это. – Она указала на «Черного лебедя».
– По-моему, тебе следует быть более благодарной! – не сдержав вспышки ярости, резко бросила Несси. – Мы живы исключительно благодаря вот «этому». – Последнее слово она заключила жестом в сердитые кавычки, похожие на заячьи уши.
– Наверное.
– Никакой двери нет.
– Напрасно я тебе об этом сказала. Ты не веришь ничему, что я говорю, – ни про дверь, ни про «Черного лебедя», ни про маму.
– Просто у тебя нет никаких доказательств, – смягчив тон, сказала Несси. – Это как в науке. Нельзя просто… сказать что-то – и это сразу же станет правдой.
– Как бы там ни было.
Постояв еще немного молча, Несси сказала:
– Знаешь, они уже почти там.
– Кто почти там?
– Стадо. Путники. Они уже почти там. Здесь. В общем, в Урэе.
– О. О. – Время казалось здесь таким странным… Скользким – Шана никак не могла крепко ухватить его руками и определить, как долго она здесь. Порой ей казалось, что она тут всего несколько дней. В других случаях – год, а может быть, и больше. – Что случится, когда они придут сюда?
– Не знаю. Может быть, узнаю, если ты позволишь мне подняться на гору и встретиться с «Черным лебедем».
«Опять она за свое!» Шана пропустила вопрос сестры мимо ушей.
Она осторожно положила фотоаппарат рядом с собой. Затем на мгновение закрыла глаза, отпустив свой рассудок так далеко, что ей стало страшно, как бы связующая нить не растянулась подобно ириске, утончившись до обрыва соединения. И, сделав так, Шана каким-то образом снова очутилась в собственном теле. Она ничего не чувствовала, не могла ничего сделать, но какое-то мгновение она видела своими глазами – стадо, идущее по длинной пустынной дороге. По обеим сторонам тянулись обширные поля с редкими деревьями, выкрашенными в яркие осенние, красные и желтые краски. На полях лежали лошади, и сначала Шана решила, что они спят, но затем до нее дошло, что лошади мертвые. Рои мух жужжали над остовами черными тучами.
Здесь был Арав. Он шел рядом с Шаной. Вид у него был неважный: лицо исполосовано белыми бороздами, расходящимися протуберанцами от глаз, рта, ноздрей. Временами Арав поднимал голову и оглядывался по сторонам, словно пытаясь понять, где он находится, – но затем он снова сосредоточивал взгляд на Шане, улыбался и кивал. Словно понимая, что она на него смотрит, хотя на самом деле у него не было никакой возможности убедиться в этом наверняка.
Шане отчаянно захотелось крикнуть Араву, протянуть ему руку, но она не могла – поэтому сделала единственное, что было в ее силах: вернулась в ту Шану, которая находилась в модели Урэя.
Как только это произошло, Шана сделала глубокий судорожный вдох…
И расплакалась.
Сжавшись в комок, она обвила руками колени. Потрясенная Несси приблизилась к ней, но осталась стоять в стороне, словно не зная, как ей быть.
– Что случилось? – спросила она.
– Я… ничего.
– Сестренка, говори!
– Я видела Арава. Только и всего. Я его видела.
– О. Я… Раньше я его не видела, а с тех пор как ты здесь, я туда больше почти не возвращаюсь. Я его никогда не видела…
– Он… он болен. Ая не покину моделирование до того, как он…
«Умрет – произнеси же это слово вслух, трусливая сучка. Умрет, умрет, умрет…» Но Шана не смогла. Слово было здесь. Застряло у нее в горле, словно им нужно было откашляться, но оно крепко держалось на месте, никак не доходя до ее языка. Шана вытерла рукавом нос. Здесь все казалось таким другим – не просто другим, а далеким. Словно Арав в буквальном смысле находился в другом мире, где-то там, где о нем можно было больше не беспокоиться. Нереальность этого мира делала нереальной жизнь Шаны и в том, другом мире.
Однако тот мир был реальным. Время, пусть и странное, двигалось. Арав двигался. «Белая маска», черт побери, также определенно двигалась – и скоро Арав от нее умрет.
– Твою мать!..
– Мм… – сказала Несси. – Не знаю, есть ли у тебя желание прийти, но многие путники соберутся на Главной улице, встречать стадо, входящее в Урэй, – это будет крутая психоделика: увидеть лунатиков здесь, в нашем городе, но только не в модели, типа, не знаю, два разных Урэя. Но ты, наверное, не захочешь видеть это, ибо…
Она не договорила. Шана мысленно закончила за сестру: «Ибо ты не хочешь снова видеть Арава».
Но Шана хотела его видеть. Просто она не хотела видеть его такого.
– Ты ступай, – вздохнула Шана. – А я тебя догоню.
– Хорошо. Я сожалею, что все так получилось.
– Я тоже сожалею.
Несси быстро, но крепко ее обняла. После чего ушла. А Шана снова села.
Поскольку время стало таким, каким стало, Шана не могла сказать, как долго она просидела – пять минут или целую вечность. Но солнце по-прежнему светило, оно почти не продвинулось по небу. В конце концов Шана взяла себя в руки и встала, чтобы спуститься обратно в город. Она не могла сказать, хочется ли ей принять участие в групповом (фу!) действе, когда все будут смотреть из модели на настоящий реальный город Урэй, штат Колорадо, но, по крайней мере, можно будет находиться там. В каком-то смысле проявлять солидарность.
«Но я больше не смогу смотреть на Арава», – подумала Шана. Что показалось ей жестоким и эгоистичным, потому что ему ведь приходилось быть с самим собой, а вот она имела возможность этого не делать. Однако на самом деле все заключалось в том, что она просто не могла беспомощно смотреть на то, как «белая маска» забирает Арава, – она не могла его утешить, не могла обнять и могла лишь таращиться на него, вонзив свой взгляд подобно двум булавкам.
Вниз по опасно петляющему серпантину. На последнем повороте Шана все-таки упала, попав ногой на осыпь, – это произошло совершенно неожиданно, и она растянулась плашмя, успев в последний момент выставить перед собой руки. Теперь ладони горели огнем, ободранные и красные. Выругавшись себе под нос, Шана поднялась на ноги…
Она была здесь.
За поворотом, в здоровенной каменной глыбе.
Черная дверь.
Повернувшись к ней, Шана схватилась за фотоаппарат…
Она поднесла видоискатель к глазу, но объектив был настроен на панорамную съемку, а дверь находилась совсем рядом…
Шана быстро повернула объектив, удаляя объект съемки…
Ее палец нажал на кнопку – щелк…
Но когда она отняла фотоаппарат, двери уже не было.
– Блин!
Шане захотелось швырнуть фотоаппарат в долбаную гору, целясь в «Черного лебедя». Стиснув зубы, она вывела на экран последний отснятый кадр и…
Вот.
Скала. Дверь. Прямоугольник матово-черного небытия в камне.
Раскаленная злость стремительно превратилась в истеричное веселье – у Шаны из груди вырвался смех.
– Я тебя поймала, я тебя поймала, я те-е-е-е-ебя пойма-а-а-а-ала! – воскликнула она нараспев, после чего поспешила вниз в город, чтобы показать Несси и остальным то, что сфотографировала.
74Сломанное крыло
1 НОЯБРЯ
На подходе к Урэю, штат Колорадо
Дорога на Урэй извивалась между высокими горами. Слева красные, как одноцентовая монетка, скалы, ведущие к вершинам Веттерхорн, Балди, Кокскомб и Пресипис. Справа вдалеке утыканные соснами склоны горы Уайтхаус. Впереди сорванный ветром плакат, лежащий на колышущейся траве: «Эд Крил – Америка на первом месте». Плакат покрывали кучки птичьего помета, похожие на творение политического сюрреализма. Его вид доставил небольшое удовлетворение, однако в настоящий момент Бенджи был готов принимать любые радости, которые преподносила жизнь.
Бенджи бесконечно устал. Он подозревал, что бесконечно устали все. За две недели пути через Неваду, Юту и дальше в Колорадо пастухи бросили бо́льшую часть своих машин, оставив только пикап «Форд» и прицеп ЦКПЗ. Доставать бензин становилось все труднее по мере того, как бензовозы прекращали доставлять его на заправки, а трубопроводы никто не обслуживал. Пастухи менялись сменами: одна половина спала в пикапе и прицепе, двигаясь на колесах, в то время как вторая оставалась с путниками, наблюдая за гребнями холмов и придорожными зарослями, держа наготове оружие, чтобы дать отпор тем, кто мог появиться впереди или сзади.
Пастухов осталось всего восемь человек. Сам Бенджи, Арав, Сэди. Затем Марьям и Берти Макгораны. У Марьям была сломана рука после нападения на мосту Кламат-Бридж; Бенджи наложил ей шину, сделанную из подручных материалов. Еще были Хейли Левин, Кенни Барнс, Люси Чао. Для пожилых Калдеров игра закончилась в Инохе, штат Юта, – Роджера сразила «белая маска», он ослаб, и Венди заявила, что им придется завершить паломничество. «Наше путешествие закончено», – с тяжелым сердцем сказала она. Маленькая группа продолжала терять пастухов – по одному каждые два-три дня. По большей части вследствие болезни. «Белая маска» делала людей или сонными и вялыми, словно они болели гриппом, или, если они соглашались принимать риталин, наоборот, возбужденными и гиперактивными. Теперь риталин принимали все. И все постоянно ругались друг с другом.
Все были измотаны. Все похудели, осунулись, все теперь были грязными. Взаимная вежливость стремительно угасала, как и вся цивилизация вокруг.
Все были больны «белой маской».
Все переносили болезнь по-разному, и у всех она была на разной стадии. Чувство вины терзало Бенджи как отдельная болезнь, потому что внешне он выглядел самым здоровым. Несмотря на то что Арав и Сэди также принимали вместе с ним противогрибковые препараты, он по сравнению с ним казался вполне крепким. У него даже не проявлялись первые симптомы простуды – не было ни кашля, ни насморка, лишь постоянные боли; Бенджи находил, что самым подходящим словом для этого будет «нездоровится». Хотя Сэди называла это просто «недомоганием».
Сэди… держалась неплохо. Болезнь продвинулась у нее дальше, чем у Бенджи, – уже были и кашель, и насморк, и покрасневшие глаза и нос. Но она держалась, каким-то образом оставаясь бодрее всех остальных, несмотря на то что носовые пазухи у нее были, по ее собственным словам, «забиты зернистым творогом». Бенджи повторял и самой Сэди, и остальным, что он не знает, как бы было без нее.