Профессор уже давно добился того, чего хотел: Томас крепко спал. Внук продержался дольше других детей — те уснули еще на первых главах. На том месте, когда Саид посоветовал Самуилу стать лекарем, после чего расплескал молоко и рассыпал клубнику, Томас расплылся в улыбке, зевнул и опустил голову на колени Марии. Услышав рассказ о том, как Паладон похитил тюрбан верховного факиха, Томас улыбнулся в полусне и с тех пор спал как убитый.
После того как все дети уснули, Пинсону стало проще — теперь можно было читать все подряд, не пропуская философские рассуждения и рассказы о любовных приключениях. Профессору стало интересно, что думают о книге горожане. Самуил в своей рукописи нарисовал крайне нелицеприятный портрет Сида, тогда как для каждого испанца этот рыцарь был героем, сражавшимся за христианство. Однако если верить Самуилу, то Сид, получается, страдал параноидальной шизофренией. Пинсон был рад, что Самуил решил не опускать описание битвы. Вероятность столкнуться с чем-то крамольным в описании кровавого сражения была невелика, и, судя по ахам и вздохам слушателей, рассказ о бое пришелся им весьма по вкусу. Послышались даже нестройные возгласы: «Буэно! Буэно![44] Смерть маврам!»
«Интересно, — подумал Пинсон, — неужели они пропустили мимо ушей описание терпимого мавританского общества? Я не имею права смотреть на них свысока», — тут же одернул себя профессор. Он сам вырос в Агва-Верде среди точно такого же простого народа. Эти люди не имели ни малейшего представления о том, что творится за пределами того маленького мирка, в котором они жили. В их краях даже парень из соседней деревни считается чужаком, экстранхера, которому ни за что на свете нельзя доверять. Их представления о Реконкисте тоже были весьма смутными. Нет, в детстве они, конечно, все слышали легенды о войнах мавров и христиан, однако все эти события далекого прошлого не имели в глазах простых людей никакого отношения к тяготам их нынешней жизни. Ну а в легендах мавры неизменно были плохими, а христиане хорошими. Рукопись, которую читал Пинсон, представлялась запертым в соборе людям очередной красивой сказкой, вроде «Песни о Роланде» или романа о приключениях безумца Дон Кихота; одним словом, история, которую рассказывал Самуил, для них ничем не отличалась от других легенд, ходивших по Испании на протяжении многих веков. Слушателям было неважно содержание того, что он им читает. Они находили успокоение в самом звучании его голоса. Пинсон сейчас оказался в роли странствующего сказителя. Профессору стало стыдно за свое снисходительное отношение к сотоварищам. На протяжении сотен лет простые люди терпели гнет церкви, помещиков, мытарей, и потому верили лишь в то, что знали, и в этом черпали мужество.
Пинсон посмотрел на Марию, и та ему ободряюще улыбнулась. Женщина словно прочла его мысли. Сразу за ней, подперев голову рукой, сидела бабушка Хуанита. Перехватив его взгляд, Хуанита улыбнулась:
— Продолжайте, профессор. Эс уна история эрмоса. Чудесная история.
Некоторые тоже загомонили, выражая согласие.
Пинсон был польщен. Откашлявшись, он произнес:
— Итак, мы добрались до третьего раздела. Автор рукописи, Самуил, утверждает, что сейчас речь пойдет о том, как философ узрел свет в пещере, и как скала привела в восхищение эмира.
Профессор увидел, что лица слушателей просияли в радостном предвкушении.
— «В былые, куда более счастливые времена, задолго до того, как мы отправились на войну, нам иногда разрешали по утрам проводить уроки в саду эмира…» — прочитал он.
Люди с напряжением ожидали, что будет дальше. Пинсон пробежал несколько страниц глазами, прикидывая, как их получше перевести. «Ну, давай же, не тяни», — явно читалось в глазах заложников. Неожиданно лица слушателей окаменели. Как по команде головы собравшихся повернулись к витражным окнам, за которыми царил мрак.
Сначала Пинсон недоуменно нахмурился, а потом услышал звук, привлекший внимание остальных, — надсадный свист, который вдруг оборвался, после чего где-то далеко-далеко раздался приглушенный грохот разрыва. Он вспомнил, как однажды приехал на передовую, где Рауль с гордостью показал ему минометную батарею. Ну да, конечно! Он же сам видел, как двое солдат Огаррио тащили на себе по миномету. Потом тишину разорвал треск пулеметной очереди, крики и беспорядочная стрельба из винтовок.
Заложники неподвижно сидели на скамьях, рты раскрыты, глаза выпучены от страха. Прогрохотал пулемет, и снова наступила тишина. Шум боя словно развеял чары. Матери прижимали к себе проснувшихся плачущих детей.
Фелипе вскочил. Схватив винтовку, он с глупым видом выставил ее перед собой, переводя дуло с заложника на заложника.
— Ни с места! — закричал он, притом что никто и не пытался бежать. Казалось, он напуган куда больше большинства горожан.
«Хорошо, что Томас спит», — подумал Пинсон, повернувшись к Марии. Она одарила его ободряющей улыбкой, но при этом от внимания профессора не ускользнуло, что плечи женщины тряслись. Потянувшись к ней, он коснулся ее руки.
— Скорее всего, у кого-то из солдат сдали нервы, — произнес он. — Может, кто-то заметил приближение неприятеля.
Он почувствовал под ладонью ее теплую, чуть влажную от пота кожу. Внезапно профессора охватило смущение, и он попытался убрать руку, но Мария, вцепившись в нее, притянула Пинсона к себе.
— Энрике, — прошептала она, — мы обязаны рассказать остальным о том, что происходит. Про фашистов, взрывчатку…
— Знаю, — тихо ответил он, — я только об этом и думал, пока читал. Но как лучше это сделать? Главное, чтобы не началась паника.
— Поговори с ними! Тебе поверят, — настойчиво произнесла она.
— Я в этом не очень уверен, — улыбнулся Пинсон. — Лучше сперва привлечь на свою сторону того, кому доверяют люди. Думаю, нам стоит обратиться за помощью к бабушке Хуаните.
— Да, ее все слушаются.
— Согласна? Вот и прекрасно. Теперь осталось дождаться удачного момента.
Пинсон опустил взгляд на свою ладонь, которую по-прежнему сжимала Мария. Несмотря на испуг, рыжеволосая красотка прекрасно владела собой. Пинсон понял, что недооценил ее. Мария приятно его удивила. «Хорошо, что она рядом», — мелькнуло у него в голове.
— Пока надо переждать стрельбу. Слышишь, опять началось, — сказал профессор.
Прозвучал одинокий винтовочный выстрел, после которого вновь воцарилась тишина. Заложники сидели и, затаив дыхание, ждали продолжения боя.
Когда пулемет застучал опять, какая-то женщина пронзительно вскрикнула, однако Пинсон с облегчением отметил, что подавляющее большинство людей сохраняют спокойствие. Горожане не сводили глаз с Фелипе, который с винтовкой в руках метался перед алтарем. Они были словно добропорядочные прихожане, собравшиеся на заупокойную службу и теперь не знающие, что делать с сошедшим с ума священником.
Пинсон вслушивался в шум боя, пытаясь понять, что происходит. Начавшаяся перестрелка была куда жарче первой, когда огонь вели только коммунисты. Теперь же им отвечали — скорее всего, фашисты, что были в авангарде. И как же Огаррио собирается вести переговоры? Видимо, он решил начать с демонстрации силы, чтобы противник отнесся к нему серьезно. «Пока беспокоится не о чем, — решил Пинсон, — а вот поведение этого дурака, которого оставили нас сторожить, внушает опасения».
Фелипе продолжал выкрикивать приказы один другого нелепее. Даже через несколько минут после того, как перестрелка прекратилась, он продолжал кричать: «Всем оставаться на своих местах!»
Он замолчал, только когда бабушка Хуанита забарабанила клюкой по спинке скамьи.
— Да что ты за солдат такой, а? Перепугался, словно цыпленок желторотый! Помяни мое слово, ты бы в ополчении у моего сына долго не протянул!
Стоило прозвучать ее словам, как на Фелипе обрушился целый град вопросов разгневанных горожан:
— Может, объяснишь, что происходит?
— Зачем вы нас здесь заперли?
— С кем вы сражаетесь? С фашистами?
— Зачем вы заставили нас нарядиться в священников и монахинь?
— Почему вы держите нас под замком? Мы же на вашей стороне!
— Что с теми, кто остался в городе?
Фелипе, вскинув винтовку, попятился к алтарю. Пинсону стало ясно: необходимо немедленно что-то предпринять. Толку от Фелипе не больше, чем от деревенского дурачка.
Профессор встал и с начальственным видом вскинул руку — так он призывал к тишине толпу, когда выступал на митингах. Увидев, как к нему поворачиваются изумленные лица, он, перекрывая гомон, прокричал:
— Граждане! Не будем так строги к рядовому Муро! Он всего-навсего солдат и выполняет свой долг. Правильно я говорю, Фелипе? — с улыбкой посмотрел на юношу Пинсон. — Ты здесь, чтобы нас защищать, и мы тебе за это очень благодарны. — Он с усмешкой посмотрел на винтовку. — Давай ты прибережешь оружие для настоящих врагов, договорились? Ты же не хочешь напугать Томаса и других детей? Ты же для них пример! Ты их друг! — Профессор показал на внука, со страхом выглядывающего из-за плеча Марии.
Молодой человек в ошеломлении открывал и закрывал рот, словно выброшенная на берег рыба. Медленно он опустил винтовку.
— Молодец, — Пинсон хлопнул его по спине. В ответ Фелипе смущенно улыбнулся — он был рад неожиданной помощи со стороны профессора.
Повернувшись, Пинсон взглянул на горожан. Они смотрели на него с подозрением. Быть может, всего несколько мгновений назад он в их глазах был близким по духу сказителем, но сейчас снова стал экстранхеро. Ему еще только предстояло завоевать их доверие. Во время избирательной кампании всякий раз, когда профессору приходилось выступать перед враждебно настроенной толпой, Пинсон завоевывал симпатии собравшихся напористостью и даже агрессивностью, но сейчас он почувствовал, что в данных обстоятельствах куда лучше сработает скромность и смирение. Устремив взгляд на пожилую даму, он обратился к ней:
— Донна Хуанита, если вы позволите, мне бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз.