Когда мы тронулись, направляясь к суше, то обогнали баркас с большого корабля короля, в котором он находился. И его люди начали кричать мне вслед (так как мы шли быстрее их), чтобы я подошел к стягу Сен-Дени, который водрузили на другом судне, впереди короля; но я их не послушался, и приказал пристать напротив большого отряда турок, насчитывавшего почти шесть тысяч всадников.
Едва турки завидели нас на суше, как, пришпорив лошадей, бросились на нас. Когда мы увидели, что они приближаются, то воткнули наши щиты острым концом в песок и то же проделали с нашими копьями, повернув их острием к ним. Увидав, что копья готовы вонзиться им в животы, они повернули назад и бежали.
Монсеньор Бодуэн Реймсский, человек мудрый, сойдя на берег, передал мне через своего оруженосца, чтобы я его подождал; и я ему ответил, что сделаю это охотно, ибо такого достойного человека, как он, должно дожидаться при любых обстоятельствах; за что он был мне признателен всю свою жизнь. С ним прибыли к нам мои рыцари; и заверяю вас, что когда я причалил, со мной не было ни одного оруженосца, ни рыцаря, ни слуги, которых я бы привез с собой из своего края; и однако Господь не оставил меня своей помощью.
По левую руку от нас пристал граф Яффаский, который приходился двоюродным братом графу де Монбельяру и был из рода[181] Жуанвилей[182]. Он был из тех, кто причалил с особым благородством; ибо его галера подошла вся украшенная изнутри и снаружи щитами с изображением его гербов, каковые гербы были золоченые, с расположенными крестообразно разинутыми пастями. На его галере было около трехсот гребцов, и у каждого гребца был маленький щит с его гербом, а на каждом щите — еще и флажок с его гербом из накладного золота.
Когда они подходили, казалось, галера летела, благодаря гребцам, навалившимся на весла; и казалось, гром небесный гремит — такой шум производили флажки, литавры, барабаны и сарацинские рожки, которые были на его галере. Как только галера врезалась в песок, граф и его рыцари сразу же выпрыгнули из галеры, очень хорошо вооруженные и в прекрасном снаряжении, и выстроились рядом с нами.
Я позабыл вам сказать, что когда граф Яффаский высадился, он тут же приказал разбить палатки и шатры; и как только сарацины увидели их натянутыми, то повернули назад и стали окружать нас, пришпоривая лошадей, как бы собираясь напасть; но поняв, что мы не собираемся бежать, тут же отошли.
По правую руку от нас, на расстоянии полета стрелы из большого арбалета пристала галера со стягом Сен-Дени. И нашелся один сарацин, который, когда они причалили, бросился в гущу их, то ли потому что не смог удержать свою лошадь, то ли думая, что другие последуют за ним; но его всего изрубили.
Когда король услыхал, что стяг Сен-Дени уже на берегу, он быстрым шагом прошел по своему кораблю и, несмотря на уговоры легата, который был при нем, дабы не отставать от стяга, прыгнул в море, где вода доходила ему до подмышек; и со щитом на шее, в шлеме и с мечом в руке он направился к своим людям, которые находились на берегу моря. Достигнув суши, он заметил сарацин и спросил, что это за люди; и ему ответили, что это сарацины; тогда он поднял меч, выставил перед собой щит и побежал бы на сарацин, если бы мудрые люди, стоявшие рядом, не удержали его.
Сарацины трижды доносили султану голубиной почтой о прибытии короля, не получая от него никаких вестей, ибо султан продолжал болеть; и увидав это, они решили, что султан помер, и оставили Дамьетту. Король отправил туда рыцаря с поручением убедиться в этом. Рыцарь возвратился к королю, и сказал, что был во дворце султана и это правда. Тогда король послал за легатом и всеми прелатами войска, и они громко запели «Те Deum laudamus»[183]. Потом король вскочил на коня, и все мы отправились располагаться близ Дамьетты[184].
Турки совершили ошибку, когда покинули Дамьетту, но не разрушили лодочного моста; ведь иначе мы испытали бы большие затруднения[185]. Но великий ущерб, уходя, они причинили нам тем, что подожгли базар, где находились все товары и все продукты, что продаются на вес. Это было равноценно тому, как если бы кто-нибудь (от чего упаси Бог!) поджег парижский Малый мост[186].
Признаем же, что великую милость оказал нам всемогущий Господь, защитив нас по прибытии от смерти и от опасности, ибо мы высадились пешими и бросились на наших врагов, которые были верхом. Большую милость сотворил нам Господь и тем, что отдал нам Дамьетту, которую в случае осады можно было бы взять только измором; и это мы ясно понимали, ибо именно измором взял ее король Жан во времена наших отцов[187].
Господь наш может сказать нам так же, как он сказал и сынам Израилевым: «И презрели они землю желанную»[188]. И что сказал он далее? Он сказал, что они забыли Бога, который их спас. А как мы его забыли, я расскажу вам потом.
Первым делом я вам поведаю о короле, который послал за своими баронами, клириками и мирянами, и попросил их помочь ему советом, как поделить захваченное в городе. Первым заговорил патриарх[189], и сказал он так: «Сир, мне кажется, будет хорошо, если вы оставите себе пшеницу, ячмень, рис и весь провиант, дабы снабжать город; и прикажете объявить в войске, чтобы вся прочая движимость была снесена в жилище легата под угрозой отлучения». С этим советом согласились все остальные бароны, однако вся движимость, снесенная в покои легата, была оценена только в шесть тысяч ливров[190].
Когда это было сделано, король и бароны отправили за монсеньором Жаном де Валери, мудрым человеком, и обратились к нему так: «Сир де Валери, — сказал король, — мы договорились, что легат вам даст шесть тысяч ливров, дабы разделить их так, как вы сочтете нужным». «Сир, — ответил этот достойный человек, — вы оказываете мне великую честь, благодарствую! Но эту честь и сделанное предложение, я, ежели Богу угодно, не приму; ибо я склоняюсь к добрым обычаям Святой земли, согласно которым, когда берут город врага, из захваченного добра треть должен взять король, а две трети должны получить паломники.
И этот обычай хорошо соблюдал король Жан, когда захватил Дамьетту; и как рассказывают старики, иерусалимские короли, правившие до короля Жана, его также верно блюли. И если вам угодно предоставить мне две трети пшеницы, ячменя, риса и прочего продовольствия, я охотно окажу посредничество, чтобы разделить все это между паломниками».
Король не согласился на это, и решил поступить иначе, отчего многие люди были недовольны тем, что король не последовал старым добрым обычаям.
Люди короля, которым следовало бы своею щедростью успокоить народ, заняли лавки, чтобы, как рассказывали, продать свои продукты как можно дороже; и слух об этом прошел по чужим землям, отчего многие купцы отказались ехать в лагерь. Бароны, которые должны были бы беречь свое добро, чтобы его с пользой и своевременно использовать, принялись давать обильные обеды, расточая запасы продовольствия.
Простые же воины принялись за непотребных женщин; из-за чего король позднее удалил многих своих людей, когда мы возвратились из плена. И я спросил, зачем он так поступил; и он мне ответил, что точно знает, как удаленные им люди устроили вблизи его шатра, на расстоянии брошенного камешка[191], место разврата, и это в то время, когда армия переживала величайшие невзгоды.
Однако вернемся к предмету нашего повествования и расскажем, как немного спустя после того, как мы взяли Дамьетту, подошла вся конница султана и осадила наш лагерь со стороны суши. Король и все рыцарство вооружились. Я, во всеоружии, пошел поговорить с королем и нашел его при полном снаряжении, сидящим на стуле, и с ним доблестных вооруженных рыцарей из его отряда. Я у него спросил, не угодно ли ему, чтобы я и мои люди вышли из лагеря, дабы помешать сарацинам напасть на наши шатры. Когда монсеньор Жан де Бомон услышал мою просьбу, он сильно накричал на меня и приказал мне от имени короля не выходить из своего шатра, пока мне этого не прикажет король[192].
Напомню вам о доблестных рыцарях, которых было с королем восемь человек, и все они были добрыми рыцарями, прославившимися по сю и по ту сторону моря, и поэтому они заслужили того, чтоб назвать их добрыми рыцарями. Имена некоторых рыцарей, что были подле короля, таковы[193]: монсеньор Жоффруа де Саржин[194], монсеньор Матье де Марли, монсеньор Филипп де Нантей, монсеньор Эмбер де Боже, коннетабль Франции, который в то время был не с ним, а за лагерем, вместе с предводителем арбалетчиков[195] и большей частью королевских сержантов, чтобы охранять наше войско, дабы турки не нанесли ему ущерба.