— Она будет награждена, если окажется, что имеет право на награду, и сейчас мне кажется, что имеет.
— Только она уже рассказала Орхидее, но Орхидея не попыталась стребовать бабло, так что она хотела, чтобы я передала это тебе и рассказала бы, откуда узнала об этом. И заодно Фиалка призналась, что видела тебя с Ги в Горностае, когда только добралась туда. Вот так я узнала, где найти тебя.
— Это, безусловно, не так плохо.
— Плохо то, куда они поместили летуна, патера. — Синель сглотнула. — Он в нашем Хузгадо, и Сиюф переводит туда весь свой штаб. Они захватили его.
На какое-то время воцарилось ошеломленное молчание.
— И еще, патера, Фиалка разболтала обо мне и Гагарке, просто так, чтобы поддержать разговор с Сиюф, сказала она. Но как только она сказала «Гагарка», Сиюф немедленно навострила уши и захотела узнать о нем все. Могет быть, именно поэтому она так мило болтала со мной за ужином. Фиалка думает, что Гагарка каким-то образом связан с этим летуном, и теперь его ищет весь Тривигаунт.
Чудовищные груди опять заколебались.
— Ну, патера, для тебя главное — Хузгадо, но для меня главное — Гагарка, и я боюсь до посинения. Не за себя — за него.
Маленький катахрест прыгнул на туалетный столик, чтобы лучше рассмотреть Гиацинт:
— Поп, крас педи. Что блох[120]?
Она вытерла глаза:
— Окончился медовый месяц, Клещ, вот и все.
* * *
В замке заскрипел ключ; Скиахан открыл было глаза, но потом решительно закрыл их. Вошедший был вдвое выше его и в три-четыре раз тяжелее; мускулистый, грязный и бородатый. «Последние несколько часов эта холодная камера была гаванью мира, — подумал Скиахан. — Интерлюдия закончилась, и начались новые неприятности».
— Могу принести чистые простыни, если они тебе нужны, — сказал надзиратель, оставшийся снаружи.
— Притащи хавчик, — грохотнул новичок. И когда железная дверь закрылась, добавил: — Эй ты, верхний! Жрать хочешь?
— Нет. — Скиахан повернулся лицом к стене из коркамня. — Но все равно спасибо.
— Всегда пожалуйста. — Новичок тяжело сел на нижнюю койку. — Хрен знает, как я устал и хочу пожрать. У меня не было долбанного хавчика так давно, что я даже забыл, что хочу жрать. Я вроде как весь пустой. Прошлой ночью я лег хрен знает когда, встал в хреновую рань, и спал на полу. Еще и пол был каменный, но я так устал, что чувствовал себя лучше, чем сейчас.
Койка протестующе заскрипела, значит, он лег на нее.
— Это самое лучшее, что у меня было за всю неделю.
— Приятного сна, — вежливо предложил Скиахан.
— Не-а, спать я не собираюсь. Я уже поспал на полу, я бы лучше пожрал. — Новичок хихикнул. — А ты? Хорошо спал?
— Я спал гораздо комфортнее. — Скиахан рискнул бросить быстрый взгляд в сторону огромного человека под собой.
— Что-то много пыли на твоем циферблате; кажись, я все-таки спал лучше, чем ты.
Минут через десять любопытство все-таки победило осторожность.
— Ты из Вайрона? В смысле из этого города?
— Родился на Винной, — сонно заявил новичок. — Кажись, ты боишься, что я из Тривигаунта. Не дрейфь, просто я три-четыре дня не брился. Был слишком занят.
— А я здесь чужой, — рискнул Скиахан.
— Ага, Красноглазый квакун мне сказал.
Скиахан сразу насторожился:
— Кто такой Красноглазый квакун?
— Снаружи с ключами. Он вроде как мой кореш. Я уже был здесь пару раз, и это помогает. И у меня есть бабло. Вот это помогает всегда. В любом случае мы не собираемся делать копыта.
— Я тебя понял, — сказал Скиахан и замолчал.
— Народ думает, что это его кличка, потому как он глазеет, чтобы мы не замочили друг друга. — Новичок зевнул. — Но, на самом деле, так его и зовут. Квакун — это такая маленькая лягушка. Кажись, в его семье почти все лягушки, жабы и все такое. Вроде он чегой-то принес. Клево пахнет.
Скиахан принюхался:
— Да, пахнет хорошо. Первый хороший запах в этом месте.
— Грудинка с лапшой. Они ее приправляют каким-то кислым соусом. Кислый соус, толченый красный перец, растительное масло и, кажись, что-то еще.
Надзиратель звякнул ключами у двери камеры:
— Вот твой ланч.
— Завтрак, — сказал ему новичок. — Что-то я сожрал вчера, вроде какой-то фрукт, не помню что. — Ключи заскрипели в замке, и новичок хихикнул, как будто скрип рассмешил его.
— На то, что ты мне дал, я взял самое лучшее, — сказал надзиратель. — Я сказал, для кого это и что ты по-настоящему голодный, и что есть полкарты, и он сделал хорошо. Я видел, как ты ешь, только я сомневаюсь, что ты один сможешь все это умять.
— А я собираюсь попробовать. — Новичок сел.
— Секи, здесь большая... — Слабый звон — надзиратель снял крышку с блюда; уголком глаза Скиахан увидел облачко ароматного пара, взмывшее к потолку. — Он сказал, что твоей грудинки с лапшой хватит на троих. А в маленькой дополнительный соус.
Еще одно громкое звяканье, за которым последовал неописуемо вкусный аромат. Скиахан сел как раз вовремя, чтобы увидеть, как тюремщик снимает крышку с третьего блюда.
— Маринованная капуста. Он сказал, что ты ее любишь.
Новичок потер большие ладони.
— Ага, уважаю.
— Грудинка хорошая и горячая, сказал он, и она долго будет горячей. Но она и холодная хороша, так что, если ты ее не прикончишь, можешь сохранить и съешь потом. — Надзиратель на мгновение замолчал. — Прыгуны не шибко тебя прессовали.
— Ты сам прыгун, — сказал ему новичок.
— Они так не думают.
— Конечно, ты и есть. Только одежда у тебя не зеленая. — Новичок вытянул шею и поглядел на Скиахана. — Помнишь, что я тебе говорил о его имени? Это потому, что в его семье все прыгуны, вроде как. И они хотят, чтобы их мелкие тоже были прыгунами, потому и дают детям такие имена, Квакун и все такое.
— Моего брата зовут Лягушка-буйвол, и он, конечно, прыгун. Но не я.
— Пардон. — Скиахан перегнулся через край верхней койки и посмотрел на заставленный снедью поднос. — Я ничего не понял.
— Он иностранец, — сообщил тюремщик новичку. — У них там странные привычки, в Урбсе и всех этих местах.
Новичок развернул салфетки, обнажив батон хлеба, длиной в руку Скиахана.
— Чего ты ежишься, Верхний? Или ты думаешь, что здесь не могут приготовить ничего хорошего?
Тюремщик засмеялся:
— Твоя еда приготовлена не здесь.
Новичок кивнул:
— На другой стороне Тюремной есть ресторан. Квакун заскочил туда и сказал, что я хочу, потом, когда запер меня, вернулся и принес вот это. Я дал ему карту, и он отдал там половину. Вот так делают дела у нас.
— Ты только что появился, — возразил Скиахан. — У них не было времени на то, чтобы столько приготовить.
— Его допрашивали в горячей, — объяснил надзиратель, — но, кажись, не шибко усердно, и мне разрешили войти и посмотреть, не надо ли ему чего.
— И они меня знают, — добавил новичок.
Скиахан взглянул на снежинки, тихо падавшие за маленьким зарешеченным окном, и натянул одеяло на плечи.
— А что, там теплее, чем здесь?
Большие мужчины расхохотались, и новичок сказал:
— Это место, где задают вопросы, только сегодня они не слишком усердствовали.
— Меня тоже не слишком мучили. Можно так сказать. Но в следующий раз будет хуже, я уверен.
Новичок намазал масло на четверть длинного батона.
— Тебя брали в горячую? — спросил он.
Надзиратель покачал головой.
— Нет, я не думаю, что было жарко. Меня спрашивала Абанья, когда я ехал верхом, и это было не так плохо, как я боялся. Но потом, уже здесь, к ней добавилась Сиюф и другие, имен которых я не знаю. Сиюф — очень жесткая женщина.
— Его допрашивали тривигаунтцы, — объяснил тюремщик новичку. — Генералиссимус Сиюф. Кальде делает все, что она ему говорит.
— Вроде бы они помогают нам, — запротестовал новичок.
— Они помогают только себе, если ты спросишь меня.
Новичок поднял свою четверть батона, намазанную маслом:
— Эй, Верхний, попробуй хлеба. Ты слышал, о чем мы говорили?
— Спасибо. Не мог не слышать.
— Ага, вот почему прыгуны сегодня не особенно старались. Они еще сами не знают, на чьей стороне стоят.
— Прыгуны — это ваша полиция? Полиция Вайрона?
— Ага. Только внезапно оказалось, что они, могет быть, работают на Рани. Они не знают, как и мы.
Надзиратель прочистил горло:
— В любом случае, все здесь. Красное в бутылке, вот твоя кружка. И свинячьи ножки в квадратной тарелке, куча всего остального. Крикни, если захочешь еще чего-нибудь.
— Обязательно захочу, — сказал новичок и хихикнул, когда за тюремщиком закрылась железная дверь. — Не своди с меня глаз, Красноглазый. А то я свалю.
— Хороший хлеб, — сказал Скиахан. — Очень хороший. Спасибо тебе за него.
— Точняк. — Новичок положил грудинки и лапши себе на тарелку.
— Я бы хотел заплатить тебе. Но не в состоянии.
Новичок посмотрел на него:
— Ты уже бывал в кутузке?
— Прошлой ночью. Мне приковали руки к цепи, висевшей на столбе, и я должен был спать на земле. Там была трава, поэтому мне было не так жестко, как тебе на полу, я уверен.
— Только холоднее. Должно было быть. Мне-то было тепло, даже на полу.
— Да, холодно. — Скиахан откусил еще кусок мягкого белого хлеба с толстой коричневой коркой, которую надо было жевать.
— Со мной была моя чмара, она меня согрела. Ты сказал, что уже ел?
Скиахан сражался с коркой, пока, наконец, не сумел ее проглотить.
— На лошади. Кусок серого мяса между двумя кусками хлеба, очень плохого. Мы говорили о Всеобщем языке, Абанья и я, о том самом языке, на котором мы с тобой разговариваем. Она сказала, что мясо тоже всеобщий язык, и рассмеялась.
— Погоди минутку. — Новичок отлил еще соуса из соусника на свою тарелку. — Хочешь лапшу? Но тебе придется есть их пальцами, у меня только одна вилка.
— Мне бы не следовало. — Скиахан сражался с искушением. — Должен тебе сказать, что было много-много дней, в которые я ел меньше, чем то серое мясо. Мы всегда едим очень мало, и часто не едим вообще. — Он опять сглотнул, на этот раз собственную слюну. — Но, да. Я очень хочу эту лапшу, и мне все равно, что придется есть пальцами.