— Боюсь, что с большим трудом. Мне понадобится все моя изобретательность. — Я с восхищением посмотрел на нее. — Не долго же вы беседовали с Паладоном. Я-то думал, вы ему устроите настоящий допрос.
— Мне хватило трех мгновений. В течение первого я увидела, что он действительно очень хорош собой, в течение второго — как он смотрит на Айшу, а в течение третьего — как на него смотрит Айша. Больше мне ничего знать и не надо. — Она хлопнула в ладоши и заулюлюкала. По вырубленному в скалах тоннелю пошло гулять эхо. — У-у-у-ух! Я снова чувствую себя молодой. Давно уже не получала такого удовольствия.
Никогда не забуду той ночи. У стены стоял свернутый ковер. Увидев его, я понял, что Джанифа все спланировала заранее. По ее приказу я развернул его и расстелил на влажном каменном полу. Джанифа опустилась на него и закуталась в одеяло, которое лежало сложенным на ковре. Затем она вытащила колоду карт Таро. Мы стали играть в свете пляшущего пламени свечи, время от времени улыбаясь друг другу, когда из-за двери доносился стон или вскрик.
— Знаешь, кто мы с тобой? — хихикнула она, побив моего «шута» «императрицей». — Парочка сводников. Представляю, что бы сказал мой милый Абу, если бы увидел нас сейчас.
— Думаю, Салим сейчас глядит на нас с небес и улыбается, — ответил я.
— Надеюсь. Как же я на это надеюсь, — кивнула Джанифа, в первый раз за вечер сделавшись серьезной.
В первых лучах рассветного солнца мы спустились с Паладоном по козьей тропе. Он буквально весь светился и мчался так быстро, что я едва за ним поспевал. Он прыгал со скалы на скалу, как молодой горный баран. Паладон почти не разговаривал со мной, но время от времени оборачивался, чтобы заключить меня в свои стальные объятия, отрывая при этом от земли.
— Мой лучший друг! Лучший и единственный! — восклицал он. — Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя?
На это я отвечал, что будет достаточно поставить меня обратно, поскольку я боюсь высоты, у меня кружится голова и мне не хочется сорваться с кручи. Однако, быть может, в то чудесное утро у меня шла кругом голова не только из-за страха высоты. Когда мы увидели, как первые лучи солнца показались из-за горных вершин, превратив бегущие по долине реки в потоки расплавленного золота, я понял, что, как и Паладон, пьян от радости.
К счастью, к тому моменту, когда мы достигли подножия холма, нам удалось взять себя в руки. Памятуя о том, что город на военном положении и кругом соглядатаи, мы спрятались в зарослях кустарника и некоторое время сидели там, желая убедиться, что рядом никого нет. Мимо нас проскакал конный разъезд, за ним прогромыхала телега. Только после этого Паладон распрощался со мной и ушел. Потом я выждал еще немного, выбрался из укрытия и отправился в дом Салима, где проспал до полудня. Проснувшись, я разбудил Саида, который уже третий раз за день улегся вздремнуть, и мы стали обсуждать детали предстоящей церемонии. Мой наставник, будучи человеком весьма придирчивым и дотошным, не желал упустить ни одной мелочи.
— Ты уверен, что он выучил все ответы? — спросил он, с важным видом глядя на меня.
— Он много месяцев ходил на уроки к верховному факиху. Он знает Коран наизусть, — уже в десятый по счету раз повторил я.
— Пойми, Самуил, все должно пройти по правилам. Обращение в ислам — это не мелочь, к этому следует относиться крайне серьезно. Кроме того, нам потребуются свидетели из числа правоверных.
— У нас есть Джанифа и Айша. Есть я, в конце концов.
— Ты не мусульманин, Самуил, а Джанифа с Айшой женщины. Вариант не из лучших. Совсем не из лучших.
— Я уверен, и до нас бывали исключительные случаи.
— Это верно, — согласился Саид, — некоторые обращались в истинную веру, когда были одни, в пустыне, и потом умма признавала их мусульманами. Важнее всего, сколь глубоко человек верует в Аллаха, сколь искренне Ему предан, а желания продажного верховного факиха и юного визиря — дело десятое. Человеку нельзя отказать в обращении в веру, просто потому что он тебе не нравится, — близоруко прищурившись, Саид посмотрел на меня. — Ты должен понимать, главнее всего личное отношение Палладона к Аллаху. Его искренность. А честен он или нет, это я сумею понять. Мне надо еще раз свериться с хадисами[62], и уточнить, как следует поступать, если свидетелями обращения в нашу веру выступают женщины. Все должно пройти в строгом соответствии с правилами. Впрочем, ты сам это прекрасно понимаешь.
Мне казалось, что наш разговор никогда не закончится. Только потом до меня дошло, что всей этой въедливостью Саид просто пытался скрыть волнение, поскольку он тоже прекрасно осознавал, на какой риск пошел, согласившись нам помочь.
Мне страшно вспоминать, как мы добирались через город до козьей тропы. Это был сущий кошмар. Саид, в силу своей комплекции, просто не мог передвигаться незаметно. Он тяжело дышал, заваливаясь на меня, и потому мне постоянно приходилось его поддерживать. Как ни удивительно, но спасло нас именно то, что мы привлекали к себе внимание. Патрули, завидев нашу пару, начинали хохотать, принимая нас с Саидом за парочку горьких пьяниц. Впрочем, до зарослей кустарника мы добрались лишь с небольшим опозданием. Там, весь в нетерпении, нас уже ждал Паладон. Тут дело пошло полегче. Мой могучий друг просто посадил учителя на закорки и уверенно, будто бы налегке, двинулся вверх по склону. Скорее всего, любовь и думы об Айше придавали Паладону сил. Все другие мужчины из тех, кого я знаю, никогда не смогли бы совершить подобное.
Джанифа ждала нас в тоннеле у обитой железом двери. Мы проследовали за ней в ту же самую комнату, что и накануне, только на этот раз вся мебель в ней была сдвинута к стене, а на полу лежал огромный синий ковер. На ковре посередине комнаты стояла Айша в белой парандже. В руках Айша сжимала букет белых лилий. Паладон шагнул ей навстречу и вдруг замер, смутившись совсем как она. Ну а я изо всех сил пытался поднять Саида, который повалился на пол прямо у входа.
— Вы все приготовили, как я велел? — тяжело дыша, спросил Саид, с трудом поднявшись на ноги. — Превосходно, просто превосходно. Все даже лучше, чем я ожидал. Лампа на восточной стене. Отлично, госпожа Джанифа. Символ Мекки. Таз и чаша для омовения. Ничуть не хуже, чем в мечети. — Тут он заметил столик с яствами у стены и ахнул. — Да вы, я погляжу, все приготовили для праздничного пира. Как же предусмотрительно с вашей стороны, госпожа Джанифа. Жду не дождусь, когда мы сможем всем этим полакомиться, однако… кхм… не могли бы вы, хотя бы на время церемонии, убрать подальше тот кувшин с вином. Выпьем, когда закончим. Только по чуть-чуть. Совсем по чуть-чуть.
— Чтобы я принесла сюда вино? Да как вы могли подумать такое? — с ехидством в голосе ответила Джанифа. Саид явно произвел на нее не самое благоприятное впечатление. — В кувшине персиковый сок с лимоном.
— Персиковый сок? — На круглом лице Саида промелькнула тень разочарования. — Отлично. Это как раз то, что нужно. — Вновь просияв, он посмотрел на нас. — Ну что ж, давайте приступим? Госпожа Джанифа, госпожа Айша, не могли бы вы взять таз с кувшином и помочь Паладону совершить омовение. Вообще-то, в этом ему должны помогать мужчины, но Аллах милостив и милосерден. Я уверен, что Он нас поймет и простит.
Джанифа наградила его испепеляющим взглядом, но когда она встала рядом с Айшой, которая уже держала в руках кубок с водой, черты ее лица успели разгладиться, а в глазах сверкали слезы радости.
Я никогда прежде не присутствовал на церемонии обращения в ислам. После долгого разговора, который у меня состоялся днем с Саидом, я ожидал, что будет происходить нечто невероятно сложное, однако то, чему я стал свидетелем, потрясло меня своей простотой. Я помнил, сколь сильно Саид преобразился во время философского диспута с аль-Газали, однако сейчас, взяв на себя роль имама, наш учитель почти не изменился. Он остался самим собой и, словно в старые добрые времена, когда мы были его учениками, терпеливо подводил Паладона к ответам, которые хотел услышать. Об остальном позаботились Айша и Джанифа. Сквозь тонкую ткань я видел очи Айши. Они, как и глаза Джанифы, сияли от счастья. Неожиданно я понял, что Айша с Джанифой напоминают мне повитух, которых я неоднократно видел, когда принимал роды с лекарем Исой. Всем своим видом они выражали Паладону поддержку и почти не скрывали радости, ведь они помогали дать начало новой жизни.
Меня глубоко тронуло смирение Паладона и достоинство, с которым он себя держал. Одетый в простую белую джеллабу, он, словно кающийся грешник, опустился перед Айшой на колени. Взгляд его при этом был тверд, а губы — крепко сжаты. Уверенно, четко и ясно он произнес слово, с которой начиналась церемония:
— Бисмиллях.
Нежно улыбаясь Айше, он протянул руки и, сперва правой левую, потом левой правую, омыл их до локтей в воде, которую ему лила из кубка любимая. Затем Паладон омыл лицо, сполоснул рот, прочистил ноздри, смочил голову ото лба к затылку и, наконец, вымыл ступни и голени. После этого он громким голосом произнес завершающую молитву:
— Свидетельствую, что нет Бога, кроме одного лишь Аллаха, у которого нет сотоварища…
Закончив, он брызнул пригоршню воды на свою джеллабу и присел на корточки, дожидаясь, когда Саид начнет задавать ему вопросы. Наш наставник тут же приступил к делу. Говорил он непринужденно, будто вел с Паладоном обычную беседу.
— Итак, Паладон, ты правильно провел омовение, верно произнес калима[63], так что теперь восемь врат рая открыты для тебя[64]. Читал ли ты Коран и понял ли мудрость, что содержится в нем?
— Настолько, насколько обычному смертному под силу уразуметь Божье послание, — тихо ответил Паладон.
— Веришь ли ты, что Коран есть предвечное и несотворенное Слово Божье?
— Да, и я верю в то, что оно было передано пророку Мухаммеду, мир ему и благословение Аллаха.