ода было четыре деревушки, и все это вокруг небольшого полуразрушенного господского дома, где де Лусы жили около трехсот лет и где вырос я сам.
Мы посчитали, что драконы сбежали из усадьбы в Эмме – самом дальнем форпосте владений милорда герцога в Шастельбесте, – хотя доказать этого, конечно, не могли. Вскоре после возвращения из Утремера отец милорда построил громадный амбар в глубоком ущелье между гребнем, на котором располагался дом, и лесом – тянущимся по Свиному горбу и сливающимся с лесом Луси в Мойеншамбере. Строили его три года и нанимали для этого каменщиков и ремесленников из города, что в шестидесяти милях оттуда. Вам не кажется, что это странно – хлопотать ради обычного забора? Но никто ни разу не видел, чтобы туда возили сено или горох. Зато туда сгоняли отары овец с верхних пастбищ и стадами приводили свиней – и никто не видел, чтобы они оттуда возвращались. Хотя, конечно, это ничего не доказывает. Но первого дракона в лесах Луси заметили примерно спустя пять лет после того, как был построен амбар. Тогда мне было девятнадцать.
Вскоре после этого амбар сгорел дотла при сильном пожаре, который распространился на лес Свиного горба, а потом спустился и в наш лес, пусть и не причинив большого ущерба, поскольку толку от тех дубов, как я уже отметил, не было никакого. С нашей стороны было потеряно порядка девяти акров, сейчас там только шиповники да ивы. Жители усадьбы никогда не пытались отстроить амбар заново, и за последующие годы местные растаскали оттуда камни, чтобы строить и ремонтировать себе стены, поэтому теперь смотреть там было не на что, кроме продолговатого прямоугольника, заросшего наперстянкой и утесником.
В общем, если я собирался искать дракона, я бы искал именно там, как если бы собирался умереть, то закинул бы веревку на дерево или наелся грибов с желтыми шляпками.
В Утремере я пробыл пять лет.
Кажется, что не так уж и долго. Вот старший сын милорда герцога вернулся после семи лет в университете, где, насколько я понимаю, отличился тем, что прочитал несколько книг и отметился на нескольких лекциях, скромно облаченный в ученическую мантию из черного шелка с собольим мехом. Это на два года дольше, чем отсутствовал я, и примерно так же далеко от дома, и все же, если глянуть на него, вы едва заметите, что он вообще куда-то уходил.
Но пять лет в Утремере – очень долгий срок. Половина новоприбывших – как, например, мой брат Раймбаут – погибают в первые три месяца. Те же, кто остается в живых, не протягивают дольше шести-восемнадцати месяцев. После двух лет вы уже становитесь ветераном – тем, на кого показывают пальцем и смотрят, вытаращив глаза. После трех лет – вас отправляют домой.
Я пробыл пять, и за это время познакомился с одним интересным человеком. Он был не из наших, а служил императору, за которого мы должны были сражаться, хотя ни для кого не было секретом, что император ставил нас ниже язычников и причинял вдесятеро больше мук своему многострадальному народу. Этот человек рассказал мне, что до того, как быть призванным на службу, он работал на мастера, который отлавливал диких зверей для Ипподромных игр в Голден-Сити – львов, медведей, слонов и им подобных.
(На случай, если вы не знакомы с высокой культурой Колыбели цивилизации, то раз в месяц все жители Города собираются в огромном загоне, чтобы смотреть на бои: людей против диких зверей, зверей против зверей и людей против людей. Теперь я нахожу это странным, ведь Империя воюет с язычниками шестьсот лет, и бо́льшую часть этого времени дела у нее идут довольно скверно. Каждая семья теряет минимум по одному мужчине в каждом поколении, а сам город осаждали уже двенадцать раз, и можно было бы подумать, что все уже вдоволь навидались боев и убийств бесплатно, не отдавая серебряный шестипенсовик за место за колонной или за женщиной в высокой шляпке. Но похоже, что нет, не вдоволь.)
– Ах да, и конечно драконов, – сказал он мне. – Мы отловили их с дюжину. – Потом он умолк и ухмыльнулся мне. – Думаешь, я тебя дурю. Ты, наверное, думаешь, драконов вообще не бывает.
– Как ни странно, не думаю, – ответил я.
Он посмотрел на меня.
– Ну да, бывают, – сказал он, – мы их ловили, живыми и здоровыми. Ты, наверное, даже не представляешь, как мы это делали.
– Меня больше львы интересуют, – сказал ему я. – Расскажи лучше, как вы ловили львов.
– Так же, как и драконов, по сути, – ответил он. – Для этого нужно было…
Он был хорошим человеком, пусть к нему и нужно было сначала привыкнуть, но кое-чего о драконах он таки не знал… Он почему-то никак не мог понять, что мне не нравится говорить на эту тему, но он был замечательным наездником и это он научил меня стрелять из стофунтового лука из седла, вправлять сломанную руку и лечиться от горной лихорадки. Я понятия не имею, что с ним потом стало. Его эскадрон был отрезан возникшим из ниоткуда вражеским крылом. Через день-другой после того я вернулся и перебрал тела, но его там не нашел. Что ничего не доказывает.
Тысяча энджелов. Куча денег.
Однажды я встретил алхимика, и он объяснил мне теорию. «Все на свете портится, – сказал он мне, – все разлагается и рассыпается на части, превращается в прах и разваливается, кроме золота. Его можно оставить под дождем или закопать в сырую землю на сотню лет, и оно будет так же блестеть, как вначале. Всего две вещи на свете переживают порчу и разложение и остаются невредимыми и неизменными. Это Бог и золото. И если первый всегда рядом с нами и присутствует во всем, то второе встречается очень редко, его нужно выдавливать, добывать из камня или отсеивать, крошку за крошкой, из вонючего ила в русле реки. И угадай, что из двух люди ценят больше. Ну же, угадай… Так вот, – продолжил он, – ни то ни другое нельзя свести к насущности, поскольку то и другое уже совершенно; но то и другое способно омолаживать, восстанавливать и совершенствовать. И еще то и другое, кстати, способно творить чудеса».
Я ответил ему, что сомневаюсь на этот счет.
«А я тебе покажу», – сказал он и провел меня через базар к арке в стене, завел через арку во дворик, где была дверь, и позвонил в медный колокольчик. Кто-то нам открыл, и я увидел внутри обнесенный стенами сад, с рядами лаванды, шалфея и майорана, яблонями и фонтаном по центру.
«Десять лет назад, – сказал он мне, – это был двор дубильщика, здесь пахло навозом и гниющими мозгами, и этот запах разносился на полгорода. Потом я выкупил это место и потратил тысячу номизмат, чтобы сделать его таким, как сейчас, и оно того стоило. Золото преображает, – заявил он, – золото очищает. Золото может превратить в рай и выгребную яму».
Сад я, конечно, оценил, но будь у меня самого тысяча энджелов, я знаю, что бы с ними сделал. Сперва нанял бы столько рабочих, сколько смог, чтобы те расчистили и вспахали всю землю в Луси, которая пришла в упадок со времен моего деда, и отстроил бы все развалившиеся амбары, поставил все изгороди, чтобы скотина не выбиралась и не уходила на землю милорда, чтобы никогда оттуда не вернуться. Я бы высадил виноград на Конегаре, вырвал всю траву с бутнем вокруг мельничного колеса и заставил бы мельницу опять заработать, починил верши и плотины на реке, заказал бы новые плуги и бороны, может, даже съездил бы на ярмарку в Шастельбесте и купил хорошего породистого быка. В школах учат, что алхимия мудрена и трудна для понимания, но мне кажется, она становится вполне ясной и простой, если только понять основные принципы.
«Мне нужны деньги, – сказал я ему, – на расходы». Он посмотрел на меня грустно и обиженно и сказал канцлеру выдать мне квиток на пятнадцать энджелов. На самом деле я просил пятьдесят, но алхимик был глуховат на одно ухо.
Однако и пятнадцать энджелов – это большие деньги. Я отнес квиток в канцелярию, там мне в ладонь отсчитали пятнадцать монет и заставили за них расписаться.
Я знал кузнеца из Луси еще с детства. Мальчишкой я часто слонялся вокруг кузницы, наблюдая за ним, но стараясь не путаться под ногами. Будь я Раймбаутом, мне бы это запрещали, но у третьего сына куда больше возможностей в расширении границ своих действий, особенно если его отец не совсем уверен, когда сможет заплатить кузнецу за работу. Более того, я бы приукрасил, если бы сказал, что вообще когда-либо был кузнецу не безразличен. Я был мальчишкой, который сидел в уголке комнаты, пялился на него и все время молчал, даже если ко мне обращались. Но он ко мне привык.
Потом милорд герцог решил ехать в Утремер и с собой ему нужно было семнадцать лошадей, а лошадям требовался коновал. У кузнеца Луси был сын – подающий надежды молодой человек, уже прослывший мастером своего дела, чрезвычайно хорошо ладивший с лошадьми. Он сказал мне, что решил пойти добровольцем, когда человек милорда пришел объявить о призыве. Это большая честь, и платили хорошо, да и он сам всегда мечтал попутешествовать.
Через два дня после того, как он это мне сказал, он умер. Я не помню точно, то ли от холеры, то ли от флюса, а может, от того и другого сразу. Когда мы были малы, он любил макать меня головой в ведро с водой, пока никто не видел, а один раз украл мои сапоги и мне пришлось сказать отцу, что я потерял их, пока переходил реку. Когда я сообщил весть его отцу, то придумал, будто он погиб, храбро сражаясь с язычниками: бросился вперед, чтобы спасти павшего товарища, сказал я, а дикарь воткнул лезвие ему в спину.
В общем, мы с Гарсио знали друг друга более-менее хорошо. То есть он знал меня достаточно, чтобы заставить показать ему деньги прежде, чем я скажу, что ему нужно для меня изготовить.
– Что это, во имя всего святого, такое будет? – спросил он.
Я нарисовал эскиз мелом на куске черепицы.
– Это в масштабе, – ответил я. – Я измерил с помощью циркулей и линеек. – Этому он сам меня научил, хотя и не намеревался этого делать: я просто наблюдал за ним из-за спины, пока он работал. Однажды это умение рисовать точные эскизы спасло мне жизнь. Но ему я этого, конечно, не рассказывал.