Вернувшись в гостиницу, выкладывает все на кровать и замечает со смутным изумлением, что его руки дрожат. Он и впрямь собирается сделать это.
Наливает себе виски из бутылки, которую привез с собой, садится на кровать и принимается читать дневник Эмери. После нескольких записей о наблюдениях за птицами и зверями, о спасении раненого дрозда, найденного ею на дороге, он начинает перелистывать страницы в поиске своего имени. Ближе к концу дневника находит его.
Вверху страницы запись об истреблениях огнем всего живого в Австралии и Бразилии. Ниже список других точек на планете, которые были заброшены после антропогенных катастроф и стали такими же, как Ривер-Мидоуз. Вынужденные «парки», в которых не играют дети, куда никто не приезжает на пикник или на концерт под открытым небом, где никто не растягивается на траве в летний вечер и не смотрит мечтательно, как мимо проплывают облака.
Тикаль. Эпекуэн. Вароша. Ши Чэн. Припять. Виттенум. Намиэ. Бор. Аркрайт. Фукусима. Астерия. Ривер-Мидоуз.
Алекс создает невозможные миры. Мы делаем свой мир невозможным для нас самих.
Он откладывает дневник в сторону и разворачивает на кровати карту. Изучает ее до мельчайших деталей. Красная трапеция обозначает Заповедник, в ней мало что указано, за исключением речушек, мелких озер и топей. Городские дороги, которые должны еще существовать хоть в каком-то виде, не обозначены. Слова «НЕТ ДОСТУПА» написаны на запретной зоне крупными заглавными буквами.
Вокруг Заповедника установлен высокий забор под напряжением – это известный факт, но люди, которые проникают туда, явно нашли лазейку… или лазейки. Возможно, какая-то секция забора вскрыта, а власти об этом не подозревают. А может, и не одна. Если Алекс обойдет весь периметр, наверно, он найдет вход. Но что за местность возле забора? Ему об этом ничего не известно. Сколько времени потребуется, чтобы сделать обход? Если Митио настолько хорошо осведомлен о занятиях Эмери, пожалуй, он в курсе, как она входит в Заповедник и как покидает его.
И, кстати, о Митио. Он так же закрыт и неприступен, как и сам Заповедник.
Алекс берет в руки телефон, но в сети мало что обнаруживается. Имя Митио Амано – по крайней мере Митио Амано из Пайн-Риджа – не всплывает ни в каких соцсетях. В справочнике факультетов университета Пайн-Риджа указано, что он преподает науки о Земле как внештатный лектор. Он соавтор нескольких статей о погоде, компликологии и глобальном потеплении. Его имя обнаружилось в списке участников недавнего благотворительного марафона в поддержку больных раком. Есть короткое видео, как Митио читает лекцию, несколько лет назад ролик залил в сеть какой-то студент, назвав его «Глючная лекция моего препода».
Запись с телефона плохого качества, сделана дрожащими руками. Митио стоит у доски, исписанной тем, что Алексу представляется лишь непонятными математическими закорючками.
«Цифры могут казаться нам холодными, беспристрастными абстракциями, – слышно, как говорит Митио, – но они открывают нам удивительную вселенную. Полную фантастических странностей. Благодаря цифрам мы знаем, что реальность в своей основе – лишь колеблющиеся, вибрирующие энергетические поля. Включая нас с вами. Из взаимодействия этих полей и возникает то, что мы называем действительностью: пространство, время, материя, вы и я – все, что мы считаем реальным и прочным. Цифры также показывают, что каждое мгновение, когда одна часть этой энергетической паутины переплетается с другой ее частью, более или менее вероятные версии нашей вселенной ответвляются друг от друга. Каждый миг рождается новая вселенная. Другой я, другие вы. Насколько мы знаем, мы можем никогда не взаимодействовать с этими иными мирами. Никогда не подтвердить эмпирически, что они существуют. Но дело в том, что уравнения… цифры… не исключают вероятности того, что однажды мы повернем за угол и встретим иную версию себя».
Алекс ищет еще какое-то время, но не находит никаких иных следов этого человека. Он бросает телефон на кровать. Заповедник совсем близко, вверх по шоссе, менее часа езды. Ему не стоит сидеть здесь и ждать, пока Митио ему перезвонит. Он должен отправиться туда прямо сейчас.
А если ему удастся войти, что тогда?
Он пакует купленные вещи, садится в арендованную машину, выезжает на шоссе. Знака на границе города «Ривер-Мидоуз, 70 км» уже нет, но туда ведет лишь одна дорога. Он ни за что ее не пропустит.
После потери сознания в закусочной Эмери пролежала на больничной койке семь дней. Она не спала, не была в коме. Это было какое-то промежуточное состояние, которое озадачивало врачей, а родителей ввергало в тревогу.
Вечером на седьмой день своего бдения мама Алекса отошла в больничную столовую выпить кофе, подготовиться к очередной долгой ночи и оставила брата присмотреть за сестрой.
Отец еще не вернулся с первой смены на месторождении у Колдовского ручья. Он получил работу в «Нортфайр», стал водить огромный самосвал, из тех, на которых вывозят руду из карьеров, – заявил, что не может сидеть сложа руки и смотреть, как у них заканчиваются деньги. Его двоюродный брат на востоке страны, владелец строительной компании, не мог ждать вечно, пока Бен соизволит приехать. Так что он нашел работу. Причем хорошую. Платили отлично. Втрое больше, чем ему предложил родственник.
Из-за того, что он сделал это, не обсудив с женой, та с ним почти не разговаривала.
Алекс пока еще не понимал до конца, что происходит на местах разработок «Нортфайр», разве что отец будет водить большой грузовик, как обычно. По правде, ему это и не было особенно интересно. Только когда он перешел в старшую школу Ривер-Мидоуза и ему дали задание взять интервью у родителя о работе, он наконец-то сам все увидел. Это мать убедила его поговорить с отцом. Как он позже понял, так она пыталась их сблизить.
И вот субботним утром он тихо сидел в пассажирском кресле, а отец вез их на север от города в веренице грузовиков и автомобилей, направлявшихся к главному карьеру «Нортфайр». В какой-то момент они миновали забор вдоль заснеженной стерни, к которому были прибиты десятки касок: белые, желтые, зеленые, синие – длинная цепочка. Когда Алекс спросил отца, зачем здесь эти каски, Бен поерзал на сиденье и сказал, что они оставлены в память о людях, погибших на работе. Алекс попробовал сосчитать их, но машина ехала слишком быстро, и он сбился. Они проехали огромный отстойный пруд, покрытый плотной желтоватой пеной, и отец сказал Алексу, что пруд прозвали Ароматным озером. Прежде чем показался карьер «Нортфайр», их настигла вонь: кислая, едкая смесь выхлопных газов, запах перекопанной земли и тухлых яиц.
На перевалочном пункте Алексу тоже дали каску, защитные очки и ярко-оранжевый жилет. Ему нужно было вскарабкаться в кабину гигантского самосвала, который водил Бен, доставляя необработанную руду из карьеров на обогатительный комбинат.
– «Фафнир Марк IV», высотой с трехэтажное здание, – объявил отец с явной гордостью. – Впечатляет, не правда ли?
– Правда, – пришлось признать Алексу.
Потом Бен повел его вверх по гулкой винтовой лестнице на смотровую вышку. Пока они поднимались над стеной вечнозеленых деревьев, скрывавших карьер от аккуратного офисного комплекса, приветливого к посетителям, с жизнерадостными знаками, изображавшими девственные болота и довольных байдарочников, утренний туман потихоньку рассеивался. Перед их взглядами возник иной, удивительный мир.
Невероятно длинный, широкий и глубокий участок планеты с пугающе геометрической точностью был лишен густого леса, который все еще рос по краям зияющей раны. Алексу это напомнило фильм, в котором камера удалялась от Центрального парка города Нью-Йорка, открывая вид на длинный прямоугольник яркой зелени посреди серых городских небоскребов. Только здесь картинка была инвертирована: зеленое было повсюду, кроме этого обширного участка темной, перекопанной глины, испещренной маслянистыми на вид бассейнами.
Алекс с отцом смотрели на восток, и на карьер падала густая черная тень, словно в эту дыру с приходом зари заползала ночь. Внизу ездили и другие огромные желтые самосвалы, казавшиеся с вышки крошечными. На краю карьера, расплывчато угадывавшиеся на горизонте, стояли три громадных серебристо-серых здания, похожие на угловатых уродливых слонов, и из их высоких труб шел белый пар со шлейфом темного дыма. Там и происходило обогащение, объяснил Алексу отец. На смотровой вышке Алекс через дрожь в металлических перилах, в которые он вцепился, ощутил глубокое бурление. На этих комбинатах перерабатывали сырую руду, отделяли ценное горючее от песка, воды и глины. Как и добыча, этот процесс не прекращался ни днем, ни ночью. Его останавливали только раз в году на несколько дней: комбинаты закрывали, чтобы команды сварщиков и трубоукладчиков могли пробраться внутрь механизма и заменить детали, изношенные безжалостным трением и жаром.
Спустившись с вышки, отец Алекса отвел сына в большой рабочий трейлер. Там крутились люди в белых халатах, а в маленькой стеклянной тубе на столе что-то виднелось – сферический обломок породы, а может, просто ком земли с тусклым влажным блеском, напоминавший крошечную планету.
– Это и есть руда, – сказал отец. – Смотри, что происходит, когда на нее падает свет определенной длины волны.
Человек в белом халате щелкнул выключателем на приборе, напоминавшем большую камеру. Алекс не видел, чтобы от прибора шел свет, но что-то начало происходить со сферой в тубе: она светилась, мерцала, переливалась всевозможными цветами и оттенками. От нее исходили лучи света, словно крошечные радуги танцевали на ее поверхности, – восхищенный, Алекс не мог отвести взгляд.
Прекраснее он ничего в жизни не видел.
Увидеть это ему предстояло спустя много месяцев, а пока он сидел на стуле у постели сестры. Больница Ривер-Мидоуза была тесной и переполненной – огромное новое здание все еще строили, поэтому Эмери поместили в ту же палату, что и старушку, которая восстанавливалась после операции на шейке бедра. Сейчас старушка спала, но ее храп раздражал Але