Еще раз подчеркну, что для этой школы старое искусство Азии более ценно, чем искусство любой современной школы, поскольку raison d’etre художественного импульса является процесс идеализации, а не подражания. Поток идей реален: факты – просто случайность. Изобразить не вещь, как она есть, а безмерность, которую она предлагает, – вот что мы требуем от художника. Из этого следует, что чувство линии и chiaroscuro как красота и цвет, как воплощение эмоции составляют силу искусства и что на любую критику относительно натуралистичности достаточным ответом будет поиск красоты и демонстрация идеала.
Фрагменты природы в ее декоративных аспектах: облака, черные от дремлющей в них грозы; многозначительная тишина сосновых лесов; неподвижная безмятежность меча; воздушная чистота лотоса, поднимающегося из темных вод; дыхание звездочек – цветов сливы; пятна крови героев на девичьих одеждах; слезы, которые мог бы пролить герой в старости; смешение ужаса и пафоса войны; угасающий свет былого великолепия – таковы настроения и символы, в которые погружается художественное сознание, прежде чем оно коснется той маски, под которой скрывается всеобщее, и сорвет ее.
Искусство, таким образом, становится моментом религиозного покоя или точкой, где любовь замирает, делая это полубессознательно, на паломническом пути в поисках Бесконечного, задерживаясь, чтобы взглянуть на свершившееся прошлое и смутно видимое будущее – это только намек на мечту, а не конкретный образ, однако это и намек на дух, а никак не на что-то менее благородное.
Значит, техника, таким образом, является лишь оружием в художественной войне; научное знание анатомии и перспективы – интендантство, которое обеспечивает армию. Японское искусство все это может спокойно заимствовать у Запада, не умаляя своей собственной природы. Идеалы есть способы действия, движущие художественным сознанием, план кампании, по которому естественная сущность нашей страны ведет войну. Внутри их и за их пределами всегда находится главнокомандующий, непоколебимый и самостоятельный, который одним лишь легким кивком головы способен заключить мир или отдать приказ об уничтожении.
И круг сюжетов, и методы их выражения расширяются под влиянием новой концепции художественной свободы. Покойный Кано Хогай и Хасимото Гахо, величайший из ныне живущих мастеров нашей эпохи, а также многочисленные гении, которые следуют по их пути, известны не только разносторонностью своей техники, но и более широким пониманием предмета искусства. Эти два мастера, сами известные профессора главной академии Кано в конце эпохи сёгуната, положили начало возрождению традиций мастеров эпох Асикага и Сун в их древней чистоте, а также занимались изучением колористики школ Тоса и Корина, не теряя при этом тонкого натурализма школы Киото.
Кано Хогай (1828–1888) – японский художник, один из основоположников стиля нихонга. Нихонга (букв. «по-японски») – название живописи эпохи Мэйдзи, противоположной ёга (использованию западной живописной техники), живописи, основанной на соединении исконно японских традиций разных веков и представлявшей экспортный вариант японской живописи.
Хасимото Гахо (1835–1908) – японский художник, один из последних представителей школы Кано и один из создателей стиля нихонга.
Древний дух национальных мифов и исторических хроник ощущается в творчестве этих художников, как это бывает в любую великую эпоху возрождения в искусстве со времен Эсхила до Вагнера и поэтов Северной Европы, и их картины придают великим темам новый огонь и смысл.
Последний шедевр Кано Хогая представляет Каннон, Всеобщую Мать, олицетворяющую человеческое материнство. Она будто парит в воздушном пространстве, ее тройной ореол теряется в небе золотой чистоты, и она держит в руке прозрачный сосуд, из которого сочится вода созидания. Одна капля, падая, становится младенцем, который, обернутый в мантию рождения, будто в облако, смотрит на нее еще ничего не понимающим взглядом, перед тем как спуститься вниз, к суровым снежным вершинам земли, поднимающимся из тумана синей тьмы. Как у мастеров эпохи Фудзивара, в этой картине сила цвета соединяется с изяществом школы Маруяма, что позволяет показать природу как загадочной и трепетной, так и страстной и реалистичной.
В картине Гахо, изображающей Тёкаро, сочетается мощный стиль Сэссю с размашистой массивностью Сотацу. Для работы над ней художник нашел и переосмыслил почти забытый даосский сюжет о волшебнике, с задумчивой улыбкой наблюдающем за ослом, которого он только что вытащил из тыквы, – это иллюстрирует шутливое отношение к фатализму.
Тёкаро, у китайцев он же Чжан Го-лао – один из восьми бессмертных в даосизме, владелец волшебного осла, который обладал способностью уменьшаться во много раз и помещаться в тыкву.
«Погребальный костер Будды» Кандзана напоминает нам величественную композицию эпохи Хэйан, обогащенную четко выделенными контурами начала эпохи Сун, и моделировкой, не уступающей работам итальянских художников. Здесь мы видим величественных архатов и бодхисатв, собравшихся вокруг горящего костра и наблюдающих с благоговейным трепетом за воздушным, неземным пламенем, которое охватывает мистический гроб и которому суждено однажды наполнить мир светом высшего отречения.
Симомура Кандзан (1873–1930) – один из ведущих японских художников своего времени, использовал многие приемы импрессионизма, но при этом возрождал традиционные для японского искусства композиции.
Тайкан привносит в живопись странные образы и безумные концепции, как это видно в его картине «Куцугэн, бродящий по пустым холмам»: герой идет среди гнущихся под ветром нарциссов – цветов безмолвной чистоты, – чувствуя яростную бурю, которая зреет в его душе.
Ёкояма Тайкан – прозвище одного из крупнейших японских художников периода до Второй мировой войны Сакаи Хидэмаро (1868–1958); известен новой техникой письма с нечеткими, размытыми границами изображения. На упомянутой картине изображен Цюй Юань, он же Куцугэн.
Эпических героев эпохи Камакура сегодня изображают с более глубоким пониманием человеческой природы. Мифология интерпретируется в ее солнечной значимости, а древние народные песни – как китайские, так и японские – открывают нам доселе неизведанную область.
Скульптура и другие виды искусства следуют по этому же пути. Чудесная глазурь Кодзана не только возрождает утраченные секреты древней китайской керамики, но и создает новые образы, подобные тем, что навевают краски Корина.
Миягава Коздзан (1842–1916) прославился как мастер глазури, достигший эффекта путем нюансирования оттенков.
Роспись по лаку освобождается от изящной утонченности позднего периода эпохи Токугава и теперь использует более широкий спектр красок и материалов, а родственные ей искусства вышивки и гобелена, перегородчатой эмали и работ по металлу дышат новой жизнью во всех отношениях. Таким образом, искусство, несмотря на изменившиеся условия покровительства и ужасную грохочущую работу машинной промышленности, стремится достичь высшей формы существования, которая сможет выразить современную направленность наших национальных стремлений. Но для исчерпывающего подведения итогов время еще не пришло. Каждый день открывает новые возможности и надежды, которые стремятся занять свое место в процессах возрожденной национализации. Китай и Индия, не говоря уже о художественной деятельности Запада, который также борется за новые формы выражения в современных условиях, представляют свои грандиозные перспективы идеалов; их еще только предстоит изучить исследователям будущего.
Санъё. Автор «Ниппон Гайси» и «Ниппон Сэйки», который также известен своими стихами на исторические и патриотические темы. Он жил в начале XIX века и провел много лет в странствиях по стране в поисках материалов для своих исторических сочинений, которые было сложно получить из-за стремления правителей Токугава подавить национальное сознание.
Идея Адвайты. Слово «Адвайта» означает состояние недуальности, и это название, применяемое к великому индийскому учению о том, что все, что существует, хотя и кажется многообразным, на самом деле едино. Следовательно, вся истина может быть обнаружена в любом единственном различии, каждая деталь указывает на Вселенную. Таким образом, все становится одинаково ценным.
Перспектива
Азии не следует стыдиться резкого контраста с Европой, использующей паровую тягу и электричество. Еще не совсем умер старый мир торговли, мир ремесленников и разносчиков, деревенских рынков и ярмарок в день святых, когда маленькие лодочки, груженные товарами нашей страны, плывут то вверх, то вниз по большим рекам, мир, в котором при каждом замке имеется двор, где путешествующий торговец может показывать свои ткани и украшения, чтобы их купили прекрасные женщины, скрывающиеся за ширмой. И как бы ни менялась его форма, только в случае полного краха Азия может позволить умереть своему духу, поскольку именно он лежит в основе всего ремесленного и декоративного искусства, являющегося древним наследием; утратив этот дух, Азия должна будет потерять вместе с ним не только красоту вещей, но и радость труженика, индивидуальность видения и всю многовековую человечность его труда. Ибо одеться в одежду из самим же сотканных тканей означает поселиться в собственном доме и создать для своего духа собственную обитель.
Верно, что Азия не знает ничего из неистовых радостей пожирающих время поездок, но у нее все же до сих пор существует гораздо более глубокая культура, связанная с паломничеством и странствиями монахов. Истинным путешественником является индийский аскет, просящий пропитания у деревенских домохозяек или сидящий вечером под деревом, разговаривая и покуривая с местным крестьянином. Для него сельская местность состоит не только из ее природных особенностей. Это связь привычек и ассоциаций, человеческих отношений и традиций, пронизанная добротой и дружбой того, кто разделил, хотя бы на мгновение, радости и печали личной драмы странника. Японский крестьянин-путешественник, опять же, не покидает примечательных мест своих странствий, не сочинив