— Нет, — согласился Шелк. — Однако должен сказать, что у меня есть птица, которая, похоже, может учиться. Например, она выучила мое имя и свое тоже.
— Я говорю именно о кошках. Во второй год войны против Урбса я нашел котенка в разрушенном фермерском доме и сохранил ее, чтобы было кому попрошайничать и о ком потрепаться. Вроде как развлечение, иногда.
— Я знаю в точности, что ты имеешь в виду, сын мой.
— Ну вот, и тем летом у нас была большая пушка на вершине холма, и, когда сражение началось, мы стреляли из нее так быстро, как ты никогда не видел в своей жизни, а лейтенант все время орал, чтобы мы стреляли еще быстрее. Иногда у нас было разом восемь или девять снарядов в воздухе. Ты когда-нибудь стоял за пушкой, патера?
Шелк покачал головой.
— Ну, положим, ты только что встал к ней, открыл холодный казенник, засунул в него осколочно-фугасный и выстрелил. Потом ты опять открываешь казенник, и выскакивает гильза, сечешь? Очень горячая.
— Могу себе представить.
— Но когда ты держишь в воздухе шесть, семь, восемь снарядов сразу, этот казенник сам становится таким горячим, что может зажарить свежий снаряд прежде, чем ты потянул за спусковой шнур. А когда выскакивает гильза, ну, ты ее увидишь в полной темноте.
Вот так мы стреляли, стреляли и снова стреляли, нам подносили снаряды, и мы посылали их до тех пор, пока сами чуть не вспыхнули, и сбоку от нас громоздилась гора пустых гильз, и тут появляется бедная маленькая кошка и решает посидеть там, откуда лучше наблюдать за нами, и она выбрала эту кучу гильз и запрыгнула на нее. Естественно, что верхушка была такой горячей, что там можно было паять.
Шелк понимающе кивнул.
— И тут она заорала и удрала, поджав хвост, и два-три дня я ее не видел.
— Но она вернулась, верно? — Шелк почувствовал что-то вроде радостного предчувствия при мысли, что Орев может вернуться.
— Да, вернулась, но после этого даже близко не подходила ни к одной гильзе. Я мог показать ей гильзу, или даже взять ее лапу или нос и приложить к гильзе, доказывая, что она холодна, как камень. Разницы ни на бит. Она выучила, что гильзы горячие, сечешь, патера? И потом она больше не могла выучить, что бывает не так, сколько бы я ни показывал ей. У нее нет ИИ, и, кстати, у био тоже, по большей части.
Шелк опять кивнул:
— Один теодидакт однажды написал, что мудрый учится на чужом опыте. Дураки, сказал он, могут учиться только на своем, и большинство людей вообще ничему не учатся. Насколько я понимаю, он имел в виду, что у большинства людей нет ИИ.
— Ты попал прямо в цель, патера. Но если у тебя имеется ИИ, то чем больше опыта у тебя есть, тем больше тебя предпочитает старший по чину. Так что Песок — сержант, я — капрал, а Шифер — рядовой. Ты сказал, что у тебя есть пара вопросов. Ну, что еще?
— Поскольку нам все равно надо идти, давай начнем сейчас, — предложил Шелк; и они пошли вместе, бок о бок, по широкому проходу между стеной и самым дальним рядом стеллажей. — Я хотел спросить тебя о предписании Паса: сохранять города независимыми. Ты описал его мне, и мне оно показалось очень правильным; я почувствовал уверенность, что оно осуществляется именно так, как намеривался Пас.
— Так оно и есть, — подтвердил Кремень. — Я думаю, что это очень умное предписание.
— Но потом мы заговорили о том, как солдат, вроде тебя, может сражаться с тремя био, вооруженными ружьями, о гражданской гвардии и всем таком. И мне пришло в голову, что механизм, который ты описал, каким бы замечательным он раньше ни был, едва ли действует сейчас. У Вика есть три с половиной тысячи солдат, в нашем городе семь тысяч, значит наш город вдвое сильнее, если на войне имеют значение только солдаты. Гвардейцы, тысяч десять-двадцать, тоже могут сражаться, не говоря уже о сотнях тысяч обычных граждан. Не значит ли все это, что Вик не так силен, как Вайрон? Или все-таки сильнее? И как в таких обстоятельствах может выполняться предписание Паса?
— Да, во всем этом есть что-то тревожащее, — кивнул Кремень. — Лично я считаю, что Пас, главным образом, думал о первых двух столетиях. Могет быть, о двух с половиной. Могет быть, он считал, что к тому времени мы научимся жить мирно либо полностью перебьем друг друга, и это действительно не так глупо. Секи, патера, вначале было не так много био, как сейчас, даже близко, и они не умели делать вещи. Когда они пришли, уже стояли города, мощеные улицы и здания из коркамня, по большей части. Но народу становилось больше, надо было добывать еду. И они начали делать вещи, главным образом инструменты и одежду, и глинобитные кирпичи, и смогли построить еще здания, потому что чувствовали, что они вроде как им нужны.
Остановись, патера, и через минуту я тебе кое-что покажу.
Кремень остановился перед парой широких двойных ворот; его широкое тело закрывало линию, на которой встречались створки, и еще какой-то предмет.
— Я тебе уже говорил, что три сотни лет назад био было совсем не так много. Большую часть работы делали хэмы. Кое-что делали мы, солдаты, но остальное — гражданские. Может быть, ты некоторых знаешь. У них нет оружия и совсем другое программное обеспечение.
— Сейчас их осталось не так много, — сказал Шелк. — Извини, что так говорю.
— Ага, и это то самое место, где, как я чувствую, старый Пас поскользнулся. Я и женщина-хэм можем иметь детей. Ты знаешь об этом?
— Конечно.
— В каждого из нас жестко встроена половина способа. Но штука в том, что это может занять у нас год, если повезет, и двадцать, если нет, а вы, био, можете делать главное дело каждую ночь после работы.
— Поверь мне, — сказал ему Шелк, — я бы всем сердцем хотел, чтобы вы больше походили на нас, а мы — на вас. И я никогда не был более искренним.
— Спасибо. Ну, в любом случае, вскоре стало много био и инструменты стали лучше, главным образом потому, что еще была тьма хэмов, которые их делали. Кроме того, в воюющих городах стало довольно много карабинов, поскольку умерли солдаты, которые ими владели. На самом деле сделать карабин не так-то тяжело. Нужны только железный брусок, токарный станок для дула, фрезерный станок — и все дела. Но все, что может сделать фрезерный станок, может так же хорошо сделать и умелый человек с набором напильников и ручной дрелью, если у него есть время.
Кремень обвел рукой весь арсенал:
— И вот мы здесь. Даже близко не такие крутые, какими были раньше, и в тот первый раз, когда мы потерпим поражение, все обвинят в этом бедного старого Паса.
— Очень жаль, — задумчиво сказал Шелк.
— Выше нос, патера! Вот здесь самое лучшее, что я могу показать тебе, как авгуру, и я припас ее на последнее, или почти на последнее. Ты когда-нибудь слышал о... как это называется... о «Печати Паса»?
У Шелка от изумления округлились глаза.
— Конечно. Она упоминается в Прощении. «Выполняйте волю мою, живите в мире, умножайтесь и не ломайте мою печать. Тогда вы избегните гнева моего».
Кремень в очередной раз с усмешкой откинул голову назад:
— Ты когда-нибудь видел ее?
— Конечно, нет. Насколько я знаю, «Печать Паса» просто метафора, самое бо́льшее. Например, если бы я отпускал тебе грехи, все, что узнал бы от тебя, было бы под печатью Паса, то есть я бы никогда без твоего разрешения не раскрыл твоих тайн кому-то другому.
— А теперь смотри, — сказал Кремень и отступил в сторону.
На высоте пояса створки двери соединялись широким мазком черной синтетики. Шелк встал на колено и прочитал буквы и цифры, вдавленные в нее.
5553 8783 4223 9700 34
2221 0401 1101 7276 56
ЗАПЕЧАТАНО МОНАРХОМ
— Она и есть, — сказал Кремень. — Она уже была, когда мы поднялись на борт, и, если народ говорит о печати Паса, секи, они говорят о ней. Раньше их было много.
— Если эта печать действительно принадлежит Пасу, — прошептал Шелк, — то это бесценная реликвия. — Почтительно поклонившись, он начертал в воздухе перед печатью знак сложения и прошептал молитву.
— Если бы могли снять ее и перенести в один из твоих больших мантейонов, была бы, могет быть. Но штука в том, что ты не можешь. Если попытаться снять ее с этих дверей, черный пластик разлетится на миллион кусочков. Мы сломали целую пачку, когда пришли сюда, и то, что осталось, немногим больше, чем кучка пороха Н6.
— И никто не знает, что находится за ней? — спросил Шелк. — В следующей комнате?
— О, нет. Мы знаем, что внутри все в порядке. Там все почти так же, как здесь, много людей на стеллажах. Только там био. Хочешь на них посмотреть?
— Био? — повторил Шелк. В его мозгу мгновенно вспыхнула картина из сна, который он видел несколько часов назад, но к ней добавилось совершенно новое чувство срочности и неотложности: ежевика покрывает склон холма, майтера Мрамор, больная (абсурд!), лежит в кровати, приторный аромат синей стеклянной лампы майтеры Роза, и Мукор сидит на спокойной воде, пока сон, в котором она сыграла свою роль, исчезает. «Дальше — суше. Встретимся там, где спят био».
— Точняк, — подтвердил Кремень, — био, как ты. Секи, в этом зале у нас запас солдат, а в следующем, с печатью на дверях, — запас био. Может быть, старик Пас боялся какой-нибудь болезни или голода и дал Вайрону запас био на случай, если придется начать сначала. Но они стоят, а не лежат, как мы. Хочешь на них посмотреть?
— Конечно, — сказал ему Шелк, — если это можно сделать, не ломая печать Паса.
— Не беспокойсь. Я уже делал такое пару дюжин раз. — Стальные костяшки Кремня постучали в одну из дверей. — Это не для того, чтобы кто-то вышел и впустил нас. Я просто расшевелил огоньки внутри, иначе ты ни хрена не увидишь.
Шелк кивнул.
— Сомневаюсь, что твои руки достаточно сильны, так что я сделаю это вместо тебя. — Он сунул похожие на стамески ногти в щель между дверьми. — Там, под печатью, есть кнопка, она их держит закрытыми. Когда мы взошли на борт, они были на каждом шагу. Печать Паса не сломается, даже если я надавлю на нее изо всех сил. Но я могу отвести вот эту верхнюю часть достаточно далеко в сторону, и ты, если приложишь глаз к щели, увидишь то, что внутри. Давай.