— Ну, поговоришь? Обещаешь? Я тебе этого никогда не забуду! Всю жизнь буду помнить! — Вздохнув, она поцеловала меня.
Я не мог ей отказать. На следующий день я отправился к Азизу и принялся дожидаться его прихода перед дверями аудиенц-залы с толпой других просителей. Сердце в груди так и заходилось. Все мысли мои были лишь о том, что еще вот-вот, и я снова увижу своего Оленя.
Когда я поздоровался с Азизом, его лицо приобрело недовольное выражение. Вслед за принцем шел слуга с ворохом документов и помощники, среди них — изящный, нарядный Ефрем с голубыми лентами в пейсах. Когда я заявил Азизу, что пришел к нему по просьбе его сестры, он настороженно посмотрел на меня и кивнул.
— Продолжай.
Я рассказал все как есть.
— Паладон знает?
— То, что я собирался поговорить об этом с тобой? Нет.
Он посмотрел на меня как на пустое место. Потом расплылся в улыбке. Думаю, его тешила мысль, что теперь в его власти помогать тем, за кем он ранее следовал, ища помощи и совета. Думаю, его позабавило и то, что я, отвергнув его предложение встать вместе с ним во главе эмирата, теперь пришел с просьбой о любезности.
— Ладно, я подумаю, чем тут можно помочь.
Я пошел во дворец в печали, а вернулся оттуда в еще более подавленном настроении.
Через несколько дней Паладона вызвали в медресе. Когда он туда явился, его отвели в кабинет его старого врага — верховного факиха, который принялся со всей строгостью проверять его на знание Корана. Паладон потом рассказывал мне, что лицо факиха было холоднее и тверже камня, с которым строителям приходилось работать в пещере. Экзамен завершился тяжким молчанием. Старик факих долго, очень долго, запрокинув голову, разглядывал потолок. Наконец он заговорил:
— Для христианина ты обладаешь весьма впечатляющими познаниями. И даже говоришь вроде искренне.
Он произнес эти слова таким ледяным тоном, что Паладон распрощался со всеми надеждами на благоприятный исход их встречи.
— Но чему тут удивляться? — продолжил факих. — Ведь твоим учителем был сам Салим. Он, да смилуется над ним Аллах, всегда прекрасно разбирался в людях. Я согласен быть твоим учителем. Настанет время, и ты станешь мусульманином. Кто я такой, чтобы противиться воле двух визирей? Как смею я подвергать сомнению милосердие Аллаха, ибо лишь Его волею неверный успешно возводит столь прекрасную мечеть? Я буду ждать тебя вечером в следующую пятницу в своих покоях. — Его тонкие губы искривились в подобии улыбки. — Когда придешь, я дозволяю тебе воспользоваться дверью вместо окна. — Этим единственным намеком на украденный тюрбан он и ограничился.
Эта беседа, скорее всего, помогла отогнать тягостные мысли, мучившие Паладона, но при том, к счастью, не замедлила темпы строительства. Художники и камнерезы трудились над узорами, которыми предстояло украсить выровненные стены пещеры, а также и вход в нее. Когда сняли леса, даже я раскрыл рот от восхищения. За причудливыми цветочными арабесками Эдемского сада скрывались изображения разнообразных птиц и зверей. И это была лишь дверная рама! После установки самих дверей из тикового дерева их должна была украсить резьба, изображающая Древо жизни.
— Ты сам это сделал? — затаив дыхание, прошептал я. — Какое же у тебя богатое воображение!
— Да ладно тебе, Самуил, — отмахнулся Паладон. — Придумал ведь все это ты!
— Какая красота, — я потрясенно покачал головой. — Каждый зверь, каждая птица… Они словно живые… Каждая травинка будто дышит… Я и не подозревал, что ты настолько искусный мастер…
— Да ладно тебе смеяться надо мной, Самуил, — залился краской Паладон. — Я же всю свою жизнь вырезал изображения ангелов и за это время успел кое-чему научиться. Честно говоря, я очень беспокоился о том, что ты скажешь о моей работе. Слон у меня похож на разжиревшего крокодила, а яблоки на дереве запросто можно принять за апельсины. Когда примемся за внутреннее убранство, буду работать тщательней.
Услышав, как кто-то его зовет, он резко повернул голову и бегом кинулся к шкиву, на котором почти перетерлась веревка. Обо всем позабыв, вместе с рабочими он навалился на здоровенный рычаг, чтобы не допустить ее разрыва.
Я смотрел на друга, не в силах скрыть изумления. Он даже не подозревал о своей гениальности. Удивительно — в нем не было ни капельки тщеславия.
День ото дня мечеть делалась все краше. Рядовые жители нашего города не сомневались в том, что на их глазах происходит чудо. Безусловно, нельзя забывать и о личной заинтересованности. Мусульмане должны были обрести потрясающей красоты молитвенный дом. Ну а иудеи и христиане прекрасно понимали, что к нам со всех городов и весей устремятся путешественники, чтобы полюбоваться столь удивительным архитектурным шедевром. А это сулило еще больший расцвет торговли и рост доходов. Народ считал, что Мишкат уподобится Кордове времен халифата и потому все будут купаться в золоте.
Но дело не только в деньгах. Время от времени я замечал на улицах, как ремесленники и торговцы, женщины и дети вдруг замирают, устремляя взоры в сторону скалы, туда, где ни на миг не прекращалась работа. Думаю, они знали, что там создается нечто удивительное, нечто неповторимой красоты, и осознание этой истины привносило в их жизни смысл.
Через семь месяцев после смерти Салима Паладон, с дозволения эмира, разрешил знатным жителям Мишката взглянуть на практически законченный молитвенный зал. Желающих среди раввинов, священников и факихов нашлось столько, что очередь в пещеру растянулась почти до подножия скалы. Еще через полгода, когда над скалой начал подниматься строящийся купол, эмир попросил Азиза устроить недельные празднества. Кульминацией их должна была стать пятничная молитва в новой, пусть и не до конца достроенной мечети. В молитвенном зале даже отгородили место для иудеев и христиан, чтобы они тоже могли присутствовать на службе.
Одним из христиан, попавших в храм вместе с толпой, был монах в белом одеянии. Это был Иаков, двоюродный брат Паладона, который на праздники приехал в город из горного монастыря. Никто не заметил, как он вошел. Никто даже не поднял бровь от удивления, когда он стал проталкиваться в первые ряды. Да и чему тут удивляться? Внимание людей было приковано к роскошным одеждам эмира Абу, визиря Азиза и прочих царедворцев, которые, торжественно ступая, проследовали к коврам напротив михраба. Их уже ждал верховный факих в парадном облачении. Его лишенную волос голову венчал усыпанный драгоценностями тюрбан. Я тоже не подозревал о том, что в мечети находится Иаков. Я стоял среди иудеев Мишката, и мои глаза застилали слезы, ибо я видел вокруг себя не мечеть, но детище нашего Братства, мечту, ставшую явью.
Конечно же, впереди предвиделось немало работы. Потолок был затянут полотном, кое-где еще виднелись строительные леса. Купол, который со временем предполагалось украсить сплетениями сияющих созвездий, оставался незаконченным. К тому же нам предстояло завершить труд по нанесению наших тайных знаков и символов на стены, но зато под каждой из трехсот шестидесяти пяти колонн, сложенных из разных камней с разными алхимическими свойствами, уже были замурованы мои маленькие склянки с эссенциями. Я знал, что все углы, все изгибы каждой из арок и апсид выполнены согласно моим указаниям и расчетам, привязанным к расположению небесных светил. Меня не печалило, что Бога, которому поклонялись здесь, называли Аллахом. Я считал, что Аллах — это просто одно из имен Бога-Перводвигателя, создавшего каждого из людей, каждую живую тварь, каждый камешек, каждое растение, все что движется и дышит, все одушевленное и неодушевленное, всё, что небесный огонь сделал из не сущего — сущим. Я чувствовал себя в святая святых, в крошечной модели Вселенной, сотворенной Богом. В михрабе горела лампа. Пещера вновь стала Нишей Света. Она была залита пламенем Знания и Науки, являющихся той данью, что Разум подносит Творцу. Не гордость я испытывал, о, нет! Трепет и смирение.
Верховный факих воздел руки, и все зашикали. Мусульмане как один опустились на колени и склонились в поклоне. Старый факих кашлянул и раскрыл было рот, собираясь произнести прекрасные слова, благословляющие результаты тяжких трудов Паладона…
Вдруг монах перемахнул через перегородку. Его никто не остановил — охраны не было. Да и зачем могла понадобиться стража в нашем спокойном эмирате, особенно в такой день, когда все собрались отпраздновать радостное событие? Быстрым шагом Иаков прошел мимо склонившихся в молитве мусульман. В тишине было слышно, как шлепают его соломенные сандалии. Вместо чудесных, сладостных строк святого Корана в уши пораженным людям полилась ругань на ломаном арабском, которую монах изрыгал хриплым голосом:
— Будьте вы прокляты, язычники, поклоняющиеся черту в образе лжепророка. Будь проклят дьявол, которого вы именуете Аллахом. Будь проклято имя его слуги, одержимого духом злобы Мухаммеда, ибо он Антихрист, приход которого был предсказан в Священном Писании. Да будут они вечно гореть в геенне огненной. Господи Иисусе Христе, Искупитель и Спаситель, сокруши в святом гневе своем неправедных, ибо они творят богохульство и зло осквернило святое место, место, где Богородица в милости своей явилась пастуху. Господи Боже и верный слуга Его Альфонсо, истинный король Испании, верни нам наши земли и святыни, захваченные у нас язычниками и дьяволопоклонниками…
Разъяренные мусульмане повалили монаха на землю и стали бить. Наконец прибежала стража, которая увела Иакова. Служба продолжилась, но причиненного вреда уже было не исправить.
Тем же днем нас с Паладоном вызвали во дворец. Впервые с тех пор, как Азиз стал визирем, он выразил желание нас видеть. Когда мы пришли, он стоял в арочном проходе, что вел из его кабинета во внутренний, мощенный мрамором дворик, где часто бывал эмир. Азиз внимательно разглядывал прохаживавшихся по газону павлинов. Принц все еще был в парадном халате. В отличие от своего родителя, предпочитавшего всегда одеваться в черное, Азиз нарядился в усыпанный жемчугом халат из красного бархата с серой вышивкой. На шелковом поясе висел меч с позолоченной рукоятью в украшенных драгоценными камнями ножнах. Под халатом принц носил длинную, до пола, парчовую рубаху, а ступни его закрывали изящные серебристые туфли. В лучах заходящего солнца на тюрбане молодого визиря поблескивал крупный индийский рубин. «Неужели он пригласил нас сюда, дабы покрасоваться перед нами?» — мелькнуло у меня в голове. Но тут я заметил, что Азиз стоит поникший, а его усыпанные перстнями пальцы дрожат.