И тогда случилось, что монсеньор Готье д'Отреш, полностью вооружившись в своем шатре и сев на коня, со щитом на шее и шлемом на голове, приказал поднять полотнище шатра и вонзил шпоры, чтобы поскакать на турок; он выехал из шатра один, и вся его свита громко закричала: «Шатийон!»[196]. Но прежде, чем доехать до турок, он упал, а его конь проскакал по нему и, украшенный его гербами, умчался к нашим врагам; а дело в том, что большая часть сарацин сидела на кобылах, и именно поэтому конь и устремился к сарацинам.
И те, кто видел это, рассказывали нам, что четверо турок подскочили к сеньору Готье, распростертому на земле, и, перескакивая через него, с силой ударяли своими палицами по его телу. Его отбили коннетабль Франции и королевские сержанты, которые на руках принесли его в шатер. Когда его туда внесли, он не мог говорить; несколько хирургов и лекарей из войска пришли к нему; и поскольку им показалось, что опасности для жизни нет, они просто пустили ему кровь из обеих рук.
Поздно вечером монсеньор Обер де Нанси предложил мне пойти посмотреть на него, потому что мы его еще не видели, а он был человеком славного имени и великого достоинства. Мы вошли в его шатер, и навстречу нам вышел его камергер предупредить, чтобы мы шли тихо и не разбудили его хозяина. Мы нашли его лежащим на меховом одеяле, очень тихо подошли к нему и увидели, что он мертв. Когда об этом сказали королю, он ответил, что не пожелал бы иметь и тысячи таких людей, которые не подчиняются его приказаниям, как этот.
По ночам сарацины проникали в лагерь и если заставали людей спящими, убивали их; так, они убили часового сеньора де Куртене, и, разложив его на доске, отрезали ему голову и унесли ее. И сделали это потому, что султан давал за каждую голову христианина золотой безант[197].
И эти убийства совершались благодаря тому, что отряды, охранявшие каждую ночь войско, были конными; когда сарацины хотели проникнуть в лагерь, то дожидались, когда они проедут и стихнет топот копыт, и тогда за их спинами проникали в лагерь, затем уходили до наступления дня. Поэтому король приказал, чтобы отряды, обычно несшие стражу верхом, караулили пешими; и всему лагерю была обеспечена безопасность, ибо людей из караула расставляли очень близко друг от друга.
Сделав это, король принял решение не уезжать из Дамьетты до тех пор, покуда не приедет его брат граф де Пуатье[198], который вел арьербан[199] из Франции. А чтобы сарацины не напали на войско верхом, король велел окружить весь лагерь глубокими рвами; и у рвов, а также у входов в лагерь несли стражу по вечерам арбалетчики и сержанты.
Когда миновал праздник святого Ремигия[200], а о графе де Пуатье не было никаких вестей, отчего король и все войско пребывали в великой тревоге, я рассказал легату, как декан Морю в течение трех суббот заставил нас устраивать процессии на корабле, и накануне третьей субботы мы смогли пристать к Кипру. Легат мне поверил и объявил в лагере о трех процессиях по субботам.
Первая процессия началась у жилища легата и прошествовала до церкви Богоматери в городе, каковая была устроена в сарацинской мечети, и легат освятил ее в честь Матери Божьей. Легат произнес проповеди в первую и вторую субботы. На них присутствовали король, и все знатные люди из войска, которым легат дал полное отпущение грехов.
А накануне третьей субботы прибыл граф де Пуатье, и хорошо, что он не поспешил приехать раньше, ибо до этого на море близ Дамьетты была такая сильная буря, что почти сто сорок кораблей, как больших, так и малых, было разбито и погибло вместе с находившимися на них людьми, которые утонули. И если бы граф де Пуатье прибыл раньше, то он и все его люди погибли бы.
Когда приехал граф де Пуатье, король послал за всеми баронами войска, чтобы узнать, куда держать путь, к Александрии или к Вавилону. И случилось так, что добрый граф Пьер Бретонский и большая часть баронов войска решили, что королю следует идти осаждать Александрию, так как близ города был хороший порт, куда могли приставать корабли, доставлявшие в армию продовольствие. Но этому воспротивился граф д'Артуа и сказал, что ни за что не согласится идти в другое место, кроме Вавилона, ибо это главный город всего королевства Египетского; и сказал также, что желающий убить змею сразу должен раздавить ей голову.
Король отклонил все советы баронов и принял совет своего брата.
С наступлением Рождественского поста[201] король с войском двинулся к Вавилону, как ему посоветовал граф д'Артуа. Недалеко от Дамьетты нам повстречалась речка, вытекавшая из большой реки; и было решено, что войско остановится на один день, дабы перекрыть упомянутый рукав и переправиться[202]. Работа была выполнена довольно скоро, ибо перекрыли его прямо у истока из большой реки, так что вода довольно легко повернула назад в ее русло. К этой переправе султан послал пятьсот своих рыцарей, лучше всего вооруженных во всем его войске, чтобы напасть на войско короля и задержать наше продвижение.
В день святого Николая[203] король приказал готовиться к походу и наказал, чтобы никто не посмел нападать на подошедших сарацин. Случилось же так, что пока войско приходило в движение, собираясь выступить, турки, увидев, что на них не нападают, и узнав от своих лазутчиков, что король запретил это, осмелели и бросились на тамплиеров[204], составлявших передовой отряд; и какой-то турок сбросил одного рыцаря ордена тамплиеров прямо под копыта лошади брата Рено де Вишье, который был тогда маршалом тамплиеров[205].
Увидав это, он крикнул своим братьям: «Вперед, во имя Господа! Ибо нет мочи это терпеть!» Он пришпорил коня, а за ним все войско; лошади под нашими людьми были свежие, а под турками уже уставшие; и как я слышал по рассказам, никто из них не ушел, но все они погибли; а многие из них бросились в реку и утонули.
Прежде всего нам надлежит сказать о реке, которая вытекает из земного Рая и течет через Египет; и я вам говорю об этом, дабы разъяснить некоторые вещи, касающиеся моего повествования. Эта река отличается от всех прочих рек; ведь чем ближе к устью походят реки, тем больше впадает в них мелких речушек и ручейков; а в эту реку не впадает ни одной: напротив, до Египта она течет в едином русле, а потом от нее отходят семь рукавов, что растекаются по Египту.
И после праздника святого Ремигия семь рек разливаются по стране и заливают равнины; а когда они возвращаются в свои русла, крестьяне начинают пахать свою землю плугом без колес, а потом сеют пшеницу, ячмень, овес, рис; и все это всходит так хорошо, как нигде. И неизвестно, отчего происходит это половодье, если только не по воле Господа; а иначе в стране ничего не родилось бы из-за сильного зноя, который бы все выжег, ибо в этом краю не бывает дождей.
Вода в реке всегда мутная; поэтому жители страны берут воду для питья к вечеру и бросают в нее четыре миндалины или четыре боба; и на следующий день ее столь приятно пить, что лучшей и не надо.
В тех местах реки, что ниже Египта, люди промышляют тем, что забрасывают по вечерам в нее развернутые сети; а по утрам выбирают из сетей улов, который и привозят в эту землю, как-то: имбирь, ревень, дерево алоэ и корицу. И говорят, что все это приплывает из земного рая, и что ветер сбивает это с деревьев, растущих в раю, а также ломает в тамошних лесах высохшие деревья; и тот валежник, что попадает в реку, в этой стране и продают купцы. Речная же вода такова, что когда мы подвешивали ее в горшках из белой глины, которые здесь изготавливают, на веревках в наших палатках, она при дневном зное оставалась холодной, как родниковая.
Здесь рассказывали, что султан Вавилона много раз пытался узнать, откуда вытекает река; и он посылал туда людей, бравших с собой род хлеба, называемый сухарями, потому что его дважды пропекают; и этим хлебом они питались, пока не возвращались назад к султану.
И докладывали они, что прошли по реке и добрались до огромных гор из отвесных скал, куда никто не мог подняться. Из этих гор и вытекает река; и им показалось, что наверху, на горах, росло множество деревьев; и рассказывали, что они видели удивительно много животных разных пород — львов, змей, слонов, которые подходили посмотреть на них с берега, когда они поднимались по течению.
Вернемся же к началу нашего повествования и напомним, что эта река в Египте растекается, как я уже сказал, по семи рукавам. Один из этих рукавов течет к Дамьетте, другой — к Александрии, третий — к Танису, четвертый — к Розетте[206]. И к тому рукаву, что течет к Розетте, и прибыл французский король, став лагерем между реками, текущими к Дамьетте и Розетте[207]; а все силы султана расположились на реке Розетты, на другом берегу, напротив нашего войска, чтобы помешать нашей переправе; и это им легко было сделать, ибо никто не мог переправиться к ним через упомянутую реку, разве что вплавь.