В сражении при Мансуре Людовик Святой пользовался немецким мечом (§ 228), которым нанес сильные удары шести туркам, ухватившим его коня под уздцы (§ 236). Именно с мечом в руке он бросился на помощь Карлу Анжуйскому, своему брату, в лагерь которого ворвались турки (§ 267); Гоше де Шатийон бился в одиночку, защищая особу короля, тоже мечом (§ 391). Лезвия этих тяжелых мечей были очень отточенными: сообщается, что они могли разрубить кулак (§ 510), прорубить кисть руки до запястья (§ 349) и отрубить голову (§ 338 и 354). Однако тюрбан так же, как шлем, или, возможно, даже лучше мог защитить от сильного удара меча (§ 549). Рыцарь, отказывавшийся сопротивляться, отдавал свой меч (§ 311), но это не гарантировало ему жизни (§ 334).
Помимо меча, носившегося на поясе, был, по свидетельству того же Жуанвиля, «запасной меч, который крепили к седлу коня» (§ 221).
Нож (couteau) представлял собой «кинжал, который рыцари подвешивали к поясу на правом боку», то есть со стороны, противоположной мечу. Это был один из предметов, которые слуга Гийемен в интересах своих хозяев брался раздобыть, украв их (§ 417). Сарацины тоже были вооружены ножами: Жуанвиль, которого захватили в плен на реке, угрожая смертью, рассказывает, что его повалили и приставили нож к горлу (§ 322). Старец Горы, престиж которого сохранялся только за счет убийств, велел показывать ножи тем, кому бросал вызов (§ 451), или шествовал на виду у всех за этой эмблемой (§ 463).
Что касается косаря (fauchon), которым воспользовался некий клирик, чтобы отрубить ногу одному сержанту и разрубить голову другому (§ 117), г-н Кишера полагает, что это «разновидность сабли с кривым клинком, с которой иногда изображаются сержанты и другие бойцы низшего состояния».
«Датская секира (hache danoise) — несомненно, топорик с короткой рукоятью и очень выпуклым лезвием, который изображают на рисунках того времени». В толпу христианских пленников ворвался отряд сарацин с мечами в руках и датскими секирами на шее (§ 354); очень похоже, что это оружие невозможно было бы носить таким образом, будь оно снабжено длинной рукоятью. Жуанвиль, замечавший все даже в самые критические моменты, пишет несколькими строками выше, что сарацин, у ног которого он пал на колени, чтобы погибнуть, как Св. Агнесса, держал датскую секиру, как плотник. Значит, это оружие напоминает соответствующий инструмент. Присяжный из Фима изображен на печати с боевым топором, рукоять которого гораздо длиннее, чем у датской секиры. Датскую секиру с длинной рукоятью, всю в серебре, которую Старец Горы велел глашатаю носить перед собой, конечно, нельзя считать обычным образцом этого оружия (§ 463).
«Палицы держат в руках два сержанта на миниатюре, где изображено, как Жуанвиль, преклонив колено, преподносит свою книгу Людовику Сварливому». Именно сержант с палицей (masse) предупредил коннетабля об опасности, возникшей для короля в сражении при Мансуре, когда крестоносцев оттеснили к реке (§ 234). Тогда произошла схватка между бойцами, которые бились палицами и мечами (§ 235). Несколько раньше Жуанвиль восхищался подобной схваткой, которая тогда завершилась успехом крестоносцев; он говорит о ней как о прекраснейшем подвиге, потому что в ней не пользовались ни луками, ни арбалетами, а только палицами и мечами (§ 229). Именно палицами сарацины забили Готье д’Отреша, когда, упав с лошади, он простерся на земле (§ 175). Пьер де Невиль, вместе с Жуанвилем и графом Суассонским защищая мост, получил сзади удар палицей, от которого упал на голову своего коня. Таким образом, это было опасное оружие, и сарацины умели им пользоваться, как показывают другие места у Жуанвиля (§§ 549 и 575). Вероятно, палицы, которые применялись в мирной жизни, были не столь тяжелыми, как боевые; но гибкость рукояти должна была повышать силу удара.
Жуанвиль, иногда использующий слово lance (копье), чаще всего называет то же оружие словом glaive. «Может быть, первоначально между ними было различие, состоявшее в том, что наконечник glaive был длинней и тяжелей, чем у обычного lance; но для Жуанвиля эти слова означают одно и то же, потому что в одном и том же рассказе то, что он сначала называл lance, потом обозначается словом glaive». Г-н Кишера имеет в виду место, где Жуанвиль рассказывает, как один молодой оруженосец сразил двух рыцарей эмира, не сломав своего lance, а третьим ударом поразил эмира, преломив glaive о его тело (§ 519). Таким образом, слово glaive у Жуанвиля никогда не означает «меча» (epee); действительно, вполне понятно, что для него это два разных вида оружия, коль скоро он пишет, что бедуины в сражении использовали только мечи (epee) и копья (glaive) (§ 251).
Один из присяжных Фима из Шампани вооружен точно таким же копьем, какое изображено на конной печати Жана Пейебьена. Это оружие не предназначалось исключительно для рыцарей — ведь были и сержанты-копейщики: Жуанвиль пишет, как королевский и сарацинский сержанты повергли друг друга наземь ударами копий (§ 542). Должно быть, это происходило часто, когда копье не ломалось, а оба бойца были равны по силе и ловкости; они сшибались на всем скаку на конях, стиснув оружие в руке, крепко зажав под мышкой (§ 162) и направив так, чтобы попасть в противника. При других обстоятельствах копье не старались держать неподвижно, словно оно составляло единое целое с телом, а направляли рукой, чтобы попасть в определенное место, как сделал Жуанвиль, целясь под мышку врагу, собиравшемуся сесть на коня (§ 221); порой копье даже использовали в качестве дротика (§ 260). Наконец, еще один отрывок сообщает нам, что, высадившись в Египте, Жуанвиль и его соратники, укрывшись за щитами и выставив наконечники копий, древки которых были всажены в песок, могли дожидаться атаки сарацинских всадников и без боя прекратить ее (§ 156).
Печать Жана де Шалона от 1239 г. демонстрирует нам, как к стягу (gonfanon) можно было прикрепить копейный наконечник, сделав его таким образом наступательным оружием. В отличие от стяга знамя (banniere) не разрезалось на несколько косиц, но тоже могло превращаться в наступательное оружие, как показывает печать Матье де Монморанси от 1230 г. Здесь, впрочем, мы располагаем свидетельством самого Жуанвиля, рассказавшего, что во время сражения при Мансуре один жуанвильский горожанин принес ему знамя с его гербом, имевшее наконечник glaive, то есть копья (§ 241). Жуанвиль сел на боевого коня и бросился на сарацин, когда те слишком теснили королевских сержантов. Печать Раймунда V, виконта де Тюренна, от 1251 г. дает достаточно точное представление об этой сцене, разве что вместо щита, который Жуанвиль потерял в бою, он использовал гамбезон.
Г-н Кишер£ определяет рогатину (espie) как «короткое копье, имеющее наконечник как у стрелы». Это оружие упоминается у Жуанвиля всего один раз — когда он рассказывает, как Жоффруа де Саржин, чтобы защитить короля, взял свою рогатину, которая лежала у него между корпусом и передней лукой седла, зажал ее под мышкой и бросился в атаку на сарацин (§ 309). Одного этого отрывка достаточно, чтобы стало ясно: рогатина представляла собой разновидность копья, коль скоро ее с ней обращаются таким же образом. Значит, вероятно, ею могли пользоваться и в качестве дротика, поскольку и само копье при надобности становилось метательным оружием (§ 260).
Пиль (la pile, le pilet) был, конечно, метательным оружием. Г-н Кишера полагает, что имеется в виду «дротик с массивным наконечником веретенообразной формы». Жуанвиль пишет о пилях, которые сарацины метали (lancer) в достаточно большом количестве, чтобы покрыть землю (§ 270). Здесь явно говорится о пилях, которые мечут рукой; но в других местах (§§ 205, 208, 314 и 391) у Жуанвиля используется уже не глагол lancer, а глагол traire, эквивалентный нашему tirer (стрелять). В одном из этих отрывков пили, которыми выстрелили к облакам, обладают достаточной дальнобойностью, чтобы перелететь через реку и вертикально низвергнуться на христиан, укрытых от взглядов сарацин укреплениями (§ 205). Похоже, чтобы достичь столь сильного эффекта, нужны были луки. Я склонен полагать, что такими же пилями турки осыпали Гоше де Шатийона и ими же отстреливались при бегстве (§ 391). Правда, однажды Жуанвиль, говоря об арбалете, использовал глагол lancer, а не traire или tirer, но там речь шла о греческом огне, который сарацины метали при помощи арбалета с воротом (§ 206). Говоря о стрелах и болтах, он, напротив, предпочитает глагол traire.
Г-н Кишера определяет стрелу (saiette) как «метательный снаряд для лука, с наконечником, имеющим невозвратные шипы», а болт (carreau) — как «метательный снаряд с наконечником в форме пирамиды с четырехугольным основанием»; это как раз арбалетная стрела. Стрела была легче болта, потому что лук отличался меньшей ударной силой, чем арбалет.
Нет никого, кто не имел бы дела с луком (arc) и не знал, из чего состоит это наступательное оружие. У Жуанвиля есть очень трудное место, где говорится о луках из соr, преподнесенных в дар Людовику Святому. «Лук из соr, упомянутый в параграфе 591, был сделан из рога (соrnе), — пишет г-н Кишера, — а не из рябины (cormier). Последнее толкование — ошибка отца Карпантье, не обратившего внимания на многочисленные примеры balista de cornu, на которые ссылается Дюканж. Карпантье перевел так, как если бы в оригинале было de соrnо, и ошибся при выборе эквивалента для слова cornusy означающего «кизил» (cornouiller), а не «рябина» (cormier)». Я бы полностью согласился с этим рассуждением, если бы Жуанвиль, говоря об одной покупке оснастки для арбалетов, не использовал слова соте (§ 446); так что, похоже, он не использовал бы немного дальше слово соr для обозначения того, что раньше назвал соте. Впрочем, поскольку бесспорно, что для изготовления луков служило дерево, равно как и рог, я счел, что эквивалентом слова