группировка, объединенная «коллективной тельняшкой» (по аналогии с «коллективным телом»), группа, создававшая свое социальное окружение как предмет искусства.
Митьки многочисленны (настолько, что я затрудняюсь опубликовать их полный список, постоянно растущий и обновляющийся); они уже отметили свое пятнадцатилетие, но по-прежнему гиперактивны. Рисуют картинки, мастерят хитроумные инсталляции и пишут книжки, которые тут же издают, в том числе и в собственном издательстве «Митькилибрис»; выступают на концертах и записывают компакт-диски с «митьковскими» песнями, снимают мультфильмы. Излечившись от пьянства, они с неменьшим энтузиазмом занялись разработкой собственной антиалкогольной пропаганды, в частности, предложили проект «митьковского вытрезвителя» – чистенького, уютного, с тельняшечно-полосатым постельным бельем и умиротворяющими картинками на стенах.
На главной странице митьковского сайта в интернете посетителя встречает «программная» цитата: «Митьки никого не хотят победить, – а под ней (как бы „застенчивым шепотом“): и поэтому всегда побеждают».
Такая вот стратегия.
58. Модернизм
В статье «Авангард» я уже сетовал на многочисленные сложности, возникающие после постановки лобового вопроса: «А чем модернизм отличается от авангардизма?» Там же я попытался ответить на этот вопрос, а уж внятно или нет – судить вам. Без второй серии мелодрамы «Страдания начинающего искусствоведа» мы, пожалуй, обойдемся. Вопрос все равно как был спорным, так и останется.
59. Мордобой
Начну с цитаты из классика московского художественного мордобоя Александра Бренера:
«Самый страшный запрет западной цивилизации – это запрет на непосредственный, открытый, неритуализированный физический контакт. Но только такой контакт и есть истинное событие в мире: прикасаясь к сосцам, губам, ягодицам друг друга, мы признаемся в любви – самом нашем ценном завоевании. И точно так же, ударяя друг друга в нос, в щеку, в грудь, в яйца, мы утверждаем ненависть и неприятие – причем самым честным и непосредственным образом».
Мордобой вошел в моду, стал неотъемлемой частью московской художественной жизни где-то в начале девяностых с легкой руки не то серьезных и «сердитых» Э. Т. И.-х, не то еще более «сердитого» Бренера. Художники били друг друга, журналистов и зрителей (и еще больше говорили о том, как они бьют друг друга, журналистов и зрителей).
Тот же Бренер, помнится, любил рассуждать (непременно в присутствии художественных критиков) о том, что он, дескать, хотел бы однажды попробовать убить человека, поэтому надо найти такого человека, которого не жалко – вот, например, художественного критика: такую сволочь точно не жалко!
Впрочем, так он никого и не убил… насколько мне известно.
60. Музей современного искусства
Борис Гройс в свое время мужественно отконстатировал факт, долгое время нуждавшийся в констатации: «Серьезное», «автономное» искусство в нашей культуре создается главным образом для того, чтобы войти в собрание музея и быть в нем выставленным. Фраза: «Музея современного искусства в России до сих пор нет» на фоне этого высказывания звучит, согласитесь, особенно драматично. Настолько драматично, что впору призвать на помощь старое доброе, неоднократно испытанное средство спасения: «как бы нет». Или даже так: «как бы на самом деле нет». Потому что в некотором смысле музей современного искусства в России все же есть, и даже не один. Как бы есть, разумеется. Не то чтобы действительно музей, а чудо, бомбоубежище и… и музей Церетели.
Чудо
В Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге с 1991 года существует Отдел новейших течений (заведующий Александр Боровский). Название отсылает к одноименному отделу новейших течений, созданному в музее в романтические 20-е годы. Отдел не имеет аналогов в стране: он ориентирован на изучение, репрезентацию, популяризацию и развитие актуального русского искусства. Работы актуальных художников, чьи выставки регулярно проходят в стенах Русского музея (за время существования отдела их было более двухсот), оседают в коллекции Отдела новейших течений.
Но это еще не все. Вот уже несколько лет существует проект «Музей Людвига в Русском музее»: постоянная экспозиция более чем ста работ известнейших русских и западных художников. Таким образом, «Музей Людвига в Русском музее» вполне можно было бы назвать первым в России музеем современного искусства. Я бы вообще обошелся без оговорок и прочих сослагательностей, но в силу вполне очевидных причин «Музей Людвига в Русском музее» – это все же скорее уникальный проект, чем самостоятельная институция, каковой должен бы быть музей современного искусства.
Бомбоубежище
С 1989 года существует сектор новейших течений музея-заповедника Царицыно (руководитель Андрей Ерофеев), который занимается формированием и хранением коллекции современного искусства. С 1990 по 1994 год велись активные закупки работ (после 1994-го работы закупались изредка, от случая к случаю), и вообще поначалу все выглядело весьма оптимистично. В результате собрана уникальная коллекция (не только живопись и графика, но и инсталляции, фотографии, видеоматериалы), которая могла бы стать основой музея современного искусства, однако для этого, разумеется, нет ни помещения, ни, тем более, финансирования: государство существование коллекции, мягко говоря, игнорирует. Обидно: для зрителей коллекция, разумеется, недоступна – не в бомбоубежище же, с грехом пополам переоборудованное под склад, где, собственно, и хранится коллекция, экскурсии водить…
Ну вот, разве что, сайт в интернете у коллекции в прошлом году появился по адресу http://www.gif.ru/museum/ – если это кого-нибудь утешит.
Музей современного искусства Зураба Церетели
Это частный проект. Можно сказать, индивидуальный проект художника Церетели, представляющий собой его личный ответ на вопрос: что такое современное искусство?
Забавно, что в столице России есть столь грандиозный частный музей современного искусства при полном отсутствии аналогичной государственной институции. Еще одна инверсия «своего особого пути России». Впрочем, если создание частных музеев современного искусства войдет в моду среди представителей крупного бизнеса – что ж, такое явление можно только приветствовать.
Вот таким образом и обстоят у нас на сегодняшний день дела с музеем современного искусства – чем не наглядная иллюстрация к статье «Культурная политика»…
Вместо постскриптума хотелось бы добавить, что в сложившейся ситуации наметилась любопытная тенденция: за создание всяческих музеев, музейчиков и музеюiшек берутся сами художники, и порой это приносит удивительные результаты.
В Питере, например, кроме Музея нонконформистской культуры (см. статью «Нонконформизм»), существуют еще очаровательный, передвижной и компактный Музей Мышеловок Владимира Козина и Музей Сновидений, придуманный Виктором Мазиным и открытый 6 ноября 1999 года, в день столетней годовщины со дня публикации работы Зигмунда Фрейда «Толкование сновидений», в здании Восточно-европейского института психоанализа на Петроградской стороне.
А на сайте Московского ЦСИ Сороса по адресу http://www.sccamoscow.ru/Ru/MusLab/ru/ind-sor.htm вот уже несколько лет существует «Музейная лаборатория», где собраны самые разные проекты музеев – от Музея тоталитаризма и Музея времени до приватного проекта Леонида Тишкова «Музей-мастерская книги художника» и загадочной Контрольной станции чувств.
Возможно, в ближайшем будущем отсутствие пары-тройки проектов музеев в личном портфолио художника станут считать дурным тоном. К такому повороту событий лучше бы подготовиться заранее. Что до меня, то я бы с удовольствием создал, к примеру, музей арт-мистификаций или, еще лучше музей новейших мифов. Да вот руки все как-то не доходят…
61. «Мухоморы»
Один из ярчайших примеров успешного коллективного творчества в истории отечественного искусства. Наш недолгий «Битлз». Праздник, который у нас был, давным-давно закончился, но навсегда остался в архивах и просто в воспоминаниях.
Участники группы: Свен Гунлах, Константин Звездочетов, Алексей Каменский, Владимир Мироненко, Сергей Мироненко. Они устраивали перформансы, нередко – экстремальные (чего стоит одно только знаменитое погребение заживо Свена Гундлаха), рисовали картинки (по большей части уморительно смешные), писали стихи (еще более смешные, чем картинки), которые потом сшивали в самодельные книжки и продавали знакомым по копейке. Наконец, не имея решительно никакого опыта в звукозаписи, «Мухоморы» в домашних условиях спродюссировали так называемый «Золотой диск», большую часть текстов которого автор этих строк и многие его ровесники до сих пор помнят наизусть.
Группа «Мухоморы» возникла в начале восьмидесятых, в эпоху информационной изоляции, культурной блокады и полулегального положения «авангардистов» (собирательное обозначение, применявшееся ко всем художникам, работающим вне официально поощряемой эстетики). Занятие современным искусством считалось разновидностью диссидентства; активное же занятие таковым (а «Мухоморы» были фантастически активны) можно приравнять к партизанской войне. За что «Мухоморы» и были отправлены на воинскую службу в ряды Советской Армии (поскольку сажать в тюрьму их все же не решились, армия была справедливо сочтена своеобразным аналогом каторги). Два года спустя они вернулись; в Москве уже началась горбачевская оттепель, постепенно заселялся первый (и самый знаменитый) сквот в Фурманном переулке. Но бесшабашных мальчишек, которые занимались искусством из дерзости и азарта (как говорил Портос: «Я дерусь, потому что дерусь»), уже не было. Невозможно дважды войти в одну реку, потому что переменчива сама река. Участники группы все чаще подписывали работы собственными именами, а совместные вечеринки все реже становились поводом для очередного художественного жеста.
Журналисты девяностых, несомненно, окрестили бы «Мухоморов» «культовой группой». Но в девяностые годы «Мухоморов» не было и быть не могло: в основе возникновения такого рода феномена всегда лежит сложная алхимическая формула, учитывающая место и время действия, возраст и личные обстоятельства участников, а также фазы луны, расположение планет и количество лет, оставшихся до конца света.