Затем началась другая большая война между королем Тибо II Шампанским, графом Жаном Шалонским и его сыном графом Бургундским из-за аббатства Люксей; и чтобы положить конец этой войне монсеньор король послал к ним монсеньора Жервеза д'Экрена, который тогда был королевским кухмейстером Франции; и его усилиями мир был восстановлен[425].
После этой войны, которую король погасил, последовала другая ожесточенная война между графом Тибо де Баром и графом Генрихом Люксембургским, женой которого была сестра Тибо; и случилось так, что они сражались друг с другом возле Прени, и граф Тибо де Бар захватил в плен графа Генриха Люксембургского и взял замок Линьи, принадлежавший графу Люксембургскому по жене. Дабы прекратить эту войну, король направил камергера монсеньора Пьера, человека, которому он доверял больше всех на свете, и на свои средства; и король добился того, что они помирились[426].
Что касается тех иноземцев, которых примирил король, кое-кто из его совета говорил ему, что он поступает неразумно, мешая им воевать; если бы он дал им прийти в упадок, они не помышляли бы воевать с ним, когда восстановят силы. На это король отвечал, что они не дело говорят: «Ведь если бы иноземные государи поняли, что я преднамеренно им позволяю воевать, то могли бы столковаться меж собой и сказать: «Король из хитрости допускает, чтобы мы воевали». А поэтому случилось бы так, что из-за ненависти, которую бы они ко мне питали, они напали бы на меня, и я мог бы многое потерять, не считая того, что заслужил бы гнев Господа, который говорит: «Благословенны все миротворцы».
Поэтому не случайно бургундцы и лотарингцы, которых он помирил, любили его и повиновались ему настолько, что, как я видел, приходили со своими тяжбами судиться к нему в королевскую курию в Реймсе, Париже и Орлеане.
Король так любил Господа и его благую Мать, что всех, кого уличали в злословии о Боге или Богоматери, или гнусной божбе, он повелевал сурово наказывать. Так, в Цезарее я видел, как он приказал привязать к позорному столбу одного ювелира в штанах и рубахе, со свиными кишками и потрохами вокруг шеи, и в таком количестве, что они доходили ему до носа. Вернувшись из-за моря, я слыхал, что он приказал за это же прижечь нос и губы одному парижскому буржуа, но этого я не видел. И сказал святой король: «Я бы хотел быть заклейменным каленым железом при условии, что в моем королевстве не будет мерзкой божбы».
Я провел с ним почти двадцать два года, никогда не слыхав, чтобы он клялся Господом, Богоматерью или святыми; и когда он хотел что-то подтвердить, то говорил: «Воистину, было так» или «Воистину так».
Никогда не слышал я, чтобы он поминал дьявола, если только его имя не встречалось в какой-нибудь книге, когда приходилось его называть, или в житиях святых, о которых повествуют книги. Конечно, это великий позор для королевства Французского и короля, когда он должен терпеть, что [люди], едва заговорив, уже кричат: «Черт тебя побери». И это великий порок языка, когда он дьяволу сулит мужчину или женщину, кои крещением отданы Господу. В замке Жуанвиль произнесший подобное слово получал пощечину или шлепок, и эти дурные речения там почти полностью были изжиты.
Он меня спросил, омывал ли я ноги бедным в Великий четверг; и я ответил, что нет, ибо это сдается мне неподобающим. И он мне сказал, что я не должен этим брезговать, раз это делал Господь. «И вы победите себя, сделав то, что делает английский король, который омывает и целует ноги прокаженным».
Прежде чем лечь в постель, он призывал своих детей и рассказывал им о деяниях добрых королей и императоров, и говорил, что с этих людей они должны брать пример. Говорил им также и о поступках дурных государей, кои из-за своего сластолюбия, алчности и хищничества лишились своих королевств. «Ия вам рассказываю об этом, — добавлял он, — чтобы вы этого остерегались и не прогневали Господа». Он заставлял их учить молитвы Богоматери и читать пред ним дневную молитву, чтобы приучить их слушать молитвы, когда они вступят во владение своими землями.
Король очень щедро раздавал милостыню[427] и повсюду в своем королевстве, куда бы ни приезжал, он делал дары церквам, лепрозориям, богадельням, больницам и неимущим дворянам и дворянкам. Он каждый день кормил множество нищих, не считая тех, кто ел в его покоях; и не раз видел я, как он сам нарезал им хлеб и подавал пить.
В его время были сооружены многие аббатства, а именно: Руаймон, аббатство Сен-Антуан близ Парижа, аббатство Лис, аббатство Мобюиссон и много других монастырей проповедников и кордельеров. Он построил богадельни в Понтуазе, в Верноне, дом слепых в Париже, аббатство кордельеров в Сен-Клу, которое его сестра, мадам Изабелла, основала с его разрешения.
Когда в распоряжении короля оказывался какой-либо бенефиций[428] святой Церкви, он, прежде чем передать его, советовался с благочестивыми священниками и прочими; и посоветовавшись, вручал кому-либо бенефиций святой Церкви по совести, законно и по-божески. Никогда не желал он давать какому-нибудь клирику бенефиций, если тот не отказывался от других церковных бенефициев, коими он владел. Посещая первый раз какой-либо город своего королевства, где он раньше не бывал, он сразу ехал к проповедникам или кордельерам, если они там были, и заказывал им службу[429].
Как король наставил своих бальи, прево и мэров и как он издал новые установления, и как Этьен Буало[430] стал его прево в Париже.
После того, как король Людовик возвратился из-за моря во Францию, он стал очень благочестивым к Господу нашему и очень справедливым к своим подданным. Поразмыслив, он решил, что было бы прекрасным и благим делом улучшить управление королевством Французским. Прежде всего, он издал общие установления для своих подданных по всему Французскому королевству, и они представляют собой следующее[431]:
«Мы, Людовик, милостью Божьей король Франции, повелеваем, чтобы все наши бальи, виконты, прево, мэры и прочие, каким бы делом они ни занимались и на какой бы службе ни состояли, поклялись, что покуда пребудут в должности или при исполнении обязанностей, они будут воздавать по праву каждому, невзирая на лица, как бедным, так и богатым, как иностранцам, так и своим; и будут охранять добрые и проверенные обычаи и кутюмы.
И если случится, что бальи, виконты или прочие, вроде сержантов или лесничих, Нарушат свою клятву и будут в этом уличены, нам угодно, чтобы они понесли наказание своим имуществом и лично, ежели преступление этого требует; и бальи будут наказаны нами, а остальные — бальи.
Также прево, бальи и сержанты присягнут, что будут преданно охранять наши ренты и права и не допустят, чтобы наши права были отняты, упразднены или умалены; и к этому они поклянутся, что не возьмут и не получат сами или через других ни золота, ни серебра, ни бенефициев, ни иного чего со стороны, если это не фрукты, хлеб, вино или другое подношение стоимостью до десяти су; и пусть названная сумма не будет превышена.
Кроме того, они поклянутся, что не предложат и не позволят принять никакой дар ни своим женам, детям, братьям и сестрам, ни другому близкому лицу, а узнав, что подобный дар получен, пусть велят его возвратить как можно скорее. И к этому присягнут, что не возьмут никакого дара, ни от человека, подлежащего их власти, ни от прочих, у коих было бы дело или кои у них будут вести тяжбу.
Далее, они дадут клятву, что не сделают и не пошлют никакого подношения ни человеку, который состоял бы в нашем совете, ни его жене, ни детям и никому из близких равно как и тем, кто будет получать свое вознаграждение от нас, или какому-либо ревизору[432], которого мы пошлем в их бальяжи или превотства для расследования их дел. Также они поклянутся, что не будут участвовать ни в каких торгах по продаже наших рент, откупов, нашей монеты и прочего, что нам принадлежит.
И они дадут клятву и пообещают, что если прознают в своем округе о каких-нибудь чиновниках, сержантах или прево, кои были бы бесчестными, ворами, ростовщиками или исполненными других пороков, из-за чего их следует лишить нашей службы, то не будут их поддерживать благодаря дарам и обещаниям, или из любви или чего прочего, но накажут их и осудят, по совести.
Далее, наши прево, виконты, мэры, лесничие и прочие пешие и конные сержанты поклянутся, что не будут подносить никаких подарков ни своим начальникам, ни их женам и детям.
И поелику мы желаем, чтобы эти клятвы были нерушимы, нам угодно, даже если нам лично клятвы были уже принесены, чтобы они были еще раз даны на широком заседании, перед всеми, клириками и мирянами, рыцарями и сержантами, с тем, чтобы они боялись навлечь на себя грех клятвопреступления не только из страха пред Господом и нами, но и из стыда пред людьми.
Мы желаем и требуем, чтобы все наши прево и бальи воздерживались от клятв, оскорбляющих Господа, Богоматерь и всех святых, и остерегались игры в кости и посещения таверны. Нам угодно, чтобы изготовление костей было запрещено по всему королевству, и непотребные женщины выдворены из домов; а всякий, кто сдаст дом публичной женщине, отдаст прево или бальи годовую плату за дом.