просить, а если незнакомого, то и заплатите. Так и ваш старший ребенок охотнее откликнется на просьбу, а не на строгое долженствование. Родительский долг вашему старшему ребенку не под силу. Нередко старшие сестры, вырастившие нескольких младших сестер и братьев, оставались бездетными из-за нежелания снова растить детей. И свое материнское предназначение они выполнили, но остались без собственных детей, без возможности продолжить свой род.
Старшие дети, как правило, все же вынуждены проявлять особую активность, чтобы вернуть и удерживать любовь своих родителей. Они должны быть лучшими в школе, удивлять своими достижениями, быть ответственными и во многом взрослыми. Они сами должны добиваться своего, а еще помогать маленькому и взрослым. Из них вырастают очень активные и ответственные взрослые, они непременно патронируют всех вокруг, много контролируют и заботятся. Часто живут со смутным ощущением вины и долга, перед кем или чем не особенно понимая. Они привыкают конкурировать, потому что с самого раннего детства им приходилось делать это, чтобы быть уверенными, что им достанется родительская любовь и внимание. Часто они не перестают заботиться о своих «младших», даже когда одному шестьдесят три, а другому шестьдесят семь. Возраст не имеет значения, важно, кто младше.
Младший с раннего детства понимает, что о нем позаботятся. Он – любимчик, и он это прекрасно чувствует. Его часто любят просто так, без всяких особенных ожиданий. Ему можно не конкурировать за любовь родителей, достаточно немного пореветь, и почти гарантированно старшему «попадет», а его пожалеют. Он отлично умеет пользоваться своими привилегиями младшего и слабостью. Но часто он совершенно не знает своих сил и способностей. Ведь старший и взрослые в его семье априори сильнее, мудрее, способнее. Очень трудно почувствовать себя сильным и умным, когда все вокруг сильнее и умнее тебя.
При всей любви и заботе о младшем точно нельзя сказать, что его жизнь – «малина». Младший часто не уверен в себе, является объектом жесткого контроля и проявления власти старшего, с которого спросят, почему маленький плохо поел, получил двойку, подрался во дворе, потерял перчатки. У младшего отбирают такие интересные тетрадки и фломастеры, потому что «мал еще». Его не берут играть во взрослые интересные игры, и он во многом завидует старшему и хочет быть на него похожим, даже если сильно недолюбливает его за властный характер и вредность. Он неминуемо попадает под каток ответственности старшего, под которым неизбежно расплющивается способность младшего принимать решения, его взрослость и ощущение собственных возможностей.
Младший, даже вырастая, слегка пассивен, легко отдает пальму первенства кому угодно, умеет находить того, на кого можно опереться, умеет нравиться и быть любимым. Упорно избегает всякой ответственности и принятия важных решений, всегда может чувствовать себя более слабым и глупым, чем старший, сколько бы лет ему ни было. Возраст не важен. Важно, кто из них был первым.
Долгое время я не могла оценить того счастья, что мой ребенок здоров, умен, подвижен, развит. Мне казалось это само собой разумеющимся, обычным явлением, естественным ходом вещей. И только начав работать в окружном психолого-медико-социальном центре, куда приходили лечиться и учиться ребята с ограниченными возможностями или с психиатрическими диагнозами, я поняла: какое это великое счастье – растить здорового ребенка. Не будучи набожной, по утрам открыв глаза, я несколько месяцев подряд благодарила Бога за то, что он дал мне здорового малыша.
Я видела этих героических мам (и значительно реже пап), каждая из которых в меру сил каждый день и час сражалась за здоровье и полноценность своего ребенка. Почти каждая жила в ожидании чуда, которое поможет их детям стать здоровыми. Чуда в сказочном смысле слова за пять-шесть лет, что я там работала, так и не случилось. Но то, что можно было бы назвать «чудом каждый день», конечно, случалось. Дети с безнадежными и неизлечимыми заболеваниями осваивали то, что казалось невозможным. Они лепили, рисовали, играли в театре, радовались вместе с родителями своим победам в конкурсах или победам над самими собой, над своей болезнью.
Многие из этих ребят были честнее, мудрее, добрее и человечнее детей, у которых было все. Хотя большинство из них выросли в семьях, где не было элементарного достатка, часто отсутствовали отцы, и мамам приходилось прикладывать трудновообразимые усилия, чтобы держать свою семью не только на плаву, но и в ощущении благополучия.
Конечно, в каждой такой семье были свои трудности. У состоятельных родителей были все возможности обеспечить всем материальным своего ребенка, но они неизбежно ранились о разрушение собственной иллюзии, что деньги могут все. Деньги часто не могли совершить чудо, однако нередко помогали ему приближаться или хотя бы помогали освобождаться от родительской вины: «Мы сделали для него все».
Другая категория родителей – это одинокие мамы, мужья которых не вынесли ответственности или горя в связи с тем, что их ребенок не такой, как все, и поспешили ретироваться из семьи под разными предлогами. Одинокие мамы, не имеющие возможности работать, потому что их особому ребенку нужен уход и его не примет ни один детский садик. Это мамы, посвятившие себя детям, нередко начисто забывшие о других сторонах жизни, что, конечно, не делало их счастливее.
Родители разные, но всех их объединяло несколько общих сложностей:
1. Многие родители не принимали диагнозов своих детей. Они спорили с врачами, закрывали глаза на очевидные вещи. Ждали чуда. Искали врачей, которые поставили бы другой, более оптимистичный диагноз. Они требовали от своих детей невозможного, и дети становились еще более болезненными под грузом этих ожиданий, а родители от собственных несбывшихся ожиданий впадали в ярость, обиду, депрессию, отчаяние.
Врачебные ошибки, безусловно, бывают, неправильно поставленный диагноз вполне возможен, ибо врачи тоже люди, а каждый пациент уникален и не всегда соответствует всем диагностическим критериям. Но если несколько разных врачей и специалистов озвучили один и тот же диагноз, то продолжать в него не верить – это значит, что психологический механизм защиты уже не защищает, а становится механизмом сопротивления, который отнюдь не помогает ни родителю, ни ребенку.
Принять диагноз своего ребенка – это, конечно, задача не из легких. Ведь это значит принять тот факт, что он никогда не будет таким же, как другие дети. Это значит, что он всегда будет особенным, и эта особенность скорее всего будет бросаться в глаза другим людям. Принять диагноз своего ребенка – это прожить и победить свои сильные родительские чувства: вину, страх и стыд, значительно более сильные, чем у родителей здоровых детей. Это больше чем просто подвиг. Но именно принятие позволяет такому ребенку стать тем, кто он есть: маленьким человеком с ограниченными возможностями. И только принятие этих ограничений позволит и ему и маме жить с ощущением значительно большего удовлетворения от жизни. А сопротивление и непринятие такой тяжелой реальности будут отзываться обидой и пустым ожиданием, способными разъедать изнутри. Способность родителя принять диагноз ребенка позволит отмерять достижения их особенного малыша не от каких-то нереальных рубежей, которых ему никогда не достичь, а от его реальных возможностей.
К примеру, если человек не осознает, что он не умеет летать, но всеми силами стремится к этому, потому что видел, что самолеты летают. Он может жить в обиде, грусти или отчаянии от невозможности того, чего ему так хочется, может пробовать взлететь разными способами и тратить на это много времени и сил, а возможно, рисковать жизнью. Но принятие собственного ограничения в том, что он не может летать, позволит ему получать удовольствие от многих других сторон жизни. Это, конечно, весьма условный пример. Но я видела, что довольны своей жизнью и своим ребенком только те родители, которые приняли диагноз и ограничения собственных детей. Они замечали не то, чего их детям недостает, а то, что те могут, умеют, воплощают и достигают.
2. Неадекватное отношение общества к таким детям и таким родителям. Во многом оно вопиюще, особенно в сравнении с цивилизованными странами. Конечно, в последнее время отношение стало меняться, но не такими темпами, как хотелось бы. Мало того, что долгое время государство помогало детям с ограниченными возможностями лишь символическими материальными взносами (если не сказать грубее – подачками), но оно еще и совершенно не заботилось о том, чтобы такие люди в нашем государстве чувствовали себя равноправными и свободными. В Америке в каждом (!) автобусе есть специальная подставка, чтобы человек в инвалидной коляске без посторонней помощи смог въехать в автобус. Для таких людей там – самые удобные места парковки, отдельные, специально оборудованные кабинки в общественных туалетах, специальные механизмы для опускания человека в бассейн. Дети и взрослые с ограниченными возможностями там – люди равноправные и равноценные, к которым относятся с уважением, заботой, вниманием.
А в нашей стране… Автобусы, бассейны, туалеты – бог с ними. Хотя и это очень важные и необходимые вещи. Но я неоднократно слышала грустные даже не то чтобы жалобы, а просто отклики родителей на то, как обошлись с ними в детской поликлинике, отказавшись проводить ингаляцию ребенку-аутисту, и направили их в ПНД за этой простой процедурой. А унизительные комментарии и реплики, которые отпускают работники разных сфер детского здравоохранения и образования! «Это все не о вас и не о вашем ребенке, это о них. Называя вашего ребенка придурком, они говорят о себе», – мой комментарий вряд ли помогает родителям утешиться. Им обидно, горько, они чувствуют себя униженными и беспомощными. И эта обида и горечь значительно сильнее оттого, что их мальчик с детским церебральным параличом умнее, добрее и душевнее этой обиженной жизнью уборщицы детской поликлиники.