Теперь Тильт не знал, где находится его тюрьма. После того как Дьилус закончил рассказ о новых правилах, он протянул Тильту небольшую фляжку.
– Выпей, – велел он. – Это тебе поможет.
Тильт тогда не понял, чем именно поможет ему неизвестный напиток, но ослушаться не посмел. Тем более что новый хозяин только что в подробностях описал кары, которые последуют за ошибки и невыполнение указаний.
Жидкость во фляжке была жгучая. Тильт проглотил ее и почти сразу ощутил, как бархатное тепло растекается по всему телу. В голове зашумело. Веки отяжелели. Несколько мгновений он наслаждался приятной слабостью, чувствуя, как, охватывая весь мир, расплывается и истончается сознание. В какой-то миг ему показалось, что он постиг вещи, доступные лишь богам, но тут разум его, не выдержав тяжести нового знания, надломился и погас.
В черном беспамятстве Тильт мог пробыть и час, и день, и неделю. За это время его могли вынести из храма, а то и вовсе увезти с острова. Теперь он не знал, что будет ждать его за дверью, если однажды он сможет ее открыть. Не знал, кто его охраняет.
Не знал ничего.
Его мирок сузился до размеров пещеры.
– Настоящая сила – в страдании, – часто повторял Дьилус. – Вряд ли ты это сейчас понимаешь. Ты слишком молод, почтенный мастер. А впрочем, вспомни: когда у тебя болит зуб, разве не готов ты вырвать его собственными руками? Боль дает тебе решимость. Страдание сподвигает тебя на то, что ты не способен сделать в обычной жизни.
Дьилус утверждал, что страдание писца полезно для Книги. Тильт не совсем понимал, почему это так, – наверное, в силу своей молодости, но на всякий случай он, как мог, старался показывать, что ежедневные мучения его достаточно велики. Пока обходилось без истязаний и пыток. Возможно, именно благодаря стараниям Тильта.
Каждый раз, когда в пещеру заходил Дьилус, Тильт ссутуливался, смурнел и начинал через слово вздыхать. Со временем он настолько привык к роли мученика, что вздыхал и хмурился, даже если рядом никого не было.
– Что невесел, почтенный мастер? – с некоторых пор именно этими словами Дьилус стал приветствовать Тильта. – Или не рад чему?
Он любил поговорить, этот служитель Драна. Равно как и покойный Заталэйн.
– Как спал? Какие сны видел?
Кажется, это действительно его интересовало.
– Вчера ты хорошо поработал. Что тебе принести в награду?
– Что-нибудь живое… Цветок какой-нибудь в горшке. Растение. Или зверька.
– Цветок… Ладно, может быть, это будет цветок. Но вряд ли он проживет здесь больше недели… Ты пиши, почтенный мастер. Пиши хорошо, много пиши, и все у тебя будет…
Вроде бы Дьилус неплохо относился к молодому писцу. Часто заглядывал в гости, многое рассказывал, подшучивал, делал небольшие подарки, оказывал незначительные услуги. Но Тильт чувствовал, что к нему относятся не как к человеку, а как к полезной вещи, как к Ценному инструменту.
Или как к домашнему животному.
Так добрый хозяин, взяв бычка на откорм, всячески за ним ухаживает: греет пойло, балует лакомствами, убирает навоз, вычищает стойло. Разговаривает ласково, поглаживает, почесывает. Выхаживает, если скотине случится заболеть, переживает, душой за нее болеет; надо будет – так рядом спать ляжет. Но при том не забывает, ради чего он этого бычка держит.
Тильта держали ради Книги.
Каждое утро крохотная дверь чуть приоткрывалась и кто-то, остающийся невидимым, забрасывал в комнату свернутые трубкой, перевязанные лентой бумажные листы. Это были скопированные с Тайной Книги ряды цифр. Потом появлялся могучий траллан. Он приносил тома, с которыми Тильту предстояло работать, и забирал ненужные фолианты. Если среди книг были особенно ценные, траллан оставался в комнате и следил за действиями писца.
С самого утра садился Тильт за работу. И трудился до самого вечера практически без перерыва – даже ел за письменным столом, пристроив тарелку с похлебкой среди письменных принадлежностей и порой, забывшись, макая в нее перо.
Ему больше нечем было заняться – работа заменила ему все: и отдых, и развлечения, и общение. И однажды Тильт заметил, что ежедневный обязательный труд стал приносить ему удовольствие. Он с интересом вчитывался в книги, с которыми работал. Пытался разобраться в слоговом письме гельгенов, разгадать значение останских иероглифов. Он уже многое понимал из того, о чем писалось в Книге Драна. И он видел, как это писалось.
И восхищался автором, сумевшим создать такой шедевр.
В Книге Драна не было ни одного лишнего слова. Каждое слово в ней было волшебным.
ГАЙ. ПРЫЖОК РМОАНА
Вышедших из моря воинов не могли задержать ни стрелы, ни пули, ни потоки олова и смолы. Страшно и неумолимо двинулись они на крепость, и даже пушечные залпы не остановили их. Тралланы продолжали прятаться в развалинах порта, но теперь защитники Гарды предпочли бы сразиться с этими неистовыми дикарями, нежели с новым, куда более страшным противником.
– Мертвецы! – будто несомая ветром, разносилась по городу жуткая весть. – Мертвецы Гнилого Покоса идут на нас!
– Вот вам и армия короля Хакарда!
– Все пропало! Уходить нужно!!!
– Да куда ж уходить? Они небось кругом!
Мертвецов не брал огонь, бурлящий кипяток не причинял им вреда. Только пушечные ядра прореживали неровный тесный строй, но наступавших было много, а потемневшее море продолжало и продолжало выбрасывать на берег новых.
Защитники Гарды ничего не смогли сделать, когда мертвое воинство ступило в разрушенные портовые ворота и оказалось внутри города. Это нельзя было назвать боем, это было избиение. Мертвецы, забрызганные кровью, облепленные ошметками чужой плоти, то и дело поднимали к небу свои пустые белесые глаза и издавали жуткие завывающие звуки, словно радуясь…
Гай и Скабби, затаив дыхание, следили за разворачивающейся внизу резней. Они видели, как построившиеся клином, закрывшиеся щитами солдаты попытались разорвать катящуюся волну мертвецов, но завязли в ней и полегли все до единого. Они видели, как бестолково плевались огнем и кусками железа пушечки на колесных лафетах, прежде чем их затопила вышедшая из моря рать. Видели, как на возведенных на скорую руку укреплениях отчаянно сражались с врагом ополченцы – сражались и погибали.
От крови земля стала скользкой. Лязг и скрежет железа не могли заглушить крики и стоны умирающих. Защитники Гарды оказались рассеяны: кто-то еще пробовал драться, кто-то бежал, пытаясь спастись, а кто-то лез на крепостные стены, куда не успели забраться мертвецы.
– Дело решенное, – возвестил вдруг Скабби странно спокойным голосом. – Пока не поздно, надо улепетывать.
Гай посмотрел на море, где на волнах, развернув щупальца цветком, покачивалось бурое чудище, и мысленно согласился с приятелем. Но вслух запротестовал:
– Как же?! Нельзя! Это неправильно!
– Может, и неправильно, – сказал Скабби, приподнимаясь на цыпочках и озираясь. – Но Гарду теперь ничто не спасет. Ни герцог, ни ты и ни я. Никто!
– Колдун! – воскликнул Гай, выпрямляясь и дергая приятеля за рукав. – Колдун Рмоан!
– Разве только он, – кивнул Скабби, признавая, что волшебство может одолеть то, с чем не способно справиться обычное оружие. – Но где он сейчас?
– Да вон же! – Гай мечом показал в сторону фигуры, замершей на маковке дальней, похожей на свечу башни. – Вон же он!
Рмоан стоял на покатой крыше, обняв покосившийся тонкий шпиль и широко расставив ноги. Колдун смотрел на море через раздвигающуюся волшебную трубу, и Гай заподозрил, что сейчас на его глазах случится волшебное колдовство, в результате которого болотное чудище уйдет на дно, отступившие к горизонту вражеские паруса полыхнут ярким пламенем и исчезнут, а вышедшие из моря мертвецы вмиг обернутся жалкими жабами или ящерками.
– Бежим к нему! – крикнул Гай, не имея представления, возможно ли им будет забраться на крышу свечковидной башни.
Другие люди тоже заметили маячащую на высоте фигуру, облаченную в розовый халат. Многие распознали в ней городского волшебника и так же, как и Гай, сделали вывод, что Рмоан вышел на битву. Это соображение воодушевило защитников Гарды, собравшихся на стенах; отовсюду послышались ободряющие голоса и приветствующие старого колдуна выкрики. Со всех сторон потянулись к башне бойцы, то ли желая защитить Рмоана, то ли надеясь на его защиту.
Гай и Скабби были в числе первых, кто оказался возле башни. И они были единственные, кто полез на самый верх, на покатую крышу, стропила которой в двух местах были проломлены пушечными ядрами. Для этого им пришлось выбраться на кровлю галереи, пройти несколько шагов по узкому лепному карнизу, протиснуться в тесную бойницу и вскарабкаться по шаткой прогнившей лесенке, готовой обрушиться в любой миг.
Ни Гай, ни Скабби не понимали, что заставляет их лезть к замершему возле шпиля колдуну. Скабби просто следовал за товарищем. А Гай…
Гая влекло наверх какое-то смутное наитие. Он чувствовал, что должен оказаться там, возле колдуна, чтобы случилось нечто…
Нечто правильное.
Верное…
Возможно, это сама судьба тянула его на крышу.
А может, это фигурки-амулеты подсказывали единственный способ спастись.
Как бы то ни было, но Рмоан, похоже, ничуть не удивился, увидев рядом с собой знакомого мальчишку-писца.
– Вот мы и свиделись снова, молодой господин, – сказал он, слабо улыбнувшись Гаю и опуская к ноге золоченую складную трубу.
Вблизи колдун был непригляден. Розовый халат его был порван и прожжен в нескольких местах. В растрепанной бороде чернела сажа, на лице бурой коростой застыла грязь. Рмоан был бос, одно из волшебных стекол на его носу покрылось сеточкой трещин, пальцы правой руки были сильно исцарапаны. Мутный нетвердый взгляд выдавал всю усталость и растерянность волшебника; он казался больным – умом и телом. Заметив это, Гай растерялся.
– Случилось то, что должно было случиться, и во что я так упорно не хотел верить, – сказал Рмоан, тяжело садясь на скрещенные ноги. – Гарда пала, герцог погиб, бургомистр бежал.