Китагава Утамаро (1753–1806) – художник, знаменит изображениями цветов, также погрудными портретами гейш и некоторыми непристойными сценами. Сидел в тюрьме за оскорбление карикатурой памяти Тоётоми Хидэёси.
Кубо Сюнман (1757–1820) – романист, художник, мастер иллюстраций к романам.
Тории Киёнобу (1664–1729) – художник, один из основателей династии Тории, больше всего изображал актеров, создавая своеобразные афиши. Изобрел стиль мимидзугаки («червеобразные») – прорисовка мускулов и фактуры тела линиями разной толщины.
Судзуки Харунобу, происходил из самурайской семьи, настоящее имя Ходзуми Дзиробай (1725–1770) – художник, первым начал выпускать полноцветные гравюры, которые стали называть нисики-э, то есть «парчовый рисунок».
Тории Киёнага (1752–1815) – художник, известен изображениями куртизанок как участниц сцен, вероятно, наиболее известный из живописцев, изображавших служительниц весёлого ремесла.
Утагава Тоёкуни (1769–1825) – художник, работавший в стиле укиё-э и изображавший актеров театра кабуки.
Кацусика Хокусай (1760–1849) – художник и гравер, работал под множеством псевдонимов.
Городское искусство Эдо (Токио), находившееся под грозной тенью сёгунов, было ограничено, таким образом, узким кругом возможностей для выражения. Именно благодаря более свободной атмосфере Киото там развилась другая, более высокая форма демократического искусства. Киото, остававшийся городом императорской резиденции, был по этой причине сравнительно свободен от правил и порядка Токугава, поскольку сёгуны не осмеливались утверждаться здесь так открыто, как в Эдо и в других частях страны. Поэтому ученые и свободомыслящие люди стекались сюда, дабы найти здесь убежище, и полтора века спустя Киото стал точкой опоры для реставрации Мэйдзи. Именно здесь художники, презиравшие иго Кано, могли рискнуть и позволить себе умышленные отклонения от традиций, а богатый средний класс имел возможность восхищаться их оригинальностью. Здесь Бусон пытался создать новый стиль, иллюстрируя народную поэзию; здесь Ватанабэ-Сико стремился возродить стиль Корина, а Сёхаку, подобно Блейку, упивался дикими образами, навеянными творчеством Дасоку эпохи Асикага; и здесь, наконец, жил Дзякутю, фанатик, который любил рисовать сказочных птиц.
Ёса Бусон (1716–1784) – поэт и художник.
Сёхаку Сога (1730–1781) – художник, знаменит изображением драконов и призраков, что и позволило автору сравнить его с фантазиями английского поэта, художника и мистика Уильяма Блейка (1757–1827).
Ватанабэ Сико (1683–1755) – художник, мастер медитативных пейзажей.
Ито Дзякутю (1716–1800) – эксцентричный буддийский художник, интеллектуал, любил создавать сложные композиции из цветов или птиц.
Киото реально способствовал образованию и развитию двух важнейших тенденций. Во-первых, это введение и возрождение стиля конца правления династии Мин (1368–1662) и начала правления маньчжурской династии Цин, который создали в Китае дилетанты и эстеты, считавшие картину бесполезной, если она выходит из рук профессионала, и ставившие наброски великого ученого выше работ мастера-художника. В определенном смысле даже это следует понимать как демонстрацию огромной силы китайского сознания, пытавшегося оторваться от формализма академического стиля Юань, навязанного во время правления Монгольской династии. Художники из Киото толпами двинулись в Нагасаки, единственный открытый тогда порт: они хотели увидеть у китайских торговцев произведения этого нового стиля, уже успевшего затвердеть в маньеризме, прежде чем он достиг Японии.
Второй важной тенденцией в Киото стало начатое там изучение европейского реалистического искусства. Маттео Риччи, римско-католический миссионер, прибывший в Китай во времена династии Мин, дал импульс к развитию новой школы реализма в городах устья Янцзы.
Тогда высоко ценились и часто копировали голландские гравюры, и Маруяма Окё, основатель школы Маруяма, посвятил этому свою юность. Особенно необычным кажется тот факт, что он имитировал линии гравюр кистью. Именно благодаря этому художнику реалистическое направление привлекло к себе всеобщее внимание, поскольку он, получив первоначальное обучение у Кано, смог объединить новые методы со своим собственным стилем. Он ревностно учился у природы, выражая ее настроения в мельчайших деталях, и его тонкость, мягкость и изысканное чередование эффектов на шелке дают ему право называться одним из лучших художников этого периода.
Маруяма Окё (1733–1795) – японский художник, из крестьянской семьи, первым адаптировал «дымку» (сфумато) и некоторые приемы светотени из западной живописи в японском искусстве.
Госюн, его соперник и основатель школы Сидзё, следовал по его стопам, хотя в его творчестве нашел отражение и китайский маньеризм конца правления династии Мин.
Мацумура Госюн (1752–1811) – ученик Окё, равнялся на китайскую декоративную живопись, казавшуюся ему более эффектной, чем европейская.
Ганку, другой реалист, предтеча школы Киси, отличается от первых двух художников более близким сходством с Шэнь Наньпином.
Киси Ганку, или Киси Ку (1749–1839), – крупнейший художник Киото своего времени.
Шэнь Наньпин (1682–1760) – китайский художник времени правления династии Цин.
Эти три течения составляют основу Киотской школы реализма того времени. В них звучат иные мотивы, чем в школе Кано, но, несмотря на одаренность и мастерство, эти художники так же не смогли уловить истинно национальный элемент в искусстве, как это не смогли сделать их собратья в Народной школе в Эдо. Их работы восхитительны и полны изящества, но совершенно не передают ту сущность предмета, как это делал Сэссю и другие художники. Маруяме Окё удается подняться до великих высот, когда он неосознанно возвращается к тем методам, которыми руководствовались старые мастера.
После смерти этих трех великих мастеров искусство Киото заключается лишь в попытках их последователей совмещать в разных пропорциях совершенство их индивидуальных стилей. И все же до возрождения современного японского искусства в 1881 году, во втором десятилетии реставрации Мэйдзи, художники Киото более всех остальных воплощали творческий дух в живописном искусстве.
Академии Кано. Они обязаны своим названием семье художников, которые были назначены официальными художниками Токугава.
Инро. Небольшие лакированные аптечки (коробочки для лекарств), которые подвешивались на пояс оби или ремешок.
Нэцкэ. Декоративные пуговицы или вещицы, с помощью которых подвешивались инро или табакерки.
Эпоха Мэйдзи (1850 год – по настоящее время[6])
Эпоха Мэйдзи официально начинается с восшествия на престол в 1868 году ныне правящего императора, под чьей августейшей властью стране пришлось пережить новые испытания, равных которым еще не было в нашей истории.
Постоянная игра цвета, характерная для религиозной и художественной жизни нации, о которой мы говорили на предыдущих страницах, – то сверкающая в янтарных сумерках идеалистической эпохи Нара, то переливающаяся осенним багрянцем эпохи Фудзивара, то снова теряющаяся в зеленых морских волнах эпохи Камакура или мерцающая в серебристом лунном сиянии эпохи Асикага, – возвращается к нам здесь во всей своей красе, словно зелень лета, омытая дождем. Однако превратности этой новой эры, тридцать четыре года которой уже миновало, каждую минуту рождают новые и великие проекты и окружают нас лабиринтом противоречий, в условиях которых чрезвычайно трудно определить и выделить глубинную идею.
И действительно, критик, говорящий о современном искусстве, всегда рискует наступить на свою собственную тень, когда он, изумляясь, медленно двигается между гигантскими или, быть может, гротескными фигурами, чьи тени в косых лучах закатного солнца падают на землю за его спиной. Сегодня существуют две мощные цепи сил, которые зачаровывают японское сознание, переплетаясь, подобно кольцам дракона, в борьбе за то, чтобы стать единственным хозяином драгоценности жизни; и обе они время от времени теряются в океане брожения. Одна из них – азиатский идеал, полный грандиозных видений всеобщего, пронизывающего конкретное и частное, а другая – европейская наука с ее организованной культурой, вооруженная набором всевозможных сведений и активной состязательной энергией.
Два соперничающих движения пробудились в сознании почти одновременно, полтора века назад. Первое началось с попытки вернуть Японии чувство того единства, которое долго скрывалось под многочисленными волнами китайской и индийской культуры, хотя они принесли нам много красок и силы.
Японская национальная жизнь сосредоточена вокруг трона, над которым царит истинная слава вечной преемственности. Но наша курьезная изоляция и долгое отсутствие иностранных контактов лишили нас всякой возможности самопознания. А в политике понимание нашего священного органического единства было некоторым образом сокрыто преемственностью аристократии Фудзивара, уступившей в свою очередь место военной диктатуре сёгунатов Минамото, Асикага и Токугава.
Среди различных причин, которые способствовали пробуждению нас от векового оцепенения, можно упомянуть, во-первых, возрождение учеными эпохи Мин конфуцианского знания, отразившееся в наших учениях начала эпохи Токугава. Первый император династии Мин, свергнувший монгольскую династию в Китае, сам был буддийским монахом. Тем не менее он считал неоконфуцианство ученых Сун (с его индивидуализмом, основанным на индийских идеях) опасным для объединения огромной империи. Поэтому сначала он препятствовал неоконфуцианству и также стремился разрушить лабиринт тибетского тантризма, который принесли в Китай монголы, а затем уже начал предпринимать попытки возродить исконную политическую власть. Поскольку неоконфуцианство есть конфуцианство в буддийской интерпретации, это означает, что император хотел вернуться к чистому конфуцианству. Так, ученые эпохи Мин обратились к сочинениям комментаторов Хань, и началась эпоха археологических исследований, достигших своей кульминации в гигантских трудах, созданных при нынешней маньчжурской династии при власти Канси и Цяньлун.