ь остальных».
Где-то через пол-лиги мы услышали детский плач и слабый храп и вскоре догнали наших друзей из четверти, мою маму, братьев и сестер; все они крепко спали. Ложнодождевик и ее муж немедленно повалились на пол, и я заставил Крапиву тоже лечь, сказав, чтобы она поспала, если сможет. У нее не было другой подушки, кроме моей куртки, но она уснула так же крепко, как и Ложнодождевик.
Я тоже сел, сбросил ботинки и растер ноги, пытаясь решить, что должен делать. Я пообещал Квезалю, что не засну, и, кроме того, я отчетливо помнил рассказ Шелка о собакоподобных созданиях, которых солдаты называли богами, а заключенные — церберами. Но я был усталый, голодный и ужасно хотел спать; и хотя Квезаль просил меня защищать группу, в которой было больше четырехсот человек, он ничего не сказал о том, кто будет защищать меня, пока я буду спать час или два.
Достаточно долго я обдумывал вопрос, неторопливо, как всегда, когда думал над задачей усталым. Наконец я решил, что буду честно глядеть в оба до тех пор, пока кто-нибудь не проснется и не сменит меня, и вот тогда посплю.
Но потом мне показалось, что я уже сплю, потому что я услышал мягкий вздох крыльев — как будто большая сова пролетела по туннелю достаточно далеко от того места, где я сидел. Я сел прямо и прислушался, но больше ничего не услышал. Тут я вспомнил слова Квезаля о том, как ему трудно заснуть. Подумав о том, что он может глядеть на меня, если не спит, я встал и прошелся среди спящих, выискивая его; но его нигде не было.
Не могу описать ужас, который при этом ощутил. Снова и снова я говорил себе, что, скорее всего, ошибся, что кто-то ссудил ему одеяло или куртку, которая скрыла его черную сутану; и я опять глядел в те же самые лица, в которые всматривался несколько минут назад, пока не убедился, что могу описать любого и сказать, где каждый из них лежит. У нас была дюжина младенцев, очень много детей, достаточно много женщин, но не более сорока мужчин, включая патеру Прилипала и Сорокопута. Я твердо сказал себе, что женщина или даже девочка смогут охранять нас не хуже, чем я. Ей потребуется только разбудить меня, если ей будет угрожать какая-либо опасность.
Наконец мне пришло в голову спросить себя, что бы сделал в моей ситуации Шелк. Он стал бы молиться, решил я, поэтому я опустился на колени, сложил руки, наклонил голову и стал умолять Внешнего сжалиться над моим горестным положением и разбудить одну из тех, кто спал вокруг меня; при этом я специально оговорил, что эта женщина или девочка должна отвечать моим ожиданиям.
Когда я поднял голову, кто-то уже сидел посреди спящих; и когда я увидел ее темные, как у смерти, глаза, я понял насмешку, с которой Внешний ответил на мою молитву.
«Мукор, — негромко сказал я, — пожалуйста, иди сюда и поговори со мной».
Ее лицо взлетело вверх, как призрак, и, казалось, поплыло вдоль туннеля; на ней было черное платье сивиллы.
«Мукор, — спросил я, — где твоя бабушка? Еще недавно она была здесь». С запозданием мне пришло в голову, что майтера Мрамор редко спит и была бы идеальной заменой для меня.
«Ушла, — сказала Мукор. Я не ожидал от нее объяснений — еще во дворце кальде я узнал, как редко она говорит. Но через несколько секунд она добавила: — Она ушла с человеком, которого нет».
Это было обнадеживающе, но мне показалось, что нет смысла спрашивать, кто этот человек, которого нет. Вместо этого я спросил, может ли она узнать, где ее бабушка и не нужна ли ей помощь? Мукор кивнула, и мы молча сидели друг рядом с другом где-то около четверти часа. Я уже почти уснул, когда она сказала:
«Она несет его. Плачет. Ей хочется, чтобы кто-нибудь пришел».
«Твоей бабушке?»
Наверно, я сказал это громче, чем собирался, потому что Крапива села и спросила, что произошло.
Мукор указала на продолжение туннеля и сказала:
«Недалеко».
Но она была далеко. Мы уже потеряли из вида своих друзей, когда, наконец, встретили майтеру Мрамор, кое-как одетую в сутану авгура, такую длинную, что она подметала пол туннеля; в руках она несла Квезаля. Я уже пытался объяснить, что ее лицо не могло выражать никаких эмоций; но сейчас все ее тело выражало самую душераздирающую муку.
«Он ранен, — сказала она нам. — И не дает мне что-нибудь сделать, чтобы остановить кровь».
Ее голос разрывался от горя.
Лицо Квезаля повернулось к нам, медленно, как головка цветка; и оно было ужасно: не распухшее или ввалившееся, но уродливо изменившееся, как будто рука смерти стиснула его подбородок и скулы.
«Я не кровоточу, — сказал он. — Вы видите кровь, дети мои?»
Полагаю, мы покачали головами.
«Вы не можете остановить мне кровь, потому что я не кровоточу».
Я предложил понести его, но майтера Мрамор отказалась, сказав, что он ничего не весит. Позже я обнаружил, что она почти не ошибалась — я поднимал своих младших братьев, которые весили больше.
Крапива спросила, кто стрелял в него.
«Труперы из Тривигаунта. — Он попытался улыбнуться, но сумел только выдавить из себя гримасу. — Они там, дальше, дитя мое. Они копали траншеи к западу от города, надеясь найти недалеко от поверхности туннель, и нашли наш. Они думают, что с нами Шелк. — Он выдохнул. — Но они в любом случае попытаются остановить нас. Им это приказала Сфингс».
«Мы обязаны исполнить волю Паса», — сказал я.
«Да, сын мой. Никогда не забывай своих слов».
К тому времени мы уже почти достигли спящих. Крапива побежала вперед и разбудила Прилипалу, зная, что авгур — лучшая замена там, где нет врача; но Квезаль не дал ему осмотреть рану.
«Я очень старый человек, — сказал он, — и готов к смерти. Пускай она придет ко мне как можно быстрее». — Тем не менее, он умер только на следующий день, когда мы уже начали пересекать бездну.
Прилипала принес ему Мир Паса, и, когда он закончил, Квезаль отдал ему свой гаммадион, сказав:
«Твоя очередь, патера. Тебя обманула Сцилла, но ты возглавишь Капитул на Витке Короткого солнца».
(Так и произошло. Хотя здесь много других святых мужей, Его Святейшество патера Прилипала возглавляет то, что в других городах называют Вайронезской Верой. Я добавляю это замечание потому, что, насколько я знаю, не все мои читатели родились в Вайроне, и те, кто копирует копии Крапивы, могут быть незнакомы с Капитулом.)
Но я забежал вперед. Поскольку Квезаль отказывался отвечать на наши вопросы так же упорно, как и от обработки раны, мы спросили, что произошло, у майтеры Мрамор.
«Я лежала и не спала, — сказала она, — думая о всяких вещах. О том, как мы видели Главный компьютер, о дорогой Синель и Гагарке, о патере Шелке и Гиацинт. Спрашивала себя, жив ли еще мой дорогой муж, и о... ну, всяком разном.
И тут я увидела, как Его Святейшество встает и идет вниз по туннелю. Я сказала Мукор не беспокоиться, что я скоро вернусь, пошла за ним и спросила, куда он идет. Он сказал, будто боится, что впереди может ждать опасность, и, поскольку он никак не может заснуть, он хочет посмотреть. Я ответила, что он не должен так рисковать собой, можно послать Макаку или одного из других мальчиков».
Здесь она прервалась и начала бесконтрольно всхлипывать; она плакала так долго, что многие из слушателей ушли, чтобы поговорить между собой; но Крапива и я остались вместе с Прилипалой, Ложнодождевик и немногими другими.
Восстановив самообладание, она продолжала:
«Я хотела, чтобы он кого-нибудь послал. Он приказал мне идти обратно, а я сказала, что сейчас я, слава Пасу, мирянка, не обязана ему подчиняться и поэтому не собираюсь дать ему уйти одному и быть убитым. И еще сказала, что пойду с ним. Он ответил, что знает эти туннели, потому что приходил сюда в одиночку и заставил Аюнтамьенто говорить с ним, хотя они и не хотели, и он знает все опасности. Но я не ушла».
«Вы ни в чем не виноваты, Мэгги, — сказала Крапива. — Не знаю, как это произошло, но я знаю вас, и вы всегда поступаете правильно». Мы, все остальные, поддержали ее.
Майтера Мрамор покачала головой:
«Мы шли долго, очень долго, пока не вышли на перекресток, на котором встречаются четыре туннеля. Я спросила, куда мы пойдем, и он сказал, что повернет направо, но я должна вернуться назад. И вошел в правый туннель. Этот туннель, правый, был самым темным из всех. Я последовала за ним и какое-то время видела его далеко впереди, но он не замедлился. Мы оба практически бежали. А потом я побежала по-настоящему, так быстро, как только могла, но потеряла его из вида. Я шла и шла, и с каждой стороны было еще больше туннелей, но я держалась главного. Там была большая железная дверь, и я не смогла идти дальше, так что я вернулась обратно. Я опять...»
Она задохнулась и всхлипнула:
«...оказалась на перекрестке и услышала, как он идет. Совсем не так, как тогда, когда я последовала за ним, а медленно, запинаясь на каждом шагу. Он был достаточно далеко, но у меня были хорошие уши, и я подарила их Мрамор».
Крапива удивленно посмотрела на нее; я жестом показал ей не говорить.
«Я пробежала еще немного. — Майтера Мрамор посмотрела на нас, мне показалось, что любой плач лучше, чем ее бесслезные глаза. — Он уже упал, когда я добралась до него. Он ужасно кровил, как животные после того, как авгур вытаскивает свой нож, но он не дал мне осмотреть рану; и потом я понесла его».
Потом мы сами несли его, на руках, как ребенка, потому что у нас не было шестов, чтобы сделать носилки. Он показывал, куда идти, потому что знал, где находились тривигаунтцы и какой туннель ведет к спящим.
(Я ничего не скажу о нашей стычке с тривигаунтцами; об этом говорили столько, что всем надоело слушать. У Сорокопута, Ложнодождевик и у меня были иглометы, как и у некоторых других. Ложнодождевик рисковала жизнью, спасая раненых; когда сражение стало жарче, ее несколько раз ранили, но она продолжала заботиться о нас даже тогда, когда ее юбка заскорузла от собственной крови.
Она умерла несколько лет назад; я очень сожалею, что мне потребовалось так много времени, чтобы воздать заслуженную дань ее памяти. Ее внуки очень гордятся ею и рассказывают всем и каждому, что в Вайроне она была великой женщиной. В Вайроне никто не считал ее великой — невысокая толстая женщина, которая с трудом ходила из дома в дом, продавая мясные обрезки; веселая женщина, у которой всегда находилась шутка для каждого; та самая женщина, которая как-то вывалила на голову Шелка корзину с мясом для кошек, когда он сидел с ней на пороге, потому что почувствовала, что он относится к ней свысока. Но правда состоит в том, что ее внуки правы, а мы в Вайроне ошибались. Она действительно была великой женщиной, уступая только генералу Мята. Она бы поскакала вместе с генералом Мята в атаку на Тюремной улице, если бы могла; но она сражалась с Гвардией, ухаживала за ранеными и тушила пожары в ту ночь, когда нам всем казалось, что город сгорит. В конце концов она и Сорокопут потеряли свой дом, лавку и все, чем владели, в том ужасном пожаре, который уничтожил нашу четверть. Но даже тогда она не впала в отчаяние.)