— Благодарю вас! — крикнул он. — Достаточно. Так, теперь по поводу второго заложника. Кого вы привели? Святого отца или сестру?
— Какая, на хер, сестра? У меня тут монахиня, — огрызнулся Огаррио.
Теперь лампа оказалась направленной на женщину. В ярком свете была видна каждая веснушка Марии. Пинсона потрясло, насколько она была спокойна.
— Приветствую вас, сестра. Позвольте узнать, как вас зовут? — Теперь капитан направил фонарик на нечто напоминавшее телеграмму.
— Катерина. Это имя я приняла, когда стала Христовой невестой. Моя фамилия Лопес, а при крещении назвали Консуэлой.
— Ясно. — Капитан, прищурившись, посмотрел в телеграмму. — Вы ведь из Картахены?
— Нет, сеньор, из Малаги, — ответила Мария.
— Ну да, конечно, простите, — улыбнулся фалангист. — Прошу меня простить, тут темновато. И как с вами обращаются, сестра? Кто-нибудь из ваших пострадал?
— Нет, сеньор, но нас заперли в соборе, нас охраняют, и нам очень страшно.
— Я вам очень сочувствую! — выкрикнул Маранда. — Генерал просил передать вам, что душою с вами. Он настоятельно рекомендует сохранять терпение и спокойствие.
— Господину генералу нечего опасаться. Мы знаем, что Христос и Пресвятая Богоматерь нас не оставят.
— Конечно, не оставят, — согласился Маранда. — Мы тоже за вас молимся, а вместе с нами каждый истинный патриот Испании. Кстати, — он снова глянул в телеграмму, — как ваш двоюродный брат? Он ведь вроде болен. С ним хорошо обращаются?
— У меня нет двоюродных братьев, сеньор, — с некоторой растерянностью произнесла Мария. Пинсон почувствовал, как Огаррио на краткий миг застыл, а потом сильно шлепнул Марию по правой руке. Она не обратила на это никакого внимания. — Если вы имеете в виду дочь моего дяди, сестру Беатрис, то она действительно болела два года назад, в самом начале войны. Слава Богу, доктора вовремя нашли у нее грыжу, и после операции она полностью выздоровела. Сейчас она хорошо себя чувствует и молится в соборе вместе с остальными.
Взмокший от напряжения Огаррио нервно теребил кобуру.
— Рад это слышать, сестра, — отозвался капитан. — Не могли бы вы передать ей привет от отца? Скажите ей, что он в безопасности, в Малаге.
— Что вы такое говорите, сеньор? Мой дядя, дон Игнасио, умер три года назад в Севилье. Матушка-настоятельница позволила нам с Беатрис поехать на похороны и проводить его в последний путь.
— Ну да, — покивал капитан и, повысив голос, прокричал: — Сержант Огаррио! Достаточно. Теперь я верю, что с заложниками действительно хорошо обращаются и они действительно те, за кого вы их выдаете. Сами понимаете, мы допросили некоторых горожан, и они утверждали, что вы увели их знакомых и близких. Наверное, они лгали.
— Нескольких горожан мы действительно взяли с собой! — проорал Огаррио. — Мы их вернем с монахинями и священниками. А теперь, раз вы довольны, давайте обсудим условия сделки.
— Простите, сархенто. — Капитан прикрыл глаза от лампы, которую Мартинес опять направил во двор. — Такие дела быстро не делаются. Мне надо доложить генералу, а он, скорее всего, свяжется с начальством в Севилье. Перемирие перемирием, но сделки пока не будет. Состоится она или нет, узнаете вскоре после рассвета.
— Если вы с нами не выйдете на связь до восьми утра, я начну расстреливать заложников. По одному каждый час.
— Поступайте, как считаете нужным. Однако должен вас предупредить, что, если даже один волос упадет с головы хотя бы одного заложника, о переговорах можете сразу забыть, — спокойно ответил Маранда. — Честь имею. — Он отсалютовал и скрылся во тьме. За ним последовали и мавры.
— Коньо[72], — процедил сквозь зубы Огаррио.
— Вы по-прежнему считаете, что с вами будут договариваться? — спросил Пинсон. — Вам не кажется, что фалангисты тянут время, чтобы подтянуть сюда силы?
— Вам лучше надеяться на переговоры. Бесерра, опусти этот чертов флаг. Он пока нам больше не понадобится. Этих двоих отведи обратно в собор. — Он положил руку на плечо Марии. — Вы отлично справились. Как вас зовут?
— Зови меня «возмездием», сволочь, — женщина холодно посмотрела прямо в глаза сержанта. — В один прекрасный день я спляшу и на твоем окровавленном трупе, и на трупах твоих дружков-коммунистов, которые погубили нашу революцию, — с этими словами она плюнула ему на ботинок.
Огаррио весело рассмеялся:
— А ведь всего минуту назад она была кроткой сладкоголосой монашкой! Бесерра, не спускай с нее глаз. У этой девки, похоже, остренькие коготки. Ладно, тигрица, ты мне нравишься. Может, как-нибудь потом поговорим.
Выкрикивая приказы, он начал спускаться по лестнице. Бесерра и двое солдат под дулами винтовок отвели Пинсона и Марию обратно в собор. Там их с нетерпением ждали горожане.
— Ну как, профессор? Можете нас чем-нибудь порадовать? — раздался хрипловатый голос бабушки Хуаниты.
Пинсон увидел, что на него устремлены десятки преисполненных надежды глаз стариков, женщин, матерей и детей.
— Да, — кашлянул он, — фашисты поверили сержанту Огаррио. Он считает, что вы монахини и священники. Фалангисты обещали дать ответ утром.
Раздались радостные возгласы. Эктор Гарсия вскарабкался на скамью и взмахнул руками, словно дирижер. Заложники с сияющими от радости лицами затянули анархистский гимн «А лас баррикадас»[73].
Неграс торментас ахитан лос айрес
нубес оскурас нос импиден вер…
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Мария перехватила его взгляд. Она была бледна, а ее губы кривились от отвращения. С ноющим от отчаяния сердцем Пинсон покачал головой. Не составляло труда догадаться, о чем думает рыжеволосая красотка. Люди праздновали победу, тогда как на самом деле их положение лишь ухудшилось.
Ему вспомнился ясный летний день в Мадриде, когда на каждой улице, на каждом проспекте гремела эта песня. Накануне удалось отбросить фашистов в предместья. Все сошли с ума от радости, потому что жители города сделали невозможное. Все политические партии и группировки объединились и спасли родной город. Пинсон наблюдал за происходящим из окна своей квартиры. Заслышав гимн, который распевали тысячи человек, измотанные солдаты интернациональных бригад ускоряли шаг, с изумлением взирая на цветы, летевшие с каждого балкона, и на девушек в комбинезонах, которые кидались целовать и обнимать их. Повсюду развевались красные знамена…
Будем сражаться мы за свободу,
Мы кровь и жизнь за нее отдадим…
В тот день к горлу тоже подступала дурнота. Да, обезумевшие от радости горожане праздновали победу, которая сразу же стала легендарной, а у него в кармане лежал секретный приказ президента Асаньи[74], согласно которому он, Пинсон, и остальные члены правительства должны были разместиться в полночь в лимузинах и выехать в Валенсию, то есть бежать из чудом спасенного города, подобно крысам с тонущего корабля. Они-то в отличие от горожан знали, что победа всего лишь отсрочка неминуемого поражения.
Песня подходила к торжественному концу. В хоре голосов выделялся мощный баритон Эктора.
Выше вздымаем мы красное знамя,
Вместе свободу народам несем!
А лас Баррикадас! А лас Баррикадас!
Пор эль триунфо де ла Конфедерасион!
Мария глубоко затянулась сигаретой, которую только что прикурила своей зажигалкой «Зиппо», а потом, аккуратно затушив ее, сунула обратно в пачку.
— Надо экономить, — пояснила она, — а то скоро курить будет нечего.
— Ты была неподражаема, — промолвил Пинсон.
Она повернула к нему бесстрастное лицо, и профессор почувствовал, что Марию переполняет гнев.
— Нет, я опять торговала собой, — с ожесточением произнесла она. — Сперва я легла под Пако, а теперь — под Огаррио. Не спорь, ты знаешь, что это правда. Строила из себя несчастную монахиню. Знал бы ты, как мне сейчас погано на душе. Я лгала, чтобы спасти наши шкуры. Зная, что труп Катерины лежит в каком-нибудь колодце, или в сарае за дровами, или где там эти гады спрятали ее тело… Знаешь, мы с ней и вправду дружили. А вот теперь у меня такое чувство, словно я ее предала. — По ее телу прошла дрожь. Вдруг лицо Марии просветлело, озарившись ласковой улыбкой.
К ним по проходу меж скамей бежал Томас:
— Тетя Мария! Дедушка! Вы живы!
Мария заключила его в объятия и осыпала поцелуями.
Импровизированный хор Эктора затянул новую песню, столь же неуместную, как и первая. Зазвучал «Но пасаран!» — еще один гимн победе.
Франко привел сюда мавров,
Мечтают они взять Мадрид,
Но пока хоть один ополченец в строю,
То маврам не пройти! Маврам не пройти!
— «Но пасаран! Но пасаран!» — надрывались певцы во всю силу своих легких.
Пинсон собрался уже пройти вслед за Марией и Томасом к облюбованной ими скамье у алтаря, как вдруг его придержала чья-то худая, костлявая рука. На него смотрела черными как ночь глазами бабушка Хуанита.
— А на самом деле какие новости? — тихо спросила она.
— У нас есть время до восьми утра, чтобы придумать, как выбраться отсюда.
Старуха кивнула, переваривая услышанное.
— Вы что-нибудь придумали? Хоть что-нибудь? Или нам по-прежнему надо сидеть и выжидать?
— Я поговорил с Фелипе, — промолвил Пинсон, — теперь он на нашей стороне.
— Фелипе? — переспросила она. — Да уж, негусто. Да что он может? Толку от него как от козла молока.
— Возможно, когда начнется бой, у нас будет возможность что-нибудь предпринять. — Пинсон внезапно почувствовал, как сильно он устал.