лым. Наоборот, оно начинается с утратой прошлого. Не память движет личностью, а способность забывать.
— До тех пор, пока мы не окажемся в хранилище-Ка, папа! — Я тоже стала называть его так. — Когда мы умираем, вся наша жизнь становится для нас настоящим навсегда.
— О да, мы вполне настоящие только после смерти. Не раньше. Знаешь, я подозреваю, что мы, возможно, рассматриваем существование в корне неправильно. Может быть, наши Ка берут начало не в рождении, а в смерти? Может быть, нам дается существование в ретроспективе? Может быть, из светящейся Ка-формы после смерти мы проецируем пучок сознания в обратном направлении, через всю нашу жизнь, как луч фонаря — луч, который, пронизывая наше прошлое, и ослабевает по мере того, как проникает дальше и дальше? Ты вернулась назад в свое прошлое, Йалин. Так написано в «Книге Звезд». Что скажешь ты?
— Черт, я не знаю. Значит, ты прочитал копию, которую унес Стамно?
— Разумеется. Рукопись сейчас в Барбре. — Он отмахнулся. — Так что скажешь?
— Одно я знаю точно: хранилище-Ка тоже не вечно. Если наше солнце когда-нибудь взорвется и сожжет мир или если оно погаснет и наш мир застынет, думаю, Червь тоже погибнет. Куда отправятся души после этого — вот хороший вопрос.
— Может быть, не отправятся, а вернутся? Если бы мы могли решить эту головоломку! Время быстротечно, мы не можем остановить его — можем только замедлить, используя наркотик. Ты вернулась назад в свое прошлое, Йалин. Если бы только ты могла замедлять течение времени — без необходимости умирать! Мы, возможно, узнали бы, что такое время, и существование тоже. А тогда мы могли бы действительно побороться с Божественным разумом.
— Так вот чего ты хочешь от меня. А ты знаешь, чего хочет Червь, папа? Он хочет, чтобы я вошла в контакт с червями из других миров. Он думает, что мне следовало бы спрыгнуть с воздушного шара и погибнуть.
— Воздушный шар? Я не понимаю, о чем ты.
— Я должна подняться в воздух на шаре, в который нагнетается горячий воздух, и прыгнуть с высоты. Шлеп. Потом он заберет меня и отправит путешествовать через Ка-пространство.
— Тебе не кажется, что мое предложение выглядит менее радикальным?
— Я думаю об этом. Правда думаю.
— Или тебя беспокоит, что ты можешь закончить так, как Пипи, — преждевременно состарившись? Или как я, превратившись в безобразную гору жира, с раздутым, как бочка, животом? Я уверяю тебя, что это обилие жира вовсе не результат чревоугодия! — Он улыбнулся. — Разве могла одна только еда сделать такое со мной?
— Совершенная мистика, — сказала я.
— Мне сейчас тридцать два года. Скоро у меня будет инфаркт, так же как и у моего дорогого папочки. Крут моего существования завершится. Чертовски большой круг, хотя я в него с трудом помещаюсь! Может быть, достаточно большой, чтобы повернуть само время? Если бы ты только могла показать мне как… Время могло бы остановиться, и я мог бы жить вечно в одном-единственном мгновении. О мечты, о простые десерты, о замечательные обеды!
Если это была мольба, он не мог согнуться, чтобы умолять или пресмыкаться, поэтому я не могла понять, шутит он или говорит вполне серьезно
— Ты не изменишься, если один раз попробуешь наркотик, — пообещал он.
Да, Марсиалла тоже не изменилась от одного раза; она просто временно повредилась умом.
— Может быть, но на самом деле полностью остановить время невозможно. Что если ты попытаешься это сделать, а время само передвинет тебя в какое-нибудь другое время?
— Это почему же?
— Возможно, если бы время полностью остановилось, все перестало бы существовать.
— Тогда мы пришли бы в небытие: ты это хотела сказать?
Я покачала головой. Это казалось мне неправильным. Я провела время — нет, не время в точном смысле слова, а промежуток времени «всегда-никогда» — в пустоте. В пустоте было «ничто». Но пустота сама по себе не была «ничем». Пустота кипела и булькала…
— Нет, не в небытие, — сказала я, — в предсуществование, вот куда бы мы пришли. К возможности существования.
Пока мы говорили, для меня становилось все более и более очевидно, что, вероятно, именно сегодня я испытаю на себе грибной порошок, — конечно, в смеси с черным течением. С помощью зелья папа Мэрдолак развил в себе способность проникать в самую суть вещей; на Червя тоже это зелье подействовало как катализатор. (Новые слова: используй или потеряешь!)
Позднее пришли еще полдюжины женщин и с ними пара мужчин. Они принесли корзины с провизией. Мэрдолак объяснил, что неподалеку имеется маленькая ферма, устроенная главным образом для того, чтобы снабжать дворец продовольствием. Русло протекавшего там ручья углубили, расширили и на одном участке превратили в заводь округлой формы. Течение в этой заводи ускорялось за счет переливания воды из нижнего «рога» в верхний; для этого использовалась цепь с ковшами, приводимая в движение ветряной мельницей. Отсюда и рыба-попугай в меню на завтрак.
Через некоторое время Мэрдолак взобрался наверх посмотреть, как обстоят дела с обедом. Поскольку он отклонил мое предложение ассистировать ему на кухне, я осталась предоставлена сама себе и вышла на моховой газон, чтобы побыть в одиночестве по своей воле, а не по недосмотру.
При дневном свете мох казался еще темнее, чем утром. Живой бархат превратился в черное зеркало, в глянцевое бугристое пространство полированного агата. Теперь он напоминал застывшую лаву у Огненной горы. Глядя на эту поверхность, можно было предположить, что она и на ощупь окажется твердой и гладкой, хотя на самом деле она была мягкой и упругой. Глаза солгали мне. И только прикосновение сказало правду. Раньше я не решалась прикоснуться ко мху. А теперь погрузила пальцы в упругую растительную плоть.
Мухи, казалось, остерегались его. Может быть, они улавливали какой-нибудь запах, которого не чувствовала я. Но более вероятно, что темнота газона просто сбивала их с толку. Меня газон тоже приводил в замешательство, но я была от него в восторге.
Да, именно поэтому он и нравился мне! Он выводил меня из равновесия — он заставлял меня переживать полноту ощущений.
А что там сейчас на «Красотке Джилл»? К этому времени мое отсутствие, конечно, уже заметили. И отсутствие Пэли тоже. Меня немного беспокоили возможные последствия нашего бегства. Гильдия реки вряд ли станет отрубать мне ногу в качестве репрессивной меры, так, как они поступили с рукой Тэма. В качестве наказания они скорее всего отослали бы от меня Пэли. Возможно, они оставили бы ее в Барбре, чтобы отплатить за ее участие в моей дурной выходке. Я могла разрушить ее жизнь; едва ли можно было представить Пэли в закадычных подружках у Креденс.
Пока я размышляла об этом и пыталась представить последствия и быстро найти какое-нибудь решение, в дверях собственной персоной появилась Пэли. Выглядела она скорее раздраженной, чем посвежевшей.
Я вскочила и уже начала было заверять ее, что мы в надежных руках, когда вслед за ней из-под слоев занавеса появилась Пира-па, морща нос.
— Ты можешь расслабиться, — говорила я.
— Заткнись, а? — пробормотала Пэли. — Я только что пернула там и думала, никто не заметит. Но потом завоняло так, как целое блюдо жареных поппадамов.[3]
— О боже.
— Я сильно удивилась.
— Но у них довольно приятный запах, у поппадамов.
— Только не когда он исходит из чьей-нибудь задницы. — Тут Пэли стала отходить в сторону, глядя в небо и невинно насвистывая.
— Кхм-кхм, — сказала Пира-па.
— А, привет, — сказала Пэли. Я беспомощно прыснула.
Пэли решительно сменила тему.
— Э… почему этот жирный парень зовет тебя Пипи, а? — спросила она.
Пира-па натянула капюшон и закрыла вуалью поллица.
— Возможно, потому, что я еще только мимолетно взглянула на Истину, а в нее следует настойчиво всматриваться. — Похоже, вопрос немного задел ее самолюбие. — Но даже мимолетный взгляд лучше полной слепоты!
Ага, и, возможно, ее имя намекало на то, как посторонние люди мельком посматривали на молодое-старое лицо Пира-па?
— Дум-ди-дум-ди-дум. — напевала себе под нос Пэли.
Целая кухня больших тонких хрустящих пшеничных лепешек, пузырящихся в кипящем масле! Папа-думы! Я хихикнула и поспешно хлопнула себя по щеке.
— Прости, — сказала я.
— За что? — спросила Пира-па, не снимая вуали.
— Показалось, что меня укусила муха. Забудь, забудь, это ничего не значит.
Возможно, Пира-па вышла с намерением довериться мне, как это сделал папа Мэрдолак. (Если только она не выскочила глотнуть свежего воздуха!) Увы, если так, Пэли своим пуком и его последствиями напрочь сдула этот хрупкий шанс.
— Гм, — сказала Пира-па. — Сейчас нам надо пообедать. Пусто в животе, пусто и в голове, в пустых кишках только газовые пробки!
— Я еще не проголодалась после завтрака, — сказала я. — Папа — прекрасный кулинар. — Может быть, открытая лесть сможет поправить ситуацию?
— Позже ты будешь умирать от голода. Лучше насытиться заранее.
— Прежде чем я приму времяостанавливающий наркотик?
Она кивнула, будто это само собой подразумевалось. Возможно, папа уже поделился с ней, намекнул, что я не против.
— В этой связи, Йалин, я должна предупредить тебя, что некоторые участники могут больше интересоваться эротическими аспектами.
— Мы не страдаем излишней стыдливостью. Правда, Пэли?
— Дум-ди-дум. Нет, не страдаем.
— Они сами выбрали этот путь. Но вам двоим вовсе не обязательно этим заниматься. — Пира-па повернулась к двери. И добавила через плечо: — Пэли может, если захочет. Только если она не станет никому мешать. — Пира-па исчезла за занавесом.
— Вот незадача, — опечалилась Пэли. — Как же я теперь вернусь туда?
— Благоухая, как роза?
— Благоухая, как что?
— Как роза. Любимый цветок Божественного разума. Никогда не вывозилась в колонии.
— Ах вот оно что.
Итак, обед: заливное из змеиного мяса, галантины салаты, пироги с заварным кремом и разными начинками, фаршированные голубые груши. Не представляю как Мэрдолак все успевал: и готовить, и съедать. Подносы стояли повсюду, и люди двигались от одного к другому, постоянно перемешаясь по залу, кроме папы, который возлежал в своей яме, куда всякий раз, когда кто-нибудь переходил, подносили огромный лакомый кусок. Процесс еды напоминал причудливый танец со сменой партнеров или детскую игру в музыкальные подушки. Все постоянно то присаживались, то вставали, и, не ис