И ради чего устроили весь этот спектакль? Визирь Салим, будучи человеком вежливым и чтущим традиции, решил, что обязан лично предстать перед моими родителями и попросить их разрешения дозволить мне переехать к нему в дом.
Что же почувствовали мои родители, когда увидели, как правитель города и наследник престола стоит у порога их дома, склонившись в поклоне, а соседи, облепив все окна, смотрят на происходящее? Тогда я об этом не думал — уж слишком меня пьянила гордыня от осознания собственной важности, уж слишком я был увлечен Азизом и преисполнен трепета перед Паладоном. Впрочем, потом в своих мыслях я нередко возвращался к тому дню. Сейчас я уже в состоянии представить, как сжимались от тоски сердца родителей, когда они поняли, что я их оставлю. Но как они могли отказать просьбе самого визиря, сидевшего у них за столом на кухне? За натянутыми улыбками скрывалась горечь осознания скорой разлуки.
Тем временем Паладон и Азиз, шлепая туфлями, спустились за мной в подвал. Им не терпелось посмотреть на мою лабораторию, о которой я им столько рассказывал. Когда они ее увидели, даже Паладон остолбенел. Раскрыв рот, он долго смотрел на переплетение бесконечных трубок и реторт.
— Надо все забрать с собой, — наконец произнес он. — Даже у ибн Саида такого нет.
И тут на короткий миг я подумал об отце и о том, сколько времени мы провели с ним здесь, в бывшем свинарнике. Мне вспомнилось, как сияли от радости его глаза, когда он глядел на бурлящие в колбах снадобья, на тинктуры, получавшиеся в процессе конденсации; вспомнилось, как он качал головой, восхищаясь гениальным сыном.
— А можно оставить все здесь? — спросил я. — Мы ведь можем купить и другие колбы с трубками, получше. Правда?
— Как хочешь, Самуил, — пожал плечами Паладон. — Просто жалко оставлять все это добро.
— Понимаешь, мой отец сам занимается алхимией и любит ставить эксперименты, — пояснил я, зная в глубине души, что мой родитель больше никогда не воспользуется лабораторией.
— Ты сам это сделал? — Азиз провел изящной рукой по армиллярной сфере.
Я изготовил ее из дерева, но все размеры выдержал правильно, так что ее можно было использовать по назначению, чем я очень гордился. Азиз одарил меня смущенной улыбкой, и я тут же позабыл об отце, польщенный вниманием нового друга.
Мама суетилась у сундука, в который складывала мои вещи. То и дело она вспоминала о чем-то еще, без чего, с ее точки зрения, мне было никак не обойтись. Нубийцы терпеливо ждали, а визирь стоял задрав голову. Казалось, он с интересом изучает потолочные балки.
— Твой талит! Как я могла забыть положить твой талит! — восклицала мать.
(Когда мы приехали в дом визиря, Азиз отдал сундук с моими вещами рабам на кухне, и больше я его не видел).
По изборожденному морщинами лицу моего отца градом катились слезы. Он старался напустить на себя веселый вид, отчего казался еще более несчастным. Прежде чем обнять меня, он сунул мне в руки стопочку книг по астрологии.
— Тебе они пригодятся, — произнес он, — ты хороший мальчик, и прилежно учишься, они принесут тебе пользу.
Я взял их, подумав об огромной библиотеке Салима, в которую заглянул тем утром. Кажется, у меня так и не дошли руки до книг моего родителя. Зачем они мне были нужны? Теперь в моем распоряжении были все комментарии Абу Машара[23], Аль-Кабиси[24]и Аби-р-Риджала[25] к «Четырехкнижию» Птолемея, и я мог сесть за них, когда вздумается. Но я не решился выбросить книги, которые дал мне отец, и хранил их вплоть до недавнего времени. Эти книги — память об отце, — были последним, что я сжег, согреваясь студеной зимой, когда мне пришлось укрыться в пещере. Я чувствовал незримое присутствие теней Илии и отца, которые с печалью взирали на то, что я творю. В тот день, когда я оставил отчий дом, я с беззаботной улыбкой протянул отцовские книги рабу, после чего небрежно обнял родителей. Вскочив на коня, я не оглянулся на них. Я был слишком сосредоточен на том, чтобы не отстать от Паладона с Азизом.
Следующие несколько лет пролетели как блаженный сон, ибо я воистину оказался в раю.
Само собой разумеется, я был жаден до получения новых знаний. Каждое утро мы садились в кружок на коврах в библиотеке, тогда как наш наставник возлежал на подушках. Если день был ясен, мы устраивались в саду, в тени апельсиновых деревьев. У каждого из нас имелась стопка листов пергамента, на которых мы делали записи павлиньими перьями, внимая ибн Саиду, который звучным голосом зачитывал нам что-нибудь из трактатов по геометрии, физике, астрологии или философии, которые он брал из библиотеки. Затем, когда на него находило желание вздремнуть, он давал нам задания. Мне они казались достаточно простыми, поскольку большую часть из того, что он нам преподавал, я уже успел изучить самостоятельно. Однако мне очень нравилось помогать Азизу, который, несмотря на все старания и природную любознательность, успехами в науках похвастаться не мог. Паладон же отличался невероятной памятью. Кроме того, он являлся обладателем ума столь же острого, как резцы, которые использовал при работе с камнем. Во время занятий практической геометрией Паладон считал быстрее меня. Между нами началось соперничество, правда дружеское — по крайней мере, с моей стороны. Паладон относился к этим своеобразным состязаниям во время занятий куда серьезней, чем я. Без соперников ему быстро становилось скучно, и он делался раздражительным — таков уж был его характер.
Порой мы проводили все утро в лаборатории ибн Саида, в которой имелось все, о чем алхимик мог только мечтать. Там я чувствовал себя словно рыба в воде, поскольку то, что ибн Саид нам преподавал, я изучил, когда мне было двенадцать лет. Вскоре он стал воспринимать меня как помощника, нежели ученика; потом я начал подменять его на занятиях, а затем и вовсе вести их самостоятельно. Это мне предложил сам Саид, который теперь смог тратить больше времени на еду и сон. Паладон и Азиз нисколько не возражали. За каждое занятие со мной мы проходили больше материала, чем с Саидом. Через некоторое время мы начали упражняться в высшей алхимии, что привело Паладона и Азиза в восторг. Так закладывался фундамент того, что впоследствии стало Братством Талантов. Когда мы понимали, что слишком сильно забежали вперед, то на время оставляли алхимию, и преподавателем становился Паладон, чьи познания в области строительства и работы с камнем были столь же обширны, как и мои в избранных мной областях наук. Иногда, впрочем, Паладон, благодаря мне, открывал кое-что и для себя, ибо я из своих опытов многое узнал о метафизических свойствах камней и металлов, которые мастеровые использовали в качестве строительного материала. Мы оба помогали Азизу. В конце первого года он успешно провел свою первую трансмутацию металла и получил первую степень посвящения в мастера каменного дела. У меня к тому моменту уже была вторая степень.
Должен признать, что с особым нетерпением я дожидался не утренних уроков, а свободного времени днем, когда я изучал огромную коллекцию книг, собранных за долгие годы визирем Салимом. Мне казалось, в его библиотеке имеются буквально все работы, которые когда-либо выходили из-под пера ученых. Салим являлся обладателем полного собрания сочинений Аристотеля и Платона в подлинном переводе Хунайн ибн Исхака[26] и «Книги об определении и классификации наук» аль-Фараби[27]. (Саид предпочитал классификацию Ибн Сины: он однажды виделся с этим великим ученым мужем в Бухаре и до сих пор находился под впечатлением от той встречи; но я считал работу аль-Фараби более выдающейся и потому чаще обращался к ней.) Были в коллекции Салима и «Альмагест» Птолемея в оригинале, и собрания сочинений по астрономии Сабит ибн Курры[28] и Аль-Фергани[29], и работы с наисложнейшими, головоломными математическими вычислениями Аль-Хорезми, давшего свое имя искусству счета с помощью цифр… Еще давно, лежа на крыше с отцом и вглядываясь в ночное небо, я мечтал хотя бы одним глазком заглянуть в эти книги. И вот моя мечта сбылась… Чего только не было в библиотеке визиря. Впрочем, я должен прервать себя, иначе эта книга воспоминаний превратится в еще один великий каталог сочинений ученых мужей, сравнимый с трудом самого аль-Фараби. Достаточно сказать, что мою радость можно сравнить с восторгом Адама, когда он впервые открыл глаза в Эдемском саду.
Наверное, вы хотите узнать, откуда у меня бралось столько свободного времени. Дело в том, что, когда визирю пришла в голову мысль определить Паладона в товарищи Азизу, его отец Тосканий согласился, но с одним условием: каждый день после обеда Паладон был обязан возвращаться к отцу на одну из строек, где он продолжал свое ученичество. К вечеру, с окончанием работ, Паладон возвращался в особняк визиря. Что же касается Азиза, то вторую половину дня он овладевал навыками, необходимыми каждому будущему правителю. Помимо всего прочего, он учился и воинскому искусству, верховой езде, владению луком и мечом, бою на копьях. Кроме того, Азиз был занят изучением Корана и законов шариата, поскольку Салим решил, что, как только взойдет на трон, его сын займет освободившееся место верховного судьи. Таким образом, Азизу часто приходилось присутствовать на судебных слушаниях, которые вел его отец. Нередко, когда эмир или визирь принимали иноземных послов, Азиза вызывали во дворец, даже несмотря на то, что порой это означало для моего друга пропуск утренних уроков. Оно и понятно: овладение навыками дипломатии считалось ключом к успешному царствованию, вот Азиз и учился, наблюдая за действиями своего мудрого отца и внимательно слушая, как и что он говорит. Каждый вечер вне зависимости от того, чем Азиз занимался в течение дня, мой бедный друг был обязан оставаться после молитвы в мечети, где на протяжении часа верховный факих