«Все гибнет».
Вот что за сообщение гудением распространялось по улью с тех пор, как вылупилась новая королева.
«Все гибнет. И ты погибнешь, но другая жизнь продолжится и придут новые жители».
Собирательница с трудом взобралась по склону, сжимая охапку древесной коры с жучками, невзирая на боль. Напрягалась, скользила, останавливалась, скручивалась всем телом, тяжело дыша. Сил в ней больше не оставалось, но нужно было довершить дела, что она отложила на потом, чтобы заняться Ребенком.
Сестры всегда считали Собирательницу немного чудачкой. Не то чтобы они ее не любили – она всегда была с ними, была их частью, была одним из голосов в хоре, который своей песней придавал миру порядок и цель. Нет, она любила своих сестер, а они любили ее. И она любила собирать вещи для улья, любила вылетать на поиск пищи и материалов для строительства, рытья и всего, что им требовалось.
Но она любила и собирать такие вещи, в которых никто больше не находил пользы – корешки подорожника, ржавую металлическую стружку брошенных человеческих ульев, камни, пронизанные сверкающими кристаллами. Однажды она подобрала чирикающее, покрытое перьями существо с раненым крылом. Его тельце было больше похоже на человеческое, чем на драконье, и сестры рассердились на Собирательницу, пока та пыталась объяснить, зачем взяла его и выкормила, пока оно не залечило крыло, а потом продолжала кормить, когда оно возвращалось в улей. Она пыталась объяснить свое мнение о животных и растениях, о том, что у них было общего, а что нет, и о том, что ей в последнее время казалось, будто в мире существует два вида жизни, которые если и не враждебны друг другу, то разительно отличались.
Сестры говорили ей, что у нее слишком много работы, что она никак не может успокоиться. Они говорили, что даже после всей работы для общего улья ее тянуло создать собственный улей.
Она остановилась и посмотрела на жалкую охапку коры. Ей с трудом удалось собрать даже это малое количество – в последние месяцы этих жучков вообще становилось все меньше и меньше, хотя это могло происходить потому, что она просто не удалялась слишком от улья, а может, у нее просто испортилось зрение. Но сейчас у нее в лапах было меньше груза, чем еще мгновения назад. Она медленно обернулась и увидела след из буровато-синих полос, которые тянулись в направлении, откуда она пришла.
Да, работы у нее больше не было. Но улью по-прежнему требовалось все, что она собирала. Ей нужно было вернуться и подобрать то, что обронила.
Итак, сначала было то пернатое существо, потом – троица улиток, которые восхищали ее тем, как они меняли цвет – с розового на бурый, а потом на зеленый и синий. Она обожала наблюдать, как они ползают, качая рожками.
И еще у нее был водяной червь, которого она держала в чашке. Она разводила мушек, чтобы его кормить, пока сестры не стали жаловаться, что те постоянно жужжат.
Но никто из них не шел ни в какое сравнение с Ребенком. Ведь он, похоже, отвечал на ее привязанность взаимностью. Он умел управляться со всякими вещами своими ловкими лапками – связывал вместе палки, складывал камни, сплетал стебельки. А его щебет иногда был очень похож на речь. Порой она была совершенно уверена, что он с ней разговаривает, по-настоящему. Он был другой.
Она была этому рада. Рада, что все было другое и могло продолжаться и после нее.
Поскольку Стел была барахольщицей, она обладала хорошим чутьем на материалы и быстро прикидывала, как их можно использовать. Она расспрашивала Жака о том, что он мог достать, и пыталась сообразить, как соорудить тележку, чтобы вытащить ее из улья. Она не сомневалась, что ей стоит лишь выйти оттуда – и все будет в порядке, потому что у ее клана поблизости находилась сигнальная точка.
Собрать то, что им требовалось, оказалось несложно. Они поделили работу: Стел толкла смолу, а Жак занимался деревом.
– Как ты сюда попал? – спросила Стел.
Жак поморщился. Стел было неловко от ее прямоты, от ее… человечности.
– Тетушка нашла меня.
– Где нашла?
– Возле одного радиационного пятна.
– Почему твои родители ее не остановили?
Жак замялся.
– Их там не было.
– И тебя никто не нашел?
– Никто не искал.
Стел с грустью покачала головой.
– Сколько тебе лет.
– Немного.
– Типа меньше десяти?
Жак пожал плечами.
– Меньше пяти?
Жак посмотрел на свои руки.
– Я болел лихорадкой.
– Ладно, но почему… – Стел осеклась. Вдруг вытаращила глаза и возбужденно хлопнула ладонью по земле. – Стой! Ты что, из города?
Жак вздрогнул, но лгать он не любил.
– Ага.
– Ты из Гнезда? Правда? Правда вырос в городе?
– Ага.
– Ух ты, – сказала Стел. – Ух ты. Мы слышали, что они изгоняли людей под конец, но я думала, что только стариков и младенцев.
Жак вцепился в доску так, что у него побелели костяшки пальцев. Он старался говорить невозмутимо, но на самом деле ему хотелось кричать ей в лицо.
– Лихорадка была сильная.
– Значит тебя послали на смерть? Зачем? Чтобы сберечь еду?
– Ее не хватало, – сказал он натянутым голосом.
– Ого. Ничего себе.
Жак швырнул доску с большей силой, чем намеревался. Это наконец привлекло внимание Стел, и она виновато посмотрела на него.
– Ой. Э-э, мне жаль, – проговорила она. – Наверное, об этом трудно рассказывать.
Жак пожал плечами и взял новую доску.
– Э-э, – сказала Стел. – Мне, наверное, стоит тебе сказать. Они все умерли. Люди в городе. Все стало еще хуже, и с едой, и с радиацией. Хотя некоторые остались живы, даже до самого конца, но те, кто не ушел из города, так и умерли. Да и многие, кто ушел, тоже погибли. Они сильно болели и не знали, где искать кланы. Мы бы помогли. Мы пытались.
Она помолчала, оценивая реакцию Жака.
– Понятно, – ответил он.
– Думаю… наверное… это месть?..
– У меня был маленький братик.
– Ох. Да.
Жак больше ничего не сказал, дав молчанию затянуться. Стел заерзала, по ее лицу стало видно, как ей неловко.
Наконец из нее хлынул целый поток слов:
– Об этом странно так думать, про тот корабль, который так далеко летал, до самого Марса. Аж до другой планеты! И из него сделали целый город, и он существовал лет пятьсот… то есть он реально старый! А потом прошел этот шторм, и что-то случилось с его подземными двигателями, и бабах – никто там больше не мог жить, как бы они ни пытались, все погибали. Тут хочешь не хочешь, а думаешь: что еще может вот так разрушиться? Что еще может бабахнуть, чтобы все, что у тебя есть, пропало?
– То было землетрясение.
– А?
– Землетрясение, а не шторм.
– О, ты помнишь?
Жак пожал плечами.
– Так вот, да. Значит, драконы нашли тебя и принесли сюда? – спросила Стел.
– Только Тетушка. Она обо мне заботилась.
– До или после того, как бросить тебя в яму?
– Может, прекратишь уже? – спросил Жак. Ему хотелось, чтобы это прозвучало сурово, холодно, но вышло скорее жалостливо. – Она и тебе жизнь спасла. Разве это ничего не значит?
Что бы Стел ни собиралась спросить еще, она закрыла рот. И смущенно потупила взгляд.
– Я допустила дурацкую ошибку. Не нужно было меня спасать. Все мне говорят, что стоит быть осторожнее.
– Наверное, и правда стоит.
– Ты прав, – проговорила она спокойно. Затем прочистила горло, а когда заговорила снова, в ее словах ощущалась чрезмерная уверенность. – Ладно. Хорошо, что я оказалась здесь. Хотя бы тебя смогу вытащить.
– Я никуда не пойду.
– Сомневаюсь, что у тебя есть выбор. Все драконы, которых ты тут знаешь, скоро умрут. А новым ты, может быть, и не понравишься.
– Люди для меня тоже будут новые, – возразил Жак. – Даже новее.
– Да, но новые драконы не любят, когда люди врываются в их жизнь. Мы же не хотим убить тебя только за то, что ты внешне не похож на остальных, кто живет у нас в лагере.
Жак сжал губы.
– До тех пор, пока вам хватает еды.
Она помолчала.
– Ладно, хорошо, допустим, люди бывают паршивцами. Но я даю тебе слово, наш клан принимает незнакомцев. Можешь остаться с моей семьей, если хочешь. У нас есть свободный матрац. Мой брат…
Стел впервые запнулась. И дело было не в смущении: она выглядела так, будто проглотила что-то живое и оно трепетало у нее в горле.
Она вытерла глаза тыльной стороной ладони.
– Ладно, в общем, у нас есть лишний матрац.
Жак подумал о Тетушке, об улье и об остальных, о которых обычно старался не думать.
У него запершило в горле.
– Спасибо. Правда. Но я живу здесь.
– Они тебя не пожалеют!
– Они меня узнают.
Отмахнувшись от его возражений, она значительно наклонилась к нему.
– Мы могли бы поискать твоего брата. Не все погибли – это значит, что шанс есть! Я знаю, каково тебе. Ты не можешь остаться!
Она раскраснелась, стала такой уязвимой и слабой. Она чуть не плакала – из-за него. Она была первым человеком, которого он встретил за много лет.
– Ладно, – солгал он. – Я пойду.
Королева умерла. Собирательница знала это по гнетущей тишине и запаху, исходившему из центра улья, по последнему крику старой королевы – королевы Собирательницы, – ослабевшей в окружении только что полинявших Воительниц. Ее собственных дочерей.
Так было заведено. Такова была жизнь. Новой королеве предстояло покормиться телом старой, а потом вырасти большой и сильной и отложить яйца, из которых когда-нибудь вылупится ее собственная смерть.
Собирательница всю жизнь знала, что это однажды случится: что она сама останется одной из последних сестер, ее зрение померкнет, крылья изорвутся в клочья, королева умрет. Она всегда ожидала, что умрет, выполняя свой долг для нового выводка, и ее безжизненное тело разберут Чистильщицы, чтобы свалить потом в хранилище. Она послужит улью, даже будучи мертвой. Если она и не стремилась к этому, если и не желала, чтобы это случилось скорее, это все равно казалось правильным и уместным.