Пожав плечами, Касси добавила, что могут помогать и другие стимуляторы, хотя это лишь предположение. Поблагодарив ее, Бенджи забрал риталин – по самой скромной оценке, пару тысяч таблеток.
Наконец он закрыл багажник. Вернувшись из своего путешествия над морем, чайки покружили над заброшенным сараем и уселись на крышу, оглашая все вокруг громкими криками. Попрощавшись с чайками, Бенджи поделился с ними вслух своими мыслями о том, что они, возможно, распорядятся миром лучше, чем это делали люди. Выезжая обратно на дорогу, он бросил взгляд на пролом в ограждении – пролом, за которым начинался обрывистый склон, ведущий к остроконечным скалам и прибою внизу. У него мелькнула мысль втопить педаль газа и рвануть на полной скорости вперед, взмыть в воздух – какое-то мгновение он будет лететь, и это почему-то показалось ему забавным. Тридцать лет назад футурологи, рассуждающие о будущем, неизменно заканчивали темой летающих автомобилей, и вот теперь единственный способ ухватить это будущее заключался в том, чтобы спрыгнуть на машине с обрыва.
Бенджи не сделал этого.
Он выехал на дорогу и направился обратно к стаду.
Обратно к своим товарищам-пастухам.
Обратно тому, что он считал своим домом.
53Мужчина на содержании
Народ, это мое последнее выступление. Знаю, знаю, вы будете скучать по моему голосу, а я буду скучать по вашим комментариям. Но, полагаю, мне пора побыть со своими родными и близкими, потому что… это очень серьезно, болезнь, «белая маска», среди нас, и как знать, чем все это закончится? Мне тревожно. Думаю, как и всем нам. Лучший мой совет вам – это слова, которые сказал в одной из своих последних передач пастор Мэттью Бёрд: настало время уладить счеты с Богом, потому что скоро Он придет.
6 СЕНТЯБРЯ
Ико-Лейк, штат Индиана
День и ночь пастор Мэттью Бёрд думал о том, что у него не хватило мужества умереть. Определенно, у него была возможность это сделать. Он сидел на цепи в подвале под сараем, стоящим рядом с ангаром на территории участка Озарка Стоувера. Подвал был построен как бомбоубежище, что, возможно, являлось одной из его потенциальных функций, – по словам Стоувера, у него в поместье имелось несколько подобных бункеров. Помещение было небольшое, всего около двухсот пятидесяти квадратных футов, а обстановка крайне скудная: складная койка, простой санузел с унитазом, раковиной и душем, маленький книжный шкаф всего с одной книгой, Библией короля Якова[105], и переносной компьютер, на котором Мэттью записывал свои обращения, чего требовал от него Озарк. Толстый железный обруч был надет пастору на правую руку: этот обруч Озарк сварил лично. Обруч, в свою очередь, был надежно закреплен на прочной стальной цепи, которая была прикручена к массивному болту с проушиной, вмурованному в холодный бетон.
Мэттью знал, что это один из способов, с помощью которого он мог свести счеты с жизнью.
Он мог удушиться цепью.
Мог разбить голову о железную проушину.
Мог… смастерить петлю, как-нибудь, каким-либо образом.
Мог утопиться в раковине.
Мог разбить компьютер и вскрыть себе вены острыми обломками экрана…
Десяток способов умереть, но Мэттью не воспользовался ни одним из них.
(Эх, размышлял он, если б у него была хоть капелька того мужества, которым обладала Отом! Пастор пришел к заключению, что Озарк, снова и снова повторяющий, что Отом легла в ванну, чтобы умереть, прав. Он не знал, жива ли она, находится ли в коме, или же выписалась из больницы, и Озарк Стоувер где-то удерживает ее, точно так же, как он удерживает самого Мэттью. Он каждый день спрашивал об этом своих тюремщиков, однако те ничего ему не отвечали. Иногда они молча переглядывались между собой с каменными лицами. В другие дни разражались хохотом. Однако ему они ничего не говорили. Что, пожалуй, было самым страшным.)
Нет, Мэттью не покончил с собой.
И по самой плохой причине. Не потому, что он жаждал свободы. Не потому, что хотел снова увидеть Отом или Бо – если жена еще жива, если сын пожелает его видеть.
Нет, Мэттью не делал этого, потому что боялся смерти.
Потому что он внезапно проникся уверенностью в том, что после смерти его будет ждать в лучшем случае мрак. А в худшем случае – ад.
Быть может, это одно и то же.
Мэттью больше не был уверен в том, что его Бог существует – и чей бы то ни было бог, раз уж об этом зашла речь.
Это откровение сокрушило его: оно могло бы подтолкнуть его наложить на себя руки, однако толкнуло в противоположную сторону. Раньше смерть была бы для него… если не чем-то желанным, то, по крайней мере, возвращением домой. Возвращением к Богу, возвращением в рай, откуда он когда-то вышел. Однако сейчас смерть превратилась в дверь, ведущую в никуда. В бесконечную пустоту, в бездонную пропасть, в бессмысленную вечность, которая не придавала ни формы, ни изящества жизни, которую он вел прежде.
У Мэттью не было мужества встретить этот мрак.
И поэтому он сидел на цепи в подвале, потеряв счет дням.
Думая о смерти, но не решаясь шагнуть ей навстречу.
Вспоминая о том, что с ним сделал Стоувер, бесконечно прокручивая это у себя в голове, словно наказание, наложенное им на самого себя.
Ему приносили еду. Обычно это был долговязый Дэнни Гиббонс или его брат Билли, стриженный ежиком. Особого аппетита у Мэттью не было, поэтому ему перестали приносить полные порции. И раз в несколько дней его заставляли записать новое обращение. Всегда только аудио. Никаких видео, потому что у него не было на это сил. Обращение к преданным – Стоувер или кто-то из его людей писали текст, и Мэттью его зачитывал. Компьютер не имел выхода в интернет, поскольку никакой сигнал, похоже, не проникал сквозь стены бункера. Тексты были про конец света, про сплочение воинов Господа на борьбу с надвигающимися полчищами Левиафана, о левацких заговорах президента Хант и ее приспешников – эти заговоры устраивались именно сейчас, когда пришел новый мор, грозящий полностью уничтожить страну и открыть путь Новому мировому порядку.
Агрессивный бред. Мэттью в это не верил. И теперь он знал, что Стоувер в это также не верит.
Однако то, верит ли в это сам Стоувер, не имело никакого значения.
Главным было то, верят ли те, кто это слушает.
Озарк был в этом уверен. Мэттью был склонен с ним согласиться.
Принося новый текст, ему всякий раз показывали число подписчиков. Десять тысяч, затем пятьдесят, затем сто тысяч – не считая количества просмотров и прослушиваний, в десять раз превышающего эту цифру. Для Мэттью придумали абсолютно бредовую «легенду»: он объяснял, что ему пришлось покинуть свою церковь, поскольку он говорил «слишком много правды», а сатанинские силы, подмявшие под себя американское правительство, собирались расправиться со всеми «правдорубами». Поэтому ему приходилось вещать из «безопасного места», из «бункера, где меня не найдут Люцифер и его подручные».
Мэттью должен был делать это убедительно. В противном случае его били старыми телефонными справочниками и заставляли повторить обращение еще раз.
Мэттью грозился покончить с собой. Он сказал это Стоуверу – который теперь редко появлялся здесь, – и верзила лишь рассмеялся громовым, тектоническим хохотом.
– Валяй! – сказал он. – Это лишь подбросит дров в костер. Подкрепит наши слова. Тебя, доброго проповедника, убили силы тьмы, чтобы помешать твоей борьбе за правое дело. Черт побери, если понадобится, мы, пожалуй, и сами тебя прикончим.
После чего Мэттью снова избили. Озарк присутствовал при этом, не переставая смеяться.
И Мэттью прекратил сопротивление.
Смирился со своей участью.
Каждое обращение он записывал с горящим взором, с пеной у рта. Как-то раз расплакался, не сдержавшись, и потом был уверен в том, что ему придется записывать все заново. Однако Дэнни Гиббонс сказал, что Стоуверу это понравилось. Сказал, что так и должен вести себя человек, на глазах которого Небесное царство падает к ногам Сатаны.
В конце концов тексты снова сосредоточились на лунатиках, которых теперь провозглашали не только полчищами Сатаны, но и ползущей заразой: в текстах говорилось, что именно стадо путников распространяет болезнь «белая маска» среди верующих. Во всем виноваты они, толпа носителей заразы, созданной правительством по приказу Люцифера и самого Левиафана…
О, тут имелась в виду президент Хант. Именно ее называли Левиафаном.
Так ее называл он, Мэттью. В своих записанных обращениях.
Поскольку неумолимая правда заключалась в том, что, хотя тексты этих обращений писал не он, именно он их зачитывал. Мэттью не был их источником, но, черт побери, он был их рупором. Из чего следовало, что он также являлся заразой. Не вирусом, бактерией или грибком. Но он распространял заразу плохих мыслей.
Однако Мэттью и не думал останавливаться.
До вчерашнего дня.
Вчера в бункер спустился новый человек. В тот или иной момент Мэттью уже повидал всех своих знакомых – он видел Роджера, видел обоих братьев Гиббонс, и, разумеется, он видел Озарка. Хирам Голден не появлялся ни разу, хотя пастора это не удивляло. Не спускался сюда и Бо.
Бо…
Отом…
На этот раз в бункер спустился тот, кого Мэттью никак не ожидал увидеть. Лицо он узнал сразу же, однако имя вспомнил только тогда, когда молодой мужчина представился снова: Тай Кантрелл, светловолосый парень, сильный и крепкий, который однажды занимался ремонтом в церкви Мэттью вместе с Билли Гиббонсом.
Тай был не похож на остальных. Он говорил мягче, держался учтиво, свободно. И в присутствии Мэттью ему было неуютно – точнее, насколько понял пастор, ему было неуютно встретиться с ним в такой обстановке. Принеся Мэттью новый текст, парень заметно нервничал.
И проявилось это в том, что он много говорил.