– Активность, – повторяет Алекс. – Так ты это называешь?
Он пытается не думать о том, что наблюдал у сарая. Не случилось ли то же самое и с Эмери?
К Митио вернулась прежняя тихая отстраненность.
– Ты увидел, что такое активность. Поэтому есть зоны, в которые мы не заходим.
– Ты знал, что с ним будет?
Митио не отвечает.
В доме почти нет мебели. Никаких ламп или стульев в огромной гостиной со сводчатым потолком, только голые деревянные полы и камин, облицованный большими круглыми камнями. В столь же просторной столовой, объединенной с кухней, есть стол, два деревянных стула и пустой шкаф со стеклянными створками, в котором, возможно, когда-то держали посуду. В других буфетных шкафах нет дверец, в них ничего нет, за исключением нескольких пустых пластиковых кувшинов для воды.
На первом этаже есть и третья комната – кабинет с двумя коричневыми кожаными креслами, обивка на которых потрескалась и облупилась. Алекс чувствует запах книг, еще не успев их увидеть. Его встречает ни с чем не сравнимый аромат кожи, пыли и чернил, и Алекс видит, что вдоль стен выстроились полки, к его удивлению, все еще уставленные книгами. В обычных обстоятельствах это раззадорило бы его любопытство и он захотел бы полистать их. Ему часто снится, что он оказывается в доме, полном книг, ищет безымянный, неприметный том, который желает прочесть. Но здесь, в конце такого дня, это все равно что обычная кирпичная стена. И, может, так и есть. Может, таковы в действительности любые книжные полки. Стены, отделяющие нас от ужаса бытия.
Сквозь стеклянные распашные двери в дальнем конце комнаты Алекс видит полузаросшую каменную тропу, ведущую к низкому, обшитому кедром строению, предположительно сауне, почти полностью скрытой зарослями краснотала.
В углу комнаты, у стены, стоят два тонких матраса, скрученных эластичными шнурами, и большой полиэтиленовый мусорный пакет.
– Здесь мы и заночуем, – говорит Митио, оценивая дом, будто только что заселился в гостиничный номер. – Сможем воспользоваться дверью в сад, если потребуется бежать.
Он достает переносную конфорку и начинает готовить ужин.
Не в состоянии усидеть на месте, Алекс подходит к полкам. На них он обнаруживает детективы и триллеры, духоподъемные сочинения бизнес-гуру, книги о политике и биографии знаменитостей. Он вынимает книгу наугад и видит, что страницы иссохли и протерлись до дыр. И этот кабинет стал логовом для других существ. Алекс ставит книгу на место.
– Полка справа от тебя, – говорит Митио. – Книга про Черчилля.
– Да?
– Взгляни.
Алекс достает эту книгу. За ней спрятана карманная фляжка канадской водки. Она полная и, похоже, непочатая.
– Эмери нашла ее, когда исследовала заброшенные магазины, торговавшие алкоголем. Не притронулась к ней, но решила, что однажды бутылка пригодится.
Алекс откручивает крышку, нюхает и уже готовится хлебнуть, но останавливается.
– Ты ведь, наверно, не захочешь присоединиться?
Митио смотрит так, будто собирается отказаться от приглашения, но затем соглашается.
– Думаю, сегодняшний день – как раз то самое «однажды».
Митио приготовил овощное рагу из пакетов с сушкой, они едят с бумажных тарелок. Рагу безвкусное, но Алекс с жадностью поглощает пищу и, покончив с ней, хочет добавки. Алкоголь помог успокоиться, но ему нужно что-то, чтобы наполнить желудок, – как напоминание, что он еще жив.
После ужина Митио сворачивает испачканные тарелки и пакует их в пластиковый пакет. Затем кипятит воду и заваривает обоим чай в металлических походных кружках. Они сидят в креслах и смотрят сквозь стеклянные двери, как двое старичков на отдыхе в тихой лесной гостинице. Какое-то время они молчат, затем Алекс, не удержавшись, спрашивает:
– Ты когда-нибудь ходил с Эмери к сгоревшему сараю?
– Нет, но она была там одна, – отвечает Митио. – Она говорит, что никогда не заходила внутрь, и я ей верю. Всегда было ясно, что это место – особенное, в нем есть какая-то сила. И если поддашься ей, то не вернешься. Ты ведь и сам, наверно, почувствовал.
– Верно. Я гадаю, не ушла ли она… сам понимаешь… не это ли с ней случилось?
Митио отпивает чай и раздумывает над этим.
– Не туда. Не в сарай. Она слишком умна.
– Но, возможно, куда-то еще?
– Она рискует чаще меня. Если мы встречаем что-то новое, что-то, с чем никогда не сталкивались прежде, она хочет разобраться. Подойти ближе, увидеть это так, как увидело бы животное. Прочувствовать опасность или искушение, чтобы понять это, познать. Я всегда прошу ее, если она найдет что-то, когда она здесь одна, вернуться и рассказать мне. Не проверять в одиночку.
– Может, она обнаружила что-то такое. Что-то, с чем никогда раньше не сталкивалась, и ей не хотелось ждать, пока удастся тебе рассказать.
– Я тоже об этом думаю.
– Так значит, есть вероятность, что она еще жива. Может, она попала в ловушку и ей еще удастся выбраться. Такое случилось с ней как-то в детстве. Она была одна в лесу и угодила в западню, но освободилась сама.
– Знаю. Она рассказывала мне про тот день. Про лису. Насколько я могу судить, ты поступил правильно. Это единственное, что ты мог сделать.
– Возможно. Но я сделал это не из верных побуждений.
– Разве это важно? Я не раз говорил Эмери: всех нам не спасти. Даже ей пришлось со временем это признать.
– Только вот мне кажется… она бы не вернулась сюда, если бы не я.
На закате Митио уходит из кабинета и приносит зеркало во весь рост в дубовой оправе, оно надтреснуто в одном углу и все в черных точках. Митио ставит его при входе в комнату отражающей поверхностью к столовой.
– Оставим его здесь на ночь, – объясняет Митио. – Зеркала смущают посетителей. Они замирают, возможно, разглядывают самих себя, кто знает. Порой это сдерживает их, пока они не исчезнут.
Он разворачивает на полу матрасы, застилает их белыми простынями из мусорного пакета, кладет на них по красному выцветшему шерстяному одеялу.
Алекс достает из своего рюкзака маленький походный фонарик на батарейках.
– Здесь нельзя включать свет после темноты, – предупреждает его Митио. – Он привлекает посетителей.
– Как мотыльков.
– Или людей.
– Будем сторожить по очереди?
– Мы с Эмери всегда так делали, когда оставались тут вместе. Я посторожу первые несколько часов. Отдохни.
Алексу не верится, что он заснет после всего, что им довелось увидеть сегодня. Но, видимо, он отключается, потому что внезапно просыпается и понимает, что наступила ночь.
Он лежит на боку, уткнувшись лицом в простынь. На лице и руке чувствует влажный холод, загребает пригоршню кристаллической белой пыли, которая обжигает ладонь. Это не простынь. Это снег.
Он лежит в снегу, снаружи, в темноте. Ни стен, ни намека на горизонт, только бело-серый вихрящийся снег, пронизывающий ветер превращает его в сугробы и наносы. Как отсюда выбраться? Не может быть, чтобы тут намело столько снега. Слишком мало времени прошло. От бревенчатого дома не осталось и следа. Ничего, что подсказало бы ему, куда идти.
Он щурится в темноте. Издалека к нему с трудом ковыляет маленькая расплывающаяся фигурка.
Он неуверенно встает на ноги, прикрывает рукой глаза, теперь ему удается разглядеть ее чуть получше. Человечек приближается, за ним тянутся белые клубы снега. Или нет, человек обычного роста, просто вначале он был далеко, и Алексу показалось, что тот совсем кроха. Человек спотыкается, падает, снова поднимается, бредет сквозь снег, с каждым шагом подходя все ближе и ближе.
Это мальчик. Он переваливается через острый, как лезвие, нанос и падает вперед на четвереньки. Он долго не встает, но запрокидывает голову и видит вдалеке Алекса. Тогда он снова неловко поднимается на ноги и идет к нему. Подойдя поближе, останавливается и в замешательстве разглядывает Алекса, будто бы ожидал увидеть кого-то другого.
Мальчик потерялся, как и он сам. Алекс понимает это, хотя не представляет, кто этот ребенок или откуда пришел.
– Тебе не стоит тут находиться, – говорит ему Алекс. – Это плохое место.
Но, не успев оглянуться, Алекс понимает, что мальчик вцепился ему в спину, а сам он тащится сквозь снег с этой невесомой ношей, щурясь от летящих хлопьев. Они идут всего минуту или уже долго – Алекс не разберет. Он знает только, что должен это сделать.
Потом мальчик кричит ему в ухо.
– Туда! Мне нужно туда!
Алекс прищуривается, чтобы разглядеть хоть что-то в этом снегопаде, и замечает голые ветви поваленного дерева. И что-то еще, над ним. Словно трепещущий огонек в темноте, что-то приближается к ним сквозь метель. Маленькая черно-белая птичка.
– Это сон, – произносит он.
Алекс стоит посреди комнаты, уставленной книгами, в бревенчатом доме.
Ходит во сне. Раньше с ним такого не бывало. Он и впрямь встал с постели. Но опять же Заповедник отличается от остальных мест, где он бывал. Кто знает, как эта зона на него влияет? И кем был этот ребенок? Он знает лишь, что это был сон, но не может не задаваться вопросом, выбрался ли мальчик из бури.
Митио нет в комнате. Зеркало все еще стоит там, куда он его поставил, в дверях. Вдруг что-то поймало Митио? Он говорил, что не будет спать. Разумеется, он бы увидел или почувствовал приближение аномалии или чего-то еще. Алекс решает, что Митио где-то поблизости, в доме или снаружи, может, обходит территорию, как тогда закусочную.
Снаружи раздается мягкий удар. Потом еще один.
Алекс подавляет страх и медленно, как можно бесшумнее, пригнувшись, подходит к стеклянным дверям. Приблизившись, понимает, что сразу за дверью кто-то есть, тусклая, беловато-серая фигура. Глаз.
Алекс отшатывается. Это животное, оно прямо под ним на покатой лужайке жует густой мох, покрывающий низкий каменный фундамент дома. Лось? Нет, поменьше, с белой манишкой, рога тянутся к небу, как воздетые руки.
Карибу.
Лужайка возле дома залита лунным светом. Карибу его не заметил. Пригнув голову, он занимается своим делом – пасется. Наверно, рога задели стену и произвели тот звук, что услышал Алекс.