Старик вздохнул, затем подмигнул.
– В дерьме можно испачкаться, дружок, но не забывай, дерьмо также можно отмыть. Я никому не скажу. А ты… ты избавился от улик?
Улики. Мэттью осмелился бросить взгляд на растянувшегося на сиденье убитого водителя, с кровоточащей раной на затылке.
– Убрал разбитую бутыль сюда. – До него вдруг дошло, что, если б у старика был внедорожник или пикап, а не лимузин, он с высоты увидел бы труп.
– Если хочешь знать мое мнение, я бы выбросил ее в лес. Иногда народ на базе бывает… уж слишком строг. Надеюсь, ты меня понял. В наше трудное время такое объяснимо, но зачем наказывать за любую маленькую оплошность?
– Спасибо. Я сделаю так, как вы сказали.
– Надеюсь, мы с тобой еще увидимся.
– Да, надеюсь.
– Удачи тебе, приятель!
После чего новый друг Мэттью уехал, оставив его вдвоем с трупом водителя. Схватив тело за ноги, Мэттью оттащил его в лес и быстро присыпал опавшей листвой. После чего вернулся в кабину и поспешно осмотрел ее в поисках крови. Еще раз протерев стекла жилетом убитого, он выбросил его в придорожную канаву.
Обыкновенно после такого Мэттью прочитал бы молитву. Однако от той его версии уже давно не осталось и следа. Он разложил по полочкам то, что сделал. Мэттью нашел оправдание – это был плохой человек, только так можно найти Бо, все в любом случае скоро умрут. К черту!
Он должен найти своего сына; поэтому он поехал вперед, в лагерь.
Как и дорогу в поместье Стоувера, въезд в Инсбрук преграждали охраняемые ворота – но только в данном случае ворота существовали давно; раньше они использовались для того, чтобы оберегать курорт от всякого сброда, желающего поживиться его богатствами. Теперь же территорию обнесли оградой из колючей проволоки и пустили вдоль нее часовых.
Охранник у ворот был в навороченном противогазе, изображающем лицо инопланетянина, с большой прозрачной маской и торчащим из нее спереди длинным фильтром.
– Ты ездил за припасами? – спросил он, окинув взглядом Мэттью.
– Так точно, – подтвердил тот, стараясь изобразить по-военному четкий ответ.
– А где твоя повязка?
– Я… – Мэттью посмотрел на свою руку. Повязки у него не было, потому что ее, разумеется, не было. Была ли повязка на руке у того человека, которого он убил? Мэттью этого не помнил. Кажется, синяя повязка на правой руке? Возможно. – Не знаю. Наверное, потерял, когда грузил товар.
– Такое случается… – Охранник презрительно фыркнул. – Но это означает, что ты должен повторно пройти проверку. – Он посветил фонариком в кабину, прямо Мэттью в лицо – ища, несомненно, характерные признаки «белой маски». – Загляни в крайнюю левую палатку, врач тебя осмотрит, выдаст справку, и ты получишь новую повязку. Только ее уже не теряй! Как тебя зовут?
– Джим… Феллоус. – «Ну вот, теперь у меня новое имя».
– Хорошо, Джим. Проезжай. Не забудь заглянуть в палатку, а то можешь получить пулю в задницу. Ты меня понял? – Это было предупреждение, но доброжелательное, чуть ли не с выражением солидарности. Кивнув, Мэттью въехал в ворота.
Он сделал тест. Врач, угрюмый мужчина с изрытым оспинами лицом, использовал мазок, утвержденный ЦКПЗ, хотя и проворчал, что с ЦКПЗ покончено. Поместив ватную палочку под ультрафиолетовый свет, он не обнаружил признаков «белой маски» и отпустил Мэттью. Тот в глубине души искренне удивился. Почему-то ему казалось, что болезнь, поразившая страну, проникла и в него – он заслужил эту болезнь и посему полагал, что уже болен. Но опять же, проведя столько времени взаперти в подземном бункере, Мэттью был защищен от контакта с заразными.
Ему хотелось обрадоваться тому, что он здоров. Но в то же время он испытал разочарование.
Так или иначе, это позволило ему попасть в лагерь. Он получил свою синюю повязку.
Мэттью проехал дальше, и вот теперь он был здесь. Бродил по лагерю, не зная, как ему быть. Мэттью не знал, чего ему ожидать, и надеялся, что рано или поздно покажется его сын, отдающий приказания или выслушивающий их. Однако пока что этого не происходило. В Инсбруке находились тысячи членов ДАВ – солдат, как они себя называли, хотя настоящих ветеранов, похоже, среди них было раз-два и обчелся. Обойти обширную территорию было непросто. Мэттью подумал было о том, чтобы спросить у кого-нибудь, однако это чуть не создало проблемы с тем водителем пикапа: если хотя бы кто-нибудь вспомнит, что Бо – его сын, его присутствие здесь станет нежелательным. Хотя Мэттью чувствовал себя достаточно надежно замаскированным среди всех этих людей, если можно так выразиться, если он привлечет к себе внимание, его узнают. И убьют. И в этом случае он подведет Бо и Отом. Вот и всё.
Поэтому Мэттью не мог ни у кого спрашивать, где его сын. Это означало, что ему нужно было действовать молча. Не разговаривать ни с кем. Не поднимать шума. Он должен был сохранять спокойствие и использовать глаза и уши, выясняя все, что можно узнать.
Мэттью прошел мимо палатки, у которой несколько человек слушали радио. Из приемника доносился треск, но все-таки разобрать слова было можно.
– …кшш… президент Крил заявляет из Хартлендского института[144], что продолжается выявление и отстранение от дел последних сотрудников администрации шлюхи Хант… кккт фсшшш…
От других Мэттью услышал, что будет дальше: Крил прибирает к рукам полицию и армию и ставит перед всеми сотрудниками силовых структур выбор: вытянуться в струнку или отправиться в могилу. Кто-то упомянул Стоувера. Одна женщина, широкоплечая, с огненно-рыжими волосами, забранными в хвостик, сказала:
– Все это держится на плаву благодаря Стоуверу и другим лейтенантам. Я слышала, Крил даже не собирается сюда приезжать. Этот долбаный слабак прячется в своем ядерном бункере в Канзасе…
Ее собеседник, мужчина на кривом протезе, напоминающем скорее завиток с логотипа «Найк», чем что-либо человеческое, презрительно фыркнул.
– Ерунда! Крил – это фигура, и у него власть. Вот увидишь. Где ты слышала этот бред про бункер?
– Один из наших лейтенантов помогал Крилу его обустроить. Бункер устроен в бывшей ракетной шахте посреди кукурузного поля, твою мать. Он обошелся Крилу в десять миллионов, там квартиры для богатой элиты – я тебе точно говорю, наши лейтенанты Стоувер и Хантсмен и эта глава технической компании из Флориды… как там ее?
– Джоди Эмерсон.
– Точно! Она самая. Это они подставляют свои задницы под огонь. Без них Крил не смог бы сбежать и спрятаться. А он должен находиться здесь и выполнять свою проклятую грязную работу!
Они продолжали спор. Однако все это никак не могло помочь Мэттью найти своего сына. Он двинулся дальше.
Несколько часов бывший пастор продолжал поиски. Борясь с нарастающим давлением голода, усталости и чувства вины, Мэттью бродил по лагерю, не имея никакого плана, в поисках лица, которое принадлежало бы его сыну. В какой-то момент он даже начал сомневаться, а как вообще выглядит Бо: и дело было даже не в том, как его сын мог выглядеть сейчас, – Мэттью уже не мог вспомнить, а как он выглядел прежде. Младенцем, маленьким ребенком, подростком. Закрыв глаза, он попытался усилием воли вызвать образ Бо, точно так же как спиритист вызывает упрямый дух. Он увидел впалые щеки и черные брови мальчишки, маленькие темные глаза, подбородок, доставшийся ему от матери, нос, унаследованный от отца. За этим воспоминанием последовало другое – то, как мальчишка всегда неуютно чувствовал себя в своем собственном теле. Словно в нем присутствовал внутренний гнев, клокочущий у самой поверхности.
Мэттью уже начинал отчаиваться. Ему все чаще приходила мысль бросить поиски и отправиться домой. Можно будет сказать Отом, что Бо здесь нет. И тогда они смогут уехать. Смогут найти новое место, где жить.
(Точнее, исходя из реальности, место, где умереть.)
И тут, развернувшись, Мэттью увидел лицо своего сына.
Бо. Присутствующий не только у него в сознании. Не сон, не галлюцинация. А настоящий, реальный, здесь, в Инсбруке.
И он направлялся прямо к Мэттью.
71Ревизионистская история
Все мы умрем,
так давайте же поиграем!
15 ОКТЯБРЯ
Серчлайт, штат Невада
Ближе к вечеру Бенджи возвратился к стаду. Лунатики неумолимо двигались вперед, через горячее марево, поднимающееся над поджаренным солнцем асфальтом. Местность вокруг была абсолютно плоской, казалось, простирающейся бесконечно. Ржаво-красная земля высохла и растрескалась.
Бенджи нашел Сэди и Арава впереди стада. Они ехали в пикапе, который тащил старый прицеп ЦКПЗ. Бенджи помахал им рукой, они свернули на обочину, после чего все крепко обнялись.
Бенджи не стал рассказывать о том, что случилось в Лас-Вегасе. Ни о Розали, ни о тех, кто на него напал. Ни о том человеке, которому он выстрелил в живот. Бенджи не видел в этом смысл. Он хотел все рассказать. Страстно желал снять с себя груз произошедшего, в каком-то смысле исповедаться. Однако снять груз с себя означало переложить его на плечи товарищей.
А те и так уже были обременены тяжкой ношей.
Не стал Бенджи рассказывать и о том, как, прежде чем покинуть Лас-Вегас, он проехал по Стрипу – не в качестве туриста, глазеющего на конец света, а потому что опасался, что Пол станет его искать, а столпотворение и суматоха на Стрипе позволяли ему спрятаться. Он не рассказал про толпы людей, многие из которых были больны, с лицами, покрытыми слизкой коростой «белой маски» – волокнистые нити выпирали из ноздрей и глаз, щеки лоснились порошкообразными подтеками. Бенджи не стал говорить про царящее там безумие: насилие – одни люди избивали других всем, что попадалось под руку; блуд – люди трахались в брызгах фонтанов Белладжо; белая штукатурка стен парковок магазинов на Мандалай-Бэй, испачканная фекалиями и блевотиной. Он видел людей, которые кричали, справляли естественную нужду, дрались, трахались. В какой-то момент толпа окружила его микроавтобус, стремясь забраться внутрь, опрокинуть его. Похожие на плачущие маски лица скалились, просовываясь в выбитые окна. Ему пришлось прибавить газу, ткнув бампером нескольких человек – не сильно, только чтобы заставить их расступиться, оттолкнуть обратно в толпу. Бенджи свернул в переулок, спасаясь от них, и долго петлял, прежде чем выехать на шоссе. К этому времени уже взошло солнце, осветив город, по-прежнему содрогающийся в жутких спазмах бредовых галлюцинаций. Наверное, в Лас-Вегасе это было самым странным: несмотря на болезнь и всеобщее сумасшествие, фонтаны продолжали вскидывать в воздух свои струи, по-прежнему ярко сиял неон, по-прежнему крутились аттракционы на крышах зданий. Карусель вращалась и вращалась, хотя далеко не всем ее участникам суждено было дожить до следующего месяца, до следующей недели, до завтрашнего дня.