вопрос, «прогнали южан или они ушли сами». Услышав ожидаемые ответы, что боязни нет, южан прогнали в результате боя, а северная армия сильнее, Сталин будет удовлетвориться услышанным и развивать эту тему не станет [619].

Основной интерес северокорейского лидера лежал в иной плоскости. Ким Ир Сена интересовал вопрос, какую помощь Советский Союз может оказать в деле экономического развития. Не имея возможности подробно излагать ход переговоров, скажем лишь, что, откликаясь на просьбу северокорейского лидера, Сталин согласится с предложением о советском кредите для КНДР. Он, правда, внесет существенную новацию. На сообщение Ким Ир Сена о том, что желательной валютой кредита является американский доллар, Сталин ответит, «что мы сейчас не считаем в долларах, а считаем в рублях». В ходе разговора он добавит: «На этих принципах мы оказываем помощь странам народной демократии. Проценты за полученный кредит мы берем: 2 % годовых, если государство оправилось, и 1 % — если государство еще не оправилось. Кроме того, будет продолжаться текущая торговля товарами между странами без кредита». Резюмируя эту часть беседы советский вождь предложит «северокорейским товарищам» «кредит в сумме 200 млн руб., т. е. 40 мил. долларов. Мы бы больше дали, — добавит он, — но пока не можем»[620].

Во время этой же встречи обнаружит себя уже известная читателю линия Сталина, не предусматривавшая форсирования социалистических преобразований в Корее. Спросив у Ким Ир Сена, «нет ли у них торгового общества из своих торговцев», Сталин подчеркнет, «что нужно иметь такое общество, в этом ничего плохого нет. Национальная буржуазия есть; среди них есть, видимо, и хорошие люди, нужно им помочь. Пусть торгуют и завозят товары, в этом плохого ничего нет»[621].

Сохранившиеся архивные документы о взаимодействии двух стран указывают на положенные в его основу экономические принципы. Советское руководство внимательно отслеживало баланс внешней торговли и на этом направлении. В личном фонде А. И. Микояна мы находим справку о поставках из СССР в КНДР вооружения, военно-технического оборудования и других товаров по постановлениям Совмина по состоянию на 1 марта 1949 г. В 1946–1949 гг. планировалось поставить «товаров» на сумму 28 597 тыс. долларов США (против ранее запланированных 21 800 тыс.). В возмещение советских поставок корейцы поставили в СССР разных товаров и золота на сумму 4250 тыс. долларов. «Следовательно, — делался вывод, — задолженность корейцев Советскому Союзу после выполнения поставок… будет составлять сумму 24 347 [тыс. долларов США]»[622]. Как свидетельствует записка министра внешней торговли СССР М. А. Меньшикова Молотову, советская сторона ставила задачей ликвидацию подобных диспропорций и обеспечение взаимных поставок «в счет товарооборота на равную сумму»[623]. О том же подходе свидетельствует мартовская записка зампреда Госплана А. Купцова Молотову «О товарообороте между СССР и Кореей на 1949 и 1950 гг.»[624].

Тогда же корейские руководители обратятся с просьбой к министру Вооруженных сил СССР Булганину отпустить вооружение, боеприпасы и военную технику «для новых формирований, намечаемых правительством Корейской Республики в 1949 году», и «для доукомплектования частей Корейской народной армии и Министерства внутренних дел в 1949 году по штатам мирного времени». 12 марта 1949 г. Булганин направит Сталину соответствующую записку. 14-го советский вождь примет в своем кремлевском кабинете корейскую делегацию и, проводив «корейских товарищей», тем же вечером соберет у себя членов Политбюро[625]. Видимо, на этом заседании Микоян и напишет на своем экземпляре булганинской записки резолюцию, адресованную Меньшикову: «Прошу срочно рассчитать стоимость этого вооружения в долларах по ценам экспортным и доложить»[626]. Совершенно ясно, эта резолюция отражала решения, принятые в кабинете Сталина и нацеленные на укрепление северокорейских вооруженных сил. Расчеты будут представлены советскому руководству уже на следующий день[627].

Ким Ир Сен по итогам визита увезет из Москвы соглашения об экономическом и культурном сотрудничестве, о предоставлении кредита для оплаты поставляемых Корее товаров, о товарообороте и взаимных платежах, об оказании технической помощи[628].

В августе 1949 г. Штыков в ответ на очередной нажим со стороны «корейских товарищей» напомнит лидеру КНДР Ким Ир Сену: «Товарищ Сталин изложил свою позицию на переговорах в Москве 11 марта 1949 года. Суть ее заключается в том, что Северная армия не достигла очевидного преимущества над потенциальным противником. Кроме того, существует соглашение между СССР и США о 38-й параллели. Наступление может иметь оправдание только если Юг первым атакует Север»[629]. 24 сентября 1949 г. Политбюро ЦК ВКП(б) проинструктирует совпосла относительно политической линии в «переговорах» с корейскими руководителями (а, точнее, при их «инструктаже»): «Поскольку в настоящее время Северная Корея не имеет необходимого превосходства вооруженных сил по сравнению с Южной Кореей, нельзя не признать, что военное наступление на юг является сейчас совершенно неподготовленным и поэтому с военной точки зрения оно недопустимо. С политической стороны военное наступление на юг Вами также не подготовлено»[630]. Нетрудно заметить, однако, что формулировки, использованные советским руководством, совсем не исключали такого наступления в случае его должной подготовки. Впрочем, такие формулы вполне могли быть нужны только для того, чтобы подсластить «корейским товарищам» горькую пилюлю отказа поддержать их план корейские устремления. Постановку задач перед северокорейскими товарищами Политбюро завершит следующим образом: «В настоящее время задачи борьбы за объединение Кореи требуют сосредоточения максимума сил, во-первых, на развертывании партизанского движения, создании освобожденных районов и подготовке всенародного вооруженного восстания в Южной Корее с целью свержения реакционного режима… и, во-вторых, дальнейшего и всемерного укрепления Народной Армии Кореи»[631].

Уже очень скоро подходы Сталина к корейскому урегулированию начнут меняться. В основе беспокойства Сталина, толкавшего его к повороту в сторону силового объединения Кореи под руководством дружественного коммунистического режима, лежало убеждение в том, что возрожденная Япония (при поддержке стоявшей у нее за спиной Америки) не оставит своих агрессивных намерений на Дальнем Востоке. Корея оставалась тем плацдармом на континенте, располагаясь на котором, любой потенциальный агрессор мог угрожать советскому Дальнему Востоку.

Важнейшим фактором станет многократно откладывавшийся вывод американских войск, которые в июне 1949 г., наконец, покинули территорию Южной Кореи. Все это даст Сталину основание изменить стратегические оценки положения дел в этом уголке земного шара и свой взгляд на перспективы победы Ким Ир Сена. Немалую роль сыграет настойчивость северокорейских руководителей, их политическая убежденность и готовность активно проводить наступательный курс для объединения всей страны под своим руководством.

Трансформация позиции Сталина (от поддержки буферной зоны на севере Кореи к распространению зоны безопасности на весь полуостров в границах объединенного государства под коммунистическим контролем) чаще всего объясняется тем, что ему начнет изменять чувство реальности. Однако в современной зарубежной литературе приводится и иной комплекс соображений. Получая регулярные сообщения о рейдах южнокорейцев на территорию КНДР, Сталин сочтет, что эти действия отражают намерения США, а вывод американских войск имеет целью развязать им руки для вторжения на Север[632]. Сталин летом 1949 г. решит вновь продемонстрировать свои мирные намерения, отдав указание ликвидировать советскую военно-морскую базу в Чонджине и миссии связи советских ВВС в Пхеньяне и Канге[633].

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну об отправке в Китай советских специалистов и поставке пушек русского образца

4 мая 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 331. Л. 40–41]

Ким Ир Сен

1940-е

[Из открытых источников]

Осень 1949 г. принесет победу китайской революции. Народно-освободительная армия Китая под руководством Мао Цзэдуна нанесет поражение войскам Гоминьдана. Проигравший борьбу за континентальный Китай Чан Кайши укроется на острове Формоза (Тайвань). В октябре 1949 г. Сталин признает Китайскую Народную Республику и разорвет дипломатические отношения с правительством Чан Кайши. Советский Союз будет оказывать постоянную всестороннюю поддержку китайскому коммунистическому режиму, направляя туда советников, вооружение, экономическую и финансовую помощь[634].

Так что внешние обстоятельства для корейского «урегулирования» складывались как нельзя лучше. Сталин, судя по всему, медленно, но верно дрейфовал в сторону решения поддержать «северокорейских товарищей» в их стремлениях. Неоднократные боестолкновения северокорейских и южнокорейских сил на 38-й параллели указывали Сталину на взрывоопасный характер складывающейся обстановки. Советский вождь, возможно, опасался столкнуться на Корейском полуострове с оперативной внезапностью, как это случилось 22 июня 1941 г. и стал склоняться к идее о нанесении упреждающего удара, исходившей от «корейских товарищей».

Телеграмма И. В. Сталина советскому послу Т. Ф. Штыкову в Пхеньян о готовности встретиться с Ким Ир Сеном и поставке свинца из Кореи

30 января 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 346. Л. 70–73]

Победа китайской революции, к которой Сталин приложил немало стараний, не могла не породить определенной эйфории. У Сталина в дополнение ко всему, вероятно, появятся опасения упустить благоприятный момент. Изменятся, видимо, и оценки перспектив военного вмешательства американцев. Сталин придет к выводу о том, что такого вмешательства не будет, как его не было и в Китае[635].

Все эти соображения в конечном итоге сойдутся в одной точке, и в начале 1950 г. Сталин решится пересмотреть свои подходы и санкционирует развязывание «северокорейскими товарищами» борьбы за доминирование в Корее. К этому моменту, как мы видели, СССР признает КНР, в январе 1950 г. во время визита в Москву китайской делегации во главе с Мао Цзэдуном между советским и китайским руководством по ряду важнейших проблем будут достигнуты договоренности. 30 января Сталин направляет совпослу указания: Ким Ир Сен «должен понять, что такое большое дело в отношении Южной Кореи, которое он хочет предпринять, нуждается в большой подготовке.

Дело надо организовать так, чтобы не было слишком большого риска. Если он хочет побеседовать со мной по этому делу, то я буду готов принять его и побеседовать с ним. Передайте все это Ким Ир Сену и скажите ему, что я готов помочь ему в этом деле»[636].

Тогда же Сталин проинформирует Штыкова и о том, что он уже обменялся мнениями с Мао Цзэдуном «о необходимости и возможности оказания помощи КНДР с тем, чтобы поднять ее военный потенциал и укрепить оборону…» Уже 9 февраля Сталин даст отмашку на формирование в Северной Корее трех добавочных дивизий и разрешит Ким Ир Сену обратиться в Москву с предложением об использовании советского кредита на конкретные цели. К этому моменту КНДР в лице Китайской Народной Республики уже получила прочный тыл, а оценки соотношения военных сил двух противоборствующих лагерей в Корее, видимо, склонялись в пользу северян.

Линии взаимодействия Москвы, Пекина и Пхеньяна тесно переплетутся между собой. 14 февраля 1950 г., как мы видели, СССР и КНР подписали Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. Сталин лично отредактировал коммюнике об этом событии[637]. Советский Союз, как уже знает читатель, станет оказывать всемерную помощь и «по вопросу приема народного Китая в состав ООН»[638]. Использовать для достижения этой цели будет решено довольно брутальные меры. 7 января 1950 г. Политбюро рассмотрит на своем заседании «Вопрос МИД». Правительству Китайской Народной Республики будет рекомендовано предпринять демарш в Организации Объединенных Наций, заявив, что оно считает незаконным «оставление представителя гоминдановской группы в Совете безопасности» и настаивает на его исключении. Этим дело не ограничивалось. Советскому представителю в Совете Безопасности поручалось заявить о поддержке заявления «Центрального Народного Правительства» КНР. «Впредь до устранения из Совета Безопасности представителя гоминдановской группы т. Малик [советский постоянный представитель в Совбезе ООН. — А. С.] участвовать в Совете Безопасности не должен»[639]. Это решение, касавшееся, казалось бы, исключительно китайского вопроса, очень скоро сыграет важнейшую (и никем не ожидавшуюся) роль в развитии назревавшего корейского кризиса.

Советско-китайское коммюнике о подписании Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи между СССР и Китаем от 14 февраля 1950 г.

Ранее 15 февраля 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 345. Л. 1–3. Правка — автограф И. В. Сталина]

Запись из журнала регистрации лиц, принятых И. В. Сталиным 10 апреля 1950 г.

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 418. Л. 45 об.]

Получив согласие советского вождя на встречу, Ким Ир Сен «со товарищи» прибудут в Москву 30 марта 1950 г. и пробудут там до 25 апреля. Согласно авторитетному сообщению, имеющемуся в литературе, Сталин трижды примет северокорейского руководителя, однако записи этих бесед не обнаружены[640]. 10 апреля Сталин в своем кремлевском кабинете в очередной раз примет Ким Ир Сена и других северокорейских руководителей. Факт этой встречи, единственной из трех, был зафиксирован в Дневнике дежурных секретарей Сталина. Запись беседы, считавшаяся черновиком записи разговора от 5 марта 1949 г., недавно обнаружена в личном архиве Сталина. Две другие беседы, в том случае если они действительно имели место, вероятно, состоялись на даче Сталина в Кунцеве, но их записи по-прежнему не введены в научный оборот.

Принято считать, что на этой встрече и были согласованы дальнейшие действия, а Ким Ир Сену дан сигнал о тщательной подготовке вторжения на юг полуострова и о последовательности действий[641]. Однако рукописная запись этой беседы не содержит обсуждения данного вопроса[642]. К ней, правда, приложена страница (также рукописная), озаглавленная «Вопросы Ким Ир Сена для разрешения с товарищем Сталиным». Первым пунктом там значится вопрос «О путях и методах объединения страны (Юга и Севера). Настроены объединение провести вооруженным путем»[643]. Сообщение, содержавшее аналогичный текст, Т. Ф. Штыков, предваряя визит Ким Ир Сена, направил в Москву из Пхеньяна[644]. Несмотря на то, что запись беседы (важно подчеркнуть для читателя, что она не была предназначена для обнародования) не содержит следов обсуждения этого животрепещущего вопроса, не приходится сомневаться в том, что Ким Ир Сен во время пребывания в Москве в той или иной форме подтвердил ранее полученное принципиальное согласие Сталина на курс по объединению Кореи вооруженным путем. Также он, судя по всему, был предупрежден о том, что прямого участия Советского Союза в предстоящем конфликте не будет, а полагаться следует на Мао Цзэдуна и «китайских товарищей». К лету 1950 г. Корейская народная армия должна быть отмобилизована, а генштаб КНА с помощью советских советников должен завершить разработку плана наступления[645].

Обнаруженная запись беседы от 10 апреля содержит много интересного и важного для понимания существа взаимоотношений в треугольнике Москва — Пекин — Пхеньян, взглядов Сталина на развитие ситуации в Дальневосточном регионе и сотрудничество КНДР и Советского Союза. Не имея возможности сколько-нибудь подробно рассказать обо всем этом, коснемся коротко лишь одного момента. Корейский вождь сообщил Сталину о том, «что они считают, что можно было бы создать Коминформ бюро восточных компартий и трудовых партий. Это помогло бы координировать действия этих партий». В планы Сталина это не входило, о чем он и сообщил Ким Ир Сену, постаравшись мотивировать свой отказ. «Тов. Сталин указывает, — фиксирует запись беседы, — что нужно с этим вопросом подождать. Нам не ясно, как там японская компартия, нам не ясно, [как] на Филиппинах. В Индии есть компартия, но положение ее не ясное. Мы и так с Вами можем друг друга понять. Мы с Вами и Китайцами можем договориться и друг друга понять». Ким Ир Сен согласится: «…хорошо, теперь для него [все] ясно» [646].

14 мая Сталин через совпосла известит Мао Цзэдуна о состоявшихся переговорах. В шифровке сообщалось: «В беседе с корейскими товарищами Филиппов и его друзья высказали мнение, что в силу изменившейся международной обстановки они согласны с предложением корейцев приступить к объединению. При этом было оговорено, что вопрос должен быть решен окончательно китайскими и корейскими товарищами совместно, а в случае несогласия китайских товарищей решение вопрос должен быть отложен до нового обсуждения»[647]. Мао Цзэдун в ответ в очень аккуратной форме сообщит о согласии «с оценкой корейскими товарищами обстановки в Северной и Южной Корее, а также с их оценкой соотношения сил севера и юга»[648].

В течение июня КНДР дважды обратится к Республике Корея с призывом об объединении. 25 июня войска Народной армии Кореи развернут масштабное наступление. В начальной фазе конфликта Сталин стремился всем руководить лично. Первые дни принесут и первые успехи. В трехдневный срок будет занят Сеул. 30 июня Сталин оставит резолюцию «утвердить» на обширной заявке Ким Ир Сена о поставках вооружений и снаряжения[649]. 1 июля совпослу в Пхеньяне для передачи Ким Ир Сену Сталин сообщит, что его заявка будет выполнена уже к 10 июля, и выскажет мнение о необходимости наступление «продолжать безусловно». «Чем скорее будет освобождена Южная Корея, тем меньше шансов для интервенции», — резюмирует советский вождь в этой части своего послания[650]. 5 июля 1950 г. советский вождь пошлет совпослу в Пекин шифротелеграмму для передачи Чжоу Эньлаю: «Считаем правильным, чтобы немедленно сосредоточить 9 китайских дивизий на китайско-корейской границе для волонтерских действий в случае перехода противником 38-й параллели. Мы постараемся обеспечить авиационное прикрытие этих частей»[651].

Специфическое отношение Сталина к Организации Объединенных Наций, о котором мы говорили в одном из предшествующих параграфов, сыграет отрицательную роль в развитии корейского конфликта. В соответствии с резолюциями Совета Безопасности ООН от 27 июня и 7 июля начнет осуществляться ввод на территорию Кореи многонациональных сил под флагом ООН, который Сталин назовет иностранной интервенцией. Главную роль в контингенте ООН играли, разумеется, войска Соединенных Штатов.

Заместитель министра иностранных дел СССР А. А. Громыко в заявлении от 4 июля 1950 г. огласил официальную позицию Советского Союза. Он назвал причины разразившегося конфликта: «Происходящие в Корее события возникли 25 июня вследствие провокационного нападения войск южнокорейских властей на приграничные районы Корейской Народно-Демократической Республики. Это нападение явилось результатом заранее задуманного плана»[652]. Сталин первоначальный вариант этого заявления не просто отредактирует, а переработает[653].

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) в адрес премьера Госсовета и министру иностранных дел КНР Чжоу Эньлаю о приеме Китая в состав ООН и размещении китайских дивизий на китайско-корейской границе

5 июля 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Л. 334. Л. 81]

Заявление заместителя министра иностранных дел СССР А. А. Громыко «Об американской вооруженной интервенции в Корее»

Не позднее 4 июля 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 346. Л. 121–134. Правка — автограф И. В. Сталина]

В заявлении будет перечислен ряд событий, имевших место в 1949 и 1950 гг., которые, по мнению советского руководства, демонстрировали враждебные намерения южнокорейских властей, поддерживаемых Соединенными Штатами.

Громыко, кроме того, заявит, что «американская резолюция была принята с грубым нарушением Устава Организации Объединенных Наций», и это «лишает принятую на этом заседании [27 июня. — А. С.] резолюцию какой-либо законной силы». Громыко напомнит и о том, что «Устав прямо запрещает вмешательство Организации Объединенных Наций во внутренние дела какого-либо государства, когда дело идет о внутреннем конфликте между двумя группировками одного государства. Таким образом, Совет Безопасности своим решением 27 июня нарушил и этот важнейший принцип Организации Объединенных Наций». При этом в заявлении подчеркивалось, что «правительство Соединенных Штатов начало вооруженную интервенцию в Корее до созыва заседания Совета Безопасности 27 июня, не считаясь с тем, какое решение» будет принято, тем самым поставив ООН перед свершившимся фактом[654]. Таким образом, расчет советского руководства, исходившего из незыблемости процедур ООН, не оправдался. В результате в отсутствие советского представителя на заседании американская дипломатия легализовала и легитимизировала в мировом общественном мнении ввод на территорию Корейского полуострова американских (и не только) войск, что объяснялось необходимостью защиты Республики Корея от акта агрессии со стороны КНДР.

Разъяснение мотивов ухода из Совбеза ООН мы находим в письме Сталина, адресованном руководителю Чехословакии К. Готвальду. Судя по преамбуле, решение советского руководителя вызвало недоумение даже у его «правоверных» последователей из Восточной Европы. «На вопрос об уходе Советского Союза из Совета Безопасности 27 июня и о событиях, разыгравшихся после этого ухода, я смотрю несколько иначе, чем. Т. Готвальд, — напишет Сталин. — Мы ушли временно из Совета Безопасности с четверной целью: во-первых, с целью продемонстрировать солидарность Советского Союза с новым Китаем; во-вторых, с целью подчеркнуть глупость и идиотство политики США, признающей гоминдановское чучело в Совете Безопасности представителем Китая, но не желающей допустить подлинного представителя Китая в Совет Безопасности; в-третьих, с целью сделать незаконными решения Совета Безопасности в силу отсутствия представителей двух великих держав; в-четвертых, с целью развязать руки американскому правительству и дать ему возможность, используя большинство в Совете Безопасности, совершить новые глупости с тем, чтобы общественное мнение могло разглядеть подлинное лицо американского правительства. Я думаю, что нам удалось добиться осуществления всех этих целей». Плюсы сложившейся ситуации Сталин увидит в том, что «Соединенные Штаты Америки отвлечены теперь от Европы на Дальний Восток», что «американское правительство будет и дальше увязать на Дальнем Востоке», что «надорвавшись на этом деле, Америка будет неспособна в ближайшее время на третью мировую войну». Упреждая естественный вопрос «для чего же мы вернулись теперь в Совет Безопасности», Сталин скажет: «Для того, чтобы продолжать разоблачение агрессивной политики американского правительства и помешать ему прикрывать свою агрессию флагом Совета Безопасности». Это пространное письмо было отправлено в Прагу 27 августа, то есть через два месяца после решения Совбеза, когда уже стали проявляться неоднозначные последствия принятых Сталиным решений. Однако признать допущенную ошибку Сталин, конечно, не мог. Под это свое решение он постарается подвести и теоретическую базу: «Уход или неуход зависит от обстоятельств. Мы можем еще раз уйти из Совета Безопасности и еще раз вернуться в зависимости от международной обстановки. Вечных и неизменных правил поведения в таких вопросах не существует»[655].

Этим «диалектическим методом» Сталина советское руководство в последующем не рискнет воспользоваться ни разу. Повторять опыт самоизоляции на международной арене, предпринятый в июне 1950 г., новым генерациям советских политиков, судя по всему, покажется контрпродуктивным.

Китайское руководство в первые дни июля устами Чжоу Эньлая решит через совпосла довести до сведения Сталина тот факт, что, «с их точки зрения, у корейских товарищей существовала недооценка возможности американского вооруженного вмешательства», о возможности которого их неоднократно предупреждали. Ким Ир Сен во время встречи с Мао Цзэдуном в мае 1950 г. в ответ на выраженное в очередной раз беспокойство ответил, «что американское вооруженное вмешательство едва ли возможно»[656]. Судя по всему, реальность такой перспективы, оперативность американского вмешательства и использование Соединенными Штатами мандата ООН недооценивал и сам советский вождь. А заблокировать соответствующее решение Совбеза Сталин окажется не в состоянии из-за отсутствия советского представителя на заседаниях по «китайским» причинам, о которых было рассказано выше.

Проект шифротелеграммы И. В. Сталина (Филиппова) советскому послу в Праге с указанием передать К. Готвальду информацию о решении СССР о временном выходе делегации СССР из Совета Безопасности ООН

27 августа 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 394. Л. 25–30]

* * *

Ввод многонациональных сил не подорвет уверенности Сталина в конечном успехе «северокорейских товарищей». 13 июля он уведомит Ким Ир Сена о предложении, поступившем от правительства Великобритании двумя днями ранее: «К нам официально обратились англичане через своего посла в Москве и заявили, что они, будучи связаны решением Совета Безопасности, не могут пока дать предложений о мирном урегулировании корейского вопроса, но если Корейская Народно-Демократическая Республика отведет свои войска на 38-ю параллель, то это могло бы ускорить мирное разрешение корейского вопроса». Он выскажет свое мнение: «Мы считаем такое требование англичан наглым и неприемлемым. Мы думаем ответить, что корейский вопрос слишком усложнился после вооруженной иностранной интервенции и что такой сложный вопрос может разрешить лишь Совет Безопасности с участием СССР и Китая и с вызовом представителей Кореи для того, чтобы выслушать их мнение»[657]. Выписку из рабочего дневника А. А. Громыко о приеме им британского посла Сталин переработает в заявление, опубликованное в «Известиях» 20 июля[658]. Это положение советский вождь через три дня подтвердит, отвечая на обращение премьер-министра Индии Дж. Неру[659]. Несмотря на этот «быстрый и ободряющий ответ»[660] и попытки Неру поспособствовать урегулированию вопроса («пока дело не зашло слишком далеко»), остановить развитие конфликта не удастся, причем по негативному сценарию. Блицкрига в Корее, на котором во многом строился расчет, не получилось.

В сентябре 1950 г. на фронте стало складываться положение, близкое к критическому. Неблагоприятное развитие событий поколеблет уверенность Сталина, и для делегации СССР на пятой сессии Генассамблеи ООН уйдет директива, одним из пунктов которой делегации поручалось внести от имени советского правительства предложение «о мирном урегулировании корейского вопроса — прекратить военные действия в Корее и одновременно вывести иностранные войска из Кореи»[661].

Выписка из рабочего дневника А. А. Громыко с текстом послания правительства Великобритании о мирном урегулировании корейского вопроса

17 июля 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 346. Л. 154–155. Правка — автограф И. В. Сталина]

Советское руководство было вынуждено принять ряд экстренных решений для спасения ситуации. 30 сентября Политбюро одобрит два постановления Совмина СССР о поставках в КНДР к 15 октября боевой техники, боеприпасов и военного имущества. Только танков и самоходных установок предписывалось поставить 248 единиц. Поставки было решено производить в кредит и по их половинной стоимости. Эти условия задним числом распространялись на все военные поставки, осуществленные после начала войны в Корее. Оба постановления Совмина были выпущены за подписью Сталина[662]. Одновременно будет предпринято дипломатическое наступление.

А. А. Громыко, занявший пост первого заместителя иностранных дел СССР со ссылкой на поручение «Инстанции», то есть Сталина, направит руководителю делегации СССР на Генассамблее ООН А. Я. Вышинскому инструкцию: «В дополнение к ранее выдвинутым нами требованиям о прекращении военных действий и выводе иностранных войск из Кореи делегация должна внести новые предложения по мирному урегулированию в Корее и противопоставить англо-американскому плану свою положительную программу мероприятий по корейскому вопросу». Помимо требования о выводе иностранных войск, советский план включал в себя проведение в кратчайший срок общекорейских выборов в Национальное собрание на основе свободного волеизъявления населения всей Кореи «в целях создания правительства единого независимого корейского государства» под наблюдением ООН[663]. Признание в данном случае роли ООН, против которой Сталин последовательно возражал практически во всех других похожих ситуациях, указывает и на серьезность положения, и на объем уступок, на которые советский вождь в этот момент готов был пойти.

1 октября совпослу в Пекин уйдет шифровка за подписью Сталина, в которой он скажет: «…я вижу, что положение у корейских товарищей становится отчаянным» и порекомендует оказать действенную военную поддержку, немедля двинув к 38-й параллели «хотя бы пять-шесть дивизий», которые «могли бы фигурировать как добровольные, конечно, с китайским командованием во главе»[664]. В тот же день Сталин направит советским представителям в Корее Штыкову и Матвееву пространную шифротелеграмму, проведенную постановлением Политбюро. Обоим представителям была устроена небольшая «выволочка». «Ким Ир Сен и другие товарищи из корейского руководства ставят перед Вами ряд вопросов, от ответов на которые вы уклоняетесь. Такое ваше поведение считаем неправильным», — скажет Сталин. Советский вождь предпишет немедленно нанести визит корейскому руководству и в дальнейшем «исходить из худшего, то есть, что противник будет стремиться захватить Северную Корею, поэтому без промедления следует мобилизовать все силы и не допустить перехода противником 38-й параллели, а следовательно, и быть готовым к борьбе с противником и севернее 38-й параллели». Сталин поставит «задачу создания в кратчайший срок боеспособных военных сил как за счет укрепления существующих войск, так и за счет новых формирований. Все эти войска мы полностью обеспечим вооружением», — пообещает Сталин[665].

Не сразу оправдались надежды и на китайскую поддержку, несмотря на неоднократные заверения Мао Цзэдуна о готовности ее оказать. 2 октября Сталин получит шифровку от совпосла в Китае, который переслал ответ Мао Цзэдуна, оценивая его содержание Сталин сделает вывод «об изменении первоначальной позиции китайского руководства в корейском вопросе». Мао Цзэдун в своем ответе Сталину сообщит мнение «многих товарищей» в ЦК КПК, считавших, что «здесь необходимо проявить осторожность». Китайские товарищи пришли к выводу, что, во-первых, «несколькими дивизиями очень трудно разрешить корейский вопрос». Главным станет осознание рисков прямого столкновения КНР с США, вследствие чего Советский Союз также может быть втянут в войну, и таким образом «вопрос стал бы крайне большим»[666].

Сталин будет вынужден в подробностях пересказать Ким Ир Сену перипетии взаимодействия с Пекином. В переписке с корейским лидером он, кстати говоря, станет использовать псевдоним Фын Си, в переписке с Мао — Филиппов. 8 октября он напишет Киму подробное письмо, в котором посвятит того в мотивы, которыми он пытался убедить Мао оказать поддержку «корейским товарищам» вооруженной силой. Это письмо дает представление о системе аргументации Сталина. Сталин был уверен, что США «не готовы в настоящее время к большой войне», а Япония, «милитаристские силы которой еще не восстановлены, не в состоянии оказать американцам военную помощь». По этой причине США будут вынуждены, считал Сталин, уступить в корейском вопросе Китаю, «за которым стоит его союзник СССР» и согласиться на такие условия урегулирования, «которые не давали бы врагам возможности превратить Корею в свой плацдарм». По тем же причинам, полагал советский лидер, США будут вынуждены отказаться от Тайваня и от сепаратного мира «с японскими реакционерами», от восстановления японского милитаризма и «от превращения Японии в свой плацдарм на Дальнем Востоке». Добиться этих целей Китай, по мнению Сталина, мог только «внушительной демонстрацией своих сил». Как легко может убедиться современный читатель, из всех перечисленных целей была достигнута только одна — до возрождения японского милитаризма дело действительно пока не дошло. При этом Сталин вполне отдавал себе отчет в том, что существовала угроза разрастания конфликта. США «из-за престижа» вполне могли «втянуться в большую войну». По мнению Сталина, бояться этого не следовало, так как США и Великобритания «не представляют серьезной военной силы. Если война неизбежна, то пусть она будет теперь, а не через несколько лет, когда японский милитаризм будет восстановлен как союзник США и когда у США и Японии будет готовый плацдарм на континенте в виде лисынмановской Кореи»[667].

7 и 9 октября Сталин услышит от совпосла обнадеживающие известия из Пекина. В пересланных им сообщениях Мао Цзэдун извещал о согласии с предложением Сталина и полученной им поддержке на пленуме ЦК КПК. Сообщит он и о назначении Пэн Дэхуая командующим Народной добровольческой армией и готовности китайских войск «примерно к 15 октября… начать переходить на корейскую территорию»[668].

Камнем преткновения станет недостаточная военно-техническая готовность китайской армии. Об этом обстоятельстве скажет Мао Цзэдун и подтвердит Чжоу Эньлай, специально прилетевший в Москву для обсуждения планов военной помощи. Советский вождь согласится с доводами «китайских товарищей», и в Пекин улетит шифровка за подписями Сталина и Чжоу Эньлая, в которой на усмотрение Мао Цзэдуна выносился ряд решений, главным из которых было следующее: «…китайским войскам, ввиду их неподготовленности в настоящее время, не следует переходить границы Кореи, чтобы не попасть в невыгодное положение»[669]. Мао Цзэдун даст свое согласие на выработанный проект последующих действий[670].

Шифротелеграмма Н. В. Рощина И. В. Сталину (Филиппову) с текстом телеграммы Мао Цзэдуна о снабжении добровольческой армии и переходе войск на корейскую территорию

8 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 334. Л. 132]

12 октября Сталин известит Ким Ир Сена о решениях советско-китайского совещания с участием Чжоу Эньлая. Главным стал вывод о том, «что китайские войска, предназначенные для Кореи, не готовы к выступлению», а их оснащение всеми необходимыми средствами вооруженной борьбы «потребует не менее шести месяцев». В связи с этим выводом Сталин сформулирует и свои рекомендации. Первой в этом ряду предписывалось «начать немедленно, без какой либо паники, эвакуацию Пхеньяна и других важнейших пунктов»[671]. Однако в день посылки второй шифровки в Пекине произойдет судьбоносный перелом в настроениях политического руководства КНР. Совпосол в Пекине уведомил Сталина, что получил сообщение от Мао о решении ЦК КПК предоставить военную помощь «корейским товарищам», несмотря на недостаточную оснащенность китайских войск[672].

Сталин незамедлительно проинформирует об этом Ким Ир Сена и предупредит: «Конкретные вопросы, связанные с выступлением китайских войск, придется Вам решать совместно с китайскими товарищами». Эту шифровку от 14 октября Сталин завершит обещанием: «Необходимая техника для китайских войск будет поставлена из СССР»[673]. Сталин откажется от полномасштабного участия в войне советских вооруженных сил. Однако посылкой советников и поставками вооружений (кредитовавшихся Советским Союзом) дело не ограничится. «Исключением» станет авиационное прикрытие действий корейско-китайских союзников советскими авиадивизиями, прикрытие пунктов базирования которых потребует привлечения и советских зенитных артиллерийских дивизий. В планировании боевого применения этих сил будет участвовать советский Генеральный штаб во главе с А. М. Василевским. Так что Советский Союз окажется самым серьезным образом вовлечен в военные действия на Корейском полуострове.

Вступление в войну «китайских добровольцев» 19 октября 1950 г. первоначально приведет к военным успехам, в результате которых будет вновь занят Сеул. Вероятно, под влиянием этих успехов А. А. Громыко «по поручению инстанции», то есть Сталина, направит директивы советскому представителю в ООН А. Я. Вышинскому. «Ваше предложение о прекращении военных действий в Корее, — гласила оценка Москвой предложений Вышинского, — считаем неправильным в настоящей обстановке, когда американские войска терпят поражение и когда со стороны американцев все чаще выдвигается предложение о прекращении военных действий в Корее, чтобы выиграть время и помешать полному поражению американских войск». Директива предписывала: «Проект Советской делегации должен включать следующее: 1. Немедленный вывод всех иностранных войск из Кореи. Решение корейского вопроса должно быть предоставлено самому корейскому народу»[674].

Шифротелеграмма посла СССР в Китай Н. В. Рощина из Пекина И. В. Сталину (Филиппову) о готовности Мао Цзэдуна помочь корейцам

13 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 334. Л. 145]

Очень скоро, однако, эйфория развеется, и Сталин в конце января 1951 г. станет ставить задачи уже оборонительного характера. «С международной точки зрения, — напишет он Мао Цзэдуну, — безусловно целесообразно, чтобы Чемульпо и Сеул не были захвачены противником, чтобы китайско-корейские войска дали серьезный отпор наступающим войскам противника»[675]. В конечном итоге Сталин изберет модель затяжной войны, продолжение которой должно было связать силы США. 5 июня 1951 г. Сталин телеграфирует Мао Цзэдуну: «…корейскую войну не надо спешить завершать», поскольку продолжительные военные действия «ослабляют режим Трумэна в Америке, снижают военный престиж англо-американских войск»[676].

Невозможность найти решение военным путем заставит Мао Цзэдуна и Ким Ир Сена внимательно отнестись к перспективе поиска перемирия. 13 июня 1951 г. Сталин проведет обсуждение сложившейся ситуации с прибывшими в Москву Ким Ир Сеном и заместителем председателя Народно-революционного военного совета КНР Гао Ганом. По его итогам Сталин в тот же день направит Мао Цзэдуну шифротелеграмму, главным вопросом которой являлся вопрос о перемирии. «Признали, — зафиксирует Сталин, — что перемирие теперь выгодное дело». Принято считать, что именно «китайские товарищи» поставили перед советским руководителем вопрос о перемирии[677]. Курс на перемирие совсем не означал, однако, одномоментного прекращения военных действий и демилитаризацию. Одновременно Сталин подтвердит согласие на отправку военных советников и поставку вооружения для 60 дивизий[678]. Он, правда, вскоре оговорится, что «выполнение заявки на 60 дивизий возможно и то с большим трудом лишь в течение 1951, 52, 53 года и первой половины 54 года, то есть в течение трех лет»[679].

23 июня советский представитель в ООН Малик выступил по американскому радио в серии передач ООН на тему «Цена мира». В заявлении будет сказано: «Советские народы верят… что можно было бы урегулировать и самый острый вопрос в настоящее время — военный конфликт в Корее. Для этого потребуется готовность сторон стать на путь мирного урегулирования корейского вопроса. Советские народы верят в то, что в качестве первого шага следовало бы начать переговоры между воюющими сторонами о прекращении огня, о перемирии с взаимным отводом войск от 38-й параллели»[680]. Решение о выступлении Малика было принято на заседании Политбюро на основании записки зам. министра иностранных дел В. А. Зорина от 12 апреля. Политбюро тогда назначило и дату выступления, а вот его текст был утвержден только 19 июня[681]. Уже на следующий день после речи Малика Госдепартамент США выступит со специальным «ответным» заявлением: «Если это более чем пропаганда, то имеются достаточные средства обсудить вопрос об окончании конфликта»[682]. Дорога к переговорам была открыта.

Сталин даст Мао Цзэдуну советы, как именно следует начать переговоры с главнокомандующим войск ООН генералом Риджуэем и где следует провести их первый раунд. Однако уже в начальной фазе он дистанцируется от прямого участия в переговорах. В шифротелеграмме, адресованной Мао Цзэдуну 30 июня 1951 г., он сообщит: «В своей телеграмме Вы предлагаете, чтобы мы из Москвы руководили переговорами о перемирии. Это, конечно, немыслимо и ненужно». Все необходимые полномочия, как и «шефство» над «корейскими товарищами», Сталин передаст китайскому союзнику, написав: «Руководить придется Вам, тов. МАО ЦЗЕ-ДУН. Самое большое, что мы можем дать — это советы по отдельным вопросам. Мы также не можем держать непосредственную связь с КИМ ИР СЕНОМ. Связь должны держать Вы»[683].

Советником Сталин окажется, однако, активным, о чем свидетельствует, например, шифровка, отправленная им Мао Цзэдуну 3 июля[684] и далеко не единственная в этом ряду.

Начальная фаза переговоров, о которых Мао будет подробно информировать Сталина и получать от него советы, не прекратит американских массированных бомбардировок территории КНДР. В середине июля в треугольнике Москва — Пекин — Пхеньян вновь состоится обмен мнениями. Мао Цзэдун оценит продолжающиеся бомбардировки как акт давления на переговорах с целью поставить «нас в невыгодное положение в политическом и военном отношениях». Мао предложит быть готовыми к срыву переговоров и продолжить военные действия «с тем, чтобы в ходе войны, которую не может разрешить противник, найти выход для изменения современной обстановки». Ким Ир Сен согласится с представленным анализом и подчеркнет: «Мы считаем необходимым активизацию военных действий в длительной борьбе с противником. Если мы не проявим активности в военных действиях и будем продолжать пассивную оборону, то противник не будет считаться с нашими силами, и будет продолжать бешеную бомбардировку с целью оказания на нас военного давления»[685]. 16 июля Сталин подведет итог обсуждению: «Мы считаем Вашу позицию в переговорах о перемирии совершенно правильной»[686].

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну о ведении переговоров о перемирии

30 июня 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 339. Л. 95–96]

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну с замечаниями к тезисам для совещания военных представителей

3 июля 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 340. Л. 11]

Согласование китайского и корейского руководителей своих позиций со Сталиным будет иметь место на постоянной основе и в дальнейшем. Политбюро ЦК ВКП(б) 19 ноября 1951 г. примет решение, подтверждавшее ранее выработанный курс на затягивание конфликта с тактической целью усилить позиции на переговорах. Эту установку отражает следующий пассаж из телеграммы Сталина, адресованной Мао Цзэдуну: «Весь ход переговоров за последнее время показывает, что хотя американцы и затягивают переговоры, тем не менее они больше нуждаются в быстрейшем их завершении… Мы считаем правильным, чтобы китайско-корейская сторона и дальше, осуществляя гибкую тактику в переговорах, проводила твердую линию, не проявляя торопливости и не обнаруживая заинтересованности в скорейшем окончании переговоров»[687]. Эту позицию Сталин подтвердит во время переговоров с Чжоу Эньлаем 20 августа 1952 г., заявив, что «корейским товарищам» «нужно иметь терпение, нужна большая выдержка». В ответ на соображение своего собеседника, «что если американцы не хотят мира, то мы должны быть готовы продолжать войну, хотя бы еще год», подтвердит, «что это правильно». «Американцы вообще не способны вести большую войну… Вся их сила в налетах, атомной бомбе… Америка не может победить маленькую Корею. Нужна твердость в отношениях с американцами», — скажет он. В ходе беседы при обсуждении вопросов оказания военной помощи, он не раз повторит, что китайско-корейским союзникам «все, что мы сможем, мы дадим», «для Кореи мы ничего не пожалеем»[688]. Как бы подтверждая этот тезис, Сталин в 1952 г. пошлет «в подарок корейскому народу» 50 тыс. тонн пшеничной муки[689].

Шифротелеграмма И. В. Сталина Ким Ир Сену об отправке в Корею пшеничной муки

14 апреля 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 348. Л. 58]

У читателя не должно сложиться впечатления, что Сталин был готов безвозмездно и безразмерно финансировать помощь КНДР или любому другому просоветски настроенному политическому режиму. Как уже отмечалось, взаимодействие с союзниками строилось на прочной экономической основе. Многочисленные справочные и информационные материалы по вопросам торговых отношений с Кореей, сохранившиеся в архивах, свидетельствуют о том, что поставки в КНДР для военного и гражданского секторов осуществлялись на возмездной основе. Эти поставки оплачивались золотом или погашались встречными поставками корейских товаров в Советский Союз, при этом в качестве единицы измерения стоимости поначалу использовался американский доллар[690]. В этой торговле КНДР, в свою очередь, являлась поставщиком многочисленных сырьевых позиций, продуктов первичной переработки металлов. Причем, как свидетельствуют сохранившиеся документы, советская сторона контролировала показатель сальдо торгового баланса. Не стремясь заработать на проблемах новообретенного союзника, Сталин при этом не собирался забывать об экономических интересах возглавляемого им государства. Так, в начале 1950 г. советская сторона получила от «корейских товарищей» предложения о взаимных поставках. К поставке в СССР предлагалось товаров на 351 млн рублей, а советских товаров корейцы испрашивали на 311 млн[691]. В случае принятия этих предложений сальдо торгового баланса СССР в торговле с КНДР становилось бы отрицательным. Минвнешторг выйдет с предложением сократить поставки корейских товаров до паритетного уровня. Кроме того, был подготовлен протокол, которым в случае превышения стоимости поставок одной из сторон предусматривалось погашение задолженности стороной-должником золотом или валютой (американскими долларами или фунтами стерлингов) [692].

Возвращаясь к беседе Сталина с Чжоу Эньлаем 20 августа 1952 г., следует отметить, что оптимизм собеседников контрастировал с настроениями Ким Ир Сена, который в июле 1952 г. счел «необходимым доложить» Сталину, что в результате перехода к пассивной обороне «противник, почти не неся никаких потерь, беспрерывно наносит нам громадный урон в живой силе и материальных ценностях. Так, например, только за последнее время противник вывел из строя все электростанции Кореи и активными действиями ВВС не дает возможности восстановить их… Только за одни сутки варварской бомбардировки только одного города Пхеньяна убито и ранено свыше 6000 мирных жителей»[693].

На встрече Сталина с Ким Ир Сеном, Пэн Дэхуаем, Чжоу Эньлаем и др., состоявшейся 4 сентября 1952 г., Сталин вновь подтвердит готовность и в дальнейшем поддерживать «корейских товарищей», согласившись удовлетворить практически все их запросы. Апофеозом щедрой помощи станет предложение советского вождя «послать в Корею и Китай по одной дивизии реактивных бомбардировщиков, если, — подчеркнет Сталин, — вы этого хотите». Руководители обеих делегаций — корейской и китайской — разумеется, дадут согласие[694]. Однако шифровка Сталина, адресованная Мао 17 декабря 1952 г., обнаруживает серьезные проблемы. В ней Сталин уже не в первый раз признает: «Количество заявленного Вами вооружения, боеприпасов и другого военного имущества выходит за пределы наших возможностей в 1953 году»[695].

Похоже, война на истощение, курс на которую был сознательно взят Сталиным, приводил к незапланированным последствиям, истощая силы самого Советского Союза. В январе 1953 г., однако, Сталин направит в Пекин несколько шифротелеграмм, в которых удовлетворялись запросы «китайских товарищей»[696]. Последнюю известную нам шифровку Сталин пошлет Мао Цзэдуну 17 февраля. В ней он даст положительный ответ на запрос Мао о поставках авиатехники от 10 января. Для принятия решения на этот раз потребовалось более месяца. Судя по всему, физическое старение советского вождя накладывало отпечаток даже на важнейшие для него дела, к которым, несомненно, относился «корейский вопрос».

В конце 1952 г. Сталин решит продемонстрировать готовность к мирному урегулированию корейского кризиса. 26 декабря «Правда» опубликует ответы Сталина на вопросы корреспондента «Нью-Йорк Таймс» Джеймса Рестона. «Я продолжаю верить, — скажет советский вождь, — что войну между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом нельзя считать неизбежной…» Отвечая на вопрос, где находятся источники современного международного напряжения, Сталин укажет: «Везде и во всем, где только проявляются агрессивные действия политики „холодной войны“, ведомой против Советского Союза». Сталин поприветствует идею встречи с президентом США Д. Эйзенхауэром «по вопросу об ослаблении международного напряжения». Отвечая на завершающий вопрос о том, будет ли он участвовать в дипломатическом мероприятии, имеющим целью положить конец войне в Корее, советский вождь ответит однозначно: «Я согласен сотрудничать, так как СССР заинтересован в ликвидации войны в Корее»[697].

Шифротелеграмма И. В. Сталина Мао Цзэдуну о военных поставках Китаю в 1953 г.

27 декабря 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 343. Л. 117. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]

Мирное урегулирование, закрепившее разделение Корейского полуострова на два самостоятельных государства по 38-й параллели, будет достигнуто уже после смерти Сталина. Радикальные шаги по пересмотру уже начавшей меняться сталинской стратегии советское руководство поспешит предпринять всего через две недели после смерти советского вождя — 19 марта 1953 г.[698] Мирный договор между двумя Кореями, однако, не заключен до сих пор.

«Рассмотрев предложение Правительства Демократической республики Вьетнам»

Завершение Второй мировой войны повлечет за собой кардинальные подвижки в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Произойдут они и в Индокитае. Всего через несколько дней после капитуляции Японии создается Национальный комитет освобождения Вьетнама. 16 августа 1945 г. его возглавил мало кому тогда известный за пределами Индокитая лидер вьетнамского освободительного общественно-политического движения Вьетминь Хо Ши Мин, а уже 25 августа было заявлено о создании под его председательством Временного народного правительства, которое 2 сентября провозгласило независимость Республики Вьетнам.

Другая республика — Французская, являвшаяся колониальной империей, поставит задачу вернуть под свой контроль Индокитай, который был «сдан» вишистским правительством Франции японским оккупантам в 1940 г. В сентябре в Сайгоне начнется высадка британских войск, которые, по соглашению союзных держав, примут капитуляцию японских частей и начнут возвращать контроль над ключевыми объектами французской администрации. Не заставят себя ждать вооруженные столкновения между вьетнамскими и французскими войсками.

22 сентября Москва получит через совпосольство в Париже телеграмму: «Премьеру Сталину. Москва. Мы извещаем ваше Превосходительство, что Временное Правительство Республики Вьетнам было образовано под председательством Хоцхиминга. Император Баодай отрекся 25 августа от престола и передал власть новому Правительству, поддержанному всей нацией. Тем временем благодаря разрушению системы речных плотин половина Тонкина затоплена, причинив громадные потери, народ начинает умирать. Мы обращаемся к Вашему Превосходительству за какой-либо возможной помощью. С почтением Хоцхиминг»[699]. Советское руководство оставит это обращение без ответа. Спустя месяц Хо Ши Мин вновь обратится к Сталину с более пространной телеграммой. В ней он кратко проинформирует Сталина об основных событиях истории Индокитая с момента японской интервенции в сентябре 1940 г. и до создания ДРВ. Он сообщит, что «французы умышленно игнорировали все мирные договоры, заключенные Объединенными Нациями в конце Второй мировой войны, предательски напали на нас в Сайгоне 23 сентября и планируют агрессивную войну против Аннама». На этот раз Хо Ши Мин не станет просить Сталина о чем бы то ни было, ограничившись уведомлением о решимости бороться против французов «при любых обстоятельствах»[700]. И эта телеграмма останется без ответа. Молчание Москвы может показаться на первый взгляд странным, ведь Хо Ши Мин под псевдонимом Нгуен Ай Куок не один год проработал в Коминтерне, а в 1934–1938 гг. обучался в Москве в Коммунистическом университете трудящихся Востока. И, хотя после 1938-го связи с ним не было, его личность во главе антиколониального движения, казалось, должна была обеспечить оперативную поддержку со стороны Москвы.

Хо Ши Мин

Конец 1940-х

[Из открытых источников]

Сталин, однако, решит дистанцироваться от набиравшего силу конфликта в маленьком и далеком уголке Индокитая с населением в 20 млн человек. Понять его мотивацию не трудно. О новом государственном образовании было известно лишь со слов заявителя, и оно имело немного шансов выжить в столкновении с Французской Республикой, которая не собиралась отказываться от своих колониальных владений. Было трудно увидеть смысл в туманных перспективах продвижения социалистической идеи в далеком уголке земного шара и входить в конфликт с одной из четырех держав, определявших пути развития послевоенной Европы, с которой к тому же СССР был связан союзным договором. Демилитаризация Германии, в которой была кровно заинтересованы и СССР, и Франция, стоила того, чтобы не ссориться с французскими союзниками из-за Индокитая. Не было у Сталина и реальных возможностей в этот момент оказать помощь территориально удаленному от СССР Вьетнаму. Да, и политическая физиономия Хо Ши Мина, вероятно, вызывала у советского вождя некоторые сомнения. В 1945 г. вьетнамский лидер распустил Компартию Индокитая. Мотивы этого решения довольно долгое время будут оставаться для Москвы попросту неизвестными. Лишь много позже Сталин получит разъяснения о существе этого политического маневра, имевшего целью получить поддержку от вьетнамских националистов вне зависимости от их партийной принадлежности[701]. Но в 1945 г. смелые самостоятельные действия вьетнамского лидера не могли не «смущать» московских товарищей, уже давно привыкших общаться с руководством «братских» компартий языком директивных установок. Так что не стоит удивляться тому, что Сталин дистанцировался до поры до времени от происходивших в Индокитае событий. Надо сказать и о том, что советский вождь был не единственным адресатом Хо Ши Мина. Вьетнамский лидер в поисках поддержки курсу на независимость в 1944–1945 гг. контактировал с представителями американской администрации, а свои обращения о помощи направил не только Сталину. Несмотря на то, что Госдеп США в июне 1945 г. обнародовал заявление, в котором признал суверенитет Франции над Индокитаем, Хо Ши Мин не оставлял надежд направить антиколониальные устремления Соединенных Штатов в нужное ему русло. Так, 17 октября 1945 г. он направил письмо в адрес Трумэна, 22 октября — госсекретарю Бирнсу, апеллируя к статьям Атлантической хартии, итогам Сан-Францисской конференции, где осуждались колониализм и империализм. В феврале 1946 г. Хо Ши Мин направил еще одно письмо в адрес Трумэна. Трудно упрекать вьетнамского лидера за многовекторность его политики, стремление пойти на договоренности с любым партнером, готовым внести свой вклад в достижение независимости его страны. В намерения американской администрации, однако, также не входило ссориться с Францией, как одной из так называемых великих держав. Так что Трумэн тоже решит пока не вмешиваться в индокитайский конфликт на стороне Хо Ши Мина, в отношении которого к тому же не могли не существовать серьезные подозрения в его промосковской ориентации [702].

Лишенный международной поддержки, Хо Ши Мин пойдет на соглашение с французами, и в марте 1946 г. обе стороны признают Республику Вьетнам в качестве «свободного государства, имеющего свое правительство, свою армию и финансы и входящего во Французский Союз»[703]. Тогда же в марте Индокитай покинули британские войска.

В декабре 1946 г. начнутся полномасштабные военные действия между французской армией и вьетнамскими партизанами. Однако и это кардинальное изменение обстановки не сподвигнет Сталина на оказание помощи Хо Ши Мину. Лишь в октябре 1948 г. Сталин, отвечая на телеграмму Мао Цзэдуна от 22 сентября, пошлет «китайским товарищам» важный сигнал: «Поднятые Вами и Компартией Индокитая в этой телеграмме вопросы ЦК ВКП(б) считает целесообразным возбудить, когда Вы будете в Москве. Надеемся, что до этого времени Вы сможете оказать нужную помощь товарищам из Индокитая»[704].

Стоит согласиться с мнением, что советский вождь таким образом давал всем заинтересованным сторонам понять, что рассчитывать Хо Ши Мин пока может лишь на помощь со стороны «китайских товарищей»[705].Однако и это стало важным сигналом о готовности Москвы поддержать «вьетнамских товарищей».

Шифротелеграмма И. В. Сталина (Филиппова) Мао Цзэдуну о необходимости встречи для обсуждения вопросов по Индокитаю

16 октября 1948

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1240. Л. 11. Резолюция — автограф В. М. Молотова]

Постановление ЦК ВКП(б) «Об установлении дипломатических отношений между Советским Союзом и Демократической Республикой Вьетнам» с приложением телеграмма А. Я. Вышинского Хоан Минь Зиаму

30 января 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1541. Л. 118, 119. Подпись — автограф А. Я. Вышинского]

Надо сказать, что проигнорирует Сталин не только вьетнамские, но и французские зондажи, когда в 1949 г. французский посол в Москве направит на имя председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. М. Шверника письмо о создании во Вьетнаме правительства во главе с бывшим императором Бао Даем и об установлении отношений Франции с этим правительством[706]. И это не случайно. Взаимодействие со странами «западного блока», включая Францию, приобретало явно конфронтационный характер, и Москве не приходилось теперь слишком уж пристально вглядываться и принимать во внимание ее позицию в международных делах.

Победа КПК в Китае и образование Китайской Народной Республики открыли шлюзы распространения советского влияния не только на Корею, но и на Индокитай. И вот 6 января 1950 г. Сталин посылает Мао Цзэдуну, находившемуся в Москве, недвусмысленный сигнал о необходимости поддержать нового стратегического партнера: «Я имел возможность просмотреть на днях материалы о тов. Хо Ши Мине. У меня получилось убеждение, что тов. Хо Ши Мин является твердым и толковым коммунистом, ведет свое дело хорошо и заслуживает всяческой поддержки»[707].

По стечению вряд ли случайных обстоятельств уже 14 января Хо Ши Мин обратился ко всем правительствам мира с изъявлением готовности «установить дипломатические отношения с любым правительством, уважающим право на равноправие, территориальный и национальный суверенитет Вьетнама…»[708] Честь сделать этот шаг первыми Сталин предоставит «китайским товарищам», и 18 января Китай и Вьетнам установят дипломатические отношения. 30 января Политбюро примет решение об установлении дипотношений с Вьетнамом[709].

Франция сочтет дипломатическое признание ДРВ вмешательством в дела Французского союза. «Фигаро» в редакционной статье квалифицирует происходящее следующим образом: «Начато новое коммунистическое наступление»[710]. В качестве ответного шага в начале февраля Великобритания и США признают правительство Бао Дая, а также «марионеточные» правительства Лаоса и Камбоджи, как они именовались в советских документах[711]. Противостояние во Вьетнаме, таким образом, вышло на новый уровень и приобрело международное значение. Нелишним для читателя будет узнать, что тогда же в январе в Вашингтоне было подписано франко-американское соглашение о взаимопомощи (взаимной обороне)[712].

Сталин оперативно согласует приезд Хо Ши Мина в Москву. 1 февраля совпослу в Пекине Шибаеву он отправит телеграмму для Хо Ши Мина, которую тому должен был передать Лю Шаоци. «Несколько дней назад тов. Мао-Цзе-Дун сообщил мне, что Вы имеете намерение приехать в Москву конспиративно… Если Вы после советской ноты о признании Вьетнама не изменили своего плана… то я буду рад видеть Вас в Москве», — напишет «Филиппов»[713]. Поездка Хо Ши Мина состоится в феврале того же года как раз в то время, когда там будет находиться и китайская делегация во главе с Мао Цзэдуном[714]. Все это время вьетнамский лидер тесно контактировал с китайским руководством, и в Москву он выехал из Пекина, проведя предварительно соответствующие консультации с китайскими и советскими деятелями[715]. Не приходится сомневаться, что встречи со Сталиным имели место, но их записи до сих пор остаются недоступными.

Москву Хо Ши Мин покинет 17 февраля вместе с «китайскими товарищами» и увезет из Москвы договоренности об оказании военно-технической и экономической помощи для своей страны. Перед отъездом он направит секретарю ЦК Суслову записку с набором тезисов, которые, вероятно, резюмировали итоги его обсуждений в Москве и прежде всего со Сталиным. Вьетнамский лидер пообещает, «следуя опыту братских партий», создать на базе коммунистической партии, «находящейся в секретном положении с 1945 г.», Партию трудящихся Вьетнама, которая по замыслу «должна включать всех рабочих, крестьян и революционную интеллигенцию». Подтвердит Хо Ши Мин необходимость предоставления военно-технической помощи со стороны СССР и КНР, посылки в страну советников и инструкторов, выразит надежду на скорый приезд советских дипломатических представителей и т. д.[716]

13 марта Сталин получит от Мао Цзэдуна сообщение о разработке совместно с Хо Ши Мином проекта резолюции съезда компартии Вьетнама. Важнейшими установками станут задачи «продолжать сплачивать народы Вьетнама, Камбоджи и Лаоса… полностью изгнать французский империализм из Вьетнама, Камбоджи и Лаоса и построить независимую, свободную и демократическую и единую Вьетнамскую Республику и федерацию Вьетнама, Камбоджи и Лаоса»[717]. Сообщение Сталину содержало также информацию о состоявшихся договоренностях о военной и финансовой помощи Вьетнаму. Ответной шифровкой Сталин изъявит свое согласие с проектом резолюции съезда компартии Вьетнама[718]. Таким образом в Москве найдет понимание и поддержку замах китайских и вьетнамских товарищей на расширение фронта антиимпериалистической борьбы.

8 мая «Монд» опубликует заявление госсекретаря США Д. Ачесона, в котором будет заявлено о предоставление Соединенными Штатами экономической и военной помощи государствам Индокитая и Франции[719]. Это заявление будет подкреплено практическими действиями, которые внимательно отслеживались в Москве[720].

Общая граница с КНР обеспечивала Вьетнаму прочный тыл и новые возможности снабжения, открывала более широкие перспективы борьбы за независимость в противостоянии с Францией и правительством Бао Дая. Так Советский Союз будет вовлечен в качестве фактического союзника ДРВ в Первую Индокитайскую войну, или Войну сопротивления, как она называется в самом Вьетнаме. В этой войне Вьетнам противостоял не только Франции, но и опосредованно Соединенным Штатам, оказывавшими ей материальную и военно-техническую помощь. 14 октября 1950 г. Хо Ши Мин направит Сталину письмо о первых результатах проделанной при советской поддержке работе: «Благодаря большой помощи, оказанной Вами и Китайской компартией, первый этап нашего контрнаступления на границе успешно завершен»[721].

Важнейшую роль Китая во взаимодействии с Вьетнамом в эти годы раскрывает телеграмма Сталина Мао Цзэдуну от 15 декабря 1950 г. В ней Сталин из-за ограниченности советских ресурсов соглашается удовлетворить заявку Вьетнама на поставку грузовиков и горючего лишь ввиду просьбы китайского лидера [722].

Сталин при этом продолжит медлить с открытием дипломатического представительства. Лишь 31 декабря 1951 г. будет принято решение согласиться на назначение вьетнамского посла в Москве. А советский посол в Ханое вручит свои верительные грамоты Хо Ши Мину и того позже — лишь в ноябре 1954 г.[723] Объясняется это, вероятнее всего, тем обстоятельством, что длительное время ДРВ не имела постоянной столицы. В апреле 1952 г. Вышинский направит в адрес членов Политбюро во главе со Сталиным запись приема им посла ДРВ в Москве, в которой специально подчеркнет слова: «Демократическая Республика до сих пор не имеет постоянной столицы. Центральные правительственные и партийные учреждения периодически перекочевывают из одного места в другое…»[724]

Письмо Хо Ши Мина И. В. Сталину с благодарностью за помощь и об итогах контрнаступления

14 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 295. Л. 4–6]

Хо Ши Мин побывает в Москве еще раз, он приедет для участия в работе XIX съезда ВКП(б). Эту возможность Чжоу Эньлай согласует на встрече со Сталиным 19 сентября 1952 г., сообщив: «…не исключено, что приедут также и товарищи из Вьетнама». Сталин ответит: «…вьетнамские товарищи — наши друзья и будут нашими гостями»[725]. Лишь после этого предварительного согласования в Москве получат письмо Хо Ши Мина, содержавшее просьбу о приезде в Москву на съезд[726]. Сталин оперативно отреагирует короткой шифровкой: «Мы вполне согласны, чтобы Вы приехали в Москву в неофициальном порядке» и подпишется псевдонимом «Филиппов», уже хорошо знакомым читателю[727]. И в этот раз вьетнамский лидер, пробывший в Москве полтора месяца, увезет с собой ощутимые свидетельства советской поддержки. 10 декабря советский Совмин под председательством Сталина примет постановление о поставках в ДРВ вооружений и медикаментов в 1953 г.

Первой Индокитайской войне будет суждено продлиться еще несколько лет, и завершится она только после смерти Сталина подписанием в июле 1954 г. в Женеве мирного договора, по которому страна оказалась разделенной по корейскому образцу по 17-й параллели на «социалистический» Север и «капиталистический» Юг. Мирная передышка окажется недолгой и с конца 1950-х гг. Вьетнаму при более масштабной поддержке СССР придется пройти через Вторую Индокитайскую войну, на этот раз в прямом военном столкновении с США, решившими таким образом поставить заслон распространению коммунизма в Юго-Восточной Азии.

В обеих войнах — Корейской и Вьетнамской — Соединенным Штатам, как хорошо известно читателю, не удастся одержать военной победы. Не без влияния этих обстоятельств в 1970-х гг. начнется поворот к разрядке международной напряженности.

Джавахарлал Неру

1940-е

[Из открытых источников]

«Индийские товарищи принимают предложение товарища Сталина»

Как хорошо известно читателю, в послевоенный период обрела независимость жемчужина британской короны — Британская Индия. Великобритания встала на путь контролируемой деколонизации. Документы свидетельствуют о нулевой вовлеченности Москвы во внутрииндийские процессы. В июле 1945 г. Молотов получил докладную за подписями Г. Димитрова и А. Панюшкина, в которой сказано: «Наши связи и работа на Индию… в данное время совершенно неудовлетворительны»[728].

В сентябре 1946 г. было сформировано временное правительство Индии, которое возглавил один из учеников Махатмы Ганди — Джавахарлал Неру, являвшийся лидером ведущей политической партии «Индийский национальный конгресс».

В конце сентября 1946 г. Сталин согласует текст ответного послания Молотова Дж. Неру, в котором была выражена «готовность развивать дружественные отношения с Индией, а также обменяться… дипломатическими и другими представителями…»[729] До формального решения об обмене дипломатическими представительствами дело дойдет в апреле 1947 г. Первым послом Индии в СССР станет сестра Неру — В. Л. Пандит.

Шифротелеграмма В. М. Молотова И. В. Сталину (Дружкову) с текстом письма в адрес Дж. Неру о советско-индийских отношениях и оказании Советским Союзом продовольственной помощи Индии

30 сентября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 306. Л. 1–2]

15 августа 1947 г. состоялось провозглашение независимости Индии, произошла передача власти от британцев индийцам. Состоится при этом по лекалам планировщиков из Лондона и раздел Британской Индии на Пакистан и Индийский Союз, в основу которого был положен, как известно, религиозный принцип. Руководство Индийского Союза провозгласило императивом своей внешней политики неприсоединение к военно-политическим блокам, известном также под названием «позитивный нейтрализм». Отношение советского руководства к происходившим в Индии событиям было достаточно противоречивым. Так, в докладе Жданова на учредительном съезде Информбюро (Коминформа) Индия была отнесена к числу стран, сочувствующих антиимпериалистическому лагерю. С сестрой Неру, приехавшей в Москву в качестве посла, Сталин, однако, не сочтет возможным встретиться ни разу за время ее пребывания. Возможно, сыграл свою роль и тот факт, что верительные грамоты посла Пандит были подписаны королем Георгом VI, который оставался главой Британской Индии до 15 августа 1947 г. Да и сама Пандит, как отметит Сталин позднее в беседе с другим индийским послом, не проявляла в этом отношении никакой инициативы, не имея, судя по всему, указаний из Дели.

Несомненно, что начавшийся процесс деколонизации не мог не привлекать возрастающего внимания Сталина, подтверждая теоретические установки большевизма об обострении противоречий империализма, его кризисе и проч. Деколонизация, однако, во многих случаях начнет происходить не по советским лекалам. На Индийском субконтиненте этот процесс шел без заметного участия местных коммунистов и без влияния Москвы.

К идеям философии ненасилия Махатмы Ганди, которые были положены Индийским национальным конгрессом в основу политических принципов и практики борьбы за независимость, Сталин издавна относился с подозрением.

В политическом отчете XVI съезду ВКП(б) в июне 1930 г. он констатировал нарастание революционного движения в Индии, Индокитае, Индонезии, Африке, принимающего «порой» формы национальной войны за освобождение. «Господа буржуа рассчитывают залить эти страны кровью и опереться на полицейские штыки, призвав на помощь людей вроде Ганди. Не может быть сомнения, что полицейские штыки — плохая опора… Что касается помощников типа Ганди, то царизм имел их целое стадо в лице либеральных соглашателей всякого рода…»[730] Коминтерн при полном одобрении Сталина, который, как мы помним, на рубеже 1920–1930-х гг. поставил его исполком под свой личный контроль, провозгласил революционный путь освобождения от колониализма, установления демократической диктатуры пролетариата и крестьянства на основе Советов, перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Неру, как и Ганди, судя по всему, поначалу воспринимался Сталиным как соглашатель, действовавший по указаниям и в интересах британцев. Трансформация взглядов Сталина займет продолжительное время, но его позиция в отношении «соглашателей» останется неизменной. Добавит взаимной неприязни преследование правительством Неру индийских коммунистов, которые, как и во многих других странах Азии, зачастую действовали экстремистскими способами. Радикализм индийских коммунистов лишь подчеркивался снятием с поста генсека партии Джоши, обвиненного в реформизме. Вскоре после прихода к власти правительства Неру деятельность индийской компартии была запрещена, что, естественно, отбрасывало индийское руководство в восприятии советских лидеров в стан врагов угнетенного человечества. Неру, не раз публично выражавший симпатии к социалистическим идеям, пойдет на эту меру, поскольку документы компартии, попавшие в руки правительства, как скажет об этом первый советский посол в Индии К. В. Новиков, давали основание сделать вывод «о подготовке компартией вооруженного восстания» [731].

Махатма Ганди

1940-е

[Из открытых источников]

Так что Неру с настороженностью относился к Москве, полагая, что экстремизм индийских коммунистов санкционирован и поощряется Москвой. Не без влияния этих обстоятельств Индия присоединится к Британскому Содружеству, сохраняя в органах власти британских подданных. В связи с этим вряд ли стоит удивляться тому, что Сталин не отреагировал на убийство Ганди в январе 1948 г. и не выразил лично соболезнований.

В июле 1949 г. Новиков выступит на заседании Внешнеполитической комиссии ЦК. Из текста его выступления мы узнаем, с какими именно установками он отправился к месту службы: «Перед отъездом в Индию я имел указания товарища Сталина помнить о том, что индийское правительство пришло к власти 15 августа 1947 года в результате сделки индийских национальных буржуазно-феодально-помещичьих кругов с британским империализмом»[732]. Новиков сообщит и об обмене мнениями с Молотовым, который интересовался, «правильно ли поступил товарищ Сталин, что не послал соболезнования по поводу смерти Ганди?» Мнение Новикова прозвучит более чем революционно: «Я ответил, что с конъюнктурной точки зрения это принесло ущерб, так как Трумэн, Черчилль и другие главы правительств и главы государств прислали соболезнования, а товарищ Сталин не прислал. С точки зрения конъюнктурной это принесло нам ущерб»[733].

Стабилизация внутреннего положения в Индии и ситуации на ее границах, ее повышающийся рейтинг на мировой арене заставят Сталина обратить внимание на перспективы ее развития и советско-индийского взаимодействия. Этот поворот будет тесно связан с приездом в 1949 г. в Москву в качестве нового посла Индии известного ученого и общественного деятеля С. Радхакришнана. Посетив Вышинского в связи с предстоявшим ему вручением верительных грамот, индийский посол передаст приветствие Неру «Генералиссимусу И. В. Сталину» и пообещает работать на сближение двух стран. Акцент он сделает на том, что «внешняя политика обеих стран основана на одинаковых принципах — Индия, как и Советский Союз, стоит за равенство наций, за их свободу и независимость»[734]. Выразит посол и надежду на личную встречу со Сталиным. Запись этой пятнадцатиминутной беседы свидетельствует о проактивной позиции, с которой Радхакришнан приехал в Москву, и оставляет впечатление о начале предпринятого Индией дипломатического наступления.

В ноябре в Москве «Инстанция» ознакомится с шифровкой совпосла Новикова из Дели, в которой тот изложит содержание своей неформальной беседы с генерал-губернатором Индии Раджагопалачари 7 ноября во время приема в советском посольстве по случаю 32-й годовщины Октябрьской революции. Тот доведет до советского посла важнейшую внешнеполитическую информацию. Во-первых, он сообщит о намерении Индии в течение ближайших 4–5 недель признать КНР, во-вторых, по вопросу о Вьетнаме будет сказано, что «французы должны покинуть Индо-Китай»[735].

Следующим шагом индийского дипломатического наступления станет инициированный Радхакришнаном визит к Вышинскому 20 декабря. Вручив советскому министру письмо, содержавшее текст послания Неру Сталину по случаю дня его рождения, индийский посол коротко, но очень содержательно сформулирует индийские подходы к внешнеполитическим проблемам. Прежде всего он обратит внимание советской стороны на схожесть взглядов двух стран на меры по укреплению мира. Говоря о внесенном делегацией СССР на Генассамблее ООН предложении о заключении пакта пяти держав по укреплению мира, Радхакришнан подчеркнет, что в сентябре на пленарном заседании ЮНЕСКО им было сделано аналогичное предложение с той только разницей, что в индийском предложении речь шла о шести державах. Нетрудно догадаться, что шестой державой значилась Индия. Не постесняется посол попенять Вышинскому на критику в советской печати в адрес правительства Индии, начав по выражению Вышинского, «распинаться» о том, что обе страны преследуют похожие антиимпериалистические, антифеодальные и антикапиталистические цели, а разница между ними заключается лишь в темпах развития. Радхакришнан напомнит о том, что Неру не раз говорил о намерении Индии никогда не становиться на сторону США и никогда не воевать против СССР. Посол подчеркнет, что, «несмотря на увещевания американцев, Неру во время своей поездки в США не дал завлечь себя в какой-либо пакт с Соединенными Штатами». Радхакришнан комплиментарно выскажется в адрес Советского Союза, напомнив, что в одной из своих речей в Учредительном собрании Индии он заявил, что основная причина ухода англичан из Индии заключается в том, что существует Советский Союз. Ясно, что эти высказывания существенно поднимали в глазах советской стороны и акции самого индийского посла. Подготовив столь весомую политическую базу, он вновь выразит надежду на встречу со Сталиным[736].

Настойчивость индийского посла, демонстрация им совпадения многих внешнеполитических подходов двух стран произведут нужный эффект, и 14 января 1950 г. Сталин примет Радхакришнана. Читатель имеет сегодня возможность ознакомиться с индийской записью беседы[737]. Мы, однако, позволим себе цитировать хранящуюся в российских архивах советскую версию. Индийский посол начнет беседу с заявления о том, что «Индия не желает участвовать в холодной войне и в антикоммунистической политике». Сошлется он при этом на только что состоявшееся публичное выступление Неру. Такого рода зачин, несомненно, должен был порадовать советского лидера, особенно в контексте более общей констатации, которую зафиксирует стенограмма: «Посол говорит, что, когда правительство Индии говорит о нейтралитете, оно имеет в виду нейтралитет»[738]. Желательным для Сталина был бы просоветский нейтралитет, но, кажется, к советскому вождю стало приходить понимание того, что нейтралитет, по Майскому (то есть такой, при котором державы на равных основаниях конкурируют друг с другом в той или иной стране), также является не просто приемлемой, но и желательной формулой. Тем более что Радхакришнан сочтет необходимым подчеркнуть: «…премьер-министр Неру против эксплоатации, против угнетения других народов, за установление социалистического порядка в распределении необходимых продуктов и свобод». «Премьер Неру, — подчеркнет посол, — высоко ценит великую работу, проделанную в Советском Союзе, хотя он не со всем согласен. Премьер Неру считает, что России, Индии и Китаю необходимо идти вместе». «Тов. Сталин говорит, — зафиксирует стенограмма, — что было бы хорошо этим странам идти вместе»[739]. Сталин будет живо интересоваться характером политической взаимосвязи Индии с Британской империей, и сообщение посла, что уже 24 января будет избран первый президент Индии, а через два дня после этого британский король перестанет быть и формальным главой страны, не могло не пробудить в нем определенных надежд. Индия при этом оставалась членом Британского Содружества. Радхакришнан изящно подчеркнет самостоятельность политики своей страны в рамках содружества, напомнив Сталину, что Индия была первой страной содружества, которая признала Китай. Отвечая на многочисленные вопросы Сталина, посол проинформирует его о начале аграрной реформы. «Князья в Индии уже ликвидированы, — скажет посол. — Помещики также будут ликвидированы». Сталин не удержится и переспросит: «Серьезно?» и задаст еще ряд уточняющих вопросов[740]. Радхакришнан оставил запись об этой встрече с советским вождем. «И. В. Сталин был одет в мундир генералиссимуса, казался вполне здоровым. Он был очень остроумен, не делал пауз, прежде чем ответить или задать вопросы. Он производил впечатление человека, который уверен в себе; не было сомнения в его проницательности и прямого подхода ко всем вопросам»[741].

Вряд ли случайно аграрный вопрос и вопросы внешней политики Индии попадут в фокус внимания собеседников 5 апреля, когда состоится еще одна встреча Сталина с Радхакришнаном. На ней, как и в первом случае, присутствовал Вышинский, занимавший в то время пост министра иностранных дел[742]. При обсуждении перспектив аграрной реформы Радхакришнан несколько раз подчеркнет намерение провести ее мирным путем, несмотря на соображение Сталина о том, что «эксплоататоры не захотят мирно уйти, они будут очень сильно возражать». Индийский посол вновь подчеркнет независимость внешней политики Индии: «По вопросу о Японии, Кореи, Китая Индия занимает позицию, не зависящую ни от Америки, ни от Англии». Напомнит Радхакришнан и о том, что Индия поддержала советское предложение о приеме в ООН 14 новых государств.

Настойчивое стремление индийского посла подчеркнуть мирный характер преобразований особым образом «подсвечивается» его вопросом со ссылкой на неких английских интересантов: «…не облегчится ли сближение между СССР и Западом, если бы русские ликвидировали Коминформ так, как они в свое время ликвидировали Коминтерн». Сталин ответил отрицательно: «Коминформ не имеет никакого значения в этом отношении». Радхакришнан, который переживет и тихую кончину Коминформа, никак не повлиявшую на развитие международных отношений, и самого Сталина, очень скоро сможет сделать квалифицированное суждение по этому вопросу. Коминформ интересовал Радхакришнана, конечно, совсем не с точки зрения представителей английского истеблишмента. Индийские коммунисты, как уже отмечалось, доставляли немало хлопот индийскому правительству, и поумерить их пыл с помощью Сталина было, конечно, самым действенным способом добиться нужного результата. В завершение беседы Сталин невпопад скажет: «Мы не считаем Неру нашим врагом». Этот тезис, судя по всему, ему покажется важным донести до своего собеседника, не смущаясь выпадением этой фразы из общего контекста беседы, а быть может, и подчеркивая тем самым его значение. Радхакришнан под занавес решит подогреть позитивное восприятие Сталиным индийского «кейса» и в ответ на заявление советского вождя о равноправном отношении к азиатским народам со стороны Москвы противопоставит этой линии другую — западную: «…Ирак, Египет, Индокитай, Малайя — вот примеры того, как великие державы обращаются с народами Азии»[743].

Радхакришнан, помимо двух встреч со Сталиным, несколько раз будет встречаться в 1950 г. с министром иностранных дел СССР Вышинским и другими дипломатами. Совершенно очевидно, что встречи эти были санкционированы советским лидером. 7 апреля Вышинский будет присутствовать на завтраке у Радхакришнана, на который тот приглашал его еще во время декабрьской встречи. Конечно, задачи, которые индийская сторона решала, предпринимая свое дипломатическое наступление, не сводились к демонстрации совпадения подходов в событиях на мировой арене. Посол продвигал собственную повестку, рассчитывая обеспечить поддержку инициативам Индии со стороны Москвы. Главной из них было продвижение Индии как великой державы, призванной войти в состав клуба, члены которого решают мировые проблемы. В частности, на ответном завтраке у Вышинского он предложил провести закрытую конференцию пяти постоянных членов Совбеза ООН «для обсуждения основных азиатских проблем», причем Индия должна была присоединиться к пятерке держав как инициатор конференции. Продвижение Индии в клуб великих держав отразится и в постановке вопроса об изменении состава Совета Безопасности ООН. По мнению посла, «было бы справедливо заменить Францию Индией в качестве постоянного члена Совета, поскольку Франция теперь превратилась во второстепенную державу, а Индия могла бы сыграть положительную роль в деле примирения двух противостоящих блоков…»[744]

Не имея возможности в деталях рассказать о многообразном содержании имевших место бесед, позволим себе кратко остановиться еще на двух-трех важных, по мнению автора, сюжетах. Согласно индийскому отчету о встрече, Вышинский отвергнет упрек Радхакришнана, заявившему о стремлении Москвы «подавить национальный характер народов разных стран» и в понуждении «принять коммунистические принципы экономики… Ходит много разговоров о вмешательстве Советской России в дела других стран». Вышинский парирует: «Везде, где люди недовольны своими условиями жизни и протестуют против их правительств, думают, что это мы вмешиваемся. Это исторический процесс, а не наши интриги. Мы неоднократно говорили, что революция — не товар для экспорта». На претензию в подавлении свободы личности Вышинский ответит: «Все 32 года существования СССР мы ощущаем внешнюю угрозу. У нас была Гражданская война, Отечественная война, мы, — согласитесь, — имеем основания опасаться Германии, и сегодня западные страны вновь говорят о войне против нас. У нас совсем не было мирного времени, чтобы стать благостными, успокоиться, но мы создадим для того все материальные условия, и индивидуальная свобода личности придет». Но и Радхакришнану придется выдержать атаку со стороны советского министра. На вопрос о причинах жестокого обращения с коммунистами, индийский посол скажет: «Мы не можем по-дружески относиться к террористам, которые хотят насильственным образом свергнуть нынешнее правительство… Но против мирной пропаганды общественных движений у нас нет никаких возражений… Пожалуйста, если у Вас есть влияние на Коммунистическую партию Индии, посоветуйте индийским коммунистам прекратить преступную деятельность». На ремарку Вышинского «Мы не советуем им, хотя и заинтересованы в них», Радхакришнан был вынужден повторить свою просьбу[745]. Затронут советский министр и индийский посол животрепещущую тему индо-пакистанских отношений. Советская дипломатия на каком-то временно́м отрезке, судя по всему, пыталась сыграть на этих противоречиях. Известно, что в 1949 г. Сталин пригласил в Москву премьер-министра Пакистана Лиаката Али-хана. Визит этот не состоялся. Вполне возможно, что приглашение это было сделано в пику визиту Неру в Вашингтон и преследовало целью подтолкнуть Дели быть поближе к Москве[746].

Выписка из дневника А. А. Громыко с записью его беседы с послом Индии в СССР Радхакришнаном

15 июля 1950

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1196. Л. 30. Подпись — автограф А. А. Громыко]

Судя по всему, для советской дипломатии становилось все более очевидной самостоятельная линия внешней политики Индии, что не было лишь риторической формулой в дипломатических дебатах. Нам уже приходилось обращать внимание читателя на ту роль, которую взял на себя Неру в урегулировании корейского конфликта. 15 июля зам. министра иностранных дел А. А. Громыко вручил Радхакришнану текст ответа Сталина на обращение Неру по корейскому вопросу[747].

Сталин сочтет необходимым подсветить миротворческую роль Неру, и 18 июля «Правда» опубликует соответствующую информацию. Сталин сохранит в своем личном архиве вырезку из газеты[748]. Причем поначалу (в первых числах месяца) индийский посол зондировал почву, как отнеслась бы Москва к предложению о передаче корейского вопроса на рассмотрение трех держав — СССР, США и Индии[749]. Неру через посла будет информировать советскую сторону об индийских инициативах по корейскому вопросу, включая зондажи позиций «великих держав». На сентябрьской встрече с Вышинским Радхакришнан предложил видоизмененную инициативу на корейском направлении: создать комиссию в составе шести держав (СССР, Китай, Индия, Индонезия, Великобритания и США) для решения корейского вопроса. Скажет он и о задаче спасти лицо ООН, принимающей участие в войне в Корее. Вышинский огласит советскую позицию. Корейский народ сам может решать свои дела и не нуждается в иностранной «помощи» — вот исходный тезис позиции Вышинского. Единственный путь решения корейского вопроса, продолжил он, на основе советских предложений, а именно: вывод иностранных войск, прекращение военных действий и невмешательство во внутренние дела Кореи. Создание комиссии шести держав было бы нарушением принципа невмешательства. Что касается спасения лица ООН, то советский министр поправил индийского посла, заявив, что не считает ООН участвующей в войне в Корее, так как ни СССР, ни Китай, ни ряд других членов ООН не поддерживают американскую интервенцию[750].

Сообщение ТАСС «К пребыванию премьер-министра Индии Неру в Индонезии»

12 июля 1950

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1196. Л. 25. Резолюция — автограф В. М. Молотова]

Несмотря на все свои инициативы, правительство Индии продолжит жесткую линию в отношении индийских коммунистов, обвиняя их в использовании террора. На одной из «тассовок», излагавшей «антикоммунистическую» речь Неру в Индонезии, Молотов порекомендует дать краткую заметку о его выступлении под заглавием «Неру беспардонно клевещет». Публикацию, правда, будет рекомендовано дать «в спокойном тоне» и не в центральной советской прессе, а в малотиражном «Новом времени»[751].

Так что целый ряд (а не три, как иногда сообщается в литературе[752]) встреч индийского посла «в советских верхах» в конце 1949–1950 г. действительно обозначили возможность выхода взаимоотношений двух стран на новый уровень, создав для этого определенные предпосылки.

Шифротелеграмма И. В. Сталина генеральному секретарю Компартии Индии Р. Рао с приглашением его и Ш. А. Данге в Москву для обсуждения положения в Индии

24 октября 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 308. Л. 3. Правка — автограф И. В. Сталина]

Явно заинтересовавшие Сталина новости из Индии, полученные им самим из первых рук, и информационные потоки из различных каналов, сподвигнут его к более активному освоению нового театра политических действий. В октябре 1950 г. Сталин дважды лично отредактирует шифровку в Дели совпослу Новикову, согласующую приезд в Москву руководителей индийской компартии, чья политика грозила стать камнем преткновения на пути взаимодействия с державой, на глазах приобретавшей все большее значение, особенно в контексте разворачивавшейся Корейской войны. Показательным представляется признание Сталина, содержащееся в этой шифровке о том, что «имеющихся документов недостаточно для того, чтобы составить твердое мнение о положении дел в Индии» [753].

Внешнеполитическая комиссия ЦК примет на заметку это соображение вождя и в январе 1951 г., накануне приезда индийских коммунистов, издаст специальный выпуск своего бюллетеня «О положении в коммунистической партии Индии»[754]. Сталин 9 февраля примет членов ЦК индийской компартии Данге, Гоша (Гхоша), Рао и Пуннайю, внимательно ознакомившись перед этим с записью состоявшейся накануне беседы с ними членов Внешнеполитической комиссии во главе с Маленковым. Пометки, сделанные им на полях, заслуживают специального внимания. Они свидетельствуют, что и в индийском случае Сталин не был сторонником левацких загибов. На вопрос «индийских товарищей», поставленный перед московскими собеседниками, является ли вооруженная борьба главной формой классовой борьбы в Индии, он ответит на полях: «Нет!» Столь же категорически отрицательно он отнесется к вопросу о национализации земли в Индии. На вопрос, является ли правительство Неру марионеткой английского империализма, Сталин отметит: «Это не марионетка», дважды подчеркнув отрицательную частицу «не» [755].

Сталинское «Нет!» появится возле вопроса об экспроприации для нужд революционной борьбы собственности помещиков и ростовщиков. Такую же реакцию вызовет вопрос о вынесении смертного приговора члену партии, в преданности которого возникли сомнения.

Докладная записка Г. М. Маленкова, М. А. Суслова, В. Григорьяна и П. Юдина И. В. Сталину о беседе с представителями ЦК компартии Индии

8 февраля 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 310. Л. 1–11. Пометы — автограф И. В. Сталина]

Вопросы, которые были, в свою очередь, поставлены перед индийцами на рабочей встрече 8 февраля, обнаруживают крайнюю неосведомленность «московских товарищей» о положении в Индии в целом и компартии в частности, а также их невовлеченность в процесс «революционной борьбы» в Индии.

На встрече 9 февраля Сталин даст те оценки, с которыми читатель уже знаком по его ремаркам на отчете о рабочей встрече, состоявшейся накануне. Что касается общей оценки предстоящей в Индии, по мнению «индийских товарищей», революции, то Сталин предложит считать ее аграрной по преимуществу, а ее содержанием — ликвидацию феодальной собственности и раздел земли между крестьянами в их личную собственность. Тезис индийских коммунистов о том, «что Индия стоит на пути к социалистической революции», советский вождь назовет «опасным»: «Мы не считаем, что Индия стоит перед социалистической революцией. Это буржуазно-демократическая революция или первый этап народно-демократической революции». Главной задачей текущего момента Сталин обозначил борьбу против английского империализма, для чего следовало «поднять общественность, все прогрессивные слои национальной буржуазии», создать «единый национальный фронт». Острие борьбы Сталин посоветует направить против английского империализма. «Пусть другие империалисты, в том числе и американские, думают, что вы их не касаетесь». «Если у вас в программе есть требования экспроприации крупной буржуазии, то это надо вычеркнуть». Повторит Сталин свой вывод, что партизанскую войну в Индии нельзя считать главной формой борьбы, «неверно также утверждать, что в стране сейчас гражданская война в разгаре». Подтвердив целесообразность поддержки действий партизанских отрядов в Теленгане, раз уж они там были развернуты, Сталин подчеркнет: «Не надо надеяться только на партизанскую войну… Надо больше работать среди людей, среди рабочих, в армии, среди интеллигенции, крестьянства». «Вас будут критиковать слева — не бойтесь», — так советский вождь порекомендует поумерить революционный пыл[756].

«Индийские товарищи» надолго задержатся в Москве, где вовсю развернется работа над проектом программы компартии. Глубина вовлечения Сталина в этот процесс ясно характеризуется его пометами на письме с вопросами, адресованном индийцами в ЦК ВКП(б) 1 марта[757].

Письмо С. К. Данге, А. Гхоша, М. Б. Пуннайи, Р. Рао в ЦК ВКП(б) о программе компартии Индии

1 марта 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 311. Л. 2–3. Правка — автограф И. В. Сталина]

Из проекта программы компартии Индии

1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 311. Л. 80–98. Правка — автограф И. В. Сталина]

На следующий день состоится новая встреча Сталина с индийскими коммунистами, в стенограмме которой и появится запись, вынесенная в заголовок этого параграфа: «Индийские товарищи принимают предложение товарища Сталина включить в программу» целый ряд конкретных пунктов, которые мы позволим себе не обсуждать на страницах этой книги за недостатком места и времени. По итогам этой встречи появится проект программы индийской компартии, несколько вариантов которой Сталин сохранит в своем архиве. Все они носят следы его непосредственной работы над текстом[758].

Записка А. Н. Поскребышева Л. П. Берии о проекте ответа А. Гхошу

20 сентября 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 312. Л. 27. Автограф А. Н. Поскребышева]

В Индии развернется нешуточная дискуссия вокруг проекта, привезенного из Москвы. В июне генсек компартии А. К. Гхош направит в Москву целых три письма с изложением событий внутрипартийной жизни и вопросами, требовавшими, по его мнению, ответов из Москвы. Как свидетельствует записка Поскребышева, адресованная членам ближнего круга Сталина, вождь единолично поработал с полученными материалами и подготовил содержательный ответ [759].

Сталину придется отстаивать свои скромные «коренные задачи первого этапа революции», нажимая на то, что согласованный в Москве проект есть программа-минимум. Леваков, судя по всему, в индийской компартии присутствовало с избытком[760].

Если с теоретическими вопросами Сталин решит справиться сам, ограничившись неформальным одобрением «четверки» из состава членов Политбюро, то свой «ответ на вопросы тов. Гоша о Кашмире», полученные 5 октября, он решит провести через Политбюро формальным образом[761]. Сталин в подготовленном проекте постановления выступит за «обеспечение народу Кашмира возможности самому решить вопрос о своем государственном статуте, о недопущении какого-либо вмешательства ООН и стоящих за ней американо-английских империалистов». При этом компартия, по Сталину, должна была принять все меры к тому, чтобы народ Кашмира и его Учредительное собрание приняли решение о присоединении Кашмира к Индии. Если Пакистан попытается присоединить к себе Кашмир силой, то компартия должна высказаться за военный отпор Пакистану со стороны Индии, имея в виду, что такой военный отпор был бы военной помощью Кашмиру в его освободительной борьбе против Пакистана[762].

Гхош и в дальнейшем будет регулярно обращаться в Москву за консультациями, однако в сталинском личном архиве не сохранилось материалов о продолжении его активного взаимодействия с индийскими коммунистами.

Основная работа, судя по всему, пойдет по дипломатической линии и будет направлена на реализацию установок по дозированному сближению двух стран, к которым пришел Сталин в 1950 г.[763] Не имея возможности даже кратко рассказать о перипетиях этого процесса в последние годы жизни советского вождя, отметим, что в апреле 1952 г. Сталин вновь примет Радхакришнана по его просьбе (тот высказал ее, встречаясь с Вышинским 31 марта). На этой встрече Радхакришнан сообщит о своем отзыве из Москвы в связи с данным им согласием баллотироваться на пост вице-президента страны[764]. Сталин выйдет за рамки обычного дипломатического протокола и примет отъезжающего посла поздно вечером 5-го. Он пойдет на этот шаг, даже несмотря на то, что несколькими днями ранее у Вышинского с Радхакришнаном выйдет острая перепалка. Посол обвинит корреспондента «Правды» и московское радио в нападках на правительство Неру, что не помогает, по мнению посла, укреплению дружбы между СССР и Индией. Вышинский наберется смелости выйти за рамки общепринятой практики и в отчете, который лег на стол Сталину, сделает примечание. В нем он признает правоту индийского посла, констатировав, что корреспондент «Правды» «действительно допускает грубый и развязный, вредящий нашим отношениям тон». При этом Вышинский в том же примечании, явно угадывая реакцию вождя, сообщит об уже принятых им сверхоперативно мерах[765].

Ответ Политбюро ЦК ВКП(б) А. Гхошу о Кашмире

17 октября 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 312. Л. 43–44. Правка — автограф И. В. Сталина]

При этом Сталин будет дистанцироваться от возможности встреч с Неру, сознательно притормаживая таким образом развитие советско-индийских отношений и, судя по всему, прямо указывая на главное препятствие в лице руководителя страны. 26 июня 1951 г. индийский посол в Пекине через совпосла Рощина передаст, что «Неру охотно бы принял предложение Правительства СССР посетить СССР в мае — июне 1952 года». Из подготовленной в связи с этим в секретариате А. А. Громыко справки мы узнаем, что «индусы с 1946 г. начали обращаться к нам с вопросом о возможной поездке Неру в Москву», сделав это в 1946, 1947, 1948, 1949, 1950 гг.[766] Настойчивость индийской стороны успехом так и не увенчается — Сталин не даст согласия на визит Неру в СССР. Нейтралитет индийского правительства или, вероятнее, самого Неру, по мнению Сталина, имел прозападный характер, что и являлось очевидной причиной торможения. Выжимка из политического отчета советского посольства, которую Вышинский положит на стол Сталину перед вечерней встречей 5 апреля 1952 г., содержала вполне определенные констатации. «„Внешняя политика Индии в целом шла в фарватере американо-английского блока“. По отдельным вопросам: отношение к КНР, Японии, Корее, в кашмирском конфликте — политика Индии „не совпала с политикой американо-английского блока. Но в то же время она не оказалась достаточно твердой и последовательной, чтобы ее можно было назвать действительно независимой политикой“», в таких выражениях секретариат Вышинского, а может быть, и он сам, отреферируют многостраничный текст политического отчета[767].

Об обоснованности и реалистичности подходов Сталина на индийском направлении автор предоставляет судить читателю. Вполне вероятным, однако, представляется, что Сталин склонялся к пересмотру своего скептического отношения. В числе его рабочих встреч в последний день работы в кремлевском кабинете 17 февраля 1953 г. — прием посла Индии К.П.Ш. Менона и второго секретаря посольства Кауля. Через полчаса после окончания встречи с послом Сталин там же примет еще и вице-председателя Всемирного совета мира, председателя Всеиндийского совета мира и лауреата Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами» Сайфуддина Китчлу[768]. К сожалению, в российских архивах запись этих бесед обнаружить не удалось.

Вскоре после смерти советского вождя, в августе 1953 г., возглавивший советское правительство Г. М. Маленков, выступая на заседании Верховного Совета СССР, специально остановится на политике Индии и взаимоотношениях с ней. Эта речь, высоко оценившая роль Индии на международной арене, обозначит новые перспективы отношений двух стран. В 1955 г. состоится так долго ожидавшийся в Индии визит Дж. Неру в Советский Союз, а вслед за ним и ответная поездка советской делегации на высшем уровне, что и выведет отношения двух стран на качественно новый уровень.

«Ответ ЦК ВКП(б) индонезийским товарищам»

Первая брешь в системе колониализма была пробита совсем не в тех географических точках, событиям в которых посвящены предшествующие параграфы этой главы. 17 августа 1945 г., то есть через три дня после капитуляции Японии, состоится провозглашение независимости Республики Индонезии. Лидер национально-освободительного движения Сукарно воспользуется уникальной ситуацией, когда японская администрация признает готовность уйти из страны, а голландская колониальная администрация в нее еще не успеет вернуться.

Вслед за британскими войсками на архипелаг начнут возвращаться и войска колонизаторов. Нидерланды, как и Франция, не собирались расставаться с заморскими владениями, богатыми полезными ископаемыми, и в октябре 1945 г. заявят о непризнании правительства республики. Советская дипломатия поспешит использовать ситуацию для расширения пролома, образовавшегося в стене колониальной системы. 7 января 1946 г. Политбюро утвердило директивы для советской делегации на 1-й сессии Генассамблеи ООН[769]. Советской делегации вменялось в обязанность направить запрос (для начала) о предоставлении информации Генассамблее о положении в Голландской Индии, как тогда продолжала именоваться Индонезия. Индонезийскому вопросу в 1946 г. будет посвящено шесть заседаний Совета Безопасности. Совбез не примет советские предложения, которые апеллировали к принципу устава ООН о признании права каждого народа определить свою судьбу и избрать форму правления, будет отвергнуто и требование создать специальную комиссию. Форсировать события на окраине мира и «вписываться», используя современный жаргонизм, за неизвестного ему деятеля национального движения Сталин, очевидно, не собирался. Не помогут и рекомендации Молотова, который в одной из своих записок этого времени посоветует установить консульские отношения с Республикой Индонезия[770]. Как и на индокитайском театре, Сталин не намеревался втягиваться в авантюру, не сулившую достижения стратегических целей, но при этом грозившую обострением межсоюзнических отношений. Между тем маленькое, но гордое Королевство Нидерландов, не желая терять заморскую жемчужину своей короны, принялось создавать на островах архипелага подконтрольные квазигосударственные образования и принуждать Сукарно признать целесообразность вхождения Республики Индонезия в федеративное государство — Соединенные Штаты Индонезии. Реализовали этот проект в ноябре 1946 г., когда было подписано так называемое Лингаджатское соглашение, за которым в январе 1948 г. последовало еще одно — Ренвильское, названное так по имени американского судна, на борту которого проходили переговоры «под руководством» комиссии трех стран ООН (США, Бельгии и Австралии).

Сукарно (Кусно Сосродихарджо)

1940-е

[Из открытых источников]

В феврале 1948 г. спецпосланник Республики в Восточной Европе Сурипно инициирует вопрос об установлении дипотношений с СССР и заключении договора о дружбе и сотрудничестве. Президент Сукарно и премьер-министр Хатта рассчитывали таким образом обрести поддержку в противостоянии с Нидерландами. Советский МИД даст «добро», и Сталин, полагаясь на рекомендацию Молотова, в мае согласится пойти на установление консульских отношений, но не более того. Индонезийское руководство не выдержит давления голландцев и после ряда маневров дезавуирует инициативу Сурипно. Соглашение об установлении консульских отношений так и не вступит в силу[771].

1948 год станет переломным. Летом в страну из Москвы вернется Мановар Муссо. Некогда сотрудник исполкома Коминтерна, в годы войны он работал переводчиком малайской редакции Издательства литературы на иностранных языках, а в 1945-м был переброшен на пропагандистский фронт и проработал скромным референтом в НИИ № 205, о котором мы поговорим позднее. Подъем антиколониальной борьбы в стране, рост привлекательности коммунистических идей приведут к острому голоду на партийные кадры, и Муссо станет одним из коммунистов, которые вернутся в Индонезию по запросу ее компартии. Никаких специальных поручений Москвы, насколько позволяют судить доступные документы, Муссо с собой не вез. Как засвидетельствуют руководители голландской компартии, во время переговоров с Муссо в Праге они достигнут договоренности о проведении объединительного съезда трех партий и выработке программы действий[772]. В Джакарту Муссо попадет лишь в начале августа, а в начале сентября действительно пройдет съезд, на котором коммунистическая, социалистическая и трудовая партии объявят о создании объединенной компартии. Муссо станет ее генсеком. Как будут докладывать в середине сентября в Москву руководители голландской компартии, начнет реализовываться и вторая часть согласованного в Праге плана — создание Национального фронта с участием всех политических партий и профсоюзных организаций с целью освобождения «от голландских оккупантов и от какого бы то ни было империалистического влияния»[773]. Еще не закончится сентябрь, как грянет гром, которого не ждали услышать ни в Гааге, ни в Москве. В сентябре в третьем по величине городе Индонезии — Мадиуне произойдет мятеж левых сил, направленный против правительства Сукарно — Хатта, его компромиссов с голландцами и Ренвильского соглашения. В мятеже приняли участие и коммунисты во главе с Муссо. Мятеж был подавлен с крайней жестокостью. В распоряжении автора нет документов, которые прямо или косвенно указывали бы на причастность Москвы к мадиунским событиям. Вероятнее всего, как это часто бывало, свойственные молодым компартиям левацкие загибы показались индонезийским коммунистам настолько привлекательными и легко осуществимыми, что значительная их часть оказалась вовлеченной в мадиунский мятеж. Идею национального фронта коммунисты, таким образом, успешно похоронили собственными руками. В феврале 1951 г., принимая руководителей индийской компартии, Сталин скажет: «В Индонезии были хорошие руководители компартии, но они дали себя спровоцировать на преждевременное восстание. Это были хорошие, преданные, смелые люди, но дали себя спровоцировать и погибли»[774].

Вскоре после подавления мятежа Нидерланды проведут так называемую вторую «полицейскую акцию», в ходе которой в декабре 1948 г. все руководство Республики Индонезия было арестовано. В конце 1949 г. под патронажем Бюро добрых услуг ООН (было и такое!) состоится голландско-индонезийская конференция круглого стола, по итогам решений которого будет создано федеративное государство Республика Соединенных Штатов Индонезии, причем Сукарно окажется компромиссной фигурой, которая вполне устроит Нидерланды, да и представителей ООН. Судя по тому, что на протяжении его долгого правления коммунисты не получат каких-либо преференций, значительную часть этого периода проведя на нелегальном положении, «правый поворот» в политике Сукарно стал одним из условий его политического выживания.

25 января 1950 г. министр иностранных дел Вышинский внесет на рассмотрение Сталина проект ответной ноты правительству Нидерландов об Индонезии, в которой было решено «принять предложение МИД СССР о признании Республики СШИ», инициированное голландцами. Судя по всему, Вышинский правил свой проект прямо под диктовку Сталина, внеся в него слова «установить дипломатические отношения». Сталин, как свидетельствует пометка его личного секретаря Поскребышева, предложения Вышинского утвердил в тот же день[775]. В сентябре Индонезия была принята в члены ООН. СШИ будет суждена недолгая жизнь. В мае 1950 г. правительства СШИ и Республики Индонезия подпишут соглашение об образовании унитарного государства под названием «Республика Индонезия». Сукарно, таким образом, вышел победителем из всех перипетий становления независимой Индонезии, не только сумев сохранить за собой пост руководителя страны, но и проведя свою линию в отношении созданной им Республики Индонезия.

Оперативное руководство комдвижением в этой стране Сталин, судя по всему, так же, как и во многих других случаях, возложил на «китайских товарищей». В октябре 1950 г. он получит от Лю Шаоци пространную записку, согласованную руководством ЦК компартии Индонезии. Эта многостраничная шифровка вся испещрена пометами Сталина.

«Клика Сукарно — Хатта», перешедшая «на сторону империалистов», в документе была названа «прямыми палачами в событиях в Мадиуне», а сами события «и привели к появлению так называемой Индонезийской Республики во главе с кликой Сукарно — Хатта»[776]. Пометы «не с того конца», «не то», сделанные Сталиным на полях письма напротив тезисов о «борьбе вооруженной революции», создании национально-освободительной армии говорят о том, что и в данном случае Сталин не был сторонником форсирования событий в леворадикальном ключе. Поощрительное «Это верно!» он оставит на полях возле тезиса о необходимости подготовки группы руководящих и рядовых членов партии для легальной работы, об участии в парламентской деятельности во всех инстанциях[777]. Сталину вся эта история покажется настолько важной, что он запросит у Лю Шаоци дополнительную информацию по ряду ключевых для него вопросов[778]. Становится очевидным, что индонезийская тема была для него новой, что является еще одним свидетельством очень слабой вовлеченности советского политического руководства в бурные события того времени в Индонезии. Пространные разъяснения Сталин получит в конце ноября 1950-го и, как это не покажется странным читателю, он будет напряженно с ними работать. 3 февраля 1951 г. совпосол в Пекине Рощин вручит лично Лю Шаоци письмо товарища «Филиппова» [779].

В своем архиве Сталин сохранил три варианта подготовленного им ответа, начиная от надиктованного Поскребышеву (и поправленного) первоначального варианта и заканчивая текстом шифровки в Пекин. Свой текст Сталин озаглавит так: «Ответ ЦК ВКП(б) индонезийским товарищам». Основной задачей компартии на ближайшее время Сталин считал ликвидацию феодальной собственности на землю и передачу ее в собственность крестьянам. Второй задачей была названа организация национального фронта борьбы за полную независимость Индонезии, причем «первоначально не против всех иностранных империалистов, а только против голландских империалистов». Сталин предостережет от увлечения партизанской войной по образцу китайской революции, указав на ряд препятствующих этому обстоятельств, и порекомендует дополнить метод партизанской войны методом всеобщих экономических и политических забастовок, подчеркнет задачу «во что бы то ни стало завоевать большинство рабочего класса». «Главный грех лидеров индонезийской компартии, — завершит Сталин свое послание, — состоял до сих пор в том, что они находились в плену у левой фразы»[780]. Сталин, судя по всему, ожидал оперативного ответа на свое послание, поэтому 3 апреля он шифровкой в Пекин, адресованной уже Мао Цзэдуну, напомнит о себе и поинтересуется: «Нельзя ли получить информацию по этому вопросу»[781]. Ответить Сталину поспешат и Мао Цзэдун, и Лю Шаоци, объяснившие свое молчание сменой руководства индонезийской компартии[782]. Это новое руководство получит письмо Сталина лишь в феврале 1952 г., а свой ответ «китайским товарищам» направит в марте. Перевод этого текста в архиве Сталина лежит рядом с обращением на его имя и докладом о положении в компартии, направленными индонезийскими делегатами XIX съезда КПСС. Все эти документы напечатаны на одной бумаге с использованием одной и той же печатной машинки, так что, судя по всему, ответ на свои рекомендации советский вождь получил спустя полтора года после их написания[783]. Этот факт сильно корректирует представления о реальных возможностях и пределах коммунистической экспансии Москвы. В мае 1952 г. Москва через Пекин получит первые сигналы из Индонезии. «Индонезийские товарищи» уведомляли о 32-й годовщине ее образования, рассчитывая на поздравления, и просили о встрече с руководством ВКП(б). Молотов наложит резолюции на соответствующих записках Внешнеполитической комиссии: «Не посылать», «Не отвечать», а затем и напишет проект решения[784].

Шифротелеграмма посла СССР в Китай Н. В. Рощина из Пекина И. В. Сталину о встрече с Лю Шаоци

3 февраля 1951

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 313. Л. 62]

Докладная записка В. Г. Григорьяна В. М. Молотову о поездке индонезийского и китайского представителей в Москву для обсуждения индонезийских вопросов

31 мая 1952

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1213. Л. 63. Подпись — автограф В. Г. Григорьяна, помета — автограф В. М. Молотова]

Воспитательные меры продлятся до октября, когда на XIX съезд КПСС будет допущена и делегация индонезийской компартии. В этот период Сталин и получит перечисленные выше документы. Несколько раз на полях доклада Сталин сделает пометки: «Фраза!», «Это фраза!», выражая таким образом свое отношение к не слишком конкретным и в то же время слишком радикальным требованиям индонезийских коммунистов[785]. Председатель Внешнеполитической комиссии ЦК подготовит обширные справочные материалы, которые станут предметом изучения Сталина в контексте подготовки съезда индонезийской компартии. 6 января 1953 г. Сталин примет делегацию руководства индонезийских коммунистов во главе с ее генеральным секретарем Д. Н. Айдитом и даст наставления, которые в целом повторяли рекомендации его письма, цитированного выше. Причем одновременно он примет и китайскую делегацию во главе с Лю Шаоци[786]. Вероятно, речь на этой встрече шла о координации действий участников совещания. Специально стоит отметить, что Сталин посоветует отказаться от лозунга национализации земли как слишком радикального. Получив от «индонезийских товарищей» письмо по итогам приема, Сталин сочтет необходимым на него ответить. Свой ответ он разошлет для ознакомления членам Бюро Президиума и секретарям ЦК КПСС[787]. Как и в первом случае, Сталин будет тщательно готовить свой ответ, о чем свидетельствуют три редакции нового письма на русском языке и четвертая — на английском, сохраненные им в своем архиве. И вновь он сконцентрирует внимание на двух вопросах — крестьянском (аграрном) и национальном фронте, в очередной раз предостерегая от «левых загибов»[788]. В известном смысле можно говорить о политическом завещании Сталина леворадикалам Азиатско-Тихоокеанского региона.

Вероятно, именно цитированные выше солидарные оценки «китайских и индонезийских товарищей», данные ими политическому режиму, установившемуся в независимой Индонезии, заставят Сталина притормозить процесс установления полноценных дипотношений с Республикой Индонезия. Легитимизировать «клику Сукарно — Хатта», как характеризовалась правящая группа страны в документах «братских партий», было, по мнению советского вождя, преждевременно. Кто знает, не отказался бы советский вождь от признания «республики СШИ», получи он шифровку Лю Шаоци в начале января 1951-го. Пауза продлится три года, а обмен дипломатическими представительствами состоится уже после смерти советского вождя — в 1954 г.

«Латино-американским странам надо бы объединиться»

Еще одна встреча, проведенная Сталиным в последний период жизни, просится быть представленной на страницах этой книги. 29 января 1953 г. Вышинский проинформирует Сталина о том, что новый посол Аргентины в СССР Леопольдо Браво заявил о своем желании быть принятым советским вождем[789], и уже 7 февраля такая встреча состоится. Два экземпляра ее записи Вышинский представит Сталину на следующий день[790].

Браво, как и положено послу, придет продвинуть на самом высоком уровне интересы своей страны и курс переизбранного на новый срок в 1952 г. президента Хуана Доминго Перона. Нелишним будет напомнить, что дипломатические отношения двух стран были установлены 6 июня 1946 г., через день после того, как Перон официально вступил в должность президента своей страны. Тем самым он реализовал одно из своих предвыборных обещаний. Браво в зачине беседы заявит, что «Аргентина желает укреплять связи с Советским Союзом и, в частности, развивать торговые отношения». Собеседники поговорят и о торговле, и о культурных связах, и даже о футболе. Содержание их беседы примечательно, однако, не этими сюжетами. Аргентинский посол затронет советского вождя за живое, заявив о своем восхищении огромным строительством, ведущимся в СССР и замечательными успехами в области индустриализации. Еще больший интерес Сталина вызовет заявление посла о том, что «президент Аргентины Перон также начал движение за независимость страны».

Запись беседы И. В. Сталина с послом Аргентины Л. Браво

7 февраля 1953

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 250. Л. 3–4]

Этот тезис вызовет то ли нарочитое, то ли непритворное удивление Сталина, переспросившего: «Разве Аргентина в настоящее время не является независимой страной?», Браво в ответ проинформирует Сталина о кампании по национализации иностранных предприятий, железных дорог, портов, электропромышленности, городского транспорта и т. д. Резюмируя он скажет, что «без экономической независимости нет и свободы», а Перон и его сторонники «добиваются экономической независимости, чтобы добиться независимости политической». Сталин всячески поддержит эту тему: «Американцы хорошо знают, что те, кто владеет экономикой страны, владеют и ее независимостью, и что будет хорошо для Аргентины, если ее экономическая независимость будет утверждена, хотя бы постепенно». «Чтобы стать самостоятельными, надо иметь свою индустрию», — отметит он в другом месте беседы. Сталин пообещает аргентинскому послу поддержку в торгово-экономических вопросах и попросит передать президенту Перону «привет и пожелание успеха в борьбе Аргентины за независимость». Сталин пойдет дальше и выскажет мысль: «Латино-американским странам надо бы объединиться…» и тут же задастся вопросом, а может быть, «следовало бы образовать что-нибудь вроде Соединенных Штатов Южной Америки?» И, наконец, порекомендует: «Надо создать какой-нибудь союз латино-американских стран для позитивных целей, для целей экономического строительства, а не только для организации сопротивления»[791]. Браво не решится напомнить советскому вождю об Организации американских государств, созданной в апреле 1948 г. и объединившей все страны обеих Америк, включая Аргентину.

Хуан Доминго Перон

1954

[Из открытых источников]

Тезисы этой беседы сегодня в блогосфере нередко фигурируют в качестве сталинского завещания, на статус которого они, конечно, не тянут в силу своей фрагментарности. Обсуждавшаяся собеседниками идея взаимосвязи экономической и политической составляющих суверенитета, вызывающая сегодня повышенный интерес, новой для них не являлась, и открытий в ходе обмена мнениями они не совершили. В рекомендациях Сталина по созданию организации латиноамериканских государств, разумеется, по мысли советского вождя, независимых от североамериканского патрона, действительно можно усмотреть абрис контуров многополярного устройства мира. Однако все предшествующее изложение, как нам кажется, вряд ли позволяет говорить о пересмотре Сталиным классовых подходов к международным отношениям. Новые полюса, начни они и вправду появляться на политической карте мира, в мировосприятии Сталина неизбежно должны были начать склоняться в сторону того или иного блока, и борьба за «правильный уклон», судя по всему, и составляла суть дипломатической борьбы на «текущем этапе» противостояния коммунизма и империализма. Не приходится спорить лишь с тем, что в августе 1953 г., уже после смерти Сталина, действительно было заключено первое советско-аргентинское торговое соглашение, подготовка которого была запущена его решениями. Никакой сколько-нибудь заметной роли в достижении экономической независимости Аргентины оно тогда не сыграет.

Колоритной и политически неоднозначной фигуре Перона, которого часто (и небезосновательно) именуют диктатором, не позволят провести полностью второй президентский срок на вершине аргентинского политического олимпа и реализовать на практике озвученные выше идеи о достижении экономической и политической независимости страны. В сентябре 1955 г. в результате так называемой освободительной революции или, точнее, военного переворота Перон был отстранен от власти и изгнан из страны. По иронии судьбы аргентинские коммунисты, если судить по встречающимся в литературе упоминаниям, приняли участие в этом перевороте на стороне путчистов. Причем во время первой неудавшейся попытки переворота путчисты станут бомбить столичный район, в котором находился президентский дворец, и Plazade Mayo, центральную площадь Буэнос-Айреса, в результате чего погибнут сотни гражданских лиц. В 1970-х гг. Перон триумфально вернется в Аргентину, но это уже совсем другая история.

Глава 5«Восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства и затем превзойти…» Достижения и проблемы послевоенного восстановления СССР

По завершении войны СССР вплотную столкнется с последствиями экономической разрухи в результате военных действий и громадными невосполнимыми людскими потерями. В результате войны Советский Союз потерял треть всего объема национального богатства; прямые потери населения, а значит, и трудовых ресурсов, составили около 27 млн человек. По данным ЦСУ Госплана СССР, прямой экономический ущерб (уничтожение имущества), причиненный германской агрессией, составил не менее 679 млрд руб. в ценах 1940 г. Эта сумма вдвое превышает все инвестиции в народное хозяйство за все довоенные пятилетки[792]. Советский Союз завершит войну с промышленностью, «заточенной» на производство вооружений, с разоренным войной сельским хозяйством, с огромной накопленной за годы войны денежной массой и одиннадцатимиллионной армией, требовавшей демобилизации, трудоустройства демобилизованных и их социальной адаптации. Все это требовало соответствующих огромных затрат. При отсутствии внешних источников финансирования восстановление в послевоенный период потребует нового витка мобилизации общества на решение вставших перед ним задач, приведет к использованию тех же источников экономического роста, что и в довоенный период. Неизменными останутся и базовые подходы к развитию народно-хозяйственного комплекса, оформившиеся в годы первых пятилеток[793].

«…Спланировать так, чтобы обеспечить самостоятельность социалистического хозяйства от капиталистического окружения»

Задачи и параметры послевоенного восстановления народного хозяйства Сталин сформулирует в речи на предвыборном собрании избирателей 9 февраля 1946 г. Выражены они будут количественными показателями: 500 млн т угля, 60 млн т стали, 50 млн т чугуна, 60 млн т нефти[794].

Официально горизонты планирования были заданы в марте 1946 г., когда Верховный Совет СССР принял 4-й пятилетний план на 1946–1950 гг., предварительно рассмотренный на Политбюро. Непосредственно в текст постановления Сталин внесет правку[795].

В общем виде задачи пятилетки будут сформулированы советским вождем следующим образом: «Восстановить пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства и затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах».

При этом сразу по завершении военных действий в Европе будут приняты меры по конверсии оборонных предприятий. Государственный комитет обороны 26 мая 1945 г. примет постановление «О мероприятиях по перестройке промышленности в связи с сокращением производства вооружения»[796]. В результате темпы роста военно-промышленной продукции снизятся не только относительно периода войны, но и мирного 1940 г. Доля прямых военных расходов в госбюджете уменьшилась с 54,3 % в 1945 до 24 % в 1946 и 18 % в 1947 г.[797] Начиная с 1 июня 1945 г. приводилась в соответствие с Кодексом законов о труде практика предоставления выходных дней, очередных отпусков рабочих, ИТР, служащих Наркомата вооружений[798].

Прекрасно понимая ожидания советских граждан в части повышения жизненного уровня и отдавая отчет в потребностях пополнения госбюджета, в том числе за счет роста товарооборота, советское руководство обратит специальное внимание на потребительский сектор экономики. Уже 22 августа 1945 г. СНК СССР выпустил постановление «О мероприятиях по увеличению производства товаров широкого потребления и продовольственных товаров предприятиями местной промышленности, промысловой кооперации и кооперации инвалидов»[799].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 гг.»

4 марта 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1478. Л. 3–3 об. Правка — автограф И. В. Сталина]

В мае 1946 г. последует снижение цен на промышленные товары в коммерческих магазинах. Сталин внимательно поработает над запиской, полученной им от А. И. Микояна и А. В. Любимова, и прилагавшимся к ней проектом постановления Совмина[800]. «Снизить в среднем на 40 %» оставит он размашистую резолюцию на докладной[801].

Структура промышленного производства подвергнется в послевоенные годы определенным изменениям. В 1946 г. Сталин подпишет целый ряд постановлений Совмина, направленных на развитие производства товаров широкого потребления[802]. В декабре этого года Совмин примет постановление «О мероприятиях по ускорению подъема государственной легкой промышленности, производящей предметы широкого потребления», где будут определены производственные задания, которыми предусматривалось в 1947–1950 гг. практически удвоить по большинству товарных позиций производство товаров широкого потребления. Для достижения этой цели планировалось значительно увеличить объем капитальных вложений, то есть обеспечить строительство новых и расширение старых производств, причем было решено пересмотреть плановые проектировки Госплана на 1946–1950 гг. и сократить объем капитальных работ по отраслям тяжелой промышленности. Среди мер поддержки планировалась и подготовка квалифицированных кадров в системе ФЗО и в ремесленных училищах[803]. На 1947–1950 гг. капиталовложения в этот сектор были увеличены за счет сокращения капитальных работ по министерствам сектора «А» на 2030 млн рублей[804].

Эти установки, помимо прочего, преследовали целью связать огромную избыточную денежную массу, скопившуюся в руках населения за счет усиленной эмиссии в годы войны (к 1 января 1946 г. в обращении находилось 73,0 млрд руб. по сравнению с 18,4 млрд на 1 июня 1941 г.). В этом же русле лежало решение об отмене карточной системы. Политбюро 27 мая 1946 г. создаст комиссию по этому вопросу под председательством А. И. Микояна. Как свидетельствует его сопроводительная записка к подготовленному проекту решения, сделано это было по прямому указанию Сталина [805].

Докладная записка Н. А. Вознесенского И. В. Сталину о необходимости составления мобилизационного плана

26 мая 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 795. Л. 62–65. Правка — автограф И. В. Сталина]

Совершавшийся в международных отношениях поворот к холодной войне вернет Сталина к убеждению в неизбежности нового военного столкновения с миром капитализма в обозримом будущем. 26 мая 1948 г. Политбюро своим постановлением за подписью Сталина поручит Госплану составление мобилизационного плана на первый год войны[806].

В рамках реализации этого курса вторым послевоенным пятилетним планом будут запланированы существенно более высокие темпы роста оборонной промышленности[807].

Достигнутые в 1948 г. показатели дадут Сталину основание ставить перед планирующими организациями задачи по форсированию роста. Первоначальные наметки плана 1949-го по приросту промышленной продукции в 17 % были повышены в окончательном варианте плана до 18,5 %, а по факту исполнения они составят 19 %. Объем капитальных работ в 1949 г. возрастет на 22 % относительно предшествующего года, превысив плановый показатель на 12 %. Значительный экономический рост в послевоенный период будет достигаться за счет форсированного роста капитального строительства и соответствующего прироста промышленной продукции (более скромного по своим размерам)[808].

Однако события внутренней и внешней политики заставят пересмотреть планы восстановления. Разразившийся в стране в 1946–1947 гг. голод сыграет значительную роль в замедлении реализации этих планов в целом и переносе сроков отмены карточек на 1947 г., причем отмена должна была произойти в результате «сближения коммерческих и пайковых цен», как гласило совместное сообщение Совета министров и ЦК ВКП(б), утвержденное решением Политбюро 6 сентября 1946 г. Сближение станут проводить резким повышением пайковых цен, по которым распределялись товары по карточкам. Справедливости ради следует сказать, что низкооплачиваемым категориям рабочих и служащим, а также пенсионерам и студентам произвели прибавку к причитавшимся выплатам в размере от 60 до 110 руб. в месяц[809]. Денежная реформа, о которой мы специально поговорим в следующем параграфе, была проведена в декабре 1947 г. и привела к колоссальному изъятию денежной массы, объем которой сократился до 14 млрд рублей. Это дало советскому руководству возможности для финансирования планов восстановления и развития народного хозяйства за счет денежной эмиссии (к 1 января 1949 г. количество дензнаков в обращении вырастет до 23,8 млрд рублей) [810].

Сложность переживаемого момента заставит Сталина осторожно отнестись к планированию экономического роста. 25 декабря 1947 г. советский вождь собрал совещание для обсуждения плана капитальных работ. Содержание его выступления в своем дневнике кратко зафиксировал министр транспортного машиностроения В. А. Малышев: «План раздут и нам не по силам, деньги надо давать только на пусковые объекты, а не размазывать по многим объектам. Разную чепуху строят на новых, необжитых местах и тратят много денег. Надо больше расширять старые предприятия. Проектанты у нас сволочи, проектируют все только новые заводы и раздувают строительство». Не смутит Сталина и риск неисполнения пятилетнего плана: «Может быть мы пятилетку не выполним. Первую пятилетку мы не выполнили, но потом взяли хороший темп… Надо установить план в 40 млрд руб. вместо наметки в 60 млрд руб. Мы должны иметь в виду, что на снижении цен и отмене карточек государство потеряло 50 млрд руб. Если мы раздуем капстроительство, то на рынке появятся лишние деньги и обесценятся»[811]. Собрав на следующий день заседание Политбюро, Сталин утвердит план капитальных работ в размере 50 млрд руб. Этот осторожный подход проявится и при утверждении годового плана на 1948-й. 12 февраля 1948 г. по записке Молотова, Вознесенского и Берии Сталин утвердит план, которым предусматривалось снижение роста промышленной продукции до 19 % вместо первоначально запланированных 22 %; снижались показатели роста производительности труда, уменьшалось задание по снижению себестоимости продукции. Результаты по итогам 1948 г. превзойдут многие плановые показатели. В частности, рост промышленного производства составит 27 % вместо 19 % по плану [812].

Как имел возможность убедиться читатель, планирование касалось не только объемных показателей роста. Помимо себестоимости продукции и производительности труда, в фокусе внимание советского руководства находились и вопросы рентабельности, понимавшейся как возмещение себестоимости и получение дохода сверх того. Краеугольным камнем сталинской модели экономики оставался принцип народно-хозяйственной рентабельности. Дискуссии по проблемам политэкономии социализма Сталин запустит еще перед войной. Напряженная работа в этом направлении завершится изданием в 1954 г. учебника политической экономии, в котором говорилось: «Нерентабельные или малорентабельные на первых порах предприятия, нужные для народного хозяйства… не закрываются, а сохраняются и поддерживаются, причем принимаются меры к тому, чтобы сделать их рентабельными, социалистическое государство может перекрыть временную убыточность одних отраслей или предприятий за счет доходов других, полученных другими отраслями или предприятиями»[813]. К концу сталинского правления формируется модель, в рамках которой государство действует едва ли не как многопрофильная (холдинговая) компания, которая централизованно управляет консолидированными активами, осуществляет планирование и учет, контролирует функционирование и прозрачность многочисленных «бизнесов», их прибыльность и убыточность, проблемные и перспективные направления, занимается оптимизацией финансовых потоков внутри единой структуры и географического размещения производственных мощностей, а также и налогообложения. Причем расчеты Центрального статистического управления СССР показывают, что действовала эта модель до поры до времени довольно эффективно, а бюджет Советского государства в послевоенный период последовательно сводился с положительным сальдо в 1946, 1950, 1951, 1952, 1953 гг.[814] (данными за 1947–1949 гг. автор не располагает).

Записка И. В. Сталина в Бюро Совета министров СССР об утверждении плана развития народного хозяйства на 1947 г.

27 января 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 147. Л. 10. Подлинник. Машинописный текст, подпись — факсимиле И. В. Сталина]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о десятилетнем плане электрификации СССР

17 июня 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1525. Л. 10. Правка синим карандашом — автограф И. В. Сталина]

Сталин и в последующем оставит за собой ключевое место в экономическом планировании, будет изучать проекты планов, вносить в них поправки и предварительно согласовывать[815]. Советское руководство попытается перейти к долгосрочному перспективному планированию. Госплан по поручению Сталина разработает «Генеральный хозяйственный план СССР» сроком «примерно на 20 лет». Важнейшей экономической задачей плана советскому руководству будет видеться установка «перегнать главные капиталистические страны в отношении размеров промышленного производства на душу населения и на построение в СССР коммунистического общества»[816]. В июне 1949 г. Политбюро примет постановление о десятилетнем плане электрификации СССР [817].

Сталин в целом останется верен своим подходам к планированию, которые он изложил в начале 1941 г. в беседе с советскими экономистами. Тогда он сказал: «Первая задача состоит в том, чтобы спланировать так, чтобы обеспечить самостоятельность социалистического хозяйства от капиталистического окружения. Это форма борьбы с мировым капитализмом. Добиться того, чтобы металл и машины иметь в своих руках, чтобы не стать придатком к капиталистическому хозяйству — в этом основа планирования. Это главное… Вторая задача планирования состоит в том, чтобы закрепить безраздельное господство социалистической системы хозяйства и закрыть источники и клапаны, откуда возникает капитализм… Третья задача планирования — это не допускать диспропорций. Но так как хозяйство громадное, то прорывы все-таки могут иметь место. Поэтому нужно иметь большие резервы, не только фондов, но и рабочей силы»[818]. Эта цитата должна объяснить читателю и мотивы отказа Сталина от участия в плане Маршалла, и некоторые другие его решения, о которых мы намерены говорить. Постановка Сталиным в центр внимания задачи «закрыть источники и клапаны, откуда возникает капитализм», явно противоречила как принципу народно-хозяйственной рентабельности, так и описанному выше механизму функционирования, на который вышла советская система в ходе своего развития.

Именно при Сталине Советский Союз вступит в эпоху научно-технической революции. В апреле 1949 г. Совмин примет постановление «О механизации учета и вычислительных работ и развитии счетных, счетно-аналитических и математических машин». Предполагалось, конечно, создавать не только сами машины, но и развивать научно-исследовательские работы, организовав НИИ счетно-аналитических и математических машин «НИИсчетмаш». Министерство высшего образования, а также министерства авиационной промышленности и путей сообщения в ведомственных вузах обязывались приступить к подготовке специалистов соответствующего профиля[819]. Справляться с умножавшимися вызовами развития этой сферы с течением времени советская система перестанет, но во весь рост эта проблема встанет даже не перед наследниками Сталина, а в последний период существования СССР.

Сталин будет вникать в восстановление конкретных регионов и городов, попадавших в поле его зрения по тем или иным обстоятельствам. Так случится с Севастополем, в котором Сталин окажется проездом в октябре 1948 г. Город с его разрушениями произведет на него «гнетущее впечатление… являя собой живую демонстрацию нашей нераспорядительности, которую будут расценивать как наше бессилие», как он выскажется в телеграмме, направленной им в адрес Г. М. Маленкова [820].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О плане реконструкции гор. Москвы»

24 июня 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1527. Л. 38. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Шифротелеграмма И. В. Сталина Г. М. Маленкову о разработке плана восстановления Севастополя за 3–4 года

11 октября 1948 [РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 109. Л. 106]

По рекомендации Сталина в октябре того же года по вопросам восстановления Севастополя будет принято специальное постановление Совета министров СССР.

Значительное внимание Сталин станет уделять вопросам развития столичного региона. В мае 1947 г. он поддержит предложение о праздновании 800-летнего юбилея Москвы, совпавшего с 135-летием Бородинского сражения. Проведение торжества будет назначено на 7 сентября[821]. Хорошо известный современным москвичам День города имеет, таким образом, вполне ясное происхождение. В июне 1949 г. Сталин утвердит проект постановления Политбюро «О плане реконструкции города Москвы»[822].

«Задачи, поставленные при проведении денежной реформы, разрешены»

Усилия, направленные на восстановление народного хозяйства страны, несмотря на все противоречия экономической политики, довольно скоро принесут ощутимые для населения результаты. В декабре 1947 г. будут отменены карточки на продовольственные и промышленные товары. Причем отмена карточек была увязана с денежной реформой, проведенной в декабре 1947 г. Ее подготовка начнется в 1946 г. с анализа результатов денежной реформы 1922–1924 гг. Сталин поручит министру финансов А. Г. Звереву подготовить подробную аналитическую записку по этой теме[823].

Отмена карточек должна была смягчить ожидаемое недовольство населения от проведения денежной реформы. Оба мероприятия были проведены одним постановлением Совета министров и ЦК от 14 декабря 1947 г. «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары»[824].

Необходимость денежной реформы была тесно связана с характером финансирования военных расходов в годы Великой Отечественной войны, которое в значительной степени будет осуществляться в 1941–1945 гг. за счет бумажно-денежной эмиссии. Объем наличной денежной массы с 18,4 млрд руб. в июне 1941 г. вырастет до 73,9 млрд на 1 января 1946 г.[825] Целью реформы являлось изъятие избыточной денежной массы, которая была накоплена в экономике за годы войны. По воспоминаниям наркома финансов А. Г. Зверева, идею о необходимости реформы Сталин высказал еще в конце 1943 г. и стал инициатором ее подготовки, подчеркнув при этом необходимость строгой секретности[826]. Практическая работа по подготовке реформы начнется в 1944 г. В победном мае 1945-го Зверев представит в Совнарком доклад «О бюджете и денежном обращении накануне и в годы войны и мерах по стабилизации денежного обращения». В марте 1946 г. Зверев направит Сталину записку «О денежных знаках нового образца»[827].

Записка И. В. Сталина А. Г. Звереву о докладе по вопросу денежной реформы в 1922–1924 гг.

12 сентября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 156. Л. 50–51. Автограф А. Н. Поскребышева]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении проекта постановления Совмина СССР и ЦК ВКП(б) «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары»

13 декабря 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1506. Л. 3–3 об.]

Один рубль образца 1947 г.

[Из открытых источников]

Проведение реформы будет задержано голодом 1946–1947 гг. В мае 1947-го после прохождения его пика будет создана совместная комиссия ЦК и Совмина, когда все принципиальные вопросы были уже согласованы Сталиным. В докладе специалистов Минфина СССР прямо подчеркивалось, что «по указанию Политбюро и лично товарища Сталина соотношение обмена было определено 1: 10» [828].

Реформа будет носить конфискационный характер, однако, в отличие от ее позднесоветских аналогов, перед ее проведением государство станет изымать избыточную денежную массу экономическими средствами — через интенсивное развитие системы коммерческих магазинов и накачку этой торговой сети дефицитными товарами по высоким ценам[829].

3 января 1948 г. Зверев направит Сталину пространный доклад «Об итогах денежной реформы», в котором сделает вывод, что «задачи, поставленные при проведении денежной реформы, разрешены». «Излишние деньги изъяты из обращения, — подчеркнет он. — Ликвидированы крупные накопления, образовавшиеся у отдельных групп населения в результате высоких рыночных цен, а также спекуляции. Сокращен государственный долг и уменьшены связанные с ним расходы государственного бюджета»[830]. В результате реформы до 14 млрд руб. (против 18,4 накануне войны) будет сокращена наличная денежная масса, что сыграет роль в приостановлении инфляции. При этом проведение реформы будет сопровождаться злоупотреблениями огромного размаха со стороны советской номенклатуры[831]. С декабря 1947 и до середины 1948 г. МВД на регулярной основе будет представлять Сталину справки и докладные записки о борьбе со злоупотреблениями [832].

Борьба за бездефицитный бюджет продолжится в 1948 г. 28 июля Совмин под председательством Сталина примет постановление «О ликвидации системы государственных дотаций и повышении оптовых цен на продукцию ряда отраслей тяжелой промышленности и тарифов на железнодорожном транспорте». Новые цены вводились с 1 января 1949 г., что позволит в 1950 г. свести на нет дотационную поддержку госпредприятий и при этом обеспечить рентабельность почти всех ее отраслей[833]. На 1 января 1949 г. доля эмиссии в ресурсах Госбанка СССР сократится до 16,2 %, что резко контрастировало с аналогичным показателем в 1946 г. — 55,3 %[834].

Что касается внутренней ситуации после проведения реформы, то следует, конечно, отметить и другие позитивные аспекты. Снижение денежной массы ослабит давление на потребительский рынок, и в марте 1949 г. ЦК и Совмин примут постановление «О новом снижении с 1 марта 1949 г. государственных розничных цен на товары массового потребления». На это решение повлияют и результаты первых позитивных итогов восстановления промышленности, относительно высокий валовый урожай зерна 1948 г., когда он почти достиг довоенного уровня, а производство картофеля этот уровень даже превысило. 3 октября того же года Политбюро примет решение «О новом снижении государственных розничных цен на продовольственные и промышленные товары». Население, по заверению советского руководства, должно было выиграть «в расчете на год, по меньшей мере, 74 миллиарда рублей». Существенную часть затрат государство при этом переложит на хозяйствующих субъектов. Сумма убытков, связанных со снижением цен, которая должна быть покрыта за счет средств торгующих организаций в 1950 году была определена в 5,5 млрд рублей. При этом на такие «негосударственные» структуры, как Центросоюз и промысловая кооперация, было решено возложить покрытие всех убытков, связанных со снижением государственных розничных цен по товарам своих предприятий и товарам, закупаемым у колхозов и населения. Не повезет в этом отношении не только потребительской и промысловой кооперации, но и всем министерствам и ведомствам, имевшим подсобные хозяйства, поскольку возмещать убытки им также предписывалось полностью за счет собственных средств [835].

Несколько волн снижения цен (1946, 1947, 1948, 1949, 1950) станут триггером ажиотажного спроса со стороны населения на продукты питания и предметы широкого потребления. Едва ли не в первую очередь эти мероприятия в отношении ширпотреба и преследовали своей целью именно стимулирование спроса для пополнения госбюджета и снижение рисков затоваривания. Одна из записок по этим вопросам, адресованная Сталину в конце мая 1946 г., сообщала о сокращении продаж промышленных товаров, даже несмотря на пополнение товарных запасов за счет поставок из Германии. При этом «вновь открытые в мае промтоварные коммерческие магазины в Смоленске, Рязани, Владимире и др. торгуют в день 40–50 тыс. рублей при плане 200 тыс. рублей». Сталин наложит резолюцию, хорошо иллюстрирующую характер ценообразования того времени в СССР: «Снизить на 40 %» [836].

Для пополнения госбюджета, связывания денежной массы будут использоваться государственные займы, добровольно-принудительная подписка на которые станет приметой послевоенной повседневности. При жизни Сталина было выпущено пять государственных займов восстановления и развития народного хозяйства в СССР и два конверсионных займа. В 1946–1950 гг. государство таким образом взяло взаймы у граждан (или, точнее, мобилизовало) 133 млрд рублей[837]. Общий объем государственного долга по внутренним займам (размещенным по подписке, по свободно обращающимся, по приобретенным государственными, кооперативными и общественными организациями) вырастет с 54,2 млрд руб. в 1941 до 149,4 млрд в 1946 и до 218,5 млрд рублей на начало 1953 г.[838]

Постановление Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) «О новом снижении государственных розничных цен на продовольственные и промышленные товары»

3 сентября 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 806. Л. 46–62. Резолюция — автограф А. И. Микояна]

Успешное оздоровление денежного хозяйства сочеталось с сохранением диспропорций в развитии народного хозяйства в целом. При этом разрешить проблемы обеспечения населения продуктами питания и предметами повседневного спроса полностью ни Сталину, ни его преемникам не удастся. Диспропорции экономического развития, заложенные Сталиным в фундамент советской экономики, приоритетное наращивание производства средств производства и вынужденное развитие оборонной промышленности сделают тотальный непреходящий дефицит товаров широкого потребления и продуктов питания еще одной профилирующей чертой советской повседневности. Это, в свою очередь, сыграет в последующие годы важную роль в делигитимации советского политического режима и социальной модели, предложенной обществу советским руководством.

В связи с этим заслуживает внимание мнение одного из современных исследователей: «экономический человек» Адама Смита в лице советских «спекулянтов», решавших проблемы товарного дефицита и превратившихся в бизнесменов постсоветского общества, в конечном итоге взял верх над проектом «коллективистского человека», которого стремились выпестовать в Советском Союзе[839].

* * *

Еще одно важнейшее решение в связи с денежной реформой и в еще большей степени — с развитием внешнеполитической ситуации Сталин примет 5 марта 1949 г., когда постановлением Политбюро была образована комиссия по вопросу о курсе рубля. Главным вопросом, который предстояло проработать комиссии, был вопрос «об отказе установления курса рубля на базе доллара и переводе курса рубля на золотую базу»[840]. В марте на стол Сталину ляжет первый доклад комиссии ЦК, в апреле — второй [841].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об образовании Комиссии по вопросу о курсе рубля»

4 марта 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 801. Л. 91. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]

28 февраля 1950 г. Совмин примет постановление «О переводе курса рубля на золотую базу и повышении курса рубля в отношении иностранных валют», которое укажет на восстановление полноценного советского рубля в результате проведенной денежной реформы, повышение его покупательной способности и повышение его курса в отношении иностранных валют. Не забудут авторы проекта подчеркнуть и продолжающееся обесценение валют западных стран и существенное понижение покупательной способности доллара. «Ввиду этого Советское правительство признало необходимым повысить официальный курс рубля, а исчисление курса рубля вести не на базе доллара, как это было установлено в июле 1937 г., а на более устойчивой, золотой основе, в соответствии с золотым содержанием рубля». Эти пропагандистские мантры дополнялись более прагматичными доводами упомянутых выше докладов, говоривших, вслед за сталинскими установками 1940 г., «об интересах самостоятельности» советского рубля, его независимости от иностранных валют и целях превращения рубля в ведущую валюту других стран, прежде всего стран народной демократии [842].

Золотое содержание рубля устанавливалось равным 0,222168 г чистого золота; покупная цена Госбанка на золото — 4,45 рубля за 1 г чистого золота; курс рубля — 4,45 рубля за 1 американский доллар (вместо существующего 5,30 рубля), 11,20 рубля за 1 фунт стерлингов (вместо существующего 14,84 рубля)[843]. Разумеется, это соотношение было очень далеким от реальности, и в процессе проработки этого вопроса многократно и достаточно произвольно корректировалось[844]. Несмотря на декларативное заявление о свободном обмене бумажного рубля на золото, объявленное его содержанием, фактической реализации этой декларации, конечно же, не предусматривалось. Главная причина принятых решений лежала, разумеется, в геополитической сфере. К 1949 г. отношения между бывшими союзниками накалились до предела, и Сталин опасался столкнуться с как последствиями экономических неурядиц, так и с политически мотивированными манипуляциями в сфере валютного регулирования. Сталин не мог ставить под угрозу всю внешнюю торговлю Советского Союза (не забудем о государственной монополии внешней торговли) в зависимость от решений, принимавшихся на территории США, переставших быть дружественной страной. Сохранение привязки рубля к доллару вполне могло привести к зависимости от Бреттон-Вудской системы и политики США. В связи с этим в 1949 г. Госбанк предложил советскому руководству держать в США не более 5 млн долларов, перевести счета из США рекомендовалось и банкам стран «народной демократии»[845]. В том случае если подобных рисков удалось бы избежать, Советский Союз, продолжая определять курс рубля через отношение к доллару, тем самым открыто признавал доллар ведущей мировой валютой. Пойти на это в условиях борьбы с «космополитизмом» и «преклонением перед Западом» Сталин, разумеется, не мог.

Читатель, вероятно, уже обратил внимание на особое внимание Сталина к формированию золотого запаса, ставшего основой золотовалютных запасов страны. Не лишним будет упомянуть, что в результате целенаправленной государственной политики к марту 1953 г. золотой запас СССР, по разным оценкам, составлял от 2051 до 2804 тонн золота, намного превзойдя золотой запас Российской империи[846]. А. И. Микоян в своих мемуарах не слишком лестно отзывался о повышенном внимании Сталина к проблеме накопления золота к госрезервах, написав об «особом фетишизме к золоту» советского вождя[847]. Знаменитый нобелевский лауреат по экономике Василий Леонтьев, наоборот, подчеркивал, как было важно в условиях послевоенного восстановления в СССР сохранять большой золотой резерв при нестабильности мирового рынка[848].

Мировая пресса откликнется шквалом публикаций на эти новости из-за железного занавеса. Большинство западных оценок сводилось к мнению, которое выразил финансовый обозреватель агентства Рейтер: «Изменение курса рубля, о котором было объявлено Москвой 28 февраля, равнозначно одностороннему повышению курса рубля как в отношении доллара, так и фунта стерлингов. В Лондоне этому не придают никакого значения. Обменные курсы рубля в отношении иностранных валют носят сугубо теоретический характер. Вся торговля России с западными странами и частично даже ее торговля со странами-сателлитами производится в иностранных валютах, в первую очередь в долларовой и стерлинговой валюте, а не в рублях. Перевод денежной единицы на золотую базу не означает, что она может быть обращена в золото»[849]. Московский корреспондент того же агентства подчеркнет, что «перевод рубля на золотую базу осуществлен в соответствии с новой тенденцией Советского Союза вести торговлю со странами Восточной Европы в рублях, а не в долларах»[850]. Обозреватель «Файнэншл таймс» согласится: «Возможно… что изменение курса рубля может оказать некоторое влияние на торговлю, которую Россия ведет со странами, находящимися в сфере русского влияния. Возможно также, что русские власти рассчитывают использовать эти изменения курса рубля, чтобы заставить указанные выше страны поставлять товары в СССР по более низким ценам, чем до сих пор в переводе на местную валюту»[851]. Оценки зарубежных аналитиков были недалеки от истины. 1 апреля 1950 г. на стол Сталину ляжет докладная записка А. Г. Зверева и М. А. Меньшикова об изменениях в отдельных соглашениях со странами «народной демократии» и другими странами в связи с повышением курса рубля и переводом его на золотую базу. Содержание доклада должно было Сталина вполне удовлетворить — советская сторона в результате получала значительный выигрыш. За железным занавесом создавался альтернативный долларовому «блок рубля», как определил его вашингтонский обозреватель «Франс Пресс»[852]. В этом, собственно, и заключалось политико-экономическое значение предпринятого Сталиным маневра.

«О крупных извращениях в отношении частника»

При всей нелюбви Сталина к частнохозяйственной активности советских граждан в ограничительных мероприятиях он не переступал определенную черту и не ставил в задачу дня «прикрыть» этот сектор экономики. Как мы видели, в 1930-е гг. он сохранит и потребительскую кооперацию, и кустарное производство и даже примет меры к их поддержанию и целесообразному функционированию. Не откажется Сталин от этого курса и после войны. Как уже отмечалось, в августе 1945 г. СНК СССР выпустил постановление «О мероприятиях по увеличению производства товаров широкого потребления и продовольственных товаров предприятиями местной промышленности, промысловой кооперации и кооперации инвалидов». В ноябре 1946 г. Совмин Союза ССР продолжил эту линию и принял постановление «О развертывании кооперативной торговли в городах и поселках продовольствием и промышленными товарами и об увеличении производства продовольствия и товаров широкого потребления кооперативными предприятиями». Постановлением был предусмотрен целый ряд практических мер, включая предоставление налоговых льгот, передачу предприятиям промысловой кооперации неиспользуемого в государственной промышленности оборудования, инструмента и сырья, большую свободу в формировании цен, проведении ценовой и закупочной политики. На эти меры данная сфера экономики должна была соответствующим образом откликнуться, причем постановление определило конкретные количественные показатели производства товаров широкого потребления и продовольствия. При этом попутно решалась и проблема социализации инвалидов, артелям которых уделялось особое внимание. Целый ряд товаров освобождался от обложения налогом с оборота, налог на прибыль устанавливался в размере 25 % вместо действовавших дифференцированных ставок и т. д.[853]

Л. П. Берия, Н. М. Шверник, Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, И. В. Сталин, Л. М. Каганович, В. М. Молотов и А. А. Жданов на похоронной процессии М. И. Калинина

6 июня 1946

[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 1008. Л. 9]

Параллельно с поощрением этой сферы деловой активности станут предприниматься и меры по контролю и ограничению. 9 января 1946 г. постановлением Совмина СССР было создано Главное управление по делам промысловой и потребительской кооперации (Главукооп) с фактическими функциями министерства, главной из которых стал контроль над кооперативными организациями. Вслед за оживлением и ростом разных форм кооперации потянется и собственно частнохозяйственная активность отдельных граждан, что вызовет определенное беспокойство в среде высшего советского руководства. В один день, 12 августа 1947 г., на рассмотрение в Совмин СССР были внесены похожие вопросы. Главное управление по делам промысловой и потребительской кооперации внесло вопрос об извращениях в работе промысловой и потребительской кооперации, министр финансов СССР А. Г. Зверев — «Об устранении нарушений уставов и положений, допускаемых кооперативными и другими организациями»[854]. В августе — ноябре 1947 г. Главукооп выпустит ряд приказов, названия которых говорят сами за себя: «О мероприятиях по устранению извращений в проведении закупок сельскохозяйственных продуктов и сырья кооперативными организациями и злоупотреблений в оплате труда работников кооперации, занятых закупками», «Об усилении борьбы с проникновением частника в кооперативные организации», «Об улучшении работы и борьбе со злоупотреблениями в ремонтных мастерских и предприятиях бытового обслуживания, промысловой кооперации и кооперации инвалидов», «О результатах выполнения мероприятий по ликвидации частнопредпринимательской деятельности в кооперативных организациях»[855].

Распоряжением Совмина в октябре 1947 г. Сталин поручит министру госконтроля Л. З. Мехлису провести «проверку фактов извращений и злоупотреблений в работе потребительской и промысловой кооперации». Уже через месяц о ходе этой проверки Мехлис доложит Сталину пространной запиской, которая будет вся испещрена подчеркиваниями, сделанными им красным карандашом. Мехлис озаглавит свою докладную вполне в духе времени «О крупных извращениях в отношении частника, допущенных Министерством финансов СССР». Представив вниманию вождя информацию о прошедших в Минфине совещаниях по этим вопросам, Мехлис поспешит охарактеризовать эту деятельность как «развернутую программу реставрации частника». Процитирует Мехлис и многочисленные ходатайства с мест (прежде всего из союзных республик) о легализации частного сектора, которые мотивировались целесообразностью обложения частника налогами. К запрещенным видам кустарно-ремесленных промыслов в 1935 г. были отнесены производство «готового платья, белья, трикотажа, головных уборов, кожаной обуви, галантереи, изделий из цветных металлов; переработка сельскохозяйственного сырья; содержание постоялых дворов, весов на базарах». Нарушителей предписывалось привлекать к уголовной ответственности.

Управление налогов и сборов Минфина даже подготовило проект постановления правительства, но коллегия министерства так его и не рассмотрела. Однако «в рабочем порядке» Минфин разрешил «облагать частников, занимающихся запрещенными промыслами, подоходным налогом на общих основаниях, т. е. по сути дела легализовало их». Несмотря на жесткие формулировки, Мехлис поостережется делать предложения и давать рекомендации, ограничившись в конце докладной соображением о том, что «допущенные Министерством финансов крупные извращения в отношении частника заслуживают внимания Правительства», и попросит «обсудить этот вопрос»[856]. Подготовил Мехлис и еще одну записку «Об извращениях советских законов в работе промысловой кооперации, кооперации инвалидов и предприятий местной промышленности», направленную на этот раз на имя В. М. Молотова.

Сталин даст отмашку, вслед за которой последуют оргвыводы. А. Г. Зверева на посту министра финансов сменит А. Н. Косыгин, начальник Управления налогов и сборов Минфина Г. Л. Марьяхин будет освобожден от должности (но не репрессирован). Из центрального аппарата Минфина в 1947 — первом полугодии 1948 г. были уволены 170 человек[857]. В марте 1948 г. Косыгин издаст приказ по министерству, которым отменялись предшествующие указания Минфина о налогообложении «лиц, занимающихся запрещенными кустарно-ремесленными промыслами». Вслед за тем он же инициирует рассмотрение этого комплекса вопросов на Совмине. Мехлису будет поручено подготовить вопрос, и 14 апреля 1948 г. Совмин выпустит за подписью Сталина постановление «О проникновении частника в кооперацию и предприятия местной промышленности», которое зафиксирует факты массового «проникновения дельцов-спекулянтов в производственные и торговые предприятия». Причинами были названы «политическая слепота», а «подчас и сращивание с частником ряда руководителей кооперативных предприятий». Минфину предписывалось усилить работу финорганов по выявлению лиц, занимающихся запрещенными промыслами, установить систематический контроль за правильностью выдачи патентов кооперативным организациям. Соответствующие поручения давались, как несложно догадаться, и Генеральному прокурору СССР [858].

Вслед за этим по всей стране пройдет кампания по проверке деятельности артелей и кооперативных предприятий, сопровождавшаяся кадровыми чистками. В 1948 г. было проверено 248 тыс. кооперативных предприятий[859]. По итогам проверок во втором полугодии 1948 г. были привлечены к уголовной ответственности 8,8 тыс. человек[860].

Эта кампания проходила в условиях, когда потребкооперация переживала шок от денежной реформы. В результате переоценки денежных средств и конверсии облигаций в ее ходе объем денежных средств предприятий этой сферы сократился на 650 млн и 800 млн рублей соответственно[861].

Зажим индивидуального предпринимательства не означал тогда перехода к быстрой ликвидации промысловой и потребительской кооперации в целом, хотя и затронул их непосредственно. Сталин, оставаясь социалистом, вполне сознательно предпринимал шаги, которые были призваны не допустить развития частнохозяйственной активности, являвшейся, по его мнению, питательной средой для возрождения капиталистических отношений. Решить эту проблему не удастся ни Сталину, ни его последователям. Административный зажим в сочетании с дефицитом предложения на рынке потребительских товаров и услуг стал еще одним толчком к уходу частнохозяйственной активности в тень и к нарастанию злоупотреблений в этой сфере. Растраты и хищения в кооперации росли быстрыми темпами: в 1946 г. их объем составил 222,4 млн рублей, в 1946 — 431,3 млн, в 1947 — 564,4 млн, в 1948 — 638,7 млн рублей[862]. Деловая активность станет уходить в тень, приобретать форму индивидуального предпринимательства полукриминального или криминального характера. В милицейских документах первой половины 1948 г. констатировалось, что основой нелегального частного капитала становятся «организованные группы кустарей-подпольщиков, имеющие орудия производства, использующие наемную рабочую силу, которые сращиваются с хищниками, приобретают через них сырье и материалы, похищенные с государственных предприятий»[863].

Главные же «заслуги» по разгрому легального частного (кооперативного) предпринимательства принадлежат не Сталину, который считал возможным допускать его в определенных размерах, а, как нам уже приходилось отмечать, «реформатору» Хрущеву, завершившему процесс огосударствления системы торговли и обеспечения населения товарами широкого потребления. Уверенность в спасительности административного воздействия на экономику, основанная на убежденности в незыблемости идеологических постулатов, немало поспособствуют углублению кризиса, проявления которого станут все чаще обнаруживать себя в послевоенные годы.

«О порядке проведения организованного набора рабочих»

Принуждение к труду в тех или иных формах будет иметь место и в «свободном секторе» экономики. Дефицит рабочей силы потребует увеличить интенсивность труда через повышение норм выработки и снижение расценок. При этом темпы роста заработной платы в 1946–1950 гг. составят менее 10 %[864]. Тем же целям интенсификации труда будет по-прежнему служить институт так называемого социалистического соревнования за перевыполнение плановых показателей, имевшего в основном добровольно-принудительный характер. Уже в мае 1946 г. Оргбюро ЦК примет соответствующее постановление[865].

Такой же характер будет носить рекрутирование рабочей силы через систему так называемого оргнабора, а также ремесленных училищ, школ фабрично-заводского обучения (ФЗО) Министерства трудовых резервов.

В сентябре 1946 г. Совмин примет специальное постановление «О мерах по улучшению подготовки трудовых резервов и увеличению количества рабочих, подготавливаемых в ремесленных, железнодорожных училищах и школах ФЗО». Этим постановлением Сталин выдвинул на передний план проблему кадрового обеспечения задач восстановительного периода точно так же, как это было сделано накануне и в годы войны. Была поставлена задача в 1946–1950 гг. подготовить для народного хозяйства квалифицированных рабочих разных специальностей общим количеством 4,5 млн человек, решив проблемы закрепления учащихся в училищах и школах ФЗО, а выпускников — на предприятиях и стройках. Мобилизация молодежи на учебу проводилась в рамках призывных кампаний, не слишком сильно отличавшихся от призыва на военную службу[866]. Поставленная задача будет успешно решена, и в течение 1946–1952 гг. более 4,3 млн молодых людей пройдут обучение в этой системе и по завершении учебы будут направлены в обязательном порядке на работу на промышленные предприятия, более 76 % из них — выходцы из сельской местности.

Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «Об организации Всесоюзного социалистического соревнования за выполнение и перевыполнение пятилетнего плана восстановления и развития народного хозяйства СССР»

18 мая 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 603. Л. 67–69]

В мае 1947 г. Совмин принял еще одно важное решение в сфере трудовых отношений, выпустив постановление «О порядке проведения организованного набора рабочих». На Министерство трудовых резервов возлагались функции централизованного организованного набора рабочих для промышленных предприятий по договорам, заключенным с соответствующими министерствами. Планы оргнабора были синхронизированы с народно-хозяйственными планами. В рамках оргнабора заключались индивидуальные трудовые договора, а государство принимало на себя все затраты, связанные с логистикой, включая суточные, подъемные и прочие стимулирующие выплаты, призванные материально заинтересовать людей в участии в оргнаборе. Основным «резервуаром», из которого планировалось черпать трудовые ресурсы, оставалась советская деревня [867].

В экономике продолжит действовать законодательство, обеспечивавшее меры принуждения к труду. Так, в послевоенный период продолжит действовать довоенный указ от 26 июня 1940 г. За время его действия за самовольную перемену места работы был осужден 1 599 821 человек, за прогулы — 3 604 881 человек [868].

Важное место в народном хозяйстве СССР этого периода по-прежнему будет занимать экономика, сосредоточенная в системе НКВД — МВД, в том числе и экономика ГУЛАГа[869]. Объем этого сектора экономики составит в 1952 г. 2,3 % в оптовых ценах предприятий. При этом по многим важнейшим видам продукции она занимала лидирующие или даже исключительные позиции. Значительным было ее место в производстве цветных металлов и прежде всего золота. В МВД сосредоточилась вся добыча золота, серебра, платины, кобальта, алмазов, апатитов, 70 % олова и треть никеля. В ведении МВД находились все слюдяные и асбестовые предприятия, 13 % лесозаготовок, 10 % капитального строительства и т. д. [870]

Проблема ограниченности трудовых ресурсов с течением времени все яснее осознавалась советским руководством. Уже при Сталине возникает тема завоза трудовых мигрантов. Так, 18 марта 1949 г. появляется проект постановления Совмина СССР «О вербовке рабочих в Северной Корее на строительстве и в промышленности в восточных районах СССР». Проектом предусматривалось провести вербовку рабочих в 1949 г. в количестве 14 тыс. человек, в 1950 — в количестве 30 тыс. человек на срок 2–3 года и 10 тыс. человек на сезон рыбной путины[871]. С течением времени, как хорошо известно читателю, эта проблема только усугублялась и стала одним из основных препятствий для роста отечественной экономики.

В феврале 1948 г. министр трудовых резервов СССР В. П. Пронин представит В. М. Молотову (в соответствии с полученным от того указанием) докладную записку по вопросу организации Министерства труда, проекты указа Президиума Верховного Совета СССР и постановления Совмина[872]. Сталин эту масштабную «оптимизацию» не поддержит, и возглавляемое Прониным ведомство просуществует до марта 1953 г. Тогда преемники Сталина, видимо, не до конца отдавая себе отчет в важности фактора трудовых ресурсов в обеспечении экономического роста СССР, профильное министерство решат упразднить, объединив его с министерствами кинематографии и высшего образования, а также с Комитетом по делам искусств в суперведомство — Министерство культуры СССР. Для прозрения потребуется два с лишним года, когда в мае 1955 г. был образован Госкомитет Совмина СССР по вопросам труда и заработной платы.

На аграрном фронте без перемен

Наибольшие проблемы советской экономики по-прежнему будут сосредоточены в аграрном секторе. Поиски средств подъема аграрной отрасли будут вестись прежде всего в сфере административных решений разного рода. Так, по инициативе Сталина на пленуме ЦК в марте 1946 г. будет проведено разделение Наркомата земледелия на наркоматы животноводства и земледелия, которые тогда же переименуют в министерства. Одновременно будет ликвидирован Наркомат зерновых и животноводческих совхозов, существовавший с 1932 г.[873] После войны первые шаги в аграрном секторе, казалось, меняли некоторые устоявшиеся подходы. Так, 23 ноября 1945 г. Совнарком под председательством Сталина принял постановление «О развитии индивидуального животноводства и птицеводства среди рабочих и служащих»[874], а в 4-м пятилетнем плане предусматривались и конкретные меры по оказанию государственной помощи колхозникам в обзаведении скотом. В 1946 г. был снижен сельхозналог, отменен военный налог, что, как ожидалось, должно было улучшить положение аграрных производителей.

Неблагоприятные погодные условия, неурожай в сочетании с деградацией сельского хозяйства в результате демотивации сельскохозяйственного производителя, уходившей корнями в итоги коллективизации 1930-х гг., приведут к голоду 1946–1947 гг. Его центрами станут Центрально-Черноземный район, Юго-Западная Украина, Молдавия. В результате голода, по разным подсчетам, погибнет от 770 тыс. до 2,0 млн человек[875]. И это притом, что уже к концу 1945 г. советскому руководству удалось сосредоточить государственные запасы хлеба, превышавшие государственные резервы накануне Великой Отечественной войны. Стратегические запасы продовольствия в 1946 г. были весьма значительными и составили 10 058 тыс. тонн хлеба, 152,1 тыс. тонн мясопродуктов. Показательно, что в 1946 г. основной статьей экспорта стало зерно, составившее 21,4 % всего экспорта, а вывоз продовольственных товаров и сельскохозяйственного сырья для их производства в целом составил 29,8 % советского экспорта[876]. В 1947 г. вывоз зерна продолжится, хотя и в меньших объемах (800 тыс. тонн против 1,7 млн в 1946-м). В 1948 г. экспорт хлеба увеличится в четыре раза, что составит уже 32,8 % всего экспорта, причем вывозить зерно будут не только в страны «народной демократии», но и в страны капиталистического лагеря[877].

Сталин будет получать спецсообщения Министерства госбезопасности о голоде, начинавшемся в стране[878]. В связи с этим 6 сентября 1946 г. Политбюро утвердит «Сообщение Совета министров СССР и Центрального комитета ВКП(б) советским и партийным руководящим организациям». В нем местные руководители будут проинформированы о том, что из-за засухи хлебозаготовки принесли на 200 млн пудов хлеба меньше, «чем можно было ожидать при среднем урожае». Также сообщение будет содержать информацию о переносе на 1947 г. отмену карточной системы на продовольственные товары. Сообщалось и о повышении в 2–3 раза цен на продовольствие, распределяемое по карточкам, а также о снижении коммерческих цен на промышленные товары[879]. Сталин решит, что последнее решение заслуживает того, чтобы быть оформленным самостоятельным документом[880]. 12-го он телефонограммой напомнит Берии о необходимости подготовить отдельное постановление о запрещении повышения зарплат[881]. В тот же день Берия представит затребованный проект. Через четыре дня Политбюро примет постановление, которым в связи со сложившейся ситуацией было решено «запретить с 16 сентября с. г. какое бы то ни было прямое или косвенное повышение установленных окладов и ставок заработной платы», а также запретить увеличение установленных норм продовольственного снабжения.

25 сентября Политбюро примет постановление по вопросам хлебозаготовок, разработанное по прямому поручению Сталина. Секретарю ЦК Патоличеву поручалось осуществлять «руководство обкомами, крайкомами и ЦК компартий союзных республик в области максимального форсирования хлебозаготовок на местах», «принимать нужные оперативные меры по усилению хлебозаготовок». Патоличев, таким образом, был подключен по партийной линии к той работе, которую проводило Министерство заготовок под наблюдением А. И. Микояна[882]. 27 сентября в целях экономии госрезервов Политбюро утвердит постановление «Об экономии и расходовании хлеба», которым предусматривалось сократить с 1 октября на 13 млн человек контингент населения, гарантированно снабжаемого хлебом по карточкам[883].

При этом в годы голода Сталин посредством жесткого администрирования постарается пресечь развитие частнохозяйственной инициативы. 19 сентября 1946 г. ЦК и Совет министров примут совместное постановление «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах». В нем осуждалась практика увеличения приусадебных участков колхозников, отвод земель под подсобные хозяйства и индивидуальные огороды рабочих и служащих, что квалифицировалось как «разбазаривание земель» и т. п.[884] Сталин также решит «создать при правительстве Союза ССР Совет по делам колхозов»[885].

Постановление Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) «Об экономии в расходовании хлеба»

27 сентября 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1490. Л. 205–209]

Телеграмма И. В. Сталина А. А. Андрееву, А. А. Жданову и Н. С. Патоличеву о постановлении ЦК ВКП(б) и Совета министров СССР о нарушениях Устава сельхозартели и создании Совета по делам колхозов

12 сентября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 697. Л. 33–35]

Записка И. В. Сталина А. А. Жданову, Н. А. Вознесенскому, Н. А. Булганину, Н. С. Патоличеву, Б. А. Двинскому и А. В. Хрулеву о записке заместителя министра внутренних дел И. А. Серова о вывозе излишков продовольствия из Германии в СССР и сокращении советских войск в Германии

3 ноября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 732. Л. 46. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Докладная записка Н. А. Вознесенского, А. А. Жданова, А. А. Кузнецова, Н. С. Патоличева и Б. А. Двинского И. В. Сталину о проекте постановления Совета министров и ЦК ВКП(б) «О дополнительных мерах по экономии в расходовании хлеба и усилении контроля за работой министерства торговли и его органов». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 18 октября 1946 г.

17 октября 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1491. Л. 112]

Эти меры будут направлены на пресечение чрезмерной частнохозяйственной активности колхозников и поддержание роли колхозов как основной формы организации сельскохозяйственного производства.

В обстановке голода Сталин распорядится вывезти из советской зоны оккупации Германии излишки продовольствия[886].

В 1946 г. повысятся цены на продовольствие, что вызовет волну недовольства со стороны населения. Аппарат ЦК будет отслеживать эти настроения, Н. А. Вознесенский подготовит для Сталина записку с перечнем «повторяющихся вопросов». В середине сентября Сталин сочтет возможным предложить свои ответы, которые партийным активистам следовало продвигать в массы на собраниях[887].

В октябре 1946 г. Сталин одобрил проект постановления Совета министров и ЦК «О дополнительных мерах по экономии и расходовании хлеба и усилении контроля за работой Министерства торговли и его органов». Разработано оно было по его поручению Вознесенским, Ждановым и Патоличевым. «Тов. Сталин согласен», — зафиксирует резолюцию вождя Поскребышев[888].

18 октября постановление утвердит Политбюро. Им предусматривалось сэкономить 520 тыс. тонн зерна за счет сокращения коммерческой торговли, за счет примесей овса, ячменя и кукурузы при размоле продовольственного зерна и хлебопечении (в размере до 40 % во всех областях и республиках и до 20 % в Москве и Ленинграде), сокращалось карточное снабжение и др. Партийные органы уполномочивались контролировать работу карточной системы и органов Министерства торговли. В составе Министерства государственного контроля было создано новое специальное ведомство — Государственный контроль за расходованием хлебопродуктов[889]. Сталин особое внимание обратит на меры контроля со стороны Министерства торговли, облторгов, поручив руководителям местных партийных организаций контролировать работу систем управления министерства и функционирование карточной системы. Дав необходимые поручения, Сталин выделит в специальный пункт следующее: «Никакого доверия не оказывать в этом деле т. Микояну, который… расплодил воров вокруг дела снабжения»[890].

Игнорируя закрепленные формально за высокопоставленными партийными деятелями полномочия, Сталин в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах бросает аппаратчиков на аграрный фронт. В связи с усилением в стране голода на места для контроля над хлебозаготовками будет командирована группа высших руководителей. Маленков направился в Сибирь, Микоян — в Казахстан, Берия и Мехлис — в Краснодарский край, Каганович — в Курганскую область, а затем вместе с Патоличевым — на Украину[891]. Необходимость успешно выполнить план хлебозаготовок — вот рефрен множества партийных директив того времени, причина их появления одна и та же: «…колхозы и совхозы до сих пор плохо выполняют свои обязательства перед государством по сдаче зерна»[892]. От одного из таких своих адресатов — руководства Барабинского района Маленков потребует сообщать ему через обком партии «каждую пятидневку» о количестве сданного хлеба[893]. Административный нажим останется главным инструментом решения проблем в этой сфере народного хозяйства. «Нужны более крутые меры и большая строгость в руководстве, — напишет Маленков в директиве руководству Красноярского края, — для того чтобы решительно пресечь… антигосударственные настроения свертывания хлебозаготовок». От административного прессинга не избавляло даже выполнение плановых заданий. Районы и колхозы, выполнившие государственный план, продолжит Маленков, считают свою работу законченной. «Такие местнические настроения могут нанести серьезный ущерб делу снабжения населения страны хлебом». Поэтому надо «повести энергичную работу по перевыполнению плана заготовок»[894]. Призывы «проявить больше бдительности», «скорее навести должный порядок», угрозы «вы будете строго наказаны, вплоть до отдачи под суд, за срыв хлебозаготовок, потворствование и попустительство саботажникам» — вот стандартный набор используемых средств[895]. Административный нажим в рамках хлебозаготовительной кампании осенью и зимой 1946 г. дал кратковременный положительный эффект, что позволило несколько смягчить остроту продовольственной проблемы, но полностью решить ее так и не удастся. Госрезервы при этом так и не будут разблокированы, а продовольствие, как уже было сказано, продолжало вывозиться за рубеж.

Телеграмма Г.М. Маленкова секретарю Красноярского обкома ВКП(б) А.Б. Аристову и председателю крайисполкома Е.П. Колущинскому о невыполнении плана хлебозаготовок по отдельным районам

30 октября 1946

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 13. Л. 32–33]

Многие местные руководители в этой непростой ситуации будут стараться снизить объемы поставок в центр заготовок продовольственных ресурсов. Н. С. Хрущев, являясь в тот момент первым секретарем компартии Украины, будет одним из тех, кто станет активно отстаивать интересы вверенного ему региона. В ответ на ряд его обращений Сталин напишет: «…ни одна из ваших записок не заслуживает внимания, такими необоснованными записками обычно отгораживаются некоторые сомнительные политические деятели… для того, чтобы не выполнять задания партии». Закончит свою шифротелеграмму Сталин неприкрытой угрозой: «Предупреждаю Вас, что если Вы и впредь будете стоять на этом негосударственном и небольшевистском пути, дело может кончиться плохо»[896].

На этом поиск оптимальных административных форм управления аграрной сферой не завершится. 4 февраля 1947 г. будет создано Министерство сельского хозяйства, в состав которого войдут министерства животноводства, земледелия, Министерство технических культур. Министерство совхозов, ликвидированное годом ранее, будет воссоздано 4 февраля 1947 г. Будут созданы еще министерства лесного хозяйства и хлопководства [897].

8 февраля 1947 г. Политбюро ЦК примет постановление об организации работы Совета министров СССР. Председателем Бюро по сельскому хозяйству при Совмине, на которое возлагалось руководство работой ряда министерств и ведомств (министерств сельского хозяйства, совхозов, заготовок, продовольственных резервов, сельскохозяйственного машиностроения, Главлесоохраны при Совмине) был назначен Маленков. Решения бюро оформлялись как распоряжения Совета министров[898]. 27 февраля бюро будет переименовано и получит название — Бюро по сельскому хозяйству и заготовкам при Совете министров СССР[899]. Тем самым подчеркивалось основное целевое назначение бюро: обеспечивать государственные поставки сельскохозяйственной продукции. Создание этого бюро станет элементом очередной административной реформы, в рамках которой совместным постановлением ЦК ВКП(б) и Совета министров при Совмине будут образованы восемь специальных бюро и «большое» бюро самого Совмина[900].

Поиски средств подъема аграрной сферы будут вестись прежде всего в сфере администрирования. Именно такой подход с очевидностью проистекал из текста названного выше совместного постановления ЦК партии и Совмина. Определяя задачи бюро, постановление возлагало на него следующее: «а) в качестве важнейшей задачи считать организацию проверки исполнения решений Правительства по соответствующим отраслям управления; б) принятие оперативных мер по обеспечению исполнения решений Правительства». И лишь на третье место будет поставлено «в) решение текущих вопросов работы подведомственных министерств и ведомств, а также подготовка и представление… проектов решений по важнейшим вопросам работы соответствующих отраслей управления» [901].

Постановление ЦК ВКП(б) и Совета министров СССР «Об организации работы Совета министров СССР»

8 февраля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1495. Л. 120–127]

21 мая 1947 г. выйдет постановление ЦК о колхозном строительстве в Прибалтике[902]. Негативные для сельскохозяйственного производства результаты курса на коллективизацию проявятся быстро — уже в январе 1949 г. Совету министров СССР потребуется принять специальное постановление «О мерах помощи сельскому хозяйству Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР».

Комплексом проблем, накопившихся в аграрном секторе, партия будет заниматься, используя для их решения в том числе и репрессивные рычаги. Так, 4 июня 1947 г. Президиум Верховного Совета издаст два указа: «Об уголовной ответственности за хищения государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан», предусматривавшие длительные сроки заключения (до 25 лет)[903]. В 1947–1952 гг. в соответствии с этими правовыми актами были осуждены более 2 млн человек[904]. Административный нажим в аграрном секторе продолжится и в дальнейшем. В мае 1950 г. будет принято постановление об укрупнении колхозов, о натуральной оплате труда колхозников и уменьшении индивидуальных наделов крестьян, а в июле того же года ЦК выпустит постановление об ошибочных положениях в учении о травопольной системе, будет осуждено сокращение посевов зерновых культур.

Усилия советского руководства, в том числе и «нажимного» характера, дали кратковременный эффект. Вопросы заготовок в целом удастся решить. В декабре 1947 г. были отменены карточки на продовольственные и промышленные товары. Причем отмену карточек, как уже знает читатель, Сталин увязал с денежной реформой, что должно было сгладить негативный эффект от ее проведения. С другой стороны, отмена карточек была невозможна в условиях наличия на руках населения избыточной денежной массы.

Проект постановления ЦК ВКП(б) «О колхозном строительстве в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР»

21 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1499. Л. 18–19. Правка красным карандашом — автограф И. В. Сталина, подписи — автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова]

Деревня осталась для советского руководства ресурсной базой для решения задач послевоенного восстановления экономики. Постановлением Совмина от 30 марта 1948 г. и указами Президиума ВС СССР от 13 и 15 июня будут внесены изменения в закон о сельскохозяйственном налоге. В 1948 г. величина налога вырастет на 30 % по сравнению с предшествующим годом. Налог с единоличников увеличится в два раза, для инвалидов и престарелых налог составлял половину от того, что был установлен для трудоспособных. Собранный в 1952 г. сельхозналог составил 8,7 млрд руб. против 2,4 млрд в 1940-м в сопоставимых ценах[905]. Неудивительно, что административный нажим в аграрном секторе продолжится и в дальнейшем. Исключив экономические стимулы к труду из арсенала средств управления, иных способов обеспечить исполнение принятых решений власть себе не оставила.

В апреле 1948 г. группа руководящих работников во главе с М. А. Сусловым, Н. С. Хрущевым и Г. М. Маленковым направила на имя Сталина проект закрытого письма ЦК обкомам, крайкомам и ЦК компартий союзных республик «О задачах партийных организаций в связи с предстоящим проведением мер по выселению в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни». Фамилия Хрущева среди подписантов значилась второй — сразу после Маленкова, и это не случайно. При подготовке общесоюзного документа был использован опыт Хрущева на Украине. Ранее, 21 февраля, Президиум Верховного Совета СССР принял засекреченный указ «О выселении из Украинской ССР лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», разработанный по инициативе и при непосредственном участии Хрущева. Содержание общесоюзного указа практически воспроизведет текст «украинского». Указ будет издан 2 июня, а на следующий день правительство определит порядок его применения и зоны размещения будущих спецпереселенцев в районе рек Оби, Енисея и Лены. Сталин сделает собственноручную пометку: «Не для печати». В памяти советского крестьянства эта кампания останется под названием «второе раскулачивание». На основании указа по приговорам сельских сходов и общих собраний за невыполнение обязательного минимума трудодней колхозников выселяли на срок до восьми лет. До отправки в места поселения спецпереселенцев (в ожидании поступления заявок от МВД на рабочую силу) содержали на сборных пунктах или в камерах предварительного заключения. Помимо выселения, могло выноситься предупреждение о возможной высылке с подпиской о трехмесячном испытательном сроке с письменным обязательством исправиться. В докладной Сталину от 3 октября 1948 г. сообщалось, что высланы 23 тыс. крестьян, в том числе по России — 12 тыс., по Украине — 9 тыс., по Казахстану 1,7 тыс. Вместе с ними «добровольно» выехали 9 тыс. членов семей, в том числе 5 тыс. детей в возрасте до 16 лет[906].

Советское руководство будет медленно приходить к признанию неблагополучия в аграрной сфере. В мае 1948 г. Маленков подготовит и направит Сталину доклад «О мерах подъема животноводства» и проект соответствующей резолюции. В этих документах он решится признать, что «эта отрасль сельского хозяйства является отсталой в нашей стране»[907]. Материалы готовились им к планировавшейся, но не состоявшейся XIX партийной конференции. Сталин, судя по всему, не был готов к такого рода откровениям в публичном пространстве.

Отсутствие заинтересованности хозяйствующих субъектов будет проявляться в разных ситуациях, некоторые из них попадут в поле зрения Сталина. В сентябре 1948 г., находясь в поездке на юг, он направит Маленкову шифротелеграмму: «По всем дорогам… лежит под открытым небом на станциях большое количество заготовленного зерна. Если пойдут дожди, хлеб погибнет». Главным виновником «этого безобразия» Сталин сочтет заготовительный аппарат Министерства заготовок; «взгреть» рекомендовалось и Министерство путей сообщения[908].

Надо сказать, что в аграрной сфере Сталин не откажется полностью от апробированных ранее форм частнохозяйственной активности, пусть и в очень ограниченных масштабах и формах. В феврале 1949 г. Совмин издаст постановление «О коллективном и индивидуальном огородничестве и садоводстве рабочих и служащих». Этим постановлением значительные массивы «свободных земель» городов, поселков, предприятий и учреждений, а также госземфонда отводились для передачи рабочим и служащим, не имевших приусадебных участков, с целью коллективного и индивидуального использования в огородничестве и садоводстве[909]. Очевидно, советское руководство сделало определенные выводы после голода 1947 г., предоставляя значительной части населения страны самостоятельно позаботиться о своем продовольственном обеспечении.

Шифротелеграмма И. В. Сталина Г. М. Маленкову о хлебозаготовках и необходимости наказания Б. А. Двинского

9 сентября 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 109. Л. 5]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об укрупнении мелких колхозов и задачах партийных организаций в этом деле»

30 мая 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1550. Л. 78, 79. Подпись — факсимиле Г. М. Маленкова, автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. П. Берии, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. А. Андреева, А. И. Микояна, Н. А. Булганина, А. Н. Косыгина]

Строительство Каховской ГЭС

1952

[Из открытых источников]

Ресурсы для улучшения в аграрном секторе Сталин видел в дальнейшем укрупнении сельскохозяйственного производства. В мае 1950 г. Политбюро примет постановление «Об укрупнении мелких колхозов и задачах партийных организаций в этом деле»[910]: «В мелких колхозах нет возможности использовать с высокой производительностью тракторы, комбайны… и другие сложные сельскохозяйственные машины…» Этим решением Сталин вновь подчеркнет необходимость следовать курсу на переход к крупному производству в аграрном секторе, начало которому было положено еще в период коллективизации.

Принимались в аграрном секторе и стратегические решения. В сентябре 1950 г. Совмин принял решение «О строительстве Каховской гидроэлектростанции на реке Днепре, Южно-Украинского канала, Северо-Крымского канала и об орошении земель южных районов Украины и северных районов Крыма»[911].

В декабре было одобрено решение «О строительстве Волго-Донского судоходного канала и орошении земель в Ростовской и Сталинградской областях»[912]. Обоим проектам был придан общесоюзный статус, стройки осуществлялись за счет союзного бюджета и должны были разрешить комплексные проблемы хозяйственного освоения соответствующих территорий, причем аграрная проблематика находилась в фокусе разработчиков этих планов.

В начале 1950-х гг. состоится еще одна «перестройка» оргструктур. Будет принято решение о ликвидации Бюро по сельскому хозяйству и заготовкам. Постановлением от 15 марта 1951 г. вместе с этим бюро будет ликвидирован и ряд отраслевых бюро[913]. В марте 1951 г. Маленков подготовит проект закрытого письма ЦК ВКП(б) ЦК компартий союзных республик, крайкомам, обкомам, окружкомам, горкомам и райкомам партии «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов». Как свидетельствуют сохранившиеся в архиве Маленкова наброски, на встрече со Сталиным он записывал за вождем его указания. 28 марта Маленков представил Сталину «переработанный проект Закрытого письма ЦК ВКП(б)»[914].

2 апреля этот документ, доработанный под руководством Сталина, был принят. Главными задачами в нем названы «значительное повышение урожайности всех сельскохозяйственных культур, быстрое увеличение поголовья скота при одновременном значительном росте его продуктивности». Многолетний опыт колхозного строительства показал, утверждали авторы письма, что наиболее успешно развивают общественное хозяйство крупные колхозы. Отсюда и будет вытекать задача их укрупнения, целью которого будет названо развитие общественного производства в противовес предложению об ускоренном сселении деревень и строительстве крупных поселков. Эта «ошибочная установка, — говорится в письме, — привела бы к замедлению темпов расширенного воспроизводства в колхозах, к отвлечению сил и средств колхозов и Советского государства от решения основных задач дальнейшего подъема сельского хозяйства». Письмо, между прочим, было прямо направлено против выступления Хрущева на совещании по строительству и благоустройству в колхозах Московской области, которое в виде статьи «О строительстве и благоустройстве в колхозах» было опубликовано в «Правде» 4 марта 1951 г. Хрущев к тому времени уже успел получить нагоняй от Сталина и признать «полностью ошибочность своей статьи».

Капитальные вложения, было указано в письме ЦК, следует направлять в первую очередь на развитие общественного хозяйства — строительство животноводческих помещений, сооружение оросительных и осушительных каналов, водоемов, раскорчевку земель, насаждение пылезащитных лесных полос, строительство колхозных электростанций и т. д. А вот культурно-бытовое строительство отодвигалось на задний план, его следовало вести в соответствии с имеющимися ресурсами. Объединение мелких колхозов не означало, по мнению Сталина и Маленкова, выступивших в качестве неназванных авторов документа, обязательного создания единого населенного пункта путем сселения деревень. Выступили авторы письма и против излишней поспешности в объединении, и против попыток сокращения приусадебных участков колхозного двора, что, конечно, имело позитивное значение.

Записка Г. М. Маленкова И. В. Сталину о направлении проекта закрытого письма ЦК ВКП(б) «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов»

28 марта 1951

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 7. Л. 41. Подпись — автограф Г. М. Маленков]

На XIX съезде КПСС в отчетном докладе, который Маленков сделает по поручению Сталина, он назовет итоги этой кампании. «В настоящее время, — скажет претендент на роль преемника вождя, — мы имеем 101 тысячу укрупненных колхозов, вместо 254 тысяч мелких колхозов на 1 января 1950 года». Заявит Маленков и о том, что «в короткий срок был восстановлен и превзойден довоенный уровень производства сельскохозяйственной продукции, решена с успехом зерновая проблема, валовая и товарная продукция мяса, молока, масла, яиц превзошла в 1951 году в целом по СССР довоенный уровень» и т. д. Ни слова, разумеется, в этом докладе не будет сказано о голоде 1946–1947 годов, не будет упомянуто и о том, что по целому ряду показателей уровень производства не только не вырос, но и снизился. В отношении таких показателей доклад попросту вводил слушателей в заблуждение, если не сказать больше.

Аграрный сектор так и останется средоточием наибольшего количества проблем советской экономики. И если в результате целенаправленных усилий в производстве зерновых удастся достигнуть довоенного уровня, то в животноводстве подобного сделать не получится. Поголовье коров в начале 1953 г. на треть не дотягивало до показателей «доколхозного» 1928 г., поголовье свиней только достигнет такого же уровня. Несмотря на то, что советская статистика часто представляется лишенной всякого значения по причине своей недостоверности, однако и в ней можно найти очень показательные данные. В одном из юбилейных сборников составители решатся обнародовать показатели развития сельского хозяйства СССР. Валовой сбор зерновых культур в 1950 г., согласно этим данным, составил 81,2 млн тонн, а в 1913 г., взятом за базу для сравнения, — 86,0 млн тонн. Урожайность зерновых культур в 1950-м составляла в среднем 7,9 центнеров с гектара, а в 1913-м — 8,2 центнера. Производство мяса (в убойном весе) в 1913 г. составляло 5,0 млн тонн, а в 1950-м — 4,9 млн. Производство яиц в 1913-м — 11,9 млрд штук, а в 1950-м — 11,7 млрд; шерсти в 1913 г. произвели 192 тыс. тонн, а в 1950-м — 180 тыс. тонн[915]. То есть по целому ряду основных показателей аграрный сектор экономики Советского Союза за годы советской власти не только не прогрессировал, но находился в состоянии упадка и деградации. При этом государство успешно решало основную для себя задачу, создавая обширные государственные резервы продовольствия, в том числе и для внешнеторговых операций. Печально знаменитая установка министра финансов Российской империи конца XIX в. И. А. Вышнеградского «Не доедим, но вывезем!» продолжала действовать и при Сталине. В 1950 г. продовольственные товары и сырье для их производства составляли 20,6 % в структуре советского экспорта[916].

* * *

Стагнация аграрного сектора вынесет в фокус внимания высшего руководства вопрос о необходимости повышения фиксированных крайне низких закупочных цен, по которым государство закупало, а фактически изымало продукцию сельского хозяйства. В конце 1952 г., после XIX съезда, с участием Сталина состоится несколько обсуждений положения дел в аграрной сфере. На одном из заседаний Президиума 2 декабря обсуждался вопрос о состоянии животноводства. Ход обсуждения известен нам по воспоминаниям Микояна. На заседании выступил министр земледелия Бенедиктов, который привел «засекреченные, точные данные ЦСУ — они были убийственными: несмотря на принятие трехлетнего плана подъема животноводства, предложенного в 1949 г. Маленковым и принятого ЦК с полного одобрения Сталина, не только не было достигнуто увеличения продуктивности животноводства, но, наоборот, произошло уменьшение поголовья скота». Микоян решится высказать свое мнение о причинах, отвечая на вопрос Сталина: «Почему такое состояние?» Чтобы исправить положение дел, по мнению Микояна, следовало «поднять материальную заинтересованность колхозников в развитии животноводства». Маленков, который хорошо знал ситуацию в сельском хозяйстве, предпочел промолчать, «делая вид, что со мной спорить нечего», — заключит Микоян[917]. Причиной неудач Маленкова в аграрном секторе станет поиск решения проблем в административной сфере. «Были приняты, — вспоминал об этом периоде Микоян, — аккуратно расписанные цифровые задания и директивные указания по видам скота, по республикам, и выполнение этих заданий, по мысли авторов, должно было привести к значительному увеличению производства продуктов в стране. Но в этих документах отсутствовали экономические мероприятия: ни повышения заготовительных цен, ни механизации животноводства и др. Все ограничивалось организационными мерами и директивными указаниями»[918].

Сталин решит создать комиссию для изучения вопроса и тут же продиктует ее состав, причем не предложит кандидатуру Маленкова, тем самым указывая на виновника проблемы и адресата вероятных претензий. 11 декабря 1952 г. такая комиссия будет создана, ее возглавит секретарь ЦК Н. С. Хрущев. Маленкову удастся избежать положения «крайнего». Благодаря аппаратным манипуляциям и, вероятно, ходатайству Хрущева в феврале 1953 г. он будет введен в ее состав вместе с Берией.

Итогом работы комиссии станет предложение о повышении закупочных цен на продукцию животноводства. Маленков решит прозондировать отношение вождя к этой идее. Хрущев потом рассказывал Микояну, что Сталин воспринял это предложение в штыки, сказав, что таким образом возрождается программа Рыкова и Фрумкина, что крестьянство жиреет, а рабочий класс хуже живет. Сталин в конечном итоге согласится повысить заготовительные цены в животноводстве, однако одновременно предложит повысить и налоги на крестьянские хозяйства[919]. Ни Берия, ни Маленков, ни министр финансов Зверев не считали возможным выполнить указание Сталина, увидев единственную возможность в затягивании времени. «Все считали, — запишет Микоян, — поручение Сталина о новых налогах на крестьянство без повышения закупочных цен невыполнимым»[920].

Вернуться к этому вопросу советское руководство сможет только после смерти Сталина. Однако проблема отсутствия личной заинтересованности сельскохозяйственного производителя в результатах труда продолжит разрешаться паллиативными мерами, что приведет в конце советского периода к тотальному дефициту продовольствия.

Итоги восстановления

Мобилизация населения и структур управления на достижение целей послевоенного восстановления даст свои результаты. Темпы экономического и прежде всего промышленного роста вновь окажутся, как и в довоенный период, очень высоки. Именно мобилизационный характер восстановления народного хозяйства позволит перевыполнить высокие планы 4-й пятилетки по ряду важнейших показателей промышленного развития.

По 43 показателям производства в народном хозяйстве из 57 довоенный уровень 1940 г. будет превзойден уже в 1947–1949 гг. По общим объемам валового производства уровень 1940 г. будет превзойден в 1948 г., когда он составит 118 % к уровню 1940 г.[921] И это, напомним, в условиях жесткого санкционного режима, установленного Соединенными Штатами, о котором нам говорилось выше.

По итогам первой послевоенной пятилетки 1946–1950 гг. будут достигнуты значительные результаты в экономическом и прежде всего в промышленном развитии. В 1950 г. лишь пищевая промышленность так и не достигнет довоенного уровня, составив 97 % к уровню 1940 г.[922] Одним из основных источников капиталовложений для промышленного роста, как и в довоенный период, останется аграрный сектор, продукция которого будет изыматься по ценам, далеким от эквивалентных. Многократно возрастет и налоговый пресс. Если в 1940 г. крестьяне и единоличники выплатили государству сельхозналога на 2,4 млрд руб., то в 1952-м в сопоставимых ценах, напомним, эта сумма составила уже 8,7 млрд[923]. Следует также сказать и о том, что население в целом оставалось ресурсной базой экономического роста. Покупательная способность зарплаты росла неравномерно и очень медленно. Уровень 1928 г. будет достигнут лишь в начале 1950-х. В 1955-м в ценах 1965 г. она составит 72 руб. по сравнению с 50 руб. в 1928-м, 46 руб. — в 1940-м, 49 руб. — в 1950-м [924].

При этом все сильнее станут проявляться диспропорции в развитии промышленности и сельского хозяйства. К 1952 г. объемы производства промышленности вырастут относительно 1940 г. в 2,5 раза, а сельского хозяйства лишь на 10 %. Только в 1952 г. будет достигнут и незначительно превзойден довоенный уровень производства валовой продукции сельского хозяйства, а по целому ряду основных показателей довоенного уровня удастся достичь лишь в середине 1950-х гг.[925]

В результате целенаправленных усилий произойдут позитивные изменения во внешнеторговом балансе СССР. Если в 1946 г. импорт превышал экспорт (692 млн рублей против 588 млн), то в 1950-м пропорции изменятся, и экспорт составит 1615 млн рублей против 1310 млн по импорту. Заметное влияние окажут и внешнеполитические обстоятельства. Объем торговли с развитыми капстранами упадет с 491 млн рублей в 1946 до 440 млн в 1950 г., а товарооборот со странами соцлагеря с 698 млн до 2373 млн рублей соответственно [926].

Восстановительный рост, однако, будет иметь противоречивый характер. «Твердокаменный» характер политэкономических воззрений Сталина предопределял опережающий рост тяжелой промышленности. Результатом реализации этого комплекса идей стало наращивание капиталовложений в масштабные дорогостоящие проекты капитального строительства. Наращивание затрат сопровождалось ростом потерь в незавершенном строительстве. По официальным данным, объем незавершенных работ в строительстве составлял на 1 января 1951 г. около 86 млрд рублей, на 1 января 1952-го — уже около 100 млрд, причем эти показатели росли не только в абсолютном, но и относительном выражении[927]. В начале 1950-х гг. планы капитального строительства перестали выполняться, пуск новых предприятий затягивался, «распыление денежных и материальных ресурсов» станет хронической проблемой экономики.

Глава 6«Принять предложения Министерства обороны». Военное и оборонное строительство в послевоенные годы

Проблемы обеспечения безопасности Союза ССР оставались в фокусе внимания Сталина на протяжении всех лет его государственной деятельности. Стратегические расчеты советского вождя в этой сфере оказывали прямое влияние на решения о трансформации вооруженных сил и военно-промышленного комплекса, внешней и внутренней политики. Об этих решениях послевоенного периода нам и предстоит сейчас поговорить. Обнародованные в последние годы документы позволяют, как представляется автору, вполне определенно ответить на продолжающий будоражить массовое сознание вопрос о военных планах и устремлениях советского вождя.

«На Министерство Вооруженных Сил Союза ССР возлагается…»

Как, наверное, помнит читатель, со времен Гражданской войны Сталин питал слабость к лаврам военного командира. В годы Великой Отечественной войны он сыграл ключевую роль в организации обороны СССР, в разработке целого ряда кампаний и стратегических операций (как провальных, так и успешных). Он по праву считал себя руководителем Вооруженных сил Союза ССР, и потому неудивительно, что по окончании Второй мировой войны он оставил за собой пост наркома обороны. Некоторое удивление у читателя, пожалуй, должен вызвать тот факт, что многочисленные решения в области оборонной политики в первые послевоенные годы Сталин выведет из сферы компетенции Политбюро и будет проводить их почти всегда постановлениями Совета министров СССР, руководителем которого он по-прежнему являлся.

Переход к миру ознаменовался соответствующими мероприятиями в области оборонной политики. Содержать 11,5-миллионную армию не было необходимости. Советское руководство приступило к масштабной демобилизации. 23 июня 1945 г. Верховный Совет СССР принял закон «О демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии». В соответствии с приказом НКО от 28 июня 1945 г. была проведена демобилизация первой очереди (13 возрастов). Демобилизация старших возрастов будет завершена в 1947 г. В апреле 1947 г. Булганин и Василевский специальной запиской доложат Сталину о ходе завершающего этапа демобилизации. По состоянию на 1 апреля было демобилизовано 9 323 474 человека, к 1 июня оставалось демобилизовать 251 400 человек[928]. Соответственно проводилось и расформирование воинских частей, управлений корпусов, дивизий, бригад и т. д.[929] В январе 1948 г. состоится, кажется, последнее в эти годы сокращение «наличной численности Вооруженных сил» — на 277 522 человека[930].

Надеемся, читатель не забыл, к каким брутальным мерам в отношении красноармейцев считал возможным прибегать Ленин, организуя демобилизацию Красной армии по завершении Гражданской войны. Сталинский подход был прямо противоположным. При демобилизации за каждый год службы в армии в период войны фронтовикам полагалось единовременное вознаграждение[931], полный комплект обмундирования и обуви, они обеспечивались бесплатным трансфером до места жительства и питанием во время дороги. Закон Верховного Совета СССР от 23 июня 1945 г. предписывал демобилизованного трудоустроить в месячный срок, обеспечить жилой площадью и топливом. В освобожденных районах должны были выдаваться ссуды на жилищное строительство. В октябре 1945 г. Сталин подпишет постановление Совнаркома СССР «О мероприятиях по оказанию помощи демобилизованным, семьям погибших воинов, инвалидам Отечественной войны и семьям военнослужащих», которым предусматривались масштабные меры поддержки широким слоям населения[932]. И в последующем инвалидам войны и членам их семей будут предоставляться социальные льготы. 10 января 1946 г. будет увеличен размер минимальных пенсий инвалидам Великой Отечественной войны, установлены льготы по медицинскому, санаторно-курортному лечению и протезированию. Последовательно эта линия выдерживаться не будет. Как известно, вскоре отменили выплаты за боевые награды, после демобилизации старших возрастов выдачу единовременного денежного вознаграждения демобилизованным [933].

Демобилизация была сопряжена с выводом советских войск из ряда европейских (и не только) стран. В сентябре 1945 г. советские части вывели из Северной Норвегии, в ноябре — из Чехословакии, в апреле 1946 г. с датского острова Борнхольм, в мае — из Маньчжурии и Северного Ирана, в декабре 1947 г. — из Болгарии, в октябре 1948 г. — из Северной Кореи [934].

Н. А. Булганин, В. М. Молотов, И. В. Сталин, С. М. Буденный на трибуне Мавзолея В. И. Ленина во время первомайской демонстрации на Красной площади

1 мая 1947

Фотограф Е. А. Халдей

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 407]

Однако в центре Европы Сталин сохранит мощные форпосты, которые станут весомым аргументом в дебатах с бывшими союзниками о послевоенном урегулировании. Директивой Ставки ВГК от 29 мая 1945 г. будет создана Группа советских оккупационных войск в Германии. Сделано это было простым переименованием 1-го Белорусского фронта. 9 июня Жуков, назначенный главнокомандующим ГСОВГ, издал приказ номер один, которым формально создавалась эта группа. В ее состав первоначально вошли семь общевойсковых армий, две танковые армии, ряд самостоятельных корпусов и других соединений и частей. Защиту войск группы с воздуха обеспечивала 16-я воздушная армия[935].

Одновременно с ГСОВГ директивой Ставки ВГК на основе переформирования 2-го Белорусского фронта была создана Северная группа войск. Дислоцирована Группа будет на территории Польши, главным образом на ее новых землях, отторгнутых у Германии и переданных в ее состав на основе Договора о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Польской Республикой, заключенном в апреле 1945 г. В состав группы вошли семь общевойсковых армии, шесть танковых корпусов, 4-я воздушная армия и др.[936]

Центральная группа войск была создана на основе переформирования 1-го Украинского фронта директивой Ставки ВГК с 10 июня 1945 г. Войска Группы дислоцировались в Чехословакии, Венгрии, Австрии, включив в свой состав восемь общевойсковых армий, две танковых армии и два корпуса, 2-ю воздушную армию и др. [937]

Южная группа войск, созданная одновременно с первыми двумя 29 мая на основе переформирования 3-го Украинского фронта, дислоцировалась в Болгарии, Румынии и Югославии в составе пяти общевойсковых армий, трех танковых корпусов, 17-й воздушной армии и др.[938]

Приведенные далеко не полные данные о составе и количестве советских сил, сосредоточенных в центре Европы, показывают причины скептического отношения британских генералов к описанной выше проектировке Черчилля под кодовым названием «Немыслимое». Яснее в связи с этим читателю должны быть и причины страхов западноевропейских лидеров. Громадные по своей численности силы Советской армии представляли эвентуальную угрозу европейской безопасности. Так что фобии западных стратегов были небезосновательны — советские вооруженные силы, судя по всему, имели все возможности дойти до Атлантики при постановке такой задачи.

Однако «похищение Европы» в планы Сталина не входило. Демобилизация личного состава вооруженных сил разворачивалась параллельно с переходом экономики на мирные рельсы. В январе 1946 г. Совмин СССР и, разумеется, Сталин в качестве его председателя получат из Госплана проект постановления о специализации предприятий министерств оборонной промышленности на послевоенный период. На 1946 г. объем военной продукции пяти министерств этого сегмента экономики составлял 14,8 % от ее общего объема. На 1950 г. доля военной продукции должна была составить лишь 10,8 %. В действительности с учетом пересмотра оптовых цен в 1949 г. доля военной продукции в ее общем объеме в 1950 г. составила в текущих ценах 3,3 %. В предвоенном 1940-м, для сравнения, этот показатель составлял 6,9 %. Резкое сокращение военных расходов и объемов производства военной продукции совсем не означало, что в военном строительстве был взят курс на разоружение. Пятилетний план предусматривал производство 38 250 танков и САУ, 25 765 боевых самолетов, в том числе 5700 реактивных, 10 800 минометов (82-мм и 160-мм), 19 600 пушек разных калибров и т. д.[939] Общие расходы госбюджета СССР на содержание армии, флота, органов госбезопасности и внутренних дел в 1950 г. оставались высокими — 25 %, но обнаружили тенденцию к сокращению и по сравнению с 1946 г. уменьшились на 4,6 % [940].

Начало масштабной демобилизации совсем не означало пересмотр Сталиным основ политики в сфере безопасности. Периметр вдоль внешних границ Советского Союза по-прежнему оставался, в его представлении, угрожаемой зоной. Это отражает постановление Совмина, подписанное Сталиным в январе 1946 г., которым предписывалось провести организационные мероприятия по формированию новой системы военных округов на территории страны. По периметру границ «на мирное время» предписывалось, в частности, иметь «13 военных округов фронтового значения: Ленинградский, Прибалтийский, Белорусский, Львовский, Прикарпатский, Одесский, Закавказский, Туркестанский, Киевский, Северо-Кавказский, Дальневосточный, Приморский и Забайкальско-Амурский»[941]. Использованная в постановлении фронтовая терминология являлась не просто маркером, который указывал на место того или иного округа в иерархии однотипных организационных структур, но и подчеркивала их нахождение на передовых рубежах, обеспечивающих безопасность страны.

Наркомат обороны вскоре подвергнется реорганизации, через которую пройдет и вся система управления. Сначала решениями Политбюро от 25 февраля 1946 г. Наркомат обороны был переименован в Наркомат вооруженных сил, упразднялся Наркомат военно-морского флота. Сталин назначался народным комиссаром Вооруженных сил и Верховным главнокомандующим Вооруженными силами СССР. Решение Политбюро было реализовано указом Верховного Совета от 19 марта[942]. Красная армия переименовывалась в Советскую армию.

3 июня 1946 г. Сталин подписал постановление Совета министров СССР «Об утверждении положения о Министерстве Вооруженных сил Союза ССР». Проводить это решение через Политбюро Сталин не станет. Как нетрудно догадаться, министерство заменило собою наркомат. Во главе министерства стоял министр, который являлся одновременно и Верховным главнокомандующим Вооруженными силами. Сталин оставит за собой обе эти позиции. Своим заместителем Сталин решил избрать Н. А. Булганина, в годы войны являвшегося членом военных советов ряда фронтов. В ноябре 1944 г. он стал заместителем наркома обороны, членом ГКО, в феврале 1945 г. введен в состав Ставки ВГК. Сталин, как мы увидим, и дальше станет продвигать Булганина.

На министерство возлагалось решение всего комплекса вопросов, которые могли быть отнесены к обороноспособности государства, в их числе руководство всеми вооруженными силами; разработка планов строительства и развития вооруженных сил; разработка основных проблем ведения войны и вопросов военной теории; разработка планов мобилизации и оперативного использования вооруженных сил; совершенствование организации войск, вооружения, боевой техники и вопросов боевого и оперативного использования вооруженных сил; разработка мероприятий по подготовке театров военных действий и т. д. В состав министерства с подчинением министру входили Генеральный штаб Вооруженных сил СССР; Главнокомандующий Сухопутными войсками с Главным штабом, Главнокомандующий ВВС с Главным штабом, Главнокомандующий ВМС с Главным штабом, Командующий артиллерией; Командующий бронетанковыми и механизированными войсками; Командующий Дальней авиацией, Командующий Воздушно-десантными войсками и др. Крупнейшим элементом реформы стало объединение в рамках одного органа госуправления сухопутных и военно-морских сил, управлявшихся до этого через собственные наркоматы[943]. Генеральный штаб вновь возглавил А. М. Василевский.

Записка И. В. Сталина А. А. Жданову о сложении полномочий членов Совета народных комиссаров СССР ввиду образования Совета министров СССР

15 марта 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 140. Л. 58. Подпись И. В. Сталина — факсимиле]

В 1946 г. при Министерстве Вооруженных сил создается Высший военный совет. И по завершении войны Сталин не намеревался исключать коллегиальность при обсуждении проблем управления из практики своей деятельности. Разумеется, и этот орган выполнял лишь совещательные функции при «Инстанции», но, подчеркнем, не являлся всего лишь декорацией. Именно по представлению ответственного секретаря Совета С. М. Штеменко на имя Сталина от 1 июня 1946 г. и на его заседании были рассмотрены положение о Министерстве Вооруженных сил, новый Дисциплинарный устав (отредактированный Сталиным), проекты постановления Совмина о воздушно-десантных войсках и о денежном содержании военнослужащих. Они были утверждены в тот же день постановлением Совмина и введены в действие приказом министра Вооруженных сил, то есть Сталина[944].

Несмотря на демонстративный отказ вождя делить прерогативы в сфере обороны с Политбюро, политические органы управления из армии никуда не денутся. В конце февраля 1946 г. решением Политбюро в Наркомате Вооруженных сил путем реорганизации было создано Главное политическое управление Вооруженных сил СССР, которое будет работать на правах отдела ЦК ВКП(б).

В ряду документов этого времени следует назвать постановление Совмина, которое Сталин подпишет 13 мая 1946 г. со ссылкой на опыт Великой Отечественной войны было решено выделить из состава Сухопутных войск артиллерию резерва Верховного главнокомандования и передать ее в непосредственное подчинение министра Вооруженных сил. Точно также министру переподчинялись шесть механизированных армий, сформированных ранее из танковых и механизированных корпусов, переформированных в дивизии. Таким образом, в прямое подчинение Сталину поступали артиллерия, а также бронетанковые и механизированные войска резерва Верховного главнокомандования[945]. Кроме того, в июне 1946 г. Сталин подписал постановление Совмина «О создании воздушно-десантных войск с непосредственным подчинением их Министру Вооруженных сил Союза ССР»[946]. Главнокомандующий, таким образом, получал в свое оперативное распоряжение своеобразные «силы быстрого реагирования».

Описанная реформа совпадет по времени с мерами «дисциплинарного» воздействия и репрессивными акциями, которые в течение 1946 г. предпринял Сталин в отношении видных военных руководителей. Самой заметной фигурой среди них был маршал Г. К. Жуков, о чем нам предстоит рассказать в дальнейшем.

Завершение переходного этапа от войны к миру ознаменовал указ Президиума ВС СССР от 4 июля 1946 г. о признании утратившим силу его собственного указа от 22 июня 1941 г. «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения»[947]. Еще более важным показателем того, что своей главной задачей советское руководство видело мирное строительство, а не конфронтацию с Западом в этот отрезок времени, является отказ от проведения призывов в ряды Вооруженных сил в 1946–1948 гг. С 1947 г. определенная категория молодых людей из числа военнообязанных станет призываться для учебы в ФЗО и последующей работы в народном хозяйстве. Эти решения оформлялись указами Президиума Верховного Совета СССР и реализовывались приказами по Министерству обороны[948].

На рубеже 1946–1947 гг. Генеральный штаб подготовил для Высшего военного совета «План активной обороны территории Советского Союза». План фактически воспроизводил подходы к военному планированию конца 1930-х: армия отпора должна была разбить противника в полосе приграничной обороны и подготовить необходимые условия для перехода в контрнаступление. Войскам резерва Главного командования ставилась задача нанести поражение войскам вторжения, а затем перейти в контрнаступление, перенося боевые действия на территорию противника[949].

Сквозь эти максимы, устаревавшие прямо на глазах, пробивались ростки новых подходов, поскольку шел процесс осмысления опыта Второй мировой войны. Самым зримым стал урок массированного применения англо-американскими союзниками ударов авиации по военным и гражданским объектам Германии и Японии. Сталин не раз поздравлял Черчилля и Рузвельта с успешными ковровыми бомбардировками Германии, о которых те ему сообщали, и не мог не сделать вывод о их значительной роли в ходе войны. Столь же зримы были и результаты бомбардировок американцами Японии. Мало кто знает, но в результате одной из таких бомбардировок Токио 10 марта 1945 г. погибло от 90 тыс. до 100 тыс. мирных жителей, то есть больше, чем при атомной бомбардировке Нагасаки, и немногим меньше, чем в Хиросиме. Атомное оружие при этом продемонстрировало свою, конечно, намного большую эффективность — один боевой вылет стратегического бомбардировщика и одна авиабомба в новую эпоху значили больше, чем десятки эскадрилий и сотни тонн обычных авиабомб.

Вполне отдавая себе отчет о значении атомного оружия, Сталин оставался сторонником концепции «постоянно действующих факторов», правильным сочетанием которых и должны были определяться результаты войны. К ним (факторам) Сталин в известном приказе наркома обороны от 23 февраля 1942 г. отнес прочность тыла; моральный дух армии; количество и качество дивизий; вооружение армии; организаторские способности начальствующего состава армии[950]. Сталин и в первые послевоенные годы остался в целом верен этому подходу. Применение атомного оружия, по мнению Сталина, не могло принципиально изменить ход военных действий и решить исход войны. Отсюда хорошо известные высказывания советского вождя об атомном оружии как средстве устрашения слабонервных, которые не были пустой бравадой, а проистекали из его концептуальных подходов.

3 апреля 1946 г. Сталин подписал постановление Совмина «Об образовании Дальней авиации Вооруженных сил Союза ССР», которым создавались три воздушных армии (две в Европейской части Союза и одна на Дальнем Востоке). Командующий Дальней авиацией подчинялся напрямую министру Вооруженных сил СССР, то есть Сталину[951].

Выдвижение на передний план авиации в планировании применения вооруженных сил найдет свое отражение в еще одном решении Сталина 1947 г. 19 декабря Сталин подписал постановление Совмина «О подчинении Гражданского воздушного флота Министерству Вооруженных сил». Постановлением, которое Сталин подпишет 9 июля следующего года, будет утверждено Положение о Главном управлении Гражданского воздушного флота СССР как структурной единицы Министерства Вооруженных сил, сокращенно именуемой «Аэрофлот», с подчинением командующему Дальней авиацией[952]. Это решение, судя по всему, не в первую очередь следует связывать с общим курсом на милитаризацию жизни страны. Главным было сконцентрировать управление авиасилами, в которых, очевидно, ощущался явный недостаток. Чуть позднее мы увидим, как Сталин станет решать проблему «активной обороны» советской территории проектировками применения Дальней авиации по территории потенциального противника. А пока задачей дня являлось в первую очередь создание стратегического бомбардировщика, способного доставить средства поражения до центров принятия решений противника, которые находились, как становилось все яснее, за пределами европейского континента. Актуальность этих задач лишь подчеркивалось тем обстоятельством, что Стратегическое авиационное командование США, в отличие от командования советской Дальней авиации, в конце 1940-х гг. располагало многочисленными бомбардировщиками дальнего действия, не раз доказавшими свою эффективность. Фактор их возможного применения кардинально ухудшал стратегическое положение СССР, делая территорию Союза уязвимой для авиаударов со всех четырех сторон света: с запада (из Европы), с севера (из Северной Америки через Арктику), с юга (Ближний Восток), с востока (из Восточной Азии и Японии). Как мы увидим, и эта задача, поставленная Сталиным перед советскими авиаконструкторами, будет успешно решена.

Но вернемся к проблемам управления. Вероятно, после кампании по дисциплинированию военных руководителей советский вождь уверовал в то, что их лояльность высшему политическому руководству обеспечена. Сталин решил сложить с себя обязанности министра Вооруженных сил. На этот пост в марте 1947 г. назначается Булганин, 4 марта объявивший собственным приказом о вступлении в должность министра[953].

И это назначение Сталин не станет проводить через Политбюро, которое лишь согласовало назначение Булганина заместителем председателя Совета министров[954]. В начале ноября 1947 г. Молотов под диктовку Сталина набросает записку, адресованную членам Политбюро, с предложением «присвоить товарищу Булганину звание Маршала Советского Союза». «Указ надо опубликовать не позже 5 ноября сего года», — предпишет вождь. И затем выразит уверенность: «Я думаю, что мотивы моего предложения не нуждаются в комментариях, они и так ясны» [955].

Записка И. В. Сталина членам Политбюро ЦК ВКП(б) о присвоении Н. А. Булганину звания Маршала Советского Союза

3 ноября 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1505. Л. 113]

Так волею Хозяина Булганин неожиданно «взлетит» на пост руководителя Вооруженных сил СССР, приобретая аппаратный вес, до того ему и не снившийся. В подобном присвоении «штатскому генералу» высокого воинского звания читается не только стремление приподнять своего назначенца в глазах генералитета, но и, вероятно, желание генералиссимуса несколько девальвировать маршальское звание, чтобы сами военные не слишком много о себе понимали и не придавали чрезмерно большого значения своему месту в сталинской «табели о рангах».

К числу важнейших следует отнести постановление от 22 мая 1947 г. «Об организационных мероприятиях Министерства вооруженных сил на Дальнем Востоке» (его Сталин вновь проведет через Совмин). В целях объединения руководства войсками и флотами, дислоцированными в этом регионе, учреждалась должность Главнокомандующего войсками Дальнего Востока, на которую был назначен маршал Р. Я. Малиновский [956].

В фокусе внимания Сталина будут находиться и вопросы оптимизации управления. 29 декабря Булганин в качестве министра Вооруженных сил СССР, по согласованию с вождем, издал приказ о назначении комиссии по сокращению численности центрального аппарата Министерства Вооруженных сил[957].

Рубежным следует признать, вероятно, 1948 год. В самом его начале, очевидно, сохраняется прежний курс, так как Булганин и Василевский выходят на Сталина с предложениями о сокращении численности вооруженных сил, которое и будет утверждено Совмином 13 января. Сократить численность армии было решено на 277 522 человека[958].

Однако к этому времени противоречия и конфликты с бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции если и не достигнут пока точки кипения, то максимально приблизятся к ней. Берлинский кризис, о котором было рассказано выше, подведет стороны конфликта к балансированию на грани военного столкновения. «Военные тревоги» вернутся в политическую повестку дня, и Политбюро вновь станет рассматривать некоторые вопросы оборонной политики. Вероятно, члены партийного ареопага, в соответствии с этим решением Сталина, должны были разделить с вождем полноту ответственности за принимаемые в кризисный период решения. Показательным представляется, что едва ли не первым в ряду таких решений станет «Вопрос ПВО», оформленное постановлением Политбюро от 30 июня 1948 г., которым была утверждена схема новой организации ПВО, назначен командующий (маршал Л. А. Говоров). Содержание этого постановления в некоторых своих пунктах примечательно и указывает на изменение взглядов на состав и значение средств вооруженной борьбы. При этом концепция «активной обороны» в это время сохраняла ключевое положение в военном планировании. Так, Булганину предписывалось представить не только план организации ПВО прифронтовых и приморских районов, но и «план организации бомбардировочной авиации в пограничных округах для операции вне наших границ»[959].

В сентябре того же года маршал Василевский, который, напомним, занимал пост начальника Генерального штаба — 1-го заместителя министра Вооруженных сил СССР, направил Сталину записку о проведении частичного призыва в вооруженные силы в 1948 г. Эта записка содержит пассаж, указывающий на новое понимание советским военно-политическим руководством СССР международной обстановки. Василевский так обосновал частичный призыв: «…чтобы избежать перевозки большого количества людей в группы войск и приграничные военные округа для доведения частей до штатов, обеспечивающих постоянную готовность к боевым действиям при объявлении мобилизации, и не допустить, чтобы кадровый состав армии растворился в массе призванных из запаса…»[960] 5 октября в Политбюро состоялось ее обсуждение, после чего Василевский представил новый вариант своей записки, в которой предложил призвать 415 200, а не 526 500 человек, как предлагалось ранее. Сталин решил увеличить численность вооруженных сил, однако сократил запросы военного ведомства. В постановлении Совмина говорилось: «…разрешить Министерству Вооруженных сил увеличить численность вооруженных сил на 241 200 человек и утвердить в связи с этим представленные предложения… по организационным мероприятиям»[961]. Через полгода, в марте 1949 г., численность вооруженных сил будет увеличена еще на 233 279 человек[962]. Тогда же в марте Булганин, Василевский и Штеменко доложили Сталину об организационных мероприятиях, проведенных по министерству осенью 1948 — зимой 1949 г. За этот период были усилены танковые и механизированные войска путем развертывания трех и четырех отдельных кадровых танковых дивизий, находившихся на территории Германии, в две механизированные армии в составе двух танковых и двух механизированных дивизий каждая; штаты танковых и механизированных дивизий Белорусского и Прикарпатского военного округов увеличены с 5000 до 9400 человек для механизированных и до 8600 для танковых дивизий; были сформированы пять воздушно-десантных дивизий и т. д.[963]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об организации новой схемы ПВО и назначении Л. А. Говорова командующим тыловых районов ПВО

30 июня 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 796. Л. 30–31. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]

Булганин занимал пост министра недолго. В марте 1949 г. его освободили от этой должности, его место занял маршал А. М. Василевский, намного больше для нее подходивший, особенно в условиях острой фазы противостояния на международной арене, грозившей перерасти в нечто большее, чем дипломатический конфликт.

Передача столь важного поста из рук политического назначенца профессиональному военному повлечет за собой цепочку решений, призванных усилить контроль первого лица за происходящим в этой сфере, несмотря, казалось бы, на глубокое доверие к Василевскому со стороны вождя. 26 марта 1949 г. Политбюро заслушает вопрос «О наблюдении за Министерством Вооруженных сил» и примет решение поручить это дело Сталину. В роли наблюдающего за работой Министерства Вооруженных сил Сталин, однако, пробудет всего месяц и уже 25 апреля решением Политбюро передаст эту функцию Булганину[964].

Роль политического куратора вооруженных сил не предполагала, разумеется, самостоятельности в принимаемых решениях. Эта ключевая роль по-прежнему сохранялась за Сталиным. Другим постановлением Булганину поручалось наблюдение за работой министерств авиапромышленности и вооружения[965]. Перемена участи Булганина не связана с его опалой. Никаких претензий в его адрес предъявлено не было. Перестановки объясняются другими обстоятельствами. Сталин, таким образом, провел перегруппировку сил на участке работы, выдвигавшемся на передний план в связи с изменившейся международной обстановкой. Берлинский кризис грозил прямым военным столкновением Советского Союза с западными «партнерами». Публикацией 18 марта 1949 г. текста Североатлантического договора завершилось оформление НАТО. Нельзя было сбрасывать со счетов и перспективы резкого обострения ситуации на Дальнем Востоке. В Китае победу в гражданской войне вот-вот должны были одержать коммунисты, что создавало, как ожидалось советским руководством, угрозу вмешательства во внутрикитайский конфликт западных держав, от которого Советский Союз не смог бы остаться в стороне. Булганин, пользовавшийся доверием советского вождя управленец высшего звена из числа гражданских, получил маршальские погоны не за военные заслуги, а лишь благодаря доброй воле Сталина, поставившего его выше «маршалов победы» в целях дисциплинирования последних. Булганину в этот ответственный момент Сталин поручил наблюдение за военно-промышленным комплексом, который должен был обеспечить текущие и перспективные нужды военного ведомства. С другой стороны, резко изменившаяся обстановка требовала поставить во главе вооруженных сил профессионального военного, имевшего опыт стратегического планирования и практического управления войсками на случай эскалации напряженности и развертывания вооруженного конфликта с Западом. Этим военным стал маршал Василевский, который пользовался безусловным доверием Сталина. Он, как мы помним, на посту начальника Генштаба, представителя Ставки ВГК, главнокомандующего Вооруженными силами на Дальнем Востоке проявил себя в качестве выдающегося военного стратега и командира.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О наблюдении за работой Министерства Вооруженных сил и Министерства финансов СССР»

25 мая 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1524. Л. 70]

В разгар этих приготовлений в Москву приехала, как рассказывалось выше, представительная делегация компартии Китая, которая к тому времени уже практически обеспечила себе победу в противостоянии с Гоминьданом. Победу китайских коммунистов Сталин вполне мог считать и своей личной победой, в которую он многое вложил, с какой стороны ни посмотри. Все это, однако, не стало для него поводом для эйфории, от чего он постарается предостеречь и «китайских товарищей». Становиться инициатором новой глобальной войны Сталин не намеревался. Во время приема китайской делегации 28 июня 1949 г. он скажет Лю Шаоци: «Если мы, руководители, пойдем на это [развязывание новой мировой войны. — А. С.] — русский народ нас не поймет. Более того, он может прогнать нас прочь. За недооценку его военных и послевоенных бед и усилий. За легкомыслие»[966]. В декабре 1949 г. в беседе с Мао Цзэдуном Сталин не раз повторит: «…не надо самим создавать конфликт с англичанами и американцами», «главное — не торопиться и избегать конфликтов» и т. п.[967] Конечно, вряд ли следует преувеличивать значение подобных деклараций, пусть и сказанных в узком кругу и не предназначенных для публикации, но и сбрасывать их со счетов тоже не стоит.

В преддверии глобального вооруженного конфликта, планируемого, как считают некоторые историки и в еще большей степени ангажированные общественные деятели, Сталиным, стоило бы ожидать от него максимального мобилизующего воздействия на важнейшего потенциального союзника. Вместо этого Сталин вменяет к исполнению прямо противоположную установку. Мы, к сожалению, не располагаем планами применения Вооруженных сил СССР за этот период и не имеем по этой причине возможности сделать однозначное суждение на этот счет. Должно быть ясно, однако, что арсенал средств и методов ведения вооруженной борьбы, которым оперировало советское политико-военное руководство в своих проектировках, был самым широким. Но на данном этапе Сталин избегал лобового столкновения с Западом, предпочитая, судя по всему, решения, в основу которых была положена тактика выжидания и постепенного расшатывания устоев мировой капиталистической системы. Это, кстати, прямо признается в работах, авторы которых склонны возлагать ответственность за развязывание холодной войны на Советский Союз и персонально на советского вождя[968]. Весной 1949 г. в шифротелеграмме, адресованной главному советнику при ЦК КПК И. В. Ковалеву, Сталин так оценит перспективы военного столкновения с миром капитала: «Война не выгодна империалистам. Кризис у них начался, они воевать не готовы. Атомной бомбой пугают. Мы ее не боимся. Материальных условий для нападения, для развязывания войны нет. Сейчас дело обстоит так, что Америка меньше готова для нападения, чем СССР для отпора». Не пройдет Сталин мимо нашумевшего скандала, связанного с гибелью министра обороны США Джеймса Форрестола: «Так обстоит дело, если анализировать с точки зрения нормальных людей — объективных. Но в истории есть ненормальные люди. Военный министр США Форрестол[969] страдал галлюцинациями». И повторит: «Мы готовы к отпору» [970].

Встреча правительственной китайской делегации во главе с Мао Цзэдуном в Москве

16 декабря 1949

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1623. Л. 34]

Н. А. Булганин, В. М. Молотов и Мао Цзэдун на Ярославском вокзале

16 декабря 1949

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1623. Л. 38]

Разрешение Берлинского кризиса не станет для Сталина достаточным основанием для пересмотра принятых ранее решений. Наоборот, совершившийся в ходе его развертывания раскол мира на противостоящие лагери мог только способствовать нарастанию военных тревог советского вождя. Курс на наращивание численности вооруженных сил и средств вооруженной борьбы (вкупе с их модернизацией, разумеется) продолжится. В августе 1949 г. Совмин своим распоряжением обяжет Госплан, министерства Вооруженных сил и Военно-морского флота подготовить предложения о поставках вооружения и боевой техники на 1951–1955 гг., «необходимых для отмобилизации войск и пополнения запасов на первый период войны». После сокращения представленных ведомствами заявок выпуск военной продукции в 1955 г. по сравнению с 1950-м планировалось увеличить в 2,5 раза[971].

В сентябре 1949 г. был увеличен до трех лет срок действительной службы для рядового состава сухопутных и внутренних войск «в связи с внедрением в Вооруженные силы сложной техники», сокращалась продолжительность отсрочки от призыва учащихся школ ФЗО и ремесленных училищ с четырех до двух лет, прекращался призыв (мобилизация) в школы ФЗО молодежи призывных возрастов[972]. В ноябре 1950 г. постановлением Совмина Военно-морскому министерству было разрешено увеличить численность военно-морских сил на 69 тыс. человек[973]. В декабре того же года Сталин по записке Василевского и Штеменко решит преобразовать в 1951 г. отдельные стрелковые бригады в стрелковые дивизии сокращенного состава, в связи с чем было согласовано и увеличение численности личного состава Советской армии на 51 000 человек[974]. В октябре 1951 г. Сталин завизирует очередное постановление Совмина об увеличении численности Советской армии на 59 490 человек[975]. Решения об увеличении численности личного состава Вооруженных сил не были безоглядными. Так, в начале марта 1952 г. Василевский и Штеменко направят в Бюро Совмина СССР письмо по организационным мероприятиям, связанным с перевооружением, и расчет потребности в людях и автотранспорте. В соответствии с этим расчетом военные запрашивали увеличение численности на 58 376 человек. Подготовленный проект постановления Сталин не подписал. В октябре того же года Василевский и новый начальник Генштаба Соколовский напомнят Булганину о своем мартовском обращении.

К Министерству Вооруженных сил решат «пристроиться» в кильватер «смежники». В июле Булганину направит аналогичный запрос на увеличение штатной численности на 18 262 человека военнослужащих и на 1079 вольнонаемных Военно-морской министр Н. Г. Кузнецов[976]. Еще 5000 человек запросит Кузнецов в сентябре в связи с перевооружением морской авиации. Не получив ответа от Булганина, моряки обратились напрямую к Сталину в конце ноября в надежде получить необходимую поддержку. Письмо на имя Сталина с несколько сокращенной заявкой (11 583 военнослужащих и 1042 вольнонаемных) уйдет 20 ноября за подписями 1-го заместителя Кузнецова Н. Е. Басистого и начальника Морского генерального штаба В. А. Фокина[977]. Как свидетельствуют пометы на обращении военных моряков, запросы военно-морского руководства не будут удовлетворены, причем решение будет радикальным. 25 декабря на военно-морских запросах Булганин поставит крест, наложив резолюцию: «Снять с обсуждения», 22 января 1953 г. «дело» направляется «в архив»[978].

Военному министерству повезет больше. На обращении Василевского и Соколовского мы находим помету «т. Василевский готовит новый материал по этому вопросу»[979]. Вся эта история, рассказанная в подробностях, указывает на ограниченный характер советского военного планирования, имевшего место вплоть до последних месяцев жизни Сталина, который, судя по всему, не был склонен поощрять безудержную гонку по наращиванию «живой силы». Предпочтение вновь, как и в 1930-е гг., отдавалось материально-техническим средствам вооруженной борьбы, причем конкурировать на море с англо-американскими «партнерами» Сталин явно не собирался. А вот на других участках военно-технической конкуренции советский военно-промышленный комплекс находился на передовых рубежах. 10 декабря 1951 г. Военный министр А. М. Василевский во исполнение постановления Совмина от 25 ноября 1950 г. подпишет приказ о принятии на вооружение Советской армии ракеты дальнего действия Р-1 (дальность полета 270 км, скорость 1500 м/сек, вес взрывчатого вещества 750 кг)[980].

Докладная записка Н. Г. Кузнецова Н. А. Булганину о сокращении организационных мероприятий, связанных с новыми формированиями и перевооружением авиации, ПВО, береговой обороны и специальных служб

16 июля 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 710. Л. 54–55]

Докладная записка А. М. Василевского и В. Д. Соколовского Н. А. Булганину об увеличении численности Советской армии

18 октября 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 710. Л. 53. Подписи — автографы А. М. Василевского и В. Д. Соколовского]

Но вернемся к реорганизациям. Неясная по своему содержанию функция наблюдения за Министерством Вооруженных сил менее чем через год будет Сталиным трансформирована. В феврале 1950 г. создается Высший военный совет при Совете министров СССР, то есть фактически при Сталине, являвшемся его председателем, в марте — Главный военный совет Военного министерства. Решения ГВС становились обязательными для военного министра. Постановление Совмина подпишет Сталин[981]. Функции «наблюдения» и контроля теперь были институционально оформлены, их исполнение становилось обязательным практически для всех значимых военных руководителей.

Еще одним постановлением Совмина (и вновь без согласования на Политбюро) 29 июня 1950 г. Сталин проведет решение об утверждении нового Положения о Военном министерстве по итогам очередной реформы этого ведомства, разделившей сухопутные и военно-морские силы[982]. В числе важнейших изменений следует также назвать упразднение должности главкома Сухопутных сил, что объясняется, скорее, политическими, чем профессиональными соображениями. Вероятно, главнокомандующий Сухопутными силами сосредоточил в своих руках несообразно большой, по мнению Сталина, объем властных полномочий, конкурируя непосредственно с министром, особенно в том случае, если главкомом становился авторитетный военный деятель (вроде Жукова), а министром — не слишком авторитетный в военной среде гражданский (вроде Булганина).

В разгар корейского кризиса в ноябре 1950 г. министр обороны Василевский и начальник Генштаба Штеменко специальной запиской доложили Сталину об уровне материально-технического обеспечения мобилизационного развертывания советской армии. Они констатируют, что «по ряду важнейших видов вооружения, боеприпасов и боевой техники это обеспечение является недостаточным», а их поставки из промышленности производятся в количествах, которые «не обеспечивают покрытие некомплекта в короткие сроки». В связи с этим они просили Сталина рассмотреть вопрос о покрытии некомплекта вооружения и военного имущества «для отмобилизования Советской Армии»[983]. Взаимная увязка перечисленных проблем указывает на «предвоенный» характер планируемых мероприятий.

Докладная записка А. М. Василевского и М. С. Малинина в постоянную комиссию по вопросам обороны при Президиуме ЦК КПСС о мобилизационной подготовке промышленности

29 октября 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 683. Л. 11–12. Подписи — автографы А. М. Василевского и М. С. Малинина]

В начале 1950-х гг. Сталин достраивает систему оборонительных рубежей по северному периметру страны. В начале января 1951 г. он получил записку Василевского и Штеменко, которые обратили его внимание на возможность высадки воздушных и морских десантов противника на побережье Северного Ледовитого океана «для захвата отдельных районов и создания авиационных баз с тем, чтобы в последующем использовать эти базы для нанесения ударов по жизненно важным центрам нашей страны». Сталин согласился «готовить наш Крайний Север в военном отношении» и «иметь на побережье Северного Ледовитого океана сеть постоянных общевойсковых, авиационных и военно-морских баз…»[984] В мае по аналогичной записке будет принято еще одно постановление «Об усилении противодесантной обороны побережья Белого, Баренцева и Балтийского морей», причем для решения поставленных задач предусматривалось увеличить численность личного состава Военного и Военно-морского министерств на 59 519 человек[985].

Определенную ясность в «дебатах» о военных планах Сталина, якобы намеревавшегося развязать третью мировую войну, как нам кажется, вносит доклад маршала А. М. Василевского и генерала армии М. С. Малинина от 29 октября 1952 г. в Постоянную комиссию по вопросам обороны при Президиуме ЦК КПСС. В нем они констатируют: «Наша промышленность не имеет мобилизационного плана и к разработке его до сих пор не приступлено, что в случае военных действий, поставит вооружение и материально-техническое обеспечение Советской Армии в крайне тяжелое положение». Весь послевоенный период страна при Сталине жила, не имея мобплана, а в мобилизационных запасах сосредоточила лишь устаревшие уже к тому времени вооружения периода Великой Отечественной войны. «Учитывая неотложность мобилизационной подготовки промышленности, — подытожили свой доклад военные руководители, — считаем необходимым просить о разработке в ближайшее время мобилизационного плана промышленности, который позволил бы обеспечить производство вооружения и боевой техники в размерах, необходимых для обеспечения войск на первый год войны». Разработку мобплана предлагалось закончить к 1 января 1954 г. Вопрос будет решен на Комиссии 1 ноября, как о том свидетельствуют делопроизводственные пометы на докладе [986].

Начало 1953 г. привнесет в советское военное планирование резкое увеличение количественных параметров. В январе военное руководство обратится к Сталину с пространной запиской об обеспечении кадрами вновь формируемых бомбардировочных дивизий, вероятнее всего, реализуя общие установки советского вождя. Из нее мы узнаем о новых задачах в сфере военного строительства. Военно-воздушные силы советской армии и авиация военно-морских сил приступили к формированию 68 «вновь формируемых авиационных дивизий», в связи с чем требовалось увеличить личный состав к 1955 г. на 296 830 человек. Общее количество таких дивизий на самолетах Ил-28 к концу 1954 г. должно было составить 100 единиц[987]. Сталин потребует подсократить претензии на увеличение личного состава, в результате в уточненном варианте записки, представленной А. М. Василевским и В. Д. Соколовским 30 января, речь уже шла «лишь» о 238 254 человеках. Постоянная комиссия по вопросам обороны при Президиуме ЦК КПСС под председательством Булганина в тот же день утвердит эти предложения. Их в свою очередь утвердит постановление Президиума ЦК КПСС от 9 февраля[988]. Сократив заявку на увеличение личного состава, Сталин увеличит общее число бомбардировочных дивизий, которое, согласно постановлению Совмина от того же 9 февраля, составит уже 106 единиц. К концу 1955 г. было запланировано иметь 90 дивизий в составе ВВС советской армии и 16 — в авиации военно-морских сил с 99 самолетами в каждой дивизии. Общая численность авиапарка бомбардировочных дивизий должна была составить 10 494 самолета[989]. Разумеется, предусматривались и меры по форсированной подготовке летного состава.

В архиве Постоянной комиссии по вопросам обороны сохранилась давно рассекреченная, но до сих пор обойденная вниманием исследователей карта радиусов досягаемости самолетов Туполева и Мясищева дальнего действия, подготовленная в Главном штабе ВВС в июле 1952 г.[990]

Карта в той или иной мере отображает наметки плана возможного применения советских ВВС, который разрабатывался параллельно с планами их строительства. Строительство аэродромов в районах Мурманска, Архангельска, Воркуты, Магадана позволила бы самолетам Туполева и Мясищева через Арктику долетать до Флориды и Калифорнии. Эти проектировки сподвигнут министра Вооруженных сил СССР Василевского выйти в начале января 1953 г. на Сталина с докладом и проектом постановления Совмина о строительстве аэродромов в 1953–1955 гг. для тяжелых дальних бомбардировщиков. Вопрос будет решен постановлением Совмина СССР 24 января, как о том свидетельствуют делопроизводственные пометы на письме Василевского Булганину [991].

Карта радиусов досягаемости самолетов Туполева и Мясищева

2 июля 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 697. Л. 84]

Сопроводительная записка А. М. Василевского Н. А. Булганину к докладу и проекту постановления Совета министров СССР о строительстве аэродромов для тяжелых дальних бомбардировщиков

12 января 1953

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 697. Л. 1]

Вырезка из американского журнала с указанием времени полета советской военной авиации до стратегических объектов США

1949

[Из открытых источников]

Возможности советской Дальней авиации не являлись тайной для западной общественности со времени первого беспосадочного перелета из Москвы в Ванкувер, совершенного 18–20 июня 1937 г. экипажем в составе В. Чкалова, Г. Байдукова и А. Белякова через Северный полюс на самолете АНТ-25. Об этом говорит вырезка из одного из американских журналов, которую читатель может видеть на страницах этой книги.

Развивать дальнюю бомбардировочную авиацию планировалось на основе разработок советских авиаконструкторов, совершенных в рамках производственных процессов, своеобразных по существу и форме. Академик Н. Н. Шереметьевский вспоминал: «Где-то в конце 1945 г. сажают, как будто, на Дальнем Востоке американский стратегический бомбардировщик „Боинг Б-29“ и Сталин отдает указание А. Н. Туполеву: „Точно копировать, ничего не меняя“». «Воспроизводя американский самолет, — запишет Туполев, — мы создали электротехническую промышленность совершенно нового уровня, которого у нас не было.

Андрей Николаевич Туполев

1944

[Из открытых источников]

Были созданы новые изоляционные материалы, щетки для электрических машин, новые провода, новые конденсаторы, новая коммутационная аппаратура. Таким образом, в этом смысле указание тов. Сталина было правильным, потому что, хотя и сдерживался в какой-то мере авторский и творческий порывы, но на самом деле мы не доросли до того, что увидели»[992]. По похожим алгоритмам будут развиваться советский «урановый проект», «техника ракет» и др. Этому примеру в ХХ в. вскоре последует целый ряд так называемых развивающихся стран. В очень многих случаях советские ученые, инженеры и конструкторы превзойдут своих «учителей». Так случится и с советскими бомбардировщиками. Из американской «летающей крепости» конструкторы туполевского КБ создадут советский стратегический бомбардировщик Ту-4 с четырьмя поршневыми двигателями, дальностью полета до 6 тыс. км и бомбовой нагрузкой в 12 тонн. В 1949 г. опытные образцы Ту-4 были переданы на авиазаводы для серийного производства[993].

В феврале 1953 г. в недрах Постоянной комиссии по вопросам обороны при Президиуме ЦК КПСС был подготовлен проект постановления по увеличению мощностей по производству порохов и взрывчатых веществ. По состоянию на 1 января 1953 г. мощности по производству порохов составляли 226 тыс. тонн в год, взрывчатых веществ — 171 тыс. Согласно проекту постановления к 1 января 1958 г. мощности предполагалось нарастить до 616 тыс. тонн по порохам и до 552 тыс. тонн по взрывчатым веществам[994]. Рабочий материал «О мощностях и мобилизационных запасах по порохам и взрывчатым веществам» был в декабре 1952 г. направлен Госпланом на имя Сталина[995], и, судя по всему, именно по его распоряжению булганинская комиссия и занялась этим вопросом. Появление этого проекта в значительной степени объяснялось невыполнением годовых планов развития мощностей, которое шло с двухлетним запозданием против сроков, установленных постановлением Совмина в мае 1947 г.[996]

Эти планы дают представление о новой фазе подготовки советского военного руководства к глобальному военному противостоянию. Сталин, видимо, готовился к не исключавшемуся им масштабному военному конфликту с Западом, в связи с чем высокой степени боевой и мобилизационной готовности планировалось достичь к середине 1950-х гг. Тот факт, что через месяц после смерти Сталина, в апреле 1953-го, упомянутое постановление было отменено решением Совмина[997] под председательством нового премьера Г. М. Маленкова, прямо указывает на личную инициативу Сталина в начавшемся беспрецедентном росте вооружений. Как мы сейчас увидим, аналогичные мероприятия планировались и на флоте.

Кто был прав — Сталин или коллективное руководство, пришедшее к власти после его смерти, остается до сих пор вопросом дискуссионным. Хорошо известен сегодня, и не только специалистам, план применения вооруженных сил США «Дропшот», утвержденный президентом Соединенных Штатов в конце 1949 г. В соответствии с этим планом начало войны против СССР ориентировочно намечалось на 1 января 1957 г. При этом заокеанские стратеги исходили из расчетов, согласно которым к тому времени в арсенале США должно было насчитываться не менее 300 атомных бомб и 840 бомбардировщиков дальнего радиуса действия[998]. Советский Союз, по расчетам разработчиков, имел бы к тому времени лишь 200 стратегических бомбардировщиков и ни одной единицы ядерного оружия. Трезвый политический расчет, основанный на хорошем понимании своих зарубежных партнеров и, вероятно, на определенных представлениях о содержании их стратегических планов, подсказывали Сталину необходимость поиска асимметричного ответа. Количественное превосходство сталинской бомбардировочной «великой армады», судя по всему, было призвано компенсировать отставание в производстве атомных зарядов.

«Вопросы Военно-Морского министерства»

В 1945 г. Сталин инициировал 10-летнюю программу военного судостроения. Согласно этой программе планировалось заложить и построить 5570 единиц кораблей и судов различного класса и профиля, в том числе 1811 боевых надводных и подводных кораблей и 3759 вспомогательных и гражданских судов. Лишь на 1954 г. была намечена закладка единственного линейного корабля. В этих наметках прочитывается определенный характер планов применения «большого флота». Подходы к планированию применения флота Сталин озвучит на совещании с представителями Наркомата ВМФ СССР и Наркомата судостроительной промышленности, состоявшемся в Кремле 27 сентября 1945 г. Сталин подчеркнет оборонительный характер действий ВМС, главную силу которых по этой причине должны были составить подводные лодки и тяжелые крейсеры, а не линкоры и авианосцы. «В течение ближайших 10–12–15 лет наши эскадры будут защищаться. Другое дело, если, — скажет он, обращаясь к участникам совещания, — собираетесь идти в Америку. Тогда Вам надо иметь другое соотношение классов кораблей. Так как в Америку идти незачем, то мы не будем перенапрягать нашу промышленность. Я больше за тяжелые крейсера»[999]. В ходе реализации этой программы, кстати, на Политбюро в декабре 1949 г. будет поставлен вопрос «о переоборудовании подводной лодки для подледного плавания в Арктике», сформирована специальная комиссия под председательством А. М. Василевского[1000].

На заседании Высшего военного совета Министерства Вооруженных сил СССР 23 января 1950 г. Сталин признает ошибочным решение о подчинении ВМФ армии, о чем мы уже упоминали. Адмирал Ф. С. Октябрьский запишет в своем дневнике слова Сталина: «ВМС много пострадали от объединения… О ВМС, как правило, забывают, все время надо напоминать, где же у вас ВМС…»[1001]

В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 марта 1950 г. Министерство Вооруженных сил СССР было переименовано в Военное министерство СССР. Из него были выделены военно-морские силы, для управления которыми было образовано Военно-морское министерство. Новое министерство включало в себя Морской генеральный штаб, два главных управления, 29 управлений, отделы, службы и комиссии.

Иосиф Виссарионович Сталин

1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1649. Л. 2]

Решение Сталина не было случайным и объяснялось, конечно, не желанием облегчить решение управленческих задач морякам. Трудно отказаться от мысли, что реорганизация, наращивание вооруженных сил на Дальнем Востоке и усиление военно-морской базы Порт-Артур были в той или иной степени связаны с ожиданием обострения ситуации в Корее и вокруг нее. Вряд ли случайно и то, что командовать военно-морскими силами на Дальнем Востоке Сталин направил, как уже было рассказано, опального адмирала Кузнецова, возвращенного к руководству Военно-морским министерством и имевшего не только обширный и разнообразный опыт управления, в том числе и в годы войны, но и командовавшего Тихоокеанским флотом в «прежней жизни».

С переходом военной фазы корейского кризиса в латентную, от прямого участия в котором, как мы видели, Сталин всячески дистанцировался, в июле 1951 г. Кузнецов отменил полную боевую готовность на 5-м ВМФ. Общей деэскалации, однако, не последует. Более того, в августе 1951 г., заслушав на Совмине «Вопросы Военно-морского министерства», Сталин наметит целый ряд мер, важнейшей из которых станет увеличение штатной численности ВМС на 123 300 человек военнослужащих и на 6200 вольнонаемных[1002]. Кузнецов 1 сентября направит Сталину записку, в которой подвергнет анализу и критике программу строительства новых кораблей.

Военно-морской министр предложит обязать Госплан изыскать производственные возможности по выполнению десятилетнего плана военного судостроения, в первую очередь по строительству подводных лодок. В 1951–1955 гг. предлагалось построить 305 штук. Кроме того, к 1952 г. Кузнецов считал необходимым обеспечить строительство 348 эскадренных и базовых тральщиков, 149 рейдовых тральщиков, 242 больших охотника, 334 малых охотника, 1076 торпедных катеров и 195 десантных кораблей. Кроме того, в 1952 г. Кузнецов просил разместить на заводах к постройке 4 крейсера, 19 эсминцев, 4 сторожевых корабля, 280 вспомогательных судов. Формулировал он предложения и о строительстве новых заводов[1003]. «В соответствии с международной обстановкой и очевидным для нас будущим противником роль военно-морского флота значительна», — подчеркнет Кузнецов. Для адресата этой записки, как и для современного читателя, не требуется пояснить, какую из держав имел в виду тогда Кузнецов. Очевидно, что недавно еще опальный командующий не мог быть абсолютно свободен в такого рода проектировании. Он несомненно стремился должным образом отреагировать на импульсы, исходившие при его назначении от Сталина. Поддержав в общем курс Кузнецова, Сталин, однако, решит умерить аппетиты военно-морского министра точно так же, как двадцатью годами раньше он сделал это в отношении циклопических планов Тухачевского. Уже 4 сентября Политбюро примет специальное постановление, которым Кузнецову и Булганину поручалось рассмотреть записку адмирала и в 10-дневный срок представить предложения. По итогам рассмотрения 27 сентября Политбюро поручит Бюро по военно-промышленным и военным вопросам подготовить и внести по мере готовности на рассмотрение Бюро Президиума Совмина проекты постановлений о мерах по обеспечению программы строительства подводных лодок; о пополнении ВМФ вспомогательными судами; о строительстве тральщиков; больших и малых охотников за подводными лодками и торпедных катеров; об оснащении береговой обороны современным артиллерийским вооружением, о перевооружении морской авиации и строительстве аэродромов для нее; поручалось также подготовить проект постановления «О военно-морских базах»[1004]. Все эти меры, как и состав боевых кораблей, намечавшихся к постройке, указывают на преимущественно оборонительный характер военно-морского строительства, поскольку и в этих проектировках мы не видим кораблей океанского класса. Стратегические цели Сталина лежали в непосредственной близости от советских границ.

Николай Герасимович Кузнецов

1955

[Из открытых источников]

Это соображение подчеркивается тем фактом, что в июне 1951 г. Совмин СССР за подписью Сталина выпустит специальное постановление «Об усилении противодесантной обороны побережья Белого, Баренцева и Балтийского морей»[1005], призванное купировать угрозы, исходящие с Запада. Постановлением утверждался план организации противодесантной обороны, представленный на рассмотрение Сталина 14 мая за подписями министра Вооруженных сил СССР А. М. Василевского, начальника Генерального штаба Вооруженных сил С. М. Штеменко и Морского генерального штаба А. Г. Головко. В соответствии с планом, утвержденным постановлением, создавались четыре противодесантных района, главными задачами которых являлось не допустить прорыва флота противника и высадки его морского и воздушного десантов[1006]. Военному и Военно-морскому министерствам этим постановлением разрешалось увеличить численность советской армии на 37 013 человек, военно-морских сил на 22 506 человек. Последним пунктом постановления утверждались мероприятия по обеспечению базирования кораблей, авиации и по капитальному строительству Северного военно-морского флота на 1951 г.

Самостоятельное существование Военно-морского министерства прекратится сразу после смерти Сталина. 15 марта 1953 г. будет объявлено о реорганизации военного ведомства и создании единого Министерства обороны СССР.

Урановый проект и не только

Ключевое место в политике обеспечения безопасности займет чрезвычайно масштабный с финансово-экономической точки зрения «урановый проект», запущенный, как должен помнить читатель, 20 сентября 1942 г. постановлением Государственного комитета обороны (ГКО) «Об организации работ по урану».

В 1945 г. дальнейшее развитие получат работы в рамках «атомного проекта» и смежных с ним сферах науки и производства. 19 января на директора Ленинградского физико-технического института АН СССР академика А. Ф. Иоффе будет возложена персональная ответственность за строительство и ввод в эксплуатацию циклотронной лаборатории, намеченные на 1 января 1946 г.[1007] В конце января «в целях расширения сырьевой базы производства металлического урана» ГКО примет решение об организации в Болгарии поиска, разведки и добычи урановых руд[1008]. 8 марта будет принято решение о создании «в кратчайший срок в СССР сырьевой базы по урану». В связи с этим ГКО предпишет ряду ведомств провести мероприятия по организации геологоразведочных работ по урану в 1945 г.[1009] Проблема кадров также была в фокусе внимания советского руководства. 21 февраля «в целях обеспечения высококвалифицированными кадрами» лаборатории № 2 АН СССР и научно-исследовательских учреждений, «работающих совместно с ней», ГКО обяжет Комитет по делам высшей школы при Совнаркоме обеспечить выпуск «физиков по атомному ядру»: в декабре 1945 г. — 10 человек, 1946-м — 25 и в дальнейшем — не менее 30 человек ежегодно. Разнообразные поручения будут даны также Московскому государственному университету, Наркомпросу, Мосгорисполкому, Наркомвнешторгу, Наркомчермету, Наркомцветмету, Наркомавиапрому, Наркомфину, Госплану, Главному управлению трудовых резервов и др.[1010] 15 мая ГКО примет решение (постановление № 8579) демонтировать и вывезти в Советский Союз для лаборатории № 2 Академии наук СССР все оборудование, материалы и библиотеки Института им. кайзера Вильгельма в Берлине, Берлинского института по ядерной физике Министерства связи, ряда других лабораторий. Отдельным пунктом поручалось «товарищу Берия внести в ГОКО предложение об использовании немецких специалистов… на работе в Советском Союзе»[1011]. В мае ГКО утвердит план научно-исследовательских работ лаборатории № 2 АН СССР на 1945 г.[1012]

План научно-исследовательских работ лаборатории № 2 Академии наук СССР на 1945 г. Утвержден постановлением ГКО СССР № 8579 от 15 мая 1945 г.

15 мая 1945

[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 494. Л. 6–14. Подпись — автограф И. В. Курчатова]

Новый масштаб работы в рамках проекта приобретут после атомных бомбардировок США японских городов Хиросима и Нагасаки в августе 1945 г. 20 августа 1945 г. ГКО примет постановление № 9887 «О специальном комитете при ГКО для руководства всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана»[1013], поставив во главе его Л. П. Берию.

Кроме него в состав войдут Маленков, Вознесенский, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, В. А. Махнев, М. Г. Первухин. До создания спецкомитета работы по обеспечению атомного проекта велись в лаборатории № 2 АН СССР под управлением СНК СССР. Специальный комитет при ГКО СССР (затем при Совете министров СССР) — орган, образованный в СССР через 14 дней после атомной бомбардировки Хиросимы распоряжением ГКО для создания в сжатые сроки ядерного оружия с целью поддержания ядерного паритета между СССР и США.

Спецкомитет был наделен чрезвычайными полномочиями по привлечению к работам по атомному проекту любых ресурсов, имевшихся в распоряжении правительства СССР. Большая часть работы спецкомитета была регламентирована директивами Сталина, которыми предписывалось создать ядерное оружие в сжатые сроки. Для ускорения работ в спецкомитет вошли представители партийных и государственных органов, вовлеченных в создание атомной отрасли. Помимо других видов работ, было решено «поручить тов. Берия принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, Р.У.К.А. и др.)»[1014].

Постановление ГКО СССР № 9887 «О специальном комитете при ГОКО»

20 августа 1945

[РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 533. Л. 80–84. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Борис Львович Ванников

1940-е

[Из открытых источников]

Разработка атомной бомбы будет сопровождаться кампанией дезинформации, которую начнет в сентябре 1945 г. Молотов, на лондонской сессии СМИД намекнувший госсекретарю США Бирнсу о том, что в СССР появилась атомная бомба. В последующие два года с разной степенью успеха Москва будет периодически запускать слухи о своих достижениях в овладении атомными секретами [1015].

29 августа 1949 г. на Семипалатинском полигоне пройдут успешные испытания советской атомной бомбы, что позволит СССР закрепить за собой статус мировой сверхдержавы. После театральной паузы 25 сентября «Правда» опубликует сообщение ТАСС, текст которого Сталин составит собственноручно в нарочито будничном тоне[1016]. Причем президент США Трумэн свое заявление по этому поводу сделает двумя днями ранее. 29 октября Сталин подпишет постановление Совмина «О награждении и премировании за выдающиеся научные открытия и технические достижения по использованию атомной энергии» большой группы участников советского уранового проекта[1017]. В 1949 г. будут изготовлены еще два «изделия РДС-1», в 1950-м — девять вместо семи запланированных, к концу 1951-го «изделий» стало уже 34. В 1952 г. планировалось собрать 35, в 1953-м — 42[1018].

Игорь Васильевич Курчатов

1950-е

[РИА Новости]

Петр Леонидович Капица

1940-е

[Из открытых источников]

Первые серийные образцы ядерного оружия, изготовленные в 1950 г., на вооружение армии не поступят и будут размещены в разобранном виде в специальных хранилищах. Ядерная бомба на высокообогащенном уране-235 будет испытана в 1951 г. Это «изделие» было в два раза легче и при том в два раза мощнее плутониевой бомбы образца 1949 г.[1019]

И в этот раз Сталин отдаст распоряжение подготовить заявление ТАСС и сам его отредактирует[1020].

«Испытание атомных бомб различных калибров будет проводиться и впредь по плану обороны нашей страны от нападения англо-американского агрессивного блока», — скажет он как о чем-то само собой разумеющемся в ответах корреспонденту «Правды», опубликованных 6 октября 1951 г. Там же он изложит и советскую позицию «относительно международного контроля по линии атомного оружия»: «Советский Союз стоит за воспрещение атомного оружия и за прекращение производства атомного оружия. Советский Союз стоит за установление международного контроля над тем, чтобы решение о запрещении атомного оружия, о прекращении производства атомного оружия и об использовании уже произведенных атомных бомб исключительно для гражданских целей выполнялось со всей точностью и добросовестностью. Советский Союз стоит именно за такой международный контроль». Сталин подчеркнет различия двух сторон в подходах к пониманию контроля, подчеркнув, что «американский „контроль“ исходит не из запрещения атомного оружия, а из его легализации и узаконения… Нетрудно понять, что это не контроль, а издевка над контролем…»[1021]

Михаил Георгиевич Первухин

1944

[Из открытых источников]

Сообщение ТАСС о производстве атомной энергии в СССР и испытаниях атомной бомбы

25 сентября 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 113. Л. 34–36. Правка — автограф И. В. Сталина]

Конец атомной монополии США даст основание одному из авторитетных американских экспертов Г. Моргентау в 1950 г. заговорить о формировании нового — «биполярного» — мира[1022]. Вскоре эта квалификация мирового порядка на несколько десятилетий станет основной для его характеристики.

Работы в рамках проекта, как известно, будут успешно продолжены. Сталин немного не доживет до успешных испытаний водородной бомбы РДС-6с, состоявшихся 12 августа 1953 г. на Семипалатинском полигоне.

После смерти Сталина спецкомитет будет ликвидирован решением Президиума ЦК КПСС от 26 июня 1953 г. Важно подчеркнуть, что советский «атомный проект» не сводился к его военной составляющей. Советский Союз в эти годы стал пионером в использовании атомной энергии в мирных целях. Технологические прорывы, связанные с использованием атомной энергии, станут одним из наиболее ярких проявлений послевоенного восстановления. Стремление найти возможности мирного использования атомной энергии приведут к созданию в январе 1950 г. Бюро по химии и электростанциям при Совете министров СССР[1023]. В мае 1950 г. выйдет постановление Совета министров о начале работ по строительству первой в мире атомной электростанции в Обнинске, которая будет запущена в эксплуатацию в июне 1954 г.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об образовании Бюро по химии и электростанциям при Совете министров СССР»

26 января 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1541. Л. 70. Подпись — автограф И. В. Сталина]

* * *

Важнейшими для обеспечения обороноспособности страны были и другие решения по формированию оборонно-промышленного комплекса. Одним из главных направлений станет развитие реактивной техники.

Этому способствовали, конечно, еще постановления ГКО периода войны. Одним из наиболее важных является документ от 18 февраля 1944 г. «О работе Государственного института реактивной техники при СГК СССР и о мероприятиях по развитию реактивной авиации»[1024]. Постановление было принято на основе докладной, направленной Сталину за подписями Г. М. Маленкова, А. И. Шахурина, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича, В. П. Пронина, А. И. Ефремова.

В мае 1944 г. ГКО примет постановление, в котором намечалась программа создания реактивной авиационной техники, в том числе соответствующих модификаций Як-3, Ла-7 и Су-6 с ускорительным жидкостным реактивным двигателем, а также постройка «чисто ракетных» самолетов в ОКБ Поликарпова и Яковлева, истребителей с воздушно-реактивными моторокомпрессорными двигателями в ОКБ Микояна и Сухого и т. д. В марте 1946 г. запиской Н. А. Булганина и А. А. Новикова Сталину и последовавшим постановлением Совмина будет запущен процесс о перевооружении ВВС современными самолетами отечественного производства[1025].

13 мая 1946 г. постановлением Совета министров создается Специальный комитет по реактивной технике[1026]. Важнейшей задачей комитета постановление назовет «создание реактивного вооружения и организацию научно-исследовательских и экспериментальных работ в этой области». Во всех профильных министерствах образовывались главные управления по реактивной технике. Даже Министерство сельскохозяйственного машиностроения определялось в качестве одного из «головных» министерств, ему вменялась в обязанность разработка реактивных снарядов с пороховыми двигателями. Головными были определены также министерства вооружения, авиационной промышленности. Помимо головных, был определен перечень «основных» министерств по смежным производствам. В этот перечень были включены министерства судостроительной, химической, сельскохозяйственной и электропромышленности, Министерство машиностроения и приборостроения. В отсутствующих в этих списках министерствах Вооруженных сил СССР и Военно-морских сил создавались управления реактивного вооружения. Устанавливалось, что «работы, выполняемые министерствами и ведомствами по реактивному вооружению, контролируются» комитетом. Комитет получал собственный аппарат, на него возлагалось планирование научно-исследовательских и опытных работ.

И. В. Сталин на трибуне во время авиационного парада в Тушино

20 июля 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 78. Л. 1]

М. Ф. Шкирятов, И. В. Сталин, А. И. Микоян, Л. П. Берия, Г. М. Маленков на трибуне во время авиационного парада в Тушино

20 июля 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 84. Л. 1]

Вслед за этим, тоже в мае 1946 г., Совмин Союза принял постановление, на основании которого был принят приказ по Министерству Вооруженных сил о формировании управлений реактивного вооружения в составе Главного артиллерийского управления и военно-морских сил. Создавался и научно-исследовательский реактивный институт[1027].

Под председательством Маленкова 11 сентября 1946 г. состоялось совещание по вопросу о плане выпуска реактивных самолетов. Было решено показать их на параде 7 ноября, для чего планировалось создать 31 реактивный самолет и 8 самолетов с реактивными ускорителями[1028]. Воздушный парад отменили, формально из-за погодных условий. Небезосновательным будет предположить, что причины отмены авиапарада оказались более существенными, ведь на выполнение задачи отводилось всего лишь 40 дней. Такие сроки не могли быть реальными, даже если иметь в виду имевшиеся к тому времени заделы. Объяснить такую поспешность можно лишь контекстом, имея в виду события разворачивавшегося «дела авиаторов», о котором будет рассказано несколько позже. Маленков, руководивший реактивным проектом и опасавшийся последствий этого дела для себя, стремился как можно скорее дать позитивный результат, продемонстрировав свою эффективность. Его опасения были не напрасны. 30 апреля 1951 г., выступая на совещании с руководителями оборонной промышленности, Сталин напомнил о «деле авиаторов» и прямо заявил, что репрессированные в рамках этого дела руководители преднамеренно, из ведомственных соображений тормозили развитие советской реактивной авиации: «Еще во время войны Правительством было поручено бывшему наркому авиационной промышленности Шахурину и Главкому ВВС Новикову скорее взяться за освоение реактивных самолетов… Правительство тогда уже считало, что реактивным самолетам принадлежит будущее. Прошло полгода, год, а указанные люди ничего в этом отношении не сделали… При проверке оказалось, что Шахурин и Новиков сговорились: первый на том, что будет выполнять программу по серийным поршневым самолетам и за это работники авиапромышленности будут получать премии, второй — на том, что не придется переучивать людей на реактивных самолетах и они будут получать ордена и медали. Эти люди — Шахурин и Новиков загубили дело, и после них пришлось много поработать, чтобы наладить производство реактивных самолетов»[1029].

Как бы то ни было, но 1 мая 1947 г., пусть и с запозданием, реактивные самолеты впервые пролетят над Красной площадью. В сентябре 1952 г. министр авиационной промышленности М. Хруничев направил Сталину предложения о создании новых фронтовых истребителей, фронтового бомбардировщика и двигателей к ним. Излишне говорить, что речь шла, разумеется, о реактивных самолетах. Прорабатывала вопрос комиссия по вопросам обороны. Причиной обращения являлась реакция советских руководителей на полученную информацию о разработке американцами новых истребителей, что было их ответом на «появление самолета МиГ-15 в Корее». Стремясь упредить вероятного противника, Хруничев и направил Сталину свои предложения, проведя предварительно консультации с ведущими конструкторами, которые подтвердили наличие возможностей превзойти параметры, запланированные для новых самолетов в США[1030]. Сталину не суждено будет дождаться появления реактивных самолетов нового поколения, но курс на их создание был принят тогда — осенью 1952 г.

10 мая 1947 г. Совмин издал постановление «Вопросы реактивной техники». С этого момента Специальный комитет реактивной техники, вероятно, в целях конспирации, станет именоваться Комитетом № 2. Будет удовлетворена просьба Маленкова об освобождении его от обязанностей председателя комитета, на эту должность назначат зам. председателя Совмина Н. А. Булганина[1031].

В октябре 1947 г. С. П. Королев создал точную копию немецкой баллистической ракеты ФАУ-2, получившую название Р-1, с дальностью полета 300 км. В конце 1949-го она поступила на вооружение Советской армии, хотя ее параметры военных не устраивали. Настоял на сохранении этого направления в работе именно Сталин. В 1947–1949 гг. ОКБ-1 Королева создал ракету Р-2, дальность полета которой составляла 600 км.

Записка М. В. Хруничева Н. А. Булганину о создании фронтовых истребителей и фронтового бомбардировщика

15 сентября 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 693. Л. 114. Подпись — автограф М. В. Хруничева]

Сергей Павлович Королев

1956

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 333465. Л. 5]

На вооружение ее поставили уже после смерти Сталина — в августе 1953 г. Уже тогда Королев разрабатывал ракету Р-5 с дальностью полета 1200 км. Ее модернизированный вариант Р-5М будет избран в качестве носителя ядерного заряда. Ее первое испытание приурочат к работе ХХ съезда КПСС, на котором, как известно читателю, новый лидер страны Советов выступит с докладом «О культе личности». Р-5М стартовала с полигона Капустин Яр, пролетела около 1000 км и доставила на Семипалатинский ядерный полигон ядерный боезаряд. Так Советский Союз вступил в ракетно-ядерную гонку вооружений[1032].

* * *

В тесной взаимосвязи с ракетно-ядерной программой и авиастроением развивалась радиолокационная и радиоэлектронная промышленность, запущенная на полный ход именно в первые послевоенные годы. Как должен помнить читатель, толчок развитию радиолокации был дан постановлением ГКО «О мероприятиях по организации производства радиолокационной аппаратуры», принятым в начале июля 1943 г. Тогда были организованы Всесоюзный институт по радиолокации, Всесоюзный электровакуумный институт, Центральное проектно-конструкторское бюро, начались практические работы. В январе 1946 г. Совмин СССР под председательством Сталина принял пятилетний план научно-исследовательских и опытных работ по радиолокационной технике, рассчитанный на 1946–1950 гг. 10 июля того же года Совмин принял еще одно постановление «Вопросы радиолокации». Общее руководство работами было возложено на Комитет по радиолокации под председательством Г. М. Маленкова. В документе особое внимание уделялось созданию опытно-конструкторской и производственной базы электровакуумной промышленности. 15 августа 1949 г. Совмин примет еще одно постановление, которым министерства и ведомства обязывались как можно быстрее завершить реконструкцию и строительство 54 заводов и 19 научно-исследовательских институтов в системе главных управлений радиолокации министерств промышленности средств связи, вооружения, авиационной и судостроительной промышленности[1033]. В конце того же года в ЦК ВКП(б) Сталин провел совещание с представителями военно-промышленных министерств и военного ведомства. Советский вождь не единожды будет возвращаться к радиолокационной теме, подчеркивая, что «это — задача большая и важная. Надо всемерно развивать это дело, устранять отставания, создавать специальные заводы и цеха, развивать научно-исследовательские организации, быстрее поправить дело с электровакуумной техникой, производством радиодеталей, не распылять внимание конструкторов на множество тем»[1034]. В соответствии с этими установками Сталина пятым пятилетним планом устанавливался десятикратный рост объемов производства радиолокационной техники. Как это часто бывало, выполнение плановых заданий отставало от программных установок.

В августе 1950 г. Совмин принял постановление «О разработке управляемых снарядов-ракет и новейших радиолокационных средств управления ими с целью создания современной наиболее эффективной ПВО городов и стратегических объектов». Уже летом 1951 г. вокруг Москвы началось строительство площадок для размещения 56 ракетных баз (полков) системы С-50, получившей название «Беркут». Завершатся эти работы уже после смерти Сталина в 1955 г. с включением в боевой состав войск ПВО 1-й Московской армии особого назначения ПВО[1035].

В декабре 1952 г. Василевский направил Булганину проект постановления Совмина СССР по вопросу выполнения промышленными министерствами постановления от 15 декабря 1951 г. в части обеспечения техникой войск воздушной обороны госграниц СССР. Речь в этом проекте шла, прежде всего, о невыполнении плана поставок по радиосредствам и радиолокационным станциям, исполненном на 35 и 70 % соответственно[1036]. Так что реализовывать созданные под руководством Сталина заделы и расшивать узкие места советскому руководству придется уже в его отсутствие.

Записка А. М. Василевского Н. А. Булганину к проекту постановления Совета министров СССР об обеспечении техникой войск воздушной обороны государственных границ СССР

12 декабря 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 693. Л. 33. Подпись — автограф А. М. Василевского]

Сопроводительная записка А. М. Василевского Н. А. Булганину к докладу И. В. Сталина о принятии на вооружение танка ИС-8

9 января 1953

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 705. Л. 157. Подпись — автограф А. М. Василевского]

Не имея возможности рассказать обо всех масштабных начинаниях в области разработки новых образцов вооружения и проведенного в эти годы перевооружения[1037], скажем напоследок лишь еще об одном. Прощальным подарком советских конструкторов Сталину станет принятие на вооружение Советской армии в феврале 1953 г. нового тяжелого танка, превосходившего по тактико-техническим характеристикам современные ему советские и зарубежные аналоги. Новому танку было решено присвоить название ИС-8 (Иосиф Сталин — 8) [1038].

Глава 7«Для повседневного оперативного руководства деятельностью наркоматов и ведомств». Структуры управления и их перестройки

Поиск оптимальных организационных форм, позволяющих эффективно решать задачи управления в каждый конкретный момент времени, осуществлялся Сталиным на протяжении всей жизни. Отличительной чертой практик «управляющего диктатора» станет, как это ни покажется странным читателю, своеобразный коллегиальный стиль управления, который и подготовит переход к так называемому коллективному руководству после смерти Сталина. Выражалось это в том, что едва ли не все важнейшие решения проводились Сталиным через коллегиальные органы управления — Политбюро, Совмин, в годы войны — ГКО, а готовились и оформлялись они в недрах профильных ведомств, где формировались экспертные группы из специалистов соответствующего профиля. Все эти органы, по мнению автора, носили совещательный характер при советском вожде. Тем не менее характер совещаний, часто проводившихся с участием представителей экспертных сообществ, не позволяет говорить о голом администрировании или «волюнтаризме», как станут характеризовать современники, например, стиль управления Н. С. Хрущева, занявшего пост руководителя СССР через некоторое время после смерти Сталина. Но, разумеется, решающее слово оставалось за советским вождем, если только он не хотел по тем или иным основаниям делегировать это право в отношении второстепенных, на его взгляд, вопросов. Не станет исключением и послевоенный период.

«В связи с окончанием войны и прекращением чрезвычайного положения…»

Организация власти в первые послевоенные месяцы не претерпит радикальных изменений. Номинально высший орган власти Советского государства — Верховный Совет СССР — будет по-прежнему занимать подчиненное положение и выполнять служебную функцию оформления решений, центром принятия которых оставалась небольшая группа управляющих во главе со Сталиным. В зависимости от весьма примерного распределения управленческого функционала Сталин принимал решения, оформляя их то от имени Политбюро, то от имени Совнаркома. По выходе из войны, расформирования чрезвычайных органов власти и перехода к «нормальным» формам управления функционал органов управления приобретает все более целесообразный вид. В необходимых случаях решения поступали в Президиум ВС СССР, где и оформлялись в «советском порядке», когда это признавалось необходимым.

В сентябре 1945 г. в СССР была проведена реорганизация системы управления с целью отказа от чрезвычайных форм организации и перехода к «нормальному» управлению мирного времени. 4 сентября 1945 г. «в связи с окончанием войны и прекращением чрезвычайного положения в стране» Политбюро ЦК ВКП(б) своим решением, подписанным Сталиным, утвердило проект указа Президиума Верховного Совета СССР об упразднении Государственного комитета обороны. Все дела ГКО передавались Совету народных комиссаров СССР[1039].

6 сентября Политбюро рассмотрело вопрос об образовании оперативных бюро Совнаркома Союза ССР и утвердило соответствующий проект постановления СНК. Вместо существовавших на тот момент Бюро СНК и Оперативного бюро ГКО были образованы два оперативных бюро СНК СССР. Одно из них — «по вопросам работы НКО, наркомвоенморфлота, сельскохозяйственных и пищевых наркоматов, наркоматов торговли и финансов, а также комитетов и управлений при Совнаркоме СССР» — было создано под председательством В. М. Молотова. Другому оперативному бюро под председательством Л. П. Берии теперь подчинялись промышленные наркоматы и железнодорожный транспорт. Оперативные бюро решали два комплекса вопросов. Во-первых, устанавливалось, что оперативные бюро «подготавливают и представляют на рассмотрение Председателя СНК СССР [Сталина. — А. С.] проекты решений по народнохозяйственному плану (квартальному и годовому), по планам материально-технического снабжения, а также по отдельным важным вопросам, требующим решения Совета Народных Комиссаров Союза ССР». Во-вторых, бюро должны были принимать «оперативные меры по обеспечению выполнения установленных Совнаркомом планов», осуществлять оперативный контроль за выполнением решений СНК, принимать от имени СНК решения по вопросам текущего оперативного руководства деятельностью наркоматов и ведомств[1040].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об упразднении Государственного комитета обороны»

4 сентября 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1463. Л. 76. Помета — автограф А. Н. Поскребышева]

Проект постановления СНК СССР «Об образовании оперативных бюро Совета народных комиссаров Союза ССР». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 6 сентября 1945 г.

6 сентября 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 110–112. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Сталин подпишет это постановление Политбюро (причем не в качестве секретаря ЦК, а как председатель СНК СССР) и тем самым оформит круг ближайших «соратников» по состоянию на сентябрь 1945 г.[1041] При этом статус двух своих «соратников» Н. А. Вознесенского и Г. М. Маленкова он повысит до положения своих «заместителей», лично вписав эти должности напротив названных фамилий.

Под руководством оперативных бюро начнется разработка и реализация планов послевоенного восстановления экономики СССР. В состав этих бюро войдут В. М. Молотов и Л. П. Берия (в качестве председателей), а также Н. А. Вознесенский, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, Н. М. Шверник, Г. М. Маленков, Л. М. Каганович, А. Н. Косыгин[1042].

Формализованные структуры властвования дополнялись неформальными. «Ближний круг» Сталина в кремлевской иерархии играл более важную роль. Так называемая пятерка — неофициальная руководящая группа лиц, облеченных его личным доверием, помимо самого Сталина, волей которого и формировались такие группы, включала Молотова, Микояна, Берию и Маленкова.

Так что вполне уместно будет употребить французское выражение «crème de la crème» для описания этой новой фракции внутри Политбюро ЦК ВКП(б)[1043].

Как уже отмечалось, 29 декабря 1945 г. Политбюро заслушало вопрос о подготовке руководящих политических работников в области внешних сношений, докладчиком по которому в протоколе значится Сталин. Пунктом 3 было решено «утвердить следующий состав комиссии по внешним делам при Политбюро: тт. Сталин, Молотов, Берия, Микоян, Маленков и Жданов»[1044]. Этим решением Сталин приблизит к себе Жданова и трансформирует, таким образом, «пятерку» в «шестерку».

Именно в ней Сталин соберет своих ближайших на тот момент соратников, сформирует таким образом свой ближний на тот момент круг. Состав этой руководящей группы будет меняться, становясь по мановению руки Хозяина то «пятеркой», то «шестеркой», то «семеркой» или «восьмеркой», причем эти неформальные названия получат хождение и в дошедших до нас официальных документах. 3 октября 1946 г. по предложению Сталина Политбюро решило: «1. Поручить Комиссии по внешним делам при Политбюро (шестерка) заниматься впредь наряду с вопросами внешнеполитического характера также вопросами внутреннего строительства и внутренней политики. 2. Пополнить состав шестерки председателем Госплана СССР тов. Вознесенским, и впредь шестерку именовать семеркой»[1045]. Комиссия будет регулярно собираться в кремлевском кабинете Сталина, в отличие от Политбюро, решения которого оформлялись в основном опросом по телефону. Пройдет несколько лет, и для этой руководящей фракции Сталин подберет более подходящее название и организационную форму, когда в октябре 1952 г. в соответствии с его решением будет создано Бюро Президиума ЦК КПСС. Но об этом речь впереди.

А. И. Микоян, Н. С. Хрущев, И. В. Сталин, Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов и другие направляются на Красную площадь на физкультурный парад

12 августа 1945

[РГАКФД. Арх. № 0293129]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О подготовке руководящих политических работников в области внешних сношений»

29 декабря 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 755. Л. 1]

В начале 1946 г. была проведена реформа высших органов государственного управления СССР, в ходе которой советское руководство отказалось от большевистской терминологии, приведя их наименования к общепринятой международной практике. 14 марта 1946 г. на пленуме ЦК, выступая по этому вопросу, Сталин скажет: «Народный комиссар отражает период неустоявшегося строя, период гражданской войны, период революционной ломки. Этот период прошел… Война показала, что наш общественный строй очень крепко сидит… вошел в быт и стал плотью и кровью. Уместно перейти от названия народный комиссар к названию министр»[1046]. Народные комиссариаты уйдут в прошлое, их место займут министерства[1047]. 15 марта Верховный Совет СССР принял соответствующий закон, в тот же день Совет народных комиссаров сложил свои полномочия, 19 марта был сформирован Совет министров СССР.

Председателем Совета министров и министром вооруженных сил станет Сталин[1048]. В ходе этой реорганизации 20 марта были упразднены оба ранее созданных оперативных бюро Совнаркома, а вместо них созданы Бюро Совета министров СССР в составе заместителей председателя Совмина во главе с Берией[1049]. Постановлением Совмина от 28 марта Сталин назначил себе таких заместителей (А. А. Андреев, Л. П. Берия, Н. А. Вознесенский, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. Н. Косыгин, А. И. Микоян, В. М. Молотов), за каждым из которых закреплялась функция наблюдения за работой министерств, комитетов и главных управлений по утвержденным спискам. За собой Сталин ненадолго оставил наблюдение за Министерством вооружения[1050]. В течение двух-трех лет важнейшие решения Сталин будет проводить постановлениями Совмина, оставляя на долю Политбюро «вермишельные» дела, как во времена Ленина назывались мелкие, технического свойства вопросы.

Не пройдет и года, как Сталин проведет новую реорганизацию. В феврале 1947 г. в структуре Совета министров будут созданы восемь отраслевых бюро, объединявших руководство смежными министерствами и комитетами. На бюро возлагались три функции, важнейшей предписывалось «считать организацию проверки исполнения решений Правительства по соответствующим отраслям управления», затем следовала функция принятия оперативных мер по исполнению решений правительства, последней по важности была названа функция решения текущих вопросов работы подведомственных министерств и ведомств. Причем на одного из членов бюро, освобожденного от других функций, возлагалась «исключительно организация проверки исполнения». Отраслевые бюро возглавили Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Н. А. Вознесенский, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. Н. Косыгин, А. И. Микоян, М. З. Сабуров. Над отраслевыми бюро возвышалось Бюро Совмина (в составе заместителей председателя Совмина и председателя Госплана) во главе с самим Сталиным, первым своим заместителем он назовет Молотова[1051]. Проверка исполнения вновь выдвигалась Сталиным в качестве первоочередной задачи на этапе развития, когда определился курс на очередную мобилизацию сил советского общества на противостояние с коллективным Западом. Еще одной особенностью реформы следует признать курс на коллективные формы управления и солидарную ответственность посредством создания нескольких отраслевых бюро во главе с доверенными лицами. Бюро Совмина также было призвано стать еще одним коллегиальным фильтром, повышающим качество принимаемых решений. В архиве Политбюро сохранилась подготовительная рукопись Сталина, которая указывает на его прямое авторство этой реорганизации[1052]. Несколько позднее — в июле 1949 г. — статус Бюро Совмина будет Сталиным «приподнят», для чего его переименуют в Президиум Совета министров[1053].

Завершая февральскую реорганизацию 1947 года, Сталин сложил с себя функции министра Вооруженных сил СССР, передав их Н. А. Булганину[1054]. Состав своих заместителей в Совмине, как и состав «смотрящих» за отраслями, Сталин будет периодически менять.

В качестве председателя правительства Сталин сохранит за собой руководство Специальным комитетом, Комитетом радиолокации, Комитетом реактивной техники, Особым и Валютным комитетами. В Политбюро за ним будет закреплено кураторство вопросов ряда министерств — иностранных дел, внешней торговли, государственной безопасности, вооруженных сил, вопросы денежного обращения и валютные вопросы[1055].

Наброски проекта постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «Об организации работы Совета министров СССР»

Ранее 8 февраля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1495. Л. 128–130. Автограф И. В. Сталина]

25 апреля 1949 г. Политбюро по инициативе своего вождя приняло решение «ввиду перегруженности т. Сталина работой удовлетворить его просьбу об освобождении от наблюдения за работой Министерства Вооруженных сил», которое возлагалось теперь на Булганина[1056]. Серьезного значения это решение не имело, поскольку наблюдение за этим министерством Сталин принял на себя всего лишь месяцем ранее[1057]. Сложил с себя Сталин и наблюдение за Министерством вооружения[1058].

Сохранив за собой пост председателя Совета министров, Сталин подтвердит важность институтов исполнительной власти в стране. Однако изменений в структуре властвования не произойдет. Совмещая неформальное политическое лидерство (напомним, Сталин в это время — «всего лишь» один из секретарей ЦК) с высшим постом в системе исполнительной власти, Сталин оставлял за собой роль конечной инстанции и верховного арбитра в решении всех основных вопросов управления.

Механизм планирования в послевоенный период остался примерно тем же, что и в годы первых пятилеток. Госплан представлял проект плана, обсуждавшийся в соответствующих ведомствах. Как правило, ведомства по итогам этого этапа требовали увеличения капиталовложений и сокращения объемов производимой продукции. Затем Сталин принимал решение об общих пропорциях плана, вслед за этим проходило согласование цифровых показателей по отдельным ведомствам. Активное участие в этом процессе в послевоенный период принимали отраслевые бюро Совмина[1059]. А вот принципы народно-хозяйственного планирования стали меняться. Нам приходилось отмечать преимущественно политический характер экономического планирования в конце 1920-х — в 1930-х гг. В отличие от этого периода «бури и натиска» в послевоенный период центр тяжести смещался все более в сторону экономики, хотя вес политических аргументов оставался очень высок.

Собранные Сталиным вокруг себя члены политического руководства, как и он сам, курировали наиболее ответственные участки государственного управления и экономического строительства. Важную характеристику стиля управления Сталина как «управляющего диктатора» зафиксировал К. М. Симонов, записавший со слов министра путей сообщения И. В. Ковалева характеристику, данную Сталиным Н. А. Вознесенскому: «Вот Вознесенский, чем он отличается в положительную сторону от других заведующих, — как объяснил мне Ковалев, Сталин иногда так иронически „заведующими“ называл членов Политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных им министерств. — Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом же в согласованном виде довести до моего сведения. Даже если остаются не согласными друг с другом, все равно согласовывают на бумаге и приносят согласованное. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я не могу все знать. Я обращаю внимание на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Хотят сделать из меня факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского»[1060].

Сталин по своему усмотрению и по одним ему известным мотивам будет переносить центр тяжести управленческой системы то на политические органы управления — Политбюро, Оргбюро, Секретариат ЦК ВКП(б)/КПСС, то на исполнительные органы власти — СНК/Совет министров СССР. Вполне возможно, что таким образом в том числе он балансировал веса членов своего окружения, не полагаясь только на их перемещения с одного поста на другой.

В конце 1940-х гг. он вернет Центральному комитету партии (его Политбюро, позднее Президиум) место главного структурного звена системы управления Советским государством. Партия останется тем институтом, который Сталин будет использовать, чтобы проводить принимаемые им решения по важнейшим вопросам государственного управления и контролировать их исполнение. Так, именно через ЦК будет проведено решение об административном делении союзных республик. Перед ЦК КПСС «в целях усиления контроля» будут обязаны отчитываться не только партийные комитеты, краевые и областные исполнительные комитеты Советов, но и Советы министров союзных республик. Политбюро будет контролировать работу органов прокуратуры и МВД[1061].

Верховный Совет СССР и его Президиум по прежнему продолжат лишь оформлять решения, принятые не ими. На подчиненное место Верховного Совета (высшего по конституции органа власти в СССР) наилучшим образом указывает характер обсуждения и обстоятельства решения вопроса о главе Советского государства. 14 марта 1946 г. на пленуме ЦК Сталин поставил вопрос «о председателе Президиума Верховного Совета». Он сообщил, что «тов. Калинин… очень плохо стал видеть», поэтому «он написал заявление в ЦК, чтобы его освободили от этого поста». Именно ЦК, а не Верховный Совет решит вопрос о судьбе своего председателя. Далее Сталин уведомил участников заседания о принятом решении в отношении фигуры нового председателя как о решенном вопросе: «Намечаем кандидатуру Шверника».

Далее Сталин перешел к вопросу о переименовании должности наркомов в должности министров и, лишь подводя итоги заседания, формально поинтересовался: «Вопросов нет никаких, все ясно?» Возгласы с мест подтвердили: «Все ясно». «На этом заседание закрывается», — завершил его работу Сталин [1062].

М. И. Калинин, А. А. Жданов и Н. М. Шверник

1945

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1610. Л. 4]

В послевоенный период в сфере исполнительных органов власти будут неоднократно проводиться реорганизации, выражавшиеся в слияниях и разделениях министерств. Диверсификация производства, его все возраставшая специализация толкали к решениям о разукрупнении промышленных министерств. С другой стороны, дробление министерств разрушало кооперацию отраслей и предприятий. Так что поиск оптимальной структуры управления народным хозяйством продолжался в течение целого ряда лет при жизни Сталина и его преемниках. Тенденция к разукрупнению преобладала, поэтому в результате в том числе произошел существенный рост численности аппарата управления. С 1928 по 1955 г. только в промышленности он вырос с 300 тыс. до 2 млн 300 тыс. человек[1063]. Наиболее ярко эти процессы отразила реформа главного директивного органа управления экономикой Госплана. В декабре 1947 г. на его месте были созданы Госплан (за ним оставят функции планирования, учета и контроля выполнения планов); Госснаб (Государственный комитет снабжения народного хозяйства); Гостехника (Государственный комитет по внедрению передовой техники в народное хозяйство)[1064].

Слиянию и разделению будет подвергаться и оборонное ведомство. Наркомат обороны в феврале 1946 г. будет преобразован в Наркомат Вооруженных сил, при этом Наркомат военно-морского флота будет упразднен. Через два года будет проведена контрреформа: созданы два общесоюзных министерства — Военное министерство и Военно-морское министерство[1065].

В значительной мере переломным для системы управления станет 1949 год, когда Сталин проведет институциональные и персональные изменения в составе своего окружения. Смерть в 1948 г. главного идеолога позднего сталинизма А. А. Жданова запустит процессы устранения из высших эшелонов власти представителей ленинградской генерации советских руководителей, взлетевших незадолго до того на самый верх властной пирамиды. «Ленинградское дело» и «дело Госплана», о которых нам еще предстоит поговорить специально, приведут к устранению с кремлевского олимпа Н. А. Вознесенского, А. А. Кузнецова и других.

Кроме того, 30 июля 1949 г., как уже упоминалось, постановлением Совмина Бюро Совета министров, вероятно, с целью повышения его формального статуса, будет преобразовано в Президиум СМ в составе председателя Совмина, его заместителей, министра финансов и министра государственного контроля. Судя по всему, отражением незавершившейся к тому времени атаки на Вознесенского являлась исключенная из состава Президиума СМ должность председателя Госплана, которую тот занимал[1066]. 1 сентября 1949 г. Политбюро заслушало «вопрос Президиума Совета Министров СССР», по итогам которого было принято постановление о порядке председательствования на заседаниях Президиума Совмина СССР. Оно поочередно возлагалось на зампредов Берию, Булганина, Маленкова, Кагановича и Сабурова[1067].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О реорганизации Госплана СССР и образовании Государственного комитета снабжения народного хозяйства СССР и Государственного комитета внедрения новой техники в народное хозяйство»

15 декабря 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1507. Л. 5–7. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Некогда ближайшие соратники Молотов и Микоян в их число не попадут. Это тем более показательно, что, видимо, данное решение принималось в их присутствии[1068]. Оно, как могло показаться его бенефициарам, подводило в определенной мере черту под недолгим периодом нахождения в фаворе у Сталина Н. А. Булганина, который на коротком временном отрезке получил из рук вождя звание маршала, министра обороны, заместителя председателя Совмина, члена Политбюро. Подобный букет должностей и званий, полученных практически единовременно, указывал на исключительное к нему отношение со стороны советского лидера. Возможно, уже тогда Сталин задумывался о преемнике, и Булганин стал одним из тех, кого он пробовал на эту роль. Столь же вероятным представляется и другое объяснение — периодическая смена фаворитов обостряла конкурентную борьбу между высшими управляющими. Роль арбитра в этой борьбе позволяла Сталину контролировать политическое пространство вокруг себя, ставить членов своего окружения в полную зависимость от своей воли, не давая складываться устойчивым кланам, концентрирующим власть. Дополнительным и немалым бонусом было выявление в ходе такой борьбы узких мест на управленческом фронте. Используя институт фаворитизма, Сталин таким образом получал инструмент контроля за положением дел в различных сферах государственного управления и, конечно, за поведением того или иного деятеля. Так что Сталин продолжит балансировать своих ближайших соратников, пользуясь возможностью назначать, перемещать и смещать в любой момент членов своего окружения.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о возложении председательствования на заседаниях Президиума Совета министров СССР на Л. П. Берию, Н. А. Булганина, Г. М. Маленкова, Л. М. Кагановича и М. З. Сабурова

1 сентября 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1530. Л. 61]

Советский вождь станет вливать свежую кровь в центральные органы государственного и политического управления. В марте 1946 г. взлетел на вершину А. Н. Косыгин, назначенный заместителем председателя Совмина. В феврале 1948 г. его назначили министром финансов СССР, причем Сталин взял на себя функцию наблюдения за министерством, выводя своего выдвиженца из-под возможных атак «товарищей» из ближайшего окружения. В сентябре постановлением Политбюро его перевели из кандидатов в члены Политбюро. Не менее, а быть может, и более важным стал для него второй пункт постановления: «Пополнить состав девятки тов. Косыгиным А. Н.»[1069]. В феврале 1947 г. заместителем предсовмина Сталин сделает М. З. Сабурова, в декабре 1947-го — В. А. Малышева, в январе 1950-го — М. Г. Первухина[1070].

Сталин регулярно менял конфигурацию сил на управленческом олимпе. 7 апреля 1950 г. Политбюро приняло решение об образовании и порядке работы Бюро Президиума Совета министров СССР для рассмотрения «срочных вопросов текущего характера, а также вопросов секретных». Авторство новой реорганизации не вызывает сомнений, в его тексте прямо говорится, что принимается «предложение тов. Сталина». Булганин получил пост первого заместителя предсовмина и вернул право председательствовать на заседаниях Бюро и Президиума Совета министров в отсутствие Сталина. В состав Бюро Сталин включил, помимо Булганина, Берию, Кагановича, вернул свое видимое расположение и Микояну с Молотовым. Все члены Бюро получили статус заместителей его председателя[1071].

Примечательно, что ближайший совсем недавно сотрудник вождя Маленков будет введен в состав Президиума Совета министров решением Политбюро лишь 15 апреля 1950 г.[1072], когда уже успеют пройти три первых его заседания. Причем ранга заместителя Сталина в этом решении Маленков не удостоится. Нетрудно догадаться, что подобная демонстрация понадобилась Сталину для дисциплинарного воздействия на одного из ближайших сотрудников перед возвращением на самый верх властной вертикали.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о пополнении состава Политбюро А. Н. Косыгиным

3 сентября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1514. Л. 186]

Постановление ЦК ВКП(б) о назначении Н. А. Булганина первым заместителем Совета министров СССР и создании Бюро Президиума Совета министров СССР

7 апреля 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1545. Л. 163. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Перетасовка ближнего круга и выдвижение на передний план Булганина окажутся недолгими. Менее чем через год решением Политбюро председательство на заседаниях Президиума Совмина и Бюро Президиума будет возложено поочередно на «заместителей Председателя Совета Министров СССР тт. Булганина, Берия и Маленкова», при этом Булганин был лишен статуса первого заместителя. «Триумвирату» поручалось также «рассмотрение и решение текущих вопросов». А. Н. Поскребышев считал, что именно Маленков и Берия «повели линию на ликвидацию первого зама, что и удалось им осуществить» [1073].

При этом постановления и распоряжения правительства следовало «издавать за подписью Председателя Совета Министров СССР тов. Сталина И. В.»[1074]. Сталин, таким образом, фактически делегировал этому «триумвирату» часть своих полномочий по выработке оперативных решений. Неизвестно, означала ли эта формула также готовность Сталина делегировать «тройке» не только выработку, но и принятие решений или, наоборот, напоминала ее членам о прерогативе Хозяина на окончательное решение и подписание представляемого проекта документа. Как бы там ни было, мы увидим, что в последние годы жизни Сталина многие решения будут приниматься без его прямого участия. Получая еженедельно после заседания Совмина «огромное количество решений», Сталин, «конечно, не в силах был их просматривать. Обычно, просмотрев список этих решений, он ставил свою подпись или говорил, что он их утверждает», — так описывал Поскребышев порядок работы вождя в последние годы его жизни[1075].

На рубеже 1940–1950-х гг. произошло возвышение Г. М. Маленкова. На исходе 1949 г. Сталин поручил ему выступить с докладом на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября в связи с 32-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Текст доклада был опубликован отдельной брошюрой. Сохранилась обширная правка Сталиным этого доклада, который Маленков получил от Поскребышева с сопроводительной запиской [1076].

Не время и не место разбирать эту правку в полном объеме, но пару мест из этого доклада мы все-таки позволим себе процитировать. Сталин вычеркнул абзац, в котором Маленков указывал на систему премирования и ее существенную роль в выполнении и перевыполнении производственных планов, с одной стороны, и в «повышении материального благосостояния трудящихся» — с другой[1077]. Не понравился Сталину и еще один тезис Маленкова о том, что «социализм — это прежде всего творчество и созидание»[1078]. В этих правках прослеживаются нормы сталинских представлений о социализме, которые Маленков будет неукоснительно придерживаться при жизни вождя и постарается пересмотреть сразу после его смерти. Именно Маленков в самые последние годы жизни вождя будет восприниматься окружением Сталина в качестве основного претендента на роль его преемника.

Александр Николаевич Поскребышев

1940-е

[РГАКФД. № 3–6502]

Записка А. Н. Поскребышева Г. М. Маленкову об отправке доклада с поправками И. В. Сталина

6 ноября 1949

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 11. Л. 44. Автограф А. Н. Поскребышева]

1950 год принесет новые изменения в системе управления экономикой, возвращая в нее политорганы. Так, 25 февраля 1946 г. при реформировании Красной армии, переименованной в Советскую, будет образовано Главное политическое управление. Похожий институт — заместителей директоров по политической части — в феврале 1947 г. будет введен на машинно-тракторных станциях (МТС), а в октябре 1948-го создано Политическое управление Министерства морского флота и т. д.

При Политбюро образуется целый ряд постоянных комиссий и бюро. В январе создаются комиссия по вопросам внешней торговли во главе с Микояном[1079], Бюро по химии и электростанциям во главе с М. Г. Первухиным[1080], Бюро по пищевой промышленности и Бюро по торговле во главе с тем же Микояном[1081]; в феврале путем реорганизации образуются Бюро по топливной промышленности и Бюро по транспорту и связи во главе с Молотовым[1082], Бюро по военно-промышленным и военным вопросам во главе с Булганиным[1083]. Судя по всему, Сталин решил вернуть партии ее «законное» место в системе управления, поскольку через год отраслевые бюро, созданные при Совмине СССР, в марте 1951 г. будут ликвидированы постановлением Политбюро[1084]. Сталин таким образом вернет Политбюро центральное место в системе управления.

Не будем забывать и о приверженности Сталина к использованию неформальных институтов управления, функционирование которых (что, конечно, является парадоксом) будет признано и даже оформлено. Сталинские руководящие фракции, менявшие свой персональный и численный состав, являлись важнейшим структурным элементом системы властвования. Кажется, крупнейшая по составу фракция была сформирована тем постановлением Политбюро, которым «девятка» расширялась за счет введения в нее Косыгина в феврале 1948 г.

Постановление Совета министров СССР «Об объединении Бюро по пищевой промышленности и Бюро по торговле при Совете министров СССР». Утвержден постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 января 1950 г.

26 января 1950

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1541. Л. 72. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Постановление ЦК ВКП(б) о ликвидации при Совете министров СССР бюро по топливной промышленности, сельскому хозяйству и заготовкам, транспорту и связи, металлургии и геологии, культуре

15 марта 1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1580. Л. 1. Правка — автограф И. В. Сталина]

Осенью 1952 г., как мы увидим, Сталин провел очередную реорганизацию, о которой мы поговорим в заключительных параграфах этой книги.

«Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского»

Нам уже приходилось цитировать «набросок плана брошюры» «О политической стратегии и тактике русских коммунистов», в котором Сталин изложил свое представление о партии: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»[1085]. Набросок был сделан Сталиным в 1921 г., но обнародован им лишь в 1947 г. на страницах 5-го тома его собрания сочинений. В свете некоторых партийных документов послевоенного времени эта достаточно широко известная формула совсем перестает быть просто фигурой речи, приобретая более конкретный вид и организационные формы. Ее обнародование в начальной фазе перестройки партаппарата вряд ли было случайным. В определенный момент послевоенного периода Сталин продолжил оформлять в виде оргструктур специфические функции компартии, вытекавшие из его концепции доминирования партии в политической системе Советского государства. При этом, как уже обратил внимание читатель, место партии в системе властвования в послевоенный период не было постоянным — центр принятия решений мигрирует вслед за вождем из Политбюро в Совет министров и обратно, при этом еще функционируют и руководящие фракции разной численности и состава, формируемые советским вождем.

В 1946 г. в очередной раз будут пересмотрены персональный состав руководящих органов партии, основания функционирования Секретариата и Оргбюро ЦК, причем практически синхронно с реформой правительства. 18 марта на пленуме ЦК были избраны новые составы Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК[1086]. Представлял новый состав руководящих органов на пленуме сам Сталин. Форма, в которой это было сделано, лишний раз подчеркивает персонализм установившегося характера властвования. Подводя итог «обсуждению», он сказал: «Есть ли какие-либо предложения? Нет. Замечания? Нет. Принято. Хороший Пленум, не возражает»[1087]. По итогам «голосования» три человека — Сталин, Жданов и Маленков — вошли во все перечисленные руководящие органы. Тогда же произошло масштабное вливание свежей крови и в партийные органы управления. Из числа секретарей ЦК был выведен А. А. Андреев, введены секретари Московского и Ленинградского комитетов партии Г. М. Попов и А. А. Кузнецов соответственно, которым посвящено немало страниц этой книги. В Оргбюро вошли Н. С. Патоличев, Н. А. Михайлов, В. М. Андрианов, Г. Ф. Александров, В. В. Кузнецов, М. А. Суслов и др.

На этом же пленуме были обсуждены реорганизация правительства и его состав. Сталин начал процесс реорганизации аппарата ЦК по одному ему известным причинам. Вероятнее всего, в основе лежала потребность в очередной раз перетряхнуть кадры. Взлетевший было на вершину кремлевского олимпа Маленков в начале мая был выведен из состава Секретариата. Управление кадров — многолетнюю вотчину Маленкова возглавит А. А. Кузнецов, которому поручат председательствование на заседаниях Секретариата, а потом еще и кураторство силовых органов[1088]. 7 мая место ближайшего к Сталину соратника по партийной линии вместо Маленкова занял Жданов, к которому перешло от патронируемого им Кузнецова председательствование на заседаниях Секретариата, а также и Оргбюро[1089]. Передел сфер ответственности и влияния повлечет за собой усиление конкурентной борьбы в верхах за место под солнцем, о которой нам предстоит рассказать в дальнейшем.

Проведя масштабные кадровые изменения, только через несколько месяцев Сталин вернется к вопросу о функционале, которым должна быть наполнена деятельность его назначенцев и структур, которыми они были поставлены руководить. 2 августа Политбюро примет постановление о функциях Оргбюро и Секретариата и реорганизации аппарата ЦК ВКП(б), причем «группа товарищей» во главе со Ждановым, представившая проект, подчеркнет, что он был разработан на основе указаний Сталина[1090]. Сталин, оставаясь верным своим управленческим практикам, основательно перетряхнет управленческие структуры партии, девальвируя «акции» одних управленцев и поднимая «ставки» других. Оргбюро станет директивным органом ЦК по партийной и партийно-организационной работе. Секретари ЦК, вероятно, с удивлением примут к исполнению новое определение главной задачи Секретариата (тем более что секретарем ЦК являлся и сам Сталин). Такой задачей была названа «подготовка вопросов, подлежащих рассмотрению Оргбюро и проверка исполнения решений Политбюро и Оргбюро ЦК». В постановлении говорилось, что Секретариат ЦК «не имеет своего плана работы, а руководствуется планом работы ОБ [Оргбюро] и решениями Политбюро». Главным направлением в работе Оргбюро и Секретариата было названо «укрепление наших местных парторганов» с целью сделать их «способными осуществлять действительный контроль за деятельностью государственных и хозяйственных органов на местах»[1091].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б)

2 августа 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1487. Л. 131–134. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о разделении постов председателя Совета министров и первого секретаря ЦК КП(б) Украины и назначении на должность первого секретаря ЦК КП(б)У Л. М. Кагановича, председателя Совета министров — Н. С. Хрущева

27 февраля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1496. Л. 195. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Для реализации этой функции соответствующим образом были перестроены и оргструктуры аппарата ЦК. Поиск Сталиным целесообразных организационных форм подойдет к своему завершению в 1952 г., когда решением XIX съезда КПСС Оргбюро будет ликвидировано, а текущая оргработа ЦК была окончательно сосредоточена в его Секретариате.

Важнейшими следует признать решения, принятые в феврале 1947 г. по «вопросам Украины» и «вопросам Белоруссии». Идентичными по содержанию и форме постановлениями Политбюро было решено «признать нецелесообразной впредь практику совмещения постов председателя Совмина и первого секретаря ЦК… поскольку это совмещение было продиктовано специфическими условиями военного времени»[1092].

В этих решениях можно увидеть отражение процесса институционализации сферы управления, но не приходится также сомневаться и в том, что децентрализация властных полномочий на местах также являлась для Сталина важным инструментом управления. Концентрация власти за пределами центра принятия решений влекла за собой определенные риски активизации центробежных процессов, и их превентивное купирование входило для Сталина в число приоритетных задач управления.

Вскоре Сталин еще раз перетряхнет партийные кадры. 1 июля 1948 г. в состав Секретариата был возвращен Маленков, а 10 июля 1948 г. Политбюро приняло постановление «О реорганизации аппарата ЦК ВКП(б)». Этим постановлением были упразднены существовавшие управления, а на их месте созданы отделы агитации и пропаганды, партийных, профсоюзных и комсомольских органов, внешних сношений, тяжелой промышленности, легкой промышленности, машиностроения, транспортный, сельскохозяйственный, административный, планово-финансово-торговый.

Ликвидировалось в том числе и Управление кадров ЦК. Функции по подбору и распределению кадров передавались отделам. Готовивший постановление Жданов специально подчеркнул: «…сосредоточение распределения кадров под руководством одного секретаря в одном Управлении кадров не оправдывает себя». В этой части реорганизация, судя по всему, была призвана купировать риски, возникавшие в результате появления опосредующей инстанции между вождем и кадрами. Основными задачами отделов в этой сфере стали «подбор кадров по соответствующим отраслям и проверка исполнения решений ЦК и Правительства»[1093]. Остается только гадать о подоплеке этой реорганизации, ведь передача функции подбора кадров в отраслевые отделы создавала предпосылки для формирования тех самых отношений «шефства», на борьбе с которыми сосредоточит свои усилия советский вождь в последние годы жизни. Вполне возможно, что таким образом было решено попросту сузить сферу и снизить уровень влияния А. А. Кузнецова.

Дробление крупных управленческих структур ЦК продолжится и в дальнейшем. Устанавливалась периодичность проведения заседаний: для Оргбюро раз в месяц по понедельникам, для Секретариата раз в неделю по пятницам. Последний (пятый) пункт постановления устанавливал распределение обязанностей между секретарями ЦК по руководству отделами (при том, что каждый из отделов получил своего заведующего). Секретарями были утверждены А. А. Жданов, Г. М. Маленков, М. А. Суслов, А. А. Кузнецов, П.К. Пономаренко. Заболевший Жданов летом 1948 г. уступил свое место около Сталина вернувшемуся на олимп Маленкову, к которому перейдет и председательствование на заседаниях Оргбюро и Секретариата. 9 августа по докладу Маленкова Оргбюро утвердило структуру и штаты отделов ЦК. Важно подчеркнуть, что эта реорганизация привела к изменению принципа работы аппарата — теперь он будет работать по производственно-территориальному принципу, а не функциональному, как ранее.

Начав в 1946 г. ротацию кадров, Сталин продолжил ее и в дальнейшем. Кардинальные шаги в этом направлении, как мы увидим, Сталин предпримет осенью 1952 г. А пока, в июле 1948 г., одним из секретарей ЦК станет П. К. Пономаренко, в годы войны возглавлявший Центральный штаб партизанского движения. Маленков сообщил Пономаренко, что «при обсуждении этого вопроса на Политбюро Сталин высказал мысль, что для работы в Секретариате ЦК ВКП(б) надо привлечь молодых руководителей областных и республиканских партийных организаций из числа образованных и имеющих необходимый опыт работы и сказал: „Пусть перенимают опыт у нас, пока мы живы, и приучаются к центральной руководящей работе“. В связи с этим и было принято решение о вашем назначении»[1094].

В 1949 г. с Украины в Москву был вызван Н. С. Хрущев. 15–16 декабря Политбюро опросом по телефону проголосовало за избрание его секретарем ЦК ВКП(б)[1095], причем практически одновременно состоялось и его назначение на должности секретаря МК и МГК ВКП(б)[1096].

Реорганизации продолжались и в дальнейшем, время от времени приобретая хаотический характер. Так, в январе 1949 г. Политбюро примет решение о создании Закавказского, Среднеазиатского и Дальневосточного бюро ЦК. Ровно через два месяца это решение будет отменено[1097].

Реорганизует Сталин и внешнеполитические структуры партии. В послевоенные годы эта деятельность приобрела разносторонний и довольно запутанный характер, в котором еще предстоит разбираться исследователям по мере того, как будут становиться доступными архивные документы. При Отделе международной информации ЦК (созданном в июне 1943 г.) были организованы несколько «институтов». Институт № 205 (со штатной численностью около 300 чел.) занимался пропагандой и контрпропагандой, ориентированной на зарубеж. Для решения этих задач он был «вооружен» самыми современными техническими средствами, включая мощнейшую радиостанцию в Уфе. Научно-исследовательский институт № 100 располагал сетью «корреспондентов» и «пунктов связи» в зарубежных странах[1098]. Партийная разведка стала еще одним каналом обеспечения «Инстанции», то есть Сталина, информацией, необходимой для принятия внешнеполитических решений.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О задачах и структуре Отдела внешних сношений ЦК ВКП(б)»

22 ноября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 799. Л. 39. Подписи — автографы И. В. Сталина, Н. А. Булганина, В. М. Молотова, Л. П. Берии, Н. А. Вознесенского, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича, К. Е. Ворошилова, А. Н. Косыгина]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о составе Внешнеполитической комиссии

18 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 165. Подпись — автограф И. В. Сталина]

В марте 1949 г. постановлением Политбюро создается комиссия «по вопросам внешней политики и связи с иностранными компартиями и другими рабочими организациями», больше известная как Внешнеполитическая комиссия ЦК ВКП(б), с функциями подготовки предложений и мероприятий и контроля за политической работой в соответствующих ведомствах[1099]. В апреле был утвержден ее состав[1100].

Комиссии передается аппарат Отдела внешних сношений ЦК (он же — Отдел международной информации), изъятый из структуры управления Секретариата ЦК. Наблюдение за работой комиссии Сталин поручит Молотову, только что снятому с поста министра иностранных дел. Через несколько лет, осенью 1952 г., как мы увидим, заново созданная Комиссия по внешним делам (вместо упраздненной внешнеполитической) при Президиуме ЦК вновь, как и в прежние времена, приобретет общеполитические функции.

Нам уже приходилось рассказывать о секретном характере деятельности коммунистической партии. Обеспечивал его с довоенных времен функционировавший в рамках ЦК Секретный отдел, который включал аппарат секретарей ЦК, делопроизводство Политбюро и Оргбюро, шифровальное делопроизводство, канцелярию, занимавшуюся общей перепиской, а также секретный архив ЦК. В результате реорганизации в декабре 1933 г. аппарат, обслуживавший Политбюро, выделяется из его общего состава, именно он станет именоваться Секретным отделом. Секретный отдел был подчинен непосредственно Сталину, а в его отсутствие (на тот период) — Кагановичу. В начале 1934 г. Секретный отдел станут именовать Особым сектором. В марте 1934 г. Особый сектор почти на два десятка лет возглавил А. Н. Поскребышев. В последние годы жизни Сталина на постановлениях Политбюро все чаще станет появляться помета: «т. Сталин не возражает» и удостоверяющая скромная подпись «П».

Обратим внимание читателя, что важнейшим моментом в ходе описанной реорганизации 1948 г., стала акцентуация внимания отделов ЦК на функции контроля за действиями не только партаппарата на местах, но и органов госуправления. Казалось бы, в сочетании с активно действующим Министерством госконтроля Сталин получает всеобъемлющие возможности для решения задачи контроля всего и вся. Однако этими мерами дело не ограничится. 19 октября 1949 г. Политбюро приняло решение о создании Главного управления специальной службы при ЦК ВКП(б). В состав ГУСС при ЦК ВКП(б) входили управления дешифровально-информационное, отечественной шифрованной связи, радиоперехвата шифрованной переписки иностранных государств. Специальный научно-исследовательский институт осуществлял разработку теоретических основ дешифрования, главным образом машинных шифраторов Америки и Англии; теоретических основ и анализа стойкости отечественных шифров; занимался проблемами по созданию и использованию быстродействующих счетно-аналитических машин и проблемами по новым методам перехвата сообщений. В состав управления входил опытный завод, контрольно-инспекторские группы при ЦК компартий союзных республик, крайкомах и обкомах ВКП(б). Последующие решения Политбюро указывают на то, что ГУСС монополизировал сферу коммуникаций Советского Союза в целом, в том числе Министерства обороны, Генштаба и спецслужб, а не только партийных сообщений. Штат сотрудников был укомплектован сотрудниками МГБ СССР в порядке их перевода. Входили в состав ГУСС и «войска специальной службы»[1101]. Офицеры войсковых частей ГУСС зачислялись в кадры Вооруженных сил СССР, однако учет офицерского состава, назначения и освобождение от занимаемых должностей проводилось ГУСС[1102]. Таким образом, Сталин сформировал еще одну спецслужбу, подчиненную по партийной линии лично ему. Причем, контролируя потоки информационных сообщений в стране в целом, ГУСС занимал в системе спецслужб едва ли не ключевое положение. Уподобить эту организацию можно Федеральному агентству правительственной связи и информации при Президенте Российской Федерации, упраздненную в 2003 г. (и ее преемникам). С одной существенной разницей: ГУСС обслуживало интересы и подчинялось не главе государства, а руководителю общественной организации, каковой продолжала оставаться ВКП(б), несмотря на появление в 1936 г. не слишком определенного описания в Конституции СССР ее места в политической системе Советского государства.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о задачах Внешнеполитической комиссии

18 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 802. Л. 72]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о выдвижении кандидатов на сталинские премии за 1948 г.

23 ноября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1517. Л. 225. Подписи — факсимиле Г. М. Маленкова, автографы В. М. Молотова, Н. А. Вознесенского, А. Н. Косыгина, К. Е. Ворошилова, А. А. Андреева, А. И. Микояна, Н. А. Булганина]

Организацией этой специальной партийной службы специфические функции сталинского «органа меченосцев» не исчерпывались. На июньском 1957 г. пленуме ЦК Г. М. Маленкову, в последние годы жизни Сталина воспринимавшемуся в качестве его возможного преемника, а после его смерти ненадолго возглавившему советское правительство, будет предъявлено немало претензий. Одной из важнейших станет обвинение в создании тюрьмы для особо важных политических заключенных при Комитете партийного контроля (КПК). В феврале 1950 г. на базе отдельного блока тюрьмы Московского управления МВД (ул. Матросская Тишина, 18) создается так называемая «особая тюрьма». Создается она в прямой связи с «ленинградским делом», его фигуранты пройдут через ее застенки одними из первых. Об этом деле нам еще предстоит рассказать читателю.

Маленков подтвердит, что действительно принимал прямое участие в организации «особой тюрьмы», делая это по прямому указанию Сталина, потерявшему доверие к органам МГБ. О подозрениях Сталина относительно МГБ и Абакумова будет вспоминать член Политбюро и Президиума ЦК Булганин[1103]. Во время «беседы» в Комитете партийного контроля в августе 1958 г. Булганин утверждал, что никакой тайны для высшего круга партийного руководства в этом не было. «Когда мы бывали у Сталина, — расскажет Булганин, — то там были Маленков, Берия, я, Микоян. Я не буду утверждать, был ли Никита Сергеевич [Хрущев], но много раз Сталин говорил об этой тюрьме и говорил о том, что надо создать такую тюрьму». Правда, о том, что она была в конечном итоге создана, Булганин, по его утверждению, знать ничего не будет. — Зачем? — спросит одна из активных участниц процесса реабилитации репрессированных в годы хрущевской оттепели, член КПК О. Г. Шатуновская. — Для партийных преступников, — ответит Булганин[1104]. Об «организованной Маленковым „особой тюрьме“ по адресу Матросская тишина» даст показания помощник Маленкова Суханов[1105]. Сам Маленков прямо подтвердит и факт создания «особой тюрьмы», и свою причастность к ее организации. На вопрос Шверника, «для какой цели вы создали тюрьму при КПК, кто в ней сидел и кто ее обслуживал?», Маленков ответит: «Я имел к этому отношение следующее. Мне т. Сталин сказал и продиктовал тот документ, о котором шла речь, что он беседовал также со Шкирятовым. Это происходило в тот период… когда он совершенно не доверял Абакумову». Маленков, по его словам, переговорил со Шкирятовым, и тот выделил ему «одного-двух человек».

Обложка журнала TIME

6 октября 1952

[Из открытых источников]

Шверник, пытаясь надавить на него, заявит: «Вы организовали тюрьму, а не Шкирятов. Начальника тюрьмы вы утвердили, это сотрудник МВД Клейменов, заместителем начальника Шестакова — инструктора Административного отдела ЦК партии. Назначили следователей — Захарова и Никифорова. Утвердили штат тюрьмы в составе 100 человек…»

Маленков: «Я отвечаю за это, да и не только за это. Но тогда люди постарше и поопытнее меня ничего не говорили. Вообще не было тех, которые бы протестовали против указаний, которые давались». Подробностей Маленков не расскажет[1106]. Его, впрочем, и не расспрашивали, слишком далеко могли завести подобные разговоры. Частные детали сообщат членам КПК упомянутые свидетели Клейменов и Шестаков, бывший военный прокурор Китаев и бывший председатель Военной коллегии Верховного суда Чепцов.

Клейменов расскажет о совещании, которое 28 февраля 1950 г. Маленков провел в своем кабинете с участием министра внутренних дел Круглова, его заместителя Обручникова и начальника Тюремного управления Пуговкина. На следующий день, 1 марта, вызвав к себе Клейменова и министра госбезопасности Абакумова, Маленков распорядится о деталях, в том числе и о первых трех заключенных, которые будут переведены из Лефортовской тюрьмы. Эти трое — бывший секретарь ЦК А. А. Кузнецов, ответственный секретарь Еврейского антифашистского комитета писатель И. И. Фефер, бывший подполковник госбезопасности сотрудник охраны Сталина Федосеев. Пока шел разговор, «Круглов дал указание выделить особое изолированное помещение. Таким образом, — заключит Клейменов, — создалась тюрьма в тюрьме». «Эта тюрьма будет находиться при КПК, вы будете подчиняться лично мне, — так передал Клейменов указания Маленкова, полученные им на том совещании. — Эта тюрьма не подчинялась ни министру государственной безопасности, ни министру внутренних дел, а подчинялась т. Маленкову и КПК». Шверник, обращаясь к Маленкову, скажет: «Вот вам подчинение Особой тюрьмы КПК». Маленков сочтет за лучшее промолчать[1107]. Вновь повторять тезис об исполнении непререкаемой воли вождя ему показалось избыточным. Клейменов подтвердит, что заключенных «особой тюрьмы» допрашивал лично Маленков, для чего их доставляли в здание ЦК. «Везли на машине „Победа“ вдвоем, заезжали с Ипатьевского переулка и поднялись особым лифтом. Доставили в комнату. Комната была без окон». Неожиданно Маленков решит уточнить местоположение этого помещения: «Возле Оргбюро»[1108].

12 июля 1951 г. узником «особой тюрьмы» станет бывший министр госбезопасности Абакумов. Чепцов в своих показаниях подчеркнет: «В эту тюрьму никто к арестованным без специального распоряжения Маленкова и Шкирятова не допускались даже работники Прокуратуры СССР». Нельзя не согласиться и с выводом Чепцова: «Такой „порядок“ ареста и содержания арестованных… безусловно, предопределял судьбу их, довлел над следственными, прокурорскими органами и судами и создавал почву для фальсификации материалов обвинения»[1109].

В ходе выяснения подробностей, когда «беседа» достигнет пика эмоционального накала, Шверник воскликнет: «Надо же было додуматься, чтобы тюрьма была при КПК. Создать партийную тюрьму, что вы с ума сошли».

Возможно, современному читателю, вслед за Шверником, покажутся из ряда вон выходящими эти решения Сталина. Автору, однако, представляется, что создание обеих названных структур скорее укладывается в известную сталинскую формулировку о партии как ордене меченосцев, с цитирования которой мы начали этот параграф, нежели противоречит ей.

Глава 8Номенклатура: «Люди, умеющие осуществлять директивы»

Как мы видели, послевоенной реформой перед центральным партаппаратом была поставлена задача контролировать исполнение директив, сформулированных в центре принятия решений и, соответственно, деятельность партийно-государственной номенклатуры в центре и на местах. Номенклатура являлась для Сталина и высшего советского руководства основным приводным ремнем механизма управления. Члены этой «корпорации» несли ответственность перед партийными органами, согласовавшими его назначение на должность, они не могли быть уволены без согласия назначившего их партийного органа или вышестоящей инстанции. Функционирование номенклатуры обеспечивалось различного рода социальными привилегиями.

В распоряжении Сталина находилась огромная армия управленцев. Помимо собственно всесоюзной номенклатуры, насчитывающей к началу 1947 г. 42 784 должности (70 % приходилось на региональные элиты)[1110], по состоянию на 1 ноября того же года в народном хозяйстве СССР работали (без военнослужащих и работников партийных органов) 6,482 млн человек. «Качество» состава советских управляющих оставляло желать лучшего — лишь 1,115 млн человек имели законченное высшее образование [1111].

Партийно-советская бюрократия, как мы помним, являлась опорой сталинского персоналистского политического режима еще с довоенных времен. «Люди, умеющие осуществлять директивы, могущие принять директивы как свои родные и умеющие проводить их в жизнь», — так определил Сталин важнейшие в его понимании черты нового класса управляющих еще на XII съезде РКП(б) в 1923 г. При этом с того же самого времени Сталин постоянно возвращался к теме «борьбы с бюрократизмом», искал средства и формы обуздания бюрократии, принуждения ее представителей к неукоснительному соблюдению требований и предписаний центральной власти, следованию установленным нормам поведения. В числе средств, которыми обеспечивался контроль над номенклатурой, были партийные чистки, идеологические кампании, политические обвинения и репрессии [1112].

Л. П. Берия, И. В. Сталин, А. И. Микоян, Н. М. Шверник и Г. М. Маленков в сопровождении офицеров охраны идут по территории Кремля перед началом первомайской демонстрации

1 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 101. Л. 1]

«Осуществлять действительный контроль»

В период послевоенного восстановления Сталин войдет в окружении в основном старых соратников. Его заместителями в Совете министров являлись В. М. Молотов, Л. П. Берия, А. А. Андреев, А. И. Микоян, А. Н. Косыгин, Н. А. Вознесенский, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович. Только один из них — Косыгин — был инкорпорирован в сталинский ближний круг недавно. Все эти руководители занимали высшие посты и в руководстве коммунистической партии. В состав Политбюро в марте 1946 г. Сталин помимо перечисленных лиц включил Г. М. Маленкова, М. И. Калинина, А. А. Жданова, Н. С. Хрущева, в качестве кандидатов — Шверника, Вознесенского, Булганина и Косыгина [1113].

В октябре 1946 г. Оргбюро примет постановление «О номенклатуре должностей ЦК ВКП(б)». Этим постановлением вводилась новая расширенная номенклатура должностей, создавались резервы выдвиженцев и формировалась система изучения и проверки их политических качеств. Постановление подтверждало, что «назначение работников на должности номенклатуры ЦК и освобождение их от занимаемых должностей производится только после соответствующего решения ЦК ВКП(б)»[1114]. К марту 1953 г. номенклатура ЦК включала более 45 тыс. должностей в партийных, государственных, общественных организациях[1115]. ЦК следил за исполнением на местах соответствующих предписаний. В результате одна из проверок установила, что ЦК КП(б) Украины, например, «не придает серьезного значения своевременному утверждению номенклатурных работников». Особые нарекания вызвало стремление к самостоятельным кадровым решениям. Это выражалось в том, что ЦК КП(б)У «нарушает установленный порядок назначения и перемещения работников номенклатуры… внося в ЦК ВКП(б) предложения о передвижении работников после их фактического назначения»[1116].

Важнейшая роль в контроле за поведением бюрократии отводилась партийному аппарату. Упомянутым постановлением Политбюро от 2 августа 1946 г. ликвидировался Организационно-инструкторский отдел ЦК. Вместо него создавалось Управление по проверке партийных органов, на которое возлагались инспектирование работы обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, а также контроль за выполнением местными партийными органами директив ЦК[1117].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об образовании Бюро по металлургии и геологии при Совете министров СССР»

6 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 1. Подпись — автограф И. В. Сталина]

В марте 1947 г. Политбюро примет постановление «Об инспекторах ЦК ВКП(б)», согласно которому было решено иметь постоянных инспекторов для каждой союзной республики и группы краев и областей РСФСР[1118]. Институт инспекторов заменил упраздненный институт уполномоченных Комитета партийного контроля при ЦК в областях, краях и республиках. Кроме того, исполнение поручений КПК при ЦК будет возложено на партийные коллегии при обкомах, крайкомах, ЦК компартий союзных республик. В отдельных случаях ЦК станет назначать своих уполномоченных для тех или иных республик.

Именно в послевоенный период завершается формирование номенклатуры как специфического социального слоя управляющих. Оформление высшего слоя управляющих в особую касту советского общества сопровождалось визуализацией ее нового облика, в том числе для решения этих задач, как уже отмечалось, была введена форма для работников многих органов управления. Номенклатурные работники с момента создания номенклатуры в 1923 г. находились на особом положении в смысле материального обеспечения. Неослабевающее внимание этим вопросам будет уделяться и в послевоенный период. В мае 1946 г. управляющий делами ЦК Д. В. Крупин выйдет на секретаря ЦК А. А. Кузнецова с запиской о материальном положении партийных работников. В записке будет признано, что «основные вопросы материального обеспечения работников партийных, комсомольских, советских, хозяйственных и профсоюзных организаций были решены в 1943 г., когда страна мобилизовывала все свои ресурсы на разгром врага». Однако, по мнению автора записки, «в настоящее время следует рассмотреть вопрос об улучшении материального положения партийных работников»[1119]. Именно решениями центральной власти и никем другим должен был материально обеспечиваться работник на номенклатурной должности. Любая низовая активность в этом направлении будет жестко пресекаться. В августе 1946 г. Политбюро примет постановление о фактах премирования министерствами СССР и хозяйственными организациями руководящих работников регионов[1120]. Постановление запретит «производить в какой либо форме премирование и награждение руководящих партийных и советских работников… а также освобожденных от работ на производстве партийных, профсоюзных, комсомольских работников…» В проекте постановления Политбюро о функциях Оргбюро и Секретариата и реорганизации аппарата ЦК ВКП(б) от 2 августа 1946 г. содержится характерный пассаж, не вошедший в окончательную редакцию постановления: «Имеются факты сращивания руководящих партийных работников с хозяйственниками, когда партработники попадают в материальную зависимость от хозяйственных работников, получая от последних различные подачки, премии, награды и т. д., и в силу этого теряют свое партийное лицо и становятся игрушкой в руках ведомства в ущерб интересам государства»[1121]. Такого рода признание, вероятно, покажется Сталину избыточным, и оно исчезнет из опубликованного текста. Проблема, однако, никуда не денется, и в 1946 г. по СССР прокатится кампания борьбы с такого рода материальным стимулированием на местах. Препятствуя подобным практикам, советское руководство стремилось решать вопросы материального стимулирования представителей номенклатуры в централизованном порядке. В декабре 1947 г. в связи с проведением денежной реформы по записке, внесенной Вознесенским, Берией и Микояном, Политбюро заслушает вопрос «О должностных окладах Председателя Совета Министров СССР, председателя Президиума Верховного Совета СССР и секретарей ЦК ВКП(б)» и примет соответствующее постановление. С 1 декабря должностные оклады председателей Совмина и Президиума Верховного Совета устанавливались в размере 10 тыс. рублей, заместителей предсовмина и секретарей ЦК по 8 тыс. рублей[1122]. Политбюро лишь формализует решение своего лидера, которое тот зафиксирует на входящей записке короткой и емкой резолюцией: «За. И. Сталин»[1123].

Неплохо известна по источникам личного происхождения, но скудно документирована практика дополнительного материального вознаграждения «в конвертах». В ходе реорганизации аппарата ЦК в 1948 г. к 1 октября были установлены структура и новые штаты отделов ЦК. В ноябре принимается решение о новых месячных ставках оплаты. Зав. сектором и зам. завотделом получали ранее 1,8 тыс. рублей, завотделом — 2 тыс. Теперь зав. сектором стал получать 2,5 тыс., зам. завотделом — 3,5 тыс., завотделом — 3,5 тыс.[1124] Нелишне будет отметить, что среднегодовая зарплата рабочих и служащих в 1948 г. составляла 7228 рублей, а денежный доход колхозника за 1950 г. — 1133 рублей[1125]. В последующие годы зарплаты советских руководителей высшего эшелона продолжат расти, что в определенный момент станет причиной для Сталина принять меры по ограничению их роста и даже сокращению. 22 апреля 1952 г. Политбюро образует комиссию для выработки предложений по сокращению окладов и денежного довольствия и в июле примет постановление «О временном денежном довольствии». Постановление констатирует, что «за последние годы произошло серьезное снижение цен на товары массового потребления», в связи с чем и было решено сократить с 1 августа денежное довольствие членам Политбюро, секретарям ЦК, заместителям предсовмина с 20 тыс. рублей до 8–12 тыс. ежемесячно в зависимости от количества членов семьи. Членам ЦК, министрам союзных министерств и другим руководителям центральных ведомств, получавшим по 15 тыс. рублей, «довольствие» сокращалось до 6–9 тыс. и т. д.[1126]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О должностных окладах председателя Совета министров СССР, председателя Президиума Верховного Совета СССР, заместителей председателя Совета министров СССР и секретарей ЦК ВКП(б)» с сопроводительной запиской Н. А. Вознесенского, Л. П. Берии и А. И. Микояна И. В. Сталину

9 декабря 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1506. Л. 136, 137]

Проблема стяжательства партийно-советской бюрократии будет находиться в фокусе внимания Сталина и высших органов управления на протяжении всего советского периода. В послевоенный период эта тема выйдет на новый виток. Не раз связанные с этим вопросы будут попадать в поле зрения Сталина. Так, 9 мая 1949 г. по итогам масштабного расследования Политбюро примет специальное постановление «О порядке рассмотрения дел разоблаченных нескольких организованных групп взяточников, орудовавших в Верховном Суде СССР, Верховном Суде РСФСР, Московском городском суде и в ряде народных судов города Москвы»[1127]. С 1939 по 1952 г. за хищения из партии будут исключены 250 тыс. человек[1128]. Особый размах хищения приобрели в сфере торговли, чему способствовал главным образом хронический дефицит товаров народного потребления. Только в Министерстве торговли удалось выявить хищений на 207,3 млн рублей в 1946 г., на 210,4 млн — в 1947-м, на 252,1 млн — в 1948-м[1129]. Советской юстицией хищения государственной собственности расценивались как основная форма классовой борьбы со стороны последних остатков умирающих эксплуататорских классов[1130]. Несомненно, такое отношение прямо восходило к оценкам Сталина, данным еще в 1926 г. Тогда он приравнял воров к «врагам народа», почеркнув, что «вор, расхищающий народное добро и подкапывающийся под интересы народного хозяйства, есть тот же шпион и предатель, если не хуже»[1131].

Помимо прямого уголовного преследования, дисциплинировать бюрократию был призван институт судов чести в министерствах и ведомствах. Они станут создаваться в соответствии с постановлением Политбюро «О судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах», принятом в марте 1948 г. В апреле 1948 г. суд чести будет создан при Совете министров СССР и ЦК ВКП(б). На суды чести возлагалось рассмотрение «антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных действий, допущенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств и центральных ведомств, если эти проступки не подлежат наказанию в уголовном порядке». Сталин будет внимательно наблюдать за функционированием этого института, контролировать целесообразное использование. В марте 1948 г. он собственноручно напишет проект постановления Политбюро о проведении суда чести в Министерстве госбезопасности. Неудовольствие Сталина вызовет поведение двух высокопоставленных функционеров. Министру госбезопасности Абакумову будет поставлено в вину, что он организовал суд чести над двумя работниками министерства «без ведома и согласия Политбюро». Секретарю ЦК Кузнецову будет указано, «что он поступил неправильно, дав… единолично согласие на организацию суда чести»[1132].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о проведении суда чести в Министерстве государственной безопасности СССР

15 марта 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1509. Л. 221. Автограф И. В. Сталина]

Сталин давал понять, что любая репрессия на верху властной пирамиды находится именно в его, Сталина, компетенции. Репрессии в отношении представителей бюрократии не достигнут предвоенных масштабов, политические обвинения будут предъявляться значительно реже. Однако и назвать их незначительными затруднительно: они носили последовательный характер и имели достаточно широкий размах. Своего апогея нажим на номенклатуру достигнет в 1949 г. Его итогом станет почти 50-процентное обновление состава партийных руководителей к 1950 г.[1133]

Беспокойство Сталина всегда вызывала тенденция к формированию устойчивых личных связей в среде высших управляющих. В этом явлении он усматривал угрозу полновластию центра. Еще на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 г. он негативно оценил практику подбора кадров по принципу личной преданности, предупреждая об опасности формирования на местах группировок, имеющих «некоторую независимость от ЦК». Средством борьбы с этим явлением стала ротация кадрового состава через различного рода перемещения, командировки на партийную учебу, курсы переподготовки кадров и др.[1134]

Контроль бюрократии являлся одной из важнейших задач центральных органов управления с момента создания советской власти. Сталин, как помнит читатель, возглавил Наркомат рабоче-крестьянской инспекции, созданный в 1920 г. в результате преобразования системы госконтроля, и вопросы контроля он держал в фокусе внимания на протяжении всей своей государственной деятельности. Контроль исполнения решений, действий работников, занимавших номенклатурные должности, осуществляли различные структуры. В сентябре 1940 г. указом Президиума Верховного Совета был создан союзно-республиканский Наркомат государственного контроля наряду с образованием наркоматов в союзных республиках. Функции наркомата и его права были значительно расширены по сравнению с Комиссией советского контроля, после реорганизации которой возник наркомат. В 1946 г. наркомат переименовали в Министерство государственного контроля, которое просуществовало до 1957 г. Его ликвидация, судя по всему, стала одной из вех, ознаменовавших вступление советского бюрократического государства (которое отказалось от функции административного контроля за действиями управляющих), в новую фазу его развития.

Жизнь высших управляющих, приближенных к себе Сталиным, спокойной не назовешь: кампании предупредительного дисциплинирования или, если хотите, устрашения в отношении практически каждого из них Сталин проводил не раз в последние годы жизни. Причем репрессии против ближайших родственников или намек на возможность таковых стали одним из инструментов такого контроля. Хорошо известна современному читателю судьба П. С. Жемчужиной — супруги Молотова, о которой мы еще будем говорить. Менее известен факт ареста и заключения Е. И. Калининой, жены председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина, арестованной в 1939 г., освобожденной из заключения в декабре 1945-го и отправленной в ссылку сразу после смерти мужа. В сентябре 1949 г. на коллегии Министерства легкой промышленности подверглась публичному разбору работа Центрального НИИ шерстяной промышленности, директором которого являлась Д. М. Хазан — жена самого, пожалуй, неприметного члена Политбюро А. А. Андреева, никогда не входившего в сталинский ближний круг. Работа НИИ была оценена как неудовлетворительная, Хазан освободили от должности. Решение о публичном «разборе полетов», принятое вершителем кадровых судеб Маленковым (вероятнее всего, по согласованию со Сталиным, вместо предлагавшегося поначалу непубличного варианта), несомненно, обозначило для неприметного Андреева вполне ясную перспективу, не требовавшую разъяснений[1135]. Впрочем, и он, и его жена смогли избежать более серьезных неприятностей.

В послевоенный период Сталин, как и в предвоенные годы, организовал несколько репрессивных кампаний (разного размаха и разной степени интенсивности), направленных против представителей высшего слоя управляющих. Их результатом стали не только перемены в персональном составе его ближайшего окружения, но и изменения в институциональной структуре политического руководства.

Политика Сталина преследовала цель подавить потенциальные очаги нелояльности внутри самого класса управляющих. Проводить курс на внутреннюю стабилизацию Сталин продолжил, по-прежнему используя предупредительный террор, пусть и в меньших масштабах, чем в предвоенный период. Однако если до войны террор имел цель создать вертикаль власти, «заточенную» под одного верховного правителя, находящегося на верху властной пирамиды, то после войны репрессии использовались, чтобы устранить политические угрозы созданному режиму личного властвования. Основные риски виделись Сталину теперь не столько в толще политически и идеологически враждебной социальной среды — с ними вполне справлялся опытный разветвленный репрессивный аппарат. Риски Сталин усматривал в возникновении потенциально самостоятельных и влиятельных центров неформального влияния внутри класса управляющих. Возникать они могли в результате как складывания групп влияния внутри высшего руководства, так и возникновения, можно сказать, патрон-клиентских связей высокопоставленных деятелей центрального руководства с представителями местных элит. Именно поэтому Сталин продолжал кампании дисциплинирования и устрашения, направленные против лиц из ближайшего окружения, которые вышли на новый уровень по сравнению с довоенным периодом. Целью станет не только консолидация личной диктатуры, как подчеркивается в историографии. Нет сомнений, что эрозия режима личной власти воспринималась Сталиным как подрыв централизованной системы управления, которая для него являлась альфой и омегой представлений о социализме.

Молотов: «Я не могу считать такого товарища своим первым заместителем»

Возврат к разным формам дисциплинирования членов ближайшего окружения Сталин начал с осени 1945 г., когда он предпринял атаку на целый ряд своих старых соратников с целью создания новой конфигурации управленческой элиты.

Одним из первых под удар попал ближайший соратник и старейший член Политбюро В. М. Молотов, с которым его связывали почти 30 лет совместной работы. Молотов не просто выдвинулся в годы войны на первые роли, но и воспринимался, в том числе за рубежом, как преемник Сталина и самостоятельная политическая фигура, имеющая влияние среди советского истеблишмента. На протяжении целого ряда лет Сталин станет третировать своего некогда ближайшего соратника по самым разным поводам.

Что же послужило основанием конфликта? В сентябре 1945 г., как мы помним, Молотов направился в Лондон на первую сессию Совета министров иностранных дел. В первый же день ее работы Молотов допустил довольно серьезный (так воспринял это Сталин и так представляется это многим и сегодня) просчет. На заседании был поставлен вопрос о том, можно ли допустить представителей Франции и Китая, не имевших полноценных прав держав-победительниц, к обсуждению всех вопросов, включая мирные договоры с сателлитами Германии. Такое решение формально стало бы нарушением договоренностей, достигнутых в Потсдаме. Молотов счел возможным самостоятельно принять решение и пойти навстречу союзникам, которые выступили с этим предложением. В ходе начавшихся переговоров союзники решили воспользоваться сложившейся ситуацией и стали апеллировать к мнению большинства. Сталин, узнав об этой уступке Молотова и последовавших за ней затруднениях, 21 сентября направил ему резкое по тону послание: «Пока против Советского Союза стояли англосаксонские государства — США и Англия — никто из них не ставил вопроса о большинстве и меньшинстве. Теперь же, когда в нарушение решений Берлинской конференции и при Вашем попустительстве англосаксам удалось привлечь еще китайцев и французов, Бирнс [государственный секретарь США. — А. С.] нашел возможность поставить вопрос о большинстве и меньшинстве»[1136]. Молотов признал, что сделал «крупное упущение», и пообещал его исправить. Однако обещание свое исполнил не лучшим образом. Потребовав немедленно прекратить общие заседания пяти министров, он сослался на указание Сталина и таким образом предстал в глазах союзников в положительном свете, то есть деятелем, в большей степени склонным к компромиссам. 3 октября Сталин отправился в отпуск в Сочи. Там он продолжал активно работать с документами, в том числе знакомиться с материалами ТАСС, включавшими и обзоры зарубежной прессы. В течение осени Сталин ознакомился с целым рядом таких обзоров, содержавших домыслы о его серьезной болезни, намерении уйти в отставку и скором «восшествии» Молотова на высшую ступень властной иерархии СССР. Все это создало крайне негативный фон, что в значительной степени объясняет нарастающее раздражение Сталина и последовавший целый ряд «выволочек», которые он устроил Молотову[1137]. Маленков, будучи членом правящей «четверки», оставленной Сталиным на хозяйстве на период своего отсутствия, стал одним из участников разгоравшегося конфликта. В самом начале декабря Сталин, все еще находившийся на отдыхе в Сочи, ознакомился с очередной секретной сводкой ТАСС. В обзоре статьи из английской «Дейли геральд» сообщалось, что «на сегодняшний день политическое руководство в Советском Союзе находится в руках Молотова», который вскоре будет восстановлен на посту руководителя правительства СССР. Молотову в качестве министра иностранных дел было поручено наблюдение за сообщениями иностранных корреспондентов из Москвы. Сталин позвонил ему и выразил свое недовольство. По итогам разговора Молотов пообещал ужесточить цензурный контроль. Разговор этот состоялся в первых числах декабря, а через несколько дней Сталин прочел изложение сообщения агентства «Рейтер» от 3 декабря об ослаблении в СССР цензуры, приписанного именно Молотову. Ночью 5 декабря Сталин направил «четверке» послание с требованием найти виновного: «Если Молотов распорядился три дня назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКИД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКИД. Если же Молотов забыл распорядиться, то… надо привлечь к ответу Молотова». «Четверка» попыталась переложить ответственность на Отдел печати НКИД. 6 декабря Сталин направил Маленкову, Берии и Микояну шифротелеграмму, в которой телеграмму «четверки» назвал совершенно неудовлетворительной и расценил как попытку «замазать вопрос». Молотова Сталин подверг жесточайшей критике и заключил: «Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем»[1138].

В ходе этой переписки Сталин трансформировал «четверку» и в новом послании адресовался уже к «тройке», которой поручил вызвать Молотова и прочесть ему эту телеграмму, но копии ему не передавать. «Тройка» на следующий день сообщила Сталину об исполнении его указания[1139]. Направил Сталину покаянное письмо и сам Молотов: «Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки… твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто лично доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни»[1140]. 9 декабря буря утихла. Сталин направил «четверке» шифровку, в которой решил завершить конфликт, переведя его в плоскость тактических разногласий по внешнеполитическим вопросам: «Мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшимся в Лондоне, благодаря нашей стойкости… Одно время Вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс в отношении иностранных корреспондентов и выдали собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая умилостивить этим США и Англию. Ваш расчет был, конечно, наивным… Но случай помог Вам, и Вы вовремя повернули к политике стойкости» [1141].

Шифротелеграмма И. В. Сталина Г. М. Маленкову, Л. П. Берии и А. И. Микояну о недопустимом поведении В. М. Молотова

6 декабря 1945

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 99. Л. 96–97]

Таким образом, Сталин на самом деле «дисциплинирует» не одного только Молотова, которому была продемонстрирована недопустимость самостоятельных действий, «проявлений либерализма», а тем более появления на «информационных радарах» Запада. Урок получили и члены «тройки», попытавшиеся проявить корпоративную солидарность. Вероятно, именно проявленная ими сплоченность стала одной из причин тех мер дисциплинирующего порядка, который Сталин вскоре опробует на каждом из них.

Сталин вернулся в Москву в конце декабря и 29-го провел заседание Политбюро, о кадровых решениях которого мы расскажем несколько ниже.

Что касается Молотова, то Сталин начал проводить последовательное понижение его формального и неформального статуса. В декабре 1946 г. Сталин выразил недоумение по поводу телеграммы Молотова руководителям Академии наук СССР с благодарностью за избрание того почетным членом. Неудовольствие Сталина вызвала подпись «Ваш Молотов», которая показалась вождю подобострастной. Сталин порекомендовал ему «как государственному деятелю высшего типа… иметь больше заботы о своем достоинстве»[1142].

Шифротелеграмма И. В. Сталина В. М. Молотову о внешней политике СССР и возвращении В. М. Молотова к стойкой политике

9 декабря 1945

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 99. Л. 127]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об исключении П. С. Жемчужиной из партии с результатами голосования членов Политбюро

29 декабря 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1518. Л. 162, 163]

В апреле 1948 г. Сталин вернул в Совмин план распределения рыночных фондов муки и продовольственных товаров на 2-й квартал 1948 г., поступивший к нему на рассмотрение. В телефонограмме, направленной Маленкову, Вознесенскому, Берии, Молотову, Сталин указал, что Молотов не имеет права представлять на подпись документ, «поскольку не участвует в работах Бюро Совмина» [1143].

Вслед за атакой на самого Молотова в январе 1949 г. последовал арест его жены П. С. Жемчужиной по обвинению «в преступной связи с еврейскими националистами». Перед этим, в конце декабря 1948 г., Жемчужину исключили из партии постановлением Политбюро. В вину ей поставили «связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже», политически недостойное поведение [1144].

При голосовании Молотов решил воздержаться. Через три недели Молотов, однако, одумался и написал Сталину письмо, в котором свое голосование признал политически ошибочным: «Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности». Признал он и «тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами…»[1145]

Жемчужина станет заложницей Сталина, что, как мы увидим, не являлось гарантией полной безопасности Молотова, в лояльности которого себе и своему курсу советский вождь начал все более сомневаться.

Да и сам Молотов будет время от времени свершать тактические ошибки, усугублявшие настороженное отношение Сталина. Так, в октябре 1949 г. Молотов направил две свои поправки к проекту конституции ГДР без согласования с «Инстанцией». Сталин проведет через Политбюро специальное постановление, которым утвердит текст своей телеграммы в Берлин. Было решено поправки Молотова «считать неправильными политически и ухудшающими конституцию». «Немецким товарищам» даже сообщат, что «указанные поправки не отражают позиции ЦК ВКП(б)» и ЦК не намерен вносить в конституцию изменения, считая немецкий проект правильным. Политбюро (а вернее сказать, Сталин) решило также «принять к сведению, что т. Молотов согласен с указанной выше оценкой поправки». Разумеется, что Политбюро признало «неправильным, что т. Молотов сообщил свои поправки в Берлин до рассмотрения их в ЦК ВКП(б)»[1146].

Телефонограмма И. В. Сталина о порядке представления проектов постановлений Совета министров СССР

9 апреля 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 762. Л. 16. Автограф И. В. Сталина]

Проект постановления Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении телеграммы И. В. Сталина о поправках В. М. Молотова к проекту конституции

22 октября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 797. Л. 80]

«Представленный тов. Микояном проект постановления является антигосударственным»

Как уже говорилось, 3 октября 1946 г., находясь в отпуске, Сталин направил шифровку, адресованную всем членам и кандидатам в члены Политбюро. В ней помимо прочего было сказано: «Образованная Политбюро ЦК ВКП(б) шестерка для разрешения проблем внешнеполитического характера не может ограничиться вопросами внешней политики, а вынуждена в силу вещей заниматься также вопросами внутренней политики». В тяжелой ситуации, сложившейся в сфере снабжения населения продовольствием, Сталин обвинил Микояна, курировавшего снабжение. «Шестерке, — отметил Сталин, — пришлось заняться вопросами о ценах, о хлебных ресурсах, о продовольственном снабжении населения, о пайках, причем, как выяснилось, тов. Микоян, ведущий наблюдение за министерствами, занятыми этими вопросами, оказался совершенно не подготовленным не только к решению этих вопросов, но даже и к их пониманию и постановке на обсуждение»[1147].

Одним из пунктов претензий был отказ Микояна решать вопрос о сокращении расхода хлеба, поставленный министром заготовок Б. А. Двинским. Кроме того, в этой же шифровке Сталин указал на необходимость преобразования «шестерки», пополнив ее состав еще одним выходцем из Ленинграда — председателем Госплана Вознесенским. Сталин, как мы уже рассказывали, распорядился также «впредь шестерку именовать семеркой»[1148]. Микоян, разумеется, отреагировал немедленно и в письме от 4 октября пообещал Хозяину приложить все силы, «чтобы научиться у Вас работать по-настоящему», сделать «все, чтобы извлечь нужные уроки из Вашей суровой критики, чтобы она пошла на пользу мне в дальнейшей работе под Вашим отцовским руководством»[1149]. Сталин выдержит паузу, а потом обрушит на Микояна свой гнев. 15 октября, все еще находясь в отпуске на юге, он направит в Москву поручение, адресованное секретарям ЦК Н. А. Вознесенскому, А. А. Жданову, Н. С. Патоличеву. В этом послании он поддержит предложение Двинского о сокращении расхода хлеба. Вполне возможно, что гнев по адресу Микояна был вызван его напоминанием вождю о том, что он уже ставил этот вопрос ранее, но Сталин счел такую постановку преждевременной. Вторым пунктом своего послания от 15 октября Сталин скажет: «Никакого доверия не оказывать в этом деле т. Микояну, который благодаря своей бесхарактерности расплодил воров вокруг дела снабжения» [1150].

Письмо А. И. Микояна И. В. Сталину о своих упущениях в работе по организации хлебозаготовок

4 октября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 765. Л. 113–114. Автограф А. И. Микояна]

Шифротелеграмма И. В. Сталина В. М. Молотову и Н. С. Хрущеву о задачах шестерки, образованной в Политбюро, и пополнении ее Н. А. Вознесенским

3 октября 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 72. Л. 104]

Это было уже не первой атакой против одного из опытнейших членов Политбюро. Много позднее Микоян будет вспоминать, как в сентябре 1944 г. Сталин грубо отклонил его предложение об отпуске семян для озимого сева 1944 г. в виде долгосрочной и краткосрочной ссуд тем колхозам и совхозам на Украине, освобожденным от оккупации, которые сами не в силах были найти семенное зерно. На входящей записке Микояна Сталин наложит резолюцию: «Молотову и Микояну. Голосую против. Микоян ведет себя антигосударственно, плетется в хвосте за обкомами и развращает их. Он совсем развратил Андреева. Нужно отобрать у Микояна шефство над Наркомзагом и передать его, например, Маленкову». На следующий день соответствующее решение было принято[1151].

В 1947 г. против Микояна Сталин предпримет новую атаку. Вникая в подробности соглашений о взаимных поставках стран советского блока осенью 1947 г., он потребует обсудить на заседании Политбюро или даже вынести на пленум ЦК предложения Микояна о поставках зерна в Чехословакию в обмен на товары. Неудовольствие Сталина вызовет схема, при которой СССР принимал на себя жесткие обязательства по поставкам зерна, при этом не были зафиксированы ни цены поставок, ни встречные обязательства Чехословакии. «Я считаю, — выскажется Сталин в шифротелеграмме, направленной узкому кругу лиц, — что представленный тов. Микояном проект постановления, дающий все выгоды Чехословакии и все невыгоды Советскому Союзу, является антигосударственным»[1152].

В марте — апреле 1949 г. Сталин отстранит Молотова и Микояна от сфер деятельности, которыми они занимались на протяжении многих лет. Завершит этот процесс принятое 9 апреля постановление Политбюро «О порядке рассмотрения вопросов, связанных с внешними сношениями». Этим постановлением Сталин не только отстранит некогда ближайших соратников от непосредственного руководства, но даже и от политического курирования ведомств внешней политики и внешней торговли[1153]. Микояна Сталин направит на участок, который окажется на периферии его внимания и не займет значительного места в системе управления. 8 сентября 1950 г. решением Политбюро Микоян был назначен представителем СССР в Совете экономической взаимопомощи[1154].

Микоян расскажет и еще об одном столкновении со Сталиным, имевшем место незадолго до XIX съезда партии. В своей работе «Экономические проблемы социализма», о которой нам еще предстоит рассказать, Сталин поставил задачу осуществить переход от товарооборота к прямому продуктообмену между городом и деревней. «Это был невероятный левацкий загиб», — отметил Микоян. После одного из обсуждений «как-то в коридоре» Сталин «с такой злой усмешкой» спросил: «Ты здорово промолчал, не проявил интереса к книге, ты, конечно, цепляешься за свой товарооборот, за торговлю». «Я ответил Сталину, — запишет Микоян, — ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа в этап и что товарооборот и торговля долго будут средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену. Он сказал: Ах, так! Ты отстал. Именно сейчас настало время. В голосе его звучала злая нотка. Он знал, что в этих вопросах я разбираюсь больше, чем кто-либо другой, и ему было неприятно, что я его не поддержал»[1155]. Не приходится сомневаться, что такого рода теоретические разногласия маркировали Микояна в глазах Сталина как «чужого» и сыграли свою роль его опале, случившейся в последние месяцы жизни Сталина.

«Пополнить состав членов Политбюро тт. Берия Л. П. и Маленковым Г. М.»

В конце 1945–1946 г. Сталин, как уже отмечалось, берет курс на изменение конфигурации своего окружения. Отчуждение Сталин будет демонстрировать не только Молотову и Микояну, но и другим ближайшим соратникам.

29 декабря 1945 г. постановлением Политбюро была создана Комиссия по внешним делам при Политбюро. В ее состав, помимо самого Сталина, вошли также Молотов, Берия, Микоян, Маленков и Жданов. В исторической литературе принято считать, что таким образом Сталин в очередной раз сформировал правящую группу, на этот раз «шестерку» — по количеству вошедших в нее высших руководителей, составивших ближний круг Сталина. Включение в правящую группу Жданова, вероятно, имело целями разрушить сплоченность этой группы, которую она проявила в инциденте с Молотовым и на признаки которой так явно обратил внимание Сталин, а также усилить конкуренцию в правящей группе и, следовательно, ее управляемость. Тем же решением при Политбюро создавалась группа работников (примерно 50 человек) для подготовки их «в качестве крупных политработников в области внешних сношений»[1156].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О порядке рассмотрения вопросов, связанных с внешними сношениями»

9 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 67. Подпись — автограф И. В. Сталина]

А. И. Микоян, Г. М. Маленков, Н. М. Шверник, А. А. Андреев и Н. А. Вознесенский на трибуне Центрального аэроклуба им. Чкалова во время авиационного парада на Тушинском аэродроме

3 августа 1947

[РГАКФД. № А-8357]

Берия в конце декабря будет освобожден от должности наркома внутренних дел СССР. Причем Сталин вписал в проект решения мотивировочную часть: «…ввиду перегруженности его другой центральной работой». Остается до конца неясным, зачем это было сделано. То ли Сталин позаботился таким образом о том, чтобы это решение не ударило по аппаратным позициям Берии, то ли, наоборот, иезуитски подчеркнул факт сужения сферы его влияния[1157].

Еще один кадровый вопрос задел интересы Маленкова, но всю серьезность его тот осознает несколько месяцев спустя. По инициативе Сталина Политбюро заслушало вопрос о наркоме авиационной промышленности и освободило от этой должности А. И. Шахурина, в течение ряда лет работавшего под официальным «приглядом» Маленкова, который, напомним, в годы войны курировал авиастроение. Сталину было «поручено» наметить кандидатуру нового наркома.

Взяв курс на изменение конфигурации своего окружения, Сталин вскоре выдвинет на первые роли не только А. А. Жданова, но и Н. А. Вознесенского.

Положение Маленкова на рубеже 1945–1946 гг., на первый взгляд, кажется исключительно прочным. Помимо названных должностей, которые он займет к этому времени, в его распоряжении останется главный ресурс — кадры партии. Именно он и подведомственные ему структуры по-прежнему определяли кадровую политику, формировали кадровый резерв и продвигали определенных «товарищей» вверх по служебной лестнице. Причем касалось это в том числе и кадров спецслужб. Так, 31 октября 1945 г. Маленков направил на имя Сталина шифрованную записку, в которой предложил «кандидатуры для укрепления руководства НКГБ». Записка написана рукой Маленкова, но ушла к Сталину за двумя подписями — его и Берии[1158].

Они сочли возможным рекомендовать Сталину назначение первого заместителя наркома госбезопасности с тем, чтобы «через 1–2 месяца утвердить его наркомом». На эту должность Маленков предложил В. С. Рясного, занимавшего на тот момент пост наркома внутренних дел Украины. 15 января 1946 г. Рясной действительно стал первым заместителем наркома. Маленков предложил и другие кандидатуры заместителей наркома. Одна из них — нарком внутренних дел Казахстана Н. К. Богданов. Его не назначат заместителем наркома, но после очередного реформирования ведомства 9 июля 1946 г. он возглавит Главное управление шоссейных дорог МВД СССР. Малозначимое, на первый взгляд, управление на самом деле располагало огромными ресурсами, и его деятельности советское руководство отводило важное место в планах послевоенного восстановления. 4 июня 1945 г. ГКО принял постановления «О строительстве шоссейных дорог для обеспечения автотранспортной связи между промышленными центрами страны» и «О мероприятиях по материально-техническому обеспечению строительства и реконструкции автомобильных дорог». Этими решениями Наркомату внутренних дел поручалось в 1946–1948 гг. построить и реконструировать 9 тыс. км общесоюзных магистралей с возведением мостов, бензоколонок с постоянным жильем для персонала, гостиниц через каждые 300 км с рестораном, станцией обслуживания, мастерской для ремонта автотранспорта и т. д. В качестве дополнительных ресурсов из Наркомата обороны передадут строительную технику и офицерский корпус. Численность центрального аппарата НКВД будет увеличена на 170 человек, будет организовано 18 управлений строительства и лагерей этого наркомата. Главное управление по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) НКВД передаст в подчинение ГУШОСДОРу 275 тыс. военнопленных. Наркомат путей сообщения станет выделять управлению до 22 тыс. вагонов ежемесячно. В систему будут направляться все специалисты, выпускавшиеся в 1945–1946 гг. автодорожными институтами и техникумами. Как видим, внутри Министерства внутренних дел было создано хозяйственное суперведомство. Его глава формально будет назначен по инициативе министра внутренних дел С. Н. Круглова, который 23 мая 1946 г. направит заместителю председателя Совета министров СССР Л. П. Берии соответствующее представление. «Считаем целесообразным, — укажет Круглов, — назначить начальником ГУШОСДОР тов. Богданова Н. К. — ныне Министра Внутренних дел Казахской ССР». Не приходится, однако, сомневаться, что именно рекомендация Маленкова за полгода до состоявшегося назначения и лишь во вторую очередь Берии, уже отставленного к тому времени от силового блока, и сыграла решающую роль. Двух других своих выдвиженцев — начальника НКВД по Москве и Московской области М. И. Журавлева, уполномоченного НКВД и НКГБ по Эстонии Н. Д. Горлинского — продвинуть на руководящие должности в Москве Маленкову и Берии не удастся.

Шифротелеграмма Л. П. Берии и Г. М. Маленкова И. В. Сталину о кандидатах на должность заместителя наркома безопасности

31 октября 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 70. Л. 192–193. Автограф Г. М. Маленкова. Подписи — автографы Л. П. Берии и Г. М. Маленкова]

Не получится у них осуществить и главные из запланированных ими назначений. На том же самом заседании Политбюро 4 мая 1946 г., на котором будет утверждена кандидатура Рясного, Сталин снимет с должности наркома В. Н. Меркулова. На его место назначат В. С. Абакумова, который в годы войны возглавлял управление контрразведки «Смерш» и подчинялся напрямую Сталину. Этого человека Сталина, согласно некоторым воспоминаниям, Берия будет бояться как огня. Именно так в июле 1953 г. оценит назначение Абакумова в записке на имя Хрущева Меркулов, уцелевший в ходе этих чисток. В августе 1946 г. и в отношении последнего будет также принято постановление Политбюро, где будет зафиксировано, что «министр госбезопасности Меркулов не оправдал возложенных на него Центральным комитетом ВКП(б) задач по работе в Министерстве государственной безопасности и руководил аппаратом неудовлеворительно»[1159]. Меркулова, однако, не репрессируют, с понижением он будет переброшен на другой участок работы и переведен из членов ЦК в кандидаты.

Как видим, на инициативу своих ближайших «соратников» Сталин отреагировал так, что своими назначениями не только продемонстрировал им, «кто в доме хозяин» и решает кадровые вопросы подобного уровня, но и указал на реально существовавшие для них угрозы. Понять Сталина можно. В случае согласия с предложением тандема в ключевом для обеспечения его собственной безопасности ведомстве Сталин, таким образом, получил бы руководителей, обязанных своим назначением не ему лично, а его, пусть и ближайшим, сотрудникам. Столь же не случайной в этом контексте является опала, в которую вскоре попадут оба подписанта. Сталин решит, что и Маленков, и Берия сосредоточили в своих руках слишком много рычагов формального и неформального влияния на процесс принятия решений. Абакумов очень скоро сыграет ключевую роль в фабрикации «дела авиаторов», которое не просто нанесет сильнейший удар по позициям Маленкова, но и продемонстрирует риски для его физического выживания. Похоже, тучи на горизонте Маленкова начали сгущаться, но пока он имел все основания быть вполне довольным жизнью и своим местом в ней. Помимо неформального позиционирования в высших эшелонах власти, он получал и вполне осязаемые «дивиденды»: «За успешную работу по выполнению заданий партии и правительства во время Отечественной войны» указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 ноября 1945 года Маленков был награжден еще одним орденом Ленина.

В начале 1946 г. Маленков и Берия преодолели еще одну ступеньку верх на карьерной лестнице. 18 марта 1946 г. пленум ЦК ВКП(б) принял постановление «пополнить состав членов Политбюро тт. Берия Л. П. и Маленковым Г. М.»[1160].

Тем же постановлением был сформирован новый состав Секретариата ЦК: «Утвердить Секретарями ЦК ВКП(б) тт. Сталина И. В., Маленкова Г. М., Жданова А. А., Кузнецова А. А. и Попова Г. М.». Пленум утвердил и новый состав Оргбюро ЦК, первыми в этом списке стояли две фамилии — Сталина и Маленкова. В обоих списках имя Маленкова следует сразу за именем Сталина, что позиционировало его как второго человека в партии. 13 апреля 1946 г. состоялось заседание Политбюро, на котором были утверждены распределение обязанностей между секретарями ЦК и порядок работы Оргбюро и Секретариата ЦК. Причем на Сталина этим постановлением не возлагалось никаких специальных обязанностей. А вот из сферы компетенции Маленкова исключались кадровые вопросы, которыми он ведал более десяти лет. Руководство Управлением кадров ЦК и работа в области распределения кадров в партийных, советских и хозяйственных органах были поручены новому секретарю ЦК ленинградцу А. А. Кузнецову. Ему поручались подготовка вопросов к Секретариату и председательствование на его заседаниях. За Маленковым закрепили «вопросы руководства работой ЦК компартий союзных республик; подготовку вопросов к Оргбюро и председательствование на заседаниях последнего». Так что это кадровое решение Сталина иначе как иезуитским и не назовешь. Пункт о назначении Маленкова в постановлении идет под номером 1.1.а, Жданова — 1.1.б, Кузнецова — 1.1.в. Руководство работой Оргбюро формально фиксировало положение Маленкова на партийной вершине. Но лишь на одном из ее пиков, причем не самом высоком. В результате этого решения он утратил непосредственный контроль над важнейшей сферой управления — кадровой политикой, которая перешла к «ленинградской группе». Руководство Секретариатом ЦК также переходило в ведение ленинградцев. Контроль над деятельностью Секретариата возложат на А. А. Кузнецова, выдвиженца А. А. Жданова. Этот удар для Маленкова будет весьма чувствительным. Ведь накануне этого решения секретари ЦК во главе с Маленковым направили Сталину проект постановления об организации работы аппарата ЦК, содержавший совсем другие предложения. В соответствии с этим проектом Маленков должен был официально по-прежнему возглавлять работу обоих руководящих партийных органов — Секретариата и Оргбюро. По указанию Сталина, однако, будет разработан другой проект, который и примет Политбюро на заседании 13 апреля. Следующий виток обострения произойдет очень скоро. Сталин продолжит игру на понижение акций Маленкова, и 4 мая 1946 г. Политбюро своим решением выведет его из состава Секретариата ЦК[1161]. Руководство Секретариатом, Оргбюро и аппаратом ЦК перейдет в руки Жданова. «Шестерка», сформированная Сталиным, скоро выйдет за пределы первоначально обозначенной для нее сферы компетенций, а через несколько месяцев Сталин закрепит ее новый статус и, формально находясь в отпуске, 3 октября 1946 г., как уже было рассказано, направит шифровку, адресованную Политбюро. В ней он, в частности, укажет: «Образованная… шестерка для разрешения проблем внешнеполитического характера не может ограничиться вопросами внешней политики, а вынуждена в силу вещей заниматься также вопросами внутренней политики». Сталин пополнит «шестерку» Вознесенским и предпишет «впредь шестерку именовать семеркой»[1162]. В свете последующих событий немаловажно привести воспоминания управляющего делами СНК СССР Я. Е. Чадаева об эпизоде, имевшем место в январе 1941 г. Тогда Берия и Маленков, знакомясь с проектом доклада Вознесенского на XVIII партийной конференции, с пренебрежением и ревностью отзывались и о тезисах, и о самом авторе. С тех пор во взаимоотношениях этих руководителей, судя по всему, мало что изменилось. Именно соперничеством между Ждановым и Маленковым и деятелей, группировавшихся вокруг каждого из них, ряд современных историков объясняют многие политические коллизии в послевоенный период. Соперничество это было окрашено эмоционально. Именно Жданов запустил в обращение оскорбительное прозвище Маленкова «Маланья» за его одутловатое лицо и женоподобную фигуру. Такого рода приемы аппаратной борьбы только способствовали повышению градуса ее накала.

Г. М. Маленков, А. И. Микоян и Л. П. Берия в Кремле перед началом первомайской демонстрации

1 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 122. Л. 1]

Постановление мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1946 г. о составе Политбюро, Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б)

18 марта 1946

[РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 6. Л. 27]

«Дело авиаторов» и не только

В августе 1945 г. Василий Сталин, дослужившийся к тому времени до звания генерал-майора авиации, во время своей встречи с отцом в Потсдаме донес до того сообщение о вредительстве руководителей авиапромышленности, скрывавших в годы войны дефектность истребителей, поставлявшихся авиапромышленностью в действующую армию. Именно так представит происхождение этого дела Маленков, рассказавший об этих обстоятельствах Хрущеву[1163]. Заместитель наркома авиапромышленности А. С. Яковлев, главный конструктор истребителей Як-9, о которых и пойдет речь во вскоре оформившемся «деле», 6 сентября 1945 г. напишет Сталину письмо.

В нем он представит руководство Наркомавиапрома основным виновником провалов в авиастроении, прежде всего в части создания реактивных самолетов и дальних бомбардировщиков[1164]. Чем руководствовался Яковлев, отправляя эту «депешу», искренней болью за порученное дело или карьеристскими мотивами, надоумил его кто-то или он сам решился на этот шаг, неизвестно. Ясно только, что оставить без внимания Сталин этот эпизод просто не мог. Однако в начале октября у Сталина случился инсульт, после которого он вскоре оправился и отбыл на отдых в Сочи. «Дело авиаторов» начнет раскручиваться после возвращения Сталина в Москву в декабре 1945 г. 29 декабря, как уже упоминалось, он проведет заседание Политбюро, на котором предложит отстранить наркома авиапромышленности А. И. Шахурина от занимаемой должности. 30 декабря по инициативе Сталина новым наркомом будет назначен М. В. Хруничев, на тот момент являвшийся первым заместителем наркома боеприпасов[1165].

Шахурин, как и многие другие, будет обвинен в «трофейных злоупотреблениях». 9 января 1946 г. Оргбюро примет постановление «О недостойном поведении Шахурина А. И.». В перечне предъявленных обвинений будет значиться, в частности, вывоз из Германии семи легковых автомобилей.

Александр Сергеевич Яковлев

1940-е

[Из открытых источников]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении М. В. Хруничева наркомом авиационной промышленности

30 декабря 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1477. Л. 113. Правка — автограф И. В. Сталина]

Между тем «дело авиаторов» начнет обретать доказательную базу. Основания для определенных претензий в адрес авиастроителей у советского руководства, конечно, были. Советский миф о «сталинских соколах» на десятилетия исключил разговор о реальном положении дел в советском авиастроении. Производство авиатехники в период своего становления постоянно сталкивалось с конструктивными дефектами, производственным браком, что выливалось в повышенную аварийность и смертность летного состава. Все это, конечно, не являлось тайной для членов советского руководства, не раз рассматривавших эти вопросы в том числе на заседаниях Политбюро.

Во время войны этими вопросами по поручению Сталина занимался Маленков. Приведем лишь один пример. 1 февраля 1945 г. Маленков направил в Горький шифротелеграмму, адресованную руководству обкома партии и руководителям завода № 21. Копии этой шифротелеграммы получили также нарком А. И. Шахурин и зав. отделом Управления кадров ЦК А. В. Будников. «По вине завода № 21, — писал Маленков, — почти все выпущенные им во второй половине 1944 г. истребители Ла-7 не могут быть направлены на фронт из-за серьезных дефектов. В частях военно-воздушных сил Красной армии по причине этих дефектов имели место аварии и катастрофы». Напомнит Маленков и о том, что ГКО «однажды уже предупреждал завод № 21 о недопустимом отношении к качеству выпускаемых самолетов, отобрав у него знамя Государственного комитета обороны за плохое качество работы»[1166]. Заводу было предписано в месячный срок закончить ремонт самолетов, выпущенных во 2-й половине 1944 г.

И вот по окончании войны эти проблемы стали для Сталина основанием развернуть репрессии в отношении целой группы заслуженных советских военных и гражданских руководителей. Судя по всему, главной причиной этой акции Сталина являлась не аварийность. В ней он увидел возможность и повод для перетряски высшего слоя управляющих.

7 апреля будет арестован Шахурин, а в течение апреля заведующие отделами Управления кадров ЦК А. В. Будников и Г. М. Григорьев, а также руководство ВВС, включая командующего А. А. Новикова.

Шифротелеграмма Г. М. Маленкова секретарю Горьковского обкома ВКП(б) М. И. Родионову, конструктору С. А. Лавочкину, директору завода № 21 С. И. Агаджанову о дефектах самолетов Ла-7, выпущенных во второй половине 1944 г.

1 февраля 1945

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 69. Л. 29. Правка и подпись — автограф Г. М. Маленкова]

Алексей Иванович Шахурин

1940-е

[Из открытых источников]

Александр Александрович Новиков

1940-е

[Из открытых источников]

Дело прямо затронет Маленкова, являвшегося куратором авиапромышленности и начальником Будникова и Григорьева. Косвенно будет задет и Берия, в связке с которым в годы войны Маленков курировал по поручению Сталина целый ряд важнейших вопросов. Одной из важных целей Сталина в «деле авиаторов» являлось ограничение влияния этого тандема и предотвращение, таким образом, эрозии властной вертикали. «Люди Берии» в этом деле не будут арестованы, в отличие от «людей Маленкова». Однако Сталин даст ясно понять Берии, что его лояльность находится под вопросом, ведь руководителем расследования Сталин назначит своего подчиненного В. С. Абакумова. Напомним, что тот в это время занимал должность начальника Главного управления контрразведки Красной армии «Смерш» и являлся заместителем наркома обороны. Наркомат государственной безопасности во главе с назначенцем Берии В. Н. Меркуловым останется не у дел. Методы ведения следствия в обоих ведомствах не очень различались, и Абакумов следствие закончит в рекордные сроки, решив все поставленные перед ним задачи. Попадет в жернова авиационного дела и маршал авиации С. А. Худяков.

4 мая 1946 г. Политбюро своим решением выведет Маленкова из состава Секретариата ЦК[1167]. Этим же постановлением будет подведен промежуточный итог так называемого дела авиаторов. Шахурин позднее вспоминал: «Мне думается, что в отношении меня скорей всего им нужно было ударить по Маленкову — подрубить, да. Потому что он слишком большую силу уже имел. Он и обкомы вел, и реэвакуацией руководил, демонтированием оборудования из Германии…»[1168] Вероятно, результатом возвышения Маленкова в партийной иерархии стало обострение борьбы внутри высшего эшелона партийного руководства за влияние на Сталина. Конечно, желающих использовать в борьбе против Маленкова любой его промах было немало. Вполне возможно, что повод начать «дело авиаторов» Сталину действительно был подброшен недругами Маленкова, но запустил его сам Сталин. Представлять Сталина в качестве объекта манипуляций со стороны собственного окружения несколько наивно. Хозяин намеренно создавал конкурентную среду, используя возникающие интриги всех против всех в своих собственных интересах.

Сергей Александрович Худяков

1940-е

[Из открытых источников]

11 мая 1946 г. Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством В. В. Ульриха признала подсудимых по этому делу виновными в том, что они «протаскивали на вооружение ВВС заведомо бракованные самолеты и моторы крупными партиями и по прямому сговору между собой, что приводило к большому количеству аварий и катастроф в строевых частях ВВС, гибели летчиков». Шахурину и Новикову довольно сильно «повезет». Отбыв от звонка до звонка свои сроки заключения, после смерти Сталина они будут реабилитированы в числе первых — в мае 1953 г. Причем Шахурин выйдет на свободу за месяц до этого акта восстановления справедливости, полностью отсидев свои семь лет, и станет заместителем министра авиационной промышленности. Новиков будет восстановлен в ВВС и назначен командующим дальней авиацией. А вот маршала авиации С. А. Худякова в апреле 1950 г. приговорят к высшей мере наказания. Повиснет, что называется, на волоске и судьба Маленкова. Накануне вынесения приговора по «делу авиаторов» — 25 апреля 1946 г. — он был принужден выступить на собрании актива авиационной промышленности, где заявил: «Многочисленными фактами доказано, что имела место антигосударственная, преступная практика на многих заводах». Маленков подчеркнул, что «на директорах заводов лежит большая вина», и предупредил, если «сумеете это положение поправить, — честь вам и хвала… не сумеете, — вы, несомненно, понесете ответственность»[1169].

Надо сказать, что 24 апреля 1946 г., как раз накануне этого покаянного выступления, будет успешно проведено два испытательных полета реактивных истребителей Як-15 конструкции ОКБ А. С. Яковлева и МиГ-9 ОКБ А. И. Микояна и М. И. Гуревича. Однако этот очевидный успех не выведет Маленкова из-под удара. 4 мая 1946 г. Политбюро приняло решение о персональной ответственности Маленкова за вскрывшиеся недостатки в работе авиационной промышленности и о его исключении из состава Секретариата ЦК ВКП(б). В постановлении говорилось: «Установить, что т. Маленков, как шеф над авиационной промышленностью и по приемке самолетов — над военно-воздушными силами, морально отвечает за те безобразия, которые вскрыты в работе этих ведомств (выпуск и приемка недоброкачественных самолетов), что он, зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них ЦК ВКП(б)»[1170].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об ответственности Г. М. Маленкова за вскрывшиеся недостатки в работе авиационной промышленности и о его исключении из состава Секретариата ЦК ВКП(б)

4 мая 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1482. Л. 57]

Принимая это решение, Сталин имел в виду, видимо, воспитательные цели. В проекте постановления рукой Сталина перед словом «отвечает» вписано смягчающее «морально». В июне 1953 г., после смерти Сталина, Президиум ЦК КПСС примет постановление о результатах проверки материалов следствия по этому делу. В нем ответственность за фабрикацию этого дела была возложена на министра государственной безопасности В. С. Абакумова и подчиненных ему следственных работников, которые представили «отдельные недостатки, связанные с организацией серийного производства новых типов самолетов и моторов, как результат якобы имевшей место сознательной антигосударственной деятельности арестованных им… лиц». В постановлении также указывалось, что в рамках этого дела «возводилась клевета на тов. Маленкова Г. М., шефствовавшего во время Великой Отечественной войны над авиационной промышленностью, в том, что он, якобы зная о недостатках в производстве самолетов и моторов, не сигнализировал о них ЦК ВКП(б)» [1171].

Не приходится сомневаться, что заказчиком и движителем «дела авиаторов» был непосредственно Сталин. Игра на понижение аппаратного статуса тандема Маленков — Берия будет сопровождаться с его стороны игрой на повышение аппаратного статуса группы руководителей, сформировавшейся вокруг еще одного члена ближайшего окружения Сталина — секретаря ЦК и члена Политбюро А. А. Жданова. 18 марта 1946 г., то есть в тот же день, когда решением Политбюро Маленков и Берия будут введены в состав Политбюро, секретарем ЦК будет назначен А. А. Кузнецов, причем он примет из рук Маленкова управление партийными кадрами. А именно эта должность так долго и так продуктивно работала на укрепление аппаратных позиций Маленкова. Позиции Кузнецова будут еще более усилены Сталиным, когда в сентябре 1947 г. постановлением Политбюро на него решат «возложить наблюдение за работой Министерства Государственной Безопасности»[1172].

«Кузнецов для Кремля был наивным человеком, — напишет позднее в воспоминаниях А. И. Микоян, — он не понимал значения интриг в Политбюро и Секретариате ЦК — ведь кадры раньше были в руках у Маленкова. А МГБ традиционно контролировал Берия в качестве зампреда Совмина и члена Политбюро. Видно, Сталин сделал тогда выбор в пользу Жданова как второго лица в партии, и Маленков упал в его глазах… Кузнецову следовало отказаться от таких больших полномочий, как-то схитрить, уклониться. Но Жданов был для него главный советчик. Жданов же, наоборот, скорее всего рекомендовал Сталину такое назначение, чтобы изолировать вообще Маленкова и Берию от важнейших вопросов. Конечно, у Кузнецова сразу появились враги: Маленков, Берия, Абакумов. Пока был жив Жданов, они выжидали»[1173]. Причем Абакумов, как будет вспоминать помощник Сталина А. Н. Поскребышев, станет саботировать решение о передаче кураторства Кузнецову под предлогом, что тот не решает поставленных им вопросов, продолжая все дела согласовывать с Берией[1174].

Через два дня после названных кадровых назначений М. И. Родионова, еще одного члена ленинградской «группировки» Жданова, назначат председателем Совмина РСФСР. Таким образом, будут посеяны семена будущего «ленинградского дела», которые через пару лет дадут бурные всходы.

Из состава Политбюро в связи с «делом авиаторов» Маленкова, однако, не вывели. Оставил его Сталин и в составе «шестерки». Более того, 13 мая 1946 г. постановлением Совета министров был создан Специальный комитет по реактивной технике, а Маленков назначен его председателем, он проработал на этой должности год. Причем фамилию Маленкова в проект постановления вписал от руки лично Сталин[1175]. 10 июля Маленков займет еще и пост председателя Комиссии по радиолокации. Эти назначения не давали оснований расслабляться, и два месяца Маленков будет пребывать в подвешенном состоянии, гадая, а что же дальше. Вздохнуть свободно он сможет лишь 2 августа 1946 г. В этот день специальным указом Президиума Верховного Совета Маленков был назначен заместителем председателя Совета министров СССР. Под указом появятся подписи не только председателя и секретаря Президиума Верховного Совета, но и председателя и управляющего делами Совета министров СССР[1176]. Напомним, что возглавлял Совмин в это время Сталин. Перед этим назначением вопрос будет рассмотрен на заседании Политбюро, датированным тем же днем — 2 августа[1177].

В тот же день Совет министров, а точнее все тот же Сталин, принял постановление о введении Маленкова в состав Бюро Президиума Совета министров. Ему поручалось «наблюдение за работой Министерства электропромышленности, Министерства промышленности средств связи и Министерства связи»[1178]. Неделю спустя, 8 августа, Маленков начнет участвовать в заседаниях Бюро Совета министров. Таким образом, Сталин серьезно ограничит участие Маленкова в партийно-политической управленческой работе, но закрепит его положение в государственном управлении. В 1947 г. Сталин сменит гнев на милость, и Маленков вернется в его самый ближний круг. В этой книге есть групповое фото, сделанное на Ближней даче. На нем мы видим Сталина, Маленкова и Жданова, усаженных Хозяином по обе стороны от себя, а также Кагановича, начальника сталинской охраны, Поскребышева и детей вождя — Светлану и Василия[1179].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении Г. М. Маленкова заместителем председателя Совета министров СССР

2 августа 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1487. Л. 192]

Несмотря на утрату позиций в партийном аппарате, Маленков сохранит свое место в высшем органе политического управления. Он по-прежнему будет принимать участие в работе Политбюро, протоколы заседаний которого зафиксируют его в качестве участника 2 и 6 сентября. На руководящие посты в партийном аппарате Маленков вернется в июле 1948 г., незадолго до смерти А. А. Жданова. Вполне возможно, между прочим, что опала Маленкова связана и с его многолетней кадровой работой, в ходе которой он поставил под свой личный контроль назначение и перемещение высших управляющих. Во всяком случае, так мог это видеть Сталин. Неслучайно, что в ходе реформы оргструктур партии в 1948 г., как мы уже рассказывали, было решено распределить кадровую работу по отраслевым отделам.

В. И. Сталин, С. И. Аллилуева, А. Н. Поскребышев, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, И. В. Сталин, А. А. Жданов в г. Сочи

1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1655. Л. 12]

Успех новых выдвиженцев из Ленинграда окажется кратковременен, он целиком базировался на позициях патронировавшего их Жданова. С 10 июля 1948 г. Жданов, перенесший в конце 1947 г. инфаркт, был отправлен в двухмесячный отпуск и к работе уже не вернулся. Он скончался от сердечного приступа, 1 сентября 1948 г. состоялись его похороны. Других партийных функционеров подобного уровня, способных составить конкуренцию Маленкову, в партаппарате не было.

Незадолго до своего отпуска Жданов вынужден был совершить действие, которое, вероятно, доставит ему немало причин для треволнений. 27-летний сын Жданова Юрий к тому времени совершил карьерный взлет, будучи назначен заведующим Отделом науки Управления пропаганды и агитации ЦК. Движимый, вероятно, идеалистическими мотивами, он решил ограничить влияние в биологической науке антинаучных, как он считал, методов «народного академика» Т. Д. Лысенко. 10 апреля 1948 г. Ю. А. Жданов выступил в Политехническом музее с докладом «Спорные вопросы современного дарвинизма». Не учел или проигнорировал молодой аппаратчик то обстоятельство, что Лысенко пользовался поддержкой самого Сталина. 31 мая «дело» Юрия Жданова обсуждалось на Политбюро. Досталось на этом заседании не только Юрию, но и его отцу.

Последнее, что сделал старший Жданов перед уходом в отпуск и, как вскоре окажется, и в политическое и физическое небытие, это подпишет совместно со своим конкурентом Маленковым проект сообщения ЦК «О положении в советской биологической науке». Этот документ включал следующее обвинение в адрес Юрия: «…т. Ю. Жданов встал на неправильный путь. Пытаясь примирить и объединить… реакционное направление в биологии с передовым и прогрессивным мичуринским направлением, развиваемым академиком Лысенко…»[1180]

Традиционных мер, однако, не последует. Юрия Жданова не подвергнут репрессиям или иным, более мягким мерам административного воздействия. Более того, Сталин не только оставит его в прежней должности, но и сочтет возможным породниться с ним. В 1949 г. состоялась свадьба Юрия Жданова и Светланы Аллилуевой.

Проект сообщения ЦК ВКП(б) о положении в советской биологической науке с сопроводительной запиской А. А. Жданова и Г. М. Маленкова И. В. Сталину

1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 158. Л. 22, 23]

Георгий Константинович Жуков

20 августа 1946

[РИА Новости]

«Генеральское дело»

В 1946 г. Сталин приступил к дисциплинированию военного руководства. Опале подверглись маршал Г. К. Жуков и целый ряд других высокопоставленных военных деятелей из числа его окружения.

На специальном заседании, собранном именно для этого, Высший военный совет СССР 1 июня 1946 г. под председательством Сталина заслушал вопрос «О т. Жукове. Рассмотрение заявления бывшего главнокомандующего ВВС Новикова о т. Жукове» и обратился к Совету министров СССР с предложением «освободить т. Жукова от должности главнокомандующего сухопутными войсками и назначить его командующим одного из военных округов»[1181]. Новиков подписал сфабрикованные против Жукова показания, находясь под следствием в ходе «дела авиаторов».

3 июня Сталин подписал постановление Совмина СССР, которым Жуков освобождался от должности главнокомандующего Сухопутными войсками и от обязанностей заместителя министра Вооруженных сил СССР[1182]. Другим постановлением Совмина, подписанным Сталиным в тот же день, Жуков был назначен командующим войсками Одесского военного округа[1183].

Приказ министра Вооруженных сил СССР И. В. Сталина № 009 об освобождения Г. К. Жукова от занимаемых постов и назначении его командующим войсками Одесского военного округа

9 июня 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 442. Л. 203–206. Подпись — автограф И. В. Сталина]

9 июня Сталин дал разъяснения по делу опального маршала, был издан специальный приказ по министерству, который он подписал в качестве министра Вооруженных сил СССР. Приказ об отстранении Жукова был подготовлен при прямом участии Сталина и им отредактирован[1184].

Главные претензии к маршалу, пожалуй, сосредоточены в следующем тезисе приказа: «Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывая при этом себе, в разговорах с подчиненными разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной войны, включая и те операции, к которым он не имел никакого отношения. Более того, маршал Жуков, будучи сам озлоблен, пытался группировать вокруг себя недовольных, провалившихся и отстраненных от работы начальников и брал их под свою защиту, противопоставляя себя тем самым правительству и верховному Главнокомандованию». Вероятно, что Верховный главнокомандующий, редактируя этот приказ, испытывал острый приступ раздражения, поскольку именно себя, и небезосновательно, считал демиургом великой победы. Именно потому в приказе очень подробно, в деталях описывались несообразности высказываний Жукова о победах, якобы приписанных им себе. Приказ извещал о принятом Совмином Союза ССР решении «об освобождении маршала Жукова от занимаемых им постов и назначил его командующим войсками Одесского военного округа»[1185].

В тот же день в Министерстве Вооруженных сил СССР была объявлена масштабная реорганизация, утверждено Положение о министерстве. Постановление подписал Сталин.

Этим эпизодом дело не ограничилось. В феврале 1947 г. на пленуме ЦК Жукова вывели из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б)[1186]. Это произведет на Жукова деморализующий эффект. В том же феврале он дважды будет писать Сталину, признавая в письмах свои ошибки и давая «твердое слово большевика», что ошибки больше не повторятся. Он просил Сталина оказать ему «полное доверие» и заверил, что он его оправдает[1187]. В ответ Политбюро издаст постановление «О незаконном награждении тт. Жуковым и Телегиным артистки Руслановой и других орденами и медалями Советского Союза», где Жукову объявлялся выговор, Телегин увольнялся из вооруженных сил. Отменялись и награждения 27 человек, о чем был издан соответствующий приказ [1188].

Проект постановления ЦК ВКП(б) «О незаконном награждении тт. Жуковым и Телегиным артистки Руслановой и других орденами и медалями Советского Союза»

21 июня 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1500. Л. 167–168. Подписи — автографы И. В. Сталина, А. А. Жданова, А. А. Кузнецова и М. А. Суслова]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О т. Жукове Г. К., маршале Советского Союза»

20 января 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1508. Л. 146–147. Правка — автограф И. В. Сталина]

Следующим актом этой драмы станет постановление Политбюро от 20 января 1948 г. по итогам рассмотрения сообщения специальной комиссии: «Тов. Жуков, в бытность Главкомом группы Советских оккупационных войск в Германии, допустил поступки, позорящие высокое звание члена ВКП(б) и честь командира Советской Армии. Будучи полностью обеспечен со стороны государства всем необходимым, тов. Жуков, злоупотребляя своим служебным положением, встал на путь мародерства, занявшись присвоением и вывозом из Германии для личных нужд большого количества различных ценностей». Пространное постановление завершалось выводами: «1. Признавая, что т. Жуков за свои поступки заслуживает исключения из рядов партии и предания суду, сделать т. Жукову последнее предупреждение, предоставив ему в последний раз возможность исправиться и стать честным членом партии, достойным командирского звания. 2. Освободить т. Жукова с поста командующего Одесским военным округом, назначив его командующим одним из меньших округов. 3. Обязать т. Жукова немедленно сдать в Госфонд все незаконно присвоенные им драгоценности и вещи» [1189].

В сентябре 1953 г. Совмин отменил решение Высшего военного совета от 1 июня 1946 г. и свое постановление от 3 июня, «поскольку материалы, на основе которых были приняты указанные постановления, были преступно сфальсифицированы бывшим министром государственной безопасности Абакумовым» [1190].

Многие высокопоставленные военные из окружения Жукова были арестованы. И здесь для компрометации фигурантов широко использовалась информация о злоупотреблениях, допущенных многими из них, прежде всего имелось в виду присвоение трофейного имущества.

Дело маршала Жукова стало резонансным для военной элиты. И это дело не было единственным. В начале 1947 г. по результатам прослушивания телефонных разговоров были арестованы, а затем в 1950 г. по сфальсифицированному обвинению в организации заговора расстреляны генералы В. Н. Гордов и Ф. Т. Рыбальченко, нелицеприятно высказывавшиеся о положении дел в стране в ходе частного телефонного разговора [1191].

Кампания против Жукова дальнейшего развития не получила. В своих воспоминаниях Константин Симонов пишет, что при обсуждении сталинских премий 6 марта 1950 г. на заседании Сталин раскритиковал роман Э. Казакевича «Весна на Одере» и подчеркнул: «Главным фронтом там, на Одере, командовал Жуков», а у автора «получается пропуск, нет Жукова, как будто его и не было. Это неправильно»[1192].

Репрессии показали военным ограниченность ресурса доверия по отношению к ним со стороны вождя. В 1947 г. Сталин акцентировал на этом обстоятельстве общее внимание, инициировав собственную отставку с поста министра Вооруженных сил СССР. Постановлением пленума ЦК 26 февраля 1947 г. на эту должность был рекомендован Н. А. Булганин, который в то время даже не являлся членом Политбюро [1193].

«Адмиральское дело»

Осенью 1947 г. было запущено «адмиральское дело», в которое будут вовлечены руководители Наркомата ВМФ адмиралы Н. Г. Кузнецов, В. А. Алафузов, Л. М. Галлер, Г. А. Степанов предъявят обвинение в том, что в 1943–1944 гг. Сталин, однако, решил направить дело не сразу в Военную коллегию Верховного суда, а в суд чести ВМФ, перед которым адмиралы предстанут 16 января 1948 г. и на котором их обвинили в совершении «антигосударственных и антипатриотических поступков, выразившихся в передаче бывшим союзникам в годы прошедшей войны образцов и документации на вооружение ВМФ на основании взаимной информации». Суд чести, судя по всему, замышлялся как средство «наведения порядка» в среде военно-морского руководства. И эта мера имела успех. Лишь начальник Главного штаба ВМС адмирал Головко выразил «особое» мнение, написав на обвинительном заключении: «Есть административные и служебные нарушения, преступления не вижу»[1194].

17 января приказом министра Вооруженных сил СССР Н. А. Булганина они были отстранены от занимаемых должностей и зачислены в распоряжение Главкома ВМС[1195]. Лишь затем их дело было передано в Военную коллегию, заседание которой состоялось 2–3 февраля.

Алафузов, Галлер, Степанов были лишены воинских званий и наград на основании постановления Совмина СССР, которое подписал Сталин 10 февраля, и приказа по Министерству Вооруженных сил. Другим постановлением Совмина, подписанным Сталиным в тот же день, Н. Г. Кузнецов был понижен в звании до контр-адмирала[1196].

Военная коллегия Верховного суда СССР 2 февраля рассмотрела дело адмиралов и вынесла приговор, обнародованный 18 февраля приказом министра Вооруженных сил, подписанным Булганиным. Адмиралов обвинили в том, что в 1943–1944 гг. они «без разрешения правительства Советского Союза передали разновременно иностранным военным миссиям некоторые виды вооружения флота и их секретные описания и чертежи». Алафузова и Степанова приговорили к 10 годам лишения свободы, их признали «основными виновниками этого преступления», Галлера — к четырем.

«Учитывая большие заслуги» Н. Г. Кузнецова в деле организации Военно-морского флота как в довоенный период, так и особенно в период Великой Отечественной войны, Военная коллегия постановила не применять к нему уголовного наказания. Постановлением Совмина СССР, которое 10 февраля подписал Сталин, и приказом по Министерству Вооруженных сил от 11 февраля Сталин пощадил Кузнецова, и тот летом 1948 г. даже получил назначение на должность заместителя главнокомандующего войсками Дальнего Востока по морской части. В июле 1951 г. Сталин вернет Кузнецова к руководству на союзном уровне, назначив его Военно-морским министром.

67-летний Л. М. Галлер лишится в заключении рассудка и умрет в июле 1950 г. в Казанской психиатрической больнице МВД СССР. Алафузов и Степанов в 1953-м будут освобождены. Всем трем фигурантам этого дела вернут звания и награды.

«Ленинградское дело»

Дисциплинируя соратников, Сталин в определенный момент вернется к использованию самых брутальных форм воздействия, которые, несомненно, напомнят современникам практики 1930-х гг. Последние годы правления Сталина связаны с целым рядом уголовно-политических процессов, которые получили широкий общественный резонанс и о которых мы уже начали рассказывать в этой главе. Согласно превалирующим в исторической литературе интерпретациям этих событий, массовые чистки класса управляющих в 1930-х гг. Сталин заменил точечными репрессиями в отношении тех его групп, участники которых нарушали установленные правила игры или производили такое впечатление.

С начала 1949 г. начал раскручиваться маховик «ленинградского дела», в ходе которого репрессиям подверглась группа партийных и государственных деятелей Ленинграда, выдвинувшихся на первые роли в партийном и государственном управлении СССР в послевоенный период. Группировались они, как уже не раз отмечалось, вокруг А. А. Жданова. Движителем этого дела, как и всех других крупных дел, был, конечно, Сталин, манипулировавший своим окружением, но и сам, судя по всему, время от времени становившийся объектом манипуляций.

К последним следует, вероятно, отнести эпизод, имевший место в ходе рассмотрения на заседании Оргбюро ЦК известной записки «О неудовлетворительном состоянии журналов „Звезда“ и „Ленинград“», по итогам которого редакции этих журналов подверглись разгрому, а такие литераторы, как А. А. Ахматова и М. М. Зощенко, были надолго лишены возможности публиковаться. Председательствовал на заседании Оргбюро 9 августа 1946 г., проходившем с участием Сталина, Жданов. На этом заседании Маленков сделал заранее подготовленное короткое, но весьма содержательное замечание. Во время возникшей паузы он обратил внимание собравшихся, то есть, конечно, в первую очередь Сталина, на некоторое обстоятельство. «Ленинградские товарищи», заявил Маленков, самовольно, не согласовав это решение с ЦК, включили Зощенко в редколлегию журнала «Звезда». Это решение принял Ленинградский горком 26 июня. «Зощенко критиковали, — заметил Маленков, — а вы его приютили». На вопрос Сталина, с чьего позволения это было сделано, Маленков уточнил: «Это Ленинградский комитет разрешил». По решению Сталина Маленкова включили в комиссию по подготовке решения ЦК по ленинградским журналам. В этом постановлении содержались оргвыводы и в отношении представителей ленинградского партийного руководства: «Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов. Зная отношение партии к Зощенко и его „творчеству“… тт. Капустин и Широков, не имея на то права, утвердили решением горкома… новый состав редколлегии журнала „Звезда“… Тем самым ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку»[1197]. Я. Ф. Капустин — второй секретарь горкома — постановлением ЦК от 14 августа 1946 г. получил выговор, И. М. Широков — секретарь горкома по пропаганде — отделался на этот раз внушением.

Надо сказать, что в исторической литературе довольно давно было высказано мнение, что роль Маленкова в этом деле не сводится к вовремя поданной реплике[1198]. Писатели и писательство всегда находились под пристальным вниманием идеологических структур партии, особенно «толстые» журналы[1199]. В конце 1943 г. Управление агитации и пропаганды ЦК подготовило докладную, в которой была сформулирована идея принять «специальное решение ЦК ВКП(б)» о литературно-художественных журналах. Секретариат ЦК 2 декабря 1943 г. принял закрытое постановление «О контроле над литературно-художественными журналами»[1200], 3 декабря еще одно постановление — «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов»[1201]. В конце марта 1944 г. на совещании у секретаря ЦК А. С. Щербакова, курировавшего идеологию, один из «ответственных товарищей» сообщил, что «сейчас подготовляются решения по каждому журналу о коренной перестройке»[1202]. Так что поход против литературных журналов готовился давно. Первым под удар попал журнал «Знамя», 23 августа 1944 г. Оргбюро ВКП(б) приняло о нем «негласное» постановление[1203], которое не было опубликовано. 13 апреля 1946 г. на заседании Политбюро под председательством Сталина комплекс этих вопросов обсуждался специально. Спустя несколько дней, 18 апреля, Жданов, ставший после смерти Щербакова главным идеологом, провел в ЦК совещание по вопросам пропаганды и агитации, на котором он позволит себе изложить позицию Сталина: «Товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам… Товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов „Новый мир“, за ним идет снизу „Звезда“… Товарищ Сталин дал такую оценку, что никакой критики у нас нет… поставил вопрос о том, что эту критику мы должны организовать отсюда — из Управления пропаганды…»[1204] Ни журнал «Ленинград», ни персонально Анна Ахматова в течение всего этого времени не упоминались в качестве объектов для критики. Да и журнал «Звезда», как мы видим, не был первым в очереди на партийную порку. Вероятно, следует согласиться с авторами, которые задаются вопросом, зачем выходцу из Ленинграда Жданову, возвышенному Сталиным в том числе и за «успешное руководство» городом и областью, надо было «стрелять в собственную ногу», наносить удар по своей репутации, акцентируя внимание вождя на проблемах в недавно оставленном им хозяйстве. Причем в той самой сфере идеологии, которой ему было теперь поручено руководить в масштабах всей страны. Ответ, вероятно, можно найти в том простом обстоятельстве, что докладную «О неудовлетворительном состоянии журналов „Звезда“ и „Ленинград“» и проект постановления ЦК по этому вопросу готовили для Жданова руководители Управления пропаганды и агитации Александров и Еголин, считавшиеся людьми Маленкова, которых Жданов по каким-то причинам не «вычистил» с подведомственной «территории». Вопрос обсуждался на заседании Оргбюро с участием Сталина, причем оргвыводов в отношении ленинградских руководителей по итогам этого обсуждения не намечалось. Ситуация изменилась в тот момент, когда Маленков высказал свое замечание на заседании Оргбюро с участием Сталина 9 августа 1946 г., о чем речь шла ранее.

Так был заложен еще один камень в фундамент «ленинградского дела». Чрезмерная самостоятельность пока «отдельных» ленинградских руководителей в политико-идеологических вопросах, которая шла вразрез с политическими установками Москвы, будет вынесена на авансцену внимания высшего руководства. Именно Маленкову современные историки приписывают «заслугу» по перенаправлению главного удара в сфере идеологии на Ленинград и акцентированию политических ошибок ленинградского руководства[1205].

Мы никогда не узнаем, действовал ли Маленков самостоятельно, стремясь вернуть отчасти утраченное доверие Хозяина, а вместе с ним и свои позиции на вершине партийного олимпа, угадывал ли волю Сталина или исполнял его прямое поручение. Нужно понимать, однако, что группа ленинградских деятелей во власти к моменту развертывания «ленинградского дела» обрела контуры сплоченной группы, успешно расставлявшей кадры не только в центре, но и на местах. Выходцы из Ленинграда возглавили Псковский, Ярославский, Мурманский, Крымский обкомы партии.

Поскребышев указал еще на одно слабое место «ленинградской группировки», на которое станут давить Маленков и Берия: «Материалом для дискредитации Кузнецова явилось то, что якобы он по своей инициативе организовал Музей обороны Ленинграда, в котором он прославлял себя спасителем Ленинграда от захвата его немцами. Это поколебало доверие Сталина к Кузнецову»[1206]. Просуществовавший шесть лет музей будет закрыт в 1952 г. после трагического исхода «ленинградского дела».

Прошло не так много времени, и Жданов начал утрачивать благосклонность вождя. Его смерть в августе 1948 г. запустила на полные обороты борьбу «московских» против «ленинградских», оставшихся без прикрытия со стороны политического тяжеловеса, каким был Жданов, остававшийся членом ближнего круга Сталина, несмотря на отдельные проявления неудовольствия Хозяина его деятельностью.

22–25 декабря 1948 г. в Ленинграде состоялась объединенная Х областная и VIII городская партконференция. Через несколько дней в ЦК ВКП(б) поступило анонимное письмо об искажении итогов выборов. В нем сообщалось, что в ряде бюллетеней фамилии секретарей обкома и горкома были вычеркнуты, в то время как председатель счетной комиссии А. Я. Тихонов объявил об их единогласном избрании.

В январе 1949 г. в Ленинграде работала Всероссийская оптовая ярмарка. Ей предшествовал ряд событий. 14 октября 1948 г. Маленков в качестве заместителя председателя Совета министров провел заседание Бюро Совмина. На заседании рассматривался отчет Министерства торговли СССР и Центросоюза, в котором содержалась информация об остатках залежавшихся товаров на сумму 5 млрд рублей и о мерах по их реализации. По итогам заседания было решено разработать комплекс соответствующих мер.

11 ноября состоялось еще одно заседание Бюро Совмина вновь под председательством Маленкова, где было принято постановление «О мероприятиях по улучшению торговли». В постановлении говорилось: «Организовать в ноябре — декабре 1948 года межобластные оптовые ярмарки, на которых произвести распродажу излишних товаров, разрешить свободный вывоз из одной области в другую купленных на ярмарке промышленных товаров». Во исполнение этого постановления Министерство торговли и Совмин РСФСР приняли решение провести в Ленинграде с 10 по 20 января 1949 г. Всероссийскую оптовую ярмарку. Ленинградский горисполком обязали оказать необходимую помощь в ее организации.

13 января председатель Совмина РСФСР М. И. Родионов направил Маленкову письменную информацию об открывшейся в Ленинграде ярмарке и участии в ней торговых организаций союзных республик. Маленков направил эту записку заместителям председателя Совмина СССР Л. П. Берии, Н. А. Вознесенскому, А. И. Микояну и А. Д. Крутикову со своей резолюцией: «Прошу Вас ознакомиться с запиской тов. Родионова. Считаю, что такого рода мероприятия должны проводиться с разрешения Совета Министров»[1207]. Очевидно, что содержание и тон «резолюции» выражали не слишком резкое, но осуждение ленинградского руководства. Это выглядело тем более странно, что эта инициатива была прямым результатом реализации указаний, данных самим Маленковым.

Одновременно началось разбирательство по поводу искажения итогов упомянутых выборов. В начале февраля 1949 г. в Москву к Маленкову вызвали Тихонова. Было установлено, что действительно против П. С. Попкова было подано четыре голоса, против Г. Ф. Бадаева — два, против Я. Ф. Капустина — пятнадцать, против П. Г. Лазутина — два голоса. Причастность ленинградского руководства к этому инциденту установить не удалось, но, как говорится, осадок остался [1208].

Г. М. Маленков, А. А. Жданов, Л. П. Берия и В. М. Молотов на территории Кремля перед началом первомайской демонстрации

1 мая 1948

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 159. Л. 1]

15 февраля состоится специальное заседание Политбюро, на которое пригласят первого секретаря Ленинградского обкома П. С. Попкова. Ясно, что перед тем, как вынести вопрос о проведенной в Ленинграде ярмарке на Политбюро, его следовало предварительно согласовать со Сталиным. Наиболее вероятным «кандидатом» на эту роль является именно Маленков. Ведь это он получил из Ленинграда информацию, он решил дать этой информации ход, выразив свое в общем негативное отношение. Никто другой, кроме него, и не мог зайти к Сталину с этим вопросом. На заседании инициатива ленинградского руководства провести в родном городе ярмарку была расценена как «антигосударственное действие», совершенное «самовольно и беззаконно», что привело «к разбазариванию государственных товарных фондов». Кроме того, ленинградцев обвинили в «демагогическом заигрывании с Ленинградской организацией, охаивании ЦК ВКП(б)», «антипартийной групповщине», в стремлении подменить личными связями («шефством») связь Ленинградской партийной организации с ЦК ВКП(б), в попытках «создать средостение» между ЦК и Ленинградской организацией. Кузнецов, Родионов «и другие» будут названы «самозваными „шефами“ Ленинграда». Авторы постановления проведут аналогию с линией Г. Е. Зиновьева (напомним, расстрелянного в 1936 г.), когда тот «пытался превратить Ленинградскую партийную организацию в опору своей антиленинской фракции».

Под «другими», несомненно, имелся в виду прежде всего Н. А. Вознесенский. Ему тоже нашлось место на страницах постановления: «Отметить, что член Политбюро ЦК ВКП(б) т. Вознесенский, хотя и отклонил предложение т. Попкова о „шефстве“ над Ленинградом, указав ему на неправильность такого предложения, тем не менее все же поступил неправильно, что своевременно не доложил ЦК ВКП(б) об антипартийном предложении „шефствовать“ над Ленинградом, сделанном ему т. Попковым». 15 февраля 1949 г. постановлением Политбюро «Об антипартийных действиях члена ВКП(б) Кузнецова А. А. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) Родионова М. И. и Попкова П. С.» были сняты со своих постов М. И. Родионов — председатель Совета министров РСФСР, П. С. Попков — первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), А. А. Кузнецов — секретарь ЦК. Кузнецова и Родионова вывели из состава Оргбюро. В фонде документов Политбюро сохранился машинописный проект этого постановления с рукописной правкой Сталина и Маленкова и пометой Поскребышева «Утверждено» [1209].

Столь оперативная реакция указывает на то, что почва для «дела» ленинградских руководителей готовилась заранее. Без этого вряд ли возможно было обеспечить в столь короткие сроки консолидированную позицию высших руководителей, прежде всего Сталина, радикально пересмотревшего свое отношение к людям, которых он сам еще недавно позиционировал в качестве своих преемников по партийной и государственной линиям. Кузнецов мог избежать последовавшей вслед за тем расправы. 28 января Политбюро приняло постановление о создании Закавказского, Среднеазиатского и Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б). Кузнецов был утвержден секретарем Дальневосточного бюро с освобождением его от обязанностей секретаря ЦК. 7 февраля Оргбюро, а 10 февраля и Политбюро утвердили состав Дальневосточного бюро во главе с Кузнецовым, однако до реализации этих решений дело не дошло. В последний момент было решено, что Кузнецов не может остаться в стороне от получившей такой размах чистки[1210].

В созданной Сталиным системе управления верховный правитель по определению не мог допустить возникновения параллельного центра влияния, авторитетного и тем более самостоятельного в принятии решений даже по второстепенным вопросам. А именно такую подоплеку увидел Сталин, неважно — самостоятельно или с чьей-то подсказки, в действиях членов «ленинградской группы», решившей без специального согласования в Совете министров СССР провести в Ленинграде в январе 1949 г. Всероссийскую оптовую ярмарку. Вероятнее всего, роль Маленкова заключалась в том, что с его непосредственным участием была создана такая структура информационного поля, что совокупность событий могла быть интерпретирована Сталиным только соответствующим образом. Нельзя, впрочем, исключать и вероятность того, что Маленков лишь организационно оформил прямые или косвенные указания Хозяина приструнить зарвавшихся ленинградцев.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об антипартийных и антигосударственных действиях А. А. Кузнецова, М. И. Родионова и П. С. Попкова

15 февраля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1520. Л. 125–127. Правка — автограф И. В. Сталина, помета — автограф А. Н. Поскребышева]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об исключении А. А. Кузнецова и М. И. Родионова из состава Оргбюро ЦК ВКП(б)

28 февраля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1521. Л. 86. Подписи — автографы Г. М. Маленкова, В. М. Молотова, Л. П. Берии, Н. А. Вознесенского, К. Е. Ворошилова, Н. А. Булганина, А. Н. Косыгина, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна, И. В. Сталина]

«Делу» была придана публичность. В конце февраля 1949 г. в Ленинград выехал Маленков. Вместе с ним находился намеченный на должность первого секретаря Ленинградского обкома В. М. Андрианов. 22 февраля Маленков провел в Ленинграде специальный объединенный пленум обкома и горкома ВКП(б). «Заслушав сообщение секретаря ЦК ВКП(б) тов. Маленкова Г. М.», объединенный пленум заявил, что «целиком и полностью одобряет и принимает» к неуклонному руководству постановление Политбюро ЦК от 15 февраля. Пленум принял резолюцию «О постановлении ЦК ВКП(б) „Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) т. Кузнецова А. А. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) тт. Родионова М. И. и Попкова П. С.“»[1211].

Кузнецов, Родионов, Попков и не попавший в постановление Политбюро второй секретарь Ленинградского обкома Я. Ф. Капустин были обвинены в принадлежности к антипартийной группе, их действия интерпретированы как попытка нарушить единство и сплоченность рядов партии, посеять в Ленинградской организации недоверие к ЦК.

К делу подключились и силовики. 21 июля 1949 г. министр государственной безопасности В. С. Абакумов направил Сталину записку о том, что Капустин подозревается в связях с английской разведкой[1212]. Сталин согласует арест Капустина и бывшего начальника Ленинградского областного управления МГБ П. Н. Кубаткина. По версии Абакумова, последний уничтожил материалы, изобличавшие Капустина. 23 июля Я. Ф. Капустина арестовали. В августе последовали аресты других фигурантов дела. А. А. Кузнецов, П. С. Попков, М. И. Родионов, П. Г. Лазутин, Н. В. Соловьев без санкции прокурора были арестованы 13 августа прямо в кабинете Маленкова[1213]. Некоторые из фигурантов «ленинградского дела» и «дела Госплана» допрашивались в Лефортовской тюрьме назначенной Сталиным «тройкой» в составе Маленкова, Берии и Булганина. По воспоминаниям Булганина, Маленков и Берия заехали за ним к нему домой, и оттуда они на одной машине отправились в Лефортово[1214]. «Тройка» допрашивала Кузнецова, Попкова, Соловьева, брата и сестру Н. А. Вознесенского.

«Я думаю, — заявил в августе 1958 г. Булганин, — что Сталин хотел проверить Абакумова. Думаю, что так, другого повода не было для этого».

Председатель Комитета партийного контроля Шверник решит уточнить:

Протокол заседания пленума Ленинградского обкома ВКП(б) о постановлении ЦК ВКП(б) об антипартийных действиях А. А. Кузнецова, М. И. Родионова и П. С. Попкова и назначении В. М. Андрианова секретарем Ленинградского обкома и горкома

22 февраля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 49. Д. 1321. Л. 3–7. Подпись — автограф Г. Ф. Бадаева]

— Значит, поездка состояла в том, чтобы подтвердить фальсифицированные выводы Абакумова о виновности тт. Кузнецова, Вознесенского и др.?

— Думаю, что так. Объясняя членам КПК, почему не хватило мужества довести до Сталина сложившееся у него убеждение в невиновности ленинградцев, Булганин несколько раз повторит одну и ту же мысль: «Сказать Сталину обратное… невозможно, такая была создана обстановка, что невозможно было сказать», «тогда никто ничего не мог сказать Сталину против»[1215].

— Вы помните, кто мог возражать т. Сталину, — повторит на том же заседании КПК ту же мысль Маленков, адресуясь к Швернику.

Отвечая на вопрос Шверника, Маленков заявит:

— Я сказал т. Сталину, что они не признаются, сказал в таком смысле… — и дополнит: Вы думаете, что подробный разговор был у товарища Сталина?

И сам ответит: Нет[1216].

Формально эта поездка стала последней развилкой, находясь на которой, еще можно было предотвратить трагический исход. Для этого члены «тройки» солидарно или по отдельности должны были высказать Сталину свое несогласие с выводами абакумовского следствия. По тем или иным соображениям ни Берия, ни Булганин, ни Маленков не сделали этого.

Рассчитывал ли Маленков на такой итог, решив разослать 13 января докладную Родионова со своей резолюцией, или результаты превзошли ожидания? Ответа на этот вопрос мы уже не получим. Вероятнее всего, задачи уничтожить своих конкурентов физически он перед собой не ставил. Слишком опасны были такого рода игры. А вот желание отодвинуть ленинградцев от рычагов влияния, очевидно, имело место. Только брошенный камень повлек за собой камнепад, похоронивший под собой в прямом и переносном смысле сотни людей. «Ленинградское дело» разворачивалось параллельно с «делом Госплана», с которым оно окажется в итоге тесно связанным.

«Дело Госплана»

Параллельно с «ленинградским делом» начало раскручиваться тесно связанное с ним «дело Госплана», направленное против его председателя, другого выходца из Ленинграда, заместителя председателя Совета министров СССР и члена Политбюро Н. А. Вознесенского. Его причиной в значительной мере стала межличностная конкуренция в среде высшего советского партийно-государственного руководства. Новый виток противостояния Вознесенского, с одной стороны, Берии и Маленкова — с другой, пришелся уже на первый послевоенный год. Тогда «Берия совместно с Маленковым усилили атаки на Вознесенского, подбирая материал о недостатках его работы и докладывая об этом Сталину», — так описывает этот процесс помощник Маленкова Д. Н. Суханов. По его мнению, основным доводом в пользу снятия Вознесенского стали просчеты Госплана в снабжении топливом и электроэнергией заводов тяжелой промышленности. В современной литературе также высказано мнение, что «дело Госплана» стало рычагом давления и на аппарат Госплана, и на другие экономические ведомства с целью добиться увеличения плановых показателей и перевыполнения планов[1217].

В начале 1949 г. заместитель председателя Госснаба СССР М. Т. Помазнев направил в Бюро Совмина СССР записку, в которой указал на занижение Госпланом СССР плана промышленного производства на первый квартал 1949 г. По итогам проведенной проверки Бюро Совмина направило Сталину доклад[1218]. 5 марта того же года состоялось заседание Политбюро ЦК, утвердившее постановление Совета министров СССР «О Госплане», в котором его руководство обвинялось в том, что «допускает необъективный и нечестный подход к вопросам планирования и оценки выполнения планов». Резолютивная часть гласила: «Признать совершенно нетерпимыми вскрытые при проверке факты обмана Госпланом СССР Правительства, преступную практику подгонки цифр; осудить неправильную линию Госплана СССР в вопросах планирования темпов роста промышленного производства в I квартале по сравнению с IV кварталом предшествующего года, недобросовестное отношение к выполнению директив партии и Правительства в этой области». Этим же документом были освобождены от занимаемых должностей председатель Госплана Н. А. Вознесенский и несколько его заместителей[1219]. Вознесенский через два дня был выведен из состава Политбюро ЦК после проведенного опросом голосования. 7 марта Политбюро удовлетворило просьбу Вознесенского о месячном отпуске[1220].17 августа 1949 г. Вознесенский направил письмо Сталину «с великой просьбой» оказать «доверие» и дать работу, «какую найдете возможной»[1221].

Письмо Н. А. Вознесенского И. В. Сталину с просьбой предоставить ему работу и участвовать с жизни партии

17 августа 1949

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 5. Л. 96]

Позднее министр внутренних дел СССР Дудоров возложит основную ответственность за «дело Госплана» на Берию: Оно «было выгодно для Берия, так как он не хотел иметь Вознесенского на посту первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, рассчитывая занять это место и положение сам». Ответственность Маленкова Дудоров увидит в том, что тот «не только некритически отнесся к созданному делу по Госплану, но подключил работника аппарата ЦК КПСС Андреева для выявления дополнительных материалов по Госплану СССР»[1222].

Помощник Маленкова Д.Н. Суханов[1223], как и Дудоров, основную роль в «деле Госплана» отведет Берии, «под влиянием» которого Маленков и «организовал компрометацию» Вознесенского. Вовлеченным в это дело окажется и Д. Т. Шепилов, который на заседании Секретариата ЦК подверг резкой критике книгу Вознесенского «О роли Урала в Великой Отечественной войне» и который добился решения о признании этого труда вредным, при этом подчеркнув, что книга готовилась с использованием сил аппарата Госплана и ЦСУ[1224]. Летом развернется и дело журнала «Большевик». Его редакция «допустила серьезную ошибку, предоставив страницы журнала для угоднического восхваления книжки Н. Вознесенского „Военная экономика СССР в период Отечественной войны“, рекламируя ее без всяких к тому оснований, как учебник и как „глубокое научное исследование“, — будет сказано в постановлении Политбюро от 13 июля. — В своем угодничестве работники редакции… дошли до того, что, вопреки желанию авторов, вписывали в их статьи цитаты из книжки Н. Вознесенского» [1225].

В июле 1949 г. назначенный по предложению Маленкова руководить кадрами Госплана Е. Е. Андреев представил адресованную секретарям ЦК Маленкову и Пономаренко записку о потере в аппарате Госплана в 1944–1948 гг. ряда секретных документов. Мы не знаем, случайно ли уполномоченный по кадрам Андреев обнаружил утрату секретных документов, или он исполнил указание «накопать» соответствующий компромат. Так или иначе, записка была направлена в ЦК. Учитывая, что партийные кадры в этот период вновь оказались под Маленковым, естественно предположить, что именно он и ознакомил Сталина с этой запиской. Мнение историков об инициативе Маленкова в этом деле уже излагалось[1226].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о журнале «Большевик»

13 июля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1528. Л. 14–15]

Вопрос был заслушан на заседаниях Бюро Совмина СССР и Комитета партийного контроля при ЦК. КПК подготовил записку «О непартийном поведении Вознесенского», провел проверку, по результатам которой был сделан вывод: «В Госплане СССР на протяжении ряда лет, в период работы Вознесенского Н. А. председателем Госплана, пропало большое количество секретных документов, составляющих по своему содержанию государственную тайну. Всего за 1944–1948 гг. пропало более 200 секретных материалов и документов…» 1 сентября Вознесенский направил Сталину еще одно письмо, на этот раз о пропаже секретных документов в Госплане, в котором он признал «большую вину перед ЦК и Правительством» и просил Сталина простить ему его вину: «Наказание, которое я уже получил… настолько потрясло и переродило меня, что я осмеливаюсь просить Вас об этом и поверить, что Вы имеете дело с человеком, который извлек уроки и понимает, как надо соблюдать партийные и советские законы»[1227]. И это письмо Сталин оставил без ответа.

7 сентября 1949 г. бюро КПК приняло постановление «О многочисленных фактах пропажи секретных документов в Госплане СССР» и решило внести на утверждение ЦК следующие предложения: «За нарушение советских законов об охране государственной тайны и создание в аппарате Госплана СССР разлагающей обстановки попустительства виновника утери секретных документов Вознесенского Н. А. исключить из состава членов ЦК ВКП(б). В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9.IV.1947 г. и ввиду особой серьезности нарушений закона о Госплане СССР предать суду Вознесенского как основного виновника этих нарушений, а также бывшего заместителя отдела кадров Орешкина и начальника 5-го отдела Госплана Белоуса» [1228].

9 сентября председатель КПК М. Ф. Шкирятов направил Маленкову предложение КПК исключить Вознесенского из состава ЦК ВКП(б) и привлечь к судебной ответственности за утрату документов Госплана СССР. Судьбу Вознесенского решило постановление Политбюро «О многочисленных фактах пропажи секретных документов в Госплане СССР» от 11 сентября 1949 г.[1229]

Этим постановлением утверждались представленные Комитетом партийного контроля при ЦК предложения. Тогда же Политбюро приняло решение внести на утверждение пленумом ЦК вопрос об исключении Вознесенского из состава ЦК. 12–13 сентября решением пленума Вознесенский будет исключен из ЦК, причем голосование проводилось опросом. 27 октября Вознесенского арестуют.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О многочисленных фактах пропажи секретных документов в Госплане»

11 сентября 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1530. Л. 151, 152–154. Подписи — автографы А. Н. Косыгина, А. А. Андреева, Логинова]

В деле Вознесенского в полной мере отразился избирательный характер сталинского правосудия. Всего лишь один пример. В феврале 1953 г. на рассмотрение Постоянной комиссии ЦК по внешнеполитическим вопросам будет вынесен проект постановления ЦК «О фактах преступно-небрежного отношения к хранению секретных документов и материалов» со стороны ряда работников МИД СССР. Спектр предложенных наказаний ограничивался административными мерами и варьировался от «постановки на вид» до «строгого выговора» и освобождения от занимаемой должности. Об уголовном преследовании речи даже не шло[1230].

В сентябре 1950 г. в Ленинграде состоялся судебный процесс. На выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР к смертной казни были приговорены шестеро обвиняемых: Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, П. С. Попков, М. И. Родионов, Я. Ф. Капустин, П. Г. Лазутин. Предложения о мерах наказания были заранее согласованы со Сталиным[1231]. 1 октября, через час после вынесения приговора, все шестеро будут расстреляны. Других обвиняемых приговорили к различным срокам тюремного заключения.

«Зачистка» Ленинграда на этом не закончилась. В 1950–1952 гг. Военной коллегией Верховного суда СССР и Особым совещанием при МГБ были осуждены и приговорены к расстрелу и различным срокам заключения 214 человек, из них 69 «основных обвиняемых» из числа партийных и советских работников Ленинграда и 145 человек — их близких и дальних родственников, кроме того, двое умерли в тюрьме до суда. 23 человека из числа осужденных были приговорены к высшей мере наказания [1232].

Назначенный секретарем обкома Андрианов обеспечил чистку рядов, в результате которой более 2000 работников были освобождены от занимаемых должностей, подверглись тем или иным формам преследования. Гонения коснутся не только представителей партийного и советского аппаратов управления. Поменяют руководство силовых структур Ленинграда, командный и политический состав Ленинградского военного округа. Репрессированы будут и «бывшие» ленинградцы, такие как первый секретарь Крымского обкома партии Н. В. Соловьев, второй секретарь Мурманского обкома партии А. Д. Вербицкий и др.

Репрессалии в отношении Госплана имели существенно более «мягкий» характер. К апрелю 1950 г. проверке подверглись около 1400 человек ответственных и технических работников ведомства. Из них были уволены 130 человек, более 40 из их числа переведены на работу в другие учреждения. Были уволены 7 из 12 заместителей Вознесенского, причем четверо из них получили новую ответственную работу, арестован был лишь один из заместителей. Потеряли работу в Госплане также 35 из 133 начальников секторов. Важнейшим результатом этой чистки стало увеличение новым руководством показателей плана на 1949 г., который, кстати говоря, будет перевыполнен [1233].

Интенсивность и масштабность предпринятой в рамках «ленинградского дела» и «дела Госплана» атаки на кадры, вероятно, в существенной степени может объяснить имевший место в 1948 г. эпизод, о котором рассказывает в своих воспоминаниях А. И. Микоян: «Как-то Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях, к себе на дачу на озере Рица. Там при всех он объявил, что члены Политбюро стареют… Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми… и вообще, вот такой человек может когда-нибудь стать его преемником по руководству партией и ЦК». «Это, — заключает Микоян, — конечно, было очень плохой услугой Кузнецову, имея в виду тех, кто втайне мог мечтать о такой роли»[1234].

Точно так же, по ряду свидетельств, как о своем преемнике по государственной линии, Сталин высказывался и о Вознесенском. Желая того или нет, но Сталин прямо указал мишени для атаки со стороны возможных конкурентов. Сигналом для ее начала стала смерть Жданова, патронировавшего в той или иной мере выходцев из Ленинграда, даже если они сами так и не считали. Смерть настигнет Жданова в начале сентября 1948 г. во время отдыха на Валдае. «Немедленно оживился Маленков — Сталин вернул его в Секретариат ЦК из Совмина», — зафиксировал Микоян. И далее заметил, что Маленков, «наверняка сговорившись с Берия, стал интриговать». Сущность интриги, в интерпретации Микояна, состояла в том, чтобы реанимировать идею региональных бюро ЦК, и Сталину было предложено создать Дальневосточное бюро во главе с Кузнецовым. Вполне возможно, что в этом и заключались действительные цели этой интриги: скомпрометировать Кузнецова в глазах Сталина и «сослать» на Дальний Восток. «Это могло спасти Кузнецова», — отмечал Микоян. По его предположению, Абакумов, по заданию Берии или собственной инициативе, начал собирать компромат на Кузнецова и «к концу 1948 г. в Политбюро стало известно, что Сталин согласился на то, чтобы снять Кузнецова с работы в ЦК».

Ленинградская группа являлась самой заметной неформальной номенклатурной группой, представлявшей новый уровень консолидации класса управленцев. Неизбежно возникавший конфликт интересов между такими группами и центром в условиях сталинской модели управления мог разрешаться через «перетряску» аппаратов, что не исключало и репрессивные акции. В последнее время в «ленинградском деле» многие усматривают еще и национальную подоплеку, трактуя его как акт подавления Сталиным проявлений русского национального самоопределения, поскольку в ходе разбирательств представителей ленинградской группы в том числе обвиняли в стремлении создать Российскую коммунистическую партию с целью противостоять ЦК[1235]. Действительно, председатель Совмина РСФСР М. И. Родионов 27 сентября 1947 г. направил Сталину записку с просьбой «рассмотреть вопрос о создании Бюро ЦК ВКП(б) по РСФСР», что, считал он, являлось необходимым «для предварительного рассмотрения вопросов РСФСР, вносимых в ЦК ВКП(б) и Союзное Правительство, а также для обсуждения важнейших вопросов хозяйственного и культурного строительства РСФСР…»[1236] По мнению А. Н. Поскребышева, постановка этого вопроса была интерпретирована Маленковым и Берией «как вражеская вылазка против ЦК партии» [1237].

Следует, однако, иметь в виду, что для Сталина «национальные» и иные репрессивные кампании имели политический смысл, они были направлены не против этносов или этнических групп, их самосознания или культуры как таковых, они всегда преследовали цель устранить политические угрозы существованию режима. «Русский вопрос» в постановке ленинградской группы стал для Сталина еще одним маркером, наряду с другими, которые указывали на слишком большие для режима личной власти риски, возникавшие в результате амбициозных действий ленинградской группы, а также из-за политического и аппаратного веса, который эта группа обрела.

Некоторые историки считают, что нет точных доказательств того, что эти два взаимосвязанных дела были напрямую срежиссированы Берией и Маленковым. Сыгравшие свою роль в уничтожении «ленинградцев», они, несомненно, чувствовали настроения Сталина и пытались использовать их в своих интересах[1238]. В 1957 г. Хрущев постарается именно Маленкова сделать ответственным за трагический финал судеб «ленинградцев». Эти обвинения Маленков отвергнет, он будет настаивать: «Никогда организатором „ленинградского дела“ я не был, это легко установить, да и здесь достаточно товарищей, которые могут сказать, что все это делалось по личному указанию тов. Сталина». «Что, я руководил Сталиным? Так сказать — смеяться будут»[1239]. Смеяться ни в зале, ни в президиуме заседания никто не станет.

«Ленинградское дело, — запишет позднее Микоян, — вызвало у меня большую тревогу, что может вернуться время, подобное 1936–1938 гг., но только несколько в новой обстановке, несколько новыми методами, может быть. Одно было ясно, что Сталин хочет избавиться от тех руководящих кадров, которые решали судьбу всей страны после 1938 г., возглавляли хозяйственную работу и которые вынесли на своих плечах все трудности войны»[1240].

«Московское дело»

На рубеже 1949–1950 гг. едва не состоится еще одно, теперь «московское», дело. В декабре 1949 г. Маленков подготовит проект записки в ЦК «О тов. ПОПОВЕ Г. М.»[1241] Г. М. Попов — молодой сорокатрехлетний первый секретарь МК и МГК ВКП(б), председатель исполнительного комитета Московского Совета депутатов трудящихся. Он сосредоточил в своих руках партийную власть в Москве и Московской области, возглавлял не только МК и МГК ВКП(б), но и занимал пост секретаря ЦК ВКП(б). Возможным это стало только благодаря благожелательному отношению к молодому партаппаратчику со стороны Сталина, который уделял повышенное внимание вопросам развития столичного региона. В мае 1947 г. вождь поддержал предложение о праздновании 800-летнего юбилея Москвы, совпавшего в тот год со 135-летием Бородинского сражения. Сами торжества были назначены на 7 сентября[1242]. В июне 1949 г. Сталин утвердит проект постановления Политбюро «О плане реконструкции города Москвы»[1243]. Реально в руках одного человека, Попова, оказалась сконцентрирована огромная власть, что, вероятно, и заложило институциональные основы будущего конфликта.

Пользовался этой властью Попов не совсем аккуратно, очевидно, будучи уверен в особой благосклонности вождя. 1 февраля 1949 г. во время объединенной IX областной и VIII городской партконференции Попов выступил с докладом. В нем он позволил себе критиковать союзных министров: П. А. Юдина (Министерство строительства предприятий тяжелой индустрии, которое дважды срывало сроки строительства Московского газового завода); Н. К. Байбакова (Министерство нефтяной промышленности за срыв сроков ввода Щекинского газозавода) и С. Н. Круглова (Министерство внутренних дел, за срыв сроков строительства водопроводной станции). Байбаков и Круглов признали критику справедливой, а вот Юдин решил пожаловаться в Комиссию партийного контроля при ЦК на то, что Попов его «оскорблял и поносил».

Н. М. Шверник, И. В. Сталин и Г. М. Попов

1 мая 1949

[Из открытых источников]

Поскольку дело было отнюдь не рядовым, как и его фигуранты, ему (в понимании партийных чиновников) следовало «отлежаться». А тем временем в Москве вышли на завершающую стадию испытания электрокомбайна. Министр сельскохозяйственного машиностроения П. Н. Горемыкин и министр сельского хозяйства И. А. Бенедиктов, откликаясь на инициативу московского руководства, издали совместный приказ всемерно способствовать изготовлению новой машины[1244]. В сентябре в «Правде» появилась статья, в которой успех создания электрокомбайна был приписан «инициативе городского комитета партии». Со стороны все выглядело так, будто МГК, подменив Совет министров, отдает распоряжения союзным министерствам.

К разбирательству было подключено Министерство государственного контроля во главе с Л. З. Мехлисом. 2 октября на своем заседании Совет министров рассмотрит результаты проведенной проверки, а 4 октября выйдет постановление Совмина с жесткой критикой московской парторганизации за несанкционированное создание электрокомбайна и организацию вокруг него шумихи в печати. Попов поспешит продемонстрировать свою лояльность: из горкома и обкома будут уволены многие сотрудники Отдела машиностроения, ряд секретарей МК и МГК, заместителей председателя Моссовета и Мособлисполкома, несколько заведующих отделами и их заместителей. Опытные образцы электрокомбайна отправят на металлолом.

Инцидент, казалось бы, исчерпан. Однако 20 октября в ЦК поступило письмо от «инженеров-коммунистов» завода им. Сталина: «С приходом к власти т. Попова все изменилось коренным образом. Самокритика зажата так, что и пикнуть никто не может на начальство, стоящее на ступеньку выше. Самокритика, можно считать, ликвидирована во всех звеньях». Ясно, что эта справедливая, судя по всему, претензия вряд ли могла бы стать основанием для преследований деятеля такого уровня. Главное заключалось, видимо, в другом: «Попов — самый молодой из секретарей ЦК. Будучи одержим титовской манией вождизма, его одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа. Ленивый по природе, безграмотный в ленинизме, он избрал другой путь: путь насаждения на ответственные участки людей, беспредельно преданных ему, но не нашей партии». Сообщат «инженеры» и о случае на банкете по поводу 800-летия Москвы, когда «один из подхалимов поднял тост: „За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича“». И далее: «Присутствовавший Попов пропустил мимо ушей и будто согласился с прогнозом. Тогда как нужно было одернуть дурака или после обсудить о его партийности». Завершат свое обращение подписанты так: «Мы пишем тов. Сталину и членам Политбюро с тем, чтобы разобрались с прожектером, очковтирателем и карьеристом Поповым… переродившимся в удельного деспота…»

29 октября Сталин, находившийся на отдыхе на юге, напишет Маленкову: «…упомянутые в письме факты мне хорошо известны, о них я получал несколько писем от отдельных товарищей Московской организации. Возможно, что я виноват в том, что не обращал должного внимания на эти сигналы… так как верил тов. Попову. Но теперь, после неподобающих действий тов. Попова в связи с электрокомбайном, вскрывших антипартийные и антигосударственные моменты в работе тов. Попова, Политбюро ЦК не может пройти мимо вышеуказанного письма». «Партийное руководство Московской организации, — продолжит Сталин, — в своей работе сплошь и рядом подменяет министров, правительство, ЦК ВКП(б), давая прямые указания предприятиям и министрам, а тех министров, которые не согласны с такой подменой, тов. Попов шельмует и избивает на собраниях. А что это значит? Это значит разрушать партийную и государственную дисциплину»[1245].

Сталин по-своему, в общем, прав в этих выводах. Созданная им система управления могла быть относительно эффективной лишь в условиях строгого централизма. В письме от 29 октября Сталин поручил Маленкову назначить комиссию для проверки работы Попова, установил новый порядок назначения районных руководителей в Московской и Ленинградской областях. Указал он и на основные выводы, которые предстояло сделать по итогам работы комиссии. Маленков соберет так называемую пятерку в составе Молотова, Берии, Кагановича, Булганина и, разумеется, со своим собственным участием. 1 ноября «пятерка» примет решение: «Поручить комиссии в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова проверить деятельность т. Попова Г. М., исходя из указаний т. Сталина, изложенных в письме от 29 октября с. г.»[1246].Через месяц и появится упомянутая выше записка в ЦК. Маленков подготовит ее от имени комиссии, сославшись на поручение Политбюро. Поводом для проверки, как было отмечено в записке, станет письмо трех инженеров.

Телеграмма И. В. Сталина Г. М. Маленкову о недостатках в работе Г. М. Попова

29 октября 1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 762. Л. 32–35]

В этом «московском деле» Маленков должен был чувствовать себя неуютно. Ведь в годы Большого террора Попов работал под началом Маленкова в Отделе руководящих партийных органов, и на руководящие посты его выдвинул, как вспоминал позднее Хрущев, именно Маленков[1247].

Попов будет обвинен в зажиме критики недостатков работы МГК и МК, болезненном и нетерпимом восприятии критики в адрес московского партийного руководства. Попов, сказано в проекте постановления, «пренебрежительно относится к идущей снизу критике тех или иных руководящих работников Москвы и Московской области», которых он «зачастую стремится упорно защищать… выгораживать и оберегать от критики». Вполне логичным представляется предположение, что в его действиях высшее партийное руководство усмотрело попытку создания московской группировки, связанной личными связями с ее руководителем. Практически дословно будут воспроизведены претензии и фразеология сталинского письма: Московский комитет «по вине т. Попова» пытается «подмять министров и командовать министерствами, подменять министров, правительство и ЦК ВКП(б)». В проекте постановления будут упомянуты и его «местнические тенденции»: «Возомнив, что ему все позволено, т. Попов требует от министров, чтобы они беспрекословно подчинялись указаниям Московского комитета и по вопросам, связанным с союзными предприятиями, расположенными в Москве и Московской области, министерства без согласования с МК не обращались в правительство».

Маленков предложит освободить Попова от обязанностей секретаря МК и МГК, секретаря ЦК, сохранив за ним пост председателя Исполкома Моссовета «и обязав его решительно изжить небольшевистские методы в своей работе».

Однако в окончательной редакции постановления Политбюро «О недостатках в работе тов. Попова Г. М.» от 12 декабря формулировки о «небольшевистских» методах были изменены. Да и само название документа «О недостатках…» вместо «О Попове Г. М.» переводило разговор в плоскость частных претензий, не ставя под сомнение репутацию в целом. Вероятно, окончательно эти решения были приняты сразу после возвращения Сталина из отпуска. 10 декабря в 21.30 в своем кремлевском кабинете Сталин соберет Маленкова, Берию, Кагановича, Суслова, то есть членов маленковской комиссии, и самого Попова. Разговор продлится два часа. Затем Попов и Суслов выйдут, и еще 15 минут Сталин будет совещаться с оставшимися в кабинете соратниками. После чего на 15 минут в кабинет зайдет вызванный с Украины Хрущев. Таким образом, непредвиденным результатом смещения Попова станет возвращение в Москву Хрущева, назначенного секретарем ЦК и руководителем Московской партийной организации. Впрочем, некоторые историки полагают, что истинной целью Сталина в «московском деле» был перевод в Москву Хрущева в качестве противовеса усилившимся Маленкову и Берии [1248].

Так или иначе, 13 декабря состоится выступление Маленкова на объединенном пленуме Московского областного и городского комитетов ВКП(б). Он зачитает текст постановления ЦК и сделает несколько замечаний, в частности, укажет на «исключительное значение» самокритики, на необходимость вытравить из своей среды «обывательщину, семейственность в решении важнейших вопросов нашего строительства». «Самокритика, — подчеркнет Маленков, — нужна потому, что наша партия не делит и не может делить власти с другими партиями». ЦК, продолжит он, «круто ставит» вопрос о слабости развертывания критики и самокритики в Московской парторганизации, небольшевистских нравах «с оттенком подхалимства и карьеризма», бюрократическом отношении к делу, зазнайстве, высокомерии, чванливости, хамстве в обращении с людьми[1249]. «Товарищ Сталин учит, — отметит Маленков, — что надо соединять проверку сверху с проверкой снизу». Таким образом, будет фактически провозглашена целесообразность возвращения в повестку дня практик конца 1920-х –1930-х гг. До массовых чисток в партии дело, однако, не дойдет. Маленков сыграл в «московском деле» техническую роль, исполняя поручение Сталина и не проявляя особого рвения, но не без оснований опасаясь, что тень этого дела может лечь и на него.

Хода этому делу Сталин не даст, вероятно, решив, что и «ленинградского холодного душа» достаточно для дисциплинирования управленческих элит. Попов в декабре 1949 г. будет освобожден от всех своих московских постов и назначен министром городского строительства СССР, а затем министром сельскохозяйственного машиностроения. Его дальнейшая карьера пойдет по нисходящей, и закончит он ее директором одного из промышленных предприятий, выйдет на пенсию, избегнув каких бы то ни было репрессий.

«Эстонское дело»

К числу значимых кампаний следует отнести и так называемое эстонское дело, которое было запущено в феврале 1949 г. после обсуждения на заседании Секретариата ЦК очередного «сигнала» о неправильной политике местных партийных властей. Одним из главных его мотивов было обвинение в «местном национализме». Как должен помнить читатель, именно в этом с первых лет советской власти Сталин усматривал главную угрозу советской государственности. Понятно, что понятие национализма использовалось в те годы исключительно в негативном ключе и противопоставлялось советскому интернационализму. Ясно также, что помимо идеологической подоплеки эта дихотомия «национализм — интернационализм» скрывала за собой проблемы советского федерализма, которые заключались в противоречии между центральной властью, стремившейся к жесткой централизации управления, и местными властями, отстаивавшими интересы руководимых ими республик. «Эстонское дело», представляя собой совокупность упорядоченных действий органов высшего управления СССР на протяжении ряда лет с целью воздействия на сознание и политическое поведение определенной социальной группы, имело признаки идеологической кампании как формы контроля и управления той или иной сферой жизни общества. Оно не было предназначено для мобилизации широких масс населения Советского Союза, будучи адресовано партийно-государственному руководству, прежде всего национальных республик (союзных и автономных).

Советское руководство уделяло особое внимание положению дел на новых территориях, инкорпорированных в состав СССР в 1939–1940 гг. Знаком такого внимания, как уже знает читатель, стало учреждение специальных органов ЦК ВКП(б) в прибалтийских республиках (ноябрь — декабрь 1944 г.)[1250] и Молдавии (март 1945 г.). В марте 1947 г. учрежденные в 1944-м Бюро ЦК по Литве, Латвии, Эстонии были ликвидированы решением Политбюро, что не избавит республики от контроля со стороны Москвы. Помимо вторых секретарей, направлявшихся в республики из Москвы, контроль осуществлялся посредством присылки туда различных групп инспекторов. Историки пока не нашли окончательного ответа на вопрос, почему именно Эстония была выбрана в качестве объекта показательной порки, но это и не столь важно[1251]. Важно то обстоятельство, что «эстонское дело» вполне вписывалось в общую политику по унификации и централизации управления в СССР и восточноевропейских странах-сателлитах, к которой перешел Сталин, когда стало понятно, что послевоенный мир вновь вступает в полосу конфронтации. Эти процессы сопровождались, как уже имел возможность убедиться читатель, мерами по дисциплинированию партийно-государственной номенклатуры.

После одной из таких инспектирующих поездок в Эстонию, состоявшейся в январе 1948 г., был подготовлен доклад «О недостатках в работе партийных организаций Эстонской ССР». Его вывод был вполне способен стать триггером для запуска широкой репрессивной кампании: «Самым опасным является то обстоятельство, что ЦК КП(б) Эстонии не возглавляет классовую борьбу в республике и не разоблачает конкретных носителей буржуазной националистической идеологии, недооценивает дело перевоспитания эстонского народа в духе советского патриотизма»[1252]. Благодаря тому, что эстонскому руководству покровительствовал ближайший на тот момент сотрудник Сталина секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, доклад был положен под сукно. В январе 1949 г. Сталин устроил смотрины руководителей прибалтийских республик, приняв их в своем кремлевском кабинете в присутствии ряда членов Политбюро[1253]. По итогам встречи все они получили «добро» на продолжение карьеры на занимаемых постах. Секретарь ЦК КП(б)Э Н. Г. Каротамм оставил запись состоявшейся тогда беседы, отдельные фрагменты которой небезынтересно здесь привести: «На вопросе о кулаках мы остановились дольше всего. Сначала т. Ст[алин] сказал, что процент коллективизации мал и что не рано ли кулаков ликви[дирова]ть, что нужно бы 30–40 %. Во время обмена мнениями он два раза проверил, что действительно ли мы так считаем, или так просто говорим… Мы подчеркнули, что это все-таки наше мнение». И далее. «Я добавил, — запишет Каротамм, — что было также мнение Бюро ЦК, что сначала можно было бы всех наиболее враждебных кул[аков] выслать. Но — это не разрешение вопроса. Под конец Ст[алин] сказал, что — вышлем их вон. Но это нужно сделать быстро, чтобы это дело слишком долго деревню не нервировало» [1254].

В фокус внимания центральных властей Эстония вновь попадет после смерти Жданова в августе 1948 г. В прямой связи с «ленинградским делом» в августе 1949 г. был снят с работы, исключен из партии, впоследствии и арестован второй секретарь компартии Эстонии Г. Т. Кедров, в свое время поработавший секретарем Ленинградского горкома. В декабре 1949 г. в Эстонию нагрянула очередная инспекторская группа из-за многочисленных сигналов с мест. В январе 1950 г. Секретариат ЦК ВКП(б) заслушал новый доклад по итогам инспекции, мало чем отличавшийся по своим выводам от ранее цитированного доклада от января 1948 г. И на этот раз центральной фигурой адресуемых претензий являлся первый секретарь ЦК КП(б)Э Н. Г. Каротамм. Как показано в литературе, персональная направленность дела во многом объяснялась борьбой за влияние и власть в республике между различными группами местных элит точно так же, как это происходило в то же время в восточноевропейских странах «народной демократии»[1255]. Секретариат ЦК и, вероятно, Сталина не устроили резкие формулировки доклада, и после его доработки они примут более компромиссный вид.

Выводы «московских товарищей», вероятно, корректировались с учетом того, что Каротамм дважды обратился с письмами к руководителям, от решения которых и зависело дальнейшее развитие дела. 13 февраля 1950 г. он направил письмо Г. М. Маленкову, вернувшемуся к руководству кадрами, а 17-го — непосредственно Сталину. Письмо Сталину представляет собой, скорее, отчет о проделанной работе во всех сферах общественно-политической и экономической жизни, в том числе и о кадровых чистках по устранению «враждебно-чуждых элементов… случайно пробравшихся на работу в советские, профсоюзные и кооперативные органы…» Специальный раздел был посвящен покаянию за отдельные недостатки в работе Бюро ЦК КП(б) Эстонии. А завершил Каротамм содержательную часть своего письма кратким отчетом «о борьбе против эстонского буржуазного национализма». В числе достижений «немалой, хотя еще далеко недостаточной», работы он назовет «арест и осуждение 12 000 чел. антисоветских националистических элементов, высылку из Эстонской ССР в марте 1949 года большого количества кулацко-националистических элементов; увольнение за последние три года 1022 учителей по политическим мотивам; очищение профессорско-преподавательского состава вузов ЭССР от националистических элементов… разоблачение националистов и формалистов в литературе и искусстве…» Подчеркнув свою роль в этих «победах», Каротамм примет на себя ответственность за выявленные недостатки и пообещает сделать «из этого урока очень серьезные выводы для улучшения своей дальнейшей работы»[1256].

Политбюро, одобрив постановление Секретариата, намеренно никаких оргвыводов не сделает, предоставив эту возможность самим «эстонским товарищам». Товарищи поймут все правильно и на VIII пленуме ЦК компартии Эстонии в марте 1950 г. практически полностью обновят состав своего Бюро ЦК. Первым секретарем ЦК КП(б)Э вместо Каротамма станет И. Кэбин, который, вероятно, и был одним из инициаторов «эстонского дела». Масштабной чистки партийных рядов тогда не последует, дело ограничится увольнением и арестом нескольких партийных руководителей республиканского масштаба. Относительная «мягкость» чистки объяснялась тем фактом, что именно партийное руководство всех уровней оставалось главной социальной опорой советской власти в республиках Прибалтики, если, конечно, не принимать во внимание традиционно значимой для сталинской модели управления исключительную роль силовых структур. Новый руководитель республики продолжил преследование своего предшественника и его сторонников, однако в Москве понимания своей активности в конечном итоге не нашел. В начале 1952 г. деятельность первого секретаря эстонской компартии Каротамма и бывшего председателя правительства ЭССР Веймера вновь подвергнется разбору в ЦК ВКП(б), но, несмотря на жесткие рекомендации комиссии, решением высшего политического руководства они оба останутся в партии[1257].

«Мингрельское дело»

В ноябре 1951 г. начнется следствие по так называемому мингрельскому делу, которое инициирует сам Сталин. Важно отметить, что в «ленинградском» и «мингрельском» делах возник совершенно новый мотив, почти не известный в довоенной репрессивной практике. В официальных документах появилось понятие так называемого шефства, то есть политического протекционизма со стороны руководителей, работавших в центральных органах власти, по отношению к патронируемым деятелям на местах. На начальном этапе «ленинградского дела» руководитель Госплана, член Политбюро ЦК Вознесенский отвергнет, по его словам, полученное предложение о шефстве над ленинградцами. Это позволит ему избежать обвинения в сколачивании антипартийной группы, однако не спасет в дальнейшем от расстрела.

А вот в «мингрельском деле» тема «шефства» уже выйдет на первый план. 3 ноября Сталин позвонил министру госбезопасности Грузии Н. М. Рухадзе и предложил подготовить записку о покровительстве второго секретаря компартии М. И. Барамии бывшему прокурору Сухуми Гвасалии, который обвинялся во взяточничестве. На основе оперативно подготовленной записки Рухадзе Политбюро 9 ноября приняло постановлении «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамия». Постановление, отредактированное Сталиным, констатировало наличие внутри ЦК и правительства Грузии группы лиц, «которая покровительствует взяточникам и старается выручать их всяческими средствами». Сталин придаст делу этнонациональный окрас: «Эта группа состоит из мингрельских националистов». Будет названа и другая цель этой группы — «захватить в свои руки важнейшие посты в партийном и государственном аппарате Грузии и выдвинуть на них мингрельцев». В постановлении прямо говорилось об «антипартийном принципе мингрельского шефства» и угрозе появления новых «шефов», «которые тоже захотят шефствовать над „своими“ провинциями и покровительствовать там проштрафившимся элементам»[1258]. Постановление будет направлено против второго секретаря ЦК КП(б) Грузии М. И. Барамии и его московского покровителя Л. П. Берии, в чрезмерном усилении позиций которого Сталин также видел потенциальную опасность[1259]. Постановление, которое было отредактировано Сталиным, указывало и на главную опасность подобных практик, реализация которых с неизбежностью приведет к тому, что компартия Грузии распадется на ряд партийных провинциальных княжеств, а от ЦК КП(б) Грузии и его руководства останется лишь пустое место[1260]. Снятием Барамии дело не ограничилось. По Грузии прокатилась волна репрессий. 16 ноября 1951 г. Политбюро примет решение одобрить проект постановления Совмина СССР «О выселении враждебных элементов с территории Грузинской ССР»[1261].

Постановление Совета министров СССР «О выселении с территории Грузинской ССР враждебных элементов». Утверждено постановлением политбюро ЦК ВКП(б) от 29 ноября 1951 г.

28 ноября 1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 848. Л. 4–5]

Телеграмма ЦК ВКП(б) А. И. Мгеладзе и членам Бюро ЦК Компартии Грузии о справке Н. М. Рухадзе и телеграмма И. В. Сталина С. А. Гоглидзе, А. И. Мгеладзе, З. Н. Кецховели об аресте Н. М. Рухадзе

4, 25 июня 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 135. Л. 89. Правка — автограф И. В. Сталина; Л. 88. Подлинник, автограф И. В. Сталина]

Постановление, надо сказать, не содержало отсылок к «мингрельской теме». В Грузии были арестованы 37 руководящих работников и более 11 тыс. человек высланы в Казахстан[1262], что превышало почти в два раза первоначальные «плановые задания», предусмотренные в постановлении.

Следующим постановлением Политбюро, принятым 27 марта 1952 г., с поста первого секретаря ЦК компартии Грузии был снят Чарквиани, а группа Барамии была обвинена уже в том, что готовила ликвидацию советской власти в Грузии, «рассчитывая при этом на помощь со стороны зарубежных империалистов». Первым секретарем будет назначен А. И. Мгеладзе, а Берию, которого Сталин, судя по всему, подозревал в покровительстве «мингрельцам», направят в Тбилиси для участия в пленуме грузинского ЦК, другими словами, для завершения «мингрельского погрома». Министр госбезопасности Грузии Н. М. Рухадзе сочтет, что «ухватил бога за бороду», и направит в Москву справку теперь уже на Мгеладзе, покушаясь тем самым на прерогативы первого лица. Ждать «ответа» придется недолго. В рамках «мингрельского дела» в начале июня 1952 г. Сталин направил секретарю ЦК КП(б) Грузии Мгеладзе и другим членам бюро ЦК пространную телеграмму, в которой указал на ошибки министра госбезопасности Грузии Н. М. Рухадзе[1263]. 9 июня Поскребышев под диктовку Сталина напишет постановление Политбюро, которым утверждалось решение Бюро ЦК КП(б) Грузии о снятии Рухадзе с его поста[1264]. В конце месяца Сталин направил в Тбилиси телеграмму, в которой рекомендовал довести до конца сдачу-приемку дел в министерстве, после чего направить Рухадзе в Москву, где и будет решаться его судьба[1265]. В Москве чрезмерно инициативный руководитель госбезопасности, возомнивший, что имеет право решать политические вопросы, будет арестован.

«О т. Хрущеве»

Еще одним делом, которое, однако, не завершится репрессиями, станет проработка Хрущева, переведенного с Украины в Москву.

Хрущев, в 1930-е гг. заслужив доверие Сталина, был направлен в 1938 г. на Украину, где занял пост 1-го секретаря ЦК КП(б)У. Хрущев проработал в этом качестве до начала Великой Отечественной войны. Не раз Хрущев будет действовать здесь жесткими прямолинейными методами, и зачастую его пыл придется умерять непосредственно Сталину. Тем не менее Хрущев сохранит поддержку Хозяина и в 1939 г. станет членом Политбюро.

В годы Великой Отечественной войны Хрущев — член военных советов войск Юго-Западного направления, Сталинградского, Юго-Западного и Воронежского фронтов. Закончил свою военную карьеру Хрущев в конце 1943 г. в чине генерал-лейтенанта, вернувшись на работу в Киев в качестве 1-го секретаря ЦК и председателя Совмина Украинской ССР. На этих постах он решал различные задачи, пытался отстаивать интересы вверенной ему республики перед центром. За избыточное рвение в этом направлении в октябре 1946 г. он «удостоился» проработки со стороны вождя. Позволим себе повторно процитировать эту телеграмму: «Я получил ряд Ваших записок с цифровыми данными об урожайности на Украине, о заготовительных возможностях Украины, о необходимом количестве пайков для населения Украины и тому подобное. Должен вам сказать, что ни одна из Ваших записок не заслуживает внимания. Такими необоснованными записками обычно отгораживаются некоторые сомнительные политические деятели от Советского Союза для того, чтобы не выполнять задания партии. Предупреждаю Вас, что если Вы и впредь будете стоять на этом негосударственном и небольшевистском пути, дело может кончиться плохо» [1266].

В своих воспоминаниях Хрущев обвинит Маленкова и Берию в провоцировании недовольства Сталина в этом конкретном случае: «Думаю, что они решили использовать мою записку для дискредитации меня перед Сталиным и вместо того, чтобы решить вопрос (а они могли тогда решать вопросы от имени Сталина…), они послали наш документ к Сталину в Сочи. Сталин прислал мне грубейшую, оскорбительную телеграмму»[1267]. Совершенно неясно при этом, на каком основании Хрущев рассчитывал, что Маленков и Берия за спиной Сталина станут принимать в его пользу решение по письму, адресованному Хозяину.

Тогда же Сталин предостерег Хрущева от перегибов в украинизации русинского населения Закарпатской Украины. В ноябре 1962 г. на заседании Президиума ЦК Хрущев поделится воспоминаниями о том периоде и расскажет о разговоре с Маленковым, к которому он решит обратиться за советом: «Как-то после войны я с Маленковым посоветовался. Как ты смотришь, я хотел бы предложить, чтобы Украине отдать весь уголь, металлургию нам отдать. [Речь шла об освобождении Украины от поставок продукции, производимой на ее территории, в общесоюзные фонды. — А. С.]. Он послушал и говорит: „Не советую тебе“. — И я потом понял, что хорошо сделал, что не предложил, потому что я, наверное, разделил бы участь ленинградцев»[1268].

Шифротелеграмма И. В. Сталина Н. С. Хрущеву о цифровых показателях урожайности Украины

19 октября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 101. Л. 122]

Н. С. Хрущев, Л. М. Каганович и члены Политбюро ЦК КП(б) Украины среди депутатов Винницкой области на первой сессии Верховного Совета УССР

Март 1947

[РГАСПИ. Ф. 397. Оп. 3. Д. 106. Л. 1]

Пожалуй, нельзя исключать, что вовремя данный Маленковым совет действительно спас тогда Хрущеву жизнь либо, как минимум, предотвратил крушение его карьеры.

Между тем Сталин приступит к «операции» по сокрушению патрон-клиентских отношений формировавшихся на местах и в центре управленческих кланов. Как мы видели, целый ряд «тактических операций» на этом фронте Сталин проведет в присущем ему брутальном стиле, не останавливаясь перед масштабными репрессиями. Хрущева минует «чаша сия». По предложению Сталина в феврале 1947 г. всего-навсего будет признана нецелесообразной практика совмещения постов в республиках и Хрущева освободят от должности первого секретаря ЦК КП(б)У, на которую назначат Кагановича. Хрущев сохранит за собой пост предсовмина УССР[1269].

В 1949 г. Сталин перевел Хрущева на работу в Москву, где тот вновь возглавил МГК и МК ВКП(б). Кроме того, он стал секретарем ЦК и наряду с Берией и Маленковым вошел в ближайшее окружение вождя. По словам Хрущева, у него «сложилось тогда впечатление, что Сталин (он этого не сказал мне), вызывая меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и понизить роль Берии и Маленкова»[1270].

В своих мемуарах Хрущев опишет эпизод, связанный с возвращением в Москву так:

«Вдруг меня вызвал к телефону Маленков: говорит мне, что Сталин передает, чтобы я срочно прибыл в Москву.

— Как срочно?

— Как только можешь. Прилетай завтра.

И назавтра я прибыл в Москву»[1271].

За пару лет Хрущев настолько освоился в столице, что в марте 1951 г. решил без санкции Сталина выступить в «Правде» со статьей «О строительстве и благоустройстве в колхозах», в которой выдвинул идею создания «агрогородов», куда следовало переселять колхозников из мелких деревень. Для Хрущева дело ограничилось «товарищеской» проработкой со стороны Сталина, по итогам которой Хрущев признал «полностью ошибочность своей статьи». Сталин не мог отдавать на откуп своему окружению такого рода общественно значимые инициативы. По его указаниям и прямом авторском участии Маленков подготовил закрытое письмо ЦК «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов», в котором были расставлены правильные, с точки зрения советского вождя, приоритеты, даны верные оценки[1272]. Сталин и в этот раз не дал хода делу, рассчитывая, вероятно, что Хрущев наконец извлечет необходимые уроки.

* * *

Именно в эрозии властной вертикали, на вершине которой он сам и находился, а не только во взяточничестве и других грехах номенклатуры, по поводу моральных качеств которой Сталин не испытывал никаких иллюзий, видел советский вождь главную опасность. Складывание патрон-клиентских отношений в высшем руководстве СССР (или отношений «шефства» в терминологии Сталина) диагностировало вступление советской системы управления в завершающий этап становления номенклатуры как специфического слоя (и функции) советских управленцев. Мы не знаем, был ли знаком русский марксист Сталин с ранней работой Маркса «Критика гегелевской философии права», в которой тот писал: «Бюрократия имеет в своем обладании государство… это есть ее частная собственность»[1273]. Несомненно, однако, что со устремлением партийно-советской бюрократии использовать свое служебное положение, «монетизировать» его Сталин сталкивался многократно начиная с момента его назначения на пост наркома государственного контроля в 1919 г. Борьба с этим явлением в последние годы его жизни была для Сталина одной из важнейших внутриполитических задач.

Отстранение от власти, понижение формального статуса или проработки наиболее влиятельных представителей элиты будут иметь результатом постоянные изменения в составе ближнего круга и в конфигурации властной вертикали. Неизменной величиной оставался лишь сам верховный правитель. На заключительном этапе это нашло выражение в создании Сталиным на XIX съезде КПСС вместо Политбюро сначала Президиума ЦК в значительно расширенном составе, а затем в октябре 1952 г. — Бюро Президиума[1274]. В широком составе Президиума «растворился» прежний — узкий — состав Политбюро, роль и значение прежних соратников — политических тяжеловесов девальвируются. Вслед за этим Сталин предложил образовать небольшую руководящую группу — Бюро в составе 9 человек. Таким образом, Сталин не только сформировал, но и институционально закрепил на верху властной пирамиды новый состав руководства страны[1275]. Но об этом мы поговорим подробнее чуть позднее.

Глава 9«Положить конец идеологическим диверсиям». Идеология и политика в послевоенные годы

Важнейшей характеристикой общественного сознания в послевоенный период станет подъем советского патриотизма, создававший предпосылки для идеологической мобилизации населения на цели восстановления народного хозяйства, а также для внутренней стабилизации сталинского политического режима. Все это являлось важнейшей основой успешного решения задач восстановительного периода. Идея социалистического строительства по-прежнему будет оставаться стержнем всей идеологии советского общества. Важнейшим элементом консолидации общества стало укоренение в сознании гражданского населения СССР характеристики создан- ного строя как наиболее справедливого, отвечающего интересам большинства. В послевоенный период эти задачи увязывались в общественном сознании с задачами восстановления народного хозяйства. На их решение были направлены многочисленные идеологические кампании, значительная часть которых была призвана пресечь уклонение от магистрального пути развития духовной и ментальной сферы жизни общества, определявшегося партийными установ- ками.

«Советский строй не может терпеть воспитания нашей молодежи в духе аплевистском, в духе безыдейном». Идеологические кампании в СССР в послевоенный период

Идеократическое государство, как многие определяют Советский Союз, не могло существовать, не поддерживая свою легитимность производством и трансляцией обществу комплекса идей, который в тот или иной момент времени отвечал задачам дня, как их понимало советское руководство. Легитимность являлась важнейшим фактором легальности советского режима, его функцией. Центром производства «руководящих» идей в описываемую эпоху, несомненно, являлся персонально Сталин.

Сразу по окончании Великой Отечественной войны Сталин подтвердил верность прежним руссоцентричным идеологическим установкам. 25 мая 1945 г. «Правда» напечатала текст выступления вождя на приеме в Кремле в честь командующих Красной армии[1276]. Сталин на самом деле произнес, как известно, тост. Именно его перед публикацией он отредактирует, вложив намного больше смыслов в его печатную версию, что и превратит тост в выступление[1277]. Вот его текст, хорошо знакомый специалистам:

«Разрешите мне поднять еще один, последний, тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа. Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав СССР. Я понимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он заслужил в той войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны. Я понимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он руководящий народ, но и потом, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.

У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской Республики, покидала, потому что не было другого выхода.

Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства, и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии.

И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.

Спасибо ему, русскому народу, за доверие! За здоровье русского народа!»

Советская пропаганда подхватила эту общую установку, превратив ее в официозный нарратив[1278]. Это высказывание советского лидера не было случайным, ведь при создании союзного государства в 1922 г., как мы помним, Сталин намеревался сделать РСФСР его базой, а в 1930-е гг. предложил идею русского народа как старшего брата в союзе «равных» народов СССР. Не питая иллюзий насчет добровольности объединения союзных республик в составе СССР, незыблемость которого была подвергнута серьезным испытаниям в годы войны, свой набор «скреп» для советского государства Сталин, судя по всему, дополнил национальным инструментарием.

Идея сильного государства в послевоенные годы зазвучала по-новому. Ноты великодержавности, исторической преемственности Советского Союза и императорской России явно читаются еще в одном публичном выступлении советского вождя. 2 сентября 1945 г. Сталин обратился к советскому народу по случаю подписания Японией акта о безоговорочной капитуляции и окончания Второй мировой войны. В этом обращении Сталин полностью отошел от ленинских оценок русско-японской войны, которую в 1905 г. Ленин назвал колониальной, поражение России, начавшей эту войну, — позорным, а «возвращение Порт-Артура Японией» оценил как «удар, нанесенный всей реакционной Европе». Сталин же подошел к оценке тех событий иначе и напомнил согражданам об «особом счете к Японии»: «Свою агрессию против нашей страны Япония начала еще в 1904 г., во время русско-японской войны». В особый счет Японии Сталин внес события и досоветской, и советской эпохи. Он перечислил в этом ряду отторжение Южного Сахалина и Курильских островов, интервенцию Японии на Дальнем Востоке в годы Гражданской войны, нападение японцев у озера Хасан, военный конфликт на Халхин-Голе. «Поражение русских войск в 1904 г. в период русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил»[1279].

Речь И. В. Сталина на приеме в Кремле 24 мая 1945 г. в честь командующих войсками Красной армии («тост за здоровье русского народа»)

24 мая 1945

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1098. Л. 17–18. Правка — автограф И. В. Сталина]

Через два года Сталин вновь подкрепил своим авторитетом эту линию преемственности в формировании исторической легитимности Советского государства. Как мы помним, именно Сталину Москва обязана празднованием своего 800-летия, к которому восходит празднование москвичами «дня города». В своем приветствии Москве в сентябре 1947 г. Сталин подчеркнул, что «заслуга Москвы состоит прежде всего в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительством, с единым руководством». Тема сильной центральной власти стала в этом выступлении ключевой. «Только страна, объединенная в единое централизованное государство, может рассчитывать на возможность серьезного культурно-хозяйственного роста, на возможность утверждения своей независимости. Историческая заслуга Москвы состоит в том, что она была и остается основой и инициатором создания централизованного государства на Руси»[1280].

К теме сильной центральной власти Сталин будет возвращаться не раз. В своем ответе «товарищу А. Холопову», который был опубликован в 1952 г. под одной обложкой с работой «Марксизм и вопросы языкознания», он заявит: «Советские марксисты, на основании изучения мировой обстановки в наше время, пришли к выводу, что при наличии капиталистического окружения, когда победа социалистической революции имеет место только в одной стране, а во всех других странах господствует капитализм, страна победившей революции должна не ослаблять, а всемерно усиливать свое государство, органы государства, органы разведки, армию, если эта страна не хочет быть разгромленной капиталистическим окружением»[1281]. Этот вывод прямо корреспондирует с его же тезисом, который он выдвинул еще в январе 1933 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в докладе «Итоги первой пятилетки». Тогда он заявил: «Уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления. Отмирание государства придет не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление, необходимое для того, чтобы добить остатки умирающих классов и организовать оборону против капиталистического окружения, которое далеко еще не уничтожено и не скоро еще будет уничтожено»[1282].

Портрет И. В. Сталина, выполненный на шелкоткацкой фабрике Хангжоу.

Надпись на китайском языке: «Генералиссимусу Сталину в день 70-летия от ЦК Коммунистической партии Китая»

1949

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1430. Л. 1]

Взяв курс на строительство фактически национального государства (в интернационалистской оболочке Союза ССР), Сталин не мог обойтись без культа героев отечественной истории, выстраивая один общий ряд представителей досоветского и советского периодов. Этот пантеон, как мы видели, начал формироваться еще в предвоенный период. Подобная форма репрезентации исторической преемственности была наиболее понятна для массового потребителя идеологического продукта. Вполне естественно, что в этом ряду должно было найтись место и самому Сталину. Победоносное завершение Великой Отечественной войны позволило сделать еще один шаг вперед по пути формирования культа личности Сталина. 29 июня 1945 г. в «Правде» вышла передовица «Народ и вождь». В ней формулировались постулаты, надолго определившие содержание советской пропаганды. Наряду с клише, вроде тезиса «Сталин — это Ленин сегодня», появилась и существенная новациия. Сталин, — постулировала передовица, — «стоит на такой вышке, которых еще не было. Он — величайший полководец всех времен и народов», источником же исторической победы в войне объявлялось «великое единение народа-победителя со своим вождем и полководцем»[1283]. Многочисленные плакаты и портреты вождя в форме генералиссимуса помещали его в один ряд с выдающимися полководцами «отечественной» истории — императором Петром Первым, фельдмаршалом Румянцевым, генералиссимусом Суворовым, фельдмаршалом Кутузовым, деятельность которых также характеризовалась в превосходных тонах, они именовались военными гениями, крупнейшими стратегами и полководцами[1284].

* * *

Верный своему принципу искать резервы повышения эффективности в организационных решениях, Сталин в послевоенный период инициирует реорганизацию управленческих структур в столь значимой для него сфере «идеологических производств». Эта реорганизация, правда, больше напоминает кадровую перетряску, чем трансформацию, связанную с функциональными изменениями. 10 июля 1948 г. Политбюро преобразует Управление пропаганды и агитации ЦК в Отдел пропаганды и агитации. Вместо отделов образуются сектора. В ведение скромного по названию отдела входили и сферы, казалось бы, далекие от функционала, заложенного в название. Например, сектор науки контролировал Академию наук СССР, ВАСХНИЛ, Министерство высшего образования, все научно-исследовательские институты и т. д. Не стоит и говорить, что Главлит, Книжная палата, Союзпечать, ТАСС, Комитет по делам кинематографии, Всесоюзный радиокомитет и проч. были также подведомственны Отделу пропаганды и агитации[1285]. Под водительством отдела и секретарей ЦК, курировавших его, и пройдут разнообразные идеологические кампании послевоенного периода.

Вслед за пятилетним планом «восстановления и развития народного хозяйства СССР» Оргбюро ЦК ВКП(б) в мае 1946 г. примет постановление об организации Всесоюзного социалистического соревнования за выполнение и перевыполнение этого плана, которое должно было сыграть роль мотиватора для основных масс населения на решение задач восстановления[1286].

Рост советского самосознания включал в себя потенциально опасный для политического режима элемент. Миллионы советских солдат, побывавших «за границей», получили возможность сравнить материальное положение «трудящихся» в стране победившего социализма с уровнем материального благосостояния в капиталистических странах. Очевидные результаты сравнения не в пользу СССР будут создавать основания для возникновения «оппозиционных» настроений, в том числе и в среде элиты. «Подсушить» эти веяния, понизить градус эйфории солдат-победителей и дисциплинировать их должны были решения о том, чтобы сделать праздничный 9 мая рабочим днем, отменить денежные выплаты за боевые награды. С другой стороны, потери СССР в войне и мобилизация многомиллионной армии запустили и заполнили социальные лифты. При этом значительную часть хозяйственных, административных и политических должностей займут демобилизованные офицеры, что наложит определенный отпечаток на все социальные практики.

Как и в довоенный период, идеологические кампании сочетались с кампаниями репрессивными. Обе эти формы принуждения были нацелены на то, чтобы, с одной стороны, мобилизовать социум на решение задач восстановления страны, с другой — минимизировать политические риски для созданного Сталиным политического режима. Достигались эти цели изоляцией и устранением в тех или иных формах оппозиционно настроенных, транслирующих «чуждые» настроения и идеологию, а также не до конца лояльных и сомневающихся.

Примерами идеологических кампаний, сочетавшихся с превентивными репрессиями той или иной меры жесткости, станут многочисленные проработки творческой интеллигенции. 9 августа 1946 г. Сталин выступил на заседании Оргбюро ЦК и сформулировал несколько принципиальных установок: «журналы, являются ли они научными или художественными, все равно они не могут быть аполитичными»; «советский строй не может терпеть воспитания нашей молодежи в духе наплевистском, в духе безыдейном». Общими соображениями Сталин не ограничился: «Разве такие люди, как Анна Ахматова или этот дурак, балаганный рассказчик Зощенко, могут воспитать наших людей? Какого чорта мы с ними церемонимся!»[1287]

В итоге 14 августа 1946 г. Оргбюро ЦК приняло постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», в котором подчеркивалось, что в журналах «появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений». Под огонь критики попали Михаил Зощенко, который был охарактеризован как «пошляк и подонок литературы», и Анна Ахматова, поэзию которой назвали «чуждой народу, пустой и безыдейной». Постановление было опубликовано в «Правде» 21 августа. Жданов, подготовивший его, дважды выступил в Ленинграде на собраниях партийного актива и ленинградских писателей с разъяснением прозвучавших в постановлении установок. 14 сентября Жданов направил Сталину свой доклад, повторявший название директивного документа. Ознакомившись с ним, Сталин внес в него правку и вернул Жданову со своей запиской: «Тов. Жданов! Читал ваш доклад. Я думаю, что доклад получился превосходный. Нужно поскорее сдать его в печать, а потом выпустить в виде брошюры»[1288].

Анна Андреевна Ахматова

1940-е

[Из открытых источников]

В марте 1946 г. появится постановление ЦК о второй серии фильма «Иван Грозный» С. Эйзенштейна, которое констатировало, что фильм «не выдерживает критики», и вынесло вердикт: «Воспретить выпуск фильма на экран». Сталин подтвердил: «Омерзительная штука». Ошибка Эйзенштейна, по мнению Сталина, заключалась в том, что он «изобразил опричников как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс-Клана. Он не понял, что войска опричнины были прогрессивными войсками, на которые опирался Иван Грозный, чтобы собрать Россию в одно централизованное государство против феодальных князей, которые хотели раздробить и ослабить его»[1289]. В сентябре того же года аналогичным постановлением ЦК запретил выход на экран второй серии фильма «Большая жизнь»[1290].

Михаил Михайлович Зощенко

1940-е

[Из открытых источников]

Записка И. В. Сталина А. А. Жданову о его докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград», с приложением доклада

19 сентября 1946

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 732. Л. 2. Подлинник, автограф И. В. Сталина. Л. 4. Правка — автограф И. В. Сталина]

В феврале 1948 г. ЦК принял постановление «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели», в котором это произведение было охарактеризовано как «антихудожественное», порочное «как в музыкальном, так и в сюжетном отношении»[1291].

Тогда же в феврале вышло еще одно постановление — «Об упаднических настроениях в советской музыке», которое осудило «формалистическое направление в советской музыке, как антинародное…» Проработке подверглись Д. Д. Шостакович, С. С. Прокофьев, Н. Я. Мясковский, А. И. Хачатурян и другие композиторы.

Тон идеологическим кампаниям в социально-гуманитарных науках задала дискуссия по книге «История западноевропейской философии» Г. Ф. Александрова. Она проходила в два этапа — в январе и июне 1947 г. Книгу подвергли жесткой критике за оторванность от задач политической борьбы, недостаток боевого духа, аполитичность, недостаточно сильную характеристику марксизма как системы взглядов, ниспровергающей всю буржуазную науку, как революцию в философии. Была предъявлена и претензия в низкопоклонстве перед западной философией.

На вторую половину 1940-х гг. придется разгром генетики, представленной как плод деятельности «вейсманистов-морганистов», зараженных буржуазными идеями. Партийное руководство примет в этом непосредственное участие. 31 июля — 7 августа 1948 г. состоится расширенное заседание Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (ВАСХНИЛ), организованное Т. Д. Лысенко и его сторонниками. Лысенко сделает на сессии свой знаменитый доклад «О положении в биологической науке», в котором подвергнет разгрому классическую генетику. По итогам сессии 9 августа произойдут кадровые перестановки. Оргбюро ЦК под руководством Маленкова примет решение об освобождении В. С. Немчинова от обязанностей директора Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева, вместо него будет назначен В. Н. Столетов. На выписке из протокола Оргбюро оставит свою удостоверяющую подпись Сталин [1292].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об опере «Великая дружба» В. Мурадели как немузыкальном и антихудожественном произведении

10 февраля 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1509. Л. 67, 76. Помета синим карандашом — автограф А. Н. Поскребышева, правка простым карандашом — автограф И. В. Сталина]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении В. С. Немчинова от обязанностей директора Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева и назначении на эту должность В. Н. Столетова

9 августа 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1514. Л. 63. Подписи — факсимиле Г. М. Маленкова и автограф И. В. Сталина]

Следующим вопросом повестки дня на том же заседании Оргбюро заслушало вопрос о заведующем кафедрой дарвинизма биологического факультета и о декане биологического факультета МГУ. И. И. Шмальгаузена освободили от обязанностей заведующего кафедрой дарвинизма, С. Д. Юдинцева — от обязанностей декана. Заведующим кафедрой был утвержден И. И. Презент, соратник Т. Д. Лысенко. На выписке из протокола, подписанной Маленковым, на этот раз появятся еще две подписи — Сталина и Молотова[1293]. В тот же день Оргбюро приняло решение освободить от обязанностей заведующего кафедрой генетики Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева А. Р. Жебрака, а вместо него назначить самого Т. Д. Лысенко, действительного члена АН СССР и президента Академии сельскохозяйственных наук. Решение о его назначении будет принято на основе представления, сделанного министром высшего образования СССР С. В. Кафтановым[1294].

10 августа Маленков получил от Д. Шепилова записку «О деятельности биологического отделения Академии Наук СССР и мерах укрепления биологических институтов». В целях создания «условий для разработки мичуринского наследства и развития передовой биологической науки» предлагалось провести ряд реорганизационных и кадровых мероприятий[1295]. 24–25 августа решения сессии ВАСХНИЛ были поддержаны на расширенном заседании президиума Академии наук СССР. Разгром «вейсманистов-морганистов» и победа «мичуринцев», однако, не смогли обеспечить качественного роста ни в сельскохозяйственной науке, ни в урожайности, ни в производительности аграрного сектора.

Через два года, на мартовской 1950 г. сессии Академии наук СССР, по похожему сценарию под предлогом развития научного наследия И. П. Павлова подверглись разгрому физиология и цитология. 14 июля Политбюро специальным постановлением «О центральных научных учреждениях в области физиологии» завершит начатый на сессии разгром[1296]. В тот день было принято еще одно постановление — «О некоторых ошибочных положениях в учении В. Р. Вильямса о травопольной системе земледелия и недостатках в практическом ее применении», подготовленное Секретариатом ЦК. Основным в нем был пункт 1 резолютивной части, в нем осуждалась как неправильная и противоречащая интересам государства позиция тех работников, которые, «исходя из догматического толкования учения В. Р. Вильямса, рекомендуют вводить севообороты, предусматривающие сокращение посевов наиболее ценных продовольственных зерновых культур», что может привести к сокращению их валовых сборов[1297].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о назначении Т. Д. Лысенко заведующим кафедрой генетики Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева

10 августа 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1514. Л. 71. Подпись — факсимиле Г. М. Маленкова]

В 1948 г. вышел в свет новый вузовский учебник по истории СССР, содержание которого претерпело определенную эволюцию по сравнению с довоенным периодом. На первый план была выдвинута история русского народа, вокруг которого, по мысли авторов и заказчика, на протяжении всей истории в рамках Российского государства сплачивались другие народы. По сравнению с текстом довоенного учебника были приглушены темы угнетения нерусских народов в досоветский период истории, агрессивной в определенные периоды внешнюю политику Российской империи. На XIX съезде КПСС в октябре 1952 г. руководитель азербайджанской компартии М. А. Багиров уже прямо поставит вопрос о прогрессивности и благотворности присоединения нерусских народов к России[1298].

В мае 1950 г. Сталин поддержал дискуссию по вопросам языкознания, а позднее выступил с работой «Марксизм и вопросы языкознания», в которой подвергнет жесткой критике последователей Н. Я. Марра, насаждавших жесткими методами, в том числе административными, «единственно верную» теорию[1299].

Сталин с позиций здравого смысла подверг учение Марра критике, причем, как это не покажется странным, начнет деконструкцию марксизма (или псевдо-марксизма), обрушившись своим авторитетом на классовый подход в языкознании и, напротив, настаивая на определении языка как общенациональной категории![1300]

В конце 1952 г. Сталин опубликовал книгу «Экономические проблемы социализма в СССР», о которой мы еще поговорим специально. Ее появлению предшествовала экономическая дискуссия, которую в конце 1951 г. инициировал аппарат ЦК в рамках обсуждения макета учебника «Политическая экономия». Сталин принял в ней участие, обнародовав запись своей беседы с коллективом авторов учебника[1301].

Записка и проект записки И. В. Сталина Л. П. Берии, Н. А. Булганину, Л. М. Кагановичу, Г. М. Маленкову, А. И. Микояну, В. М. Молотову, Н. С. Хрущеву о полемичности статьи А. С. Чикобавы «О некоторых вопросах советского языкознания»

6 мая 1950

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1251. Л. 1. Подпись И. В. Сталина — факсимиле]

Записка И. В. Сталина П. Н. Поспелову о необходимости публикации в газете «Правда» извещения о выходе из печати 5-го тома Сочинений И. В. Сталина, датированная им 2 августа 1947 г.

[РГАСПИ. Ф. 629. Оп. 1. Д. 54. Л. 32. Автограф И. В. Сталина]

Сталин уделял особое внимание поддержанию своего интеллектуального статуса в публичном пространстве через средства массовой информации. В августе 1947 г. он направил укоризненное письмо главному редактору газеты «Правда» П. Н. Поспелову, в котором выразил недоумение по поводу того, что «Правда» до сих пор все еще не опубликовала ни рецензии, ни извещения о выходе в свет 5-го тома его Сочинений в то время, как газета «Культура и жизнь» и журнал «Большевик» уже сделали это [1302].

Кампания борьбы с низкопоклонством перед Западом и с космополитизмом была важнейшей среди других идеологических кампаний послевоенного периода и ширилась синхронно с нарастанием проблем во взаимоотношениях с бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции. Настроения изоляционизма нагнетались постепенно. Уже в постановлении «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14 августа 1946 г. говорилось о не свойственном советским людям духе «низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада».

В феврале 1947 г. Политбюро одобрило указ Президиума Верховного Совета СССР «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами»[1303]. В июне 1947 г. Сталин подписал постановление ЦК о создании Бюро по въездам и выездам за границу при Совете министров СССР. Результатом стало ужесточение разрешительных процедур, наложение на выезжающих специальных «обязательств» и проч.[1304]

В ноябре 1948 г. Политбюро приняло постановление «О Еврейском антифашистском комитете», которым Министерству госбезопасности поручалось распустить комитет. ЕАК был создан по решению советского руководства в 1942 г. и сыграл в годы войны важную роль в обеспечении поддержки Советского Союза со стороны общественности в странах Запада, прежде всего США. Факты показывают, отмечалось в постановлении, что «Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки»[1305]. Суд и затем физическое устранение членов Еврейского антифашистского комитета по решению Сталина произошли в июле 1951 г.[1306] Развернувшаяся антисионистская кампания сыграла свою роль в общем нарастании ксенофобии в советском обществе.

Проводниками идеологических кампаний являлись прежде всего партийные комитеты разного уровня. Идеологические и репрессивные кампании с разными целями и различной степенью интенсивности наряду с жестким администрированием, внеэкономическим принуждением населения стали инструментом решения задач восстановления. Мобилизационный характер восстановления проявится в подчеркнутой милитаризации экономики, визуализацией чего станет введение мундиров и погон в самых различных ведомствах. С 1947 по 1953 г. персональные звания и форменная одежда были введены для служащих Министерства финансов и Госбанка, служб государственного контроля, заготовок, геологии и охраны недр, угольной промышленности, черной и цветной металлургии, лесной и бумажной промышленности, электростанций, речного флота, Главного управления геодезии и картографии. В 1949 г. в среднюю школу вернулась форма для мальчиков. Существовал проект введения персональных званий и форменной одежды для работников высшего образования и студентов вузов.

Проект постановления ЦК ВКП(б) «О Бюро по въездам и выездам при Совете министров СССР»

25 июня 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1500. Л. 182. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Проект указа Президиума Верховного Совета СССР «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами» с сопроводительной запиской В. М. Молотова И. В. Сталину

14, 15 февраля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1496. Л. 10–11. Подпись — автограф И. В. Сталина. Л. 11. Автограф В. М. Молотова]

«…Построить в СССР коммунистическое общество»?

Читателю, знакомому с историей Советского Союза, может показаться странным заголовок этого параграфа. Притчей во языцех стала так называемая третья программа КПСС, принятая под предводительством Н. С. Хрущева ХХII съездом КПСС в октябре 1961 г. Программа поставила в практическую повестку дня утопическую цель построения в СССР коммунистического общества. Ее текст завершается фразой (впоследствии изъятой): «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Хрущев, однако, не был оригинален.

Мало кто знает, что к выработке новой программы руководство партии приступило за полтора десятилетия до этого. Летом 1947 г. были приняты решения о разработке новой программы и нового устава партии. 15 июля Политбюро своим решением поручило специально созданной комиссии под председательством Жданова разработать проект новой программы ВКП(б). 21 июля 1947 г. три секретаря ЦК — Жданов, Кузнецов и Суслов — направили Сталину записку с предложением создать комиссию по подготовке текста нового устава по примеру аналогичной комиссии, созданной для разработки новой программы[1307].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О проекте новой программы ВКП(б)»

15 июля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1502. Л. 42]

Проект постановления ЦК ВКП(б) «О пересмотре Устава ВКП(б)» с сопроводительной запиской А. А. Жданова, А. А. Кузнецова и М. А. Суслова И. В. Сталину

21 июля 1947

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 6. Л. 1–2]

Председателем комиссии планировалось назначить А. А. Кузнецова. В архиве Маленкова сохранился еще один не датированный вариант состава уставной комиссии, председателем ее значился уже Жданов.

В конце июля 1947 г. на стол Сталина легли материалы к проекту программы, с которыми он основательно поработал, оставив на полях многочисленные пометы синим и красным карандашами. Помимо кратких, но выразительных комментариев «не то», «этого мало» оставит он и содержательные замечания. Наиболее значительная по смыслу группа таких помет раскрывает направление мысли советского вождя, анализировавшего процессы, происходившие на мировой арене, которые, похоже, не утратили своей актуальности. Пункт 5 раздела «Современная международная обстановка» гласил: «Одним из проявлений борьбы США за мировое господство является попирание национального суверенитета многих европейских сран. Опираясь на силу доллара… стремясь объединить под своей эгидой ряд европейских государств, реакционные круги США пытаются деспотически вмешаться в их хозяйственную и политическую жизнь. Реакционные элементы этих стран открыто предают национальные интересы своих народов в угоду богатым и разжиревшим хозяевам из США». Напротив этого пункта Сталин синим карандашом напишет: «О мировом правительстве», далее красным: «Теория „космополитизма“ и образования Соед. Штатов Европы с единым пр-вом», далее вновь синим карандашом: «мировое правительство»[1308].

По итогам обсуждения на комиссии, созданной решением Политбюро, было сформирвано целых четыре подкомиссии, которым поручалось подготовить четыре варианта программы. В последующем одной из групп в составе Д. Шепилова, П. Н. Федосеева, Леонтьева и Митина было предложено разработать новый проект программы, учтя при этом все варианты, представленные другими подкомиссиями. В сентябре 1947 г. состоялось первое совещание представителей компартий «социалистического лагеря», содержание декларации которого будет учтено при доработке нового проекта. К 1 декабря отредактированный текст направили Жданову. Почти год длилась пауза. После смерти Жданова Маленков вернулся в аппарат ЦК на первые роли. 14 октября 1948 г. Шепилов направил Маленкову текст этого последнего проекта[1309]. В архиве Маленкова сохранилось письмо за подписью Федосеева, которым тот сопроводил подготовленный вариант еще в начале сентября 1947 г.[1310] Именно в этом «окончательном» варианте мы и можем сегодня прочитать установку: «Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) ставит своей целью в течение ближайших 20–30 лет построить в СССР коммунистическое общество»[1311].

Тезисы к составлению программы ВКП(б), направленные А. А. Ждановым И. В. Сталину

29 июля 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 123. Л. 4–43. Правка — автограф И. В. Сталина]

Записка Н. А. Вознесенского о проекте постановления ЦК ВКП(б) и Совета министров СССР о генеральном хозяйственном плане СССР

2 августа 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1502. Л. 182. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Разработка программных политических документов осуществлялась параллельно с экономическим планированием. В августе 1947 г. совместным постановлением ЦК и Совмина «О генеральном хозяйственном плане СССР» Госплану поручалось разработать план хозяйственного развития «примерно на 20 лет», рассчитанного на решение «важнейшей экономической задачи СССР — перегнать главные капиталистические страны в отношении размеров промышленного производства на душу населения и — на построение в СССР коммунистического общества»[1312].

Госплан для реализации этой установки вождя создал 105 специальных групп общей численностью около 350 человек. Проект, рассчитанный на 1951–1970 гг., был подготовлен к концу сентября 1948-го. Его целью заявлялось «построение в СССР полного коммунистического общества»[1313]. Достичь этой цели предполагалось через решение трех задач: «превзойти уровень производства на душу населения в главных капиталистических странах, в том числе Соединенных Штатах Америки», «осуществить программу перехода в СССР от общества социалистического к обществу коммунистическому», «укрепить технико-экономическую независимость СССР, обеспечить дальнейшее повышение его обороноспособности, полностью гарантировав советскую страну от всяких случайностей, связанных с наличием капиталистического окружения». Поставленные задачи целиком совпадали с теми, что были перечислены Сталиным в его известной речи перед избирателями Сталинского избирательного округа г. Москвы от 9 февраля 1946 г.[1314] Арест председателя Госплана Вознесенского прервал доработку этого масштабного документа.

Торопиться с «доведением до ума» и тем более с принятием новых прожектов Сталин не стал. Через четыре года, в ходе подготовки XIX съезда партии, комиссия под предводительством Маленкова дважды представит Сталину проект тезисов об изменениях в уставе, подготовленный в соответствии с указаниями, полученными от него на заседании Политбюро, и сам текст устава[1315]. А вот вопрос о новой программе партии был похоронен. Вероятнее всего, из-за ее очевидной для советского вождя не реалистичности. Госплан, в частности, в рамках своего проекта, которым предусматривалось многократное увеличение объемов производства, не смог ответить на главный вопрос — об источниках финансирования программ по расширению производственной базы и капиталовложений. Не менее важно и то, что такого рода подходы, судя по всему, приходили в противоречие с глубинными взглядами советского вождя на исторический процесс. В рамках беседы с коллективом учебника «Политическая экономия» 15 февраля 1952 г. он подчеркнул: «Нельзя себе представить переход ко второй фазе коммунизма по-обывательски. Никакого особого „вступления“ в коммунизм не будет. Постепенно, сами не замечая, мы будем въезжать в коммунизм. Это не „вступление в город“ — „ворота открыты — вступай“»[1316].

Один из членов «сталинской» программной комиссии — Хрущев, лишенный сталинских сомнений, в 1961 г. подойдет к делу «по-обывательски». Он достанет из-под сукна не забытый им проект, отредактирует его на свой лад руками мастеровитых партийных аппаратчиков от идеологии и политэкономии, продавит его принятие XXII съездом КПСС. Указав социуму в качестве ближайшей цели построение «сияющего града на холме», до которого было рукой подать, — приходи, открывай ворота и вступай, он заложит тем самым в фундамент советского общества одну из мин замедленного действия. Содержащая абсолютно невыполнимые обещания, третья программа КПСС сделает многое для дискредитации и, говоря шире, делегитимизации советской власти в глазах населения Союза ССР.

Экономические (и не только) проблемы социализма

Теоретизировать в последний период своей жизни Сталин станет много. В конце 1952 г. была опубликована книга «Экономические проблемы социализма в СССР», которую многие называют его завещанием. Только в конце жизни Сталин решился изложить на теоретическом уровне свои представления о сущностных характеристиках социализма, на строительство которого в нечетко очерченных контурах были затрачены в предшествующие десятилетия гигантские человеческие и материальные ресурсы. Непосредственным поводом для появления этой работы стала экономическая дискуссия, организованная ЦК ВКП(б) в ноябре 1951 г. Сталин, как уже отмечалось, в этой дискуссии принял участие, обнародовав запись своей беседы с коллективом авторов учебника «Политическая экономия», обсуждение макета которого, собственно, и запустило эти дебаты. За полтора года до начала экономической дискуссии, в феврале, апреле и мае 1950 г., Сталин встречался с авторским коллективом учебника. По итогам высказанных им соображений вносилась соответствующая правка в готовые главы. Особо следует отметить тот факт, что работа над этим учебником началась еще в 1920-е гг., когда большевистское руководство предприняло попытку (надолго затянувшуюся) теоретически осмыслить ход и перспективы социалистического строительства. За ходом дискуссии внимательно следили в аппарате ЦК. 22 декабря 1951 г. Маленков, Суслов и Юрий Жданов направили Сталину записку, в которой подвели итоги дискуссии, представив на его рассмотрение рабочий вариант постановления ЦК «О проекте учебника политической экономии», внесли предложения «по улучшению проекта учебника»[1317]. Учебник доработают, но Сталин до этого момента не доживет. Лишь 12 июня 1953 г. «авторитетная группа ученых экономистов» направила Г. М. Маленкову, заменившему Сталина на посту председателя Совмина СССР, новый проект учебника[1318].

И. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР

1952

[Из открытых источников]

Зато Сталин успел увидеть сборник своих очерков «Экономические проблемы социализма в СССР», который еще при его жизни превратится в свод непогрешимых истин.

Сборник был во многом результатом непосредственного участия советского вождя в работе над учебником, процесс работы над которым он постоянно держал в поле зрения. В этой книге он предложил отказаться при анализе социалистической экономики политэкономических категорий, использованных К. Марксом при исследовании капитализма: «Если хотите на все искать ответов у Маркса, пропадете. Вы имеете такую лабораторию, как СССР, который существует больше 20 лет, а думаете, что Маркс должен был знать больше вас о социализме… Надо самим головой работать, а не нанизывать цитаты. Новые факты есть, новая комбинация, извольте головой работать»[1319]. Он подтвердил тезис, высказанный им еще в 1941 г., о действии при социализме закона стоимости. Тогда он скажет: «…закон стоимости не преодолен еще. Неверно, что мы командуем ценами, хотим командовать, но не получается… Если нет стоимости, тогда нечем измерять доходы. Доходы трудом не измеряются. Когда станем распределять по потребностям, тогда другое дело, а сейчас закон стоимости не преодолен»[1320]. Сталин признал при этом объективный характер законов экономики при социализме, невозможность создавать или отменять их. Сформулировал он и основной экономический закон социализма: обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники. В концепции Сталина товарно-денежные отношения при социализме станут рассматриваться как неизбежные. При этом средства производства (машины, оборудование и пр.) и рабочую силу Сталин отказывался считать товаром. Признавая категорию прибыли, без которой нельзя образовать резервы, осуществлять накопление, он считал необходимым «иметь какое-нибудь другое понятие, поскольку само слово прибыль очень загажено». «Может быть — чистый доход», — предложит советский вождь. При этом Сталин допустил целесообразность функционирования в том числе и нерентабельных предприятий, средства производства для которых могут оплачиваться за счет бюджета. Сфера действия товарного производства при социализме, в его представлении, была ограничена предметами личного потребления.

Причем в ходе строительства коммунизма, по мнению Сталина, в обозримой перспективе должен будет произойти переход к прямому продуктообмену, который большевики безуспешно пытались ввести еще в годы Гражданской войны. Единственную причину существования товарного производства при социализме Сталин увидел в наличии двух форм собственности — государственной и колхозной. Сталин считал, что закон стоимости не является регулятором производства при социализме, а текущая рентабельность предприятий не имеет существенного значения. Закон стоимости воздействует на производство лишь постольку, поскольку продукты, необходимые для возмещения затрат рабочей силы, производятся как товары и должны учитываться через хозрасчет, себестоимость, рентабельность, цены[1321].

Важнейшими следует признать и оценки, данные Сталиным тенденциям развития международных экономических отношений. Он заявил в этой работе о распаде единого всеохватывающего мирового рынка и об образовании двух параллельных мировых рынков, противостоящих друг другу[1322]. Что касается планирования, то следует, вероятно, согласиться с утверждением о том, что для Сталина в основе планов развития должны были лежать не экономические законы, но приоритеты внутренней и внешней политики, а планирующий центр — исходить из задач, поставленных политическим руководством. Интегральной задачей такого планирования являлось обеспечение независимости социалистического хозяйства от капиталистического окружения[1323].

Эта и другие дискуссии с участием Сталина должны были поддерживать интеллектуальный авторитет вождя, работать на укрепление его статуса как центральной фигуры выработки и принятия теоретически обоснованных решений.

Однако интеллектуального авторитета хватать будет не всегда. В этих случаях система прибегала к испытанным методам точечных репрессивных акций по отношению к несогласным. Так произойдет и на этот раз. В этой главной сталинской работе прямой критике были подвергнуты замечания к учебнику «Политическая экономия» работника Госплана Л. Д. Ярошенко, с которыми тот выступил на ноябрьской экономической дискуссии 1951 г. «Потерпев неудачу в своих попытках протащить в марксистско-ленинскую науку враждебные ей взгляды», Ярошенко 31 мая 1952 г. обратился к Сталину с письмом, в котором признал ошибочность своих взглядов.

Предложения Комиссии бюро Президиума ЦК КПСС о Л. Ярошенко

Декабрь 1952

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 7. Л. 80–81. Правка — автограф Г. М. Маленкова]

В «Экономических проблемах социализма» Сталин «разберет» некоторые из его замечаний и вынесет вердикт: «Тов. Ярошенко слишком просто, по-детски просто представляет условия перехода от социализма к коммунизму». Вероятно, подобный тон спровоцирует Ярошенко, и 20 декабря 1952 г. он направит в ЦК заявление, в котором, как будет сказано позже в соответствующем партийном решении, «двурушничая перед партией… начисто отказался признать наличие каких-либо ошибок в своих прежних выступлениях». Для разбирательства была создана комиссия Бюро Президиума ЦК, на заседание которой в январе 1953 г. вызвали Ярошенко. Сохранился листок с тезисами Г. М. Маленкова к этому совещанию[1324]. Подготавливая проект предложений, которые члены комиссии намеревались послать Сталину, Маленков отметил, что на заседании Ярошенко вел себя неискренне, двурушнически и отказался раскрыть свои антипартийные связи. Комиссия предложила исключить Ярошенко из партии. Подводя итог обсуждению, Маленков дописал: «В случае отказа Л. Ярошенко раскрыть свои антипартийные связи — арестовать его. Так как Ярошенко отказался раскрыть свои антипартийные связи, пришлось его арестовать»[1325].

Окончательный текст проекта выглядел уже не так коряво: «Ярошенко Л. Д., как двурушника и перерожденца, из рядов Коммунистической партии исключить и репрессировать». Кстати сказать, одним из членов комиссии, проголосовавшим «за», являлся будущий обличитель «культа личности» Н. С. Хрущев. Сталин не станет возражать против того, чтобы подкрепить власть авторитета авторитетом власти.

«Выступать, только наверняка добиваясь победы»

Выше нам уже пришлось рассказывать об инструментах «мягкой силы», которые использовались советским руководством в политической сфере. В рамках этой книги у нас нет возможностей поговорить обо всех подобных инструментах, вроде культурной и научной дипломатии. Автор, однако, не смог устоять перед соблазном поведать читателю об обстоятельствах вступления СССР в международное олимпийское движение.

После Второй мировой войны в ряду наиболее значимых международных спортивных организаций прочно занял свое место Международный олимпийский комитет. Советский Союз, сыгравший огромную роль в становлении системы международных организаций, прежде всего ООН, не мог игнорировать существование олимпийского движения. Мирное соревнование страна победившего социализма не хотела проиграть. В одном из документов начала 1950-х гг. констатируется: «Руководство Комитета [Всесоюзный комитет по делам физической культуры и спорта при Совмине СССР, далее Спорткомитет. — А. С.] считает, что на международных соревнованиях нужно выступать, только наверняка добиваясь победы». Понятно, что эта позиция была лишь отражением общих установок, возобладавших в советском руководстве, на завоевание позиций ведущей мировой державы. Такого рода претензии должны были подкрепляться достижениями во всех сферах жизни.

Вступление в мировую олимпийскую семью тщательно готовилось. Еще в 1946–1948 гг. всесоюзные секции по видам спорта вступили в 17 международных спортивных объединений.

Отдавая себе отчет в том, что советские спортсмены отстают по многим дисциплинам, руководство Спорткомитета даже решилось настаивать на том, чтобы «приоткрыть» железный занавес, считая «целесообразным в порядке подготовки к предстоящему первенству… пригласить… для совместных тренировок и товарищеских соревнований» зарубежных спортсменов. Причем приглашали атлетов и из капиталистических стран, а не только соседей по социалистическому лагерю. Именно отставание в большинстве дисциплин стало препятствием для участия СССР в зимних играх 1952 г. в Осло. Согласно расчетам Комитета по делам физической культуры и спорта при Совмине, СССР мог претендовать лишь на пятое место в неофициальном командном зачете. Так что рвавшимся в бой советским спортсменам пришлось немного повременить.

В олимпийское движение СССР вошел не без колебаний, причем инициатива исходила не от советской стороны. В декабре 1950 г. Спорткомитет СССР получил предложения о создании Олимпийского комитета СССР от Оргкомитета по проведению XV Олимпиады. В начале 1951 г. руководители Внешнеполитической комиссии не раз прямо обращались к Сталину с инициативой «принять предложение Комитета по делам физкультуры и спорта при Совмине СССР» о создании Олимпийского комитета и вступлении в МОК. Обращения остались без ответа. 8 апреля 1951 г. временно исполнявший обязанности председателя комитета Н. Романов вновь обратился к своему начальнику Григорьяну с напоминанием о том, что сроки поджимают: «3 мая в Вене состоится заседание конгресса международного Олимпийского Комитета, который правомочен принять Олимпийский Комитет СССР в число членов Международного Олимпийского Комитета. До Олимпиады 1952 года (июль м-ц) больше заседаний конгресса не будет». Григорьян с пометкой «срочно» отдал документ в работу, и в тот же день 18 апреля (!) появилось соответствующее постановление Политбюро ЦК о создании Олимпийского комитета СССР. За постановлением ЦК последовало и постановление Совмина СССР, датированное тем же днем.

А 23 апреля состоялось учредительное собрание, по итогам которого в тот же день в штаб-квартиру МОК была направлена телеграмма с сообщением о том, «что в СССР образован Олимпийский комитет», который «заявляет о своем присоединении к Международному олимпийскому комитету». На его майском заседании в Вене Олимпийский комитет СССР был принят в МОК. Разрешение на командировку в Вену запрашивалось обращением к Сталину, по которому 25 апреля принимается постановление Политбюро.

24 ноября 1951 г. Спорткомитет сообщил в ЦК, что считает участие в Олимпиаде целесообразным, поскольку советские спортсмены смогут бороться за 1–2 место в командном зачете Олимпийских игр. 17 декабря 1951 г. Совмин СССР принял решение «о даче предварительной заявки на участие советских спортсменов в летних олимпийских играх 1952 г. в Хельсинки». В тот же день руководство Внешнеполитической комиссии совместно с руководством Спорткомитета направили на имя Сталина письмо с просьбой разрешить ряду спортивных секций подать заявления о вступлении в международные спортивные организации, что требовалось по условиям участия в играх соответствующих спортивных команд.

Длительный и сложный процесс согласования объясняется, видимо, тем, что аппарат не имел входящих указаний от «Инстанции». В архивах ЦК ВКП(б) этого периода мы находим большое количество разнообразных документов, адресованных Сталину и предполагающих его личное участие в принятии решений. Однако вождь оказывается не в состоянии «перерабатывать» все документы, адресованные персонально ему, во-первых, потому что их объем постоянно рос, во-вторых, потому что он постарел и утрачивал присущую ему в былые времена трудоспособность. Сверхцентрализованная бюрократическая система, замкнутая на единоличное принятие решений человеком, находящимся на вершине властной пирамиды, закономерно не может справиться со всем объемом текущих дел. В делах Внешнеполитической комиссии мы можем найти показательные в этом смысле документы. Так, 21 апреля 1951 г. замминистра иностранных дел СССР Зорин направил в ЦК «перечень вопросов МИД СССР, представленных товарищу Сталину И. В., которые полагал бы возможным решить голосованием». Такое голосование члены Политбюро провели — и без участия Сталина. Именно таким образом решался вопрос о «вступлении советских спортивных организаций в Международный олимпийский комитет» — в числе 13 других вопросов. Аналогично 23 апреля 1951 г. голосуется и вопрос «о посылке в Вену советских представителей на конгресс Международного олимпийского комитета».

Как бы то ни было, в конечном итоге дебют советской команды состоялся в 1952 г. в Хельсинки на XV летних Олимпийских играх. Постановлением Совмина за подписью Сталина от 7 июля 1952 г. перед советской спортивной делегацией была поставлена задача «добиться завоевания первого общекомандного места в Олимпийских играх, а также первых командных и личных мест по всем разделам программы, в которых советские спортсмены примут участие». Москва инструктировала руководителя советской делегации Н. Романова: «Вы находитесь в Хельсинки не для того, чтобы сидеть и отмалчиваться. Обязываем вас немедля доложить Совету Министров — какие меры следует принять советской делегации в связи с наглым поведением американских судей… чтобы обеспечить справедливую оценку результатов состязаний» [1326].

В Хельсинки сборная команда СССР завоевала 71 медаль: 22 золотые, 30 серебряных, 19 бронзовых. Командную победу одержали США, завоевав 76 медалей. По количеству набранных очков команды СССР и США разделили 1-е и 2-е места, набрав по 484 очка.

Шифротелеграмма МИД советскому послу В. З. Лебедеву в Хельсинки о мерах обеспечения справедливой оценки результатов состязаний на летней Олимпиаде

Июль — август 1952

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 14. Л. 232]

В Москве руководство советской делегации сразу же после возвращения вызвали «на ковер» в Совмин. Романов доложил «обо всем, что произошло на соревнованиях». По ходу доклада, по его воспоминаниям, «скрупулезно проверялась точность подсчета очков и медалей, завоеванных… нашими спортсменами и спортсменами США как по отдельным видам, так и в командном зачете…» По завершении отчета делегация вернулась в Спорткомитет, ее членов предупредили, чтобы они в полном составе находились там «до решения всех проблем». «В третьем часу ночи» позвонил Маленков и кое-что уточнил. После этого делегация продолжила томиться ожиданием «окончательной оценки итогов Олимпийских игр». Дать ее мог только один человек в стране, которому и докладывал свои уточнения Маленков. Через несколько часов раздался звонок. «По его голосу и первой фразе, — вспоминает Романов, — я понял, что очень большой грозы не будет». Он сказал: «Передайте товарищам, что выступление наших спортсменов на Олимпийских играх признано в основном успешным. Вам предстоит большая работа. Надо разобраться, что делать в дальнейшем. Успокойтесь. Поезжайте домой. Отдыхайте»[1327]. Так были подведены итоги первой для советских спортсменов Олимпиады. С этого момента начинается спортивное противостояние двух супердержав, незадолго до того вступивших на тропу холодной войны. Спорт стал одной из ее арен.

«О неправильной работе Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР»

Консолидация общественного пространства коснется и религиозной сферы жизни советского общества. В Русской православной церкви Сталин тогда продолжал видеть еще один «приводной ремень» от властного двигательного центра политической машины Советского государства к массам подданных, управляемым этим государством, но не только.

В январе 1945 г. в Москве состоялся очень представительный по составу Поместный собор Русской православной церкви, проведение которого санкционировало советское политическое руководство. Собор, как помнит читатель, был созван для избрания нового предстоятеля Русской православной церкви, им стал Алексий I. Однако Собор решал не только внутрицерковные вопросы и проблемы консолидации советского общественно-политического пространства, но и внешнеполитические задачи. Прежде всего следует согласиться с имеющимся в литературе суждением о том, что проведение Собора накануне Крымской конференции союзников являлось не случайным, оно должно было продемонстрировать новые подходы Москвы к религиозной политике и возросший международный авторитет и обширные связи Русской православной церкви. В Москву тогда съехались представители восьми автокефальных церквей, общее число участников и гостей составило более 200 человек. Среди гостей были патриарх Антиохийский Александр и патриарх Александрийский Христофор, митрополит Алеутский и Североамериканский Вениамин и др.[1328] Самое время в этой связи вспомнить высказывание Сталина во время беседы с иерархами РПЦ 4 сентября 1943 г.: «Вам надо создать свой Ватикан, чтобы там и Академия, и библиотека, и типография помещались, и все другие учреждения, необходимые такой крупной и значительной Патриархии, какой является Патриархия Московская»[1329]. И хотя это высказывание имеет административно-хозяйственный характер, но на завершающем этапе войны и в первые послевоенные годы прослеживается курс на превращение Москвы в центр православия.

Весной 1945 г. было принято решение противодействовать «чужому» Ватикану. Реализуя соответствующую установку, полученную от Молотова, Карпов в марте направил Сталину специальную записку, в которой изложил развернутый план «наступления», который и лег в основу последующих практических шагов[1330]. 10 апреля после завершения работы Собора иерархов РПЦ принял Сталин, пригласивший для участия в ней Молотова, который курировал тогда деятельность Совета. Помимо вопросов патриотической деятельности церкви на завершающем этапе войны, обсуждались перспективы возобновления и развития связей с православными церквями Европы и Ближнего Востока[1331].

Одной из целей ограниченной поддержки деятельности РПЦ со стороны советского руководства в первые послевоенные годы являлось стремление использовать ее «в качестве канала для проведения нашего влияния за рубежом», констатировал председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпов в докладе Сталину[1332]. И задачи этого рода будут довольно успешно реализовываться[1333]. Карпов в докладе, направленном Сталину в начале 1946 г., особое внимание обратил на восточные патриархаты, предложил «усилить влияние» на них «с целью использовать их в будущем на своей стороне при решении ряда важных церковных вопросов»[1334]. Насколько эта линия Совета была увязана с активностью Советского государства на Ближнем Востоке, о которой мы рассказали выше, предоставляем судить читателю. В 1947 г. в Совете обсуждалась даже идея проведения в Москве Вселенского собора, были приложены усилия к созыву предсоборного совещания, организовать которое, однако, не удалось[1335].

С весны 1945 г. был взят курс на отрыв грекокатолических приходов от Ватикана и присоединение их к Русской православной церкви. В марте 1946 г. во Львове был проведен Собор грекокатолического духовенства, на который прибыли 216 священников из всех трех грекокатолических епархий. Собор объявил о разрыве Брестской унии с Римско-католической церковью 1596 г. и о присоединении к РПЦ. На соборе при этом не присутствовал ни один грекокатолический епископ, а сам собор не будет признан католической церковью[1336]. Потеря целой церкви и четырех миллионов верующих надолго осложнила отношения Советского Союза с Ватиканом.

Новый этап коммунистической консолидации не мог не затронуть сферы государственно-церковных отношений. В 1947 г. был распущен Союз воинствующих безбожников, что совсем не означало ослабления антирелигиозной хватки советской власти. Вместо него было создано Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний с планами широкого наступления на идеологическом фронте. В октябре 1947 г. по распоряжению Жданова, которого Сталин поставил руководить идеологией, Секретариат ЦК рассмотрел вопрос о работе Совета по делам Русской православной церкви при Совмине и сделал вывод о том, что в документах Совета «содержатся политически неправильные и ошибочные положения», на которые было прямо указано. К числу важнейших относились преувеличение религиозности населения и «степени лояльности православного духовенства к власти»[1337]. С этого момента Совет и его руководитель Г. Г. Карпов попали под систематическое давление со стороны идеологических структур партии.

Докладная записка Г. Ф. Александрова А. А. Жданову о нарушениях местными советскими организациями постановления правительства о культах и деятельности Совета по делам РПЦ

23 апреля 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 946. Л. 153. Подпись — автограф Г. Ф. Александрова, резолюция — автограф А. А. Жданова]

Летом 1948 г. в Москве состоялось Совещание глав автокефальных православных церквей, в котором приняли участие делегаты от 11 церквей из 13. Предстоятели восточных церквей на этот раз в Москву не приехали. Согласно оценкам, имеющимся в историографии, совещание решило задачу создания восточноевропейского блока православных церквей под руководством РПЦ[1338]. Однако оно, судя по всему, не оправдало в полной мере ожиданий советского руководства, рассчитывавшего на подтверждение лидерства Московской патриархии в мировом православии. Результаты курса на возвращение в юрисдикцию РПЦ, ставших автокефальными церквей (Польской, Финляндской), православных приходов в Европе, Северной Америке и Юго-Восточной Азии так же оказались позитивными, но далеко не триумфальными[1339]. Изменение к худшему для СССР внешнеполитической обстановки, торможение в продвижении московской повестки на международной арене привело к изменению оценки властями перспектив использования церкви во внешней политике СССР. В связи с этим интерес Сталина к делам церкви снизится. С другой стороны, изменять антирелигиозным принципам советской модернизации Сталин не собирался. Активное возрождение Русской православной церкви и выдвижение ее на авансцену общественной жизни противоречили базовым идеологическим установкам. Сочетание этих факторов, судя по всему, требовало притормозить процесс возрождения РПЦ, что и положило конец короткому периоду поступательного развития государственно-церковных отношений в послевоенный период и создало предпосылки для нового витка гонений на церковь после смерти советского вождя [1340].

Далеко не сразу соратники уловили изменения, произошедшие в отношении Сталина к религиозной политике. Ворошилов, например, на посту зампредсовмина курировавший «карповский» Совет, в марте и августе 1948 г. подпишет три распоряжения Совмина об открытии новых православных храмов. 28 октября Политбюро примет постановление «О распоряжениях Совета Министров СССР об открытии церквей и молитвенных домов». Ворошилову «укажут» на то, «что он поступил неправильно… так как такого рода распоряжения должны утверждаться Советом Министров СССР». Было решено отменить подписанные Ворошиловым распоряжения[1341]. «Тов. Сталин согласен», — зафиксирует Поскребышев позицию вождя. Открытые храмы были вновь закрыты, и вплоть до смерти Сталина ни одного нового православного храма не откроется.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О распоряжениях Совета министров СССР об открытии церквей и молитвенных зданий»

27 октября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1516. Л. 196. Помета — автограф А. Н. Поскребышева]

Записка «К вопросу о мерах по усилению пропаганды научно-атеистических знаний» с пометой Д. Н. Суханова

13 мая 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 110. Л. 26. Помета — автограф Д. Н. Суханова]

Карпов 5 ноября 1948 г. напишет докладную записку на имя Сталина, которую тот оставит без ответа. Между тем Отдел пропаганды и агитации ЦК подготовил проект постановления «О мерах по усилению пропаганды научно-атеистических знаний», которым предусматривался резкий поворот в государственно-церковных отношениях. Сталин посвятит этому вопросу заседание Политбюро, состоявшееся поздно вечером 24 февраля 1949 г. в его кремлевском кабинете, куда был приглашен и Карпов, продолжавший отстаивать прежний курс на дозированную поддержку возрождения Русской православной церкви. Решений на заседании принято не было. Всего через четыре дня на Оргбюро был заслушан вопрос «О недостатках в работе Совета по делам русской православной церкви при Совете Министров СССР» и подготовлен проект постановления ЦК «О неправильной работе Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР», содержавший политические обвинения в адрес Совета и его председателя. Постановление, однако, не будет принято, что можно объяснить только тем, что Сталин решил не развязывать масштабного наступления на антирелигиозном фронте точно так же, как он не позволил сделать этого Маленкову в предвоенные годы, о чем мы уже рассказали читателю ранее. На записке «К вопросу о мерах по усилению пропаганды научно-атеистических знаний», подготовленной Д. Т. Шепиловым и включившей проект нового положения о Совете, помощник Г. М. Маленкова Д. Н. Суханов сделает пометку: «Решения не принималось. Вопрос был т. Маленковым лично доложен т. Сталину» [1342].

Вождь, таким образом, решит сохранить статус-кво, не поддержав ни одну из противостоящих сторон. В июле 1949 г. Бюро по культуре ЦК предложит Совету руководствоваться в свой работе Положением о Совете от 7 октября 1943 г.[1343] Статус-кво Карпову в полном объеме сохранить не удастся, отношения возглавляемого им Совета с Патриархией и РПЦ в целом устремятся к точке замерзания. В сентябре 1950 и в июне 1951 г. Карпов вновь обратился к Сталину с просьбой дать указания о деятельности Совета в новых условиях. Ответов он не получил. Единственное, чего ему удалось добиться, так это возобновить существовавший до 1947 г. порядок взаимоотношений Совета и Патриархата, включавший приемы в Совете по инициативе Патриарха, обмен поздравительными посланиями и т. д.[1344]

Смерть Сталина сломает заслон на пути расширения идеологической экспансии коммунистической партии и после некоторого затишья в годы так называемой хрущевской оттепели начнется новая атака Советского государства на церковь и верующих.

Глава 10«Наш опыт борьбы с врагами говорит…» Репрессивные практики и последние кампании

Сталин постарается использовать идеологический потенциал народа-победителя, направив его на решение задач восстановления. Наряду с идеологическими кампаниями в ряду мобилизационных мер традиционно важнейшее место займут репрессивные практики. Значительное место во внутренней политике по-прежнему будет занимать превентивное купирование политических рисков через изъятие действительных, потенциальных или мнимых врагов режима. Чрезмерный характер репрессий, вероятно, может быть объяснен психофизиологическими особенностями личности Сталина, однако сами по себе репрессии являлись важным структурным элементом созданной социально-политической системы и их применение имело под собой политическую подоплеку. В самые последние годы жизни Сталина будут проведены несколько репрессивных кампаний, к началу которых система правоохранительных и судебных органов претерпит существенные изменения.

«О мерах по усилению работы органов…»

Прежде всего следует иметь в виду, что, формально завершив войну в Европе, Сталин столкнется с продолжением вооруженного сопротивления советской власти на Западной Украине и в Западной Белоруссии, прибалтийских республиках, инкорпорированных в состав СССР в 1939–1940 гг. Показательно, что 21 сентября 1945 г. указом Президиума Верховного Совета будут отменены указы о введении военного положения в отдельных местностях СССР, за исключением республик Прибалтики и западных областей Украины и Белоруссии. Борьба с Украинской повстанческой армией (УПА) потребует даже подписания специального соглашения с Польшей и Чехословакией в мае 1947 г. Сталин будет регулярно получать доклады о ходе операций против националистического подполья. Так, например, 28 сентября 1947 г. Сталин получит и завизирует докладную о «боевых операциях», «выселении семей осужденных, убитых и находящихся на нелегальном положении бандитов», а также ходатайство о представлении к правительственным наградам наиболее отличившихся чекистов, офицеров и солдат МГБ[1345].

Докладная записка Л. М. Кагановича, Н. С. Хрущева и В. C. Абакумова И. В. Сталину о представлении чекистов, офицеров и солдат войск Министерства госбезопасности к правительственным наградам за борьбу с Организацией украинских националистов (ОУН)

28 октября 1947

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1516. Л. 200. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об утверждении проекта постановления Совета министров СССР «О выселении с территории Молдавской ССР кулаков, бывших помещиков, крупных торговцев, активных пособников немецких оккупантов, лиц, сотрудничавших с немецкими и румынскими органами полиции, участников профашистских партий и организаций, белогвардейцев, участников нелегальных сект, а также семей всех вышеперечисленных категорий»

6 апреля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 802. Л. 55–59. Подпись — автограф И. В. Сталина]

В 1944–1952 гг. в республиках Прибалтики будут репрессированы (убиты, арестованы, депортированы) около полумиллиона человек[1346]. Примерно так же оценивается размах репрессивных акций в западных областях Украины и Белоруссии. Около 40 тыс. чел. будут депортированы в 1949 г. с территории Молдавии[1347].

Преследование коллаборационистов станет одним из направлений репрессивной политики в послевоенный период. В июле 1946 г. Сталин согласует осуждение руководителей Конфедерации освобождения народов России (КОНР) во главе с А. А. Власовым и применение к ним высшей меры наказания [1348].

Национальная политика не сведется, однако, к карательным акциям, которые будут использованы в основном на недавно инкорпорированных в состав СССР территориях. Значительное место в ней займет пропаганда советских ценностей, интернационализма, дружбы и единства советских народов. В обеих своих составляющих — позитивной и репрессивной — она будет направлена, по мысли советского руководства, на укрепление интеграционных процессов и предотвращение развития межнациональных противоречий и конфликтов[1349].

Послушным инструментом проведения репрессий являлись органы безопасности, суда и прокуратуры. Важнейшим направлением деятельности Сталина по контролю неформальных центров влияния оставалось, как и в довоенный период, прямое управление им этими органами.

Докладная записка министра госбезопасности В. С. Абакумова И. В. Сталину об осуждении 12-ти руководителей «Комитета освобождения народов России» (КОНР) и применении к ним высшей меры наказания

21 июля 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 772. Л. 134. Подпись — автограф В. С. Абакумова, резолюция — автограф И. В. Сталина, результаты голосования — автограф А. Н. Поскребышева]

Андрей Андреевич Власов

Май 1945

[Из открытых источников]

На протяжении всего сталинского периода, как мы видели, их будут подвергать многократным реорганизациям, чисткам и ротациям руководящего состава. Будут проводиться они и в послевоенный период.

По выходе из войны, как уже знает читатель, система государственного управления была реорганизована. Прошла через это и система органов государственной безопасности. 15 марта 1946 г. в соответствии с постановлением Верховного Совета СССР все наркоматы переименовывались в министерства. 3 мая, реализуя указание Сталина, министр государственной безопасности В. Н. Меркулов, его заместитель С. И. Огольцов и начальник ГУКР «Смерш» В. С. Абакумов направили в адрес советского вождя записку с проектом реорганизации МГБ. 4 мая Политбюро приняло соответствующее постановление, которым предусматривался ряд серьезных структурных изменений [1350].

Главным из них стало включение в состав Министерства военной контрразведки «Смерш», которое было преобразовано в 3-е Главное управление МГБ. Как помнит читатель, «Смерш» в годы войны Сталин подчинил напрямую себе, а его руководитель на определенное время стал его доверенным лицом. Поэтому не удивительно, что одновременно с реорганизацией была проведена и кадровая ротация. МГБ вместо Меркулова возглавил Абакумов, а в руководство министерством пришли руководители «Смерш». Новый состав руководства Политбюро утвердит постановлением от 1 июня.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О структуре Министерства Государственной Безопасности»

4 мая 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1482. Л. 39]

Проект Указа Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества»

2 июня 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 182. Л. 128–129. Правка — автограф И. В. Сталина]

Реорганизация не ограничится описанной выше реформой 1946 г. В 1947 г. из Министерства внутренних дел в МГБ были переданы внутренние войска, транспортное управление, служба охраны правительственных объектов в Крыму, фельдсвязь.

Как и в довоенный период, репрессивное воздействие будет направлено не только на представителей советской элиты, как в этом уже мог убедиться читатель в предшествующих параграфах этой книги. Репрессии по-прежнему будут затрагивать широкие слои населения. Так, 4 июня 1947 г. Президиум Верховного Совета СССР примет указ «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества», где появится специальная статья, предусматривавшая уголовную ответственность за «недонесение органам власти» о готовящемся или совершенном хищении. Сталин внесет в проект указа правку об увеличении сроков тюремного заключения[1351]. В 1947–1952 гг. за «хищения социалистической собственности и личного имущества» было осуждено более 2 млн человек[1352].

21 февраля 1948 г. будет принято постановление Совета министров СССР «Об организации лагерей и тюрем со строгим режимом для содержания особо опасных государственных преступников и о направлении их по отбытии наказания на поселение в отдаленные местности СССР», которое предусматривало организацию и строительство дополнительно «особых лагерей» на 145 тыс. человек и «особых тюрем» на 5 тыс. и которое предписывало «трудоспособных заключенных использовать преимущественно на тяжелой физической работе». Объектом специального внимания со стороны советского руководства станут шпионы, диверсанты, террористы, троцкисты, правые, меньшевики, эсеры, анархисты, националисты, белоэмигранты и участники других антисоветских организаций и групп, а также лица, «представляющие опасность по своим антисоветским связям и вражеской деятельности»[1353]. Это постановление было принято по результатам работы комиссии, образованной решением Политбюро. Инициировал постановку вопроса не кто иной, как Н. С. Хрущев[1354].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об образовании комиссии для рассмотрения вопросов о переселенцах, организации специальных тюрем и лагерей и высылке из Украины «вредных элементов»

10 февраля 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1509. Л. 47. Подпись — автограф И. В. Сталина]

Тогда же, в феврале 1948 г., Президиум ВС СССР издал специальный указ «О направлении особо опасных государственных преступников по отбытии наказания в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР»[1355]. В ноябре 1948 г. с участием Сталина был подготовлен проект решения Политбюро «О выселенцах», где говорилось об ужесточении наказаний граждан, бежавших из мест, в которые были выселены в ходе депортаций военного времени представители ряда национальностей Советского Союза[1356]. Через несколько дней это политическое решение реализовал указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Великой Отечественной войны»[1357]. В июне 1948 г. появился указ Президиума Верховного Совета «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни»[1358].

В 1948 г. было принято еще одно важное решение. 24 августа, рассмотрев положение дел в Верховном суде СССР, Политбюро неудовлетворительно оценило его работу: «Верховным судом СССР допущены необоснованные снижения мер наказания, особенно по делам об измене Родине и хищениях, что ослабляет борьбу с этими преступлениями… В деятельности Верховного суда укоренилась вредная практика рассмотрения судебных дел, продвигаемых ловкими адвокатами, минуя Верховные суды союзных республик. Так, в 1947 году судебная коллегия по уголовным делам рассмотрела 5596 дел, из которых 2925 дел не рассматривались в Верховных судах союзных республик. Значительное количество дел… не имеет принципиального значения и вносится на рассмотрение для снижения мер наказания». Прозвучало в постановлении Политбюро и слово «взятка»: «Поверкой вскрыты позорные факты злоупотреблений служебным положением некоторыми членами Верховного суда СССР и работниками его аппарата, которые за взятки снижали меры наказания и освобождали преступников»[1359]. Семь членов Верховного суда, включая его председателя, были освобождены от своих должностей. Состоялась также знаковая отставка с поста председателя Военной коллегии и заместителя председателя Верховного суда В. В. Ульриха, руководившего военной коллегией на протяжении 22 лет. Ульрих председательствовал на крупнейших уголовно-политических процессах 1930-х гг., в том числе по делам об антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском блоке, параллельном антисоветском центре, антисоветском правотроцкистском блоке, по делу Тухачевского и др. В послевоенный период ему же было поручено председательствовать на процессах по делам бывшего генерала А. А. Власова, казачьих атаманов Г. М. Семенова, П. Н. Краснова, А. Г. Шкуро и др.

Проект решения Политбюро ЦК ВКП(б) «О выселенцах»

24 ноября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 798. Л. 106–108. Правка — автограф И. В. Сталина. Подписи — автографы И. В. Сталина, Г. М. Маленкова, В. М. Молотова, Н. А. Вознесенского, Л. М. Кагановича, А. Н. Косыгина, К. Е. Ворошилова, Н. А. Булганина, А. А. Андреева, А. И. Микояна]

«Ульрих утратил чувство партийной ответственности, допустил серьезные политические ошибки и совершил проступки, порочащие его как Председателя Военной коллегии», — предъявило Политбюро счет своей «карающей длани». Ульриху, в отличие от большинства непосредственных исполнителей высшей воли в репрессивной политике, повезет. Он не был репрессирован, а просто покинул политико-юридический олимп, закончив свои дни в 1951 г. в должности руководителя Высших военно-юридических курсов при Военно-юридической академии.

Рассмотрением вопроса о Верховном суде проблема коррупции в органах юстиции не исчерпывалась. 31 августа генеральный прокурор СССР К. П. Горшенин направил в ЦК информационное письмо о фактах коррупции. Политбюро приняло решение рассматривать такого рода дела в особом присутствии Верховного суда, и в 1948–1949 гг. там пройдет серия закрытых процессов по делам судей-взяточников[1360].

Были в правоприменительной политике послевоенного периода и светлые пятна. Среди позитивных мер стоит обратить внимание на отмену смертной казни указом Президиума Верховного Совета от 26 мая 1947 г. Оттепелью повеяло ненадолго и уже 12 января 1950 г. смертная казнь будет восстановлена для «шпионов и изменников Родины». В послевоенный период отмечается также ежегодное сокращение численности осужденных граждан, тенденция к уменьшению приговоров, связанных с лишением свободы. После длительного, в течение нескольких лет, обсуждения в июле 1951 г. Президиум Верховного Совета издал указ «О замене судебной ответственности рабочих и служащих за прогул мерами дисциплинарного воздействия». Заместитель прокурора СССР Г. Н. Сафонов вышел на Сталина с таким предложением в июне 1946 г. В докладной записке он сообщил число осужденных за прогулы без уважительных причин за период с 1 июля 1940 по 1 января 1946 г. — 8 307 848 человек [1361].

К. Е. Ворошилов, В. М. Молотов, И. В. Сталин на трибуне стадиона «Динамо» во время Всесоюзного парада физкультурников

20 июля 1947

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 409]

Усиливая в послевоенные годы внимание к органам государственной безопасности, Сталин решал комплекс задач внутренней и внешней политики. О задаче контроля самих органов мы уже немало говорили на страницах этой книги, как и о внимании Сталина к очагам потенциальной нелояльности режиму. Несомненно, оказывало свое влияние и противоборство с коллективным Западом, особенно после того, как оно выйдет на новый виток. В 1947 г. Сталин и Молотов инициировали кардинальную перестройку разведорганов, поставив задачу создать единое ведомство, которое должно было сконцентрировать в своих руках получение и обработку разведывательной информации. С этой целью 30 сентября 1947 г. создается Комитет информации (КИ) при Совете министров СССР во главе с Молотовым, но, конечно, при непосредственном руководстве Сталина как председателя Совмина.

В специальной литературе отмечается, что создать советский аналог ЦРУ Сталину не удалось, и через 10 месяцев военную разведку вернули вооруженным силам, а в конце 1951 г. решением Сталина вся оперативная разведка была вновь сосредоточена в руках ГРУ и нового Первого Главного управления МГБ [1362].

В августе 1949 г. постановлением Политбюро в составе МГБ создается специальное Управление по наружному наблюдению[1363]. Постановлением Совета министров от 13 октября 1949 г. из МВД в ведение МГБ передадут милицию и погранвойска. Сталин не изменил своему правилу — контролировать столь ему необходимую, но набравшую уж очень большой вес структуру. Вскоре вождь решит, что пора ослабить позиции руководящего звена МГБ, усилив политический контроль. В августе 1950 г. Совмин СССР примет постановление «О мерах по усилению работы органов милиции», в октябре Секретариат ЦК — постановление «Об отборе 5 тысяч членов ВКП(б) и 10 тысяч комсомольцев для работы в органах милиции МГБ СССР». Этими решениями будет проведена партийно-комсомольская мобилизация, в ходе которой на руководящую работу в органы милиции были направлены 15 тыс. человек[1364].

До последних месяцев своей жизни Сталин будет предпринимать неоднократные административные перестройки в госбезопасности и регулярно менять руководящий состав. В сентябре 1950 г. постановлением Политбюро в МГБ СССР было организовано Бюро № 2 «для выполнения специальных заданий внутри Советского Союза». В ноябре 1951 г. по записке, направленной С. Д. Игнатьевым Сталину, решением Политбюро оно будет реорганизовано. На бюро возлагались специфические задачи: «Наблюдение и подвод агентуры к отдельным лицам, ведущим вражескую работу, пресечение которой в нужных случаях и по специальному разрешению МГБ СССР может производить особыми способами. Такими способами пресечения преступной деятельности иностранцев и других лиц, ведущих активную вражескую работу против СССР, могут быть: компрометация, секретное изъятие, физическое воздействие и устранение»[1365]. Задачами Бюро № 1 МГБ, также созданного осенью 1950 г., являлись подготовка и проведение «диверсий на важных военно-стратегических объектах и коммуникациях на территории главных агрессивных государств — США и Англии, а также на территории других капиталистических стран, используемых главными агрессорами против СССР», а также проведение «активных действий (актов террора) в отношении наиболее активных и злобных врагов Советского Союза из числа деятелей капиталистических стран, особо опасных иностранных разведчиков, главарей антисоветских эмигрантских организаций и изменников Родины»[1366]. В условиях обострения международной обстановки и начавшейся на Корейском полуострове войны, грозившей втянуть в нее и Советский Союз, Сталин явно готовился противостоять коллективному Западу всеми доступными средствами.

В середине 1951 г. он предпримет очередную чистку органов МГБ, основанием для которой станет заявление старшего следователя МГБ подполковника М. Д. Рюмина, полученное вождем 2 июля. Рюмин счел «своим долгом сообщить… что тов. Абакумов… имеет склонности обманывать правительственные органы путем замалчивания серьезных просчетов в работе органов МГБ». Такой вывод он сделает, описав свои безуспешные попытки разоблачить в ходе следствия профессора Этингера, признавшегося, «что он являлся убежденным еврейским националистом и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и советскому правительству». В противодействии следствию автор записки обвинит Абакумова. Сообщит Рюмин и о систематических грубых нарушениях в следственной части по особо важным делам, подчеркнет, «что органы МГБ плохо организовали контрразведывательную работу в Германии». Не мог не обратить на себя внимания Сталина и завершающий пассаж «сигнала» Рюмина, заявившего, что Абакумов «внутри министерства на наиболее ключевые места и, в частности, в следственной части по особо важным делам поставил „надежных“, с его точки зрения, людей, которые, получив карьеру из его рук, постепенно теряют свою партийность, превращаются в подхалимов и угодливо выполняют все, что хочет тов. Абакумов»[1367]. В литературе, впрочем, обращается внимание на то, что недовольство Абакумовым у Сталина созревало давно[1368], и обвинения Рюмина упали на подготовленную почву.

4 июля постановлением Политбюро была образована комиссия под председательством Маленкова для проверки фактов, изложенных Рюминым, а уже 5-го Абакумов направил первую объяснительную на имя Сталина[1369]. Объяснения Сталина не удовлетворят, и постановлением ЦК от 11 июля 1951 г. «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР» была запущена чистка руководящего состава МГБ[1370]. Абакумова сняли с должности, исключили из рядов ВКП(б), его дело было решено передать в суд. Вслед за арестом Абакумова будут арестованы и его заместители и ряд других руководителей центрального аппарата министерства, хотя высшее звено управленцев МГБ было сформировано постановлением Политбюро всего лишь за полгода до этого — 31 декабря 1950 г. [1371]

Постановление ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР»

11 июля 1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 838. Л. 145–148. Правка — автограф И. В. Сталина]

18–19 июля Маленков и Берия по поручению вождя проведут совещание работников центрального аппарата, областных, краевых управлений МГБ и министров госбезопасности союзных и автономных республик. Маленков огласит закрытое письмо ЦК и доведет до сведения участников совещания позицию ЦК ВКП(б), который считает неблагополучным положение в Министерстве государственной безопасности, а также сообщит о фактах «обмана партии и правительства бывшим министром госбезопасности Абакумовым»[1372]. Одной из задач, которые будут решаться на совещании, станет подготовка «чистки» в МГБ. О фантасмагоричности происходившего на совещании свидетельствует прозвучавшее там сообщение о том, что в узбекском Министерстве госбезопасности «была вскрыта крупная американская шпионская группа в количестве 270 человек» (!)[1373].

Завершая работу совещания, Маленков подтвердит, «что требуется вмешательство партии для того, чтобы органы МГБ быстрее покончили с этим неблагополучным положением и по-большевистски выправили свою работу»[1374]. «Партийная дисциплина, — подчеркнет Маленков, — должна стать на деле выше ведомственной дисциплины. Прочная повседневная связь с партийными органами, обеспечение подлинного руководства со стороны партийных органов является важнейшим условием успехов в работе органов МГБ»[1375]. Маленков подтвердит, что МГБ «обязано возобновить следствие о террористических намерениях», вскрытых в связи с делом Этингера (в рамках «дела врачей»), провести необходимые расследования и доложить ЦК и правительству о результатах[1376]. Завершая работу совещания, Маленков еще и еще раз будет подчеркивать, что «Абакумов упорно и на протяжении ряда лет отрывал органы МГБ от партии, от ЦК ВКП(б)». Именно в этом партийное руководство видело корень зла и указывало на него.

Сталин 9 августа 1951 г. лично подготовит постановление Политбюро «О министре госбезопасности», которым на этот пост будет назначен зав. отделом партийных и комсомольских органов ЦК С. Д. Игнатьев[1377]. Его назначение было призвано усилить политический контроль над деятельностью органов МГБ.

19 октября заместителем Игнатьева и начальником Следственной части по особо важным делам, опять-таки по решению Сталина, будет назначен М. Д. Рюмин, который сыграет отведенную ему роль в организации репрессий в последние год-полтора жизни Сталина[1378]. Его назначение произойдет после того, как Сталин ознакомится с его очередным «сигналом», направленном теперь уже против руководителей МГБ, уцелевших в ходе первой волны чисток. Сталин, отдыхая на юге, в середине октября вызвал туда Игнатьева и отдал соответствующие распоряжения. Игнатьев впоследствии опишет эту встречу. Сталин спросил мнение Игнатьева о руководителях, подлежавших аресту, и, услышав в ответ, что это «честные люди», вождь заявил: «Слепой вы человек, ничего не видите, что вокруг вас делается», после чего дал новоиспеченному министру прочитать донос Рюмина. Также Сталин распорядился «убрать всех евреев» из МГБ. На недоуменный вопрос «куда?», последовал получивший широкую известность ответ: «Я не говорю, чтоб вы их выгоняли на улицу. Посадите, и пусть сидят. У чекиста есть только два пути — на выдвижение или в тюрьму»[1379]. Так был начат еще один тур репрессий против «руководящих товарищей» из МГБ.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о назначении С. Д. Игнатьева министром госбезопасности СССР

9 августа 1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1593. Л. 152. Автограф А. Н. Поскребышева]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о назначении М. Д. Рюмина заместителем министра госбезопасности СССР

19 октября 1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1602. Л. 30]

Сталин продолжит давление на МГБ и в дальнейшем. 18 марта 1952 г. Политбюро примет постановление, согласно которому с 1 июня устанавливался «срок ведения следствия подследственных для наиболее важных преступников не более 3 месяцев, а для остальных не более 1 месяца»[1380]. Летом 1952 г. Сталин развернет новую реорганизацию органов госбезопасности. Игнатьев, явно реализуя установки вождя, в июне подготовит предложения о сокращении численности работников центрального аппарата и местных органов на 17 % (35 165 человек)[1381]. В июле, со ссылкой на указание Сталина, Игнатьев направит вождю на утверждение проект положения о министерстве и его новую структуру[1382].

19 июня 1952 г. Секретариат ЦК примет постановление «О работе Политотдела Главного управления милиции МГБ СССР». Выводы будут сформулированы жесткие. «Несмотря на оказанную помощь правительством и ЦК ВКП(б), — укажут авторы, — органы милиции продолжают работать неудовлетворительно». Главные претензии в адрес органов милиции будут связаны с уровнем преступности в стране. В постановлении было представлено состояние советского общества, далекое от оптимистических клише, которые использовала советская пропаганда, рисуя картину общественного подъема в ходе послевоенного восстановления. Да и с широко распространенными сегодня представлениями о состоянии общественного порядка при Сталине тогдашняя реальность имела мало общего. За девять месяцев 1951 г. были зарегистрированы 90 942 уголовных преступления, фиксировался рост случаев вооруженного ограбления и хулиганства. В Москве преступность выросла на 15,5 %, в Горьковской области — на 21,8 %, Ярославской — на 23 %, Тульской — на 25,6 %. «Раскрываемость совершенных преступлений низкая, — констатировалось в документе. — Среди нераскрытых преступлений имеется 6877 краж государственного имущества, 1334 ограбления, 512 убийств и 23 случая бандитизма». Специально был отмечен факт активности фальшивомонетчиков, которые на протяжении двух лет «в значительном количестве… продолжают изготавливать и распространять фальшивые деньги». Хорошо понятная современному читателю проблема дорожно-транспортных происшествий, оказывается, имела место уже в первые послевоенные годы: «Крайне слабо ведется борьба с автодорожными авариями. С 1 ноября 1950 года по 1 июля 1951 года произошло по стране (без гор. Москвы) 18 680 дорожных происшествий, при которых пострадало более 22 тысяч человек». Качество кадрового состава самой милиции также окажется далеким от идеального. В документе сообщалось, что в 1950 г. нарушили дисциплину 34 370 работников милиции, за первую половину 1951 г. — 16 037. В течение полутора лет были осуждены 2073 работника милиции, в справке подчеркивалось: «Особенно большой размер приняло пьянство, на почве которого совершаются всевозможные преступления». При этом 55 % всех нарушений «падает на начальствующий состав». Не изжиты в органах милиции и такие виды преступлений, фиксировал документ, как «незаконное применение оружия, избиения граждан, заключение под стражу и привлечение к уголовной ответственности невиновных лиц». В процессе следствия и судебных разбирательств только в 1950 г. были прекращены уголовные дела на 43 169 человек[1383].

Причину всех этих безобразий авторы документа видели в низком уровне воспитательной работы с личным составом. Именно на идеологическую мобилизацию и политический контроль будет сделан упор при разработке средств разрешения накопившихся проблем. Инструментом преобразований станет Политическое управление Главного управления милиции МГБ, созданное на основе Политотдела. Нечего и говорить, что практическое руководство самим Политотделом ЦК ВКП(б) оставлял за собой. Партийный контроль над работой административных органов станет также одним из важнейших инструментов укрепления аппаратных позиций тех представителей номенклатуры, которые окажутся причастны к его реализации.

Докладная записка Балева, Аветисяна, С. Кузнецова, К. Кузнецова, Наймушина и Терещенко Г. М. Маленкову об итогах проверки работы политотдела Главного управления милиции МГБ СССР и ряда политорганов милиции на местах

1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 794. Л. 121–132]

Н. С. Власик, командир крейсера Б. Ф. Петров, И. В. Сталин, адмирал Ф. С. Октябрьский, А. Н. Косыгин среди матросов и офицеров крейсера «Молотов»

19 августа 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 238. Л. 1]

В последние месяцы жизни Сталин подвергнет репрессиям и свое ближайшее окружение. В мае 1952 г. постановлением ЦК поста лишится начальник его личной охраны генерал-лейтенант Н. С. Власик, исключенный из ВКП(б) и направленный в должности заместителя начальника в один из исправительно-трудовых лагерей МВД СССР в г. Асбест[1384].

Причем, это кадровое решение последовало после «перетряски», начало которой положило постановление ЦК «О недостатках в работе Главного управления охраны МГБ СССР»[1385]. Руководству управления было поставлено в вину «наличие антигосударственной практики в финансово-хозяйственной деятельности и в организации службы…»[1386] Хозяйственный характер имевших место злоупотреблений через некоторое время будет «облагорожен» политически и в начале декабря Власик будет арестован в рамках «дела врачей», так как он «обеспечивал лечением членов правительства и отвечал за благонадежность профессуры». 17 января 1953 г. Военной коллегией Верховного суда он был приговорен к 10 годам ссылки, лишению звания и наград. В конце года будет отстранен от должности генерал-майор А. Н. Поскребышев, в течение двух десятков лет исполнявший функции секретаря Сталина и руководителя его «канцелярии».

13 ноября с должности замминистра госбезопасности постановлением Совмина был снят Рюмин за то, что оказался не в состоянии выполнить «указания Правительства» при расследовании таких важных, связанных с иностранной разведкой антисоветских дел, как дело Абакумова — Шварцмана и дело о террористической деятельности врачей из Лечсанупра, которые «все еще остаются нераскрытыми до конца»[1387].

Еще одна «перетряска» органов госбезопасности состоится в конце 1952 г. По согласованию со Сталиным в ноябре началась реформа разведорганов, в рамках которой планировалось объединить разведку и контрразведку в рамках единого Главного разведывательного управления. Поводом для Сталина стал еще один «сигнал», поступивший от двух работников разведки[1388]. Сталин выступил при обсуждении проекта постановления ЦК «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР» и подробно изложил свои взгляды на формы и методы работы советской разведки. Назвал он и стратегические приоритеты: «Главный наш враг — Америка. Но основной упор надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создавать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия». «Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу в ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец», — так завершил свое выступление советский руководитель[1389].

4 декабря 1952 г. Президиум ЦК примет постановление «О положении в МГБ». В постановлении было вновь подчеркнуто «Считать важнейшей и неотложной задаче партии, руководящих партийных органов, партийных организаций осуществление контроля за работой органов Министерства государственной безопасности. Необходимо решительно покончить с бесконтрольностью органов…» Постановлением предписывалось провести мероприятия «по значительному укреплению центрального аппарата МГБ и его местных органов свежими, политически проверенными и способными кадрами». ЦК компартий союзных республик, крайкомам и обкомам вменялось в обязанность периодически заслушивать отчеты и рассматривать планы работы органов МГБ, а их секретарям «интересоваться агентурной работой органов МГБ», более того, им должен был быть известен список всех агентов. Этим же постановлением была поставлена задача «распутать до конца преступления террористической группы врачей Лечсанупра»[1390], а также содержало установки на развертывание борьбы на территории стран западного блока. «Многие чекисты, — подчеркивалось в постановлении, — прикрываются… гнилыми и вредными рассуждениями о якобы несовместимости с марксизмом-ленинизмом диверсий и террора против классовых врагов… скатились на позиции буржуазного либерализма и пацифизма, забыли, что с озверевшим классовым врагом нельзя бороться в белых перчатках, оставаться „чистенькими“… не понимают той простой истины, что нельзя МГБ представлять без диверсий, проводимых им в лагере врага»[1391].

Органы МГБ окажутся затронуты чисткой по национальному признаку. 6 января 1953 г. замминистра госбезопасности Гоглидзе доложит Сталину о решении уволить 21 руководящего работника еврейской национальности из органов военной контрразведки (с последующим их трудоустройством), будущее еще 123 сотрудников в тот момент находилось под вопросом[1392]. 17 февраля Сталин получил от Игнатьева пакет документов с проектом обвинительного заключения по следственному делу Абакумова — Шварцмана. Всех арестованных Игнатьев предложил приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. Сталин внес в эти тексты редакторскую правку. Расстрелять обвиняемых при жизни Сталина не успеют, их судьбу будет заново решать «коллективное руководство», пришедшее к власти после кончины советского вождя.

Одним из последних крупных организационных решений Сталина в этой сфере станет создание в МГБ СССР Главного разведывательного управления в составе Управления по разведке за границей и Управления по контрразведке внутри страны. Сделано это было «в соответствии с решением Инстанции [Сталина — А. С.] от 30 декабря 1952 года», как было указано в соответствующем приказе по МГБ от 5 января 1952 г.[1393] Таким образом завершилась трансформация органов внешней разведки, которая ранее функционировала под вывеской Комитета информации сначала при Совмине СССР, затем при Министерстве иностранных дел, а в ноябре 1951 г. была передана в МГБ, где было восстановлено 1-е Главное управление. МГБ к концу правления Сталина приобрело очертания силового суперведомства, борьба за контроль над которым разгорится вскоре после смерти советского вождя.

* * *

Такими же константами сталинской системы управления, как постоянные реорганизации и кадровые чистки, являлись принудительный труд и система лагерей ГУЛАГа, причем последний не был изолированной системой, его трудовые ресурсы в плановом порядке использовались в экономике Союза. В повестках дня заседания Бюро Совмина от 5 августа 1948 г. находим, к примеру, такой пункт: «Об обеспечении выполнения Министерством внутренних дел СССР задания по направлению в 3 квартале 1948 г. рабочей силы для работы на строительстве и в промышленность»[1394]. По состоянию на 1 января 1953 г. в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ), особых лагерях и исправительно-трудовых колониях (ИТК) МВД — УМВД СССР содержались 2 468 524 человека, из них «за контрреволюционные преступления» были осуждены 539 483 человека (21,9 %). В ссылке в это время находились еще 2,75 млн человек. Всего в 1946–1952 гг. к различным срокам заключения по разным статьям были приговорены около 7 млн чел., 17 тыс. приговоров являются приговорами к расстрелу [1395].

«Ударить по космополитам»

Железный занавес, разделение послевоенного мира на противостоящие блоки и начало холодной войны, как мы уже отмечали, поставят в повестку дня, по мнению Сталина, необходимость новой идеологической мобилизации советского общества. «Закручивать гайки» в сфере культуры Сталин назначил А. А. Жданова — образованного партийного функционера «гуманитарного профиля». Именно в этом назначении некоторые историки видят причину отстранения «технократа» Маленкова от руководства Секретариатом ЦК. С вручением Жданову рычагов управления идеологией перед ним ставилась задача идеологической мобилизации советского общества, организации его усилиями ряда идеологических кампаний[1396].

Одним из направлений этой мобилизации являлась «борьба с космополитизмом», которая довольно быстро приобретет антисемитскую направленность. В публичной сфере это понятие было озвучено несколькими годами ранее. Будущий генеральный секретарь Союза советских писателей А. А. Фадеев еще в 1943 г. в ноябрьском номере журнала «Под знаменем марксизма» писал «о ханжеских проповедях беспочвенного космополитизма». В июле 1945 г. О. Куусинен в статье «О патриотизме», опубликованной им под псевдонимом Н. Балтийский в журнале «Новое время», противопоставил патриотизму космополитизм, который органически противопоказан трудящимся.

Жданову будет отпущен короткий срок, в течение которого ему, тем не менее, удалось организовать целый ряд соответствующих мероприятий. В январе 1948 г. в ЦК ВКП(б) на совещании деятелей советской музыки Жданов запустит в оборот понятие «безродный космополит»: «Интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину означает… потерять свое лицо, стать безродным космополитом».

Слабый здоровьем Жданов ушел из жизни в августе 1948 г. после инфаркта миокарда. Роль первой скрипки в партийном оркестре вернулась к Маленкову. Поспособствует ему в этом и «дело литературных критиков». Начал его, однако, не Маленков, а другие партийные функционеры. Находившийся тогда еще «в силе» первый секретарь МК и МГК ВКП(б) Г. М. Попов в первой половине января 1949 г. обратил внимание Сталина на конфликт между руководителями Союза советских писателей во главе с Фадеевым и критиками из Всероссийского театрального общества (ВТО), критиковавшими слабые пьесы последователей «социалистического реализма». Заведующий Отделом пропаганды и агитации ЦК Д. Т. Шепилов решил уведомить Сталина о позиции «критиков» и передать их письмо с жалобами на руководство Союза писателей. Сталин по этому поводу скажет: «Типичная атака на члена ЦК товарища Фадеева». 23 января 1949 г. выдвиженцы Жданова Шепилов и его заместитель А. Н. Кузнецов направили Маленкову записку о критиках-космополитах. Уже на следующий день, 24 января, Маленков провел заседание Оргбюро ЦК, где Шепилов представил проект постановления «О буржуазно-эстетских извращениях в театральной критике», который Маленков отклонил[1397]. В противовес предложениям Шепилова Маленков решит действовать публично. Нет сомнений, что свои намерения он предварительно согласовал со Сталиным. Об инициативной роли Сталина позднее будет вспоминать К. Симонов, принимавший непосредственное участие в этом деле[1398]. Сталин поручил Маленкову подготовить директивную статью для «Правды». Ее предварительный вариант главный редактор «Правды» П. Н. Поспелов положил на стол Маленкову 27 января в 3.55 утра. В работе над статьей, кроме сотрудников редакции, приняли участие советские писатели К. М. Симонов, А. А. Фадеев, А. В. Софронов, В. М. Кожевников. После согласования со Сталиным и его личной правки статья получила название «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», под которым и была опубликована 28 января. «Глубоко отвратительный для советского человека, враждебный ему безродный космополитизм» — эта формула станет жупелом, использовавшимся в дальнейшем повсеместно в идеологической «работе» партии[1399]. 26 марта канцелярия ЦК ВКП(б) зарегистрирует письмо руководителей Союза писателей Симонова и Софронова, адресованное Сталину и Маленкову. «В связи с разоблачением одной антипатриотической группы театральных критиков» они поставят вопрос об исключении из Союза писателей целой группы «критиков-антипатриотов». Судьбы подвергнутых критике литераторов сложатся по-разному[1400]. На закрытом партсобрании Союза советских писателей 9 февраля 1949 г. будет устроен настоящий погром с исключением из партии критиков, причисленных к этой группе. 10 февраля передовицу «Правды» опубликуют «Известия»; кампания, таким образом, достигнет одного из своих пиков. В феврале — марте «Правда» опубликует еще с десяток аналогичных статей, авторами которых будут высокопоставленные деятели советского искусства. Не останутся в стороне и общественно значимые фигуры вроде президента Академии художеств А. Герасимова, композитора Т. Хренникова, поэта Н. Грибачева, министра кинематографии И. Г. Большакова и др. К. М. Симонов 18 февраля выступит на собрании драматургов и критиков Москвы с изложением своего представления о космополитизме как глобальном политическом явлении и инструменте идеологической экспансии американского империализма. Космополиты, заявил он, станут ядром сил, занимающихся «преступной» работой, «враждебной советской драматургии». 19 марта 1949 г. в письме Маленкову он изъявит готовность написать пьесу «Горький в Америке». В этой пьесе Симонов считал возможным «ударить по космополитам»[1401].

Докладная записка Д. Т. Шепилова Г. М. Маленкову об антипатриотической группе театральных критиков

Февраль 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 2–8. Подпись — автограф Д. Т. Шепилова]

На этот раз, однако, обойдется без привлечения органов госбезопасности, хотя возможности для такого поворота, конечно, имелись. В начале февраля Шепилов получит от одного из перепуганных «космополитов» — критика Варшавского, работавшего в газете «Советское искусство», донос, в котором шла речь об истории возникновения «антипатриотической группы критиков» на ежемесячных «заседаниях» «в кабинете ресторана „Арагви“». Шепилов направит этот донос Маленкову и Абакумову[1402].

Ни тот, ни другой не дадут хода этому делу, а может быть, не получат санкции Сталина. Более того, градус истерии начнет снижаться. Главный редактор упомянутого «Советского искусства» В. Г. Вдовиченко 12 февраля направит Маленкову записку, в которой представит деятельность критиков уже как разветвленный сионистский заговор. К своему посланию он приложит и список из 83 подозреваемых с «еврейскими» фамилиями. Шепилов обратит внимание Маленкова, что Вдовиченко «поднял в газете „Советское искусство“ крикливую шумиху, пытаясь изобразить дело так, что космополиты проникли повсюду». Чрезмерное рвение, проявленное Вдовиченко, приведет к прямо противоположным результатам. 7 апреля его освободят от занимаемой должности и направят на переподготовку в Академию общественных наук при ЦК ВКП(б)[1403].

29 марта на совещании редакторов центральных газет секретарь ЦК М. А. Суслов призвал прекратить публиковать «крикливые» статьи. 7 апреля черту под этой кампанией подвела газета «Правда» редакционной статьей «Космополитизм — идеологическое оружие американской реакции», причем о внутренних «космополитах» в статье не было сказано ни слова.

Элементом кампании в прессе станет нарочитое раскрытие литературных псевдонимов. Спустя несколько лет Сталин вернется к этой теме, причем наставление он адресует фактически Маленкову. Это произойдет в середине марта 1952 г. на заседании, посвященном «распределению» сталинских премий. Вести это заседание Сталин поручит именно Маленкову. Тот, по воспоминаниям Симонова, «чувствовал себя не в своей тарелке». Функции Маленкова, сидевшего на председательском месте, сводились к тому, что он называл те или другие произведения в соответствии с проектом постановления. В представленных Сталину документах, по воспоминаниям Симонова, в качестве автора романа Ореста Мальцева «Югославская трагедия» в скобках была указана другая фамилия — Ровинский. Сталин решит, что Мальцев — это псевдоним, и «очень сердито, раздраженно» напомнит, что в прошлом году было принято решение запретить «представлять на премию, указывая двойные фамилии». Сталин ошибался, поскольку в данном случае псевдонимом была фамилия Ровинский, а не Мальцев. «В чем дело? До каких пор это будет продолжаться? — возмущался Сталин. — Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право, не будем уже говорить ни о чем другом. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем это подчеркивать? Зачем это делать? Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?»[1404]

«О еврейском антифашистском комитете»

Подобные публичные высказывания Сталина оцениваются по-разному. В основном их объясняют игрой на публику. При этом независимо от интерпретации поступков вождя бесспорным является общее направление политической линии Сталина и советского руководства в целом в послевоенный период: установление контроля над деятельностью еврейских организаций и вытеснение евреев из партийных и государственных структур. Административное воздействие, репрессии разного вида и жесткость станут инструментами проведения в жизнь этой политической линии[1405]. Репрессивное начало ярче всего проявилась в деле Еврейского антифашистского комитета.

Эта общественная организация была образована по решению высших партийных инстанций в апреле 1942 г. при Совинформбюро для решения пропагандистских задач за рубежом. Председателем ЕАК стал главный режиссер Московского государственного еврейского театра Соломон Михоэлс.

15 февраля 1944 г. руководители ЕАК Михоэлс, Фефер и Эпштейн обратились к Сталину, направив ему письмо по крымскому вопросу, что через несколько лет аукнется им всем. Через несколько дней, 21 февраля, ЕАК направил копию этого письма Молотову, который счел необходимым ознакомить с ним Маленкова, Микояна, Щербакова, Вознесенского. В письме руководители ЕАК предлагали «создать Еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма» и «заблаговременно, до освобождения Крыма, назначить правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса»[1406].

Письмо С. М. Михоэлса, Ш. Эпштейна, И. Фефера В. М. Молотову о создании Еврейской советской социалистической республики на территории Крыма

21 февраля 1944

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 246. Л. 169–172]

Как выяснится позднее, эта идея родилась во время поездки Михоэлса и Фефера по США, встреч с руководством сионистских организаций и еврейской общественности: Дж. Розенбергом, Л. Левиным, Б.-Ц. Гольдбергом[1407]. В качестве секретаря ЦК Маленков находился в курсе деятельности ЕАК, получал в разное время письма и обращения, касавшиеся комитета.

Завершение войны и решение поставленных перед ЕАК задач повлекли за собой постановку в повестку дня партийных властей вопрос о содержании работы и целесообразности его дальнейшего существования в целом.

За годы войны ЕАК перерастет отводившуюся ему роль и превратится в значимый для еврейского населения СССР общественный центр. В августе 1945 г. Маленков получит адресованное непосредственно ему письмо ЕАК об организации материальной помощи советским евреям. Маленков поручит Александрову «разобраться в этом деле и доложить предложения». Судя по тому, что никаких специальных решений по этому вопросу ЦК не принимал, позитивных рекомендаций Маленков из аппарата ЦК не получал и в повестку дня ЦК этот вопрос не вносился[1408]. 25 декабря 1945 г. Маленков получит из Комитета партийного контроля записку с критикой ЕАК за подписью Шкирятова и Андреева, которые обращали внимание Маленкова на «намерения работников Комитета превратить эту организацию в какой-то Комиссариат по еврейским делам». Эти намерения авторы записки находили политически вредными, искажающими те задачи, которые «были определены при создании» комитета. «Наше глубокое убеждение, — говорилось в записке, — Еврейский антифашистский комитет нельзя оставлять в том состоянии, в каком он находится в данное время. Если будет признано необходимым его дальнейшее существование, то нужно определить круг его деятельности, укрепить его руководство, подобрав для этого твердых политических руководителей, или же распустить эту организацию, как исчерпавшую задачи, возложенные на нее в годы Отечественной войны»[1409]. И в этом случае Маленков ограничится резолюцией: «т. Александрову». Судя по всему, Маленков по тем или иным причинам сочтет целесообразным занять выжидательную позицию, подключая или позволяя подключаться иным партийным деятелям к генерированию напряженности вокруг «еврейского вопроса» в целом и ЕАК в частности.

В июле того же года Маленков получит записку от руководителя Совинформбюро Лозовского, также входившего в состав ЕАК. В ней будут освещены вопросы деятельности ЕАК. Лозовский обратит внимание Маленкова на то, что пять созданных в годы войны антифашистских комитетов организационно не были связаны с Совинформбюро, но фактически именно ему «приходилось повседневно руководить работой всех этих антифашистских комитетов». Подчеркнет Лозовский и то обстоятельство, что «речи и выступления на митингах и пленумах просматривались предварительно Совинформбюро и утверждались Управлением пропаганды ЦК ВКП(б)». «Необходимо, — напишет Лозовский, — чтобы руководители всех этих комитетов сами отвечали за свою работу перед Центральным Комитетом ВКП(б)»[1410].

ЕАК выведут из подведомственной подчиненности Совинформбюро и 1 августа 1946 г. напрямую подчинят Отделу внешней политики ЦК. Одним из деятелей, нагнетавших напряженность вокруг ЕАК, был М. А. Суслов. Он поднимется в это время до уровня секретаря ЦК, за ним закрепят руководство Отделом внешней политики ЦК, курировавшим ЕАК. В сентябре 1946 г. назначенная Сусловым комиссия сочтет возможным высказаться о целесообразности роспуска ЕАК, поскольку его руководство «оказалось в плену сионистской идеологии»[1411]. Еще более негативного содержания записку Суслов направит Сталину, а копии — членам Политбюро (включая Маленкова) в ноябре 1946 г. Суслов подчеркнет, что деятельность ЕАК «как за границей, так и внутри СССР приобретает все более сионистско-националистический характер и потому является политически вредной и нетерпимой». Завершит свою пространную записку Суслов предложением «о его ликвидации»[1412]. В тот момент решения не последует. Суслов проявит настойчивость. Не пройдет и двух месяцев, как он вновь обратится, на этот раз к Молотову и А. А. Кузнецову, с предложением прекратить деятельность ЕАК и Антифашистского комитета советских ученых[1413].

Усиление административного контроля и прессинга покажется Сталину недостаточным. В январе 1948 г. в Минске, как принято считать, сотрудниками Министерства госбезопасности будет убит С. Михоэлс, устранение которого обставят как гибель в результате наезда грузовика. Указание о проведении этой операции министр госбезопасности Абакумов и его заместитель Огольцов получат непосредственно от Сталина[1414]. В историографии высказывается предположение, что Сталин «мог в деталях поведать ближайшим соратникам о „преступлении и наказании“ Михоэлса или, по крайней мере, прозрачно намекнуть на истинную причину его смерти» на заседании Политбюро, состоявшемся в кабинете Сталина в ночь на 13 января 1948 г.[1415] Такое заседание действительно имело место, как следует из записей в дневнике дежурных секретарей Сталина. Представляется, однако, маловероятным публичное обсуждение подобной темы. Максимум, что можно предположить, так это информирование собравшихся о произошедшем в Минске «несчастном» случае.

Вслед за гибелью Михоэлса повиснет на волоске судьба как ЕАК, так и его членов, а решение окажется связанным с перипетиями начального периода современной истории Израиля. 14 мая 1948 г., как помнит читатель, было провозглашено Государство Израиль, которому на первом этапе советское руководство окажет дипломатическую и военно-техническую поддержку. Надеждам Сталина на просоветскую ориентацию нового государства не суждено будет оправдаться, что и станет катализатором последующих процессов. В начале сентября того же года в Москву прибудет израильская миссия во главе с Голдой Меир. Восторженная реакция еврейской общественности Москвы станет для Сталина еще одним тревожным сигналом. Начнется ужесточение позиции СССР по отношению к Израилю и сионизму в целом, что прямо отразится на практических мероприятиях в отношении еврейских организаций СССР.

Важной частью идеологического наступления была статья Ильи Эренбурга «По поводу одного письма», опубликованная в «Правде» 21 сентября 1948 г. Ее главным выводом станет утверждение о том, что ленинско-сталинская национальная политика давно покончила с антисемитизмом. За несколько дней до публикации Маленков пошлет Сталину оттиск статьи со своей запиской: «Перед отъездом в отпуск Вы дали указание подготовить статью об Израиле. Дело несколько задержалось из-за отсутствия в Москве Эренбурга. На днях Эренбург прибыл. Мы с Кагановичем, Поспеловым и Ильичевым имели с ним разговор. Эренбург согласился написать статью…» На оттиске помощник Сталина Поскребышев оставит пометку: «Товарищ Сталин согласен»[1416].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о роспуске Еврейского антифашистского комитета

20 ноября 1948

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 798. Л. 78]

Этим дело не ограничится. 21 ноября 1948 г. члены Бюро Совмина СССР примут от помощника Сталина Поскребышева по ВЧ проект постановления «О Еврейском антифашистском комитете». Этим постановлением Бюро Совмина поручало Министерству государственной безопасности «немедля распустить Еврейский антифашистский комитет, так как… этот Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки». Органы печати этого комитета предписывалось закрыть, «дела комитета забрать». Завершался проект многозначительной директивой: «Пока никого не арестовывать». Телефонным опросом проголосовали «за» Маленков, Вознесенский, Косыгин, Каганович, Булганин, Микоян[1417].

Вскоре дело ЕАК развернется на полную катушку. 4 декабря министр госбезопасности Абакумов направит Сталину, а также Молотову, Берии, Маленкову и Кузнецову записку. Вывод Абакумова гласил: «…обнаруженные при роспуске Еврейского антифашистского комитета документы подтверждают… что комитет… по существу превратился в антисоветский центр, который, ориентируясь на Америку, проводил в СССР подрывную работу»[1418]. Сталин даст санкцию на аресты.

13 января 1949 г. Маленков и председатель Комитета партийного контроля при ЦК М. Ф. Шкирятов направят Сталину докладную записку о состоявшейся у них «беседе» с С. А. Лозовским.

С. А. Лозовский (Дридзо) — советский партийный деятель, заслуженный участник революционного движения, родился в 1878 г. В 1901-м вступил в РСДРП, в 1905-м примкнул к большевикам. Делегат VIII–XVIII съездов партии, член и кандидат в члены Исполкома Коминтерна, секретарь Профинтерна, член ВЦИК и ЦИК СССР, депутат Верховного Совета СССР 1-го и 2-го созывов (1937–1950). В 1939–1946 гг. заместитель наркома иностранных дел, чрезвычайный и полномочный посол. Одновременно с июля 1941-го заместитель, в 1945–1948 гг. начальник Совинформбюро. В общем, более чем заслуженный и многократно проверенный большевик, уцелевший в годы Большого террора. При нем одним из направлений деятельности Совинформбюро стало курирование пяти международных антифашистских организаций, в том числе Еврейского антифашистского комитета.

Беседу с Лозовским, состоявшуюся в кабинете Маленкова, точнее будет определить как допрос, пусть и по партийной линии, но допрос. Именно так поименует характер состоявшегося разговора сам Маленков, когда спустя несколько дней подготовит проект постановления Политбюро.

«Как теперь установлено, — начнут Маленков и Шкирятов свою докладную Сталину по итогам допроса, — Еврейский антифашистский комитет проводил враждебную Партии и Правительству националистическую и шпионскую работу». И далее: Лозовский, являясь руководителем Совинформбюро, принимал активное участие в работе ЕАК и потому «несет политическую ответственность». Лозовскому, как и руководителям ЕАК Михоэлсу и Феферу, будет поставлена в вину разработка плана «создания Еврейской республики в Крыму», выработанного «по указке американцев». Лозовский, по мнению Маленкова и Шкирятова, «должен был увидеть антисоветское лицо Михоэлса и Фефера и довести об этом до сведения» ЦК. Вместо этого он включился в подготовку соответствующей записки в правительство и сам участвовал в ее редактировании. Вменят в вину Лозовскому и то, что он принимал в Совинформбюро «американских корреспондентов еврейских националистов», которые являлись, «как теперь установлено, американскими разведчиками»[1419]. Удивительно, что предъявленная Лозовскому совокупность претензий «тянула», по мнению авторов докладной, всего лишь на исключение Лозовского из состава членов ЦК ВКП(б)[1420].

Маленков, очевидно, по указаниям Сталина, подготовит проект постановления Политбюро ЦК «О Лозовском». «Как известно из письма ЦК ВКП(б) от 3 января 1949 года, — начнет документ Маленков, — Еврейский антифашистский комитет за последнее время превратился в шпионскую организацию еврейских националистов, стал центром антисоветской пропаганды и регулярно поставлял антисоветские шпионские сведения органам иностранной разведки». Лозовский, будет указано в проекте, сговаривался с членами ЕАК «о том, как выполнить план американских капиталистических кругов по созданию в Крыму Еврейского государства». Всего за несколько дней идея Еврейской республики без видимых причин трансформировалась в план создания Еврейского государства в документах, вышедших из-под пера одного и того же человека. «Допрошенный Лозовский» старался «объяснить свои преступные действия „ошибкой“ и отсутствием бдительности». В этом документе Маленков, уловив импульсы, исходившие от Хозяина, предложит исключить Лозовского не только из состава ЦК, но и из ВКП(б) вообще [1421].

Докладная записка Г. М. Маленкова и М. Ф. Шкирятова И. В. Сталину о беседе с С. А. Лозовским 13 января 1949 г., об участии Лозовского в деятельности Еврейского антифашистского комитета, о планах ЕАК по созданию Еврейской республики в Крыму и др. с предложением исключить Лозовского из членов ЦК ВКП(б)

Не ранее 13 января 1949

[РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 15624. Л. 309–310. Подписи — автограф Г. М. Маленкова]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об исключении С. А. Лозовского из ВКП(б)

18 января 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1519. Л. 62–64. Автограф Г. М. Маленкова]

Решением ЦК от 18 января (опрос по телефону) Лозовский был выведен из его состава, исключен из партии. 20 января его вызвали в ЦК, где ознакомили с текстом решения, а 26 января 1949 г. он был арестован. Арестуют и других членов ЕАК.

Следствие, однако, будет тормозиться до середины 1951 г. то ли из-за загруженности органов госбезопасности другой «важной» работой (в то же самое время разворачивалось «ленинградское дело»), то ли из-за нежелания части советских руководителей форсировать события. Так или иначе, в финальную стадию дело войдет только после чистки аппарата МГБ, проведенной в 1951 г., и начала «дела врачей».

Как мы уже видели, 2 июля 1951 г. старший следователь следственной части по особо важным делам М. Д. Рюмин направил в ЦК ВКП(б) на имя Сталина заявление, в котором «сигнализировал» о неблагополучном положении в МГБ в том, что касалось следствия по ряду весьма важных дел крупных государственных преступников; в этом Рюмин обвинял министра госбезопасности Абакумова. В ночь на 5 июля на заседании в кабинете Сталина было принято постановление Политбюро, написанное по ходу заседания Маленковым. По заявлению Рюмина решили «поручить Комиссии в составе тт. Маленкова (председатель), Берия, Шкирятова и Игнатьева проверить факты, изложенные в заявлении т. Рюмина, и доложить о результатах Политбюро ЦК ВКП(б)». На эту работу комиссии отводилось 3–4 дня [1422].

Спустя шесть дней, 11 июля 1951 г., Политбюро приняло постановление «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР», которое содержало ссылку на итоги работы названной выше комиссии Политбюро под председательством Маленкова. 13 июля Центральным комитетам компартий союзных республик, крайкомам, обкомам партии, министерствам госбезопасности союзных и автономных республик, краевым и областным управлениям МГБ было разослано закрытое письмо ЦК с точно таким же названием, что и постановление. Комиссия, сказано в письме, установила, что «среди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства». Министра госбезопасности Абакумова обвиняли в том, что он помешал ЦК выявить «безусловно существующую» группу, выполняющую «задания иностранных агентов по террористической деятельности». Абакумов был снят с должности министра как человек, «совершивший преступления против партии и Советского государства», он был исключен из партии, а его дело решили передать в суд[1423].

На место Абакумова Политбюро назначит заведующего Отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) С. Д. Игнатьева. Маленков поручит оформить назначение распоряжением Совмина и разослать на места и членам ЦК. Чистке подвергнется руководящий состав МГБ, управлений МГБ по Московской и Ленинградской областям. Рюмин будет назначен заместителем министра госбезопасности[1424]. Поскребышев считал, что на эту должность Рюмина выдвинул Маленков[1425].

В январе 1952 г. Рюмин получит санкцию на подготовку дела ЕАК к рассмотрению на закрытом судебном процессе. В марте следственная часть Министерства госбезопасности оформит материалы следствия в 42 тома. 3 апреля Игнатьев направит обвинительное заключение Сталину, копии — Маленкову и Берии. Игнатьев предложил приговорить в смертной казни всех обвиняемых, за исключением Лины Штерн — действительного члена Академии медицинских наук. Рекомендации МГБ будут воспроизведены практически без изменений в соответствующем постановлении Политбюро. Единственное исключение коснется Л. С. Штерн, которой сократят срок ссылки с 10 до 5 лет. 7 апреля дело ЕАК направят в Военную коллегию Верховного суда. Закрытый суд будет проходить в помещении клуба МГБ с 8 мая по 18 июля 1952 г. под председательством генерал-лейтенанта А. А. Чепцова. На скамью подсудимых попадут 14 человек [1426].

Лозовский будет одним из тех немногих (как, кстати, и Лина Штерн), кто займет принципиальную позицию, полностью отрицая свою виновность. Обвинения в том, что ЕАК был «шпионским центром», Лозовский на одном из судебных заседаний назовет вздором. Он опишет деятельность ЕАК, ссылаясь на различные директивные документы, переписку, которые демонстрировали, что комитет всегда проводил советскую политику, а его деятельность согласовывалась с властями и находилась под их контролем. Под конец процесса все подсудимые откажутся от признательных показаний, данных в ходе следствия[1427].

После смерти Сталина Чепцов напишет заявление на имя маршала Г. К. Жукова, в котором сообщит, что в начале июля 1952 г. он отложил слушание дела и обратился к генеральному прокурору Г. Н. Сафонову и председателю Верховного суда А. А. Волину с просьбой поддержать его обращение в ЦК с предложением продолжить расследование дела ЕАК. По его мнению, МГБ в ходе следствия нарушило законность и подготовило материалы дела к суду с явными изъянами. Оба откажутся поддержать ходатайство Чепцова. Председатель Комиссии партийного контроля Шкирятов заявит Чепцову, что убежден в виновности осужденных. Чепцов продолжит настаивать на своей правоте, что не может не вызвать удивления его смелостью. Он обратится к Маленкову. Тот примет его в присутствии Игнатьева и Рюмина. Рюмин, по словам Чепцова, обвинил его в либеральном отношении к врагам народа, в преднамеренном затягивании процесса и клевете на МГБ. Выскажется, и вполне недвусмысленно, и сам Маленков: «Что же вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро ЦК занималось три раза. Выполняйте решение Политбюро!»[1428] Мужества довести свою линию до конца Чепцову не хватит. Приговор, предписанный к вынесению не судебным, а политическим органом власти, будет им оформлен в соответствии с указанием, прозвучавшим из уст Маленкова.

В июле 1952 г. в числе тринадцати других членов ЕАК Военной коллегией Верховного суда СССР Лозовский будет приговорен к расстрелу. В последнем слове на суде он заявит: «Я сказал все и не прошу никаких скидок. Мне нужна полная реабилитация или смерть…» Чепцов предпримет последнюю попытку изменить ситуацию. Он даст ход просьбам о помиловании, поступившим от осужденных, и перешлет Сталину личное послание Лозовского. Реакции не последовало. 12 августа приговор был приведен в исполнение.

Всего через три года, 22 ноября 1955 г., на основании заключения генерального прокурора СССР та же самая Военная коллегия приговор в отношении всех осужденных отменит и их дело прекратит за отсутствием состава преступления. В том же 1955-м Лозовский был посмертно реабилитирован и восстановлен в партии.

«Дело врачей»

В январе 1951 г. начнется так называемое дело врачей. Развернется оно на фоне не только болезненной подозрительности Сталина, но и реального недовольства состоянием медицинского обслуживания высшего слоя номенклатуры. Вопрос охраны здоровья управленческой элиты со времен Ленина находился под пристальным вниманием советского руководства. В мае 1947 г. Сталин в качестве председателя Совета министров Союза ССР подготовит распоряжение министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову. В нем будет содержаться резкая критика Лечебно-санитарного управления Кремля Минздрава: «Обслуживание больных поставлено совершенно неудовлетворительно». Начальник Лечсанупра Кремля А. А. Бусалов будет снят с должности тем же распоряжением Сталина[1429].

11 июля 1951 г. МГБ, реализуя установки Политбюро, возобновит следствие «по делу о террористической деятельности Этингера», долгое время работавшего консультантом Лечсанупра Кремля.

В сентябре — ноябре 1952 г. будут проведены многочисленные аресты врачей, включая начальника Лечсанупра Кремля П. И. Егорова, личного консультанта Сталина В. Н. Виноградова, профессоров М. С. Вовси, В. Х. Василенко и др. Арестованным предъявят обвинения в умышленном неверном диагностировании и лечении членов Политбюро А. А. Жданова и А. С. Щербакова. Министр государственной безопасности С. Д. Игнатьев 15 ноября 1952 г. со ссылкой на исполнение указаний Сталина, полученных 5 и 13 ноября, будет докладывать ему: «2. К Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия, усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками»[1430]. 4 декабря Политбюро примет постановление «О вредительстве в лечебном деле». Это постановление обязывало МГБ «до конца вскрыть террористическую деятельность группы врачей, орудовавшей в Лечсанупре [Кремля] и ее связь с американо-английской разведкой»[1431].

Распоряжение председателя Совета министров СССР министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову о наведении порядка в учреждениях Лечебно-санитарного управления и освобождении А. А. Бусалова с поста начальника Лечсанупра Кремля

20 мая 1947

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 157. Л. 2–4. Правка и подпись — автограф И. В. Сталина]

С середины 1950-х гг. бытует высказанная А. Н. Поскребышевым точка зрения, будто Рюмин, выдвинутый Маленковым, постоянно информировал его о ходе следствия по делу врачей, а «Маленковым непосредственно давались заместителям министра… указания об аресте врачей, профессоров. Вызывалась им также врач, которая давала показания на профессоров Егорова, Виноградова, Василенко о том, что они проводили неправильное лечение Жданова. В отношении арестованных врачей применялись пытки, истязания. Маленков об этом знал и поощрял это»[1432]. И в профессиональной литературе есть мнение, что это «дело» было «в значительной мере инспирировано Маленковым и Берией, стремившимися таким образом устранить Абакумова (но в дальнейшем оно „держалось“ исключительно на Сталине)»[1433]. Оба деятеля, конечно, принимали участие в наиболее важных обсуждениях. В тетрадях (журналах) записей лиц, принятых Сталиным в его кремлевском кабинете, зафиксировано, например, совещание у Сталина поздно вечером 13 ноября, когда вождь собрал у себя руководство МГБ (Игнатьев, Гоглидзе, Огольцов, Рясной, Питовранов) и членов «пятерки» — Булганина, Берию, Маленкова, Хрущева[1434]. Но при этом вряд ли приходится сомневаться, что роль всех участников таких обсуждений главным образом сводилась к тому, чтобы ознакомиться с мнением Сталина, одобрить его и принять меры по реализации решения вождя.

9 января на заседании Бюро Президиума ЦК будет обсуждаться проект сообщения ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей». В отсутствие Сталина заседание проведет Маленков. «Врачи-преступники», как гласила эта «тассовка», старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров — маршалов Василевского, Говорова, Конева и др., вывести их из строя и ослабить оборону страны. «Все эти врачи-убийцы… состояли в наемных агентах у иностранной разведки»[1435]. 13 января 1953 г. «Правда» опубликует статью «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей», отредактированную и озаглавленную самим Сталиным.

Проект передовой статьи газеты «Правда» «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей»

10 января 1953

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 157. Л. 9–14. Правка — автограф И. В. Сталина]

29 января Маленков представит вождю проект коллективного обращения в редакцию «Правды» авторитетных деятелей еврейского происхождения. Как и статья, задавшая тон кампании, это обращение было наполнено соответствующим набором определений: «шпионская банда врачей-убийц», «изверги рода человеческого», «продавшиеся американо-английским поджигателям войны» и пр. Этим «отщепенцам» и «выродкам» противопоставлялось подавляющее большинство еврейского населения СССР — «патриотов Советской Родины». В заключение содержалось требование «самого беспощадного наказания» для «врачей-убийц». Предполагалось, что его подпишут 59 известных врачей, военных, артистов, ученых, литераторов и даже рабочих и колхозников. Однако это обращение так и не появится в печати[1436]. Полностью подготовленное дело так и осталось незавершенным. Вскоре после смерти Сталина арестованных освободят и реабилитируют. Надо сказать, что в исследовательской литературе приводится фрагмент записки профессора Виноградова, адресованной им 27 марта 1953 г. Берии. В ней он сочтет необходимым заявить: «Все же необходимо признать, что у А. А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было»[1437]. Судя по всему, смерть Жданова стала результатом врачебной ошибки, которую Сталин истолковал определенным образом. «Дело врачей», соединившее репрессивные практики послевоенного времени и массовую идеологическую кампанию, увенчает кампанию по вытеснению евреев из органов государственного управления (в том числе из МГБ) послевоенных лет[1438] и станет последним (и для многих символическим) аккордом правления Сталина.

Глава 11Финальные аккорды

Последние месяцы жизни советского вождя, как мы видели, были ознаменованы значительными событиями в сфере внутренней политики. Помимо репрессивных акций Сталин будет использовать отстранение от власти или понижение формального статуса наиболее влиятельных представителей элиты, что в результате приводило к постоянным изменениям в ближнем круге Сталина и конфигурации властной вертикали. Неизменной величиной оставался только сам вождь, который продолжал поиски наиболее эффективных, с его точки зрения, конфигураций управленческих структур и состава высших управленцев.

Н. Г. Кузнецов, К. Е. Ворошилов, И. В. Сталин, Н. А. Булганин на трибуне Мавзолея В. И. Ленина во время первомайской демонстрации на Красной площади

1 мая 1951

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 417. Л. 1]

Завершающие реорганизации

В 1952 г. после тринадцатилетнего перерыва Сталин решит собрать очередной XIX съезд партии. 4 декабря 1951 г. четверо членов руководящей группы (Маленков, Микоян, Молотов и Хрущев) согласуют проект постановления о созыве съезда в феврале 1952 г., определят они и повестку дня. В тот же день проект будет послан Сталину на юг, где тот проводил свой отпуск, на утверждение. Вероятнее всего, что первоначальный замысел был согласован со Сталиным. Вождь, однако, предложит иной план, который и примут оставшиеся в Москве соратники уже 6 декабря. Съезд будет намечено собрать 20 октября 1952 г., а из повестки дня вычеркнут вступительную и заключительную речи Сталина[1439].

Сталин поручит Маленкову сделать отчетный доклад ЦК, проект которого тот представит вождю 17 июля. В начале июня Маленков возглавит комиссию для рассмотрения проекта доклада Хрущева по новому уставу партии. 15 августа пленум ЦК утвердит окончательные сроки проведения съезда, подтвердит решение о поручении Маленкову выступить на съезде с отчетным докладом ЦК, что он и сделает 5 октября. Это поручение Сталина, с которым были согласованы все тезисы доклада, позиционировало Маленкова в глазах партийного руководства как второго человека в партии.

В международной области главным тезисом доклада следует признать декларацию о том, что «мирное сосуществование капитализма и коммунизма и сотрудничество вполне возможны при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности исполнять взятые на себя обязательства, при соблюдении принципа равноправия и невмешательства во внутренние дела других государств»[1440]. Маленков не скажет ни слова о строительстве коммунизма как непосредственной задаче дня. Зато поставит задачу «всемерно усиливать свое государство»[1441].

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О созыве XIX съезда Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)»

7 декабря 1951

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1608. Л. 103–104]

И. В. Сталин в Президиуме XIX съезда КПСС

5–14 октября 1952

Фотограф В. Савостьянов

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1661. Л. 2]

Среди многочисленных достижений, перечисленных в докладе, не без труда, но все же можно найти указания на «отдельные» проблемные моменты развития, значение которых советское руководство так и не осмыслит до конца. Говоря о промышленности, Маленков подтвердит курс на приоритетное развитие тяжелой индустрии. Отметит он, однако, и факты срыва плановых заданий, нарушения государственной дисциплины в отношении качества выпускаемой продукции, скажет о ее несоответствии установленным стандартам и техническим условиям, невыполнении установок на повышение производительности труда и снижение себестоимости продукции, о неудовлетворительной организации труда, потерях от бесхозяйственности и неэкономного расходования материалов, сырья, топлива, электроэнергии и др.[1442]В разделе, посвященном сельскому хозяйству, докладчик и словом не обмолвится о голоде 1947–1948 гг. Зато Маленков сообщит, что «зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой и серьезной… решена с успехом, решена окончательно и бесповоротно». Этот тезис в доклад впишет Сталин[1443].

Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального комитета с сопроводительной запиской Г. М. Маленкова И. В. Сталину

17 июля 1952

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 21. Л. 2–75]

Доложив об успехах укрупнения колхозов (97 тыс. вместо 254 тыс. на 1 января 1950 г.), Маленков укажет на ошибки отдельных руководящих работников, допустивших «неправильный, потребительский подход к вопросам колхозного строительства» и предлагавших «форсированно осуществить сселение деревень в крупные колхозные поселки». И хотя фамилию Хрущева докладчик не произнесет, но все собравшиеся сразу поймут, что этот упрек направлен именно в его адрес[1444].

Советское руководство выразит обеспокоенность процессами, происходившими в недрах управленческого аппарата. Маленков скажет об этом, посетовав на значительные размеры административно-управленческих расходов, несмотря на неоднократное сокращение аппарата управления. Говоря о партийных органах управления, в их работе он отметит местнические, узковедомственные устремления, укажет на принцип подбора кадров «не по политическим и деловым признакам, а по-семейному, по-приятельски, по землячеству». В результате, скажет Маленков, складывается семейка своих людей, связанных круговой порукой, ставящих групповые интересы выше партийных и государственных. Он признает, что «такая обстановка ведет обычно к разложению и загниванию», а в качестве негативного примера приведет ульяновскую партийную организацию, в которой верхушка «морально разложилась, встала на путь казнокрадства, растаскивания и разворовывания государственного добра»[1445]. Он также отметит, что появилось немало работников, «которые забывают, что порученные их попечению и руководству предприятия являются государственными, и стараются превратить их в свою вотчину»[1446]. Средством борьбы с этой, выражаясь современным языком, ползучей неформальной «приватизацией» и бюрократией «в целом» Маленков назовет развертывание самокритики и «особенно критики снизу»; он подчеркнет обязанность каждого члена партии сообщать о недостатках в руководящие партийные органы вплоть до ЦК партии, предупредит местных руководителей о недопустимости преследования за такого рода «сигналы»[1447]. Напомнит Маленков и о том, что «все еще существует капиталистическое окружение и что враги Советского государства настойчиво стремятся засылать к нам свою агентуру, использовать в своих грязных целях неустойчивые элементы советского общества». Не приходится сомневаться, что эта часть выступления Маленкова на съезде сыграет в недалеком будущем отрицательную роль в его противостоянии с Хрущевым, которому будет нетрудно склонить на свою сторону большинство представителей партийно-государственного аппарата. Не только практика участия Маленкова в чистках, хорошо известная если не большинству, то очень многим, но и публичное огульное шельмование работников сферы управления не могли добавить Маленкову очков в борьбе за единоличное лидерство.

На XIX съезде партия получит новое название — Коммунистическая партия Советского Союза (КПСС), будет «избран» новый состав ЦК. После окончания работы съезда 15 октября 1952 г. собрался пленум ЦК. На пленуме вместо Политбюро, по предложению Сталина, был избран Президиум ЦК КПСС[1448].

В широком составе президиума (25 членов и 11 кандидатов) «растворился» прежний узкий состав Политбюро, роль и значение прежних соратников — политических тяжеловесов (прежде всего Молотова и Микояна) существенно девальвировалась. Таким образом, Сталин сформировал новый персональный состав руководства страны. Нечто подобное Сталин уже проделывал в 1924 г., когда умело трансформировал свой союз против Троцкого с Каменевым и Зиновьевым внутри Политбюро («тройка») в более широкую фракцию («семерка»), проведя, таким образом, своеобразную эмиссию политических акций, результатом которой стало «разводнение» политических активов членов «тройки», ставших ему помехой. Следует также указать на очевидное сходство маневра, предпринятого Сталиным в начале 1950-х гг., с маневром, к которому в 1923 г. призывал Ленин, подвергнувший в своем так называемом завещании резкой критике лидеров партии и призвавший расширить состав руководящих органов партии за счет выдвиженцев снизу. Микоян усматривал в этом маневре Сталина и непосредственные планы по устранению из власти старых членов руководства, а не просто игру на понижение их статуса.

«При таком широком составе Президиума, — считал Микоян, — в случае необходимости, исчезновение неугодных Сталину членов Президиума было бы не так заметно. Если, скажем, из 25 человек от съезда до съезда исчезнут пять-шесть человек, то это будет выглядеть как незначительное изменение. Если же эти 5–6 человек исчезли бы из числа девяти членов Политбюро, то это было бы более заметно». Ясно, однако, и то, что эти кадровые решения явились логическим продолжением сталинской политики, направленной на обновление управленческих кадров.

Этим нововведением Сталин не ограничился. На Пленуме он предложил создать не предусмотренное уставом партии узкое по своему составу Бюро Президиума[1449]. На состоявшемся 16 октября заседании пленума он, по воспоминаниям Микояна, лично зачитал список из девяти фамилий, предложенных им в состав Бюро Президиума[1450]. В президиум вошли Л. П. Берия, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, И. В. Сталин, Н. С. Хрущев.

Списки кандидатур в состав Президиума ЦК КПСС

Октябрь 1952

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 2. Л. 208. Автограф Г. М. Маленкова]

Сталин не просто не включил в состав бюро А. И. Микояна и В. М. Молотова — опытнейших членов партийного руководства, но и подверг их на этом заседании критике. Причем критике, по оценке Микояна, необоснованной настолько, что он решился возразить Сталину, в отличие от Молотова, который не стал опровергать предъявленные ему обвинения. Маленков и Берия, сидевшие рядом со Сталиным, видимо, для того чтобы отмежеваться от Микояна, что-то говорили ему. Микоян был убежден, что их реплики были направлены против него[1451]. Позднее в беседе, которая состоялась у Микояна с Берией и Маленковым, они пересказали ему реакцию Сталина на его выступление. Сталин якобы сказал: «Видишь, Микоян даже спорит!» — выразив тем самым недовольство и подчеркнув этим разницу между Микояном и Молотовым, молчанием которого он, вероятно, остался удовлетворен. Берия и Маленков упрекнули Микояна в том, что тот позволил себе спорить со Сталиным: «Для тебя было бы лучше, если бы ты вел себя спокойно», так зафиксировал в мемуарах их слова Микоян[1452]. Вывод за пределы политического пространства одних тяжеловесов очевидным образом повышал ставки других.

На рубеже 1952–1953 гг. развернется завершающая фаза исторжения Сталиным Молотова и Микояна из власти. 21 декабря 1952 г., в день рождения Сталина, как вспоминал об этом Микоян, они с Молотовым, предварительно обменявшись мнениями, решили придерживаться старых традиций и идти без приглашения к Сталину на дачу. Посоветовались с Маленковым, Берией и Хрущевым, все трое поддержали их решение. После совместно проведенного вечера у Микояна сложилось впечатление, что и этот конфликт пройдет так же, как и прежние имевшие место столкновения. Но через день или два то ли Хрущев, то ли Маленков сказал ему: «Знаешь что, Анастас, после 21 декабря, когда все мы были у Сталина, он очень сердился и возмущался тем, что вы с Молотовым пришли к нему в день рождения. Он стал нас обвинять, что мы хотим примирить его с вами, и строго предупредил, что из этого ничего не выйдет: он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему приходили». За месяц или полтора до смерти Сталина Хрущев или Маленков рассказывал Микояну, что в беседах Сталин, говоря о нем и Молотове, высказывался в том плане, что они чуть ли не американские или английские шпионы. Микояну «по практике прошлого стало ясно, что Сталин хочет расправиться» с ними и речь идет не только о политическом, но и физическом уничтожении[1453]. Важно отметить, что Молотов, например, не считал причастными к своей опале коллег по партийно-государственному руководству: «Я считаю, Берия тут меньше других вредил. Едва ли и Маленков… Берия? Я думаю, что он меня даже защищал в этом деле. А потом, когда увидел, что даже Молотова отстранили, теперь берегись, Берия! Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас расшибет в минуту!» [1454]

Протокол № 1 заседания Президиума ЦК КПСС

18 октября 1952

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 7. Л. 71–72]

Но все это произойдет позднее. А пока 18 октября 1952 г. Президиум ЦК собирается на свое первое заседание, на котором будут созданы три постоянных комиссии: по внешним делам, по вопросам обороны, по идеологическим вопросам. Маленков возглавит первую в списке и главную — по внешним делам. Судя по сохранившейся обширной правке, Маленков будет править проект протокола № 1 по прямым указаниям Сталина[1455].

Совмин в этот период также подвергся реорганизации. 27 октября 1952 г. Бюро Президиума ЦК примет постановление о составе Бюро Президиума Совета министров в составе: Сталин, Берия, Булганин, Каганович, Маленков, Малышев, Молотов, Первухин, Сабуров, Хрущев. В состав Бюро Президиума Совмина вошли восемь из девяти (кроме Ворошилова) членов Бюро Президиума ЦК [1456].

Не пройдет и двух недель, как 10 ноября Бюро Президиума ЦК примет новое постановление: «Признать необходимым, чтобы Маленков Г. М. сосредоточился на работе в ЦК КПСС и в Постоянной Комиссии по внешним делам при Президиуме ЦК КПСС, освободив его в связи с этим от обязанностей заместителя председателя Совмина СССР, члена Бюро Президиума и Президиума Совмина СССР»[1457].

Карьера «преемника», на место которого прочили Маленкова, вновь совершит, таким образом, зигзаг, в результате чего сфера его компетенций существенно сократится. Вероятно, Сталин решил понизить уровень концентрации властных полномочий в одних руках, указать на зависимое положение ближайшему помощнику, который мог возомнить о себе слишком много.

Проект ноты протеста правительству США в связи с нарушением государственной границы СССР

14 декабря 1952

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 164. Д. 625. Л. 28. Помета — автограф Г. М. Маленкова]

Сфера компетенции Постоянной комиссии по внешним делам под председательством Маленкова будет очень широкой. Она станет и самой крупной из трех постоянных комиссий. В нее войдут пятнадцать человек. Комиссии поручалось наблюдать за деятельностью всех ведомств, имевших дело с зарубежными и международными организациями, включая важнейшие из них — министерства иностранных дел и внешней торговли. Этот орган фактически будет поставлен над профильными органами государственного управления, он будет рассматривать подготовленные ими вопросы и принимая соответствующие решения. 31 октября состоится первое заседание комиссии. По его итогам Маленков направит Сталину многостраничный доклад, содержание которого ясно указывает на ее приоритет в решении вопросов, формально порученных МИД. Комиссия, в частности, признает неудовлетворительным проект ноты советского правительства по германскому вопросу, подготовленный МИД[1458]. 14 декабря 1952 г. Маленков получит ноту протеста правительству США в связи с нарушением границы СССР американским бомбардировщиком, направленную советским МИД на утверждение Сталину. Он наложит на ней размашистую резолюцию: «По-другому составить»[1459].

19 января 1953 г. министр иностранных дел А. Вышинский направит Маленкову проект памятной записки датскому правительству по вопросу о создании американских военных баз, переработанный в соответствии с замечаниями, сделанными на заседании комиссии. Причем Маленков будет лично править этот текст[1460]. Комиссия по внешним делам до момента смерти Сталина проведет 18 заседаний.

Кроме того, при Президиуме ЦК были созданы еще две постоянные комиссии. Постоянную комиссию по вопросам обороны в составе 11 человек возглавит Булганин, которого также освободят от обязанностей члена Бюро Президиума и Президиума Совмина. Таким образом, Сталин понизил ставки в аппаратной игре еще одного из своих фаворитов в прежней жизни. Тем же постановлением от 10 ноября 1952 г. от членства в Бюро Президиума Совмина освободят Хрущева, обязав его сосредоточить усилия «на работе в Московской партийной организации и в Бюро Президиума ЦК КПСС»[1461]. Хрущев, в отличие от Маленкова и Булганина, чувствовать себя пострадавшим не должен был.

Еще одну постоянную комиссию — по идеологическим вопросам — из пяти членов возглавил Д. Т. Шепилов[1462]. Все три комиссии активно примутся за дело.

Некоторые историки считают, что таким образом Сталин ослаблял потенциал Президиума и Бюро Президиума Совмина[1463]. Нелишне в связи с этим напомнить, что с некоторых пор Сталин не принимал личного участия в их заседаниях, в отличие от аналогичных органов ЦК. Причем эти заседания органов политического управления, в отличие от заседаний Политбюро предшествующих лет, начнут проходить регулярно[1464]. Так что в последние месяцы жизни Сталин, вернувшись к проверенной структуре управления и властвования, закрепит за партийными органами первенство во властной вертикали. Если не забывать о функционировании в аппарате ЦК многочисленных отраслевых отделов, то трудно отделаться от мысли, что после некоторых колебаний Сталин сделал окончательный выбор в пользу политически «заточенного» режима управления и целенаправленно сформировал параллельные центры власти. При этом за политическими органами закрепились не только функции стратегического управления развитием государства, но, кроме того, они фактически приняли на себя практическое исполнение задач законодательной власти, окончательно закрепив за собой директивные функции управления экономикой и обществом в целом.

Была установлена очередность председательства на заседаниях органов партийного и государственного руководства. Председательствовать поочередно на заседаниях Бюро и Президиума ЦК было поручено Маленкову, Хрущеву, Булганину. Очередность была установлена и на заседаниях Президиума и Бюро Президиума Совмина. Там председательствовать поочередно было поручено Берии, Первухину и Сабурову[1465].

26 января решением Бюро Президиума создается «тройка» для наблюдения за специальными работами. Комиссия постановит созывать заседания «тройки» по понедельникам в два часа дня. «Тройка» в составе Берии (председатель), Маленкова, Булганина должна была исполнять роль оперативного руководящего органа Комиссии при Президиуме ЦК по вопросам развития атомного оружия, ракетной техники и смежных сфер науки и производства[1466]. На свое первое заседание «тройка» соберется 2 февраля и до момента смерти Сталина успеет провести четыре заседания.

Созданием широкого по составу Президиума ЦК и вне-уставного Бюро Президиума Сталин свои «реформы» структур управления не ограничит. Будет сформирован и новый состав Секретариата ЦК. Сохранился набросок проекта документа, написанный рукой Маленкова, в котором фамилии секретарей расположены не по алфавиту, что указывает на определенную иерархию лиц, перечисленных в списке. Первыми идут фамилии Сталин, Маленков, Хрущев[1467]. При этом будет удвоено количество секретарей ЦК. Это решение историки ставят в один ряд с созданием широкого по составу Президиума ЦК, усматривая цель этого «удвоения» в том же самом: «растворении» старых соратников в массе молодых выдвиженцев, создать конкуренцию в собственном окружении[1468].

В ЦК был воссоздан «единый орган по изучению и распределению партийных и советских кадров» во главе с Н. М. Пеговым, который много лет работал с Маленковым и, вероятно, был, с его точки зрения, вполне управляем. Тем самым Сталин фактически вернулся к прежним принципам организации кадровой политики. Ее передача на откуп управленцам среднего звена влекла за собой риски форсированного формирования патрон-клиентских отношений. Эта угроза была отрефлексирована и купирована данным управленческим решением. Несмотря на то, что общее руководство работой Секретариата ЦК было возложено на Маленкова, Сталин демонстративно назначил еще один триумвират для руководства заседаниями Секретариата. Председательствовать поочередно было предписано Маленкову, Суслову и Пегову[1469].

«Организационная чехарда» — так назовет в своих мемуарах А. И. Микоян сталинский стиль управления этого времени с его постоянными реорганизациями. Думается, однако, что эта характеристика не вполне верна. За «чехардой» читается намерение Сталина создать ситуацию «управляемого хаоса», с провоцированием и персональной, и институциональной конкуренции. Достигалась эта цель в том числе и через демонстративное назначение сопредседателей, и другими мерами. Тем самым формировалось некое подобие механизма сдержек и противовесов, функционирующего в институционально развитых политических системах. Цель Сталина оставалась прежней: играть в этом пространстве постоянно сталкивающихся воль и устремлений отдельных руководителей роль верховного арбитра и тем самым минимизировались и личные риски Сталина (неважно — реальные или мнимые), неизбежно возникающие при консолидации элиты вокруг фигуры преемника или в случае возникновения кризиса (политического, экономического или социального). Не будем сбрасывать со счетов и проблемы становления системы управления в Союзе ССР, поиск путей оптимизации которой Сталин продолжал в течение всей жизни. Общественный механизм, в основание которого было положено централизованное и планомерное воздействие на процессы развития социума, кажется, был обречен на перманентные реорганизации, возникавшие в качестве реакции властей на постоянно возникавшие проблемы развития. Хрущевская и горбачевская перестройки являют нам яркий тому пример.

Таким образом, после XIX съезда определилась тенденция перемещения центра власти из правительственных в партийные структуры[1470], а Сталин в последние месяцы своей жизни активно участвовал в заседаниях Президиума и его Бюро ЦК, причем эти заседания, в отличие от заседаний Политбюро прежнего времени, проводились регулярно. В октябре 1952 — январе 1953 г. состоялись четыре заседания Президиума и семь заседаний Бюро, причем Сталин присутствовал на всех[1471].

И. В. Сталин, Г. М. Маленков, Н. А. Булганин, Н. С. Хрущев, В. М. Молотов на Красной площади

7 ноября 1952

Фотограф М. Бугаева

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1476. Л. 31]

Все члены сталинского окружения, в том числе ближайшие, как и представители высшего партийного и советского руководства более широкого круга имели основания понимать шаткость своего положения, полную зависимость от воли единственного человека, его спонтанных или, наоборот, глубоко продуманных, но оттого далеко не всегда более понятных решений.

«В связи с тяжелой болезнью товарища Сталина…»

Смерть Сталина подвела черту под целой эпохой в советской истории. Вслед за ней начнется «схватка бульдогов под ковром», как определил все происходившее на вершине советского олимпа Уинстон Черчилль, имея в виду скрытую от глаз непосвященных борьбу за доминирование на верхних этажах властной пирамиды.

17 февраля 1953 г. в 22.3 °Cталин завершит принимать посетителей в своем кремлевском рабочем кабинете. Последними из него выйдут Булганин, Берия, Маленков. Больше в кремлевском кабинете Сталин не появится.

Обстоятельства смерти Сталина до сих пор вызывают многочисленные споры. Суммируя версии, можно сказать, что в обыденном сознании получила распространение мысль едва ли не о заговоре высшего партийного руководства с целью устранения вождя, а версия намеренного его отравления ближайшими соратниками стала почти общеупотребительной. Однако оснований для этой версии, во всяком случае, подтвержденных документально, при ближайшем рассмотрении не обнаруживается. Сталин умер спустя несколько дней после инсульта, последовавшего в ночь на 1 марта на так называемой Ближней даче в Кунцеве. Картина физического состояния больного, организм которого одряхлел от колоссальных психофизических перегрузок, столь красноречива, многочисленные записи наблюдавших развитие болезни врачей, а затем и результаты вскрытия настолько подробны, что не оставляют места для досужих домыслов.

Ближняя дача И. В. Сталина в Кунцево

2020-е

[Из открытых источников]

Субботу накануне 28 февраля Сталин провел в одиночестве, хотя это был день рождения его дочери Светланы. Вечером он неожиданно решил отправиться в Кремль. В кремлевском кинозале он посмотрел кинокартину с четверкой ближайших соратников и пригласил к себе на дачу Маленкова, Берию, Хрущева и Булганина. По воспоминаниям помощника начальника хозчасти дачи подполковника П. В. Лозгачева, «гости были на даче с 11 часов вечера 28 февраля и уехали в 3–4 часа ночи 1 марта» [1472].

В ночь на 2 марта разбитого инсультом Сталина на полу в Малой столовой Ближней дачи обнаружит один из его охранников. По вызову охраны на дачу приедут Берия и Маленков, врачей вызовут лишь утром 2 марта[1473]. Тогда же на Ближнюю приедут члены Президиума ЦК. Перед этим, как свидетельствуют записи в дневниках дежурных секретарей Сталина, они соберутся в кремлевском кабинете Хозяина. Инициаторами собрания, судя по всему, были Берия и Маленков. В 10.40 в этот кабинет войдут 10 человек. Члены Бюро Президиума ЦК (Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Л. М. Каганович, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, Н. С. Хрущев) и четыре члена Президиума (А. И. Микоян, В. М. Молотов, Н. М. Шверник и председатель Комиссии партийного контроля М. Ф. Шкирятов). Кроме них в совещании в кабинете Сталина приняли участие начальник Лечебно-санитарного управления Кремля И. И. Куперин и врач-невропатолог Р. А. Ткачев. Через десять минут врачи выйдут, а еще через десять минут, в 11.00, кабинет покинут и остальные.

Почти в том же составе эти люди соберутся здесь во второй раз вечером того же дня в 20.25. На этот раз в кабинете вождя будет присутствовать Н. А. Булганин и отсутствовать Хрущев, не будет Ткачева, но приедет министр здравоохранения А. Ф. Третьяков. И вновь медики выйдут оттуда первыми в 21.10, а члены партийного руководства — в 21.25[1474]. Никто из них не оставил воспоминаний о том, что происходило в это время в кабинете Сталина и о чем шел разговор. Важно отметить другое: здесь окажутся не все из 25 членов Бюро Президиума ЦК, созданного Сталиным на пленуме, последовавшем за XIX съездом. В кабинете вождя соберутся старые члены партийного руководства, решением которых высший внеуставной орган партийного руководства Бюро Президиума будет распущен, а сами они войдут в новый состав обновленного Президиума. В него не будут включены молодые члены партийного руководства, рекрутированные в Бюро Сталиным. Вероятнее всего, именно во время этих двух встреч и состоялись неформальные договоренности о новой конструкции партийной вертикали.

Утром 2 марта, между двумя встречами в Кремле, члены Президиума приедут на Ближнюю дачу. Привезут туда и врачей, которые в 7 часов утра освидетельствуют больного и начнут соответствующие медицинские манипуляции, уже, очевидно, бесполезные. Сохранились и само заключение (не одно, а несколько, подписанных разными составами консилиумов), и многочисленные подробные записи результатов последующих наблюдений. Диагноз был поставлен быстро: кровоизлияние в левом полушарии мозга в результате гипертонической болезни и атеросклероза, впоследствии он был подтвержден результатами вскрытия тела.

Целый ряд высших советских руководителей, очевидцев происходивших событий, позднее их описали. Многим бросилось в глаза поведение Маленкова и Берии, отличавшееся от того, как вели себя другие присутствовавшие лица.

Молотов на январском 1955 г. пленуме ЦК так опишет эти события: «Мы, члены ЦК, стоим у постели безнадежно больного человека. Всем нам надо было думать о дальнейшем, надо было со всей серьезностью поговорить, но никто не берется за это, так как двое — товарищ Маленков и Берия, изображая из себя наиболее близких И. В. Сталину людей, уже что-то „готовят“. Они вдвоем в течение последних двух-трех дней, пока продолжалась агония больного человека, время от времени удалялись на второй этаж, не желая ни с кем иметь дело и подготовляя решение организационных и политических вопросов, связанных со смертью Сталина. Сразу же после смерти И. В. Сталина они внесли готовые, сформулированные ими предложения, включая текст Обращения ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР, а также состав правительства, реорганизацию министерств и прочее». По мнению Молотова, именно Берия «фактически диктовал большинство принятых в эти дни решений ЦК». Помогавший ему в этом Маленков именно за это и получил пост председателя Совмина. Более того, продолжит свою мысль Молотов, «Берия наверняка считал это лишь временным решением, подготавливая этот пост для себя».

Эти предложения предварительно будут озвучены в узком кругу. Молотов в те мартовские дни 1953 г., не подвергая их сомнению по существу, предложит Берии, чтобы кандидатуру Маленкова выдвинул на пост председателя Совмина не он, Берия, а секретарь ЦК Хрущев. Берия, однако, настоит на своем. Очевидно, для него было важно зафиксировать свое особое положение в новой, начавшей складываться системе властных отношений. «Поскольку никто другой не ставил такого рода вопросов, — скажет Молотов, — пришлось молчаливо согласиться с этим». Молотов на пленуме подчеркнет политическую беспринципность Маленкова, которую в этом эпизоде он усмотрит в том, что тот пошел на сделку с Берией из-за личной выгоды, из-за желания занять высокий пост[1475]. Ясно, однако, что упрек в политической беспринципности понадобился тогда Молотову лишь для того, чтобы предъявить Маленкову такой набор претензий, который позволит решить задачу отстранения его от власти.

Похожим образом опишет события этих дней другой старейший член партийного руководства Л. М. Каганович. Члены партийного руководства, расскажет он на том же январском пленуме ЦК, дежурили «у постели больного товарища Сталина… по очереди беспрерывно. Были дежурными тов. Маленков и Берия, но их, собственно говоря, у постели Сталина мало видели. Они вдвоем больше всего были наверху, на втором этаже… запершись вдвоем, подготавливают втайне документы, в которых уже тогда умалялась роль Сталина. Мы, члены Президиума ЦК, ходили в неведении, а они до последней минуты до созыва заседания не сказали нам ничего, что они там решают, что подготовляют».

Руководитель секретариата Маленкова Петроковский позднее подтвердит, что «на 2 этаже на даче, когда еще был жив Сталин, писался этот документ»[1476]. «Рукопись о составе правительства», — назовет его Булганин.

Каганович постарается объяснить, почему члены Президиума ЦК так легко согласились с предложениями «заговорщиков». По его мнению, если бы эти предложения сделал только Берия, многие выступили бы против, но их поддержали именно потому, что предложения вносил секретарь ЦК Маленков. «Мы собрались в то время, как Сталин еще не похоронен, и вдруг мы начинаем борьбу, кого куда назначать. Чувство и сознание ответственности за единство партии и руководства в тот период взяло верх, и мы приняли все предложения без споров». Последнюю фразу Каганович впишет в стенограмму на этапе ее правки перед сдачей в печать. В реальности он скажет проще: «Мы все были подавлены, мы решили — потерпим»[1477]. Каганович так же, как и Молотов, будет считать, что «этот подлец Берия» выдвинул Маленкова «для того, чтобы под его ширмой дела вершить, а потом, считал, я его спихну и сам сяду»[1478]. Последующее участие Маленкова в смещении и аресте Берии заставляет думать, что и сам Маленков в конечном итоге пришел к аналогичной мысли.

С политической точки зрения поведение Маленкова в начале марта 1953 г. представляется вполне последовательным. Человек в его положении, имевший так много оснований считать себя преемником умершего вождя, сделал самый логичный шаг и постарался превратить свой неформальный статус второго человека в государстве в соответствующую этому статусу должность.

Между тем состояние здоровья Сталина быстро становится очевидным всем посвященным, и руководящее ядро Президиума ЦК даже решает известить членов ЦК о кровоизлиянии в мозг «у товарища Сталина». 4 марта предполагается созвать заседание пленума ЦК, на который даже начнут рассылать приглашения. 4 марта публикуется первое правительственное сообщение о состоянии здоровья Сталина. В тот же день Маленков продиктует заведующему своего секретариата А. М. Петроковскому персональные составы новых Президиума ЦК и Совета министров и внесет правку. «В связи с тяжелой болезнью товарища Сталина, которая влечет за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности, — надиктует Маленков, — …Пленум ЦК КПСС признает необходимым теперь же осуществить ряд мероприятий в области организации партийного и государственного руководства» [1479].

Проект предложений для пленума ЦК КПСС о партийном и государственном руководстве в период болезни И. В. Сталина

Не позднее 5 марта 1953

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 3. Л. 2]

Однако 4 и 5 марта состоится лишь заседание Бюро Президиума. На нем и принимают «окончательное» решение созвать совместное заседание пленума ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР вечером 5 марта. Членам советской правящей верхушки, видимо, показалось (и справедливо), что более основательным в глазах советской и мировой общественности будет выглядеть решение, которое огласят совместно представители всех ветвей власти. Бюро Президиума ЦК КПСС тогда же согласовало решение о назначении Маленкова председателем Совета министров СССР. Таким образом, в ночь на 5 марта начнет реализовываться сценарий властного транзита, разработанный Берией и Маленковым.

Совместное заседание назначается на 20.00 5 марта. Оно начнется еще при жизни Сталина и продлится 40 минут. На этом заседании будет принят ряд постановлений, проекты которых были продиктованы, как указано выше, Маленковым. В середине 1950-х гг., когда Маленков будет низвергнут с властного олимпа, высшие партийные деятели станут говорить о том, что Маленков лишь довел до общего сведения рекомендации Берии.

Председательствовать на совместном заседании пленума ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР будет Хрущев. В этом заседании примут участие 118 из 124 членов ЦК, 102 из 111 кандидатов в члены ЦК, председатель Ревизионной комиссии ЦК, восемь министров, не являвшихся членами ЦК, и три члена Президиума Верховного Совета СССР, также не являвшиеся членами ЦК КПСС. Министр здравоохранения Третьяков проинформирует собравшихся о состоянии здоровья вождя. Затем слово предоставят Маленкову, который «по поручению» Бюро Президиума ЦК объявит о готовности доложить собравшимся «ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства». Прежде чем он это сделает, Хрущев предоставит слово Берии, который заявит, что Бюро Президиума «в связи с тем, что в руководстве партии и страной отсутствует товарищ Сталин», сочло необходимым «теперь же назначить председателя Совета министров СССР» и рекомендует на этот пост Маленкова. Берия сошлется на единогласное выдвижение кандидатуры Маленкова членами Бюро. Под возгласы «Правильно!» и «Утвердить!» Маленкова назначат председателем Совета министров. На совместном заседании будет принято решение «освободить от поста председателя Совета Министров СССР товарища Сталина И. В.».

Далее Маленков, уже в новом качестве, доложит о других изменениях. Главное из них заключалось в предложении «иметь в Центральном Комитете КПСС вместо двух органов ЦК — Президиум и Бюро Президиума, один орган — Президиум… как это определено Уставом». Борцы за соблюдение уставных норм партийной жизни слукавят. Они действительно ликвидируют неуставной орган — Бюро Президиума, но при этом ликвидируют и сам Президиум в том виде и с тем персональным составом, которые были сформированы XIX съездом как высшим органом партийной власти. Таким образом, они фактически совершат партийный переворот.

Кроме того, было предложено ликвидировать Бюро Президиума Совмина, а также комиссии при Президиуме ЦК по внешним делам и по вопросам обороны. Численный состав Президиума ЦК предлагалось ограничить 11 членами (И. В. Сталин, Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, М. З. Сабуров, М. Г. Первухин) и четырьмя кандидатами (Н. М. Шверник, П. К. Пономаренко, Л. Г. Мельников, М. А. Багиров) [1480].

Сокращение численности Президиума было радикальным. На своем последнем съезде партии, как об этом уже было сказано выше, Сталин провел решение об избрании в его состав 25 членов и 11 кандидатов и о создании внеуставного органа управления партией — Бюро Президиума. В Бюро Сталин, как мы помним, включил тогда девять человек, в том числе Берию, Булганина, Кагановича, Ворошилова, Маленкова, Первухина, Сабурова, Хрущева. Сокращение числа членов Президиума означало фактическое возвращение во власть «старой гвардии», которую Сталин решил было отодвинуть от власти.

Проект предложений для пленума ЦК КПСС о составе Президиума ЦК КПСС

Март 1953

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 3. Л. 13]

Не менее важной станет реорганизация правительства. «Единодушно и единогласно», как заявит об этом Маленков, Бюро Президиума ЦК выдвинет кандидатуры на посты первых заместителей председателя правительства — Берию, Молотова, Кагановича, Булганина. Заместителями станут Микоян, Первухин и Сабуров. Вместо Президиума и Бюро Президиума Совмина создавался «один орган — Президиум Совета Министров СССР». Кроме председателя Совмина, в его состав войдут заместители председателя, «являющиеся членами Президиума ЦК КПСС». Все перечисленные выше деятели и составят Президиум Совета министров[1481].

На пост председателя Президиума Верховного Совета СССР вместо Шверника будет рекомендован Ворошилов. Швернику поручат управлять советскими профсоюзами на посту председателя ВЦСПС. Принимается также решение об объединении ряда министерств, главным из которых является слияние министерств государственной безопасности и внутренних дел в одно — Министерство внутренних дел. Возглавить новое ведомство в ранге министра будет поручено Берии. Произойдет объединение еще ряда министерств, будут назначены новые министры. Позднее, на июньском 1957 г. пленуме ЦК, министр внутренних дел СССР Н. П. Дудоров обвинит Маленкова в сговоре с Берией по этому вопросу. Слияние министерств, по его мнению, было организовано лишь для прикрытия слияния МВД и МГБ, целью которого было создание суперведомства под руководством Берии. «Объединять же одно Министерство внутренних дел с МГБ было бы раскрытием карт», — заявит Дудоров [1482].

Молотов вернется на свой пост министра иностранных дел. Занимавший эту позицию в последние годы жизни Сталина Вышинский будет «сослан» постоянным представителем СССР в ООН. Вернут и Микояну утраченные в последние годы жизни Сталина позиции: он возглавит объединенное Министерство внутренней и внешней торговли. Место Сталина на посту министра обороны займет Булганин, уже давно получивший к тому времени из рук вождя звание маршала. Его первыми заместителями будут назначены А. М. Василевский и Г. К. Жуков. Без формальных приобретений останется едва ли не единственный человек из членов высшего руководства. Хрущев не только не получит нового назначения, но и лишится поста первого секретаря Московского комитета КПСС. Будет признано «необходимым, чтобы тов. Хрущев Н. С. сосредоточился на работе в Центральном комитете КПСС», хотя для всех была очевидна роль Хрущева как одного из лидеров происходившей реорганизации. Парадокс этот, однако, кажущийся. По воспоминаниям Д. Т. Шепилова, с инициативой оставить пост секретаря Московского комитета и сконцентрироваться на работе в ЦК выступил сам Хрущев[1483]. Уже тогда, судя по всему, он строил далеко идущие планы в борьбе за лидерство, и концентрация партийной власти являлась для него ключевым инструментом. Хрущев не только проведет упомянутое заседание, протокол которого подпишет в качестве председателя, но и вместе с Маленковым и Берией по поручению Бюро Президиума ЦК должен будет «принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина, как действующие, так и архивные, были приведены в должный порядок». Это поручение, оформленное специальным пунктом постановления, четко обозначит формирование очередной фракционной группы, на этот раз «тройки», которой, впрочем, будет суждена совсем короткая жизнь.

Проект предложений для пленума ЦК КПСС о председателе Совета министров, его первых заместителях и Президиуме Совета министров СССР

Не позднее 5 марта 1953

[РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 3. Л. 3, 4]

Свои воспоминания об этом совместном заседании оставил знаменитый советский писатель К. М. Симонов, участвовавший в нем в качестве кандидата в члены ЦК: «У меня было ощущение, что появившиеся оттуда, из задней комнаты, в президиуме люди, старые члены Политбюро, вышли с каким-то затаенным, не выраженным внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения. Это как-то прорывалось в их лицах, — пожалуй, за исключением лица Молотова — неподвижного, словно окаменевшего. Что же до Маленкова и Берии, которые выступали с трибуны, то оба они говорили живо, энергично, по-деловому. Что-то в их голосах, в их поведении не соответствовало преамбулам, предшествовавшим тексту их выступлений, и таким же скорбным концовкам их выступлений, связанным с болезнью Сталина. Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то давившего их, связывающего их. Они были какие-то распеленатые, что ли»[1484].

Вскоре после завершения совместного заседания, в 21.50 того же дня, Сталин скончался, так и не придя в себя. В 22.25, то есть всего через полчаса после смерти вождя, его соратники вновь собрались в сталинском кабинете в Кремле. «Атмосфера этого первого заседания Президиума ЦК после смерти Сталина была слишком сложной, чтобы охарактеризовать ее какой-нибудь одной фразой… Смешанное чувство скрытой тревоги, подавленности, озабоченности, раздумий царило в комнате», — запишет в своих воспоминаниях главный редактор «Правды» Д. Т. Шепилов, приглашенный в Кремль. «Когда все вошли в кабинет, началось рассаживание за столом заседаний. Председательское кресло Сталина, которое тот занимал почти 30 лет, осталось пустым, на него никто не сел. На первый от кресла Сталина стул сел Г. Маленков, рядом с ним Н. Хрущев, поодаль — В. Молотов; на первый стул слева сел Л. Берия, рядом с ним А. Микоян, дальше с обеих сторон разместились остальные… Это не было стандартное заседание с организованными высказываниями и сформулированными решениями. Отрывочные вопросы, возгласы, реплики перемежались с рассказами о каких-то подробностях последних дней и часов умершего. Не было и официального председательствующего. Но в силу ли фактического положения, которое сложилось в последние дни, в силу ли того, что вопрос о новой роли Маленкова был уже обговорен у изголовья умирающего, — все обращались к Маленкову. Он резюмировал то, о чем приходили к решению». Шепилову покажется, что Маленков был «явно расстроен и подавлен»[1485]. На заседании условились о патологоанатомическом исследовании и бальзамировании тела Сталина, была создана комиссия по организации похорон во главе с Хрущевым и решено разместить саркофаг с телом Сталина в Мавзолее Ленина. М. А. Суслову и П. Н. Поспелову было поручено подготовить обращение для печати о смерти Сталина. 6 марта «Правда» опубликует сообщение «От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Совета Министров Союза ССР и Президиума Верховного Совета Союза ССР»: «Дорогие товарищи и друзья! ЦК КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета Министров СССР и Секретарь ЦК Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович СТАЛИН».

Постановление совместного заседания в советских газетах будет опубликовано на следующий день, 7 марта 1953 г. Из состава Президиума ЦК по понятным причинам в рабочем порядке фамилия Сталина была исключена. Так завершилась эпоха правления Сталина, демонтаж структур властвования которого его соратники начали еще до его физической кончины.

Номер газеты «Правда» с сообщением о смерти И. В. Сталина

6 марта 1953

[РГАСПИ]

Сообщение Комиссии по организации похорон И. В. Сталина о месте, времени начала и порядке проведения похорон

8 марта 1953

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1487. Л. 57. Подлинник, машинописный текст, подпись — автограф Н. С. Хрущева]

Вместо послесловия«Бессмертное имя Сталина всегда будет жить в сердцах…»?

Смерть Сталина подведет черту не только под периодом послевоенного восстановления СССР. Завершится целая эпоха, существо которой определят еще при жизни Сталина его соратники. «Сталинизм» — так в конце 1930-х гг. назвал феномен сталинского правления Л. М. Каганович. Смерть Сталина станет для многих наших современников водоразделом в советской истории, конец Сталина будет означать и конец сталинизма[1486]⁴⁸⁴. Для многих других, в том числе представителей самой партийной бюрократии, советский строй так и останется, по сути, строем сталинистским[1487]⁴⁸⁵.

Итогом послевоенного периода 1946–1952 гг. станет прежде всего восстановление экономики страны, размеры которой превысят довоенные показатели. Важнейшими станут прорывные достижения в военно-оборонной (создание атомного оружия и ракетных средств его доставки, реактивной авиации) и гражданской (первая атомная электростанция, первый атомный ледокол, космическое ракетостроение) сферах. Многие из этих достижений будут реализованы уже после смерти Сталина, но научно-технический и промышленный фундаменты были созданы при нем, его решениями были запущены соответствующие научно-исследовательские и производственные процессы.

В послевоенный период, несмотря на огромные материальные и людские потери, Советский Союз смог закрепить за собой статус мировой державы, став одним из полюсов биполярного мира. Обеспечить эти достижения удалось, как и в годы войны, реализацией потенциала мобилизационной системы управления. Ее ключевыми элементами являлись внеэкономическое принуждение и репрессии, легитимность которых признавалось значительным числом граждан страны. Их психологическая мобилизация на цели, декларируемые политическим руководством, стала возможной во многом в результате идеологических кампаний различного происхождения и вида. Восприимчивость общественного сознания к пропаганде лозунгов социалистического строительства во многом обеспечивалась наличием в массах запроса на социальную справедливость, достижение которой большинство отождествляло с курсом сталинского руководства СССР.

Сталин реализовал мобилизационный потенциал не только централизованной системы управления, но и советского общества в целом. Он не просто создал мобилизационный режим, то есть систему власти и управления, способную подчинять все ресурсы решению поставленных задач, но и легитимизировал, укоренил правомочность такого типа властвования в сознании большинства граждан Советского Союза. Тем самым он расширил границы мобилизационного потенциала общества, усилив прочность режима за счет готовности значительной части его членов к самомобилизации и самопожертвованию. Сталинский мобилизационный режим сыграл исключительную роль в годы войны, послевоенном восстановлении народного хозяйства, укреплении международного положения Советского Союза, внутренней стабилизации советского общества.

Легитимность вертикально ориентированной системы управления, как и всего государственного устройства, во многом обеспечивались авторитетом харизматичного вождя, причем настолько, что фигура реального Сталина в практиках управления могла замещаться его номинальным формальным присутствием, как это стало происходить в последний период его жизни, в период недомоганий и болезней, во время длительных самоотстранений от исполнения властных полномочий. Физическое состояние верховного правителя являлось одним из решающих факторов эффективности созданной им системы управления.

На международной арене Сталин сосредоточил усилия на том, чтобы политически закрепить военные достижения СССР периода Второй мировой войны, тем более что для многих во внешнем мире Советский Союз в значительной степени сохранил свой положительный образ и привлекательность модели социально-экономического развития. Взяв курс на поддержку близких по идеологической ориентации политических режимов, Сталин приступил к их форсированной трансформации по советскому образцу, когда конфронтация с Западом стала реальностью. Не отказался Сталин и от поддержки «ударных бригад» левых радикалов, мечтавших о переустройстве собственных обществ, хотя всячески дистанцировался при этом от прямого участия во внутренних конфликтах. В основе усилий по расширению соцлагеря, в первую очередь лежало, как представляется автору, прагматическое стремление создать буферный пояс союзных и нейтральных государств в целях обеспечения военной безопасности протяженных границ Советского Союза. Размещение советских воинских контингентов в государствах Восточной и Центральной Европы стало эффективным инструментом сдерживания в развернувшейся холодной войне. Мечты первых лет советской власти о близкой мировой революции если и не развеялись в прах, то уж точно не стояли в числе первоочередных практических задач дня. Параллельно советский вождь приступил к созданию экономического блока из стран «народной демократии» и его валютной системы, использующей рубль в качестве основной расчетной единицы, что должно было стать альтернативой валютам капиталистического окружения и, прежде всего, американскому доллару. Крупнейшим успехом левых сил станет победа китайской революции и образование КНР, к чему Сталин приложил лично немало усилий. Точно так же личным участием Сталина будут отмечены события войны, развернувшейся на Корейском полуострове.

Проведя демобилизацию армии, запустив конверсию военной промышленности и направив мобилизационные усилия на решение задач послевоенного восстановления, Сталин не планировал ни больших, ни малых войн с участием Вооруженных сил СССР, всячески избегая прямого столкновения с Западом. И даже создание военного блока НАТО не повлекло за собой ответных шагов. Готовя страну к казавшемуся все более вероятным военному столкновению, превентивных действий Сталин, похоже, не планировал. Во всяком случае, доступные документы не позволяют говорить о наличии подобных разработок. Конечно, приняв во внимание возможное развитие назревавшего конфликта, Сталин делал определенные шаги по реконверсии промышленности, наращиванию госрезервов, увеличению численности вооруженных сил, строительству необходимой инфраструктуры позволяющей наносить авиаудары по территории США как главного потенциального противника. Эти корректировки более отчетливо проявят себя в начале 1950-х гг., когда Корейская война угрожала перерасти рамки локального конфликта, чего Сталин стремился не допустить, но готовил страну к худшему из возможных сценариев. Реальность перспективы военного столкновения с Западом стала одним из факторов, побуждавших не только к форсированному развитию оборонной промышленности, но и целенаправленной консолидации советского общества, в том числе с использованием идеологических кампаний и репрессивного воздействия на очаги потенциальной нелояльности.

Социальная цена достижений начального периода советской истории высока и измеряется миллионами жизней репрессированных советских граждан, пресеченных или исковерканных в ходе предпринятого социального переустройства. Именно радикальный характер преобразований, к которому не было готово российское общество накануне великих потрясений 1917 года, потребовал радикальных средств достижения, казалось бы, очень привлекательных социальных целей — всеобщего равенства, справедливости в распределении материальных и духовных благ и т. д. В результате радикальной социальной трансформации 1917–1922 гг. к власти в стране пришел новый слой управляющих. Его отличительными чертами стали конфронтационный тип политической культуры и социального поведения, вера в творческий потенциал революционного насилия, не слишком высокий уровень профессиональной и управленческой квалификации. Приобретать профессиональные компетенции элита советского общества начала в ходе практического «строительства социализма», которое происходило без четких представлений о существе нового строя, без предварительной теоретической проработки основных вопросов этого самого строительства, методом проб и ошибок, с колоссальными материально-техническими и людскими потерями. Непомерной оказалась не только цена преобразований и реальных достижений. Отталкивающими для многих оказались и методы, главными из которых в значительной мере стали принуждение, физическое и моральное насилие. Фокус целей развития советского общества очень скоро сместился с социальных задач в плоскость парадигмы «догоняющего развития». С конца 1920-х гг. одним из важнейших приоритетов социально-экономического развития Советского Союза стало наращивание физических объемов промышленной продукции для решения сопряженных друг с другом задач — обеспечить обороноспособность страны и «догнать и перегнать» ведущие капиталистические страны мира, прежде всего США.

Послевоенный восстановительный период вновь продемонстрировал не только потенциал, но и ограниченность возможностей мобилизационного типа развития сталинского образца. Опережающий рост тяжелой промышленности; использование аграрного сектора в качестве ресурсной базы для развития экономики в целом; подчиненный характер экономического стимулирования хозяйствующих субъектов экономической деятельности и приоритет внеэкономического принуждения; декларативный характер самостоятельности национальных республик, вошедших в состав СССР; принудительный во многом характер идеологической консолидации советского общества; административно-командная система управления, всевластие бюрократии, невысокий уровень жизни основной массы граждан и многое другое — все эти профилирующие характеристики сталинской модели общественного развития уже в начале 1950-х гг. стали основными болевыми точками советского общества.

Смерть Сталина оставила советское руководство один на один с многочисленными нерешенными проблемами кризиса развития, нараставшими во всех сферах жизни советского общества, и вызовами, заложенными в его основание в момент создания и успевшими заявить о себе к моменту ухода из жизни советского вождя. Советское общество вновь окажется на развилке своей истории, а перед советским политическим руководством во весь рост встанет проблема выбора пути и поиска средств решения накопившихся проблем.

* * *

Завершая эту работу, автор хотел бы поблагодарить всех тех исследователей, которые внесли свой вклад в изучение истории Советского Союза, вне зависимости от их идеологических симпатий и политических предпочтений и, прежде всего, тех, кто в той или иной форме принимал участие в реализации проекта «История сталинизма», который был инициирован автором в 2007 г. В этой истории все еще много лакун, а ее осмысление находится в далекой от завершения фазе. В первую очередь слова благодарности адресую коллегам, взявшим на себя труд прочесть рукопись этой работы и высказать свои замечания — А. Ю. Ватлину, В. В. Кондрашину, М. И. Мельтюхову, А. М. Филитову, О. В. Хлевнюку. Совместная работа с П. П. Скороспеловым и имевшие место обсуждения позволили автору по-новому взглянуть на эволюцию подходов советского политико-военного руководства к стратегическому планированию и применению вооруженных сил. Профессиональные и человеческие отношения с сотрудниками Российского государственного архива социально-политической истории обеспечили автору глубину «стратегического тыла», без которого не могла бы состояться эта работа. Особая благодарность — А. С. Кочетовой, чью повседневную помощь трудно переоценить. Эта книга не могла бы состояться ни при каких условиях, если бы не самоотверженная целенаправленная работа вот уже нескольких поколений российских архивистов и соответствующих органов управления архивным делом России по обеспечению сохранности, подготовке к рассекречиванию, вводу в научный и общественный оборот миллионов архивных документов, содержащих бесценную документарную информацию по отечественной истории ХХ в.