Появление американского коммодора Перри, наконец, открыло шлюзы западным знаниям, которые хлынули в страну настоящим потоком, сметая на своем пути следы нашего собственного прошлого. В этот момент Япония, подчиняясь пробуждающемуся сознанию национальной жизни, стремилась облечься в новую одежду, отбросив одеяния своего древнего прошлого. Создателям новой Японии казалось чуть ли не первостепенным долгом разорвать те оковы китайской и индийской культур, которые связывали страну с восточными иллюзиями, столь опасными для национальной независимости. Не только в вооружении, промышленности и науке, но также в философии и религии они искали новые идеалы Запада, сверкающие притягательным блеском для неопытных глаз, которые не умели еще отличать свет от тени. Христианство приняли с тем же энтузиазмом, с каким приветствовали паровой двигатель; западный костюм, равно как и пулемет, сделались привычными. Политические теории и социальные реформы, давно изношенные на земле их рождения, здесь встречали с тем же безумным восторгом, с каким покупали залежавшиеся и старомодные товары из Манчестера.
Голоса великих государственных деятелей, таких как Ивакура и Окубо, не замедлили осудить всеобщее уничтожение древних обычаев нашей страны, к которому привела эта исступленная любовь к европейским институтам. Но даже эти политики не считали ни одну жертву слишком большой, если нация добьется успеха в новом состязании. Таким образом, современная Япония занимает уникальное положение в истории: она справилась с проблемами, которые не сравнить, возможно, ни с какими другими, кроме тех, с которыми столкнулись энергичные и активные итальянские умы в XV и XVI веках. Ибо в тот момент своего развития Западу также пришлось бороться с двойной задачей ассимиляции: с одной стороны, греко-римскую культуру теснили турки-османы, а с другой – повсюду витал новый дух науки и либерализма, который, открывая новый мир, рождая реформированную веру и возвышая идеи свободы, помогал Европе подняться из-под морока Средневековья. И именно эта двусторонняя ассимиляция и составляла идею Ренессанса.
Ивакура Томоми (1825–1883) – японский политик, сыгравший значительную роль в реставрации Мэйдзи.
Окубо Тосимити (1830–1878) – японский политик, считается одним из «трех благородных людей» реставрации Мэйдзи.
Двусторонняя ассимиляция – то есть одновременное развитие технических наук для противостояния Османской империи и гуманитарных наук для создания общества в соответствии с идеалами гуманизма.
Подобно тому, как в те великие дни каждая из маленьких итальянских республик боролась за то, чтобы найти новый путь в жизни, обсуждение которого тут же сметалось ветрами раздоров, эпоха Мэйдзи, пенящаяся пузырями мнимой уверенности, отличалась непревзойденным интересом к миру, кажущимся в то же время и жалким, и смешным.
Неистовый вихрь индивидуализма, стремящийся устроить бурю по своим законам, разрывающий небо в агонии разрушения и начинающий всякий раз со всем рвением приветствовать любой новый обрывок сведений относительно западной религии и политики, разметал бы бурлящую в хаосе нацию на куски, если бы в ее незыблемой основе не высилась несокрушимая скала преданности.
Япония и сегодня остается сама собой, несмотря на внезапный непостижимый наплыв западных идей, благодаря удивительной стойкости нации, взращенной в тени несломленного суверенитета, той самой стойкости, которая сохраняет у нас китайские и индийские идеалы во всей их чистоте, – даже те, от которых давно отказались сами их создатели, – той стойкости, с которой японцы восхищаются изысканностью культуры эпохи Фудзивара и в то же время упиваются воинственным пылом эпохи Камакура, с которой они терпят вычурность эпохи Тоётоми, любя при этом строгую чистоту эпохи Асикага. Оставаться верной себе, несмотря на новые цвета, окрасившие жизнь современной нации, – вот основополагающий императив той идеи Адвайты, которой Японию научили предки. Инстинктивному эклектизму восточной культуры она обязана зрелостью суждения, которая дала ей возможность выбирать из различных источников те элементы современной европейской цивилизации, которые ей требовались.
Китайская война, которая показала наше превосходство в восточных водах и которая еще больше, чем когда-либо, сблизила нас во взаимной дружбе, стала естественным результатом новой национальной энергии, которая пыталась проявиться в течение полутора столетий. Наши старейшие политики, обладающие замечательной проницательностью, предвидели большие проблемы этого периода, равно как и ту ответственность, которую должна будет принять на себя новая азиатская держава. Наша миссия состоит теперь не только в возвращении к нашим собственным прошлым идеалам, но и в оживлении и возрождении дремлющей жизни старого азиатского единства. Печальные проблемы западного общества заставляют нас искать более правильное решение в индийской религии и китайской этике. Курс самой Европы на Восток, ясно угадывающийся в последних тенденциях немецкой философии и русской духовности, помогает нам в восстановлении тех более тонких и благородных взглядов на человеческую жизнь, которые подвели наши народы ближе к звездам в ночь почти полного забвения.
Двойственная природа реставрации Мэйдзи проявляется и в сфере искусства, которое, как и политическое сознание, борется за достижение высот. Дух исторических исследований и возрождения древних письменных источников возвращает искусство к школам, существовавшим до эпохи Токугава, когда оно, минуя народные демократические представления укиё-э, сразу же обращается к методам школы Тоса в героической эпохе Камакура. Обогатившись материалами археологических изысканий ученых, в моду входит историческая живопись. Тамэясу и То-цугэн были пионерами возрождения духа Камакура, который оказал влияние на натуралистическую школу Киото через работы Ёсая и даже через восприятие народного стиля Хокусая. Такое же направление развития характерно для художественной литературы и драмы того времени.
Утрата отношения к буддийским монастырям как к неприкосновенной святыне и разбазаривание сокровищ даймё, возникшие из-за равнодушия к искусству, считавшемуся роскошью, казались фатальной жертвой для высшего патриотического чувства, однако они открыли художественному сознанию доселе неизвестную сторону древнего искусства так же, как в начале эпохи Возрождения итальянцы открыли для себя греко-римские шедевры. Таким образом, первое реконструктивное движение эпохи Мэйдзи было сохранением традиций и подражанием древним мастерам; его возглавила Ассоциация искусства – Бидзицу Кёкай. Эта организация, состоящая из аристократии и знатоков искусства, открывала ежегодные выставки старых chefs-d’oeuvres и проводила конкурсные салоны в духе консерватизма, который естественным образом постепенно переходил в формализм и бессмысленное повторение. С другой стороны, то изучение западного реалистического искусства, которое медленно набирало силу в последний период эпохи Токугава (особенно следует отметить попытки Сиба Кокана и Аодо), теперь получило возможности для неограниченного роста. Рвение и глубокое восхищение западным знанием, из-за которых смешивали красоту с наукой, а культуру с ремеслом, приводили к тому, что японцы без колебаний приветствовали самую ничтожную литографию как образец великих идеалов искусства.
Chefs-d’oeuvres (фр.) – шедевры.
Сиба Кокан, настоящее имя Андо Китиро (1738–1818) – японский художник и гравер, вдохновлявшийся стилистикой западного искусства. Работал в стиле ёга (европейской живописи), используя достижения иллюзорной перспективы, светотени и оттенков. Первый художник, удачно писавший в западном стиле.
Аодо Дэндзэн, настоящее имя Нагата Дзэнкити (1748–1822) – японский художник западного стиля, мастер гравюры по меди.
Искусство, которое дошло до нас, было европейским на самом дне его упадка; это случилось до того, как эстетизм fin de siècle вывел его из ужасных заблуждений, до того, как Делакруа приподнял завесу застывшей академической chiaroscuro (светотени), до того, как Милле и барбизонцы привнесли в него свои краски и свет, до того, как Рёскин показал и разъяснил чистоту благородства прерафаэлитов. Таким образом, японские попытки копировать Запад, которые начали предпринимать в Правительственной школе искусств, куда назначили преподавать итальянских учителей, с самого начала оказались пресмыкательством во тьме незнания, а затем все же преуспели в навязывании той жесткой корки манерности, которая препятствует развитию этого стиля в живописи до сих пор. Но активный индивидуализм Мэйдзи, кипящий жизнью в других сферах мысли, не мог довольствоваться движением в тех жестко установленных колеях, которые ортодоксальный консерватизм или радикальная европеизация навязывали искусству.
Когда прошло первое десятилетие эпохи и страна более или менее восстановилась от последствий гражданской войны, группа серьезно настроенных деятелей начала искать третий путь художественного выражения, который совмещал бы высшую реализацию возможностей древнего японского искусства и был бы нацелен на внимательное изучение наиболее интересных течений в западном художественном творчестве: они попытались реконструировать национальное искусство на новой основе, лейтмотивом которой должен был стать девиз: «Жизнь, истинная в Себе». Это движение привело к созданию Правительственной школы искусств в Уэно, Токио, а после ее распада в 1897 году – к открытию «Нихон Бидзюцу-ин» в Янаке, в пригороде. Там начали проводить выставки раз в два года, которые, как мы надеемся, станут новым живым элементом в современной художественной деятельности страны.
Согласно идеям этой школы, свобода является величайшей привилегией художника, но свобода всегда понимается как эволюционное саморазвитие. Искусство – это не идеал и не реальность. Подражание – или природе, или старым мастерам или даже самому себе – самоубийственно для реализации индивидуальности, которая всегда радуется возможности играть оригинальную роль – трагическую или комическую – в великой драме жизни, человека и природы.