Ради всех людей.
Кокэн – принцесса Абэ, которая правила под именем Кокэн (718–728) и была 46-м правителем – императором Японии; известна также как Шатоку.
Здесь ощущается присутствие того же духа величия, что слышится в одах Хитомаро и других поэтов «Манъёсю» периода Нара.
Манъёсю, «собрание мириад листьев» – старейшая и наиболее авторитетная антология японской поэзии, составлена по образцу китайских антологий.
Императрица Кокэн, обладавшая поистине мужским умом, еще больше способствовала развитию буддийского искусства. Однажды, когда отливали статую царя – хранителя Сайдай-дзи – и работу никак не могли закончить из-за стечения каких-то неудачных обстоятельств, она взяла на себя руководство литьем расплавленной бронзы в форму, и работа была успешно завершена.
Говоря о произведениях этой эпохи, нельзя не упомянуть огромную статую Каннон из Сангацудо, на голове которой виден серебряный Амида, украшенный янтарем, жемчугом и драгоценными камнями.
Сангацудо – место, где находится храм Тодай-дзи, который как раз и известен огромной статуей Будды.
Живопись Нары, о которой мы можем судить по настенным росписям Хорюдзи, которые относятся, по нашему мнению, к началу VIII века, является высочайшим достижением и показывает, что японский гений смог внести свою лепту в изящную манеру настенной росписи пещер Аджанты. Пейзаж из императорской коллекции в Наре, нарисованный на кожаном чехле музыкального инструмента, называемого бива (очевидно, от индийского «вина»), настолько отличается от буддийского стиля как по духу, так и по исполнению, что дает нам возможность увидеть тончайшую чувственность лаосистской школы живописи династии Тан.
Императорская сокровищница (Сёсо-ин, сокровищница храма Тодай-дзи в Наре) также весьма примечательна, поскольку содержит личные вещи императора Сёму и императрицы Комё, которые их дочь подарила Будде Рошана после их смерти и которым удалось дойти до наших дней в первоначальном виде. В коллекции хранятся их одежды, обувь, музыкальные инструменты, зеркала, мечи, ковры, ширмы, а также бумага и кисти, которыми они писали, и церемониальные маски, стяги и другие религиозные принадлежности, которые использовались в годовщины их смерти и которые дают нам возможность представить роскошь и великолепие реальной жизни почти двенадцать столетий назад. Стеклянные кубки, эмалированные перегородчатые зеркала, наводящие на мысль об их индийском или персидском происхождении, и бесчисленные образцы лучшего мастерства эпохи династии Тан превращают коллекцию в миниатюрные Помпеи или Геркуланум без пепла их катастроф. Благодаря строгим правилам, которые позволяют открывать сокровищницу только один раз в каждое правление и только для зрителей определенного ранга, все хранящиеся там сокровища находятся в таком превосходном состоянии, будто их изготовили не далее как вчера.
Эпоха Хэйан (800–900)
Идея союза разума и материи была обречена на то, чтобы еще сильнее укрепиться в японской мысли, пока не будет достигнуто полное слияние двух понятий. Примечательно, что это слияние было сосредоточено, скорее, на материи, и символ рассматривался как реализация, обыденное действие – как блаженство, а сам мир – как идеальный мир. В конце концов, никакой майи (иллюзии) нет. В Индии же такое восприятие физического и конкретного как сияющего таинства духовности, с одной стороны, ведет к тантризму и фаллическому поклонению, с другой стороны, как нам следует помнить, формирует живую поэзию дома и опыта.
Фаллическое поклонение. Традиция тантры регулировала и дисциплинировала в том числе сексуальные практики, видя в них одну из форм познания мира во всем его многообразии. Поэзия дома и опыта – это многообразие повседневного быта.
Жизнь саньясина не вписывается в такое понимание мира, и поэтому когда японский монах из школы Сингон пытается выразить в своем учении идею, что повседневная жизнь не есть подобие истинной жизни, а сама и является истинной жизнью, он в этот момент использует символические знаки домохозяина.
В этом слиянии духа и формы народные суеверия возводятся до той же степени достоинства и серьезности, что и настоящие науки. Нет такой деятельности, которая не могла бы привлечь внимание самых ученых умов. Таким образом, возвышенные мысли и утонченные эмоции демократизируются; люди накопили огромные запасы скрытой энергии, и это стало подготовкой к резкому подъему активности в науке и искусстве в более поздний период.
В эпоху, известную в японской истории как Хэйан (поскольку в 794 году н. э. столицу снова перенесли из Нары в Хэйан, или Киото), мы видим новую волну развития буддизма: она получила название Миккё, или эзотерическая доктрина, философская основа которой такова, что позволяет ей совмещать две крайности: аскетическое самоистязание и поклонение физическому экстазу.
Это движение возникло в Китае, и у его истоков стояли Ваджрабодхи и его племянник Амогхаваджра из Южной Индии; последний как раз и возвращался в Индию в 741 году в поисках таких идей. Этот период можно рассматривать как момент, в котором буддизм сливается с более мощным потоком индуизма, так что индийское влияние в то время является по-настоящему огромным – как в искусстве, так и в религии.
Амогхаваджра (705–774), китайское имя – Букун Цзинь Ган, японское – Фуку Конго, – монах, создатель школы тантрического буддизма в Китае.
Обстоятельства появления школы в самой Индии неясны. Очевидные следы ее существования можно обнаружить даже в очень далекие времена, но ее систематизация завершилась, по-видимому, только в VII и VIII веках, когда возникла необходимость в объединении брахманических и буддийских доктрин. Это был период, когда «Рамаяна» приобрела окончательную форму как протест против аскетической жизни. В Японии новое философское учение стало шагом вперед по сравнению со школами Хоссо и Кэгон, которые говорили о союзе ума и материи, реализации Высшего Духа в конкретных формах, поскольку мыслители пошли дальше своих предшественников в стремлении продемонстрировать идею на практике, они заявили о происхождении своих идей от прямого общения с Вайрочаной, Высшим Божеством, одним из проявлений которого является Шакьямуни. Они стремились найти истину во всех религиях и учениях, каждое из которых, по их мнению, представляло собой разновидность собственного метода достижения высшего.
Союз разума, тела и слова считался наиболее важной частью в медитации, хотя любое из трех понятий, если довести его до предела, само по себе, способно привести к достижению наивысших результатов. Таким образом, Слово, или произнесение священных заклинаний, которое рассматривалось как находящееся на границе между разумом и телом, стали считать самым важным способом достижения результата, поэтому эту школу иногда называли «Истинным словом», или Сингон.
Искусство и Природа теперь предстали в новом свете, поскольку в каждом объекте содержится Вайрочана, Безличная Универсальность, высшая реализация которой должна была быть стремлением любого верующего. Преступление с точки зрения трансцендентного единства становилось таким же священным, как самопожертвование, а самый низший демон, следовательно, оказывался центром пантеона, как и высшее божество. Мельчайшие детали полагалось беречь и сохранять, ведь цель состояла в том, чтобы в любом объекте видеть всю жизнь, так как он есть воплощение Божества. А к мифологии начинают относиться как к сверкающей радуге, в которой любая точка в любой момент может стать центром, повергнув все остальные в подчинение ей.
Идеи такого рода являются одним из многих возможных результатов великого индийского стремления к Единому Видению (Единомыслию, или Самадарсане). В то же время, как бы ни было это странно, несмотря на глубоко интеллектуальный анализ, присущий буддизму, научные идеи этой эпохи выразились в магии или изучении сверхъестественного. Возможно, так произошло потому, что философия, разделившая Существующее на пять элементов: землю, воздух, огонь, воду и нечто, понимаемое как Сознание, – и заявившая, что без последнего ни один из четырех не может существовать и что в каждом разрешаются все остальные, была слишком тонкой и сложной для понимания неподготовленными массами. Согласно учению этой школы, любое жизненное действие должно совершаться в соответствии с ритуалом. Так, например, индийская архитектура регламентировалась «Брихат-самхитой», составленной Варахамихирой, а правила скульптуры содержались в «Манасаре». Возводя храм, например, ачарья, или мастер, начинал с разметки земли, дабы здание находилось в гармонии с космосом; каждому камню надлежало иметь свое место, и даже мусор, оказавшийся внутри участка, указывал на несовершенства и недостаток умения мастера. Архитектура, скульптура и все устройство храма выражали идею Вселенной.
Брихат-самхита, букв. «большой сборник» – энциклопедия астрологических и хозяйственных вопросов, самое распространенное из сочинений астронома Варахамихиры.
Манасара (ок. 700 года, есть датировки от V до XI в. н. э.), букв «мастер измерения» – наиболее авторитетный трактат по архитектуре и иконографии, иногда название считается псевдонимом автора трактата.
Именно под этим влиянием буддизм приобрел множество богов и богинь, чуждых самой вере, а их появление стало возможным благодаря новому учению – как следствие проявления изначальной высшей Божественности. Вот почему мы находим сейчас систематизированный пантеон, сгруппированный вокруг идеи Вайрочаны и имеющий четыре основных подразделения: первое – Фудо, второе – Хосё, третье – Амида и четвертое – Шакья, которые представляют (1) Силу, то есть знание; (2) Богатство (Изобилие), то есть творческое влияние; (3) Милосердие, то есть Божественный разум, нисходящий на человека; и (4) Работу (Занятие), или Карму – реализацию первых трех понятий в реальной жизни на земле, то есть Шакьямуни.