Почти все окна в машине разбиты, пусты. Часть дверей тоже отсутствует. Шины сдуты или их вовсе нет, сиденья порваны, желтый наполнитель выпирает наружу, как внутренности гигантского жука.
Алекс взбирается на сиденье водителя. Эмери, помедлив, садится рядом.
В машине странно пахнет. Не неприятно. Но… странно. Будто старую заплесневелую одежду посыпали корицей.
Алекс придумывает игру: притвориться, будто они в отпуске. Впервые Эмери ему подыгрывает. Они подпрыгивают на скрипящих сиденьях. Тычут пальцами в окна, ахают и охают на воображаемые достопримечательности, как глупые туристы, которые все делают на публику. Ух ты, смотри, Большой каньон. А вот Эйфелева башня. А это Тадж-Махал?
Затем Алекс притворяется, что он за рулем пьяный, у него язык заплетается, а голова не удерживается на плечах.
– Что ты делаешь? – спрашивает Эмери. Ее голос звучит озабоченно, хотя, может, она все еще играет. По большей части трудно сказать, о чем она думает.
– Я веду машину, а что по-твоему я делаю? А теперь заткнись и не отвлекай меня, пока я не сбросил нас с утеса. Нет, знаешь что? Я и впрямь сброшу нас с утеса. Слышишь меня? Я устал от этой жизни, устал от тебя, и я покончу со всем этим.
Алекс выворачивает руль.
– Вот так…
Эмери ахает. Алекс думает, что она поверила, но затем видит пчелу.
– Осторожнее! – кричит он, пригибаясь на своем сиденье. Пчела жужжит над их головами, отчаянно ударяется в крышу, затем вылетает из пустого окна и исчезает.
– Вот дерьмо, – говорит Алекс.
Но вместо того, чтобы выдохнуть, Эмери не реагирует.
– Погоди, – говорит она. – Послушай.
Откуда-то раздается жужжание. Оно приглушенное, но Алекс знает, что это: такой злой звук производит целый рой.
– Откуда это? – спрашивает он.
Он знает, что Эмери собирается сделать, прежде чем она протягивает руку к защелке бардачка. Он пытается остановить ее криком, но уже слишком поздно.
Бардачок весь кипит, бурлит, живет – кишит пчелами. Алекс стремглав вылетает из машины и убегает. Но потом останавливается и оглядывается.
Эмери все еще в машине. Она не двинулась с места.
Как-то вечером Бен сидит в кабине самосвала, выезжает из карьера, груженый рудой, когда начинается стук. Сначала он думает, что звук исходит откуда-то снаружи, с той стороны небьющихся окон, но это его сердце колотится, пытаясь выпрыгнуть из груди. Ему удается затормозить как раз перед тем, как что-то огромное прижимает его к сиденью, так что он не может ни пошевелиться, ни вдохнуть. Темная планета накатилась на Землю, высасывает воздух и свет из него и из всего вокруг.
Он почти ничего не соображает, только одна мысль в голове: дети. Он видит их маленькими, а после замечает, что его рука движется так, словно он гладит их волосы, так, будто кто-то из них очнулся от плохого сна. Вот что помогает ему справиться. Когда все заканчивается, что бы это ни было, он наконец отвечает голосу по рации.
Он сочиняет, будто приборная панель барахлила и сигнальные огни мигали, как рождественская елка. Самосвал отправляют в гараж и проверяют на все неисправности. Ничего не находят, разумеется. Не то оборудование подключено к монитору.
Это было не рассогласование, это Бен знает точно. Ощущалось совсем иначе, да и ряби никогда прежде не было в местах выемки. Некоторые горожане говорили, будто это доказывало, что рассогласования не имеют отношения к добыче призрака, в то время как защитники природы возражали, что в эпицентре урагана всегда тихо.
Как бы то ни было, откуда это взялось, гадает он, и почему ударило сейчас? Все же хорошо. Работа позволяет платить по счетам и еще отложить на жизнь. Причем отложить много. Бет работает на полставки в администрации. Понятно, ради чего они так стараются или ради кого.
Он отец. Разве это не лучшая участь для мужчины?
Он ничего не говорит Бет. Надеется, что это было разовое явление, случайный сбой, но спустя три дня, когда он выходит на смену, страх возвращается – бьет во все колокола. Его колени слабеют прежде, чем он ставит ногу на лестницу, чтобы взобраться в кабину. Проходит час, и он уверен, что смерть сидит у него на плече.
На другое утро он едет на работу и паркуется, но вместо того, чтобы сразу отправиться на карьер, гуляет по парковке. Руки дрожат, походка дерганая, как у марионетки. В дальнем углу у выхода худощавый парень стоит, опершись на небесно-голубой «Камаро», он видит, как Бен приближается к нему, и машет, словно только и ждал его. Бен никогда не общался с ним, но знает его по слухам. Некоторые зовут эту часть парковки «конфетной лавкой». Проще, чем пиццу заказать.
– Привет, – говорит парень. – Кажется, я только что видел медведя.
– Медведя?
Парень кивает в сторону деревьев на краю гравийной дорожки. Те стоят безразлично, покрытые листвой, обычное утро.
– Там, в глубине. Большой медведь. Может, гризли, я не разбираюсь. Прямо там.
– Что он там делает, как думаешь? – спрашивает Бен, щурясь и прикрывая глаза рукой. Он и впрямь пытается увидеть медведя. Ему очень это нужно.
– Может, пришел посрать, – отвечает парень. – Этим же занимаются в лесу?
Бен смеется, но звучит это так, словно он бежит трусцой вниз по склону.
Глаза у парня расширяются.
– Ух, ну и денек, да?
– Да, вроде того. А ты Джэрод Савчук?
– Именно он.
– Ясно, – говорит Бен.
– Ясно-понятно, – говорит Джэрод Савчук. – Что будешь?
Бен смотрит на «Камаро». Потом на деревья. Поднимает руку.
– Знаешь что, забудь. Я в норме.
– Ну, я бы так не сказал.
Бен направляется к воротам. На перевалочном пункте он находит Дилана Шодьера, начальника смены, и говорит ему, что, похоже, подхватил кишечный грипп или вроде того. Дилан видит его бледное, как мел, потеющее лицо и отступает, приказывая ему ехать домой.
Бен едет домой и остается там, проводя следующие три смены на диване, делая тоскливое лицо всякий раз, как к нему заглядывает Бет. В итоге она понимает, что происходит что-то иное, не кишечный грипп.
Он делает себе миску хлопьев в два часа дня, когда она наконец решает расспросить его обо всем.
– Нам надо поговорить, – объявляет она.
– О чем?
Ее взгляд скользит по его грязному махровому халату.
– Что-то не так… В смысле, дело в работе? Ты так часто брал сверхурочные.
– Дело не в сверхурочных.
– Но что-то не так.
– Я справлюсь.
– Правда? Я хочу помочь. Позволь мне.
Бет наконец убеждает Бена посетить врача, который слушает, не задавая много вопросов, будто уже слышал все это прежде, затем спрашивает, не думал ли он сменить работу.
Вообще-то нет. Врач выписывает ему лекарство, которое должно помочь ему от тревоги. Бен берет пузырек, но так и не откупоривает его. Вопрос врача подвел его к двери, о существовании которой он даже не подозревал.
Он говорит с парнями, которые работают в «Нортфайр» в других местах. Лайл Баттерфилд, Бен встретил его на рабочей рождественской вечеринке в прошлом декабре, они сошлись на любви к старым вестернам, занимается техобслуживанием и проверкой безопасности на Обогатительном комбинате № 2. Бен приглашает его попить пивка как-то вечером и прощупывает тему поиска иной работы. Лайл охотно откликается: в его команде на следующей неделе освобождается место. Бену придется начать с зарплаты пониже, чем получает сейчас, но спустя пару месяцев после курсов повышения квалификации нет никаких причин не продвинуть его на руководящую должность.
В тот вечер Бен и Бет допоздна обсуждают эту возможность.
Наутро Бен приносит Дилану Шодьеру заявление об увольнении.
Порой он думает, что на него подействовал масштаб происходящего. Размах того, что мы делаем с планетой. Сжигаем миллионы лет, чтобы осветить наши города на сутки. Превращаем прошлое в горючее, чтобы на полной скорости умчаться в будущее. Это ведь не взаправду, – говорил он себе порой, когда самосвал нырял в карьер, как метеорит, уничтоживший динозавров. – Это не может быть правдой. Так мальчик, играя со спичками, оглядывается и видит, что поджег целый лес, – может, разуму не удавалось это вместить. А потом все вокруг него: монструозные роботы-экскаваторы, гигантские колеса собственного самосвала, карьер, похожий на высушенное морское дно, – делало его маленьким. Включая сногсшибательную итоговую зарплату. Не могло же быть так, что столь крупная сумма имела какое-то отношение к нему.
Обогатительный комбинат № 2 тоже огромен: левиафан из труб, мостков и высоких вытяжек. Но здесь ему не видна общая картина. Он наклоняется поближе к панели управления, за которой следит: смотрит, как слабо подрагивают стрелки на приборах. Здесь, где руда перерабатывается в топливо и деньги, сосредотачивают внимание на мелочах, которые указывают на то, что происходит в иных местах, на большие события.
В свое третье лето в Ривер-Мидоузе Хьюитты присоединяются к семейству Баттерфилдов и отправляются в поход в Скалистые горы. Эмери и Хезер Баттерфилд почти однолетки. Бет и Морин Баттерфилд ожидали, что девочки быстро подружатся в поездке, и удивлены и разочарованы, когда этого не происходит. Эмери и Хезер отказываются дружить, несмотря на мягкие уговоры матерей и их попытки придумать девочкам занятия, которые могут их объединить.
– Она странная, мам, – Алекс случайно слышит, как Хезер жалуется матери на ступеньках автодома – новехонького, почти в два раза больше жилого прицепа Хьюиттов.
– Она просто стесняется, милая.
– Нет, не стесняется. Она странная. Она свистит по-птичьи.
– По-птичьи?
– Когда она слышит, как птицы щебечут, она щебечет в ответ.
Алекс знает, что это правда. Он подловил Эмери, когда та свистела и щебетала рядом с птицами, будто беседовала с ними. Это его злит: и то, что она занимается столь безумными вещами, и что кто-то еще заметил. А еще, что люди говорят так о его сестре.
Наконец, Эмери вроде замечает, что она не соответствует общим ожиданиям. С утра она болтлива и весела, какой была прежде – до переезда в Ривер-Мидоуз. Алекс гадает, замечают ли остальные, как сильно ей приходится стараться.