нец, три. А потом... потом только две, как мы сейчас, дорогая, дорогая сив, когда я умерла.
Самая молодая сивилла с Кирпичной улицы начала было возражать, но потом посмотрела на остальных и передумала.
Майтера Мрамор показала желтоватые четки:
— Только майтера Бетель и я. Эти — ее. Слоновая кость. — Она подняла голову, улыбка и мольба. — Цепочка из серебра. Она была замечательной, замечательной женщиной.
— Дев плач, — сообщил Орев Шелку, хотя никаких слез не текло по гладкому металлическому лицу майтеры Мрамор.
— Мы не могли справляться со всеми делами. Мы остались вдвоем, и еще юный патера Щука. И всегда так много детей, так что майтера призвала... призвала...
— Она завербовала Моли, — объяснил Кремень.
— Да, меня. Я знаю арифметику. Надо знать, чтобы поддерживать дом. Сколько надо купить для стольких людей, сколько можно потратить, все такое. Я вела... дневник, наверно вы бы назвали его так, чтобы практиковаться писать, и это очень помогло. Так что я могла учить самых маленьких суммам и буквам; так я и делала. Некоторые родители пожаловались, и надо было устранить причину. Так что я положила руку на Писания и пообещала, а майтера Бетель и майтера Роза засвидетельствовали, и поцеловали меня — и тогда я получила новую одежду.
Она посмотрела на Кремня, умоляя о понимании.
— И новое имя. Став сивиллой, я не могла оставаться Моли или даже майтерой Молибден. Мы все берем новые имена, а ты исчез. Я не видела тебя очень много лет.
— Он спал, — сказал ей Наковальня. — Так ему приказали.
— Да, — подтвердил Кремень. — Для меня приказ — это приказ. Всегда был. Только сейчас патера сказал, что все в порядке. Но если бы он сказал «нет»... — Грифель дружески шлепнул его по спине — неожиданно громкий звон нарушил религиозную тишину Великого мантейона.
Меченос подтолкнул локтем Шелка:
— Двойная свадьба, парень!
— Вашему Святейшеству это может показаться ужасно странным, — рискнула майтера Мрамор.
— Наоборот, совершенно естественным, — уверил ее Квезаль.
— В этом отношении мы совсем не как био. Хотя вам представляется ужасно важным, сколько нам лет. Я знаю, я вижу.
— На самом деле она и я примерно одного возраста, — признался Кремень. — Только я много спал.
— А то, что важно нам — как мы функционируем. — Майтера Мрамор подняла правую руку, показала Квезалю сварной шов, соединявший ее части, и подвигала пальцами. — Моя рука снова хорошо действует, я заменила много частей, и я могу. Так что мы собираемся. Или, по меньшей мере, мы бы хотели, если... если Ваше Святейшество...
— Вы разрешены от обетов, — сказал ей Квезаль. — Вы опять мирянка, Молибден.
— Как в сказке, а, деваха? — Меченос пододвинулся к Гиацинт и заговорил тоном, который считал конфиденциальным. — Теперь должен быть счастливый конец! Все женятся! Нужно еще одно кольцо!
Глава двенадцатаяЯ — Гагарка
Шелк подумал, что не время спать тревожным сном.
Или, скорее, не время спать. Осторожно, чтобы не разбудить Гиацинт, он перекатился на спину и заложил руки за голову. Сколько раз он мечтал о такой ночи и отбрасывал мечты прочь, говоря себя, что в реальности с ним такого не будет? И вот сейчас....
Да, не время спать. Он выскользнул из кровати, так тихо, как только мог, чтобы помыться и облегчиться. Гиацинт, которая плакала перед сном, плакала и этой ночью; он тоже поплакал — от радости и боли, и от радости за свою боль. Когда слезы кончились и их головы оказались на подушке, она сказала, что никогда раньше ни один мужчина не плакал вместе с ней.
Двумя этажами ниже их отражения стояли на коленях перед прудом с рыбками у ног Фелксиопы, материальные, но невидимые. Там она будет плакать по нему дольше, чем они проживут. Он, голый, погрузился в наполняющуюся ванну, теплую и едва ли менее романтичную.
Встав из ванны, Шелк сообразил, что Горностай обеспечивает всем. Не только мылом, водой, полотенцами, полочкой с духами и пахучими пудрами. Тут висели и толстые шерстяные сутаны: одна бледно-кремовая или бледно-желтая, другая, более длинная и более темная, могла бы быть синей, если бы он осмелился хлопнуть в ладоши и зажечь неяркие огоньки, кружившие по потолку друг за другом.
Вытершись насухо, он надел более длинную сутану, подпоясался, вернулся в спальню и с бесконечной осторожностью накрыл совершенное нагое тело Гиацинт. Потом, стоя снаружи на воздухе, смотрел, как он сам делает это: темная тень с взъерошенными волосами поднимает простыню и одеяло и укрывает полные бедра и длинные, округло очерченные ноги спящей жены.
— Рог и Крапива свернулись калачиком в грязноватой постели в маленькой холодной комнатке во дворце кальде.
— патера Щука перерезает горло крапчатому кролику, которого купил он сам.
— растрепанный ребенок плачет на соломенном матраце.
— слепой бог перерождается в получившего удар слепого человека, все равно оставшегося слепым.
— человек, чуть больше ребенка, лежит обнаженным на земле, его выпирающие ребра и худое лицо почернели от синяков, руки закованы в цепи, обвитые вокруг столба палатки.
— сумасшедший среди могил воет, что солнце умирает.
— Фиалка обнимает Сиюф в комнате ниже.
— Гагарка спит на спине рядом с дымящимся неочищенным алтарем Великого мантейона.
— Гагарка? Гагарка?
Он сел, замигал и протер глаза. Синель спала рядом с ним, положив голову на мускулистые руки, ее юбка задралась на колени. Сержант Песок спал смертным сном у основания Священного Окна; рядом с ним лежали патеры Тушканчик, Наковальня и Раковина; Наковальня громко храпел, лежа на спине.
Поодаль, рядом с высоким мраморным амбионом, спали Паук и Антилопа — за ними присматривали трое солдат; Грифель дружески кивнул и коснулся лба. В третьем ряду скамей стояла на коленях майтера Мята и молилась.
— Кто-то позвал меня? — тихо спросил Гагарка у Грифеля.
Большая стальная голова качнулась из стороны в сторону:
— Я не слышал. Сон, верняк.
— Ага. — Гагарка опять лег; он устал, как никогда в жизни, и было очень хорошо, что его никто не звал.
* * *
Скиахан парил на закате над безлесой равниной. Далеко впереди летела Эйр, немного выше и немного быстрее. Он громко позвал ее, каким-то образом зная, что ее шлемком сломался или выключен. Она оглянулась, и он увидел ее улыбку, румянец на ее щеках и непокорный льняной локон, выбившийся из-под шлема. «Эйр, — позвал он. — Эйр, вернись!» Но она даже не оглянулась на него, а его СМ перегрелся. Мгновение за мгновением, целый долгий час, он летел и смотрел, как она исчезает в темном небе.
* * *
— Гагарка? Гагарка!
Он сел, задубелый, сознавая, что проспал несколько часов. Большие арочные окна Великого мантейона, ночью становившиеся невыразительными черными полотнами, сейчас являли взору нечеткие силуэты — боги, животные и наполовину видимые предыдущие Пролокьюторы.
Он встал, и майтера Мята поглядела на него, оторванная от дежурства скрипом берцев по полу. Выйдя из санктуария, он встал на колени рядом с ней.
— Ты звала меня? Мне показалось, что я слышал тебя.
— Нет, Гагарка.
Он обдумал ее слова, потирая подбородок.
— Ты так и не ложилась, мама?
— Да, Гагарка. (Крошечная искорка счастья появилась в ее покрасневших глазах; его согрело как пламенем.) Видишь ли, Гагарка, я поклялась, что подожду здесь и буду молиться, пока не появится Пас или не поднимется тень. И я держу свою клятву.
— Ты уже сдержала ее, мама. Посмотри на эти окна. — Он кивнул на них. — Я так устал, что бухнулся на пол, не снимая берцев. Зуб даю, ты устала не меньше, но даже на миг не закрыла глаза. Ты знаешь, что я собираюсь сделать?
— Нет, Гагарка, откуда?
— Я собираюсь опять улечься и немного поспать. Только сначала сниму берцы. И ты тоже ложись и спи, или я устрою кавардак и разбужу всех. Твоя клятва выполнена. Ты сделала все, что обещала.
* * *
Гиацинт проснулась, подошла к открытому окну и посмотрела на кольцо, освещенное слабым серым светом утра — тусклое серебряное колечко с выгравированным на нем розовым бутоном, в сердце которого виднелось крошечное женское лицо. Она купила его, потому что продавец у Сардины сказал, что лицо напоминает ее; тогда она не догадывалась, что покупает свое обручальное кольцо. Она надевала его пару раз, потом бросила в ящик и забыла о нем.
На самом деле лицо вовсе не похоже на ее, решила она. Женщина в розе старше, у нее более призывный взгляд и более... Она поискала нужное слово. Не такая уж красивая.
А ее Шелк считает красавицей; во всяком случае, он так говорит.
Она поцеловала его — он не проснулся, — пошла в гардеробную и постучала по стеклу.
— Да, мадам.
— Покажи мне в точности, как я выгляжу сейчас. О, боги!
Ее собственное лицо, с заплывшими глазами и следами размазанной косметики, сказало:
— На самом деле вы очень привлекательны, мадам. Я мог бы предложить...
Она отмахнулась от предложения:
— А теперь посмотри на лицо в моем кольце. Видишь его? Сделай мое таким же маленьким, как это.
Несколько секунд она изучала результат, поворачивая голову вправо и влево.
— Да, хорошо. Держи так. — Она подобрала расческу и начала процесс, на который с одобрением смотрел катахрест Клещ.
* * *
— Гагарка! Гагарка!
Он сел и уставился на Священное Окно. Голос шел с того направления — на этот раз никаких сомнений. Он встал, придерживая тесак, чтобы медный кончик ножен не скреб по полу, и неслышно пошел через санктуарий. Раковина и Наковальня спали как убитые, но глаза Тушканчика были приоткрыты. Гагарка напомнил себе, что старикам не требуется много сна. Он присел на корточки рядом с Тушканчиком.
— Все пучком, я не собираюсь стянуть вашу сумку или что-нибудь другое, патера. Неужели вы так подумали? Никто у вас ничего не возьмет.