Но Пит не мог. Только не сейчас. Какими будут для него последствия? Он полностью лишится доверия. Уважение поклонников окажется на помойке. Он перестанет быть рок-божеством. Перестанет быть Иисусом, накачанным виски. Он превратится в трагического Иуду.
«Стань Иудой! – предостерег его внутренний голос. – Беги, малодушный трус, беги!»
Однако Пит продолжал идти вперед. Притворяясь, будто у него какие-то высокие принципы, будто он ничего не боится, будто ему неведомо чувство самосохранения. Схватив гитару, Пит выдал припев одной из самых крутых и злых песен «Мерзкого пошляка» – «Мы никуда не уходим», которая, конечно, стала хитом, и Элвис написал ее в 1989 году, заявляя о том, что группа и не думает распадаться (после нескольких провальных сольных проектов), но, твою мать, она и сейчас звучала достаточно неплохо, как и подобает гимну протеста.
Пит прокричал слова громко и с чувством, и остальные подхватили их:
Мы никуда не уходим!Наши ноги крепки,Наши сердца чисты.Мы никуда не уходим!Это вы убирайтесь к черту!А мы останемся здесь!Конечно, главным тут было выразительно растягивать гласные, что Питу с его ирландским акцентом было совсем не трудно. А в остальном он старался сохранить хорошую мину и делал все возможное, чтобы не нассать в штаны. И чтобы не обосраться. И не облевать себя. Господи, неужели он начинал трезветь? Неужели действие бухла заканчивалось? Похоже на то. Блин, блин, блин!
«Мы никуда не уходим!» – думал Пит, продолжая петь. Это заклинание было обращено скорее к самому себе, а не к тем, кто шел следом за ним.
Осталось пятьдесят ярдов.
Шана уже могла разглядеть выражения лиц солдат. Одни, похоже, были перепуганы не меньше, чем она сама, – перепуганы и сбиты с толку, словно не понимали, что происходит и как они вообще очутились здесь. Другие были в ярости, готовые вступить в бой, жаждущие разобраться с этими больными лунатиками, – в их глазах Шана видела другой страх, страх перед тем, что Несси и остальные могут быть каким-то оружием или террористами; этот страх был порожден сознанием того, что каждый путник представляет собой бомбу, готовую взорваться, словно консервная банка, набитая порохом. Среди солдат были и те, кто смотрел мертвыми глазами, такими же мертвыми, как и у лунатиков, абсолютно пустыми, наполненными лишь чувством долга и готовностью убивать во имя одной только гордости тем, что они выполняют приказ.
Шане захотелось крикнуть им: «Возвращайтесь к себе домой! Вы здесь не нужны! Это не ваша война! Оставьте нас в покое!»
Но она промолчала. Только крепче стиснула руку Арава, продолжая идти вперед.
Сорок ярдов.
Тридцать.
Дейл Вейланд снова поднял мегафон, повторяя то же самое предупреждение:
– Я Дейл Вейланд из министерства внутренней безопасности Соединенных Штатов. Вы подлежите принудительной эвакуации. Пожалуйста, организованно отойдите от стада лунатиков, в противном случае вы будете удалены силой и привлечены к ответственности!
Идущий впереди Пит Корли лишь запел громче – направив гриф гитары на Вейланда, увлекая за собой пастухов, все ближе и ближе к солдатам.
Двадцать ярдов.
Десять.
И вот наконец линия разорвалась. Солдаты расступились в стороны, пропуская путников, слава богу, потому что в противном случае те начали бы взрываться, взрываться, взрываться…
И тем не менее военные настороженно провожали взглядами проходящих мимо лунатиков. Сердце Шаны подпрыгнуло к горлу и застряло там непрожеванным куском мяса. Достаточно одному солдату вскинуть винтовку, согнуть палец…
Арав отпустил ее руку.
«Нет, не надо!» – подумала Шана.
Но затем он достал что-то у нее из кармана и вложил ей в освободившуюся руку…
Это был ее телефон.
И камера.
– Делай то, что делала, – сказал Арав.
Шана так и поступила, словно все только что началось. Подняв телефон, она включила фотоаппарат и щелкнула Дейла Вейланда как раз в тот момент, когда он сказал:
– Ну хорошо, пусть будет так.
Он покрутил в воздухе пальцем, словно набрасывая лассо. Щелк.
Плотина прорвалась.
Солдаты двинулись вперед. Протягивая руки. Держа винтовки наготове. У многих в руках были белые пластиковые ленты. Шана догадалась, что это наручники – дешевые, простые в применении. «Они действительно собираются сделать это». У нее мелькнула мысль про оружие в рюкзачке. Револьвер.
Вместо этого Шана подняла свое другое оружие, свой фотоаппарат, и продолжила снимать.
Прицеп ЦКПЗ быстро остался позади ушедшего вперед стада путников. Увидеть происходящее в окно было невозможно, поэтому Бенджи и остальные вылезли из окон на крышу.
Вейланд спустил с цепи своих псов. Солдаты ринулись вперед, хватая пастухов, – кое-кто из пастухов отступал назад, используя путников как защиту и как препятствие. Наверное, большая глупость, которая будет смотреться по телевизору трусостью, но Бенджи понимал этих людей – солдатам был дан приказ не вступать в контакт с лунатиками. И им было известно то, что знали все остальные. Если препятствовать путникам идти вперед, они взорвутся. Поэтому солдаты с опаской обходили их стороной, что делало лунатиков эффективными щитами.
Однако другие пастухи оказывали сопротивление, вскинув головы, выкрикивая слова осуждения. Их вырывали из толпы, оттаскивали в сторону и быстро обрабатывали – связывали пластиковыми наручниками и оставляли на обочине.
В общем смятении Пит Корли ловко уклонялся от солдат, смещаясь влево и вправо, словно танцуя с ними; в руках гитара, его верная напарница. Он был похож на одержимого безумца, в его глазах петардами сверкал анархистский огонь.
Глядя на все это, Бенджи почувствовал, как у него внутри все оборвалось.
Печально переглянувшись с Сэди и Касси, он уставился на свой телефон, ожидая звонка. Ожидая, что Лоретта позвонит и скажет, что они снова в деле, что правление МВБ оказалось таким недолгим, что не заслуживает даже упоминания в сносках. Однако звонка не было.
«Я совершил огромную ошибку, спровоцировав все это», – подумал Бенджи. Он понимал, что ему придется заплатить за это, но самым страшным было то, что заплатить придется им – пастухам, стаду, солдатам, всем.
«Что я наделал?»
Марси шла в стороне, наблюдая за столкновением солдат и пастухов, происходящим словно в замедленной съемке. Пока что обе стороны не проявляли особой агрессии – играя друг с другом в кошки-мышки. Солдаты надвигались на пастухов. Те увертывались от них, смешиваясь с путниками. Солдаты опасались преследовать их, однако для пастухов это была их привычная территория, стадо лунатиков было для них родным ландшафтом.
Марси хотелось поспешить на помощь пастухам.
«Я тоже пастух», – думала она.
Ведь так?
Однако сейчас Марси начинала в этом сомневаться.
Ее отвергли. Сказали, что ей здесь не место. И Марси опасалась, что пастухи были правы. Хотя она видела исходящее от лунатиков сияние, которое, похоже, не видел больше никто, Марси чувствовала себя сторонним наблюдателем, который заглядывает в окно дома и смотрит на семью, наслаждающуюся ужином или смотрящую телевизор.
Хуже того, Марси не принадлежала к числу тех, кто мог пойти против солдат. Она относилась с величайшим уважением к тем, кто служил в армии; в свое время она подумывала о том, чтобы и самой поступить на службу, однако у нее в семье все были полицейскими, целиком и насквозь, с синей кровью в жилах[84] и полицейскими значками в сердце. И тем не менее пойти против тех, кто защищает американские законы и порядки… От одной этой мысли Марси становилось плохо.
Поэтому она шла. И смотрела. Внутренне готовясь к тому, что станет плохо.
А это должно было произойти с минуты на минуту.
Внутри Пит Корли представлял собой объятый пожаром дом – кошки и дети выбегают из распахнутых настежь дверей, а все сооружение готово вот-вот обрушиться. Он превратился в панику и манию, в пот и мочу; в мыслях своих он улепетывал прочь, словно долбаная кукушка-подорожник, за которой гонится долбаный койот.
Снаружи Пит Корли сознавал то, что все взгляды обращены на него. Что его снимают телекамеры. Где-то там его видел на экране своего телевизора Лэндри. Его жена. Дети.
И Элвис.
(Долбаный гребаный козел!)
Поэтому Пит красовался перед журналистами. Показывал им язык. Бренчал на гитаре, успевая между мощными аккордами показывать средний палец. Пританцовывая перед солдатами, он с юркой ловкостью хорька ускользнул от их протянутых рук и, отступив назад «лунной походкой» Майкла Джексона, смешался со стадом путников и пастухов. Рассмеявшись, Пит сплюнул и выпятил грудь. Он олицетворял анархию и власть, он олицетворял танец и неповиновение властям, он просто пылал огнем, твою мать.
И тут это произошло. Выставив локти, Пит увернулся от одного солдата и тотчас же наткнулся на другого, зашедшего сзади.
«Так, давай, – подумал он, – ударь меня на глазах у всей Америки – черт побери, на глазах у всего гребаного мира!»
Грубые руки резко развернули его.
Солдат – еще совсем мальчишка, с розовыми, как у херувима, щеками, тронутыми оспинками первой щетины, – шагнул на него. Поднимая винтовку вперед не стволом, а другим концом – прикладом.
Солдат выбросил приклад вперед.
Стук!
Голова Пита дернулась назад. Темнота перед глазами озарилась огнями фотовспышек – он увидел свои собственные кровеносные сосуды, расчертившие его зрачки зигзагами молний. Зацепившись левой ногой за правую, Пит не успел опомниться, как упал на землю, больно ударившись копчиком. Нога ударила его по подбородку, и по всему позвоночнику разлилась боль. Тяжелый армейский ботинок опустился на него – нет, не на него, а на прижатую к груди гитару, и он попытался крикнуть: «Нет, нет, долбаные животные, это же сделанный на заказ