ууме?
– Избранная, – донесся сквозь тьму голос Лянлей.
Слишком близко.
«Беги, – сказал ей тогда Онджи. – Доберись до двери».
Коридор, по правой стороне, потом большой зал, сказала Ву Кён.
Шан Тао сделала глубокий вдох и побежала, глядя на стены. Луны мерцали и изгибались, превращаясь в драконов, огибавших звезды, деревья, вырастающие из планет, звезды были будто шпильки в прядях седых волос, струящихся из прорехи в ткани мироздания. У самой Шан Тао подгибались ноги, каждый шаг означал начало падения, которое внезапно и болезненно прерывалось.
Позади – хлопанье крыльев. Она побежала, и вселенная раскололась, сжалась, странная боль в груди вернулась, тошнота усилилась до того, что, казалось, слилась с ее сердцебиением. Ноги болели, но Шан Тао не обращала на боль внимания. Ей нужно было добраться до двери. Нужно было выжить, так или иначе.
Она свернула в коридор, почти его не заметив, – наполовину вбежала, наполовину запрыгнула в гораздо более тесное пространство, являвшее собой ряд колонн, спиралью уходивший в бесконечность. А потом и этого пространства не стало – она очутилась посреди другой сферы.
Эта была настолько крупнее, что Шан Тао едва различала ее изгибы. Когда она вошла в нее глубже, Шан Тао стали преследовать золотистые и серебристые линии: бледные и мерцающие узоры на полу прилипали к стопам, и оттуда к лодыжкам поднимался странный зуд. Когда Шан Тао наконец остановилась, тяжело дыша, узоры рванули к стене сферы – и вздыбились, словно змеи, посреди пустого пространства, выгнулись, описав идеальный круг, который постепенно разверзся, и внутри него оказалась лишь тьма.
Дверь дворца.
Почти добралась.
Шан Тао сделала один робкий шаг, потом еще. Боль в груди вспыхнула, стала невыносимой. Нет. Нет. Она положила руку себе на грудь – и ощутила, как колотится ее сердце, как дрожат слабые ноги. Она могла. Оставалось лишь несколько шагов.
Впереди, резко и отчетливо, лязгнула цепь.
Когда она посмотрела туда, в дверях стояла Ву Кён. Не та женщина, которую она видела в лабораториях – не та, что протянула руку и помогла Шан Тао подняться, не та, что сказала, где находится дверь, – а огромное змеиное тело с переливающейся чешуей, с гривой струящихся волос, в которых плясали маслянистые цвета моря. Между хозяевами и драконом существовало некоторое отдаленное сходство – все они были рептилиями, – однако они и разнились, как люди и олени, они принадлежали к совершенно разным видам. В воздухе стоял резкий неприятный запах взбаламученной воды, и было такое ощущение, какое возникает на море перед штормом, капли обжигали Шан Тао содранную кожу и глаза, будто ей тыкали иголками в открытые раны.
– Ву Кён. – Слова жгли ей горло.
Драконица не говорила. Ее глаза были темными и влажными, а цепь вокруг массивной шеи сверкала в темноте, в такт ее сердцебиению. И исчезала где-то под чешуйками ее живота.
– Избранная.
Шан Тао опустилась на колени. Лянлей сама скользнула к ней, чтобы обвить своим телом. Холодное прикосновение, пахнущее блестящим маслом и расплавленным металлом, поднялось к ее горлу, пока она не почувствовала, что задыхается. Она больше не слышала охотничьих птиц, но разве это имело значение?
– А ты молодец. – Голос Лянлей пронизывало веселье.
– Неудавшийся эксперимент, – сказал Онджи. От его голоса задрожали золотистые и серебристые узоры на полу. – Слабачка.
– Разумеется, – сказала Лянлей. – Они все к концу оказываются слабы. – Тон у нее был разочарованный.
– Оставаться незачем. – Онджи покачал головой.
– Разумеется, – сказала Лянлей. – Данных для нового цикла генного модифицирования у нас достаточно. – Она покачала головой, и Шан Тао почувствовала, как по ее коже скользнул ветер. – Этого хватит, чтобы совет повысил наш статус. Разве не этого ты добивался?
Онджи рассмеялся.
– Это только начало.
В воздухе что-то загудело, оно становилось все громче, звук проникал под ногти и врезался в мышцы, вызывал неодолимое желание побежать к воротам, сорвать с себя кожу и кости, пока они не перестанут резонировать.
– Время, – сказал Онджи.
Лянлей хмыкнула. Влажное, жгучее кольцо вокруг Шан Тао сжалось крепче.
– Время всегда еще есть. Или ты хочешь оставить дело незаконченным?
Онджи молчал. Слышен был только тот звук – невыносимо громкий. Онджи свернулся, его чешуя замерцала отражением золотистого света, беспокойные глаза закрылись, на лице застыло необычное выражение. Когда он заговорил снова, его голос казался чуть менее уверенным.
– Еще данные собирать? Я думаю, мы получили все, что нам нужно, и совет не оставляет нам большого выбора. Если сможешь это вынести, то заканчивай тут. Увидимся у ворот. – Он распрямился и полетел к двери дворца. Ву Кён стояла, не шевелясь, пока Онджи не произнес слово власти. Цепь сократилась, и Ву Кён не столько сдвинулась с места, сколько отлетела в сторону. По звеньям цепи засочилась перламутровая кровь и растеклась по полу.
– Слуги. – Лянлей снова хмыкнула. Охотничьи птицы не исчезли: они гнездились у нее на рогах, расселись там, будто на ветках, их когтистые лапы и перья ножек сливались с костью.
Кожи Шан Тао коснулось что-то холодное, резкое: кончик хвоста Лянлей поднял ее подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. Ее глаза были полупрозрачны, под склерами слабо виднелись чешуйки ее подвижного тела, улыбка являла острые как лезвия зубы. – Какая жалость, – сказала она. – Я возлагала на тебя большие надежды, избранная.
– Другие… – попыталась вымолвить Шан Тао, борясь с удушающим чувством.
Лянлей презрительно фыркнула.
– Ни один из них не оправдал себя. – Птицы зашевелились, и Шан Тао увидела, что их клювы забрызганы кровью. – Но они дали нам достаточно.
«Данные».
Тетушка Ман. Тетушка Кам Хвон. Шан Тао помнила, какая была хрупкая рука у Кам Хвон, какая сухая была кожа, когда она передавала ей рисовые лепешки – она помнила их запах, – и Ху спала, положив голову Шан Тао на колени, ее личико расплывалось в довольной улыбке.
«Предки, берегите их. Просветленные, ведите их по верной тропе, вновь и вновь, пока не случится перерождение».
«Пусть они будут свободны».
Лянлей задрожала, и из ее змеиного тела при этом выросли руки, ноги и усиленные шипы. Она отстранилась от Шан Тао – та сразу почувствовала, что снова может дышать. Лянлей быстро повернулась к Ву Кён, которая все еще стояла, преграждая путь к двери.
– Убей ее, – сказала она.
Цепь запульсировала, будто больное сердце. Темные слова, проступавшие на звеньях, исчезли, и Ву Кён сдвинулась с места, гибкая, изящная, и распахнула пасть – ее зубы застлали Шан Тао весь взор.
Время замедлило ход. Шан Тао осознала, что тянет перед собой руку, и мир вновь схлопывается, а она стоит, задыхаясь, у Ву Кён за спиной, на некотором расстоянии от двери.
Лянлей лежала, свернувшись, на гладком полу. Птицы трепетали у нее на рогах, глядя на Шан Тао. Цепь снова засияла, воспылав резкой белизной, и Ву Кён издала рык, натужный от боли. Лянлей склонила голову, и драконица плавно повернулась – чтобы снова броситься на Шан Тао.
Боль, тошнота – и больше ничего. Шан Тао опять почувствовала, как разрывается мир, – юркнула в сторону быстрее, чем следовало, и обнаружила, что стоит на коленях, отчаянно пытаясь сделать вдох. Что-то скользнуло мимо – необъятная грива Ву Кён и холод драконьей чешуи. Ее тело казалось бесконечным, необъятным, сверкало жемчугом и гладким, полупрозрачным нефритом.
О предки, как она была прекрасна. Шан Тао поднялась, каждый вдох обжигал ей горло, и поняла, что в горле у нее застряли старые молитвы.
«Предки, ниспошлите нам дождь, да прольется он жемчугом, да устремятся рыбы в соленой воде, столь же мелкие и многочисленные, как зерна риса…»
Ву Кён повернулась. В ее глазах стояли слезы. Цепь у нее на груди потемнела, но все еще сдерживала ее.
– Ты забыла, – проговорила драконица громогласно. – Время молитв минуло.
И снова бросилась на Шан Тао. Та, изможденная, отскочила – и увидела мрачный, довольный взгляд Лянлей, и тогда поняла: эту способность перескакивать через пространство мира в нее заложили хозяева – и за этой ее способностью наблюдала Лянлей, все подмечая и оценивая, как та приживется у трэллов, которые последуют за Шан Тао. Слишком медленно. Нельзя перескакивать на большие расстояния. Даже столь малое усилие чересчур ее изнуряло.
Шан Тао приникла к полу – слишком медленная, слишком слабая. Пасть Ву Кён сомкнулась над ней – и удержала ее, бессильную, дрожащую. У Шан Тао опустились руки, она повесила голову, к ней прилила кровь, вялая, тяжелая, и как бы она ни старалась подняться, она никак не могла найти опору, никак не могла все исправить… Зрение затуманилось, глаза налились кровью, все вдруг показалось ей меньше, плотнее, исказилось, потеряло форму, стало мучительно недосягаемым: огромная фигура Лянлей, злоба в ее взгляде, мерцание далекой сферы, темная дверь, она снова медленно искривлялась. Клыки дракона по-прежнему держали ее, слегка терзая плоть, грозя доставить нестерпимую боль – за один страшный, мучительный миг перед тем, как челюсти сомкнутся и все кончится. Но дрожала не только Шан Тао – она чувствовала и биение сердца самой Ву Кён, которая, обреченная, противилась своей цепи и велениям хозяев.
«Ты забыла».
– Прикончи ее, – сказала Лянлей, но с этими словами дворец снова содрогнулся: это был зов хозяев, им было пора уходить. И когда мышцы Ву Кён сжались в последней попытке ослушаться приказа Лянлей, Шан Тао, свисавшая у драконицы в челюстях, увидела, что золотистые узоры на полу высохли, и Лянлей съежилась. Шан Тао вспомнилась тревога на лице Онджи.
Боль. Он мучился болью. Как Ву Кён извивалась в агонии, сопротивляясь приказам, так же страдали и хозяева, когда отказывались следовать зову.
«Время молитв минуло».
Боль.
Они уходили. А когда ушли, осталась только Лянлей.
Они были «слабыми».
Шан Тао собралась с силами – собрала каждую частичку, все, что в ней оставалось, – и отчаянно напряглась. Ничего не произошло. Она, будто перегоревшая свеча, истощилась, пытаясь применить силу, суть которой не понимала, а Ву Кён могла выполнить приказ, что был ей отдан…