Даже сейчас я не могу сказать вам, в самом ли деле я занимался любовью с Мелюзиной – созданием, наверное, гораздо старшим, чем сказки, которые нам рассказывают; наверное, такой старой, как Лилит, как Иштар или Исида. Точно я знаю лишь то, что в какой-то момент я во второй раз поднял ее на руки и заглянул в ее лицо – жестокое и прекрасное до такой степени, что мне, чтобы понять подлинное значение хоть одного из этих слов, пришлось было пересечь сотни миров и вселенных. В ее глазах были драконы, на губах – сирень, а соски округлых грудей, точно как на индийских эротических барельефах, оберегали крошечные шипы. Что же до ног – да, я уверен, она снимала те узкие слаксы, – нет, это были не людские ноги, совсем не ноги, но мне не было до этого дела. Они до сих пор иногда видятся мне в кошмарах, но оно того стоило. Что бы там на самом деле не произошло, оно того стоило.
Я, без сомнения, потерял счет времени. Но мне и до этого не было дела. Однако, клянусь, еще не наступила полночь, когда она прямо у меня на руках приняла иную форму, так быстро и с такой силой, что ее колючая чешуя распорола мне рубашку, а огромные когти оставили на спине следы, которые я ношу по сей день, из нее вырвалось дыхание пустыни – как сирокко, как хамсин, как самум – и меня отшвырнуло в другую часть комнаты, где я беспомощно растянулся, точно как она на полу автобуса № 29. Она нависла надо мной – человек наполовину, на четверть, на какую-нибудь мизерную долю? Лицо по-прежнему оставалось ее лицом, до некоторой степени; руки, которые некогда качали и управляли мной, теперь жались к груди, едва заметные в тени огромных крыльев, распростершихся за спиной. Ноги полностью срослись в единый хвост, который свернулся, будто оса, готовая ужалить. Когда она заговорила, я понимал ее речь, хотя слышать ее было мучительно, будто сами ее слова тоже облекали чешуйки, которые царапали мне барабанные перепонки. Я до сих пор слышу эти слова, она произнесла их всего два:
– Открой окно…
Я взял себя в руки и поспешил выполнить приказ, лишь бы она не заговорила вновь. Затем она устремилась в окно так резко, что пусть и не сбила меня с ног, но моя рваная одежда нелепо встрепенулась, а голова буквально мотнулась в сторону. Старомодная пожарная лестница, висевшая на стене снаружи, упала на улицу. Но никого, насколько мне известно, не ранило.
Она улетела не сразу – сначала зависла за окном, глядя на меня. Ее хвост, впервые полностью развернувшись, теперь металлически поблескивал в свете убывающей луны. На старинных гравюрах Мелюзину изображали с двумя хвостами, но ей вполне хватало и одного. От спутанной гривы, сияющей, будто кольчуга, до самого ее низа было, наверное, футов двенадцать, и все же отчасти ее облик оставался бесспорно, ужасающе человечьим – вероятно, как и у Медузы горгоны. Лицо ее выглядело скорее металлическим, чем из плоти, но его искажало великое горе, такое же различимое, как тогда, в автобусе № 29. Я испугался ее – или того, что мы собирались совершить – или уже совершили? Мое тело ничего мне не подсказывало – но я жаждал ее, меня влекло к ней и влечет до сих пор. Мелюзина…
Она улетела на северо-восток, еще долго виднеясь на фоне луны, прежде чем я потерял ее из виду. Существует столько изображений, столько картин, на которых драконы летят на фоне луны, что иногда мне кажется, они сами предпочитают, чтобы их видели такими – точно как лошадей, которые взбираются на утесы именно на закате, чтобы был виден их силуэт. Я уверен, это было сделано намеренно. Я закрыл окно, поднял стулья и столики, опрокинувшиеся при ее уходе, помыл чашки от кофе и выбрался из квартиры. Швейцар проследил за мной взглядом, но ничего не сказал.
Следующие пару дней пришлось немало погуглить, прежде чем я наконец обнаружил несколько строк, касавшихся примечательного несчастного случая на мотоцикле, произошедшего в Квебеке. Одна франкоязычная газета даже сообщала некоторые подробности относительно похорон, но ни на английском, ни на французском не упоминалось о драконе, скорбящем о последнем потомке старейшей из рода Лузиньян. Но Мелюзина там была, точно. Она бы этого не пропустила.
Я больше не видел ее и не ожидаю увидеть, несмотря на то, что езжу каждый день на одном и том же автобусе, а потом прохожу мимо ее дома, снова и снова. Насколько я понимаю, она уехала, не имея больше причин оставаться в этой стране; пусть и предполагала, что останется – из-за местной погоды. Но мне кажется, что желай она меня увидеть, это давно бы случилось. И все же я не несчастен, не одержим и не так уж понур. Я скорее как осел из стихотворения Честертона, который помнит, как вез Христа в Иерусалим. Я тоже имел свой час, «жестокий час и сладкий» – а кто еще на исторической кафедре средней школы Беркли может этим похвастаться?
«Ля Витесс». Келли Робсон
Келли Робсон (kellyrobson.com) выросла у подножия Канадских Скалистых гор. Одна ее повесть, «Людское клеймо», удостоилась премии «Небьюла» 2018 года, а другая, «Воды Версаля», получила премию «Аврора» за 2016 год. Ее работы проходили в финалы премий «Хьюго», «Небьюла», Всемирной премии фэнтези, Теодора Старджона, «Локус», Джона Кэмпбелла, «Аврора» и «Санбёрст». Ее новейшая книга «Боги, монстры и счастливый персик» была номинирована на премии «Небьюла» и «Хьюго». Проведя двадцать два года в Ванкувере, она живет с женой, также научным фантастом Э. М. Делламоникой, в центре Торонто.
2 марта 1983 года, 30 километров к юго-западу от Хинтона, Альберта[38]
– Рози, – позвала Беа вполголоса, но колеса старого школьного автобуса так шуршали по гравию, что дочь ее не услышала. Рози сидела на пассажирском сиденье рядом с водителем, развалившись и закрыв глаза. Она не шевелилась с тех пор, как они сели в автобус в четверть седьмого утра. Но и не спала тоже. Мать всегда умела это различать.
Беа повысила голос до театрального шепота.
– Рози, у нас проблема.
Все равно никакой реакции.
– Рози. Рози. Рози.
Беа взяла перчатку с приборной панели и швырнула. Не в ребенка – этого она бы ни за что себе не позволила. Но перчатка отскочила от окна и приземлилась Рози на колени.
– Мам, я же сплю. – Хмурый взгляд. Беа не видела, чтобы дочь улыбалась с тех пор, как ей исполнилось тринадцать.
– За нами дракон, – проговорила она беззвучно, одними губами. Остальные дети этого не замечали, и Беа хотелось, чтобы так оно и оставалось.
Рози закатила глаза.
– Я не умею читать по губам.
– Дракон, – прошептала она. – За нами.
– Не может быть! – Рози резко выпрямилась. Повернулась на сиденье и оглянулась через центральный проход, посмотрела мимо ребят в зимних комбинезонах и шапках. – Я его не вижу.
Заднее окно было бурым от замерзшей на нем слякоти. И слава богу, потому что если бы дети увидели дракона, они бы подняли крик.
– Посмотри сюда.
Рози сползла со своего сиденья и, крепко ухватившись за поручень у Беа за головой, наклонилась над матерью. От ее чрезмерно обтягивающей парки повеяло запахом сигарет.
Беа открыла окошко и поправила боковое зеркало, чтобы Рози увидела. За автобусом яростно трепетали матово-черные крылья. Бледное зимнее солнце поблескивало на серебристых чешуйках, покрывавших передний край крыла.
– Ух ты, – проговорила Рози таким низким голосом, что он походил на рычание.
Беа надавила на газ. «Ля Витесс» рванул вперед, явив широкую, колыхавшуюся от напряжения мышц драконью грудь. Он вскинул когтистые передние лапы, будто хотел потянуться к автобусу, и они увидели на миг его гибкую шею и треугольную змеиную голову, прежде чем он догнал автобус и исчез в слепой зоне зеркала.
Рози откинула растрепанную челку и наклонилась к зеркалу еще ближе.
– Что-то огня нет. Почему он не пытается нас поджарить?
– Не знаю. Может быть, запыхался, – сказала Беа. – Но, милая, ты должна мне помочь. Выведи детей к передним сиденьям. Пусть соберутся плотнее.
Но Рози ее не слушала. Она пристально смотрела в зеркало, завороженная, и видела, как драконье крыло изгибалось от крючковатого кончика к толстому плечу.
– Рози, прошу. – Беа стукнула обеими руками по рулю. – Выведи детей вперед.
– Ладно, сейчас. – Рози выпрямилась, затем снова наклонилась над матерью, чтобы еще разок взглянуть на дракона.
Беа была вынуждена признать, что ее ребенок выглядел пугающе, особенно в последнее время, с этими футболками в стиле дэт-метал и сердитой сутулостью. Ей не было и шестнадцати, но она, такая крупная и рослая, выглядела на все двадцать. Плюс еще черная подводка для глаз, которую Рози растапливала с помощью спички и наносила как жидкую, и колючая стрижка, которую она сама себе сделала еще в десятом классе и с тех пор подрезала единственными нормальными ножницами, которые имелись у Беа, и да, Беа понимала, почему другие матери критиковали ее за то, что позволяла своей дочери так выглядеть.
Беа ничего не могла с этим поделать. Рози всегда доставляла больше хлопот, чем Беа могла вынести. Впрочем, пока она каждый день возвращалась с Беа на автобусе, все остальное не играло роли.
Но Беа не нравилось, как ее дочь смотрит на дракона. Она его не боялась, ни чуточки. Наоборот, даже будто была рада его видеть.
Беа ездила по самому длинному и далекому автобусному маршруту в школьном округе. Садясь в автобус к югу от Кадомина, она направлялась на север, забирала детей на Форестри-Транк-роуд, миновала Ласкар и угольную шахту Кардинал-ривер, после чего сворачивала на восток, оказываясь на Йеллоухед-Хайвей, и возила детей по городу, высаживая у трех разных школ.
Всего дорога занимала пять часов – по два с половиной в каждую сторону. «Ля Витесс» был быстрым автобусом с большим двигателем V8, но Беа ездила медленно. Была вынуждена. Форестри-Транк-роуд имела гравийное покрытие, сильно размытое ручьями с окружающих гор. С мягких обочин по обе стороны от гравия легко было свалиться в кювет или вовсе слететь с обрыва, а еще за каждым углом прятались лоси – и нередко оказывались прямо посреди дороги. Беа знала, что бывает, когда автобус врезается в такого большого зверя, и не хотела быть к этому причастной.