взрываются, твою мать, как самые настоящие бомбы. Точно, тут налицо терроризм. Это не апокалипсис. Это нападение!
Корли понял, что перестарался. Лицо Лэндри стало пепельно-серым. Это явно бросалось в глаза, однако Корли лишь пожал плечами, подумав: «Ну и хрен с ним!» Сбросив ноги с кровати, он стал водить ступнями по полу в поисках своих джинсов.
– Какой же ты мерзкий циник! – пробормотал Лэндри, отвернувшись в сторону.
– Не забывай, я к тому же еще и старый.
– Ты не настолько старый.
– Достаточно старый. – «Достаточно старый, чтобы быть долбаным рок-идолом, выпущенным на пастбище. Достаточно старый, чтобы отправиться в турне с воссоединенной группой, вместе с полными козлами, бывшими приятелями, которых я сейчас просто физически не выношу». – Знаешь что – замечательно, ты прав. Я, пожалуй, пойду. Нужно порепетировать с ребятами.
– Не забудь позвонить Лине и ребятам, Пит.
По тону Лэндри Корли понял, что он сказал это совершенно искренне – не ехидное замечание, не ядовитый укол напоследок. Лэндри действительно хотел, чтобы он позвонил жене и детям. Потому что так будет правильно, а Лэндри хороший человек и…
Твою мать! Чем он занимается?
«Не думай об этом, и тебе не придется решать этот вопрос. Ну что ж, по-моему, придумано неплохо, рассудок. Отличная работа».
– До встречи, Лэн.
Корли поцеловал Лэндри в висок, хотя тот поморщился. После чего двинулся в том направлении, которое ему нравилось больше всего: вышел за дверь, твою мать.
– Ты опоздал.
Это сказал Злобный Элвис Лафферти, соло-гитарист «Мерзкого пошляка». Все говорили: «Какую же нужно иметь дерзость, чтобы участнику рок-группы взять себе имя Элвис», однако на самом деле Элвисом его нарекли родители, и точка. (Правда, эпитет «Злобный» он добавил себе сам.)
Злобный Элвис, с бесцветными светлыми волосами, до сих пор свисающими до середины спины («Дружище, постригись, – твердил ему Пит, – на дворе новое тысячелетие, блин, а у тебя вид как у престарелого хиппи»), с болтающейся на длинном ремне гитарой «Гибсон» золотисто-красного цвета, небрежно крутил в пальцах медиатор.
– Я не могу опоздать, – сказал Пит, поднимая руки вверх, словно игрок в карты, отходящий от стола. – Я солист. Это не я опоздал; это вы, болваны, пришли слишком рано.
Позади Элвиса стояла Раина Уикс, бас-гитаристка, – она не была в числе основателей «Мерзкого пошляка», но из тридцати лет существования группы играла в ней уже больше двадцати, с тех пор как Дейв Джемисон, первый басист, как-то на Рождество спрыгнул с Бруклинского моста. Это означало, что она была моложе – за сорок, в то время как остальным этим потрепанным козлам было уже под шестьдесят. И выглядела Раина до сих пор неплохо – длинные черные прямые волосы, острыми порезами бритвы ниспадающие на лицо, темно-вишневая помада на губах, черная футболка. Четвертым участником группы был барабанщик Макс Куик, который в настоящий момент выходил из туалета, вытирая руки о свои мешковатые шорты.
Куик подошел к Корли – скорее, подкатился, словно бочонок с виски, – и крепко его обнял.
– Привет, братишка, рад тебя видеть, – проворчал он.
«Слава небесам, твою мать, что на свете есть барабанщики», – подумал Пит. Лучшая порода музыкантов. Клей, скрепляющий группу вместе, как человек и как источник единого общего ритма.
Раина ничего не сказала – просто сделала так же, как всегда: молча подняла подбородок в сонном приветствии. В ответ Корли также поступил как всегда, то есть смачно подмигнул, ехидно оскалившись.
Но теперь назад к Элвису, который, похоже, по-прежнему был недоволен. Элвис, превратившийся в самого настоящего обывателя. Занявшийся бизнесом. Потолстевший, отрастивший солидное брюшко.
– Мы должны были начать еще два часа назад, – сказал он.
– И вы определенно начали без меня. – Корли пожал плечами. – Вижу, ты при гитаре, Макс уже взмок за своими барабанами…
Вспотевший неандерталец оскалился по-волчьи.
– И у Раины пальчики размялись, бегая по грифу.
В подтверждение еще одно молчаливое поднятие подбородка.
– Так что на самом деле, – продолжал Корли, – я вовсе не опоздал, я пришел как раз вовремя, как последняя ложка каши – в нужный момент, когда все мышцы в тонусе, а ваши инструменты должным образом смазаны кровью, по́том и слезами долбаного рок-н-ролла.
– Чудесно, – сказал Элвис. – Начнем с самого начала. Список песен лежит на усилителе. Мы вступаем…
– Подождите! – остановил его Корли, подняв вверх палец так, словно определяя, откуда дует ветер.
– Господи! – Элвис закинул волосы назад. – Ну что еще?
– Нужно сходить в сортир. Истощить дракона[71], как говорится. – Хотя никакая это не пословица, ну да ладно. – Может быть, воспользоваться тамошней акустикой, чтобы разогреть «ревущего гепарда»…
Корли подергал кадыком. «Ревущим гепардом» он называл собственный голос, отчасти в память о своей первой группе из Килларни – «Ревущих гепардах». Именно так когда-то описал его голос руководитель школьного хора. (На самом деле он сказал следующее: «Пит, когда ты поешь так, это похоже на двух ревущих гепардов, пожирающих друг друга». Питу хотелось верить, что учитель имел в виду что-то сексуальное.)
– Только побыстрее, – проворчал Элвис.
– Элвис, старина, не торопи меня, хорошо? Это рок-н-ролл, а не долбаное деловое совещание. – Вытянув губы, Корли громко причмокнул. – Я скоро вернусь.
В туалете улыбка исчезла.
Подойдя к раковине, Корли тщательно вымыл руки, затем лицо. Его лицо – эта вытянутая помятая рожа, похожая на высохшую маску к Дню Всех Святых; хрупкий пластик потрескался, краска начала лупиться.
«В этом году мне стукнет пятьдесят пять, и все провалилось в задницу!»
Отец Пита умер в пятьдесят девять лет, поэтому Корли полагал, что сам тоже откинет копыта в этом возрасте или даже еще раньше. Его отец много работал, но при этом не пил и не курил. Пит же – ха-ха – относился к своему телу далеко не так бережно. Он регулярно пропускал его через мясорубку кокаина, занни[72], бухла и сигарет. Сигареты, кокаин и «колеса» остались в прошлом, но он по-прежнему выпивал, а в последнее время повадился курить «травку», поскольку «травка» – о, это ведь что-то другое, правильно? – сглаживает углы, притупляет клыки, прикрывает острые торчащие концы мягкой воздушной пастилой. Все советовали ему переходить на то, что употребляется с пищей, потому что так лучше для легких, – но курить «травку», даже через вейп, помогало ему создать ощущение, будто он курит по-настоящему, что, в свою очередь, помогало ему чувствовать себя молодым.
Что на самом деле было не так.
Это откровение приходило Корли не реже раза в час. Он уже давно не молодой. И скоро умрет. Долбаный Иисус, блин!
«Жизнь, – снова и снова твердил себе он, – весьма неплохая штука, твою мать». У него здоровенный особняк в Хадсон-Вэлли, у него двое детей, смышленых и по большому счету неплохих, у него жена – ну, Корли не мог сказать, нравится он ей или нет, но она его любила, несмотря на все его царапины, вмятины и закидоны. Денег у него больше, чем ему нужно. У него хорошая жизнь.
«Ты послушай себя», – подумал Корли. Убеждая себя в том, что все позади, что нужно скомкать это и отправить в мусорное ведро. Вот какова была главная цель этого турне после воссоединения – а Злобный Элвис даже говорил о том, чтобы записать альбом с новым материалом; он уже сочинил несколько песен, которые могут стать «началом чего-то», и даже добавил, что можно будет иронично назвать так новый альбом: «Начало чего-то».
«Да, да, приятель, чудесно, замечательно!» – сказал Корли, не желая признавать правду: от одной этой мысли ему захотелось блевануть кровью. И отсюда этот долбаный чертов паралич: он не хочет просто свернуться в клубок и умереть, но также у него нет никакого желания отправляться в турне и записывать новый альбом. Он застрял где-то между увядшей славой рок-группы, чьи лучшие дни остались в прошлом, и молчаливым ожиданием могилы.
Корли думал о ней как о пастбище. То есть, когда туда попадаешь, перестаешь быть полезным, но ты еще не мертвый.
Стиснув кулак, он замахнулся…
Костяшки пальцев ударяют в стекло, зеркало трескается, затем кровь, затем…
Ничего этого не произошло. Кулак застыл в воздухе. Зеркало осталось целым. «Во мне больше не осталось огня. Не могу даже разозлиться так, чтобы разбить зеркало». В далеком прошлом он разбил бы зеркало, пнул бы ногой раковину, насыпал бы на фаянсе «дорожку» кокаина…
Господи, как же сейчас пришелся бы кстати кокаин!
И тут стук в дверь.
– Если ты не принес мне кокаин, я не желаю с тобой говорить! – крикнул Корли.
– Это Элвис, – послышался голос за дверью. Невеселый голос.
– Извини, Элв, я тут личинку откладываю.
– Выходи! Я знаю, что ты просто уставился в зеркало, твою мать.
«Тоже мне, психоаналитик!» У Корли мелькнула мысль, что Элвис установил в сортире скрытую камеру, извращенец; однако правда заключалась в том, что Элвис знал его так хорошо, как никто другой. Они основали группу в тысяча девятьсот… кхе-кхе… восемьдесят втором году, в ту пору лучшие друзья, и лучшими друзьями они оставались с тех самых пор и по сей день – но в то же время и заклятыми врагами, потому что постоянно были готовы вцепиться друг другу в горло.
Открыв дверь, Корли вышел из туалета. Элвис ждал его в полумраке коридора. Позади виднелись стойки с усилителями и микрофоны.
– Ты собираешься нас подставить, – сказал Элвис, и Корли уловил в его тоне осуждение. – Я теперь ясно вижу.
– Черта с два!
– И это будет уже не в первый раз. Помнишь, пять лет назад? Речь шла даже не о турне, «Найк» предложила устроить всего один концерт…
– «Найк» – ты что, издеваешься надо мной? Да она ничего толком делать не умеет, взять хотя бы кроссовки… это какие-то ботинки для среднего класса, блин!