Док помнил только, как они стояли, уже развернув «виллис» носом к правлению, и он думал, что постарается обойти справа, слонам не до того, не заметят, а мы уберемся отсюда – и к своим. Вертолет через полчаса. Мы всё успели. Только ты давай, Клемс, пригнись, нечего тебе торчать, как свечка в именинном торте, сейчас прорвемся – и уже, считай, у своих, и всё, слоны тут без нас доделают.
И он сказал Клемсу: пригнись, а тот – давай, рули, Док, я прикрою.
И тут он вспомнил: откуда-то еще пришло другое стадо – на ярость, на трубный рев, на неслышный адский вой их генератора, на крики атаки. Надо было проскочить так, чтобы не увязались за «виллисом» – и прорваться к своим. И надо было сделать это быстро, потому что слоны уже…
Пригнись.
Нет, я прикрою.
Клемс!
Ладно, как всегда – пятьдесят на пятьдесят. Не тяни, Док. Не успеем.
Да какое там пятьдесят на пятьдесят!
Или будет, или нет.
Клемс.
Давай, рули, пошел!
Черт! Черт! Черт!
Он промчался – сквозь облака розовой, желтой, серой пыли, сквозь грохот и треск, трубные вопли и крики ужаса и боли, сквозь стук пуль по кузову, он промчался, потому что некуда было деться, и он стряхнул второе стадо с хвоста и вылетел к своим, и затормозил, уже вломившись в буш, и только тогда посмотрел направо и увидел то, что и должен был увидеть. Клемс. В крови. Дышит.
Они дышали вместе еще совсем недолго, а потом Док остался один.
Как если бы он снова держал его в руках и не давал умереть – раненому смертельно, безнадежно, без шансов. Удерживал бы его, затягивая муку умирания.
– Прости, – сказал он одними губами, прижав их к обшивке двери. – Я не умею сдаваться.
– Пусти меня.
Док повернул ключ в замке, потянул дверь на себя. Она открылась легко. Это…
Это Клемс слегка толкнул ее наружу.
Док окинул его взглядом: ни синяков, ни ссадин. Всё правильно. Никаких чудес. Рей, сказал он. Что же мне делать. Рей молчал. Может быть, его вообще не существовало на свете. Может быть, вообще ничего на свете больше не существовало. Док перешагнул порог, закрыл за собой дверь. Клемс отступил на шаг, другой. Как будто между ними обязательно должен был оставаться промежуток.
– Я не знаю, как это сделать. Я говорю, что я согласен – но не соглашаюсь. Я клянусь, что отпускаю тебя – но ты не исчезаешь, значит, я не отпускаю, так? Я не умею. Но я буду пытаться. Просто дай мне время. Клянусь, я хочу это сделать. Хотя я вру, я не хочу, я не могу этого хотеть. Но я хочу хотеть этого. Правда. Потерпи, пожалуйста. Если это хоть как-то зависит от меня… Если это вообще в моих… вообще в человеческих силах – я сделаю это. Я сделаю это.
Док понял, что не в силах даже произнести эти слова.
Клемс смотрел на него, и Доку показалось, что в его глазах не только усталость. Еще боль. И терпение. И – на миг это привиделось Доку, он моргнул, и всё прошло, но он видел, видел точно: сострадание. И он рванулся навстречу, рванулся к Клемсу, распахнув руки, чтобы обнять, сгрести в охапку, кричать от боли вместе с ним.
Но Клемс успел отступить.
– Ладно, – кивнул Док. – Тебе надо одеться. Я должен ехать на базу. Давай, поехали со мной.
Все мы
Клемс подошел к машине слева.
Док чуть не столкнулся с ним у дверцы – настолько не ожидал такого поворота. Не то чтобы они не менялись местами, но посадить мертвого за руль – слишком далеко за границей абсурда. Так далеко Док еще не был готов зайти.
– Всё-таки давай сегодня я.
Клемс постоял неподвижно, даже лоб сморщил, как будто что-то обдумывая – может ли оно думать, задался вопросом Док, – и отступил безмолвно. По крайней мере, он больше не повторял непосильную для Дока просьбу, это уже облегчение.
Выехали – в грохочущий ливень, то и дело подсвечиваемый вспышками в черном небе.
– Светопреставление, – сказал Док.
Неловко было совсем молчать теперь, когда он признал за ходячим мертвецом человеческие свойства и права. С Клемсом они не молчали бы, это уж точно. Но и говорить – о чем тут говорить? А если в ответ снова – бесконечно усталый голос с невыполнимой просьбой?
Что я не сделаю для тебя? Попроси меня пройти по воде, попроси дышать огнем. И не сделаю. Провалюсь, погибну. Или этого ты и просишь?
– Клемс, послушай. Через три километра мост, может, газ в пол – и вперед, и на середине вправо, протараним ограждение – и полетели! По такой погоде и не рыпнутся спасать, там глубоко, дело верное. Это поможет? Я серьезно.
Клемс посмотрел молча – ей-богу, как на дурака. Док и не думал, что это способно так смотреть.
– Спасибо, что молчишь.
Ты просишь не умереть для тебя – это хоть сейчас. Ты хочешь, чтобы я жил, – и тебя не держал. Разве я могу тебя держать? Руками держал – не удержал, а теперь-то, когда и не прикоснуться к тебе?
– Что-то здесь не так, – хмуро резюмировал Док.
Клемс – или все-таки не совсем он? – не ответил, и дальше они ехали молча.
– Теперь здесь всегда четверг, как ни приди… Или это только мне так везет? – проворчал Док, заглянув в библиотеку. Там было темно, только на одном столе светилась лампа, да слабо мерцала водяная тьма за окном. За столом сидел сутуловатый брюнет. Он обернулся, помахал рукой.
– И тебе привет! Сразу ко мне пойдем – или сначала о погоде?
– Давай к тебе. Если у тебя можно кофе выпить. А то у нас сегодня завтрак не задался.
– У всех? – удивился брюнет.
– Ну, можно сказать, только у меня, – уточнил Док.
– Есть печеньки, – гостеприимно улыбнулся брюнет.
– У дрессировщиков всегда есть печеньки, – огрызнулся Док.
Брюнет покачал головой.
– Ты чего такой… дерганый?
– Пойдем к тебе, там скажу.
– Ок.
– Пойдем, – сказал Док Клемсу и пропустил его вперед. Клемс пошел, но то и дело оглядывался, как будто боялся, что Док отстанет, захлопнет дверь, сбежит. Боязливое злорадство и жалость, болезненная, как судорога в мышце. Что же меня надвое рвет, когда же это кончится, устало подумал Док и обогнал Клемса, вошел в кабинет первым. Сел на диван, подвинулся вбок – чтобы места хватило на двоих. Задрал подбородок, требовательно посмотрел в глаза хозяину и спросил напрямик:
– Кто ты?
Хозяин кабинета распахнул глаза – почти незаметно стало, что они разные, один шире, другой длинней. У всех так, но не заметишь, если не приглядываться. А у этого в глаза бросается, притягивает взгляд. Не уродство, даже наоборот. Просто странно. Но сейчас он так широко раскрыл глаза, что разницы не видно.
– Извини, – чуть двинул плечами. – Я не понял, что ты имеешь в виду.
Док глянул на Клемса, скорее по привычке, вздохнул, переформулировал задачу:
– Ладно, давай с другой стороны. Кто я?
– Возможно, на меня неблагоприятно влияет погода, – развел руками хозяин кабинета. – Но я не понимаю сути твоих вопросов. Ты в каком смысле спрашиваешь?
– Я просто спрашиваю, – устало отмахнулся Док. – В самом обычном смысле. Кто я? Как меня зовут?
– Насколько мне известно…
– Да, это именно то, что меня интересует, – поторопил Док. – Как меня называешь ты.
– Слушай, – терпеливо вздохнул хозяин. – На амнезию ты не тянешь. Вон, про четверг пошутил, дрессировщиков помнишь. За что ты их вдруг невзлюбил, кстати? Это после. Ты скажи, в чем дело, так будет проще.
– Можешь ты просто обратиться ко мне по имени, пока я не двинулся от злости?
– А я разве еще нет?
– Нет.
– Ладно, Док, это не проблема. А проблема-то в чем?
Док откинулся на спинку дивана и несколько раз шумно выдохнул. Оттуда же, издалека, спросил:
– А ты кто? То есть – как тебя зовут?
– Смотря кто, ты же понимаешь.
– Как я тебя называл в прошлый раз? – коварно спросил Док.
Хозяин кабинета улыбнулся.
– Если я ничего не путаю, то ты называл меня по имени: Гайюс. Как тебе это?
– Отлично, – выдохнул Док. – Просто замечательно. У меня еще только один вопрос. Нет, два. Ты знаешь Рея?
– Конечно, нет, – сказал Гайюс.
– Угу, – согласился Док. – Это неправильный вопрос. Тогда последний: а это кто? – и показал на Клемса, или не совсем Клемса, словом, на того, кого обнаружил сегодня утром у распахнутого окна в кухне, босиком стоящего в ледяной воде – в жизни не входил Док в такую ледяную воду, в жизни. Клемс сидел на краю дивана, внешне равнодушный к происходящему, а что у него внутри творится – этого Док знать не мог. С учетом обстоятельств – и не хотел. Он просто смотрел, как Клемс сидит на краю дивана в обычной такой позе – расслабленный и собранный одновременно, не поймешь по нему, что в любой момент может рвануться хоть вверх, хоть вперед, хоть вбок, а то уйти перекатом в угол, не поднимаясь выше подоконника, в общем, наверное, он и сейчас такой… Сидит, одетый в одежду Дока, слегка узковато ему в плечах и рукава коротковаты, но сейчас это всё равно. Сидит рядом – ровно через несминаемый, неумаляемый промежуток, какой и положен между живым и мертвым, я ведь смог это сказать, Гайюс, сказать, что он мертв, а потом взять свои слова обратно, и вот – я привел его к тебе, мое доказательство, что же ты молчишь и смотришь на него, как будто видишь в первый раз? Или ты заметил, что с ним что-то не так? Что ты заметил, Гайюс? За какие детали зацепился твой неизменно зоркий взгляд? По каким признакам ты определяешь сейчас, что…
– Здесь есть кто-то еще? – спокойно спросил Гайюс.
Док бросил на него короткий взгляд, замер, прикрыл глаза.
– Так, понятно. Ты имеешь в виду, что здесь, рядом со мной на диване, никто не сидит? Что я здесь один – не считая тебя, конечно?
– Совершенно верно, – подтвердил Гайюс. – Не считая меня, ты здесь один.
– Гайюс, ты не поверишь, но я тебе чем угодно могу поклясться: здесь полно народу.
– Я никого не вижу, кроме тебя. Но если ты уверен…
– Абсолютно.
– Назови их.
– Во-первых, Клемс, – Док указал рукой на Клемса. – Ты его знаешь.