И снова был день, когда они шли в высокой траве, и сладкий от сосен и земляники медленный ветер гладил их лица, как будто они сами гладили друг друга глазами, руками. Можно было раствориться в солнечных лучах, в тепле, сладости, в покое. Док чувствовал это – и захлебывался бессильными слезами, криком, неподвижностью и тишиной. Другой Док чувствовал блаженство и мог быть беспечным, щедрым, транжирить драгоценные считаные мгновения на бессмысленные умствования об Орфее и Эвридике, о Гильгамеше и Энкиду, фантазировать о жизни после смерти и тайных тропах в царство Аида и обратно.
Голубые и огненно-алые мотыльки, белые и черные с красными лентами, лимонно-желтые и шоколадные бабочки окружали их колышущимся облаком. Клемс шел за Доком, потом Док за Клемсом, потом они носились и кричали бессмысленно, как дети, и так же бессмысленно продолжали спорить, и почему-то – Док не помнил, чтобы в тот раз было такое, – вдруг стали спорить, кому хуже приходится зимними ночами. Потому что Док страдал от духоты, если закрывать окно в спальне, и просыпался с больной головой, а Клемс мерз, когда Док спал по своей привычке с распахнутым окном. Вот сейчас, среди лета, они решили вдруг говорить об этом? Спорить? Серьезно?
Док-соглядатай поперхнулся от возмущения. Ты, придурок, заорал он себе, ты… уступи ему. Немедленно, сразу. Давай, быстро, соглашайся отныне и навеки – осталось всего-то… всего ничего. И полгода не пройдет, как он перестанет дышать, прекрати спорить, ненавижу.
Но Док-хозяин своего времени с завидной запальчивостью продолжал доказывать, что спать в духоте вредно для здоровья, как ребенок, ей-богу, глупый упрямый ребенок, уж потерпел бы и духоту, всего-то осталось, всего-то. Только что они клялись без слов, что не оставят друг друга и после – а теперь подерутся из-за окна в спальне?
Док задыхался от негодования. И вдруг понимание обрушилось на него, как будто грохот обрушился с неба – оглушил, ослепил вспышкой, раздавил и разорвал на части. Всё было не так. Не так, как он понимал до сих пор. А вот сейчас понял наконец. Ему стало тихо и хорошо, он слушал их перепалку и улыбался – глубоко внутри возмущенного, негодующего молодого себя.
Правильно, мальчик, правильно, несмышленый, дурачок, идиот… Всё правильно. Ори, ругайся, спи ночами – проспи всё на свете, просыпай, рассыпай драгоценные мгновения, потому что они для тебя еще бесконечны, они бесконечны. Это так, пока это так для тебя. Пока ты их не считаешь – их несчитано у тебя, хотя бы их оставалось два или три.
Жги, пали, живи. Будь живым – и с живым. Это я ношу в себе его смерть и смотрю на него как на мертвого. И поэтому я бессилен. Но для тебя он еще жив. Он еще жив. Он жив. Он бессмертен, как и ты.
Всё правильно, мальчик. Это не ты молодой дурак. Это я – старый. Мертвый его смертью.
Вот так.
Только так.
И он с той же блаженной улыбкой смотрел, как они выбирают одеяло – красное, шелковое, набитое шелком. Он смотрел, как они спят рядом, каждый под своим одеялом – и это не беспокоило его, как не беспокоили бегущие стрелки и сменяющиеся даты, как не тревожили зарядившие с началом осени дожди, как не смутило приближение Рождества – и той командировки в Климпо, когда часы должны были остановиться. Ничто не смущало его покой. Мгновения были бесконечны, он жил ими.
Поэтому в Климпо всё случилось вновь с той же силой.
И после всё повторилось неизменно, все девять кругов. Или Док просто не заметил изменений. Может быть, всё это происходило не один раз. Может быть, от этого и образовалась путаница, ведь мирозданию пришлось как-то разводить в пространстве одновременные версии Дока, как тут не сойти с ума. Может быть, не один раз он произносил свое исчерпывающее «просто я скучаю по нему», и все повторялось. Неважно.
Просто однажды Гайюс сказал:
Да будет так.
И Док ответил:
Так и было.
И… как? – спросил Гайюс.
Так, как ты и обещал, ответил Док. Ад. Но я не отказался бы от повторения. Если бы…
Если бы – что?
Док пожал плечами.
Вот же черт, сказал Гайюс. Ты собираешься… продолжать?
А ты чего ожидал?
Я надеялся, что тебе удастся принять эту потерю. Хотя бы так.
Серьезно? – рассмеялся Док. – Ты всерьез на это рассчитывал?
Теперь пожал плечами Гайюс:
Обычно помогает.
Ты уже… когда-нибудь… кому-то так делал? – спросил Док.
Гайюс кивнул.
Это… какой-то гипноз? Всё равно. Всё равно. Неправда. Не всё равно. Я знаю, что это было на самом деле. Спасибо. Это было… драгоценно. Правда, это многое мне… прояснило. Теперь мне будет легче продолжать.
Док, ты же, в конце концов, взрослый, образованный, разумный. Ты же понимаешь, должен понимать, в конце концов.
Посмотри на меня. Ты видишь, что я спокоен. Никакой экзальтации, никакого восторга. Я знаю, что – невозможно. Но я и не говорю, что смогу сделать это. Я не обещаю того, в чем не уверен. Я просто…
Просто – что?
То, что проще всего на свете. Я просто буду делать это. Без надежды и без отчаяния. Просто потому что так надо. Буду делать. Вот и всё.
Если бы, буркнул Гайюс. Если бы – всё.
Фольга Зигмунды
– За нами пришли, – сообщила Ягу, входя в раздевалку, и те, кто вошел вслед за ней, не оставляли сомнений в смысле ее слов.
Доку хватило их скупых движений, чтобы понять – всё всерьез. Своих людей он чувствовал спиной – они все сейчас, так же как он, «снимали мерки» с пришедших, оценивали их потенциал.
«Гости» не удостоили группу интереса – видимо, всю необходимую информацию получили заранее, и это невнимание имело целью простую и надежную демонстрацию превосходства, чтобы деморализовать противника до начала активных действий. И ровный голос того, что был за левым плечом Ягу, тоже демонстрировал превосходство в полной мере. Ровный, властный, на одну сотую снисходительный.
– Только за ним, – пояснил он, едва шевельнув подбородком в сторону объекта задержания. Он не мог видеть, но должен был угадать нехорошую улыбку, озарившую в ответ лицо Ягу.
Док резко вздернул подбородок, отвлекая их взгляды на движение, а кончиками пальцев показал Ягу и всей группе категорическое «нет» и «стой где стоишь», в полной уверенности, что никто за спиной ничего такого не выкинул, что все лица, как положено, выражают сосредоточенное внимание к сообщениям командира группы внутреннего порядка, естественную настороженность и немного удивления.
Их было больше – и даже если бы у них не было простого численного превосходства, они были… другие. Док стал бы связываться с такими только в случае, когда уже нечего терять, не идти же, как баран на бойню. Но, похоже, сейчас и был такой случай, а связываться с ними было всё равно ни к чему. Дернись он только – вся группа ляжет вместе с ним.
– Ладно, – сказал Док, обращаясь к Ягу. – Пришли так пришли. Будем гостеприимными.
«Гости» тем временем распахивали дверцы шкафчиков, вытряхивали на пол сумки, ногами двигали их содержимое, разглядывая его с бесцеремонностью хозяев положения. Док знал, что Енц с трудом удерживается от того, чтобы ринуться к его шкафчику, подхватить падающий на твердые плитки фарфор и хрупкий пластик – как будто девочки в самом деле могли разбиться… Могли.
Док поверил в это, когда увидел, что тот, кто вывернул его сумку, и тот, кто был ближе всех к нему, едва не столкнулись лбами, пытаясь поймать разматывавшийся в падении шарф. Конечно, не столкнулись – слишком хорошо выучены. Конечно, поймали. Док услышал тихий-тихий, длинный-длинный выдох совсем близко. Енц тоже выучен неплохо, напомнил себе Док. И мы еще… посмотрим. А пока…
– Вы в куклы играете, мальчики? – с ласковым удивлением пропела Ягу, которая всё еще стояла у двери, но теперь спокойно улыбалась под направленными под нее дулами. И пропела с выговором таким, как будто до сего момента всю долгую жизнь была черной нянькой на белом Юге. Большой толстой старой черной нянькой.
«Мальчики» не снизошли до ответа – с непроницаемыми лицами отводили с фарфоровых лиц канекалоновые пряди: рыжие, черные, белые, всматривались в кукольные глаза. Как будто необходимо было удостовериться. Как будто проводили опознание. Убедившись, что в их руках те, кто им нужен, кивнули тому, кто вошел за левым плечом Ягу. Да, командир, подумал Док. И что дальше?
Док посмотрел в глаза их командиру, сказал, констатируя:
– У вас заложники.
Их командир смерил взглядом Ягу, чуть шевельнул бровью, взглядом отдал приказ своим людям, и спокойно возразил:
– Нет. Она может идти ко всем.
Ягу встретилась глазами с Доком, и он видел, что она поняла всё правильно, как и группа у него за спиной. «У них заложники». Мадлен, Молли и Зигмунда. Фарфоровые, хрупкие и беспомощные в этом обличье. Хотя… Ну, лучше думать, что беспомощные, лучше не надеяться на чудо. Кому как не Доку понимать, что чудес не бывает. Кому как не Доку знать цену любому чуду: самой качественной подделке под реальность и самой жалкой фальшивке. Всё не так, не тогда, не про то. Всё наоборот. Не совпадает. Не годится. Поэтому – никаких чудес, только мы.
Теперь вся группа была в сборе, у него за спиной – и те, другие, перед ним, и девочки у них в руках.
Поэтому он просто повернулся спиной к ним, посмотрел на своих людей, сложил ладони в успокаивающем жесте (пальцами повторил: «заложники»).
– Я пойду с ними. А вы идите по домам. Если можно. Если нельзя… – он развел руками. – Ничего не поделаешь.
Енц смотрел на него. А Зигмунда в руках «гостей». И Бобби, с трудом разглаживая сморщенное лицо, смотрел на него. А Мадлен… Тир переводил взгляд с него на пучок рыжего канекалона, едва заметно дергал губами. Неужели так и видит в рыжей кукле своего неудавшегося сына? Как так случилось, задал себе риторический вопрос Док, как так вышло, что все породнились и перелюбились со всеми, как это так получилось? И что будет теперь? Вот и посмотрим, вот и узнаем.
Он вернул «гостям» свое внимание, и как раз вовремя, чтобы успеть пронаблюдать нелепое действо.