. После завоевания Китая Хублай-хан отправил посольство в Японию, призывая ее сдаться. За категорическим отказом последовало вторжение на некоторые из отдаленных островов. Японцы заняли выжидательную позицию, укрепляя береговую линию. Однажды ночью возникло на небе огромное облако, которое поднялось из храма Исэ, разыгралась буря, и шторм полностью уничтожил флот захватчиков с его десятью тысячами кораблей и миллионом воинов, только три человека остались в живых. Это был божественный ветер Исэ, и по сей день каждая религиозная школа утверждает, что он был поднят силой ее мольбы. Это единственный случай в истории, когда правители Китая попытались вести агрессивную политику по отношению к Японии.
Конфуцианство – Северный Китай
Первой волной континентального влияния, захлестнувшей искусство первобытной Японии еще до того как в VI веке к нам пришел буддизм, стал поток эпох Хань и Шести династий Китая.
Искусство Хань само по себе было естественным результатом развития первобытной китайской культуры, которая достигла расцвета при династии Чжоу с 1122 по 221 год до н. э., и его основную мысль можно в широком смысле слова назвать конфуцианской, по имени великого Мудреца, который разъяснил основные идеи своего учения народу Поднебесной.
Китайцы, которые являются татарами-земледельцами так же, как татары – это китайцы-кочевники, неисчислимое количество лет назад поселились в богатой и плодородной долине Желтой реки и сразу же начали развивать великую систему социального коммунизма, совершенно отличную от цивилизации их кочующих собратьев, оставленных ими в монгольских степях. Хотя, без сомнения, даже в те стародавние времена в их городах в царствах на плато существовали пусть еще незаметные предпосылки для зарождения конфуцианского учения. С этого момента, затерянного в доисторической ночи времен, и до наших дней повседневная жизнь народов Желтой реки шла одинаково: идя по собственному пути развития, они время от времени принимали свежие силы татарских кочевников, ассимилировали и встраивали их в свою земледельческую модель.
Это процесс, который перековывал меч кочевника на орало крестьянина, ослаблял силы сопротивления нового гражданина и вновь оставлял его страдающим и «за стенами» от судьбы, которая настигала извне. Таким образом, длинная череда китайских династий – это всегда история возвышения некоего нового племени до управления государством, чтобы потом быть вытесненным другими, когда события повторятся.
Однако в течение многих веков после их поселения на равнинах китайские оседлые татары все еще сохраняли пастушеские представления о формах правления: губернаторы, или наместники, девяти провинций, на которые был разделен Древний Китай, назывались му, или пастухами. Они верили в патриархального Бога, чьим символом мыслилось Тянь, или Небо, который, в Его благосклонности, изливал людям судьбы с математической упорядоченностью; по-китайски слово, обозначающее судьбу, – Мин, что переводится как «приказ», и, вероятно, ключевая идея этого фатализма, будучи передана арабам татарами, дала магометанство (мусульманство). Китайцы же продолжали испытывать страх перед блуждающими духами невидимого мира и были склонны к идеализации женственности, которая впоследствии получила воплощение в традициях восточных гаремов; они берегли знания о звездах, собранные благодаря знакомству с дуалистической мифологией Туркестана в те времена, когда они еще бродили среди высоких трав плато; а прежде всего, они сохранили великую идею всеобщего братства – неотъемлемое наследие всех скотоводческих народов, которые кочуют между Амуром и Дунаем. Тот факт, что в Китае крестьянину предшествовал пастух, нашел отражение и в мифологии, которая утверждает, что первым императором стал Фу Си, Учитель Пастбища, за которым последовал Шэнь-нун, чье имя переводится как «Божественный Земледелец».
Учитель Пастбища – прозвище означает «развивавший скотоводство».
Потребность в формировании именно земледельческого общества все же складывалась медленно, неспешно развиваясь в течение бесчисленных веков спокойствия, пока не породила великую этическую и религиозную систему, в основе которой лежали Земля и Труд и которая до сих пор составляет неисчерпаемую силу китайской нации. Верные этой системе, своему родовому укладу с его самодостаточным и возвышенным принципом общинности, ее дети и сегодня, несмотря на политические беспорядки, продолжают распространять свое промышленное завоевание всех доступных уголков земного шара.
Именно на долю Конфуция (551–479 гг. до н. э.) в конце правления династии Чжоу выпало прояснить и изложить эту великую схему всеобщего труда, достойную изучения всеми современными социологами. Он посвящает себя созданию религии, в основе которой лежит этика и посвящение Человека Человеку. Для Конфуция Богом является человечество, а главная идея его учения состоит в достижении гармонии жизни. Предоставив индийской душе воспарять и сливаться с бесконечностью неба, эмпирической Европе – исследовать тайны земли и материи, а христианам и семитам – мечтать в земной жизни о вознесении в рай, конфуцианство призвано удерживать великие умы чарами своих широких интеллектуальных обобщений и своего бесконечного сострадания к простым людям.
Эмпирический – равняющийся на опытное знание, добывающий новое знание путем эксперимента, проверяющий знание по данным, полученным в материальном мире.
И Цзин, или Книга перемен, китайская Веда, полная намеков и аллюзий, отсылающих к пастушеской, крестьянской жизни, хотя с ее помощью она приближается к Непостижимому, является почти запретной страницей для агностика Конфуция, который говорил: «Еще не зная, что такое жизнь, как я могу рассуждать о смерти?» Согласно китайской этике, ячейкой общества является семья, основанная на упорядоченной системе иерархического послушания, и крестьянин имеет равное значение с императором – правителем-отцом, чьи добродетели поставили его во главу великого общинного братства взаимных обязанностей, с полного согласия этого братства и по его собственному выбору.
Агностик – философ, считающий невозможным достоверное знание о Боге и предельных вопросах бытия, таких как бессмертие души. Агностицизм допускает бытие Бога и бессмертие, но не считает возможным об этом рассуждать, из-за того, что это рассуждение всегда будет основано на мнимом знании, не обладающем достоверностью. Агностику противопоставлен гностик, философ, настаивающий на полной или частичной познаваемости Бога, на том, что наше достоверное знание о предельных вопросах уже есть наше спасение и вечная жизнь. Великие религиозные системы отвергают как агностицизм, показывая нравственную достоверность Божества и неотменимость религиозных фактов, и гностицизм, требуя благоговения перед Божеством как тайной.
Высшим жизненным принципом было самопожертвование индивида обществу, и искусство ценилось за его служение делу воспитания нравственных основ. Отметим, что музыку ставили на самую высшую ступень, поскольку ее особая функция заключалась в гармонизации человека с человеком и общины с общинами. Вот почему в эпоху Чжоу изучение музыки считалось первым по важности занятием юноши благородной крови.
Некоторые вспомнят, что знают из жизни и учения Конфуция не только несколько диалогов, в которых он с любовью рассуждает о красоте, но и истории о том, как он ограничивал себя постной пищей, но не отказывался от прослушивания музыки, о том, как он однажды шел за ребенком, который бил в глиняный горшок, просто ради удовольствия наблюдать, как люди воспринимают этот ритм, или, наконец, о том, как он отправился в провинцию Шэй (Шаньдун), движимый желанием услышать древние песнопения, которые там сохранились с древних времен Тайко-бо.
Тайко-бо – советник первого властителя из династии Шу, впоследствии единоличный правитель провинции Шей (Шаньдун).
Подобным образом и поэзия рассматривалась как средство, способствующее политической гармонии. Деятельность правителя состояла не в том, чтобы приказывать, а в том, чтобы предлагать, и целью его было не запрещать, а направлять; признанным средством достижения этого считалась поэзия. Существует теория, которая утверждает, что, как и в средневековой Европе, главными формами этой поэзии являлись народные песни сельской местности, с их любовными волнениями, воспеванием труда и красоты земли; военные баллады о пограничных сражениях, в которых слышны лязг оружия и топот копыт рвущихся вперед коней; а также странные песнопения о сверхъестественном, о границе того царства, где невежество преклоняется перед Бесконечным. Такие поэтические представления могли появиться только в век, богатый подобными элементами, и лишь среди людей, у которых поэзия еще не стала способом индивидуального самовыражения. Мудрец собрал древние баллады для иллюстрации обычаев и нравов китайского золотого века – времени трех ранних династий Гха (Шан), Инь и Чжоу, когда их песни содержали информацию о том, благополучна ли жизнь в провинции, хорошее или плохое там управление.
Существует теория… – Окакура воспроизводит обычное в тогдашней медиевистике деление средневековой поэзии на «поэзию народа», «поэзию замка» и «поэзию монастыря». Многообразие средневековых поэтических жанров в этой теории объяснялось наличием трех разных областей творчества: народная простодушная поэзия, изысканная феодально-куртуазная поэзия и религиозно-мистическая поэзия. Это весьма упрощенная схема, но она позволяла связать поэтические мотивы и социальный контекст их возникновения.
Даже живопись ценилась за то, что она прививала привычку к добродетели. В своих диалогах о жизни и семье Мудрец рассказывает о посещении мавзолея правителей Чжоу и упоминает изображения на стенах: портрет Чжоу-