– Ты болен, – сказал он. – Ты ведь это знаешь, так?
– Ты забыл добавить: «Благослови тебя Бог».
У Мэттью язык не повернулся произнести эти слова, поэтому он сказал:
– Gesundheit![169]
– Да пошел ты!..
Мэттью почувствовал, что у него ничего не получается. Абсолютно ничего. Ему захотелось расплакаться. Захотелось придушить своего сына. Захотелось придушить себя. С другой стороны, он был счастлив снова видеть мальчишку. В ту ночь, когда Мэттью застрелил Озарка Стоувера, раз и навсегда покончив с его властью над собой, он понял, что оставляет своего сына на верную смерть. Боевики Стоувера взрывались, и оставить Бо там означало предопределить его судьбу. Мэттью это понимал. Признавал. Он не находил в этом утешения, но понимал, что уже ничего не в силах изменить. С другой стороны, увидеть после всего этого мальчишку живым…
У Мэттью мелькнула мысль, что, может быть, лучше бы Бо тогда погиб. Это была страшная мысль. Потому что так было бы лучше для них обоих.
– Ты меня ненавидишь, – продолжал Мэттью. – Ты меня всегда терпеть не мог. И я это понимаю. Я тебя ни в чем не виню. Но я также уверен в том, что ты очень любишь свою мать, несмотря на те чувства, которые испытываешь ко мне. Это так? Ты ее любишь, несмотря ни на что?
Мальчишка неохотно кивнул.
– Она… она тебя нашла? – спросил Мэттью.
На лице Бо отразилось недоумение. Для отца это явилось достаточно красноречивым ответом.
Похоже, Отом так и не удалось найти своего сына. Возможно, она проникла в лагерь. Возможно, ее обнаружили. Однако Бо ничего не знал. И Мэттью также ничего не знал.
Скорее всего, он так никогда этого и не узнает.
Это была та мелочь, за которую Мэттью так упорно держался, и вот теперь веревка перетерлась, начала рваться в тот самый момент, когда он по ней поднимался.
– Извини, – пробормотал Мэттью.
– Вы что, блин, собираетесь держать меня в этой долбаной камере весь день?
– Пока что да. До тех пор, пока не будет принято другое решение.
– Выпусти меня! Выпусти меня отсюда!
Бо налетел всем своим весом на прутья решетки, словно разъяренный зверь.
– Ты… проникся радикальными идеями, ты стал поклоняться человеку, для которого в жизни не было дорого ничего, кроме его собственной власти. Я не могу допустить, чтобы ты вышел на свободу и начал убивать здесь людей. Так как, по-моему, ты на это способен.
Его сын с вызовом оскалился.
– Я убивал здесь людей! И не только больных. Я убивал всех тех, кого приказывал убить Озарк. Вот я какой, отец. И мне это нравилось!
Настал черед Мэттью перейти в наступление.
– И что с того? Я его убил. Я убил Озарка. Пристрелил его, и он мертв. Я пристрелил его за то, что он сделал со мной, за то, что сделал с тобой, за то, что он сделал с твоей матерью. Когда я его убивал, он жалобно скулил, прося его пощадить. – Все пошло не так, как думал он. Совсем не так. – Ты собирался меня убить, так? Когда увидел, как я освобождаю Марси. Ты собирался выстрелить.
– Собирался.
– Ну а сейчас ты поступил бы так же?
– Да! – Бо ухмыльнулся.
– Господи, Бо!..
– Я так понимаю, ты уверен, что я отправлюсь прямиком в ад, да?
Мэттью вздохнул. Ему очень хотелось плакать, но он не мог заставить себя пролить слезы.
– Я так не думаю. Я просто думаю… мне тебя жалко, ты сломлен, и, наверное, в этом виноват я. Но я не знаю, как тебя исцелить, а времени у нас мало. Очень мало. – Мэттью с такой силой нажал пальцами на глаза, что увидел яркие искры. Его сын болен. Он умрет.
Впрочем, на самом деле умрут все. Разве не так?
Мэттью сказал сыну, что попросит кого-нибудь принести ему поесть. После чего ушел. Жалобные завывания сына и его проникнутые злобой крики звучали у него в ушах еще долго после того, как он поднялся по лестнице и вышел на улицу.
– Блин, забыл тебе рассказать, какое мне явилось откровение, – сказал Пит Корли, развалившись в кресле в фойе гостиницы «Бомонт», устроившемуся верхом на нем Лэндри. – Итак, слушай: я думаю, Вилли Нельсон – это рок-н-ролл.
– Твою мать, о чем это ты? – спросил Лэндри.
– О Вилли Нельсоне. Его следует включить в Зал славы рок-н-ролла.
Откинувшись назад, Лэндри посмотрел Питу в лицо.
– Нельсон? Это тот бородатый хиппующий тип, который постоянно под кайфом так, что, когда он умрет, можно будет его кремировать и курить его пепел?
– Да, он самый. И, о господи, ты полагаешь, он умер? Наверное, умер. Но мне хотелось бы думать, что он жив. Я не могу смириться с мыслью, что его больше нет в живых. С меня хватило потери Боуи и Принса. Когда они умерли, все провалилось в глубокую задницу, разве не так? Да, кстати, я считаю, что их смерть виной всему этому.
Марси наблюдала за ними. Она тоже сидела в фойе, подавшись вперед и облокотившись на колени. Она только что вернулась с тренировки – здесь совсем недалеко был спортивный центр «Горячие источники» с бассейном, а в подвале оказался небольшой зал для занятий боксом, поэтому Марси провела там несколько раундов с грушей, просто чтобы быть в форме. Потом ей пришлось отмокать в горячих источниках, затем она пришла сюда и застала этих двоих, ласкающихся, словно два волнистых попугайчика.
Это доставило ей радость. Марси никого не могла назвать близким человеком, но на самом деле она никогда и не хотела этого от жизни. Ей доставляло радость счастье других. И так приятно было чувствовать вокруг теплое сияние стада – к сожалению, ослабленное по вине Озарка Стоувера и его шайки расистов.
– Ты с ним встречался? – спросила Марси у Пита. – С Вилли?
– Встречался. Но больше всего я сожалею о том, что мы с ним ни разу не набрались вместе. Это все равно что… – Казалось, внезапно из него вытекли до последней капли надежда и оптимизм. – Ох, как это отвратительно – упустить такую возможность! По-моему, Вилли сам выращивает травку на Гавайях или где-то еще. Господи, как ты полагаешь, на Гавайях сейчас очень плохо? – Пит повернулся к Лэндри. – Нам нужно побывать там. Как-нибудь.
– Что, просто запрыгнуть в корыто и поплыть к Мауи?
– По-моему, этот план ничуть не хуже любого другого.
Лэндри постучал пальцем по своей забинтованной голове.
– Позволь напомнить тебе, рок-божество, что эти одержимые фанатики шандарахнули меня по голове палкой, и мой бедный проломленный череп не собирается запрыгивать в корыто только ради того, чтобы ты смог покурить с Нельсоном.
– Чудесно. Тебе нужно время, чтобы поправиться. Я понял.
– Просто поцелуй меня туда, где бобо, и заткнись.
Наклонившись, Пит чмокнул его в макушку.
– Я узнала про твоих близких, – сказала Марси. – Я тебе сочувствую.
Пит резко вскинул голову. Похоже, он был удивлен.
– А. Да. Жаль. Знаю. Просто их… не оказалось дома. Они куда-то уехали. Получается, я ездил напрасно.
Когда Пит говорил это, у него на лице появилась печаль. Но было и что-то еще.
Марси показалось, что он лжет.
Она не знала, что это означает, и не собиралась спрашивать. Если честно, это не ее дело. Быть может, Пит приехал туда и застал своих близких больными. А может быть, они не пожелали иметь с ним никаких дел. Или им не понравилось то, что он им сообщил. В любом случае Пит пытался убедить всех в том, что, когда приехал туда, бункер оказался пуст. Конец истории, все очень плохо. Он все время торопился сменить тему – еще один признак того, что он не был искренен.
Вот как обстояло дело.
Свесившись в сторону, Лэндри высморкался, затем чихнул, затем кашлянул. У Пита, похоже, пока что не было никаких симптомов. Как, отметила Марси, и у нее самой.
Ей захотелось понять, что это означает.
– Так, отлично, док, выкладывай всё начистоту. Все те новости, которые можно пустить в эфир, давай не тяни!
Дав Хансен сидел в своей кровати. В своей собственной кровати, в своем большом доме на Шестой улице, на юго-восточной окраине городка, среди сосен у ручья Портленд-Крик. Бенджи только что закончил менять ему повязки на голове и торcе. Как оказалось, боевик, стрелявший в него, использовал мелкую дробь – которая хороша для того, чтобы подстрелить фазана, но не очень подходит для того, чтобы убить человека. Особенно если этот человек был в куртке из толстой плотной ткани, остановившей дробь. Дробинки впились в тело, но Бенджи удалось их извлечь почти все – остальные он чувствовал, однако они были слишком скользкими, и извлечь их было сложно. Тем не менее ни одна не проникла достаточно глубоко, чтобы поразить внутренние органы.
Это Дав обеспечил огневое прикрытие там, в горах. Он убил тех двух боевиков, что пришли на выстрелы, а затем – после непродолжительной потери сознания – дополз с карабином до гребня и начал, говоря его собственными словами, «вышибать дерьмо из плохих ребят».
Бенджи проникся к Даву огромной симпатией.
Мэттью также присутствовал здесь; он сидел на стуле у изголовья кровати. Бенджи не знал, что о нем думать. Бывший пастор был погружен в задумчивость. Его жена пропала. А сын болен – похоже, и телом, и душой. И не то чтобы Бенджи не доверял Мэттью, просто… он был чужаком, посторонним, и у него на плечах по-прежнему лежала какая-то тяжкая ноша. Ему казалось, что он оставил все позади, – однако нападение вскрыло старую рану. Поглощенный делами своей семьи, Мэттью практически не замечал того, что вокруг, и ничем не мог помочь городу.
– Выкладывай! – повторил Дав, стремясь разговорить Бенджи.
– Не знаю, подходящее ли сейчас время, – начал тот. – Мы еще пытаемся во всем разобраться, а ты… тебе нужно поправиться.
– Я иду на поправку. У меня есть… – Дав ткнул большим пальцем на два пузырька с таблетками. – У меня есть пениксилин, и ты за мной ухаживаешь. Все будет в порядке. Я крепкий старик с очень красивыми усами.
– Амоксициллин и пенициллин, – поправил Бенджи.
Марьям, благослови ее господи, отыскала в заброшенном гараже горный велосипед и отправилась в Риджуэй. Там она нашла таблетки в ветеринарном магазине и, кроме того, провела разведку, ища тех, кто остался в живых, и припасы. Захватить с собой много на велосипеде Марьям не смогла, но она отметила то, что можно будет забрать на машине. Правда, людей в Риджуэе не осталось – похоже, все покинули город. Марьям приходило