— Если я сделаю это быстро, вам будет больно, так что я только слегка коснулся вентиля. Сглотните, если заболят уши.
Шелк, который слушал Лемура вполуха, на мгновение замолчал и сглотнул.
— Солнце... — внезапно прошептал раненый летун. Его наполовину закрытые глаза широко раскрылись, и он попытался повернуть лицо к Шелку. — Скажи своему народу!
Любые ответы разрешались только после конца литургии, но Шелк кивнул, изобразив четками знак вычитания.
— Ты благословлен. — Девять раз кивнув головой, как того требовал ритуал, он начертал знак сложения.
— Когда давление достигнет трех атмосфер — очень скоро, — мы сможем открыть люк в лодке и не затопить ее. — Лемур хихикнул. — Сейчас я освобожу задвижки.
Журавль было запротестовал, но потом сжал челюсти.
— Мы теряем контроль, — прошептал летун Шелку, и его глаза закрылись.
Свободной рукой Шелк погладил висок летуна, чтобы показать, что он слышал.
— Я молю тебя простить нас, живых. — Еще один знак сложения. — Я и многие остальные часто относились к тебе несправедливо, сын мой, совершали ужасные преступления против тебя и много раз оскорбляли тебя. Не обижайся на них, но начни новую невинную жизнь, жизнь после этой, и прости нам все несправедливости. — Он опять начертал четками знак вычитания.
Рука Мамелты нашла руку Шелка и сжала ее.
— Он... Я сплю?
Шелк покачал головой:
— Я говорю от имени Великого Паса, Божественной Ехидны, Жгучей Сциллы, Удивительной Молпы, Мрачного Тартара, Высочайшего Гиеракса, Задумчивой Фелксиопы, Жестокой Фэа и Сильной Сфингс. И также от имени всех младших богов. — Понизив голос, Шелк добавил: — Внешний тоже прощает тебя, сын мой, так что я говорю и от его имени.
— Он умрет?
Шелк приложил палец к губам.
— Лемур собирается убить его, — сказал Журавль на удивление мягко. — Он выбрал смерть. Как и я.
— И я. — Мамелта коснулась черной материи, которой Шелк обмотал ее голову. — Нам сказали, что мы попадем в удивительный мир, мир покоя и изобилия, где весь день — полдень. Мы знали, что они врут. Когда я умру, я вернусь домой. Мама и братья... попугай Чиквито[60] на насесте в патио.
Журавль опять вынул ножницы. Он срезал материю со лба Мамелты, когда Лемур открыл люк.
Шелку показалось — и он никак не мог отделаться от этой мысли, — что в трюм вошел сам Внешний. Там, где только что был стальной люк, появился прямоугольник жидкого света, ослепительно яркого и искрящегося. Свет Длинного Солнца, проникавший в ясную воду озера Лимна даже на глубину семьдесят кубитов, наполнил отверстие, открытое Лемуром, и принес в трюм божественный небесно-голубой рассвет. Несколько секунд Шелк не мог поверить, что эта эфирная субстанция — вода. Перегнувшись через летуна и держась правой рукой за комингс (и не выпуская из нее четки), он погрузил в воду пальцы.
— Немного воздуха ушло, — сказал Журавль. — Чувствуешь?
Глядя прямо в хрустальную воду, Шелк покачал головой. Косяк узких серебряных рыб материализовался в одном конце люка и за время одного вздоха сдвинулся к другому, десять кубитов или больше под стальной плитой, на которой он стоял на коленях.
— Подвиньтесь, патера, — сказал Лемур и поднял летуна.
— Осторожно! — крикнул Журавль. — Не держите его так!
— Боитесь, что я могу повредить ему еще больше, доктор? — Лемур улыбнулся и без усилий поднял летуна над головой. — Это не имеет значения. Ну, Улар? Хочешь что-то сказать. Последний шанс.
— Спасибо, женщина, — выдохнул летун. — Мужчины. Сильные крылья.
Лемур бросил его вниз. Искрящаяся вода, наполнявшая люк, плеснула Шелку в лицо, промочив его и, на мгновение, ослепив. К тому времени, когда он опять мог видеть, летун почти исчез из вида. Промелькнуло его искаженное мукой лицо, выпученные глаза и открытый рот, из которого струились пузырьки, похожие на сферы из тонкого стекла, и он исчез.
Лемур с оглушающим грохотом захлопнул люк и затянул его запоры.
— Когда я открою тот, через который мы вошли, давление здесь уравняется с давлением в остальной части корабля. Держите рты открытыми, или оно может порвать барабанные перепонки.
На этот раз он провел их через другой сходной трап, по широкому коридору (в котором стояли советники Потто и Галаго, поглощенные разговором) и, наконец, через дверь, охраняемую двумя солдатами.
— Это именно то, что вы искали, доктор, — сказал Лемур, — хотя, быть может, и не знали этого. В этой каюте мы держим наши настоящие, биологические тела. Вон там. — Он указал на круг сверкающих машин; Журавль поторопился к ним. Шелк, хромая и поддерживая Мамелту, последовал за ним, более медленно.
Биотело советника Лемура лежало на безукоризненно белом ложе; такая же безукоризненно белая простыня покрывала его до подбородка. Глаза были закрыты, щеки ввалились; грудь медленно и равномерно поднималась и опускалась; он слабо, почти неслышно сопел. Клочок белых волос выбился из-под черного синтетического кольца и сети многоцветных проводов, окружавших его лоб. Змееподобные трубки, выходившие из дюжины машин (белые, соломенно-желтые и темно-красные), ныряли под простыню.
— Никаких склонных к предательству био, — сказал им Лемур. — О нас заботятся преданные хэмы, и они же обслуживают машины, которые поддерживают в нас жизнь. Они любят нас, мы любим их. Мы обещаем им бессмертие, и мы даем им его: бесконечный запас запчастей. Они в ответ платят нам бесконечной продолжительностью наших обычных смертных жизней.
Журавль внимательно оглядел одну из машин:
— Ваше оборудование для поддержки жизни очень впечатляет. Хотел бы я иметь такое.
— Мои почки и печень отказали, и их функции выполняют устройства. К сердцу подключен стимулятор, который заодно способен выполнять все его функции, если будет необходимо. И, конечно, регулярные ингаляции кислорода.
Журавль цокнул языком и покачал головой.
— Меня не знобит, в первый раз, — тихо сказала Мамелта.
— Воздух здесь полностью перерабатывается каждые семьдесят секунд. Он фильтруется, облучается, в нем уничтожаются бактерии и вирусы и поддерживается относительная влажность тридцать пять процентов и постоянная температура, на четверть ниже нормальной температуры биотела.
— Никогда не думал, что пожалею вас, — сказал Шелк, посмотрев на лежащего советника. — Но сейчас я действительно чувствую жалость.
— Я редко осознаю, что лежу здесь. Вот я. — Лемур стукнул себя по груди; раздался звук звенящего молота, который Шелк уже слышал в темноте. — Сильный и проворный, с совершенным слухом и зрением. Не хватает только пищеварения. И временами, — Лемур выразительно сделал паузу, — терпения.
Журавль наклонился над лежащей фигурой и, прежде чем Лемур успел остановить его, большим пальцем оттянул серое веко.
— Этот человек мертв.
— Абсурд! — Лемур бросился к нему, но Шелк, действуя под влиянием импульса, которого не осознавал, мгновенно встал на его пути. И Лемур, возможно вспомнив, как в детстве от него требовали уважать одежду авгура, остановился перед ним.
— Взгляните. — Журавль потянулся большим и указательным пальцем в пустую глазницу и вытащил щепотку черного порошка, который походил на смесь земли и дегтя. Продемонстрировав ее Лемуру, он уронил порошок на белоснежную простыню, на которой появились жирные грязные пятна, и вытер пальцы о тонкую белую подушку, оставив черные зловонные полосы.
Лемур издал странный негромкий звук, который Шелк никогда не слышал (хотя, несмотря на молодость, слышал много горестных криков). Это было сопение, а в нем стон, как плач маленького вала, крутящегося все быстрее и быстрее, или звук наткнувшегося на гвоздь сверла, которое, приводимое в действие безумцем, крутится все усерднее и усерднее, быстрее и быстрее, пока, дымясь, не уничтожает само себя собственной безграничной неуправляемой энергией. Несколько часов спустя Шелк подумал об этом звуке и вспомнил заводную вселенную, которую Внешний показал ему в фэадень на площадке для игры в мяч; этот звук говорил о том, что вселенная умирает, или, скорее, часть ее умирает, или (как он решил, засыпая) она умирает для кого-то.
Лемур стал опускаться на пол, медленно и неуверенно, продолжая тянуть ноту, которая останется с Шелком до ночи; его руки беспорядочно двигались, как по собственной воле, не хватая, царапая или вообще что-то делая, но извиваясь; так двигались (возможно) в холодной воде озера руки мертвого летуна, даже тогда, когда зрители ожидали, что они закоченеют после смерти, и так длилось полдня. (Или день, или полтора дня, в зависимости от множества обстоятельств — всегда предмет оживленного обсуждения.) Опускаясь, Лемур не отрывал глаз от мумифицированного советника, лежавшего на снежно-белом ложе; и только тогда, когда одно колено уже стояло на вымощенном зеленой плиткой полу и Лемур не мог опускаться дальше, руки упали.
И серебряный азот, вынутый Шелком из выдвижного ящика платяного шкафа Гиацинт ночью того самого дня, когда Внешний открыл ему сущность вселенной, выпал из покрытого вышивкой рукава Лемура и заскользил по полу.
Журавль нырнул за ним, сильно ударившись об одну из медицинских машин, окружавших кровать мертвого советника, и опрокинул ее на бок; тем не менее, несмотря на возраст, он быстро и ловко схватил азот.
Ужасный клинок вырвался наружу, и Лемур исчез в огненном шаре. Шелк и Мамелта отшатнулись, закрыв лица руками.
Когда Шелк снова мог видеть, Журавль уже промчался мимо них и вылетел из двери.
Мамелта закричала.
Шелк схватил ее за руку и потащил за собой, сознавая, что должен заставить ее замолчать, но сознавая и то, что это, скорее всего, невозможно и нельзя терять ни секунды.
Солдаты у двери стреляли, когда Шелк открыл ее. И, прежде чем он отступил назад, они помчались по широкому коридору втрое быстрее, чем мог бежать быстроногий мальчишка вроде Рога, и вдесятеро быстрее, чем мог двигаться Шелк с раненой щиколоткой и кричащей Мамелтой на буксире; двое из них еще не покрыли и половины расстояния, когда на сходном трапе полыхнула вспышка и прогремел двойной взрыв; ужасно болезненно, хотя и не так громко для ушей, все еще контуженных и звеневших после взрыва Лемура.