Многие люди советовали королю вернуться на корабль, который дожидался его на море, дабы вырваться из рук сарацин. Король не пожелал никого слушать, сказав, что не уйдет с реки до тех пор, пока не выплатит им двести тысяч ливров, как было условлено. Как только уплату произвели, он, без чьих-либо просьб, сказал нам, что отныне его клятва выполнена, и мы уходим отсюда на корабль, стоявший на море[286].
Затем наша галера отчалила, и мы проплыли доброе лье, прежде чем заговорили друг с другом, выражая тревогу из-за пленения графа де Пуатье. Тут на галионе[287] подплыл монсеньор Филипп де Монфор и крикнул королю: «Сир, сир, поговорите со своим братом графом де Пуатье, он здесь, на этом судне». И тогда король вскричал: «Огня, огня!» И его зажгли. Тут наступило столь великое ликование, какое только можно представить. Король вернулся на свой корабль, и мы тоже. Один бедный рыбак отправился сообщить графине де Пуатье, что он видел графа на свободе; и она велела дать ему десять парижских ливров.
Я хочу вспомнить некоторые события, что произошли в Египте во время нашего там пребывания. Прежде всего я вам поведаю о монсеньоре Гоше де Шатийоне, о котором мне рассказал один рыцарь по имени Жан де Монсон, встретивший монсеньора де Шатийона на деревенской улице, где был взят в плен король; а эта улица проходила прямо посреди деревни, так что по обе стороны были видны поля. На этой улице и стоял монсеньор Гоше де Шатийон с обнаженным мечом в руке.
Завидев въезжавших на эту улицу турок, он бросался на них с мечом и отгонял их от деревни; а турки, что стреляют так же хорошо назад, как и вперед, удирая, осыпали его стрелами. Изгнав их из деревни, он выдергивал все стрелы, застрявшие в нем, вновь одевал свою верхнюю котту, приподнимался на стременах и, вскинув руку с мечом, кричал: «Шатийон, рыцарь! Где мои молодцы?» Когда он оборачивался и видел, что турки зашли с другой стороны, он вновь бросался на них с мечом и гнался за ними; и таким образом он поступал три раза.
Когда главнокомандующий галерами отвез меня к тем, кто был захвачен на суше, я стал расспрашивать тех, кто был с Шатийоном; но не было никого, кто бы мне сказал, как его схватили: только монсеньор Жан Фуинон, добрый рыцарь, рассказал мне, что когда его вели в плен в Мансуру, он встретил одного турка, восседавшего на коне монсеньора Гоше де Шатийона; и пахви у лошади были все окровавлены. И он спросил турка, что он сделал с владельцем лошади; и тот ответил, что перерезал ему горло прямо на этой лошади, что видно по пахвям, залитым кровью!
В войске был один очень храбрый человек, которого звали монсеньор Жак де Кастель, епископ Суассонский. Когда он увидел, что наши люди возвращаются к Дамьетте, то возымел великое желание отправиться к Господу, не желая возвращаться на родину; он спешил предстать перед Богом и, вонзив шпоры, в одиночку атаковал турок, которые изрубили его мечами и отправили в окружение Господа, к мученикам.
Пока король дожидался расчета, который производили с турками его люди за освобождение его брата, графа де Пуатье, один сарацин, превосходно одетый и прекрасный обликом, приехал к королю и преподнес ему молоко в горшках и различных оттенков и видов цветы от детей Назака, султана Вавилона[288]; и он поднес этот подарок, обращаясь к королю по- французски.
И король у него спросил, где он изучал французский язык; и тот ответил, что был христианином; и король ему сказал: «Подите прочь, ибо я не желаю с вами больше разговаривать». А я отвел его в сторону и спросил о его положении. И он мне рассказал, что родился в Провене, а в Египет приехал с королем Жаном[289], и тут женился, и ныне очень знатный сеньор. И я ему сказал: «Разве вы не знаете, что если помрете в таком состоянии, то будете осуждены и попадете в ад?»
И он мне ответил: «Да» — ибо, конечно, добрее христианской веры нет — «но я боюсь попреков и бедности, в которой окажусь, перейдя к вам. Все время мне будут говорить: вон отступник! Так что я предпочитаю жить в богатстве и покое, нежели оказаться в том положении, каковое я предвижу». А я ему сказал, что в Судный день, когда каждый узрит свой грех, его будут порицать куда больше, нежели он сейчас боится. Я ему сказал много добрых слов, совсем не возымевших действия. С тем он от меня и ушел, и никогда больше я его не видел.
Итак, выше вы узнали о великих напастях, которые претерпели мы с королем; этих испытаний не избежала и королева, как вы сейчас услышите. Ибо за три дня до родов она получила известие, что король в плену, каковая весть напугала ее так, что всякий раз, когда она засыпала в постели, ей казалось, что вся комната полна сарацин, и она кричала: «Помогите, помогите!» И опасаясь, как бы не пострадал ребенок, коим она была тяжела, она клала подле своего ложа престарелого рыцаря в возрасте восьмидесяти лет, державшего ее за руку. Каждый раз, когда королева вскрикивала, он говорил: «Мадам, не бойтесь, я здесь».
Пред тем, как разрешиться, она велела выйти из своей комнаты всем, кроме этого рыцаря, и опустилась пред ним на колени и попросила об одной милости; и рыцарь ей клятвенно обещал. И она ему сказала: «Заклинаю вас верностью, которой вы мне обязаны, коли сарацины возьмут этот город, отрубите мне голову прежде, чем меня схватят». И рыцарь ответил: «Будьте уверены, я это сделаю охотно; ибо я уже много думал о том, что убью вас, прежде чем они нас возьмут в плен».
Королева родила сына, который получил имя Иоанн, и прозвали его Тристаном из-за великой скорби, царившей во время его рождения[290]; в тот же день, как она разрешилась, ей сообщили, что люди из Пизы, Генуи и другие простые люди собираются бежать[291]. На следующий день после родов она призвала всех к своему ложу, так что заполнилась вся комната, и сказала им: «Сеньоры, из любви к Господу, не покидайте этот город; ибо вы видите, что, если он падет, погибнет монсеньор король и все те, кто попал в плен. А если вам не угодно, то проникнитесь жалостью к этому созданию, лежащему здесь, и подождите, пока я не встану на ноги».
И они ответили: «Мадам, как нам поступить? Ведь мы погибнем с голоду в этом городе». И она им сказала, что от голода они не помрут: «Ибо я велю закупить все продукты в этом городе, и всех вас отныне возьму на королевское довольствие». Они посоветовались и, вернувшись к ней, пообещали, что охотно останутся; и королева приказала скупить в городе все продовольствие, которое обошлось ей более чем в триста шестьдесят тысяч ливров. Королеве пришлось подняться до срока, так как город нужно было сдать сарацинам. Она отправилась в Акру ожидать короля.
Дожидаясь, пока освободят его брата, король отправил брата-проповедника Рауля к одному эмиру, который носил имя Фаракатай, одному из самый честных сарацин, каких я когда-либо встречал. И передал ему, что очень удивился, как он и прочие эмиры допустили, чтобы их договор был так грубо нарушен; поскольку перебили его больных, коих они обязывались содержать, разбили вдребезги орудия, а тела мертвых и солонину, которую тоже должны были сохранить, сожгли.
Фаракатай в ответ брату Раулю сказал: «Брат Рауль, скажите королю, что по законам моей веры я не мог в этом помочь; и это меня гнетет. И передайте ему от меня, пусть не подает вида, покуда он в наших руках, что это его огорчило; ибо его убьют». И он посоветовал брату Раулю напомнить об этом королю, как только тот прибудет в Акру.
Когда король сел на свой корабль, оказалось, что его люди ничего не приготовили — ни постель, ни одежду; и пока мы не прибыли в Акру, ему приходилось спать на тюфяках, присланных султаном, и носить одежду, которую тот велел для него сшить и доставить, каковая была из черной парчи, подбитой беличьим мехом; и на ней было великое множество пуговиц из чистого золота.
В течение шести дней, пока мы находились в море, я, будучи больным, всегда усаживался подле короля. И тогда он мне поведал, как его взяли в плен и как он с Божьей помощью договорился о своем и нашем выкупе. Он велел и мне рассказать, как меня захватили в плен на воде; а затем он мне сказал, что я должен возблагодарить Господа нашего, коль скоро он избавил меня от столь великих опасностей. Он очень скорбел о смерти своего брата графа д'Артуа и говорил, что тот весьма неохотно воздержался бы от встречи с ним, в отличие от графа де Пуатье, который не приехал повидать его на галеру.
Он также жаловался мне на графа Анжуйского, плывшего на нашем корабле, что тот совсем не бывает у него. Однажды он спросил, что делает граф Анжуйский; и ему ответили, что он играет за столом в кости[292] с монсеньором Готье де Немуром[293]. И король отправился туда, шатаясь от слабости, вызванной болезнью; и отобрав кости и стол, он выбросил их в море; и он очень сильно разгневался на своего брата за то, что тот столь рано начал играть в кости[294]. Но больше всех выиграл от этого монсеньор Готье; ибо он смахнул все деньги, лежавшие на столе (где их было очень много) к себе в полу и унес.