– Я понял.
Мужчина наконец садится. Он до сих пор не назвал мне своего имени – это как пощечина с его стороны, не сильная, такую он еще готовит, но все равно неприятная. Диван, как я и надеялась, почти проглатывает его целиком, и он кажется лишь еще одним ребенком под моей опекой.
Жасмин, наверное, стала последней каплей для какого-то бюрократа, который сидел в помещении без окон и принимал решения, касающиеся будущего представителей своего вида. Ей всего двенадцать – на четыре года меньше среднего возраста моих детей. Я смотрю обычно за детьми, которые стоят на пороге выхода из системы, – зачастую обозленными на весь мир из-за того, как с ними обращаются, зачастую теряющими надежду. Я содержу их, пока им не исполняется девятнадцать, а если готова принимать на себя ответственность за совершеннолетних, то оставляю некоторых и подольше. Самый старший у меня был Анджело – он пробыл до двадцати пяти, закончил местный колледж и нашел девушку, которая потом стала его женой, и тогда уже уехал жить сам. Еще несколько ребят тоже оставались подолгу, если подсознательно не ощущали нужды убраться и освободить место для ребят, которыми сами когда-то были, ребят, которым это было по-настоящему нужно.
Хотя вот Джаззи… она достаточно молода, чтобы кто-то отметил ее как кандидата на удочерение и посчитал странным, что я запросила информацию о ней. И никто не обратил внимания, что она находилась в системе опекунства с пяти лет или что у людей бывают странные представления о том, чего они хотят от детей. Очки, щербатые зубы и официально диагностированная дислексия, а также СДВГ[42], как правило, отправляют детей в корзину для «кого-нибудь другого». Но именно благодаря всему этому «кем-то другим» стала я – я поняла это, как только увидела ее фотографию. Не было никаких причин оставлять ее в неподходящих и потенциально опасных домах, пока она не вырастет до того возраста, чтобы жить у меня. Тем более места у меня хватало.
Даже если бы я наверняка знала, что вслед за ней ко мне придет этот мужчина, я бы все равно это сделала. Ее место – здесь. Даже до того, как она здесь оказалось, оно было ей домом.
Он смотрит на меня, таким острым взглядом, и говорит:
– У вас под опекой пробыло немало детей постарше, мисс Дракан. Почти невероятное количество.
– Это что, вопрос?
– Почему? – Он качает головой. – Вы не усыновляете детей, пока они не достигнут совершеннолетия, да и тогда – не всех. Почему так?
– Я предлагаю это всем моим детям, когда они становятся совершеннолетними, – отвечаю я. – А до этого они могут посчитать, что находятся в безвыходной ситуации, что если они откажутся, то их выставят на улицу. Я не хочу, чтобы кто-то из них чувствовал себя обязанным остаться со мной, и они остаются не все. Некоторые собирают вещи и съезжают, как только им это позволяет закон, потому что не хотят отнимать ресурсы у деток, которым они могут быть нужнее.
И тогда я каждый раз плачу – ведь они были мои. Они все мои дети, и они всегда ими останутся. Здесь. Со мной. Со своими братьями и сестрами. Здесь их дом.
– Понимаю, – говорит соцработник и снова поправляет очки. – Мисс Дракан, вы, несомненно, понимаете, что то, чем вы здесь занимаетесь, чрезвычайно нетипично и как правило недопустимо с точки зрения представителей системы опекунства. Дети не кошки, чтобы незамужние женщины накапливали их в домах, которые для них одних слишком велики.
– Разве вам поступали жалобы по поводу того, как я забочусь о своих детях? – спрашиваю я. – Или у вас вызвало подозрение то, что таких жалоб нет?
– Мисс Дракан, ничего личного. – Он встает с дивана. – Мы просто считаем, что, возможно, детей будет лучше временно изъять из-под вашей опеки, чтобы удостовериться в их безопасности.
Дело совсем не в безопасности. А в том, что их кривая система никогда не работала так, как должна была, и только натыкалась на неподатливую стену моей целеустремленности. Я улыбаюсь ему, медленно, и слышу щелчки, которые раздаются по всему дому – на каждой двери и на каждом окне, которые запираются сами собой.
– А вы когда-нибудь задумывались, – спрашиваю я, – о том, куда делись драконы?
Ему даже не хватает ума на то, чтобы встревожиться.
– Ваши фантазии не изменят положения дел.
– Они были повсюду, когда-то они заслоняли крыльями все небо, а потом вдруг исчезли. О, герои-люди убили нескольких из них. Потребовалось время, чтобы научиться противостоять мечам и оружию. Но драконы были так огромны и так сильны, что никакая горстка рыцарей не могла отнять у них небо.
– Мисс Дракан…
– Золото, признаю, использовалось для отвлечения. Видите ли, драконы накапливают запасы. Каждый дракон что-то собирает. Золото и украшения отлично для этого годились, пока люди не придумали деньги. Большинство же увлекалось менее долговечными вещами. Весенним ветром. Бабочками. Закатами. Растерзанной невинностью, которой нужно место, чтобы восстановиться. – На этот раз моя улыбка явила ему зубы, которые стали острее и белее, чем были еще несколько минут назад. В воздухе появился запах серы. Мой незваный гость, судя по виду, занервничал. Хорошо. Он и должен нервничать.
– Мы научились прятаться. Научились пополнять свои коллекции законными методами. Научились быть лучше. И никогда не отказывались от своих крыльев.
Он успел закричать ровно в тот же миг, когда оказался поглощен.
Тогда я осторожно ползу по гостиной, стараясь не раздавить диван, и одним когтем пролистываю бумаги в его портфеле. Те самые, что он мне не показывал. Как я и подозревала, он пришел сам по себе, уверенный, что обнаружил какое-то ужасное посягательство на детей под моей опекой. Никто не свяжет его исчезновение со мной. Потребуется несколько дней, чтобы запах серы выветрился из штор, но это уже не впервой.
Я снова принимаю человеческую форму, распрямляю загиб, который после этого всегда остается у меня на шее, и направляюсь к двери. На секунду останавливаюсь лишь для того, чтобы взять обед для Жасмин.
Не голодать же моей малышке.
Вурм из Лирра. К. С. Э. Куни
Посвящается Карлосу Альберто Пабло Эрнандесу
1
я новичок на островах,
не шустрый житель городской; мне не запрыгнуть на ходу на вурма всякого верхом, цепляясь за металл чешуй, нет, я паромщику плачу, пока карман не опустел,
нет, я пока что
неуклюж
растяпа и разиня я,
что недотепою зовут,
но сколь люблю я мой район:
кирпич краснеет, как утес, что вечно оползнем грозит, балконов мало, но зато
из окон превосходный вид:
архипелага череда похожа на улитки след – от моря к морю полосой
и Вурм из Лирра…
рельсовый сполох
2
как дружелюбно поутру у пешеходного моста
толпа бурлит: тут молодежь,
и воспитатели садов, и дети под опекой их
и чуть постарше ребятня,
но все ж зеленые совсем,
от предвкушения визжа,
они дракона ждут
и ждут
3
удар! и воздуха поток! и вот является она – с востока, там, где Зунд лежит, – и все кричат, и ты кричи от счастья, что пришла она, со всеми вместе топочи, танцуй, каблук вбивай в цемент, как остановится она – по рельсам к ней спеши, беги, как обезьянка зацепись в забора сетку, а потом, перемахни через забор и главное – рукой маши, маши, ведь это прибыл наш дракон
я тоже замираю вмиг. Я этой леди восхищен. Проводники ее зовут древнейшей славой островов. Найденыш сточных труб, она навек обязана служить тем, кто ее от смерти спас – отмены уговору нет. Ее седлает стар и млад – по ветру волосы, плащи, – крюки железные впились, впились в железо чешуи. О как стремителен полет и как жестоки седоки.
4
о леди лирр, – я прошепчу – о моя старшая сестра,
и я подкидыш, я изгой, живущий вне времен и мест,
судьбой изранен, изогнут;
тебя я вижу – и хвостов шестифутовую сажень,
и зелень глаз,
что на свету или в темноте горят всегда,
и все одиннадцать голов,
склоненных к рельсам; ты ползаешь вперед-назад,
послушный раб, порядка жестокого людей,
о древний змей,
пришел бы я сюда моложе и сильней
я мог бы вызволить тебя, об их крюки разбить кулак,
и пусть смеются надо мной,
моих усилий пустотой;
ты знаешь ли о чем-нибудь кроме туннельной черноты
под эстуарием реки? поймешь ли, как тебе стряхнуть
весь сор морской и ездоков бесцеремонные крюки,
и в небо
стылое
взлететь?
5
но ночь прошла, но ночь прошла!
тележку вновь влачу свою с мешками грязного белья
и замороженной едой,
да сумкой лука с горстью слив,
хромаю –
пятки сплошь мозоль, – из-за того, что всё пешком,
и вот тот пешеходный мост, узка бетона полоса,
и слизни-рельсы зелены
пересекают острова…
стоп!
да, стою я и смотрю на девочку лет четырех.
Кудрей смолистых жесткий шелк,
и чародейки тонкий рот;
папаша в телефон залип вполоборота к ней, бубнит,
она ж в ответ ему: «нет, сэр, не стоит»,
а потом вот так вдоль рельсов руку
и зовет:
ПРИДИДРАКОНПРИДИПРИДИ!
и леди лирр (она стара, и шрамов – больше чем чешуй),