Поморщившись, Корли разглядел на экране размытые силуэты, насколько он понял, идущих людей. Десятки. Он протер глаза, очищая их от комков слизи. Еще несколько морганий – и к нему вернулась ясность зрения. Теперь Корли разглядел: не десятки. Идущих было больше. Значительно больше.
– Только что достигло трехсот, – словно прочитав его мысли, сказал Лэндри.
– Миль в час?
– Да заткнись же! – усмехнувшись, сказал Лэндри. – Тоже мне, умник нашелся… Триста путников. – Помолчав, он добавил: – Кое-кто называет их теперь паломниками.
– Паломники, – презрительно фыркнул Корли. – Круто!
Он поискал свой вейп – вот он, на ночном столике, – затем телефон. На котором, разумеется, была куча сообщений. По большей части от жены. И от детей. Твою мать, блин! Корли перевернул телефон экраном вниз («сейчас у меня нет желания смотреть это»), затем схватил вейп и поднес его к губам…
– Нет, фу, убери эту мерзость! – Лэндри изогнул брови. – Только не здесь!
– Это безопасно.
– Мне наплевать. Здесь ты курить не будешь.
– Это с ароматом сахарной ваты, – вкрадчивым тоном произнес Корли, демонстрируя широкую полнозубую улыбку.
– О да, это по-мужски. Если так пойдет и дальше, не успею я опомниться, как мне в дверь начнут колотить младшеклассники, решившие, что у меня в квартире рождественский праздник… Нет уж, спасибо.
Проворчав что-то невнятное, Корли неохотно вернул вейп на ночной столик. Откинувшись на спинку кровати, он выпятил вперед ребра подобно планкам ксилофона.
– Так, уймись, ты меня не сдвинешь своей токсичной мужественностью, – дерзко произнес он.
Лэндри Пирс недоуменно оглянулся.
– Угу. Я просто хочу сказать, что не позволю тебе сосать этот долбаный член и наполнять мою квартиру запахом сладостей.
Нахмурившись, Корли опустил взгляд.
– Ты мог бы и не смотреть это. Повторяют одно и то же.
– Потому что людям это нравится. Потому что это интересно.
– Паломники, – повторил Корли. – Все стремятся подмешать к этому религию. Как будто Бог одобрил бы такое.
– Может быть, это действительно так. Может быть, путники идут куда-то.
– К обрыву. – «Как и все мы».
– Не будь циником. Это может быть что-нибудь… важное.
– С чего это ты взял? Тот… как там его… преподобный или проповедник с радио, он сказал… ну, как там он их назвал? «Марионетками дьявола». Что-то в таком роде. Прилетела комета – и бла-бла-бла, Откровение, Полынь, снятие семи печатей… – Слово «печатей» Корли буквально рявкнул, подкрепив его хлопком в ладоши. – Вероятно, это… это кара всем извращенцам в мире, таким как мы с тобой.
– Никто не знает, что ты педик, и больше не употребляй это слово, оно грубое.
– Ну да, я сам грубый. И ты не прав насчет того, что никто не знает. Ты знаешь.
– Твоя жена не знает.
И на том все закончилось. Член Корли медленно, но неумолимо обмяк. Упоминание имени Лины явилось айсбергом – и его член пошел ко дну, как «Титаник».
– У моей жены неприятностей и без того хватает. Только меня ей еще недостает! – Он облизнул губы. Во рту все еще стоял мускусный привкус. – Ну а дети – господи!
Его дети – Коннор и Сиобан.
Лэндри встал. Поза его была красноречивая: руки скрещены на груди, подбородок напряжен, сухожилия на шее выступили, словно контрабасные струны. Лэндри был в бешенстве.
(В бешенстве Лэндри бывал очень жарким.)
– Да, подобный удар твоей карьере ни к чему.
– Конечно. Я же должен и об этом думать, разве не так? Что? Так. Мир не был готов, когда мы только выходили в эфир, и он не готов и сейчас. Я хочу сказать, ты только взгляни на все это дерьмо!
– Мир был готов принять Дэвида Боуи[64]! – прищурился Лэндри.
– Может, Боуи и трахался с Джаггером, но женился он на Иман.
– Ну Фредди Меркьюри[65].
– Фредди также был бисексуалом, и к тому же он был гений. Он был настолько талантлив, что мог заявить всем, что трахается с домашними цветами, козами или… в общем, ты сам все знаешь. Диапазон голоса в четыре октавы! Мужчины, женщины и люди всех остальных полов пускали лужицы чистого пузырящегося сексуального сока, слушая этот голос!
– Ну «Джудас прист». Вокалист – педик.
– Роб Хэлфорд[66] – да. Но всплыло это только когда – в девяносто восьмом году, да? – Корли сделал вид, будто точно не помнил, но он прекрасно все помнил. То знаменитое интервью он помнил наизусть. Хэлфорд увидел свой шанс и ухватился за него. Мгновение полной свободы, когда он не просто «вышел из чулана»[67], а вышиб ногой дверь и вырвался на волю, вопя во весь голос свежую версию «Нарушая закон» или, быть может, «Ждите, это еще не всё». Тогда Корли подумал: «Может быть, и я когда-нибудь поступлю так же». Но он этого не сделал. Он остался в уютной темноте чулана. Затем женился. Завел детей – господи, это была та еще штучка, точно. Время шло, и Корли погружался в ложь все глубже и глубже, словно тонул в зыбучем песке. Чем глубже он погружался, тем труднее становилось выбраться.
Корли был знаком с Хэлфордом, хотя и не очень близко. Его группа «Мерзкий пошляк» появилась на десять лет позже «Джудас прист», и вращались они в разных кругах: «Прист» исполнял чистый хэви-метал, в то время как «Мерзкий пошляк» ходил по тонкой грани между роком и панком. Обозреватель музыкального журнала «Роллинг стоун» написал про их дебютный альбом 1984 года: «Представьте себе, что "Лед Зеппелин" и "Секс пистолс"[68] устроили оргию, а появившийся на свет в результате этого ребенок был взят на воспитание Стивеном Тайлером и Джоуи Рэмоуном[69] – вот так приблизительно звучит "Мерзкий пошляк"».
Корли всегда хотелось поговорить с Хэлфордом об этом. О гомосексуализме, разумеется, не о музыке; если честно, разговоры музыкантов о музыке – это самое невыносимое восхваление себя любимого, какое только можно представить. Лучше говорить с ними о чем угодно другом.
– Вот видишь, Хэлфорд это сделал, – сказал Лэндри.
– Хэлфорд также нашел бога и стал трезвенником, и это показывает, какой хреновый у него вкус, правильно?
– Трус ты – вот ты кто! – Лэндри подкрепил свое обвинение, изогнув брови и скривив рот.
– Что? Фу, заткнись. Сядь и смотри свой телевизор!
Лэндри насупился, но поступил так, как было сказано.
– Так где это происходит? – продолжал Корли. – Я имею в виду этих путников. – Он ткнул пальцем в телевизор. На экране были кадры воздушной съемки, на которых толпа придурков брела где-то в глухомани. С одной стороны – поля сои, с другой стороны – поля кукурузы.
– Это Айова, примерно в шестидесяти милях от Айова-Сити.
– Ты полагаешь, что смог бы?
– Что, стать путником? Насколько можно судить, выбора у них тут нет.
– Нет, нет. – Корли прищелкнул языком. – Я имел в виду, стать пастухом. Одним из тех, кто их сопровождает. Просто отказаться от всего и идти следом за этой стаей чаек, словно фанат-поклонник, следующий за «Грейтфул дэд». Или, еще хуже, за «Фиш»[70]. – Он скорчил гримасу. «Фиш». Импровизации – заразный вирус. – Смог бы?
– Если б у меня там был любимый человек – смог бы.
– Смог бы? Просто забросить все к черту и идти, идти и идти?
– Кто-то едет на машине.
– Знаю. Караван безнадежных оптимистов.
– А ты бы так не смог. – Лэндри шмыгнул носом.
– Присоединиться к пастухам? Нет. Мне не нужно бежать от своей жизни. Она у меня достаточно неплохая. Хороший дом. Хороший счет в банке. Хороший ты.
– Хорошая жена, хорошие дети.
– Лэн, не надо!
– Мы можем пожениться. Теперь это разрешено законом.
– Ну, а не должно было бы. Надо было бы поступить наоборот. Запретить жениться и гетеросексуалам. И тогда было бы… – Корли изобразил ртом звук взрыва и вскинул руки вверх, показывая, как разлетается в клочья его рассудок. – Бабах! Американская утопия.
– Тогда мне, возможно, придется рассмотреть другие варианты.
– Лэн, нам с тобой хорошо вместе. Не надо это обсирать.
Лэндри просверлил его взглядом насквозь.
– Хорошо? Да. Точно. Хорошо. Очень хорошо. Но все сводится к одному траханью. Ты покидаешь свой тихий спокойный пригород и приезжаешь сюда, в большой плохой город, как будто это площадь Таймс-сквер в семидесятые, и говоришь своей жене, что будешь «репетировать с группой»…
– Мы правда репетируем! Мы собираемся воссоединиться!
– …а на самом деле ты заявляешься сюда. Мы даже не ужинаем вместе, хоть ты и заявляешь, что любишь меня. Мы не ходим в театр, в кино – никуда не ходим, но ты мне лжешь, говоришь, что я очень важен для тебя, для твоей музыки…
– О, ну не надо! Мы заказываем еду навынос. И смотрим кино. И мне с тобой правда хорошо. Но сейчас я хочу поговорить о нашем настоящем, а не о будущем.
В любом случае будущее – это сточный колодец. Обрыв…
– Так, собирайся и уходи, – резко сказал Лэндри.
– Я не хочу никуда уходить, твою мать. Мне здесь уютно.
– А мне нужно сходить в магазин.
– Не ври! В магазин пойду я, а ты останешься дома и будешь смотреть… этот долбаный парад гребаных придурков! – Внезапно у Корли в груди вспыхнула ярость, и хотя он сознавал, что ведет себя как ребенок, стремление наброситься на Лэндри было подобно подброшенному в топку углю. – Ты знаешь, что это такое? Эти путники? Это какая-то напасть. Страшная болезнь. Сам видишь. Хуже того, эта хрень может иметь какое-то отношение к террористам. Биологическое оружие, состряпанное имамами в своих подземных лабораториях – или украденное из наших лабораторий, так как я уверен, что охраняются они совсем не так, как должны были бы. И ты прекрасно понимаешь, что это правда, так что не смотри на меня так! Что происходит, когда этих путников, этих твоих так называемых паломников, пытаются остановить? Совершенно верно, они