Книга Длинного Солнца — страница 220 из 272

, во имя которого мы пришли. Да будет он благословлен именем Грациозной Ехидны, Его Супруги, а также именами их Сыновей и Дочерей, начиная с сего дня и до тех пор, пока План Паса не исполнится полностью. Да будет он благословлен именем Сциллы, Покровительницы нашего Святого Города Вайрона и моей личной патронессой.

Кремень наклонился к нему и сообщил грубым и громким шепотом:

— Они перестали носиться по дому, патера.

Наковальня опять наполнил легкие.

— Патера Тушканчик! Мы принесли тебе самое высокое и самое священное почитание. Я, который говорит с тобой, такой же святой авгур, как и ты. На самом деле я даже больше — я тот самый авгур, которого сама Сверкающая Сцилла выбрала руководить Капитулом Нашего Священного Города.

Меня сопровождают два мирянина, которые сами имеют величайшую нужду в твоем уважаемом внимании, ибо они — Гагарка и Кремень, биохимическая персона и химическая, совместно — были выбраны самим Лордом Пасом и должны исполнить его святую волю во время священного жертвоприношения, на котором я буду председательствовать, этом исключительно...

Дверь приоткрылась на ширину ладони, и появилось бледное испуганное лицо патеры Раковина.

— Вы... ты... Ты действительно авгур?

— Да, сын мой. Но если ты патера Тушканчик, авгур этого мантейона, то ты не тот патера Тушканчик, которого мы ищем.

— Он вообще не авгур, — заявил ближе всех стоявший последователь Гагарки из-за спины Кремня. — Посмотри на его тунику.

Наковальня повернулся и обратился к нему, маленькой ногой заблокировав дверь.

— Но он точно авгур, сын мой. Мне ли не узнать собрата? Никакая туника меня не обманет.

— Ага, — вклинился Гагарка, — он точняк авгур, или я никогда их не видел. Греби сюда, патера. — Схватив Раковину за запястье, он вытянул его наружу через дверной проем. — Как тебя зовут?

Раковина только глядел на него широко раскрытыми глазами, его рот открывался и закрывался.

— Он — патера Раковина, мой аколит, — объявил белобородый человек, занявший место Раковины; его дряхлый голос скрипел и стонал как колесо перегруженной телеги, хотя на нем была надета блестящая синяя туника, предназначенная для молодежи. — Я — патера Тушканчик, здешний авгур. — Его слезящиеся глаза остановились на Наковальне. — Ты искал меня. Я слышу не слишком хорошо, но твои слова я услышал. Очень хорошо.

Тушканчик переступил через порог и нарисовал в воздухе между собой и Наковальней знак сложения, сделав его длиннее и шире, чем было принято.

— Делай то, для чего пришел, но отпусти Раковину.

Гагарка уже так и сделал.

— Ты — тот самый парень, все в порядке. У тебя есть Окно в мантейоне, патера?

— Не бывает мантейона без Окна. Я... — Тушканчик закашлялся и сплюнул. — Я служу моему шестьдесят один год. Я бы... — Он замолчал, почмокал беззубым ртом и перевел взгляд с Гагарки на Наковальню и обратно. — Кто у вас главный?

— Я, — сказал ему Гагарка и протянул руку. — Я тот, кого называют теодидакт, патера. Патера Наковальня должен был сказать вам. Меня просветлил Тартар. А сейчас я работаю на его папашу. Как и они. — Он ткнул большим пальцем на Кремня и Наковальню, потом опять протянул руку.

На этот раз Тушканчик пожал ее своей, сухой и холодной. Пожатие оказалось странно слабым, несмотря на размер руки; на мгновение глаза Тушканчика вспыхнули.

— Я собирался сказать, что хотел бы умереть перед своим Священным Окном, сын мой, но ты пришел не для того, чтобы убить нас.

— Нет, лилия. Дело в том, патера, что в тебе сидит кусок Паса.

Раковина, который слегка расслабился, опять уставился на Гагарку.

— Он хочет его взад. И послал нас, чтобы его забрать.

— Сын мой...

— Это и есть дельце, о котором я толковал, патера. Во время теофании он попросил меня сделать это, для него.

— Сегодня в полдень, патера! — крикнул один из последователей Гагарки. — Мы были там!

— Так было еще одно? — Тушканчик поднял старое красное лицо к исчезающей золотой нити, которая была длинным солнцем, и на мгновение показался таким же высоким, как и Гагарка.

— В мантейоне Шелка! — крикнул тот же самый последователь.

Гагарка кивнул:

— Только на этот раз появился Пас. Ты уже знаешь об этом, а? Однажды ты уже видел его, так он сказал.

— Он видел, — неожиданно заявил Раковина.

— Крысота! — Гагарка почувствовал, что последняя задержавшаяся тень сомнения растаяла, и усмехнулся. — Вот это хорошо, патера. По-настоящему хорошо. Народ трепался о том, что уже очень-очень давно в Окна не приходил ни один бог; во всяком случае, так было до того, как появилась Киприда и сказала нам, что той ночью мы могем обчистить любой дом. Только никто не мог сказать, когда был последний раз и кто заставил бога прийти. Пас сказал, что это был ты, и назвал твое имя, но мы не знали, как тебя найти.

— Я не понял, патера. — Раковина умоляюще поглядел на Наковальню. — Воля Паса? Ты имеешь в виду Мир Паса? Патера принес Мир Паса тысячам, я уверен, но...

— Кусман от него, — объяснил Кремень. — Вроде как деталь, как если бы я отвинтил один из пальцев.

— Для этого нам нужны животные, — объявил Гагарка, поднимая голос. — Цельное стадо. Эй, парни, слухайте здесь! Мы нашли его. Здесь святой авгур, в голове которого есть кусок Паса, тот самый кусок, который Пас хочет возвернуть. Мы должны были найти его. Я имею в виду себя, Кремня и патеру.

Старая сгорбленная сивилла появилась как тень рядом с Тушканчиком.

— Они хотят обидеть тебя, патера? Я прошла через дом, нарушила все правила, но мне все равно. Если ты... если они собираются сделать тебе что-то плохое...

— Все будет хорошо, майтера, — уверил ее старый авгур. — Все должно стать хорошо.

— Мы свое дело сделали, теперь ваша очередь, — сказал Гагарка, обращаясь к своим последователям. — Хотите быть частью этого? Частью самого большого дела, когда-либо происходившего на Витке? Хотите привести Паса обратно к людям? Тогда достаньте нам животных, хороших животных. Возьмите их там, где только возможно, и приведите их в мантейон.


* * *


— Ты не можешь открывать собственную дверь, — упрекнула майтера Мрамор Шелка. — Просто не можешь.

Он снова уселся на свой стул, смутно несчастный оттого, что долгожданную передышку от кипы документов, лежавших перед ним, придется отложить. На различных городских счетах в фиске хранилось — он постучал карандашом, неосознанно подражая Ласточке — больше четырехсот тысяч карт. В частных руках — огромное состояние, но надо платить гвардейцам, комиссарам, клеркам и другим чиновникам, не говоря уже о подрядчиках, которые иногда убирали улицы и, как предполагалось, должны были поддерживать их в хорошем состоянии.

С кривой усмешкой он вспомнил собственное обещание — так легкомысленно данное! — наградить тех, кто храбро сражался, на обеих сторонах.

За всех четырех талосов надо будет заплатить раньше, чем Ласточка поставит даже первого; так написано в контракте, который он подписал меньше часа назад. И задолго до того, как талосы будут закончены, гвардии понадобятся еда и боеприпасы; а еще надо отремонтировать пять бронированных поплавков. (В десятый или двенадцатый раз за сегодня Шелк подумал об использовании их в туннелях и опять отверг эту идею.) Тем временем гвардия непрерывно использует обоих оставшихся после сражения талосов, и за это тоже надо платить.

Опять вошла майтера Мрамор и наклонила голову:

— Генералиссимус Узик, патера. Он хочет поговорить с вами, немедленно. — В приемной, за богато украшенным дверным проемом, уже маячила массивная фигура Узика, нетерпеливо расхаживавшего вперед и назад.

— Конечно, — с удовольствием сказал Шелк. — Майтера, пригласите его, пожалуйста. Извини, что попросил тебя поработать секретаршей.

— Без проблем, патера. Я делаю это с радостью.

Узик уже влетел в комнату; остановившись перед рабочим столом Шелка, он отдал честь и щелкнул полированными каблуками.

— Надеюсь, раны не слишком беспокоят вас, кальде.

— Беспокоят, но не слишком. Спасибо, майтера — это все.

— Кофе, патера? Чай?

Узик покачал головой.

— Нет, но спасибо. — Шелк, махнув рукой, отослал ее. — Берите стул, генералиссимус. Садитесь и отдохните. Вы нашли?..

Узик покачал головой:

— Сожалею, но нет, кальде.

— Садитесь. Тогда что?

— Вы видели парад, как и я. — Узик принес стул без подлокотников, который выглядел слишком маленьким для него.

— Отряд гвардейцев был в отличной форме, хотя, как мне кажется, только что сражался.

— Да ну! — Узик отмахнулся от гвардейцев. — Благодарю вас, кальде. Вы очень любезны. Но что вы скажете о Тривигаунте? Орда Сиюф, вот то, на что надо было смотреть.

Шелк, который спрашивал себя, как бы перейти к тому, что занимало все его мысли в полдень, попытался воспользоваться возможностью:

— Наиболее важным мне показалось то, чего я не увидел. Садитесь, пожалуйста. Мне не нравится смотреть на вас снизу вверх.

Узик сел.

— Вы видели их пехоту. Я надеюсь, что вы впечатлились не меньше меня.

— Конечно.

— И их кавалерия. Ее очень много, кальде. Вдвое больше, чем я ожидал. — Узик обмотал белый кончик одного из усов вокруг пальца и потянул.

— Да, конечно, кавалерия великолепна, но меня больше всего поразили их орудия; я никогда не видел таких больших. А у нас — у вас — есть хоть какие-нибудь?

— Да, несколько. Не так много, как я хотел бы. Что вы думаете об их поплавках, кальде?

— У них их нет.

— А талосов? Я бы хотел услышать ваше мнение, кальде.

Шелк тряхнул головой.

— Откуда вы их взяли, генералиссимус. Их тоже нет. Это вопрос...

— Вот именно! — Узик отпустил ус и махнул указательным пальцем, подчеркивая свою точку зрения. — Я не хочу ставить вас в тупик, кальде. Каждый человек знает много об одном, мало о другом и ничего — о третьем. Иначе и быть не может. Никто не может предвидеть, как пойдет война, хотя командующий должен попытаться. Какие события предвидит Сиюф? Орда сама придает себе форму, как человек, который надевает на охоту одну одежду, а в театр — совсем другую. Я внимательно осмотрел орду и могу кое-что рассказать вам.