Я скучала по дневнику и также — о, намного больше! — по Гарри. Все время, пока мы разъезжали с Расмусом, я думала, какой стала бы поездка, будь моим спутником Гарри. Как мы могли бы беседовать, смеяться, делиться впечатлениями. Я думаю, нам хотелось бы увидеть одно и то же, мы оба любим живопись, особенно портреты. Как бы мы радовались вкусной еде — мы оба ужасно любим деликатесы, а Расмус ест, просто чтобы жить.
Завтра я увижу Гарри. Мне надо с ним посоветоваться. Конечно, можно было бы спросить и Расмуса, но я знаю, что он скажет. Если это устраивает меня, то ему все равно.
Дома нас ждало письмо от Бенедикте. Она спрашивала, отпущу ли я Свонни к ним погостить. Она говорила не о неделях, а о месяцах, возможно о полугоде. Не уверена, что выдержу такую долгую разлуку с ней, но я спрошу Гарри, что думает он.
Расмус ликует! Сегодня он услышал, что ему разрешили нечто под названием «концессия „Кадиллака“ на Британских островах». Это означает, что теперь только он может продавать «кадиллаки» в этой стране. Ну, он и еще мистер Клайн, с которым он собирается работать. Он окончательно рассорился с мистером Хаусманом, который, по словам Расмуса, украл у него тысячи.
Они хотят открыть демонстрационный салон на Кингс-роуд в Челси. Думаю, что за этим последует предложение переехать из «Паданарама» в Чейни-Уолк или в другое подобное место, но я, конечно, откажусь. Я научилась отстаивать свои интересы немного лучше, чем в довоенные дни, когда он мог за месяц объявить, что мы переезжаем, и мне приходилось подчиняться.
И вчера мне представился случай настоять на своем. Расмус сообщил, куда мы поедем летом. Две недели в Богнор-Регис — знать бы, где это? — с девочками и две недели в Брюсселе мы вдвоем. Я не хочу ехать в Брюссель — что я буду делать там целых четырнадцать дней наедине с ним? Мы страшно поругались, это была самая ужасная наша ссора. Мария все слышала и заплакала.
Я готова убить Расмуса. Он посадил девочку к себе на колени — это в ее тринадцать лет! — и сказал, что, если он окончательно поссорится и не сможет дальше жить здесь с Mor, она тоже переедет и будет жить с ним, станет его маленькой хозяйкой. Я закричала на него, чтобы он не говорил такое детям. Но хуже всего, что Мария заявила: если такое произойдет, Mor выйдет замуж за дядю Гарри.
Она уже достаточно взрослая, чтобы не говорить подобное. Было бы простительно болтать об этом в шесть лет. Мария по-прежнему сидела у Расмуса на коленях, прижимаясь щекой к его бороде. И я видела, как он ухмыльнулся над ее макушкой.
— Значит, Mor собирается замуж за своего шофера? — сказал он ей, а затем обратился ко мне: — Так вот к чему привели твои поездки наедине с этим мужчиной!
Конечно, он не имел в виду «это». Он знал, что я не буду вести себя дурно. Я очень бы этого хотела, я хочу, но это невозможно. Вероятно, и Гарри хочет того же, но тоже чувствует, что это невозможно, мы не такие. Иногда он целует мне руки, и это все. Но я больше не поеду с Расмусом никуда, ни за какую границу, чтобы весь день думать о Гарри и представлять, как изменился бы мир, если бы было возможно путешествовать с ним.
Миссис Дюк, жена Гарри, родила еще одну девочку. Теперь у них четыре дочери. Когда он сказал мне об этом, я побледнела. Меня охватила дрожь, когда кровь отхлынула от моего лица, но я кивнула, улыбнулась, поздравила его и сказала, как это чудесно. Но правда в том, что я его ревную, ревную к женщине, у которой от него дети. Мне самой хотелось бы ребенка от Гарри, и, записывая это, я чувствую, как слабею и почти теряю сознание от желания.
Свонни уехала в Данию. Она отправилась сегодня утром на корабле, с миссис Бисгор, которая обещала позаботиться о ней. Дорте Бисгор собирается замуж за очень богатого датского аристократа, поэтому, естественно, свадьбу не могут сыграть в их простом доме на Вест-Хит-роуд. Боже, какая чушь! Но я довольна, что Свонни едет под присмотром заслуживающей доверия дамы.
Свонни в первый раз станет подружкой невесты. Их шестеро, и все будут в бледно-голубых блузках и длинных юбках из бирюзового атласа. Мне пришлось долго уговаривать Свонни, которая утверждала, что будет выглядеть смешно, так как она гораздо выше остальных девушек. Естественно, она никогда не будет так выглядеть, но Свонни слишком скромная.
Миссис Бисгор проводит Свонни прямо к Эйнару и Бенедикте, на свадьбу она поедет от них. Я не хочу, чтобы она останавливалась в других домах, мне всегда надо знать, где она. Как я мечтаю, чтобы она тоже вышла замуж за богатого красивого мужчину, который позаботится о ней.
Дом выглядит мертвым без нее, все комнаты безжизненные и мрачные. И только я — живая вещь в мертвой комнате.
Мы приходим в себя после свадьбы Кнуда. Свонни была подружкой невесты во второй раз, и мне не хочется, чтобы такое случилось и в третий. Я понимаю, что суеверия — это глупо, я не суеверна, но не могу выбросить из головы слова: «Три раза подружка невесты — сама невестой не станешь».
Морин бросила свой букет в толпу, и его поймала Свонни. Я никогда не сталкивалась с таким обычаем, но он, видимо, означает, что девушка, поймавшая букет, пойдет к алтарю следующей. Конечно, ей нет еще двадцати, и у нее появился поклонник. Это молодой человек, который сильно увлекся ею в Дании. Она встретилась с ним на свадьбе Дорте, и он забрасывает ее письмами. Он датчанин, очень обеспеченный, но есть одна загвоздка. Он хочет, чтобы Свонни уехала с ним в Южную Америку. Они должны пожениться и немедленно отплыть в Сантьяго или Асунсьон, я забыла куда. Свонни благоразумно просит его подождать и подумать. Она отвечает на письма, но не часто и очень коротко.
Я бабушка. Я этого не ощущаю — нисколько не изменилась внешне и не испытываю к ребенку никаких чувств. Мы ездили навестить их — младенца и мать — сегодня утром. Малыш — точная копия Морин, с таким же пухлым некрасивым личиком. Но ведь и Кнуд не красавец. Они собираются назвать его Джон Кеннет.
Мужчины спустились вниз, выпить в честь этого события. Кнуд сказал, что нужно «обмыть ребенку ножки». Пока они пили, Морин начала рассказывать мне все подробности родов, какими тяжелыми они были, как долго тянулись и все такое. Я резко оборвала ее. Что тут такого, у всех есть дети — за исключением тех несчастных, чьи женихи погибли на войне, — и мы все прошли через это не по одному разу. Я напомнила, что сама родила пятерых, не говоря о двух выкидышах, и сказала, что ничего нового она не сообщит.
Их дом ужасен. Думаю, это выбор Морин. Хотя, возможно, и нет. Вкусы Кнуда в этом вопросе не имеют ничего общего с моими, как, впрочем, и с отцовскими. Смешно, но он больше англичанин, чем сами англичане, и всем хорошо известно, что англичане любят жить в собственных домах, тогда как европейцы предпочитают квартиры. Однако все люди разные, и мне следует помнить об этом.
Теперь, когда темнеет поздно, мы с Гарри возобновили наши послеобеденные поездки. Что-то сломалось в «мерседесе», и Расмус разрешил нам брать «кадиллак». Я больше не сажусь назад, а занимаю место рядом с Гарри. Это началось случайно. Я обычно ездила сзади, но однажды мы остановились на что-то посмотреть или пройтись, а когда вернулись к машине, я, не задумываясь, села на переднее сиденье. Но позавчера, снова собираясь сесть назад, я вдруг осознала, что поступаю так, поскольку боюсь пересудов соседей. И я пристыдила себя. Когда меня волновало, что обо мне подумают? Я тряхнула головой, и Гарри, кажется, все сразу понял, прочитал мои мысли, как часто бывает, и немедленно распахнул передо мной переднюю дверцу. Мы никогда не делали и не собираемся делать ничего предосудительного. А плохо думают о других те, кто сам поступает плохо, вот что я скажу.
Гарри рассмеялся, когда я сказала о своем безразличии к тому, что стала бабушкой, и удивил меня, сообщив, что его старшая дочь хочет выйти замуж, так что, возможно, он вскоре догонит меня. Ей только шестнадцать, она родилась в 1911 году, немного недоношенной, но почему-то мне нравится мысль о том, что у нас обоих будут внуки.
Мы ходили в театр на пьесу Сомерсета Моэма «Письмо». Играла Глэдис Купер, она мне всегда нравится, красивая, какой и должна быть актриса. Пьеса оказалась дурацкая — о женщине, которая убивает мужчину, пытавшегося ее изнасиловать. Но на самом деле это был ее любовник, а она убила его потому, что обнаружила у него другую любовницу — китаянку.
После спектакля, хоть было уже достаточно поздно и стемнело, мы поехали в Хэмпстед и погуляли в парке. В эти дни на машине мы катались реже, зато чаще гуляли пешком, вместе обедали, ходили в театры или на концерты. Я понимаю, что произошло, Гарри тоже, хотя мы об этом не говорим. Мы ухаживаем друг за другом, но не целуемся, он не обнимает меня за талию, когда мы гуляем. Единственное, что мы позволяем себе, — это смотреть друг другу в глаза, сидя за столом напротив друг друга, смеяться и крепко держаться за руки.
Сегодня Свонни начала работать. Я была против, но мне пришлось уступить, и я больше не хочу говорить об этом. Торбен Кьяр женился бы на ней хоть завтра, если бы она согласилась. Есть и другой поклонник, кузен Морин. Он без ума от нее и постоянно звонит ей. Но если она предпочитает ходить в Хэмпстед читать пожилой леди ей дрянные романы и выгуливать ее собаку, пусть так и делает. Она уже взрослая. Расмусу, конечно, все равно, чем она занимается, он даже рад, что больше не приходится тратить деньги на ее одежду. Той ничтожной суммы, которую она зарабатывает, как раз хватит, чтобы покрыть эти расходы.
Я вспомнила, что не записала о втором ребенке Кнуда. Морин снова родила мальчика, они назвали его Чарльзом. Он появился на свет в прошлый понедельник. И старшая дочь Гарри ждет ребенка. Ей сейчас столько лет, сколько было мне, когда я родила Моэнса, или, точнее, сколько сейчас Марии. А я все еще считаю Марию ребенком.