По самой дамбе бродили жители и заводские рабочие. Бычков стоял в новом пиджаке и говорил портному Григорьеву, маленькому тщедушному человечку, у которого вместо усов еще в молодости выросли по три волоска возле углов губ, да так и остались на всю жизнь:
— Смотри, сколько народу нагнали! Да впустую все. Впустую, — решительно буркнул Бычков. — Кто сказал, что будет вода? Кто сказал? Вода бывает как раз через десять лет. Была в семнадцатом, значит, в двадцать седьмом будет. А это так. Во!.. Смотрите, какие мы заботливые. Где хозяин! Чем не хозяин? А на самом деле Спирька это Самохин. Вчера кочегаром был, а сегодня он большевик. И все понимает, и какое наводнение, и какую дамбу нужно. С книжечкой ходит.
Тимка и Петя обошли всю дамбу, два раза спускались к самой воде, бросили палку и смотрели, куда она поплывет. Палка долго стояла неподвижно, а потом еле заметно стала подвигаться вдоль берега.
— А где ваша лодка стоит? — спросил Тимка.
— А там на реке. Там дядя мой на мосту служит.
У этого Петьки вся жизнь наполнена завидными вещами. Вчера матрос, а сегодня дядя на самом мосту.
— А чем он служит?
— А он называется начальник моста.
Петя произнес это без бахвальства, но все равно, зависть кольнула в тимкином сердце.
— Может, ты еще скажешь, что он большевик?
— Он так и есть — партийный. Так и есть — коммунист.
— Врешь!
Петя улыбнулся:
— А чего я буду врать?
— Ты думаешь, куда ни посмотри, так тебе все комумнисты?
— Чудак ты какой, так он же и есть коммунист.
— А чего вы лодку сюда не пригоните?
— Куда? На дамбу?
— Вот сюда. Здесь и поставить. Шикарно было бы!
— Сюда нельзя поставить. Пройдут еще три дня или четыре дня, и тогда вода через дамбу пойдет.
— Как? Прямо на «Раек»?
— Прямо на эти дома.
— От здорово! А откуда ты знаешь?
— А отец говорил?
— А оон почем знает?
— Он все знает. Он говорит: несчастье будет, если не удержат. А то как и зальет. Все зальет.
Петя показал на «Раек» и глянул на Тимку серьезными черными глазами.
Тимка глянул по направлению его руки, и в его воображении встали все эти хаты, сады, дворники, плавающие в воде. В Тимкиных глазах загорелось восхищение.
— Вот красиво! Тогда будем здесь на лодке плавать, правда?
Петя нахмурил брови:
— На лодке можно плавать. Только будет жалко.
— Чего тебе жалко?
— А людей?
Тимка засмеялся:
— О! Людей! Вон же там залито, а люди все целые. И катаются на лодках. А чего жалко? И туда на лодке, и сюда на лодке! А там под мостом аж на самый завод.
— В завод? В завод ни за что не пустят!
— А я попрошу. Я скажу: только на минуточку, посмотрю и назад.
— Воду туда не пустят. Кто тебе пустит воду? Чтобы завод остановился?
Тимка спешно задумался. Остановиться завод не может — это Тимка хорошо понимал, потому что завод в его глазах был наиболее могучим и внушительным явлением. С завода каждый день приходил отец и приносил с собой какой-то особенный, сложный и радостный запах настоящей, большой жизни. И Тимка недолго думал, уступил.
— А чего он остановится? Только под мостами перегородить и все.
В этот воскресный день жизнь протекала не только нормально, но даже весело. На дамбе было оживление, гуляли девушки и молодые люди. Колеса на подводах приятно и мирно постукивали втулками. Спиридон Самохин похаживал по дамбе, посматривал на Шулудиевку и солидно и аккуратно записывал в блокнот число привезенных досок и колымажек земли. Деловые люди подходили к нему так же спокойно, они разговаривали, неторопливо поворачивались лицами то в сторону Шелудиевки, то в сторону «Райка». Даже шелудиевцы, обыкновенно народ задорный, подъезжали на своих душегубках к берегу и высказывали желания, не имеющие никакого отношения к угрозе наводнения:
— Эй, желтенькая, иди прокачу на быстрой лодочке! А, да это Катя! Катя, чего вам на дамбе ножки трудить? Садитесь.
— Опрокинешь.
— Да какой мне расчет опрокидывать? Старый моряк, что вы!
И некоторые девушки, кокетливо подобрав юбки, спускались с насыпи и осторожно, с приличным случаю волнением ступали носком на шаткую душегубку, а потом оглашали криком все плавни и валились в галантные обьятия лодочника. С дамбы смотрели на них другие девушки и юноши и кричали:
— Катя, не верь ему, он обманщик, у него лодка с дырками!
— Ночевать будешь на крыше!
…А когда наступил вечер, на дамбе разложили костры, новая смена рабочих так же мирно постукивала топорами и втулками подвод, а возле костров собрались разные люди и негромко разговаривали, вспоминали прошлые годы. В их рассказах прорывался изредка смех, и не было ни одного трагического случая.
К вечеру и мальчикам прибавилось заботы и впечатлений. Вообще, за этот день они набегались, насмотрелись, наговорились, наспорились на целый год. А многие и наголодались. Когда стемнело, пришли матери и разыскивали своих слишком впечатлительных сыновей. Некоторые ласково, с тихим, душевным разговором повели детей обедать или ужинать, а кто и толчокм направил бродягу домой, пользуясь для этого естественным удобством мягкого склона дамбы.
А были и такие, что и вовсе не нашли искомого, ходили и спрашивали встречных:
— Не видели Кольки? Ну, что ты скажешь, до чего противный мальчишка!
А Колька в это время, близко познакомившись с хозяином колымажки, сидит на узкой жердине и чмокает на коняку, перебирая в руках веревочные вожжи.
Уйти домой было трудно, события пробегали слишком поспешной чередой: не успеешь открыть глаза на одно, как налетает другое. Не успела перевернуться душегубка с полупьяным парнем, не успел парень выжать из себя грязную воду, как что-то закричали справа, и нужно лететь туда, кое-как рассматривая дорогу возбужденными глазами. А там привезли мешки, а в другом месте распряглась лошадь, а с левой стороны подъехал грузовик, а с правой заиграла гармошка, а в середке запылали фары лакированной машины — прибыл предисполкома. И снова, и снова должны работать уставшие ноги, и снова устремляются вперед жадные глаза, и снова человек должен пыхтеть, преодолевая многочисленные расстояния. А когда пришел вечер, к разнообюразным, быстро проносящимся случаям прибавились еще и результаты дня. Главное: вода подошла к самой дамбе. Грязный Митрошка уже бродил в воде и кричал стоящим наверху:
— Уже две доски закрыла! Две доски закрыла!
Верхние слушали, свесившись головами вниз, и млели от зависти к Митрошке, которому судьба послала такое редкое счастье — поклпадистых родителей, позволивших Митрошке целый день прогулять без ботинок.
Но уже на другой день утром картина изменилась: Митрошка уже не мог бродить под дамбой. В Шелудиевке вода подбиралась к полам, и шелудиевцы не катались на душегубках, а перетаскивали пожитки на чердаки. Как и вчера, приезжал председатель исполкома, повертел головой, забот у него много: вокруг самого города дамба протянулась на десять километром.
Прошел еще день и еще один. Вода прибывала на глазах по полтора метра в сутки. У шелудиевских домишек скрылись окна. Поверхность воды уже не стояла грязной домашней лужицей, исчез куда-то разный мелкий сор. Заметнее стало течение, кое-где появились водовороты, а набегающий ветерок уже подымал обычную рябенькую волну. У самой дамбы вода начинала бить потихоньку частыми мелкими всплесками. Доски были дошиты до самых верхушек вкопанных столбов, досыпана была земля. По высоте дамбы еще оставалось не покрыто водой несколько метров, но скептики косо посматривали на тонкую стенку дамбы: для того, чтобы удержать напор реки, нужно было расширить стенку, по крайней мере, вдвое. 24 апреля уровень воды достиг высоты семнадцатого года. Вечером в этот день завод приостановил работу и объявил мобилизацию всех рабочих сил для борьбы с наводнением. Закрылись школы. На станционные пути были поданы товарные вагоны для потерпевших.
Двадцать пятого числа Минаевы встали чуть свет. Еще вечером отец сказал:
— Вагон хоть и получили, а перебираться пока подождем. Сергей, собери наши лопаты, совки — все, что есть. А ты не шныряй под ногами, сиди дома, нечего тебе по дамбе лазить.
Но глаза Тимки ответили отцу таким страданием, что отец засмеялся и махнул рукой:
— Только там нечего наблюдателем ходить, возьмешь ведро, будешь мешки насыпать.
Тимка немного обиделся на отца за «наблюдателя». Выходило так, как будто он не помогал делать носилки.
Дамба была разделена на три участка. Самый левый поручался заводу, средний — «жителям», а правый, самый опасный, подходящий к главному руслу реки, — полку Красной Армии. Красноармейцы работали уже вчера. Тимка с ребятами бегали туда, но на дамбу пробраться не удалось, кругом стояли часовые с винтовками и не хотели даже разговаривать с гостями. Мальчики долго сидели на заборе и смотрели издали на работу красноармейцев. Работа полка производила впечатление очень важного и сурового действия. Тимка почувствовал это и в фигурах командиров, перетянутых ремнями, и в быстрых экономных движениях военных, и в озабоченном движении грузовиков, и в двух флажках, поставленных на дамбе: один синий, другой зеленый. И отец сказал вечером:
— С правой стороны, хоть и трудно, но там удержат. Легко сказать: полк Красной Армии! Куда там эта река годится!
Услышав эти слова, Тимка даже рот открыл, так это было прекрасно и сильно. Оттого, что против реки выступил полк Красной Армии, вся река представилась Тимке совсем в другом виде. Ему уже не хотелось кататься на лодке, а нужно было так же спокойно и сурово стать против нее, как стали красноармейцы. Духовные глаза Тимки видели теперь реку во всей ее вредной силе, видели страшную мощь ее движения и напора, видели размах берегов, скрывающихся в тумане горизонтов. Тимка захотел тоже бороться с ней и поэтому начал ненавидеть Бычкова.
Вчера, когда он с отцом и Сергеем делал в сарае носилки, подошел Бычков, долго стоял и смотрел на их работу, а потом по своему обыкновению уставился в землю заросшим лицом и сказал: